28 сентября. Вечер

Неблагодарные блондинки сбежали, не попрощавшись. Зато за столом нарисовался немец. Настоящий немецкий немец, в серой футболке и модной стрижке, неплохо говорящий по-русски.

То ли Гребень по дороге в туалет с ним разговорился, то ли он сам, заскучав, к ним подсел. Когда Даниил обратил на него внимание, немец скалил кривые передние зубы, смеялся и дергал Артема за рукав.

Артем возмущался и заваливался на бок. На столе перед Артемом лежали остатки чипсов.

Они были куплены здравомыслящим, имеющим четкие жизненные убеждения мужчиной. Чипсы еще не успели кончиться, а вместо него за столом сидел представитель семейства млекопитающих, овладевший навыками питания материнским молоком и писанья под себя.

Гребень наклонялся и макал длинные волосы в кружку.

— Не люблю я ваших, американцев.

— Я не американец. Я из Германии.

— Не важно. Ты же меня понял?

— Понял.

— Не люблю я ваших... короче, западных.

— А я ваших chicks люблю.

— Кого-о-о? — ревел до краев налитый алкоголем Артем.

— А я бы хотел с американочкой... это самое...

— Ничего хорошего. Я пробовал.

— И чего?

— Тебе бы не понравилось.

— Чего-о-о?

— Эх, пришел бы ты на пару часиков пораньше, мы б тебя с Лорой познакомили! Такая девушка!

Артем, теряя связь с реальностью, переводил взгляд с одного на другого. Даниилу было неприятно слушать, как они обсуждают Лору... он хотел вмешаться, сказать, чтобы они заткнулись.

Вместо этого он поперемигивался с девушками за соседним столиком. Скоро к девушкам пришел кавалер, и они все вместе ушли. Потом он прикурил сигарету, а она выпала из онемевших губ и упала на пол. Пришлось прикуривать новую.

Потом в памяти образовался некоторый провал... скорее всего, не очень долгий, а потом немец ушел в туалет, и Даниил услышал, как Артем, склоняясь к самому уху Гребня, предлагает ткнуть немца ножом.

— Зачем?

— Деньги отнимем.

— Ты думаешь, у него много денег?

Он тоже был пьян, но не так, как Артем. Он слегка отставлял локоть, чтобы Артем на него не свалился.

Обшитые деревом стены грустно вращались вокруг макушки Даниила. Говорить не хотелось... все равно не получится.

Держась обеими руками за липкую крышку стола, он приподнялся со стула.

— Короче, это... Знаете, чего?..

— Чего?

— Я пошел.

— Н-н-не понял?

— Пока, — сказал Даниил и, не оборачиваясь, порулил к выходу.

— Писатель! Ты куда? Да погоди! Сейчас вместе пойдем!

Он не обращал внимания. Сегодняшнюю ночь он должен был провести с ней. Потому что никакой другой ночи у них может и не быть, ведь правда?

Лора зашла в квартиру, скинула куртку и, не разуваясь, прошла в комнату. В квартире пахло остатками вчерашней еды. Она включила радио, упала в кресло, прикурила, киношным жестом далеко отбросила спичку и с минутку подумала: а не попить ли пива?

Она прошлась по квартире, забрела в дальнюю комнату, легла на кровать. Каждую ночь... а иногда и не только ночь... на этой кровати... как бы это сформулировать?.. кровать была насквозь пропитана... нет, не так... в общем, если бы эта кровать была женского пола, то в квартире было бы уже две кровати.

Сегодня в баре Гребень сказал, что был ее первым мужчиной.

Ну да... был... и чего?

Подруга, вместе с которой они учились в художественном училище, пригласила ее в гости. Остальные приглашенные считались художниками. В основном они расписывали пасхальные яйца, которые потом продавали пожилым европейским и японским туристам.

Публика была ничего, но вечеринка в целом — ужас. Один из гостей порывался сыграть на гитаре. Хозяйка многократно повторяла: «Терпеть не могу собачий вой» — и прибавляла громкости в радио.

