Илья Стогоff
      Десять пальцев
      Salve, Regina, Mater misericordiae!
      Vita dulcedo, et spes nostra, salve!
      Ad Te clamamus exules filii Haeve.
      Ad Te suspiramus gementes et flentes
      In hac lacrimarum valle.
      Eja ergo, Advocata nostra,
      Illos Tuos misericordes oculos
      Ad nos converte!
      Et Jesum, benedictum fructum ventris Tui,
      Nobis post hoc exsilium ostende!
      O, clemens!
      O, pia!
      O, dulcis Virgo Maria!
      Один
      1
      Вместо ручки на тяжелой металлической двери было кольцо. Тоже тяжелое и металлическое.
      Стоять на лестнице было холодно. Я долго звонил. Потом начал думать, что, может быть, звонок не работает? Может быть, здесь принято стучать? В этот момент мне открыли.
      В дверях стояла монахиня. Вся в белом, а поверх - черная накидка. Улыбнувшись, кивнув, пригласив войти, она опять исчезла в глубине квартиры.
      На полу в прихожей стояли мягкие тапочки. На стенах висели детские рисунки. Еще висел рождественский венок и распятие с надписью на грузинском... или на армянском?.. в общем, знаете, на таком странном языке... такими странными загогулинками.
      Я совершенно точно знал, что ни грузин, ни армян в квартире нет. Есть итальянка, сестра Матильда, настоятельница петербургского Доминиканского монастыря и три монахини родом из Гватемалы.
      В начале 1990-х Орден купил для них двухкомнатную квартиру в центре Петербурга. Квартира превратилась в монастырь. Несколько лет назад Орден купил еще одну, на той же лестничной площадке. Эта стала детским садиком для русских детей.
      Я прошел из прихожей в комнату. В углу там стояла елка. За окном город похрустывал от рождественских морозов, а в монастыре было тепло. На окне стояли цветы. Красивые. Возможно, гватемальские.
      Четырем монахиням тесно жить в двухкомнатной квартире. Чтобы не загромождать комнату, раскладные кровати днем они убирают в шкаф. А часовню, место, где начинается и где заканчивается их день, монахини отгораживают жалюзи.
      Очень удобно: раздвинул жалюзи - оказался в часовне. Задвинул - просто в комнате. Входя в помещение, монахини кланялись в сторону алтаря. На вид алтарь казался тяжелым, многотонным. Как они его сюда втаскивали, по лестнице-то?
      Постепенно монастырь заполнялся посетителями: петербургскими доминиканцами. На пятимиллионный город их набралось меньше десяти человек. Одеты они были тоже в белое и черное - цвета Ордена.
      Женщины принесли хлеб и вино. Мужчины сдвинули в сторону стол, освободив центр комнаты, и расставили стулья. Единственный курящий мужчина (я) зажигалкой зажег стоящие на алтаре свечи.
      Ровно в полдень все мы плечом к плечу встали перед алтарем и запели древний гимн:
      - Veni Creator Spiritu!
      2
      Средневековые европейцы острили: Всеведущий Господь знает конечно же все на свете, но даже Ему неизвестно, сколько в мире существует монашеских орденов.
      Очень приблизительное их число сегодня составляет 10-12 тысяч. Включая такие ордены, как "Белые рогационисты святого Гормисдаса" и "Африканские миссии Божественного Усердия".
      В России же из них представлены меньше десятка. Иезуиты, францисканцы, несколько женских конгрегаций... Есть и вовсе экзотические.
      Пару лет назад я по делам приехал на день в Москву, быстро освободился и понятия не имел, чем занять остающиеся до поезда часы. Мавзолей был осмотрен. Бродить по барам не хотелось. Я решил сходить в католическую церковь Св. Людовика.
      Я сидел и рассматривал иконы. Я не заметил, как они вошли в церковь. Их было трое: высокие, горбоносые, с длинными черными вьющимися волосами. На них были надеты холщовые плащи, а обуви не было - мужчины стояли на каменном полу просто босиком.
      Мужчины надолго склонились перед алтарем, а потом распрямились и начали громко и красиво петь латинские гимны. Голоса у них оказались высокими и чистыми - красивее, чем у Брендона Перри из Dead Can Dance.
      Допев, они развернулись и вышли за дверь. Как ни странно, там, снаружи, лежал скучный и серый мегаполис конца ХХ века.
      Я перегнулся к соседу по скамье:
      - Кто это?
      - Это монахи из ордена "Львы Иуды". Не обращайте внимания, они всегда так выглядят.
