К концу "Темных веков" от тонкого, виртуозного богословия великих Отцов Церкви сохранилась лишь голая схема. Она годилась для проповеди варварам-германцам и славянам, но выглядела смешно в глазах европейцев, уже читавших не только св. Августина, но часто и неоплатоников.
      Мысль о том, что Бог един в Троице, кажется им примитивной. Гипотеза о существовании дьявола вызывает улыбку. Едва отделившись от серой средней массы населения, интеллектуалы начинают издеваться над религиозными представлениями предшествовавшей эпохи.
      В VIII веке св. Иоанну Дамаскину было достаточно приложить к иконе свою отрубленную извергом-халифом руку, чтобы она тут же приросла обратно. Всего столетие спустя Клавдий Туринский, гордый своим возвышенным пониманием религии, писал:
      Если вам угодно почитать дерево, сложенное в крест, только потому, что Иисус Христос был пригвожден ко кресту, то почему бы вам не почитать и ослов, ибо Он ездил на осле?..
      Спор об иконах был по сути конфликтом двух видений Божества. Бог, которому поклонялись в "Темные века", был настолько ЗДЕСЬ, что мог вести в бой армии. Теперь Он должен был быть достоин того громадного и замечательного мироздания, которое, как уверяли, Им сотворено.
      В определенном смысле одинаково неортодоксальными были и вульгарный фундаментализм иконопочитателей, и бунтарский индивидуализм иконоборцев. Потребовался VII Вселенский Собор, чтобы сформулировать единственно верную точку зрения: поклонения достоин лишь Бог. Иконам же подобает почитание.
      После этого иконоборчество было обречено. В 843 году последние епископы-еретики были смещены со своих кафедр. 11 марта Константинопольский Собор провозгласил праздник Торжества Православия, который с тех пор торжественно и отмечается.
      Первая атака индивидуализма на традицию захлебнулась. Впереди у Европы было много подобных атак.
      2
      Расселение арабских орд за пределы Аравийского полуострова уничтожило античный уклад жизни ближневосточного общества.
      В VII-VIII веках по Р. Х. регион, носивший отныне имя Дар ал-ислам (Мусульманская ойкумена), характеризовался племенной организацией общества, крайне примитивной экономикой и полным отсутствием чего бы то ни было, заслуживающего наименование "индивидуальная культура".
      Однако после нескольких веков безвременья Передний Восток начинает просыпаться. Перемены стали очевидны в тот момент, когда в середине VIII века в Халифате сменилась правящая династия.
      Летом 747 года на окраинах Халифата заполыхало восстание. Во главе противников династии Омейядов встали Аббасиды, потомки дяди Пророка, ал-Аббаса. Их одетые в черное войска дошли до Ирака и разбили соединенные отряды омейядских владык.
      В 751-м, ровно в тот год, когда во Франции Пипин Короткий сверг последнего короля-Меровинга, трон халифов оказался в руках Аббасидов. Столица была перенесена в Багдад.
      При великих владыках начала IX века Халифат достиг пика своего величия. Один из сегодняшних арабистов писал:
      Золотым "героическим" веком в памяти мусульманской общины навеки остались времена правления Харуна ар-Рашида, современника франкского императора Карла Великого, и его ближайших наследников.
      Халифы предыдущей династии Омейядов считались выборными - по крайней мере номинально. Их статус мало чем отличался от положения вождей бедуинской орды. А вот новые владыки были "тенью Бога на земле, наместниками не Пророка, но Аллаха".
      Монолитное доселе общество рабов Аллаха начинает расслаиваться. На местах появляется тоненькая прослоечка профессиональных администраторов, так называемых "писцов". Безопасность границ обеспечивает военная аристократия, в основном тюркского происхождения.
      Десятилетие за десятилетием провинциальные элиты крепчали. Уже Харун ар-Рашид завещал разделить доставшуюся ему империю пополам между двумя сыновьями. Спустя еще столетие остановить дробление Халифата не могло уже ничто.
      Сперва душить провинциальные сепаратизмы у Аббасидов получается неплохо. Однако вскоре они оказываются уже не в состоянии дотянуться до совсем отдаленных территорий.
      В 929 году правитель Кордовы (Испания) Абд ар-Рахман III принял высший мусульманский титул халифа, который до этого принадлежал лишь Аббасидам.