Гребня она заметила не сразу. Боґльшую часть времени он проводил на кухне... вроде бы что-то там нюхал... а может быть, и нет.

Почти совсем утром в квартире осталось всего несколько человек. Большинство спало. Она докуривала последнюю сигарету и понимала, что уйти нужно было еще вчера. Он сидел напротив и молчал. Потом встал, молча подошел к ней... расстегнул ремень... ладонью пригнул ее голову.

Только при следующей встрече он спросил, как ее зовут.

Несколько раз в разных компаниях они вместе пили алкоголь. Как-то он спросил, а она ответила, кивнула головой... да, она девушка... мужчин еще не было... он засмеялся и пропел: «Like a virgin!»

Нельзя сказать, что он настаивал на традиционном сексе. Просто так вышло, что она согласилась, чтобы первым был он. Вернее, не стала возражать.

После этого встал вопрос: где? Гребень позвонил приятелю, тот сказал, что проблемы никакой. Только у него гости, ничего? Лора пожала плечами. Она не совсем поняла, что приятель имеет в виду.

Квартира, в которую они приехали, располагалась на первом этаже. Стены в парадной были расписаны пульверизатором. Часть надписей, возможно, была выполнена на санскрите... или иврите... прочесть их было трудно.

Выделялась художественная картина: повешенный на длинной веревке Санта-Клаус сжимает в костенеющей руке мешок подарков. Над его головой читалось: «Dead Moroz».

Внутри квартиры они застали молодых людей, которые выпаривали из лекарства «Солутан» наркотическое вещество эфедрин. Гости по одному заходили в дальнюю комнату и делали себе инъекцию.

Две минуты острого, как приступ, удовольствия... потом они занимали очередь с конца и опять ждали возможности оказаться в темной комнате.

Лора не могла поверить, что все произойдет именно здесь. В комнату они зашли только спустя несколько часов. «Вы же недолго, да?» — вежливо спросил у них хозяин квартиры.

Гребень сказал, чтобы она снимала джинсы. В темноте она почти не видела его. Она боялась, что будет больно... но ей почти не было больно.

(что ты делаешь?.. я не могу так... ну, пожалуйста... погоди!!!

спустя две минуты:

а вдруг я буду беременна?)

Потом он долго сидел на кухне, курил и разговаривал с молодыми людьми. Она долго ждала его, сидя на табуретке в прихожей. Не хотелось даже плакать.

В метро они успели. Это была даже не последняя электричка. После темной комнаты, темной прихожей и темной улицы она щурила глаза. Потом опустила взгляд на свои светло-голубые джинсы «Cimarron» и все-таки заплакала.

На джинсах расползалось черное пятно ее крови. Все пассажиры в вагоне видели это пятно... понимали, ОТКУДА она едет... им было лень даже смеяться над ней.

С тех пор прошло два года. Теперь она лежала на кровати и курила. Зачем врать самой себе? Она оказалась здесь случайно. Она не собиралась проводить жизнь в пивнушках и болтать о революции с парнями, одетыми, как драгдилеры из gangsta-movie.

Всю жизнь находился кто-то, кто брал ее за руку и с плейбойской ухмылочкой говорил: «Пойдем, подруга, со мной». Она шла, соглашалась на то, что ей предлагали. Чем еще следовало заполнять странное богатство долгих лет жизни?

Большинство подружек успели устроиться на работу, съехать от осточертевших родителей, обзавестись мужьями, родить по ребенку. Сперва она тоже собиралась действовать по не ею разработанному плану. Ей нравилось, с ногами забравшись на диван, вязать... интересно, пальцы еще помнят, как это делается?

Потом она забыла, что ее тело умеет рожать детей... что где-то на свете есть те, кто просыпается по утрам и в электричках метро едет на работу. Просто у нее получилась немного другая жизнь.