      3
      Поколение, под скрежет Rammstein и Nine Inch Nails практикующее сегодня тантрический секс, гордо своей продвинутостью. Во как можем! Никто так не мог, а мы - пожалуйста!
      Лучше бы вместо опусов Ирвина Уэлша поколение читало книги старого и мудрого еврейского царя Соломона. Тогда бы поколение знало, что нет и не может быть ничего нового под солнцем.
      Восемьсот лет назад в южной Франции уже произошла одна из первых европейских сексуальных революций. Сексуальная революция сопровождалась революцией психоделической. Тоже одной из первых.
      Позже то, что происходило в те годы в южной Франции, назовут ересью альбигойцев. Рядом с обрядами альбигойцев шоу Мэрилина Мэнсона показалось бы детской пугалкой.
      Перерезав католиков, французские альбигойцы, гордые своей продвинутостью, отжигали на бесконечном карнавале... они раз и навсегда решили, стоит ли жизнь того, чтобы жить... решили для себя, стоит ли задавать этот скучный вопрос.
      Это были модные и красивые люди. Им была знакома радость свободной любви и радость расширения сознания. А главное - радость по поводу того, что за все предыдущие радости им, красивым и модным, ни от кого не попадет.
      В тех солнечных, располагающих к бесконечной сиесте краях было все, что считается модным сегодня. Ну, может быть, кроме Виктора Пелевина, который описал бы эту красоту. Остальное было все.
      Да, чуть не забыл. На захваченных альбигойцами землях остался один, самый последний католик. Этого странного и несовременного человека звали Доминико Гусман.
      Каждое утро он приходил в свою церковь (последнюю церковь южной Франции) и служил мессу. Никто не понимал зачем, а он все равно служил.
      Каждый вечер он вставал на колени и молился о том, чтобы люди, живущие рядом с ним, были счастливы... Они удивлялись: о чем это он?.. а он все равно молился.
      Так продолжалось двенадцать лет подряд. Один, всеми брошенный, стареющий, Доминико продолжал служить и молиться. И, вы знаете, Господь услышал его молитвы.
      Один за другим к Доминику начали приходить ученики. Те, кто не желал альбигойского счастья. Те, кто хотел странного счастья Доминико Гусмана.
      Никто не заметил, как все изменилось... но все действительно изменилось. Именно доминиканцы, люди в белых передниках и черных капюшонах, сделали из Европы то, что мы сегодня называем Европой. То есть они показали уставшим от карнавала европейцам, что есть и другая жизнь, и эта новая жизнь европейцам понравилась.
      Многие ли сегодня способны правильно поставить ударение в слове "альбигойцы"? Основанный же Домиником монашеский Орден до сих пор является самым распространенным монашеским Орденом в мире. Доминиканцы есть даже в том городе, в котором живу я.
      Во всех больших католических орденах существует как бы несколько под-орденов: мужчины-монахи, женщины-монахини и миряне. Меня, венчанного по католическому обряду парня, принять могли, разумеется, только в общину мирян.
      Петербургская община доминиканцев состояла в основном из женщин старше меня. Еще год назад я бы удивился: зачем мне общаться с такими женщинами?
      Теперь я понимал: это моя семья. Люди, более ценные для меня, чем семья. Те, у кого мне предстоит учиться.
      4
      Официально Доминиканский Орден был учрежден Папой Иннокентием III 22 декабря 1216 года. Специалисты по вращению Земли вокруг Солнца утверждают, что 22 декабря - самый короткий день в году.
      Лично мне кажется, что специалисты что-то напутали... где-то ошиблись. Уж для меня-то этот день точно не был самым коротким.
      Спустя ровно 785 лет после опубликования папской буллы в доминиканцы был принят я.
      5
      Священник, стоящий за алтарем в домашних тапочках, торчащих из-под длинного облачения, выглядел непривычно.
      Священник прочел всем нам проповедь. Проповедь была хорошая. О чем именно он говорил, я вам не скажу.
      После проповеди начался сам обряд приема в Орден. Почти за тысячу лет обряд ничуть не изменился. В промерзшем Петербурге начала третьего тысячелетия все происходило так же, как в теплой средневековой Франции:
      - Чего ты просишь?
      - Прошу тебя, сестра, принять меня в Орден проповедников...
      Вновь принятым доминиканцам давали крестик на золотой цепочке. Крестик был черный с белым - тех же цветов, что одежды доминиканских монахов.
      Выходя из дому, я, как дурак, нарядился в кожаные джинсы. При попытке встать на колени джинсы скрипели и не желали сгибаться. Ну да ничего. Я тоже крепкий парень. Согнул-таки их. Больше никогда не стану носить эти джинсы.
