- Не скажу.
      - То есть со Светкой мне тоже нормально. Просто это другое, понимаешь?
      - Понимаю.
      - Это... Как сказать?.. Ну, короче, ты понимаешь?
      - Понимаю.
      Потом приехали девушки. Их количество постоянно менялось. Сперва мне показалось, что их... может быть, четыре. Потом за столом сидели совершенно точно две. Потом я запутался. Некоторые исчезали в дальней комнате и больше не появлялись. Запомнилась шатенка с мелкими зубами и жирно подведенными глазами. Она хихикала и пила из всех рюмок подряд. У нее были дурацкие черные колготки в зацепках.
      Иногда из своей комнаты, затерянной в петербургской квартире Шута, выплывала его старая бабушка. На нее не обращали внимания. Орало радио. Во дворе-колодце Шута была отличная акустика. Бабушка убирала со стола грязную посуду и исчезала. Потом к Шуту заглянул незнакомый мне тип с женой. Посидел полчасика и уехал. Без конца звонил телефон. Я тоже куда-то звонил.
      Потом в дверях кухни появился Эдик. У него были мохнатая грудь и огромные мышцы плеч. Ширинка перепачкана белым. Возможно, это был соус. Раньше член называли "срамный уд". Смешное словечко.
      - Слушай, Володя. Алкоголь, это... Кончился.
      - Сейчас схожу.
      - Зачем? Вола пошлем. Только ты ей скажи, где тут. Сам понимаешь, за руль я не сяду.
      Девица долго искала туфли. Платье спиралью заворачивалось вокруг ее выпуклого живота. Я снова поразился, какая толстая пачка денег лежит у Шута в кармане. Эдик сказал, что не дай Бог девице потеряться.
      Мы опять сидели в большой комнате.
      - Я тут книгу читал. Короче, знаешь, что такое "туалетный раб"? Между прочим, хорошая книга.
      - Я этому черту говорю: "Слышь ты, черт!"
      - Только не сквозани! Андрюха, я тебя прошу: не сквозани!
      - Блядом буду, не сквозану!
      - Кем будешь? Андрюха, ты точно не сквозанешь?
      - С чего мне сквозануть?
      - Я же вижу: ты сейчас к Машке поедешь.
      - Не поеду. Зачем мне ехать? Тем более к Машке.
      - Андрей, я прошу! Как пацана прошу: не сквозани! Не сквозанешь?
      Девица вернулась быстро. В пакете утробно булькало. Света помыла бокалы. Эдик влил туда сразу пальца на четыре водки.
      - Володя! Слушай меня, Володя!
      - Да.
      Шут долго искал его глазами.
      - Может, групповичок устроим?
      - Давай.
      - Я отдам Арину, а ты Светку.
      - Кто это - Арина?
      - Да вот же!
      Эдик уперся толстым пальцем в девицу. Она была похожа на странное голокожее животное.
      - А я кого отдам?
      - Светку.
      - Как это Светку? Нет, Светку я не отдам.
      - Почему?
      Эдик удивлялся искренне, как ребенок.
      - Светку? Нет, не могу.
      - То есть я свою женщину могу, а ты не можешь?
      - Это несерьезно.
      - Так ты со мной, да? Так ты с пацанами?
      - При чем здесь пацаны? Ты же знаешь. Со Светкой у меня серьезно.
      - То есть я поганку замутил, а у тебя - серьезно?
      - При чем здесь поганка? Я на Светке женюсь. А ты на этой... ("На Арине", - подсказал Эдик. "Да. На Арине", - кивнул Шут.) Ты на ней женишься?
      - Конечно! Запросто! Я хоть завтра женюсь. У меня все суперсерьезно. Просто я не такой. Мне для пацанов... как сказать? Я кусок мяса из бока вырежу и на зажигалке поджарю. Если пацану нормальному надо. А ты, значит... Из-за вола, да? Эх, Володя, Володя...
      Шут поднял на него глаза. Мотнул назад головой, повел плечом и одновременно несколько раз выпрямил спину. Он был настолько пьян, что казалось, сейчас его тело развалится на отдельные существа и каждое убежит в свой угол.
      - Не... Я, это...
      Он вздохнул. Будто всхлипнул.
      - Ты шутишь, да?