(идиотизм! жить осталось два дня, а время уходит на то, чтобы дождаться парня, который, скорее всего, еще час назад был не в состоянии встать со стула.)

Валяться ей надоело, она перевернулась со спины на живот, потом обратно, потом совсем скатилась с дивана и, не обращая внимания на то, что делает, скинула тряпки, наваленные для маскировки поверх ящика с тротилом.

Боґльшую часть Густав сразу увез на другую, только ему известную квартиру. Оставшегося тротила должно хватить, чтобы их группе дали попасть в телевизор и рассказать правду.

Правду о том, что люди живут неправильно... хотят не того, чего стоит хотеть... стремятся не к тому, к чему стоит стремиться. Сама она так и не поняла, как ей стоит жить. Зато собирается научить других.

Сразу после рекламы

(не-хотите-ли-купить-того-говна-которое-мы-уже-давно-не-знаем-кому-бы-вдуть?..)

в радио затренькали на гитарах полысевшие красавцы из «U2». Возможно, у себя в Дублине парни когда-то тоже выслушивали от девушек, что те терпеть не могут собачий вой.

Она прикурила новую сигарету, сняла с ящика крышку, посмотрела на одинаковые тротиловые шашечки и подумала, что нет, наверное, она все-таки знает, как ПРАВИЛЬНО. Сейчас знает...

Это значит — вот так сидеть и ждать того, кто приедет к ней. Не важно, что никакой любви между ними нет, — она будет. Может быть, прямо сегодня она полюбит его — ведь это несложно.

Полюбить... ждать... дождаться... как бы это поточнее?.. это настоящее. Когда он и она вместе. В здравии и болезни, горе и радости.

Сигарета обжигала ей пальцы. Она не обращала внимания. Она ждала, когда наконец раздастся звонок в дверь, он войдет и обнимет ее. Войдет, чтобы больше никуда не уезжать.

Такси он поймал почти сразу. За рулем сидел молодой парень. Даниил согласился на предложенную им цену, не торгуясь.

С разговорами парень не лез. Это было здорово. Они ехали вдоль заброшенных железнодорожных разъездов и кирпичных складов с закопченными стенами. Снаружи было темно. Стены казались бесконечными.

В самых неожиданных местах фары выхватывали из темноты не по сезону одетых дамочек, стоявших, не поднимая руки, на обочине. Чаще попадались милиционеры в тяжелых бронежилетах, касках и с автоматами через плечо.

Машина ныряла в норы подземных переездов, виляла среди груд битого кирпича и вброд перебиралась через мутные лужи. Снаружи моросил сентябрьский дождь. Там было холодно, а внутри машины тепло. Горел уютный зеленый огонек радиоприемника. Под спиной пружинило кожаное кресло.

Ехать бы и ехать.

Дорогу было видно далеко вперед. От этого и оттого, что музыка в машине играла негромкая, ему было необыкновенно хорошо... спокойно.

Он ехал к девушке, которая его ждет. Ему предстоит проснуться в одной постели с той, к которой он едет в теплой и уютной машине.

— Здесь куда?

— Налево... Прямо... И во двор...

Машина взвизгнула тормозами и застыла перед пузатым и злым милиционером. Милиционер махал жезлом:

— Отъезжай! Ну, чего встал, стояґло? Отъезжай!

Парень вывернул шею и принялся сдавать назад. Из двора, грозно и неторопливо, на них выезжал бронетранспортер. С огромными колесами и автоматчиком в каске на броне.

Выпустив облачко вонючего дыма, бронетранспортер завращал многочисленными колесами, развернулся и отполз, перекрыв въезд во двор.

— Веселенький у тебя тут, брат, райончик.

Пытаясь протрезветь, Даниил смотрел на бронетранспортер. Протрезветь удавалось плохо.

К окошку водителя подошел милиционер.

— Вы во двор? Живете там?

— А в чем дело?