      В формально остающемся единым халифате появилось две халифские династии. А уж там, где появилось два халифа, почему бы не появиться третьему?
      Третьими халифами в начале Х века провозгласили себя египетские Фатимиды. Мелкие династии правителей возникали в тот момент повсеместно и в большом количестве.
      Свой кусок пирога у центральной власти пожелали отобрать иранские Тахириды (с 821 года), египетские Тулуниды (с 868 года), среднеазиатские Саманиды (с 875 года), сирийские Хамданиды (с 890 года) и много кто еще.
      Провинциальные элиты усиливаются. Центральная власть слабеет и теряет территории. Всего через сто лет после прихода к власти Аббасиды оказываются не в состоянии совладать даже с собственной гвардией. В течение десятилетия с 861 по 870 год рубаки-тюрки по своей инициативе возводят на трон и свергают четырех халифов.
      При слабом халифе ал-Муктадире (908-932) Багдад окончательно теряет контроль над ситуацией. Дело кончается тем, что в 945-м столица была штурмом взята армией персов-Буидов. Наместники Пророка оказываются в полном распоряжении не просто иноземцев, но и еретиков (Буиды исповедовали шиизм).
      Таким образом, единый в конце VIII века Халифат распадается сперва на три больших, а затем на огромное количество маленьких и совсем маленьких государственных образований.
      И именно в этих мирках - при дворе недолговечных правителей, в оазисах и городах, в теократических республиках еретиков и сектантов - пробиваются первые ростки блестящей исламской культуры.
      При первых Аббасидах кругозор мусульман был крайне узок. Окружающий мир был настолько им не интересен, что сирийские географы с трудом представляли себе даже Северную Африку. Однако уже в IX веке на сцену выходит новое поколение крайне любознательных личностей.
      Герой "1001 ночи" Синдбад-мореход восклицал:
      - Я не потратил бы даже половины доставшихся мне богатств за все оставшиеся мне года. Но душа моя снова и снова гнала меня путешествовать, дабы увидеть чужие страны и далекие острова.
      Первый мусульманский путешественник ал-Йакуби своими глазами видел земли от Ливии до Индии. Его современник ал-Масуди истратил на путешествия 10 000 дирхемов - целое состояние!
      Мир, культура, наследие предков неожиданно начинают интересовать мусульман. Народы, входившие в состав Халифата и иногда имевшие за плечами по несколько веков доисламской истории, вдруг вспоминают о корнях и принимаются за их изучение.
      Наступившую эпоху специалисты именуют "временем огромного количества локальных национальных ренессансов".
      Один из современных немецких исламистов писал:
      Ненасытная жажда знаний и истины становится отличительной чертой нового поколения мусульман.
      Куда бы мы ни взглянули, мы везде найдем стремление к коллекционированию, к кодификации знаний. Древние арабские оды собираются в "Книги песен", родовые легенды оформляются в первые эпические поэмы. Даже хадисы (рассказы о жизни Пророка и ближайших сподвижников) собираются в четыре канонических сборника именно в это время.
      Культурный человек этой эпохи стремился стать не узким специалистом, а эрудитом, знатоком всего на свете. К Х веку, когда на свет появилась первая исламская энциклопедия (53 трактата "Посланий чистых братьев"), эта тенденция достигла своего пика.
      Астроном и книгочей ал-Балхи отправился в паломничество в Мекку, но дошел лишь до ближайшей библиотеки - "и покончено было и с паломничеством, и с исламом".
      Библиофил ибн Хакан брал с собой книгу, даже отправляясь в уборную. Еще один эрудит, ал-Джахиз, принял смерть, неосторожно открыв шкаф, откуда на него ухнул сразу центнер старинных рукописей.
      Поначалу вся духовная жизнь мусульман была сосредоточена в столичном Багдаде. Чем дальше, тем большую активность проявляют регионы - Кордова, Каир, города Ирана и Средней Азии.
      Именно там живут первый философ ал-Кинди, первый поэт Башшар ибн Бурд, первый мистик Халладж, первый историк ат-Табари. Прозрения этих индивидуалистов наивны, стиль - груб, философские школы больше похожи на приятельские компании. Однако они уже появились, они открыто противопоставили себя традиции, унаследованной от предков.
      Первые мусульманские интеллектуалы гордятся своей утонченностью и не желают смешиваться с необразованной толпой. Порой это доходит чуть не до богохульства. Один из них, встретив горожан, бегущих на пятничную молитву, вскричал: "Вот скоты! Вот ослы! Вот до чего довел людей этот араб!"