      Эдик улыбался и молчал. Света с улыбкой рассматривала телевизор. Телевизор у Шута тоже был новый. Довольно дорогой. Внутри экрана кто-то разевал красные рты.
      - Конечно шучу. Какие разговоры? Давай выпьем. Когда я тебя обижал, Володя?
      Шут выпил. Потом еще. Потом закашлялся и вышел из комнаты. Я с кем-то чокался, расплескивая водку, что-то кричал. Крепкощекая Арина задирала большую верхнюю губу. Телевизор расплывался в глазах. На столе были навалены объедки.
      Я выглянул на кухню. Шут спал, упав на диван. Через несколько минут его вырвало на подушку. Я оттащил его голову чуть в сторону, чтобы он не захлебнулся. Рядом с его носом на подушке лежало золотое распятье с шеи. К металлу прилипли полупереваренные крошки.
      Я снова пил. Кожаное лицо Арины уплывало все ниже. Помню след от тугой резинки трусов на ее бедре. Когда все кончилось, я почувствовал себя немного трезвее и тут же выпил. Света танцевала под орущее радио. При каждом движении ее грудь вздрагивала и шлепалась о голые ребра. Звук был похож на первобытные тамтамы.
      Я захотел в туалет. Попробовал сообразить, как туда лучше попасть. Можно было пройти через кухню, но на кухне лежал Шут. Еще можно было пройти через большую комнату. Там стояли огромный шкаф с зеркалом и огромная кровать. В комнате всегда пахло книгами, уютными пуфиками и постиранным мамиными руками бельем. Подняться удалось с трудом. Открыв дверь, я нащупал выключатель.
      Нагромождение тел на кровати напоминало римский барельеф. Могучие, вскормленные мясом тела. На самом верху белели чьи-то поросшие рыжеватой шерсткой ягодицы. В том, как они двигались, было что-то торопливо-собачье. Лицо Светы запуталось в кудрявых волосах чьего-то паха. Пухлую щеку поразил флюс размером с яблоко. Она не перестала двигаться, даже когда я включил свет. Ее глаза были отчаянно зажмурены. Не повышая голоса, Эдик спросил, охуел ли я?
      - Чего?
      - Свет выключи.
      Я мало спал предыдущей ночью и много пил этой. За окном светало. Казалось, что кто-то давит на глаза большими пальцами рук. На обратном пути из туалета я поправил скрюченную голову Шута. Его все еще рвало. Комната казалась ненастоящей. В глазах проплывали детали, не способные сложиться в целое. Ощущение парения. Как ни старайся, не разберешь, что творится на плоском экране твоего зрения. На диване кто-то чихал, хихикал и тискался. У парня единственной одеждой были задранные на лоб модные очки.
      Потом в гостиную из кухни вышел Шут. В прожекторах рассвета плавали пылинки. Радио молчало. Было слышно, как жужжат мухи. Лето - это всегда проснуться от пыльного солнца и услышать мушиное жужжание.
      - О-о-о! Володька! Ты как? Наконец-то! Ну-ка налейте Вовану!
      - Привет.
      - На, выпей!
      - Не, пацаны. Не, погодите.
      - Да ладно! Выпей, легче станет!
      - Не могу. Погодите, пацаны. Что-то я опять... это самое...
      Вместе с ним в комнату вполз кислый запах рвоты. Лицо Шута выглядело как нефритовая ацтекская маска.
      Он сел на диван.
      - Худо мне, парни.
      Все сидящие за столом были голые. Только на Эдике были широкие сатиновые трусы. Слева от меня сидела Света. Ее соски напоминали прошлогоднюю черешню. Может быть, даже позапрошлогоднюю. Света курила и пьяными глазами смотрела на пальцы ног. Под взглядом хозяйки те старались особенно не шалить.
      Шут икнул.
      - Что-то у нас огурчики кончились. Принеси, Света. Знаешь, где лежат?
      Света стряхнула пепел. Попасть в пепельницу не удалось. Сигарета совершила сложный вираж над полированным столом.
      Шут далеко задрал голову и попробовал сфокусировать глаза.
      - Света! Огурчиков, говорю, принеси!
      - Огурчиков?
      - Да. Они там... На дверце. Знаешь?
      - Огурчики? Засунь в жопу свои огурчики!