Голос у Даниила оказался высокий, истерично-пьяный. Милиционер скривился:

— Сейчас туда нельзя. Объезжайте по соседней улице.

Водитель, едва не задев махину бронетранспортера, развернулся, отъехал за угол, и Даниил полез за деньгами. Холода он больше не чувствовал. Воротник кожаной куртки противно прилипал к голой шее.

Раздавался шум множества работающих моторов, мелькали огни, было слышно, как рыкающий голос отдает во дворе неразборчивые команды. Даниил выкинул сигарету, сунул руки в карманы и в обход, через два проходных подъезда, зашел во двор.

Двор был заставлен машинами — пожарными, «скорой помощи», с эмблемами МЧС, МВД, ФСБ и АБВГД. Кучками стояли плечистые парни в камуфляже. Между машинами бродили полураздетые люди, завернутые в одинаковые серые одеяла.

Медики в белых халатах выносили кого-то на носилках. Вперед ногами и с головой накрыв простыней.

Голос в мегафоне бубнил:

— «Пятый!» Подойти к Шерстобитову! Повторяю, «пятый»!..

По диагонали через двор лежали длинные тени. Асфальт на дорожках был потрескавшийся. Непослушными, пьяными ногами он запинался о выбоины.

Люди переговаривались вполголоса. Несколько мужчин в накинутых поверх рубашек куртках. Старуха в платке. Молодая женщина.

— У вас тоже окна выбило? У меня все четыре окна вдребезги. А ведь скоро зима. И каждое стекло — пол моей зарплаты. Как их теперь вставлять?

— Говорят, в таких случаях выплачивают компенсацию. Всем пострадавшим, за счет государства.

— У нас? В нашей стране? Людям от государства?

— Извините... извините, что перебиваю... а что случилось?

Даниил старался как можно тщательнее выговаривать слова. Чтобы не дышать на окружающих водкой, он отворачивал голову в сторону.

— Вы не знаете?

— Нет.

— Взрыв... Произошел взрыв...

— Что взорвалось?

— Газ, наверное. Газовая колонка.

— Да какой газ?! Где у нас в доме газовая колонка? Это бомба! Кому-то подложили бомбу!

— Я имею в виду: ГДЕ взорвалось?

— Да вот же!

Мужчина вскинул руку. Подчиняясь его жесту, Даниил задрал голову. Сперва он ничего не увидел. Над ним было мертвое небо. Не узнавая, не находя привычных квадратов окон, он сместил взгляд чуть в сторону, и тогда до него полностью дошло.

Квартиры больше не было. Вместо пяти этажей в его доме теперь было три. Вместо двух верхних чернели обугленные стены и хлюпала, стекая по стенам, мокрая пена пожарных брандспойтов.

Запинаясь о неровный асфальт, он пошел к своей парадной. Почти у самой двери зажмурился и опустил голову.

Когда он снова открыл глаза, рядом стоял тощий врач в белом халате.

— Вы врач?

— Вам нужна помощь?

— Кого-нибудь нашли?

— В смысле?

— Кого-нибудь из разрушенных квартир? Кто-нибудь спасся? Выжил?

Врач ответил коротко:

— Нет.

(ну вот и все... на этот раз — совсем-совсем все...)

За полгода до этого. Весна

Идеолог левого терроризма Хуан-Карлос Маригелла писал:

«Физическое истребление предателей даже более оправданно, чем убийство врагов! Добиваясь торжества нашей идеи, нашей истины, мы не можем испытывать сомнений!»

Руководствуясь этим принципом, современные террористы не оставляют предателям ни единого шанса.

Карло Фьорони, член «Красных бригад», выдавший полиции троих товарищей, был повешен уже на следующий день. У Патрисио Печо, руководителя одной из ячеек «Бригад», перешедшего на сторону властей, боевики вырезали всю семью.

Чтобы вопросов, почему свершилось возмездие, не возникало, «бригадисты» отмечают трупы предателей особым знаком: им в гортань забивают большие куски битого стекла.