      Растет количество религиозной литературы. Главы школ письменно излагают свои взгляды, оппоненты пишут опровержения, независимые эксперты опровергают опровержения. Люди начинают отстаивать СОБСТВЕННУЮ точку зрения.
      Обсуждение религиозных, казалось бы совершенно абстрактных, вопросов вдруг начинает вызывать невиданный накал страстей. Маджлис, религиозные диспуты, устраиваются иногда прямо на улицах и базарных площадях.
      В процессе этой полемики всех против всех неожиданно выяснилось, что ислам объединяет внутри себя множество абсолютно противоположных позиций.
      За средневековым христианством стоял опыт полутысячелетнего оформления ортодоксии на Вселенских Соборах. В мире ислама могли сосуществовать и каррамиты (считавшие, что Бог Корана телесен, сидит на троне и отдает приказы взмахом руки), и джаббариты (принимавшие антропоморфизмы Корана без попыток их истолковать), и муаттилиты (уверенные, что у Аллаха никаких атрибутов быть не может, так как это ведет к принятию многобожия - а это грех).
      Потомки бедуинов, еще век-другой назад поклонявшихся аравийским камням и колодцам, начинают с пеной у рта обсуждать вопросы сущности и атрибутов Божества, сотворенности Корана, свободы воли и предопределения. Едва появившихся интеллектуалов не на шутку занимал вопрос о том, каков же Он Бог, вера в Которого передана им предками?
      Наиболее влиятельной школой этого времени были мутазиллиты. Это слово переводится как "отделившиеся". При халифе ал-Мамуне (811-833) именно точка зрения мутазиллитов была признана официальным правоверием.
      Для повсеместного насаждения взглядов "отделившихся" был учрежден институт михны - буквально "испытания". Суть состояла в том, что религиозных авторитетов по одному вызывали в особые комиссии и предлагали исповедовать один из тезисов мутазиллитской доктрины.
      Всего таких тезисов было пять. Первые два регламентировали ритуально-этическую сторону жизни мусульман. Третье утверждение звучало так: "Бог творит только наилучшее и не нарушает установленный Им порядок вещей". Интересно отметить: если на протяжении "Темных веков" Бог - это Тот, Кто творит чудеса, то теперь в разумно устроенном универсуме места для чудес уже нет.
      Еще очевиднее рационализм мутазиллитов предстает в четвертом тезисе: "Единожды пообещав, Бог обязан (!) дать рай праведникам и ад грешникам, и ни заступничество Пророка, ни милосердие Аллаха не в силах изменить воздаяние".
      В этом пункте видно, что живой, яростный и принципиально непредсказуемый Аллах Мухаммеда приобретает черты эллинского Высшего Бытия.
      И наконец, пятый пункт - предмет особой гордости мутазиллитов "единобожие". Именно это положение предлагалось исповедать лицам, вызванным на заседания михны.
      По поводу этого пункта один из исследователей ислама писал:
      Наперекор традиционным представлениям, мутазиллиты считали божественные атрибуты тождественными друг другу и божественной Сущности. Причем главным атрибутом Аллаха они считали Его знание, всеведение.
      Иначе говоря, воля и желания непостижимого Бога были для мутазиллитов куда менее важны, чем Его разумность и предсказуемость.
      Если же принять во внимание, что они отрицали также возможность волшебства, астрологию и даже чудесные деяния древних пророков, то мутазиллиты вполне заслуживают наименования рационалистов и просветителей.
      Атака молодого рационализма на традицию захлебнулась быстро. Уже третий наследник халифа ал-Мамуна сменил милость на гнев, отменил михну и поддержал тех, кто требовал "воспринимать Коран и хадисы, не задавая вопроса "как?"".
      Это произошло практически одновременно с победой над ересью иконоборцев и восстановлением в Константинополе иконопочитания. Мутазиллитам пришлось замолчать.
      Однако вскоре их дело было продолжено следующими поколениями исламских рационалистов.
      3
      Конец V - начало VIII века по Р. Х. оказались чуть ли не самой мрачной эпохой в истории Китая.
      Хозяйственная, культурная, экономическая жизнь пребывали в глубочайшем кризисе. Де-юре китайские земли были объединены династией Тан. На деле страна состояла из огромного количества автономных территорий, сквозь прозрачные границы которых во все стороны бродили варвары-степняки.