      Все внимательно смотрели на них. Даже мухи притихли и насторожились.
      - Где ты был? Блевал? Полудурок! Огурчиков захотел? Не вырвет от огурчиков-то? Засунь свои огурчики в жопу!
      Шут морщил пьяный лоб. Он не понимал, что происходит. Света плевалась и выкатывала глаза.
      - Огурчиков! Мудак! Посмотри на себя! На хрена ты опять нажрался, как скот?! А?! Ты нажираешься каждый день! Не надоело? Огурчиков! Почему я должна приносить этим скотам огурчики? Ты кормишь их огурчиками, а сам блюешь, тебе ЭТО нравится?! Вся квартира провоняла твоей блевотиной! Ты ПОСТОЯННО блюешь! Я устала стирать твое белье! Понимаешь, мудило?
      - Чего ты? При всех-то зачем?
      - Ты их стесняешься? А знаешь, как они тебя называют? Шут! Ты для них Шут, понял? Ты хуже, чем Шут! На эти огурчики ты проебал все деньги! Где твои деньги? Покажи деньги, огурчик! Блевун! Ты все! все! все! проебал...
      У Светы было пьяное перекошенное лицо. Как будто ее показывают по плохо настроенному телевизору.
      - Чего ты молчишь?
      - Голова болит.
      Шут задрал на нее жалобные глаза.
      - Честно болит. Не кричи. Принеси огурчиков. А мне - рассола. Ты же знаешь, я не могу много пить.
      - Зачем пьешь, раз не можешь?
      - "Зачем" - что? Зачем я пью? Я не пью. Принеси рассола. А почему ты голая?
      - Член сосала.
      - Прекрати.
      - Почему? Думаешь, шучу? Вот у этого сосала... и у Руслана. Не веришь?
      Она через плечо тыкала в парней ярким ногтем. Он был похож на точку лазерного прицела.
      - Прекрати.
      - Ты думаешь, я ш
      учу? ТЫ ДУМАЕШЬ, Я ШУЧУ?
      Она тазом вперед сползла с дивана. Положив толстую некрасивую грудь себе на колени, стащила с Эдика трусы. Светлый затылок мелькал у меня в глазах, как колесо, которое, если смотреть пристально, всегда крутится в обратную сторону. Прядка ее волос прилипла к эдикову члену. Света вынула его изо рта и ногтями пощипала себя за язык. Ее глаза были снова отчаянно зажмурены. Член был серый и маленький. Он норовил выскользнуть из руки и уткнуться хозяину в бедро. Так маленькие дети прячутся за спину родителей от страшной собаки.
      - Света! Хватит!
      Она замерла. Словно всей спиной прислушиваясь к тому, что происходит.
      - Иди за рассолом!
      Лицо Шута сползало на пол, как выплеснутый на стену желток. Света поднялась на ноги. Солнечные квадраты похотливо гладили ее кожу.
      - Что скажешь? Понравилось?
      - Иди на кухню.
      - Это все?
      Эдик щелкнул резинкой трусов и сказал, что действительно... огурчики были бы супер... вон, еще и водка осталась.
      Света наотмашь вытерла губы. Повернулась и ударила Эдика по лицу.
      - Не понял?
      Она качнулась и еще раз ударила Эдика. Он защитился рукой. Хороший боксер никогда не пропустит два удара подряд. Света выдернула руку и треснула его ногой по лодыжке.
      Все замерли.
      Эдик сказал: "М-мда".
      Мутный дым сигареты переливался в утреннем солнце. Он закручивался водоворотиками и расслаивался, как плохо взбитый коктейль. Казалось, что вышедший на рок-сцену Эдик сейчас споет. Я подумал, что сломанный нос, как правило, не идет девушкам.
      Эдик аккуратно, чтобы не уронить пепел, поднес руку с сигаретой к пепельнице. Щелкнул по ней пальцем.
      - Ладно. Пойду я.
      Все смотрели на него и ждали. Он потянулся за джинсами.
      - Не думал я, Володя, что так все выйдет. В твоем-то доме!
      - Погоди, Эдик!
      - Чего тут ждать? Заехал, п
      онимаешь, к товарищу.
      - Да погоди ты!
      - Чего ждать, Володя? Чего ждать? Ты же сам все видишь!