Наиболее жестокими расправами над изменниками прославилась японская организация «Рэнго Секигун» — «Красная армия Японии».

На учредительной конференции «красноармейцы» приняли решение «взорвать штаб-квартиру Интерпола и министерство обороны Японии, а также стереть буржуазию с лица земли».

Выполняя резолюцию, в начале 1970-х боевики захватили самолет с несколькими министрами Японии и угнали его в коммунистическую Северную Корею. В 1980-х они обстреливали ракетами класса «земля — воздух» консульства европейских капиталистических стран.

Их самая громкая акция была проведена в 1990-м. Тогда «красноармейцы» осмелели настолько, что с борта угнанного стратегического бомбардировщика пытались забросать бомбами Пентагон.

Несколько лет назад в одной из своих групп руководители «Армии» обнаружили ростки измены. Для их искоренения был сформирован карательный отряд.

Когда в квартиру, где пытались укрыться предатели, прибыла полиция, первых прошедших внутрь офицеров пришлось выносить.

Обезображенные трупы устилали пол огромного помещения. У предателей были вырваны языки и раскаленными металлическими штырями выжжены глаза. Один из изменников был повешен на собственном вырезанном из живота кишечнике.

Беременной девушке, входившей в состав провинившейся группы, боевики положили на живот доску и прыгали на ней до тех пор, пока не случился выкидыш.

Террористы всегда помнят главный принцип конспирации: «Кто не молчит, тот должен умереть!»

Иногда, перед тем как отправиться на доклад к Майору, Даниил перечитывал эту страницу и улыбался. За ним стояла машина настолько огромная и грозная, что он чувствовал себя в абсолютной безопасности.

Да, он общался с подонками и у него больше не было работы. Зато теперь он ничего не боялся, не испытывал недостатка в деньгах и жил, как хотел. Вернее, не так. Он жил, как хотел, но чересчур много пил.

Это его «много пил» началось именно тогда. Он не хотел пить... не хотел пить ТАК... хотел пить реже. Все равно он был похмелен и пьян, пьян и похмелен каждый день.

На полчасика оставив Полину, он вышел поговорить с приятелями. Было понятно, что «полчасика» — это вряд ли. Он все равно сказал: «Скоро буду. Без меня не ложись», и ушел.

Ближе к полуночи, растеряв приятелей, он обнаружил за соседним столиком «Кактус-клаба» коллег из городской газеты, для которой когда-то писал. Дальше они клубили вместе.

Он еще помнил, как они ехали в такси и за рулем сидел огромный, наверное, два сорок ростом, парень. В «девятке» он выглядел, как биг-мак в упаковке от чизбургера. Помнил, как во всю ночь работающей кантине они договорились пройти внутрь вшестером, заплатив только за троих. Дальше с памятью начались проблемы...

Танцуя, он забрался на сцену. Охрана довольно вежливо попросила его «покинуть». В следующем клубе (ехали опять на машине, но кто платил?), не добежав до туалета, в коридоре на пол блевал известный телеведущий (или этого не было?). Что запомнилось хорошо — финал вечеринки.

Вместе с долговязой рыжей девицей он был заперт в женском туалете «Корсара». Она стояла спиной к нему, со спущенными ниже колен белыми трусами. В тусклом свете они смотрелись особенно белыми. Девица громко и неприлично стонала, всхлипывала, хрипела и говорила «fuck!».

Продолжалось это долго. В дверь иногда стучали. Задыхаясь, рыжая выкрикивала: «Занято!» Потом она торопливым детским жестом натягивала обратно свои белоснежные трусы, а он прикуривал и, морщась, кривя губы от дыма, движениями сильного мужчины застегивал ширинку.

Девица за руку провела его сквозь строй столпившихся у входа в туалет дамочек. Те обалдели от подобной наглости. Потом девица растворилась в ночи. А он побежал к Полине.