      Пытаясь хоть как-то изменить ситуацию, Танские владыки разрешают передавать государственные земли по наследству. Провинциальные царьки-цзедуши быстро обзаводятся двором и собственными армиями. Те, у кого армия была посильнее, дают отпор степнякам и принимаются третировать соседей.
      Равное в своей бедности китайское общество начинает неудержимо расслаиваться. К середине VIII века закаленные в бесконечных набегах и усобицах окраинные феодалы окрепли настолько, что оказались способны бросить вызов центральной власти.
      Как раз в те годы, когда в Халифате Аббасиды захватили Багдад, в Китае поднял восстание цзедуши Ань Лу-шань. По крови он был тюрок. К его армии примкнула конница степняков-киданей.
      В 755 году обе имперские столицы, Лоян и Чанъань, пали под его ударами. Танский правитель бежал. Ань Лу-шань был провозглашен императором. Правда, ненадолго. Всего через пару лет новый владыка Поднебесной был убит.
      Начавшаяся эпоха осталась в памяти потомков как блестящий героический век. Население империи увеличилось до 52 миллионов облагаемых налогом человек. Блеск императорских столиц слепил глаза.
      Официальным титулом главы Поднебесной был Тянь-цзы - Сын Неба. Его власть была священной и неограниченной. Именно от Сына Неба зависело равновесие вселенной и возможность общения людей с высшими силами.
      Один из отечественных синологов писал:
      Ко второй половине VIII века Танская империя окончательно превращается в теократию. Власть императора обуславливалась тем, что сам он был наследником и земным воплощением легендарного мудреца Лао-цзы. Высшие чиновники императорского двора были отождествлены с богами небес Шаньсяо.
      Предполагалось, что августейшие особы достойны не только небесного блаженства, но и вечной земной жизни. Целый штат придворных алхимиков разрабатывал рецепты снадобий, обеспечивающих императору физическое бессмертие.
      Как правило, прием снадобий приводил к мучительной смерти императора. Следующий Сын Неба казнил отравителей, тут же привлекал к трону следующих, и все повторялось сначала.
      Восстание Ань Лу-шаня стало границей между двумя эпохами. Страна сбрасывала сонное оцепенение "Темных веков". Какое-то время центральная власть хоть и с трудом, но удерживала ситуацию под контролем. Однако чем дальше, тем громче удельные владыки заявляли о своем праве на участие в большой политике.
      Сперва о неподчинении столицам объявляют приграничные национальные окраины. На севере собственные царские династии появляются у тангутов, киданей и чжурчженей. На юге - у кхмеров и вьетнамцев. На востоке - у корейцев.
      Все они декларировали независимость от китайских императоров, оккупировали прилегающие земли и - не в силах их удержать - тут же дробились внутри себя на множество независимых княжеств.
      На всем протяжении "Темных веков" по соседству с Китаем существовала могучая Тибетская держава. Как раз в те годы, когда Китай был объединен первыми Танскими императорами, полумифический тибетский царь Сонцзен-гампо (приблизительно 617-649) объединил местные племена
      Первое, что предприняли тибетцы, - начали ходить в Китай с грабительскими походами. Китайцы отвечали им ленивыми акциями возмездия. К концу IX века центральное китайское правительство оказалось слабо, как никогда. Тут бы тибетцам и развернуться!
      Вместо этого Тибет сам развалился сперва на два больших, а потом на множество маленьких княжеств. Следующие два столетия горцы увлеченно резали друг дружку, а о Китае даже не помышляли.
      Новое поколение дальневосточной знати было готово зубами вырвать у судьбы причитающуюся долю земного счастья. Авторитет центральной императорской власти не ставился ни в грош. В начале Х века независимые княжества начинают появляться внутри собственно китайских территорий.
      В 880 году императором провозгласил себя простолюдин Хуан Чао. В 907-м - окраинный феодал Ли Кэ-Юн и предводитель степняков Абиоцзи. За следующие полвека на престоле сменилось пять династий.
      К началу XI века от единства Танского Китая не остается и следа. Столь одноцветная в начале периода, карта Китая теперь была окрашена в цвета восьми самостоятельных государств.
      Никто не желал сидеть сложа руки. Дворцовая гвардия в имперской столице по своему усмотрению назначала и свергала императоров. А кто-то неожиданно заинтересовался культурой.