      - Не, ну ты чего? Ты думаешь... Света, ты чего?
      - Пошли, пацаны.
      Шут покачивался на тонких волосатых ногах. Парни начали вставать с кресел. У них были обиженные лица. Эдик, шлепая рукой по дивану, искал рубашку.
      - Да куда вы собрались-то? Парни! Это самое... Светка!
      - С волом не можешь справиться?
      Шут повернулся к Свете. Потом еще раз оглядел комнату. У него была большая и сильная рука. Мне показалось, что Света упала еще до того, как он ее ударил. В воздухе мелькнули длинные голые ноги. Словно растопыренные в знаке "Victory" пальцы.
      Спиной она угодила прямо на стол. Что-то звякнуло. На книжные шкафы брызнул маринад. Лежащая в осколках и объедках Света напоминала фигуру на ростре фрегата. Корабль не выдержал тяжелого плавания и на всех парусах шел ко дну. Спустя очень длинную секунду вслед за ней на пол свалился низкий стульчик.
      * * *
      В прихожей кто-то бубнил, что волам только дай волю... нельзя волов распускать... ты же понимаешь! Сообразить, как зашнуровываются ботинки было нелегко. Последний раз я так напрягался, сдавая экзамен по тригонометрии. Я похлопал себя по карманам. Интересно, что именно я забыл?
      Уже открыв дверь, я решил, что неплохо украсть немного сигарет. По комнатам бродили голые, полуголые и совсем не голые люди. На кухне я поискал в холодильнике пиво. Эпоха чудес закончилась еще до моего рождения. Я налил себе немного водки. Сигареты обнаружились только в комнате. Пачка была смята так, будто ночь напролет танцевала ламбаду с Чикатило.
      Через экран телевизора ползли серые полосы. Эдик сидел, с ногами забравшись в кресло. Курил и покусывал губы. На его лице краснела Светина пятерня.
      - Уже уходишь?
      - Да. Пойду.
      - Может, выпьешь? А то все расползлись.
      - Да я только что. Счастливо, Эдик!
      Я обернулся.
      - Володю не видел? Хочу попрощаться.
      - Там где-то.
      Проходя мимо ванной, я услышал шум воды. Они не заметили, как я открыл дверь. Света сидела на корточках. Шут полотенцем смывал с ее лица и груди кровь. Он все еще был пьян и слегка покачивался.
      - Ну что ты, Светик?.. Ну что ты?.. Не плачь... Ты же знаешь... Не надо...
      - Не буду... Сейчас... Я не буду плакать...
      - Ты - моя душечка, пончик-ватрушечка... Да, Светка?
      Света поднимала на него заплаканные глаза.
      - Да.
      - Пончик-ватрушечка, да?
      - Да... Пончик... Ватрушечка... Спасибо тебе...
      Он кренился и целовал ее в макушку.
      - Светка... Ты же знаешь...
      - Я уже не плачу... А ты - моя ватрушечка...
      Я аккуратно закрыл дверь и вышел из квартиры. В тот день, ближе к вечеру, начался первый за все лето дождь.
      История третья,
      о голосе голода и голове голого
      - Куда бы нам пойти, а? Что здесь поблизости, а?
      - До хрена чего! Здесь все поблизости! Хочешь, в "Метро" пойдем?
      - Нет, в клуб не хочу. Пойдемте куда-нибудь выпьем.
      - Просто выпьем? А потанцевать?
      - Пойдемте в "Сундук"? Дженнет, вы пойдете в "Сундук"?
      Я знал это заведение. "Сундук" из тех баров, где у хозяев не хватило денег на живую музыку и они развлекают посетителей другими средствами. Например, бармен с расстояния в полметра вдруг начинал общаться с вами через мегафон. Или в туалете вместо туалетной бумаги вы обнаруживаете мятую газетку ("Для старообрядцев") и рулон наждака ("Для любителей острых ощущений"). Над унитазом висит "Список лиц, которым разрешается не поднимать стульчак". Под номером восемь значится Венера Милосская.
      Сологуб уверял, что нам понравится.
      - А далеко это?
      - Да нет! Минут за пятнадцать пешком дойдем!
      - Да, Жанночка... понравится... пойдемте... пешком.
      Феликс клонился к австралийке, будто собирался поцеловать ей ручку. Напиваясь, он всегда переходил на такие гусарские ужимки.