      А потом священник через голову стянул облачение, монахини пригласили нас в соседнюю, маленькую, комнату, и все сели пить чай с пирожными.
      Лично я чай не пью вообще никогда. Сестры сказали "о'кей" и принесли мне банку кофе из Латинской Америки. У той монахини, что протягивала мне банку, на безымянном пальце правой руки было надето обручальное кольцо.
      Невеста Христова.
      Священник, улыбаясь, рассказывал, что время перед Рождеством - самое тяжелое время в году. Четыре мессы в день: для детей, по-английски, по-русски... плюс занятия с людьми... плюс недавно умер один прихожанин, нужно организовать похороны... и самое главное - исповедь... священники сидят в огромных неотапливаемых церквях и слушают, как грешники раскаиваются в совершенном... по много часов в день... неделя за неделей... такая вот жизнь.
      Допив кофе, я вышел на лестницу и выкурил сигарету. Стены на лестнице покрывал иней.
      Первая ступень принятия в Орден называется постулат и длится год. Затем следует новициат. Это еще год-три. Потом можно приносить обещания на всю жизнь.
      Несколько лет... каких-то несколько лет, и я - доминиканец.
      6
      1990-е... странное время. Чем я только не занимался на протяжении этого десятилетия. До годов, начинающихся с цифры "20", мог, наверное, и не дожить. Однако дожил. Жив до сих пор.
      Крещен я был в Католической церкви. Так уж получилось. То есть я, конечно, могу сказать, что Господь хотел, чтобы получилось именно так, но вы ведь не поверите, да?
      Я был крещен в Католической церкви будучи взрослым парнем: двадцать мне уже исполнилось.
      То, что было до, и то, как стало после этого события... это было даже не разными частями одной жизни, а двумя разными жизнями. Я имею в виду, что очень серьезно отнесся к тому факту, что был крещен в Католической церкви.
      Крестили меня утром, а уже вечером все сережки были вытащены из моих ушей, футболки с нецензурными англоязычными надписями отправились в мусоропровод, а компашки любимых U2 были раздарены знакомым...
      Разливное пиво и растатуированные подружки остались в прошлом. Началась совсем другая история. Это было хорошо.
      Приятели отжигали на первых rave-parties, а я читал отцов Церкви. Они уезжали на танцульки в Гоа, а я пешком отправлялся в паломничество в Могилев.
      Так продолжалось какое-то время... а потом я огляделся и вдруг увидел, что все уже не так... что сережки и футболки на старых местах... что в CD-проигрывателе опять надрывается U2... а отцы Церкви лежат недочитанными.
      Однако это был не окончательный финиш, а всего лишь промежуточный. Осенью 2001 года Господь, богатый милосердием, еще раз тихонечко позвал меня по имени.
      Мне была дана еще одна попытка. Шанс жить правильно.
      Я не был уверен, что знаю, как это - правильно. То есть мне предстояло сыграть партию в игру, в которой я не знал даже половины правил. Поэтому, перед тем как выйти из монастыря, я спросил об этом священника.
      Священник улыбнулся.
      - Ты действительно хочешь жить правильно?
      - Да. Действительно. Это сложно?
      - Ты ведь теперь доминиканец, да? Я открою тебе секрет. Большой доминиканский секрет. Вернее, даже два БОЛЬШИХ ДОМИНИКАНСКИХ СЕКРЕТА.
      - Два?
      - Во-первых, всегда молись...
      - А во-вторых?
      - А во-вторых, никогда не прекращай молиться!
      - Это все?
      - Это все.
      Я сказал: "Хорошо, я буду". Священник улыбнулся мне еще раз.
      Пока что я держу свое обещание.
      Два
      1
      Проснулся рано. Не было еще и девяти. Полежал, не открывая глаз. Умылся. Дошел до универсама, чтобы купить себе завтрак, но универсам был закрыт. В ларьке купил печенье Choko-Pie.
      Поцеловал детей и дважды - жену. Вышел во двор. Двор был до противного знаком. Я сделал по нему несколько шагов. Конечным пунктом маршрута был Петропавловск-Камчатский. Край Азии. Берег Тихого океана. Место, за восемь тысяч километров от моего дома.
      Сейчас, в момент, когда я шагаю по своему утреннему двору, там уже поздняя ночь. Не знаю, продается ли в тамошних ларьках Choko-Pie. Не знаю и того, есть ли там вообще ларьки.