      Академик Н. И. Конрад писал:
      Во второй половине VIII века в Танской империи после упадка предшествующего периода неожиданно возникает направление, господствовавшее в общественной мысли долгие несколько столетий.
      Все это движение, представленное первыми писателями, поэтами, историками и философами средневекового Китая (такими, как Хань Юй, Лю Цзун-юань, Оуян Сю, Су Дунь-по), развивалось под знаменем обращения к древнему просвещению.
      Впервые за несколько веков китайцам вдруг стало интересно китайское прошлое. Литератор Хань Юй провозгласил девиз: "Возврат к прошлому!" и одним из первых взялся всерьез изучать китайскую классику.
      Одновременно с Хань Юем интерес к старинным книгам проявило еще несколько писателей, философов и политических интриганов. Этот факт позволил потомкам именовать данный период китайской культуры Гу Вэнь Танское Возрождение.
      По всему Китаю начинают открываться школы. Дальний Восток захлестывает переводческий бум. В течение IX-X веков китайская конфуцианская классика была переведена на все письменные языки региона. Активно переводятся и буддийские тексты.
      В Тибете при царе Меагцоме (704-755) за полвека было переведено лишь пять коротеньких буддийских сутр. Зато спустя всего столетие мы видим, что основной корпус буддийских текстов (несколько сотен томов) не только переведен, но и сверен с санскритскими оригиналами членами особой комиссии.
      Кругозор образованных "верхов общества" расширяется с каждым поколением. Впервые за полтысячелетия между регионами Дальнего Востока налаживается культурный обмен. Буддийские монахи ездят изучать доктрину непосредственно в Индию. Даосские миссионеры отправляются проповедовать в Корею и Японию.
      Впрочем, образованных людей по-прежнему было крайне мало. Зато каждый из них пытался овладеть ВСЕЙ культурой, заслужить репутацию энциклопедически образованного человека. Каждый из них писал стихи, рисовал иероглифы, комментировал классику, давал советы правителям - все сразу.
      Получалось у них не очень. При внимательном чтении трактатов того времени складывается впечатление, что авторы плохо понимали положения даже тех доктрин, которые исповедовали.
      Буддисты многое заимствуют у даосов, конфуцианцы - у буддистов. Говорить об оригинальной философии просто не приходится. Тем не менее каждый из авторов нового поколения горд: подобно великим мужам эпох Чжоу и Хань, он творит культуру.
      Образованные "верхи" с презрением смотрят на так и оставшееся необразованным серое, дремучее окружение.
      Императоры Тан с почестями перевезли из Индии священную реликвию: мумифицированный палец принца Шакьямуни. Остряк и эстет Хань Юй откликнулся на событие язвительной сатирой "О кости Будды". Непочтительное отношение к засушенному пальцу стоило ему ссылки.
      Гордый своей образованностью и возвышенным пониманием религиозных истин, даос Чжан Бо-дуань писал:
      Тот, кто надеется на эликсиры и снадобья, дающие бессмертие, кто без конца клацает зубами и глотает слюну, - глупец и профан. Лишь методы созерцания дают подлинное познание природы и открывают мудрецу путь к бессмертию.
      Отныне никто не желает принимать положения религии на веру. Образованные китайцы, японцы, тибетцы, корейцы неожиданно начинают интересоваться нюансами, сравнивать положения религиозных доктрин.
      В одной из хроник читаем:
      Народ в наше время толпами собирается вокруг наставников. Всякого, кто не видел великих учителей лично, почитают невеждой.
      Каждый образованный человек той эпохи начинает отстаивать собственную точку зрения. Авторы концепций воспринимают провозглашаемые банальности очень всерьез. Шутка ли: все, о чем они говорят, было открыто ими ЛИЧНО - в многолетней медитации, в процессе чтения древних книг и спора с оппонентами.
      На Руси того времени Владимир Красно Солнышко, по преданию, организовал полемику между иудеями, магометанами и христианами.
      В Тибете почти тогда же вопрос о государственной религии решался на диспуте между сторонниками индийских тантрических школ и китайцами, исповедующими чань-буддизм. Индусы выиграли и на века обеспечили своей доктрине государственную поддержку.
      В Китае именно в эту эпоху появляется несколько собственно китайских школ буддизма: Тянь-Тай, Сань-лунь, Хуаянь, Люй и - наиболее популярная из всех - Чань (Дзен).