      - Меня зовут не Жанна. Дженнет. Это другое имя.
      * * *
      Эта осень целиком состояла из выборов. Власть должна была смениться снизу доверху. На Дворцовой каждую неделю давали концерт... в поддержку кого-нибудь. Все торопились заработать. Сологуб рассказывал, что кто-то из кандидатов прислал ему $500, чтобы тот НЕ писал о нем. "Представь, сколько мне платят, когда я все-таки сажусь за компьютер!" Я сказал, что пусть кандидатик даст мне сотку и я поклянусь никогда в жизни не упоминать его имени.
      Мне денег никто, разумеется, не предлагал. Газета, для которой я писал, была крошечной. Я подозревал, что сразу после выборов она закроется. Чтобы выбить мне аккредитацию в Смольный, редактор потел и тужился две недели. Теперь я отрабатывал крошечную зарплату. Болтался между Пресс-центром и смольнинским буфетом, пил кофе и выкуривал в день полторы пачки сигарет. Какой из меня политический журналист? Все сенсационные подробности своих репортажей я черпал из разговоров с Сологубом.
      Он был симпатичным еврейским юношей. Немного портила его разве что вечная небритость. Наверное, он считал, что она придает ему мужественности. За глаза приятели называли его щетину "лобковой растительностью". После прошлых выборов он купил себе квартиру в Купчино. После этих собирался купить машину. Впрочем, Сологуб не был жлобом. Ему было не жаль поделиться информацией с парнями вроде меня. Кроме того, он частенько угощал коллег алкоголем.
      Приглашая в буфет, Сологуб каждый раз заходил за Феликсом. Совмещал приятное с полезным. Феликс был пресс-секретарем небольшого отдела на втором этаже и мог рассказать что-нибудь интересненькое. Он носил дорогие, но неброские пиджаки и узкие галстуки. Разговаривая по телефону, прижимал трубку плечом и одновременно что-то строчил в органайзер. Тоже очень положительный и, скорее всего, тоже еврей.
      Сегодняшняя вечеринка началась стандартно. Сперва Сологуб угостил всех коньяком. В буфете были высокие потолки, кованые люстры и потертые ковры. У входа охранник с честным лицом убийцы проверял пропуска. По щекам буфетчицы ползли красные прожилки. Хрипловатый баритон, веселенькие колготочки на тощих ногах. Она аккуратно, до копеечки выдавала сдачу. Покупатели аккуратно ее пересчитывали. Сидевшие за столом мужчины были в галстуках и очках с дымчатыми линзами. У женщин имелись могучие зады и брошки на платьях.
      - Дурацкая погода. Правда, Дженнет?
      - Что? Погода? Да.
      - Я не люблю дождь. А вы любите?
      - Что? Нет. Не люблю.
      - У вас в Австралии сейчас, наверное, весна?
      - Да. Весна.
      - Все цветет, наверное?
      - Да. Цветет.
      - А в Австралии бывает снег?
      - Что? Снег? Нет, не бывает.
      С нами сидела австралийская журналистка Дженнет. В Смольном она изучала российские выборные технологии. Парни распускали хвосты. Их усилия пропадали втуне. Девушке не хватало знания языка. Светлые волосы, пухлые губки. Не была б она девушкой с Запада, могла бы быть ничего. Хотя можно ли сказать, что Австралия расположена на западе?
      С неба капало уже несколько дней подряд. Тучи висели так низко, что на улице приходилось немного сутулиться. В буфете горело множество уютных электрических ламп. Иногда Феликс спрашивал, не хочется ли Дженнет чего-нибудь? Ну, там фруктов или мороженого? Покупая рюмку коньяка, он каждый раз, для конспирации, выливал ее в кофе.
      Главным моим ощущением было чувство голода. Было время, когда я тоже считал, что голодная рябь в глазах и еженедельная потеря веса на дырочку в ремне - это что-то из репортажей про Африку. А недавно, в гостях у малознакомого персонажа, я дождался, пока хозяин выйдет поговорить по телефону, без спросу залез в холодильник и вместе с оберткой сжевал здоровенный ломоть сыра. Уже несколько недель единственным съедобным продуктом в моей квартире был кетчуп.