Весь день он говорил ей ласковые слова и виновато заглядывал в глаза. Она не могла понять, в чем дело, и говорила: «С ума сошел?» Не дожидаясь вечера, он все-таки затащил ее в постель и раз и навсегда решил, что лучше ее на свете нет... зачем ему кто-то еще? и чтобы он?! когда-нибудь еще?! ей?! своей Полинке?! изменил?!

Прошло две недели. Возвращаясь из «Mad Dog'a», на заднем сиденье такси он слушал, с какими утробными всхлипываниями возится, уткнувшись лицом в его ширинку крашеная блондинка. Таксист всю дорогу мужественно не оборачивался.

Утром Даниил снова целовал золотые волосы Полины. Да чтобы я?! когда-нибудь еще?!

Это была не его вина. Просто в то время он слишком много пил.

Раньше по утрам он вскакивал, приводил себя в порядок и садился работать. Сесть за компьютер, громко включить радио, поставить перед собой чашку с горячим кофе.

С похмелья все упрощалось, становилось примитивным, направленным на самое близкое. Теперь по утрам

(в два часа пополудни)

он сидел со вчерашними собутыльниками в городских скверах и радовался, что жив.

— Голуби пошли какие-то больные. Облезлые. Смотрите! У них же на лапах пальцев нет!

— Голуби заразу переносят. Могут даже сифилисом заразить.

— Один раз я делал секс на крыше Университета. Знаете? На Васильевском. С собой у нас было две бутылки шампанского. Но только один презерватив. Мы долго делали секс, а иногда прерывались и пили шампанское. Большими глотками...

— Слово-то какое — «прерывались».

— Та тетка заразила меня сифилисом. Как голубь... Вон на ту была похожа.

Все поворачивали головы и глядели на девушку, похожую на ту, которая заразила нашего друга сифилисом.

Потом, если были деньги, все шли пить пиво. После первой бутылки утреннего пива лицо становится тяжелым. Ты расплываешься в улыбке и глазах прохожих, и кажется, что пьян так же, как вчера.

Впечатление обманчиво. Если на первой бутылке остановиться, то через полчаса ты будешь в порядке. Тем летом Даниил останавливался редко.

Кроме того, раз в две недели Даниил занимался делами, знать о которых партийным товарищам было незачем. Встречался с Майором. Ходил в серое здание на Литейном. Являлся на встречи в конспиративных квартирах.

Конспиративных квартир в конторе было много. Даниил знал о четырех. Большинство — просто квартиры. Там можно было, не привлекая внимания, поговорить, рассмотреть фотографии, получить новое задание.

Через год после начала работы Даниил впервые оказался в особняке с колоннами в центре города. Несколько этажей здания были заставлены одинаковыми серыми металлическими гробами с мигающими лампочками и скачущими стрелками индикаторов. Аппаратурой слежения. Последними наработками в области контроля. Их уровню позавидовали бы и специалисты из НАСА.

Как все это работает, Даниилу объяснил молоденький лейтенант-»слухач». Не выходя за пределы своего этажа, лейтенант мог отследить чуть не каждое слово, произнесенное в подведомственном районе. Комната спутникового контроля. Слуховые детекторы. Машины, переводящие электрические импульсы в видеосигнал.

Лейтенант пробовал набиться Даниилу в приятели. Пару раз они даже выпили по чуть-чуть алкоголя. Никакого удовольствия от посиделок Даниил не получал. Лейтенант предпочитал пить водку. Говорил он с чудовищным провинциальным акцентом.

(лучше бы пил кровь младенцев. это бы я ему простил. акцент — не могу.)

— Думаешь, чтобы прослушать разговоры, нужно, как раньше, по ночам влезать в квартиры? Ставить «жучки»? Это даже не вчера — это позавчера нашей техники. Мои машины могут прослушать, о чем говорят в любой комнате всего центра города. Понимаешь?

— Нет.