      Исследователь буддизма Генрих Дюмулен писал:
      Во второй половине VIII века индийская религиозная доктрина превратилась в чисто китайскую, и в Поднебесной возник "новый буддизм".
      Его основными чертами стали: падение авторитета традиционных иерархических структур, широкое проникновение в народную среду и в целом более индивидуалистическое восприятие доктрины.
      Большинство буддийских монахов по-прежнему живет в монастырях, работает в поле, строем ходит в залы для медитации. Строгий монастырский устав окончательно оформился именно в эту эпоху. Однако теперь можно заметить и совершенно новые черты.
      Прежде всего среди монахов стремительно растет уровень образования. Законодательно закрепляется образовательный ценз, необходимый для принятия сана.
      Отныне древние тексты - это не просто завещанное отцами, а руководство к действию. Новое, скептически настроенное, поколение буддистов пытается уяснить для себя - что же НА САМОМ ДЕЛЕ имели в виду те, кто писал эти тексты?
      Именно подобные люди вычитали в праджняпарамитских сутрах1, что чтение текстов не важно. Важно всматривание в собственную природу. С энтузиазмом взявшись за выполнение директивы, они начали с того, что принялись уничтожать сами сутры.
      Как раз в те годы, когда в Европе свирепствовала ересь иконоборцев, китайские чань-буддисты начинают жечь старинные рукописи и изображения Будд.
      Учитель Линь-цзи призывал своих учеников совершить "пять деяний, ведущих к Освобождению": убить отца, убить мать, пролить кровь Будды, нарушить порядок в общине и сжечь священные писания.
      Упоение свободой заводит чаньских монахов далеко.
      Однажды монахи Восточного зала спорили по поводу кота. Схватив кота, наставник Нань-цюань сказал:
      - Монахи, если вы сможете произнести чаньское слово, то я пощажу кота. В противном случае я его убью.
      Ни один из монахов не смог ничего сказать, и тогда Нань-цюань разорвал кота. Вечером, когда Чжао-чжоу вернулся в монастырь, Нань-цюань поведал ему о случившемся. Чжао-чжоу снял сандалии, положил их себе на голову и вышел вон.
      Нань-цюань сказал:
      - Если бы тогда он был здесь, то кот остался бы в живых!
      Типичным приемом обучения в чань-буддизме становятся внезапные вопли, удары палкой, оплеухи, дерганье за нос и затрещины. Знаменитый мудрец Цзюй-чжи пошел еще дальше и в качестве ответов на абстрактные вопросы просто рубил ученикам пальцы.
      Рассказы о подобных выходках заканчиваются, как правило, выводом: "И тогда ученик вдруг достиг просветления!" В этом "вдруг" - вся эпоха. Жадные до знаний, ощущений, мудрости буддисты нового поколения не желают ждать. Им нужно все и сразу.
      Впрочем, преувеличивать масштабы процесса не стоит. Один из современных исследователей буддизма указывал:
      Чаньские монахи, которых вполне можно было бы назвать просветителями или рационалистами, отнюдь не были фанатиками, только и занимавшимися, что истреблением священных текстов.
      Столь парадоксальным способом представители этого поколения буддистов выражали скорее почтение к сутрам. Однако, по их мнению, почтения достоин лишь дух, а не буква.
      Уничтожая статуи и сутры, они противопоставляли свое отношение бездумному поклонению, имевшему место в предшествующие эпохи, но, продемонстрировав непринятие традиции и собственную свободу от условностей, монахи снова собирались перед статуями Будды и вслух читали сутры.
      Быстро достигнув расцвета, китайский буддизм столь же быстро встретил противодействие со стороны даосов и конфуцианцев.
      Ровно в том году, когда на другой стороне Евразии было побеждено иконоборчество, на буддистов Поднебесной обрушиваются гонения.
      Проведенная компания получила название "Великое Преследование". Официальный доклад так описывал результаты первого года антибуддийских акций:
      По всей Империи уничтожено 4600 монастырей, а более 260 000 монахов и монахинь возвращены к мирской жизни и обложены двойным налогом.
      Разрушено 40 000 храмов и алтарей. Конфисковано несколько десятков миллионов цинов плодородных земель.
      150 000 рабов было передано государству.