      Раз в полчаса Феликс поднимался к себе. Узнавал, нет ли распоряжений от руководства. Глава отдела был на выезде, распоряжений не было. Сологуб подливал девушке коньяка. Из их беседы до меня долетали словечки типа "девятое управление КГБ" и "покупной соцопрос".
      Первый глоток алкоголя на голодный желудок - как удар поддых. К третьему бокалу начинает заплетаться язык и возникает вопрос: а что я здесь делаю? Странно: химическое соединение "алкоголь" впитывается в стенки желудка, а меняется ваша личность. Да еще этот бесконечный кофе. После него есть хотелось особенно.
      Я щурясь рассматривал соседей. У них были очень геморроидальные профили. Мне казалось, что я пьянее всех в здании. Допив следующий коньяк, я понял, что мне категорически не нравится компания.
      - Знаешь что, Феликс? Давно хотел тебе сказать. Дурацкая у тебя, Феликс, работа, вот что.
      - Почему?
      - А вот дурацкая и все!
      Феликс внимательно на меня посмотрел.
      - Ну хорошо. У меня дурацкая работа.
      - А знаешь, почему?
      - Хочешь коньяка?
      - Огромное здание. Куча народу. Чем вы занимаетесь? Выборы какие-то придумали!
      - Выборы придумал не я. Честное слово.
      - Да кому они нужны, ваши выборы? Посмотри вокруг! Куча народа! Коньяк пьют, галстуки, блин, носят...
      - При чем здесь я?
      - Ты же сам рассказывал о москвичах, которые привезли оборудование. Дженни, вы слышали эту историю?
      - Я не понял, коньяк покупать или нет?!
      - Неужели не слышали? Из Москвы местным кандидатам прислали оборудование. Две фуры компьютеров, факсов-шмаксов и всякого фуфла. Зачем прислали? Что со всем этим делать? Половину оборудования сотрудники в первый же день растащили по домам, а вторую половину перебили, когда устраивали для гостей фуршет. Напились и перебили. Причем алкоголь для фуршета в приказном порядке обязали выделить местный винзавод. Бесплатно! Скажешь, неправда? Ты же сам говорил, что твоему шефу два раза из "внешних связей" ГУВД звонили!
      - За что не люблю журналистов, так это за цинизм. Лишь бы все опошлить.
      - Да что опошлить-то? Я сколько здесь торчу, только и слышу: мы работаем! мы думаем о людях! вот этими руками мы удерживаем город на краю пропасти! Посмотри вокруг! О каких людях?!
      Феликс молчал.
      - Вы сами-то в это верите? Что тут можно опошлить?
      Феликс посмотрел на буфетчицу, потер подбородок, выбрался из-за стола и сказал, что сходит посмотреть, не приехал ли шеф.
      Сологуб потянулся за сигаретами.
      - Зря ты. Обидел парня.
      - Почему обидел?
      - Он неплохой парень. Чего тебя понесло?
      - Меня не понесло. Я что - сказал неправду?
      - Хватит бычить!
      - Нет, ты скажи - это правда или неправда?
      Я тоже закурил. Дженетт старалась глядеть в окно.
      - Ладно. Он придет, и я извинюсь.
      Сологуб купил коньяка. Феликс пришел нескоро.
      - Пошли, поднимемся ко мне. Шефа сегодня, похоже, не будет.
      - Тебе здесь плохо?
      - Не нарваться бы.
      - Брось! На что мы нарвемся?
      - Пошли, пошли! В кабинете тоже можно нормально посидеть.
      - А алкоголь?
      - Есть у меня. Тебе хватит.
      Коридоры Смольного освещены так, что даже с утра кажется, будто ночь. Каменный пол, крашенные в мутное стены. Все шагают с сосредоточенным видом, даже если идут в туалет. По дороге к кабинету Феликс упирал подбородок в грудь. Пожимая руки коллегам, на мгновение задерживал дыхание.
      Я тронул его за рукав.
      - Не обижайся.
      - Я не обижаюсь.
      - Нет, серьезно. Не хотел тебя обидеть.
      - Да не в этом дело. Просто... все ведь действительно не так!
      - Я понимаю. Извини.