— Смотри. Всего один пример. В любом телефонном аппарате есть микрофон. Когда трубка повешена, микрофон отключен. Я посылаю на аппарат электрический импульс, и микрофон активизируется. Начинает передавать звук. Трубка положена, а мы можем слышать, о чем говорят на том конце. И таких способов у меня очень много!

В тот вечер у Даниила должна была пройти рабочая встреча. Даниил сдает рапорт, объясняет лейтенанту, что и когда следует взять под контроль. Майор убеждается, что работа идет. Можно быть свободным.

Лейтенант сказал:

— Майор просил подождать.

— Подожду.

— Сказал, что хочет сказать тебе что-то важное.

— Пусть скажет.

Он сел на диван и стал листать журнал по радиоэлектронике. Минут через сорок журнал был тщательно изучен. Погоду с лейтенантом они обсудили несколько раз подряд.

Еще через час Майор позвонил и сказал, что сегодняшняя встреча не состоится. Срочные дела, он просит извинить. Даниил сказал «слухачу», что, пожалуй, пойдет.

— Может, подождешь?

— В смысле?

— Работа у меня кончилась. Техники сейчас разойдутся. У меня с собой.

— А здесь можно?

— Здесь только часовой на этаже. В аппаратную он не сунется. Понимаешь, у дочки день рождения, а она у меня в другом городе. Год ее не видел.

— За дочку? Ну, хорошо. Только немного, о'кей?

— Майору не говори.

Через час Даниил заметил, что у «слухача» немного заплетается язык. Тот запихивал розовую вареную колбасу под рыжие усы.

— Где мне еще такую технику дадут? Больше нигде нет такой техники. А у меня есть! Ты, Данила, писатель. Тебе интересно книжку написать. А я — техник. Для меня это железо — как для тебя твои книжки.

— Да-а-а.

— Ты даже не представляешь, как интересно бывает за людьми наблюдать. У нас тут кассет — полторы комнаты. Не считая тех, что в Главке. Когда вокруг никого нет, люди так себя ведут! Знаешь, кто для «Московского комсомольца» министра с тетками в бане снял?

— Ты?

— Почему я? Это же в Москве было. Ты порно смотришь?

— Бывает. Хотя не люблю.

— Я тоже не люблю. Но когда все в живом режиме... банкир или глава администрации... хочешь, покажу?

— Потом как-нибудь...

Даниил прикурил сигарету. Улыбнулся. Одно дело — выпить после работы. Пусть даже на рабочем месте. Совсем другое — болтать о секретах майоровой конторы. А если он пойдет к банкиру... или главе администрации... и решит продать информацию?

Банкир... С секретаршей... Банкир, резвящийся у себя в кабинете... Тот, кто работает в банке... О!

— Погоди. На твоей территории находится этот... как его?..

Он назвал банк, в котором работала Полина.

— На моей.

— Там есть такой Юрий Анатольевич. Лысый кекс, с педерастической бороденкой.

— Наверное, есть. А что?

— У тебя на него что-нибудь есть?

— У нас на всех есть. А зачем тебе?

Уговорить «слухача» показать пленку с Юрием Анатольевичем стоило Даниилу пятнадцати минут макиавеллиевских махинаций. На шестнадцатой минуте лейтенант ушел в дальние помещения, долго там брякал и вернулся, только когда Даниил начал прикидывать, а не сходить ли за ним, может, заснул?

— Вот она! Видишь индекс? Тут твоему Анатольичу на два инфаркта хватит.

Он склонился над монитором, а потом повернулся и посмотрел на Даниила. Глаза у него были пьяные.

— Только, Данила... Между нами, ладно?

— Могила!

Кассета была вдвое меньшего размера, чем стандартная. Сперва долго, минут сорок, шла запись переговоров Юрия Анатольевича с тщедушным мужчинкой в ярком галстуке.

— Это мы перемотаем. Это он взятку дает. Или ему дают. Во! Смотри!