      Гонения были инициированы образованной придворной знатью. Точно такие же индивидуалисты и знатоки древней учености, как и их оппоненты, конфуцианские придворные вдруг начали выражать недовольство тем, что в Поднебесной процветает буддизм - чужеземная и еретическая доктрина.
      Гонения продолжались всего около трех лет - с 842 по 845 год. Даже этого новорожденным буддийским "верхам" оказалось достаточно. Большинство школ китайского буддизма так и не смогло оправиться от нанесенного удара.
      Тем не менее семена религиозного индивидуализма, посеянные новым поколением китайских буддистов вскоре дали обильные плоды.
      4
      Подведем промежуточные итоги.
      Конец VIII - начало IX века по Р. Х. стали границей, разделившей два мира. В каждом из трех рассмотренных нами регионов независимо друг от друга, но практически одновременно начинается любопытный процесс.
      За полтысячелетия до этого повсеместно прекратила свое существование предыдущая культурная традиция. Все структурированные ею элементы долгое время пребывали в хаотичном смешении. У народов не было родины, у государей - подданных. Культурные люди не писали книг, а некультурные были не так уж и некультурны.
      Все элементы социума и культуры словно сложили в банку и хорошенько встряхнули. Прошли века и во всеобщей нерасчлененности начинается процесс РАССЛОЕНИЯ.
      Заметить перемены пока что довольно сложно. Пока что все его последствия сводятся лишь к тому, что на поверхности появился тонкий слой "верхов". В политической жизни мы видели появление знати. В культурной индивидуальных авторов.
      В рассматриваемый период знати настолько немного, что одного-единственного королевского (халифского, императорского...) двора оказывается достаточно, чтобы управлять территориями, раскинувшимися на полконтинента. Однако с каждым десятилетием процесс набирает обороты.
      Столь же немного и образованных людей. Пока что они даже не создают культуру, а лишь изучают то, что было создано до них.
      Во всех трех рассмотренных регионах мы видели культурное возрождение. Новое поколение начинает проявлять интерес к культуре предыдущих эпох.
      За век-другой до этого культура была неинтересна вовсе. Век-другой спустя авторы уже не изучают предшественников, а создают собственные произведения. Однако без изучения и усвоения прошлого создание нового невозможно. Именно в усвоении и состоит значение рассмотренного нами периода.
      Культурные люди VIII-X веков не просто читают древние книги. Они жадно, алчно впитывают созданное предшественниками. Они с любопытством озираются вокруг. Пытливо ищут путь... истину... жизнь...
      На протяжении "Темных веков" Божественное воспринималось близким. Горнее можно было разглядеть в мельчайшем явлении дольнего мира. Единственное, что требовалось от религии, - посредством ритуала защитить социум от неприятных неожиданностей. Установить контакт с близким, но таким непредсказуемым Божеством.
      Теперь же всюду сующие нос индивидуалисты начинают интересоваться религиозными вопросами безотносительно собственного земного благополучия. Неведомое Божество манит и влечет. И не могло успокоиться сердце их, доколе не обретало покоя в Нем.
      Было время, и Мишель Монтень писал:
      Вот уже много лет, как все мои помыслы устремлены на меня самого, как я изучаю и проверяю только самого себя, а если и обращаю взор на что-либо иное, то лишь для того, чтобы приложить это к себе.
      В Средние века представить что-либо подобное просто невозможно. Никакой психологии вы здесь не найдете.
      Универсум сверкает тысячью красок. Он манит настолько, что времени копаться в себе просто не остается. Да и сами индивидуальные мыслители столь поверхностны, настолько недалеко ушли от материнского чрева массы, племени, что еще не способны на малейшее самоуглубление.
      "Верхи" лишь вчера отделились от "низов". Тем не менее сами "низы" никуда не делись. Традиционность, полуфольклорность, ритуализированность все это по-прежнему присутствует в культуре рассматриваемого периода.
      Эти черты можно заметить в культуре тысячелетней давности - можно найти их в сегодняшней культуре. Эти черты вообще вечны. У подобного уровня нет развития - он просто есть.
      Еще в XIX-XX веках фольклористы и этнографы вживую наблюдали в карельских, кавказских, сибирских, балканских деревеньках то, что в Париже, Каире или Киото перестало быть доступным наблюдению в момент появления индивидуальных авторов. По-прежнему устное, по-прежнему анонимное, по-прежнему насквозь традиционное творчество.