      В желудке что-то болело. Ощущение беременности тройней... тройкой нападающих. Во рту стоял кислый привкус. В кабинете Феликса за столом сидел мужчина с проваленным носом и трагическими складками по сторонам рта. Феликс хлопнул мужчину по спине и сказал, что сегодня отчет должен быть готов. Тот был лет на пятнадцать старше Феликса, но вы же понимаете: начальником-то был не он.
      Как это обычно бывает, скоро я почувствовал раскаяние. Вернее, не раскаяние, а теплоту... благодарность. С чего меня действительно понесло? Чтобы загладить впечатление, я вызвался вымыть всем по стакану. Смольнинские туалеты поражали воображение. Стоя у раковины, я подумал, что было бы смешно встретить тут кого-нибудь из первых лиц города. Потом я попил воды из-под крана. Какой идиот сказал, что это притупляет чувство голода?
      - Слушай, Феликс, а правда, что здесь бродит привидение Кирова?
      - Да ладно тебе!
      - Почему? Его же здесь убили, да?
      - Ну, убили.
      - Это же здесь, за углом было, да?
      - Ну, да.
      - Значит, должно быть и привидение. Пошли, поищем! Хорошо бы спросить у него о результатах голосования. Представь, если я за неделю до выборов смогу предсказать все до процента?
      - Нет, ребята, давайте из кабинета выходить не будем.
      - Брось! Пошли погуляем! Для Дженнет экскурсию проведем. Дженни, хотите поваляться на кровати Ленина?
      - На кровати Ленина? Он что, здесь спал? В этом здании?
      - И спал, и ел. И с Крупской это-самое...
      - Вы шутите?
      - Какие шутки! Это же Смольный! Здесь этажом выше хранится зеркало, с которого Ленин нюхал кокаин!
      - Ленин нюхал кокаин? Вы шутите?
      Феликс хмурился.
      - Нет, ходить никуда не будем. Не дай бог, увидят. Знаешь, как меня на аппарате выебут? Извините, Жанночка.
      - Меня зовут не Жанна. Дженнет. Это другое имя.
      Мы пили коньяк. Феликс наливал его из стоящей под столом канистры. Сперва запивали холодным чаем, потом просто водой. Подчиненный молча работал. Когда он наконец положил на стол свой отчет, Феликс попробовал его почитать. Сказал, что вроде бы все нормально, но точнее он скажет завтра.
      - Жанночка, а хотите, я познакомлю вас с имиджмейкерами? С очень знаменитыми имиджмейкерами? Вы даже не представляете, что это за люди! Я вас обязательно познакомлю. Налить вам еще?
      - Только немного.
      Потом Сологуб встал.
      - Что я хочу сказать?.. Да слушайте вы, наконец! Я по поводу того, что было в буфете.
      - Глупо получилось.
      - Я же извинился.
      - Я не об
      этом. Просто... Чтобы закончить с этим...
      - Да! Давайте закончим!
      - Я хочу выпить за... На свете есть не только говно. Вы меня слушаете? Я хочу выпить... за хорошее. Ведь есть на свете... ну, там дружба... Цинизм - цинизмом, но хорошего-то все равно больше! Давайте выпьем за светлое! За вещи, которые... ну, вы понимаете.
      - За девушек.
      - За девушек! Да! За нормальные отношения между людьми! Ведь все мы люди! Вместе сидим! За то немногое святое, что осталось в нашей жизни! Чтобы мы всегда оставались... ну, вы понимаете.
      В электрическом освещении кабинет напоминал немного облагороженный каземат. Прямо передо мной на столе стояла фотография жены Феликса. На коричневой стене висел плакат с лицом губернатора. Бумаги на столе лежали в строгом порядке. Пару часов назад Феликс и сам был в порядке. А теперь последняя перед брюками пуговичка на рубашке расстегнулась и в просвете торчал мохнатый живот. С каждым глотком у Феликса становилось все более резиновое лицо. Когда Дженнет ушла в туалет, он заговорщически прошептал:
      - Парни, давайте выыбим австралийку, а?
      Сологуб вежливо отвернулся. Я сказал, что видно будет. Потом коньяк кончился. Было решено куда-нибудь пойти.
      - В "Конти"? Хотя в таком виде... А клубы у нас поблизости... э-э-э... Предлагайте чего-нибудь, что вы молчите?