Снято происходящее было с неудобного ракурса. Но главное было видно.

На экране голый по пояс снизу Юрий Анатольевич багровел лицом. Ему было неудобно, мешал живот и душил галстук. Он продолжал сосредоточенно двигать могучим тазом.

Из-под него торчала тощая блондинка. Она лежала на столе, до шеи задрав подол черного платья. Блондинка напоминала дрессированную обезьянку.

— Выпьем еще?

«слухач» начал разливать остатки водки. Рука дрогнула, и водка полилась на стол. Даниил вытер стол подвернувшейся салфеткой, разлил оставшееся, повернулся к экрану и умер.

В тот вечер он умер, а взамен никто не родился. Его вообще больше не было. То, что похороны до сих пор не состоялись, было недоразумением.

Домой, туда, где они жили с Полиной, он не вернулся... даже не стал забирать вещи. Через четыре дня он немного протрезвел и поговорил с Густавом. Тот разрешил поселиться в квартире.

На встречи с Майором Даниил не ходил больше ни разу. Не желал вспоминать о нем — Майоре из всемогущей организации. То, что он увидел на экране, навсегда выжгло из него желание иметь дело с людьми из любых организаций.

(ах... можно еще?.. так хорошо мне не было никогда...)

Он сидел, держал в руках чашку и смотрел на экран. Через некоторое время выпитый за вечер алкоголь спрессовался в районе желудка, обжег его, в клочки разорвал горло. Рвало Даниила мучительно.

(а ведь с этим отвратительным мужчиной она делала ЭТО совсем не так, как со мной... почему?)

Он не помнил, как выбрался из особнячка. Следующие две недели он тоже не помнил. Он не желал даже в памяти возвращаться к тому, что произошло. Только иногда, просыпаясь, он понимал, что ночью опять плакал.

Спустя месяц он случайно наткнулся в газете на заметку. Труп лейтенанта-»слухача» был выловлен в мелкой окраинной речке. Подозревали чеченцев и тамбовскую братву. Друзья убитого офицера клялись отомстить. Похороны были устроены с ружейными залпами и венками от боевых товарищей.

Даниил отложил газету. Он-то знал, в чем здесь дело. Просто Майор никогда и никому не прощал совершенных ошибок.

30 сентября, 10:23

После долгого подъема на колоннаду в боку кололо. Даниил подошел к бортику и облокотился на него обеими руками. Закрыл глаза... постоял молча... полез в карман за сигаретами.

Там, наверху, все опять напились, опрокинули пепельницу, и мир стал серым. С колоннады город казался жалким, совсем маленьким. Напрягись, плюнь — доплюнешь до самых окраин.

Согласно плану, Даниил занял позицию неподалеку от входа на колоннаду. Чуть дальше видами Петербурга любовался Гребень с гитарным чехлом в руке, а на другой стороне уже минут двадцать прогуливался Артем. Полный молодой человек в мешковатом плаще.

Горизонт выглядел так, что его хотелось пожалеть, назвать «горизонтик». За ним, далеко слева, лежал невидный Финский залив. Внизу плыли ржавые крыши троллейбусов. Даниил отвернулся и прижался к бортику спиной. Поправил воротник куртки. Несколько раз прошелся туда-сюда. Пригляделся к остальным посетителям.

Пожилая пара (немцы? скандинавы?) ходят, любуются. Молодой человек с девушкой — видно, что из провинции. Очкарик в дождевике. Типчиков с мускулистыми плечами и характерными стрижками видно не было.

Он еще раз достал из кармана сигареты, прикурил и снова повернулся лицом к Исаакиевской площади. Серое, похожее на тюрьму здание гостиницы «Астория». Зеленый от окиси Николай Первый на коне. Облезлый фасад Мариинского дворца.

Понятно, почему туристы к нам не едут. Приедешь в такую Северную Пальмиру, погуляешь по набережным и площадям, а потом вернешься в гостиницу и повесишься от тоски и безысходности.