      Остановились на "Сундуке". Долго шли мимо массивных дверей и спускались по узким железным лестницам. "Да тише вы! Здесь нельзя! И хватит икать!" Надевая плащ, Феликс забыл вытащить из рукава шелковый шарф. Тот упал на пол, и он наступил на него ботинком. Сказал "Блядь!" и в несколько оборотов намотал на шею.
      Памятник Ленину перед фасадом Смольного казался маленьким и беззащитным. В круглую лысину бились мелкие брызги. Я сказал, что, наверное, это памятник Ленину-ребенку. Сологуб картинно хлопнул себя по лбу.
      - Слушайте! А может, нам в баню сходить?
      - Жанночка, пойдемте в баню?
      - Меня зовут не Жанна. Дженнет. Это другое имя.
      - По-моему, отличная идея! Поехали в баню!
      Над зданием висел мокрый флаг. Судя по цветам - государства Тринидад-и-Тобаго. В самом начале Суворовского мы поймали такси. Подаваясь вперед, Сологуб разговаривал с водителем о выборах. Феликс был налит алкоголем до самой макушки. При каждом толчке машины он чуть не бился носом в лобовое стекло.
      Когда мы вылезли из машины, Дженнет удивленно огляделась. Вокруг было темно и страшно. Волосы у меня сразу намокли и прилипли к голове. Я провел по ним ладонью. У тусклых круглосуточных ларьков кучковались алкаши. Под козырьком, у входа в баню, калачиком сворачивались рыжие собаки.
      - Что это за клуб?
      - Это не клуб. Это баня.
      - Я думала "Баня" это название клуба.
      - Нет. Баня это название бани.
      Дженнет засмеялась и спросила, зачем мы сюда приехали? Купальника у нее с собой нет и вообще... Наверное, она устала. Спасибо за компанию. Завтра увидимся в Смольном.
      - Жанночка! Погоди! Иди сюда! На минуточку. Давай поговорим спокойно... спкйно...
      Вокруг пузырились лужи. В просвете улицы мелькал Невский. Я был здорово пьян. Феликс что-то говорил, дергая девушку за рукав. Она порывалась уйти. Феликс бубнил и дергал за рукав.
      Дженнет вырвалась и перебежала на другую сторону.
      - I WON'T GO!
      - А как же имиджмейкеры? Жанночка! Имиджмейкеры!
      Сологуб взял Феликса под руку и привел обратно. Тот путался в полах отяжелевшего плаща и чуть не ронял дипломат.
      - Сучка, бля!
      Сологуб протянул ему сигарету.
      - Да и пусть катится! Еще сифилиса австралийского мне не хватало! Сучка, бля! Коза, бля! Хрен она у меня теперь аккредитацию получит!
      - Феликс. Пьяный мужчина может интересовать женщину только в одном случае. Знаешь в каком?
      - Знаю.
      - А чего тогда лезешь?
      - Коза, бля!
      - Ты лучше скажи, у тебя деньги есть?
      Феликс напрягся, мучительно пытаясь протрезветь.
      - Есть немного. А что?
      - А то.
      - Здесь есть?
      - Должны быть.
      Феликс порылся в карманах и отдал Сологубу ворох мятых купюр. Тот долго что-то высчитывал, раскладывал деньги кучками, часть отдавал обратно, потом снова забирал. Когда он посмотрел на меня, я сказал, что даже сигареты с утра купил поштучно.
      Сологуб свернул деньги в тугую трубочку и сказал: "Пошли". Он долго стучал в алюминиевую дверь бани. Звук далеко разносился по пустой улице. Нам открыл постовой в форме. Я заметил, как моментально изменился Сологуб. Теперь он чуть не по локоть засовывал руки в карманы, мелко сплевывал под ноги и, щурясь, озирался по сторонам.
      - Что скажешь, командир?
      Милиционеру в глаза он не глядел. У того были серые скулы и рыжие усы.
      - Трое? На второй этаж.
      Мы прошли облицованный мрамором холл и поднялись по лестнице. На крашенной под дерево двери висела табличка "Отделение ЛЮКС". Звонить пришлось долго. Потом лысый мужчина в белом халате объяснял, что мы ошиблись и баня закрыта. Блики света, как зимние дети, катались по склонам его крутого лба. В расстегнутом вороте торчал похожий на мохнатый галстук клок шерсти.