      2
      Петербургский аэропорт Пулково был пуст.
      Бесконечные ряды кресел. Пассажиры разговаривают вполголоса. Раз в десять минут громкий радиоголос рассказывает о новостях.
      На стене висели последние телефоны
      автоматы. Можно снять трубку и поговорить с женой. Собственный телефон я оставил дома. Даже если в тех краях, куда я еду, и есть станции мобильной связи, то роуминг стоит столько, что проще какое-то время помолчать.
      Регистрация на рейс прошла без суеты. Секьюрити внимательно прощупали швы у меня на одежде. Даже полистали записную книжку. Потом пожелали счастливого полета. Я не стал говорить им спасибо.
      Секьюрити были вежливы, но внимательны. Все на свете боятся террористов. Даже при посадке на рейс, вылетающий на Камчатку. Лично меня гораздо больше, чем террористы, тревожило состояние аэрофлотовской техники.
      Помню, несколько лет назад я собирался лететь в Рим. Рейс, как водится, задержали. Сперва чуть-чуть. Потом довольно здорово. Итальянцы попробовали возмутиться. Им объясняли, что самолет не готов, а они все равно ругались.
      В конце концов аэрофлотовские служащие сдались, разрешили всем сесть в самолет. После этого самолет попробовали завести. Он вибрировал, как сломанный мотоцикл, всем телом трясся, ревел и не желал заводиться.
      В самолете все просидели больше четырех часов. Просидели молча.
      Притихшие итальянцы делали круглые глаза. Ругаться им больше не хотелось.
      3
      Самолет "Ту-154" был тесным, у меня была клаустрофобия, и посадили меня к самому окну, а почти что мне на колени посадили мясистого камчатского мужчину в меховой шапке и толстой куртке. Из носа у мужчины торчали пучки шерсти.
      Стюардессы напомнили, что радиотелефоны и ноутбуки при взлете положено выключать. Уши заложило еще до того, как мы оторвались от земли. Ненавижу это ощущение.
      В салоне погасили свет. Самолет сперва замер на секунду, а потом резко рванул вперед и вверх. Чтобы не смотреть в окно, я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
      Думать начал, разумеется, о том, что примерно в тех краях, куда я лечу, в 1982-м советские ПВО сбили южнокорейский "Боинг". Погибло несколько сотен человек. А в 1999-м русский "Ил-96" грохнулся прямо на жилой район в Иркутске. Погибло несколько сотен человек.
      Когда ты взлетаешь, то всегда думаешь о чем-нибудь в этом роде. Втискиваешься в алюминиевую кастрюлю, повисаешь на высоте одиннадцати километров над промерзшей землей и начинаешь понимать, что прожил жизнь неправильно... что тратил ее не на то, на что стоило тратить... а потом ты приземляешься, подошвами касаешься земли и не можешь поверить: Господи! Неужели я и в самом деле думал обо всей этой херне?!
      4
      Из-за того, что самолет двигался с запада на восток, у меня было ощущение, что на месте я буду только завтра. Ведь прежде, чем мы приземлимся, должна будет пройти ночь.
      Правда, для меня ночь будет длиться всего пару часов. Наступит полночь, мы начнем снижаться и приземлимся сразу в полудне завтрашнего дня.
      Границу ночи и дня видно было четко. Ночь была не черной, а фиолетовой. Если прижать щеку к иллюминатору и посмотреть вперед, то там было темно. Сзади же было солнце и освященные этим солнцем облака.
      Стоило нам перелететь границу Европы и Азии, стоило мне немного задремать, как стюардессы начали разносить ужин и все испортили. Не буду описывать ужин долго. Скажу только, что основным блюдом была гречневая каша с горохом. Легко ли вам представить такое блюдо?
      Алкоголь же на внутренних авиалиниях не допускается вовсе. Впрочем, сибиряки и не возражали. Соглашались: таким, как они, только налей!
      По прямой из Петербурга в Петропавловск-Камчатский лететь больше тринадцати часов. Поэтому в пути самолету нужна передышка и дозаправка. Через пять часов после взлета мы начали снижаться для промежуточной посадки в Красноярске.
      Иллюминатор был совсем черный. Только четыре светлые точки. Две вроде бы звезды, а две - электрический свет на земле. А может быть, все четыре звезды. Или все четыре - электрический свет.
      Потом снизу появились освещенные города. Я редко летаю на самолете ночью. Ночной же город сверху я не видел до этого никогда. Это было очень красивое и ни на что не похожее зрелище. Меньше всего оно было похоже на ночные города сверху.
      Перед самой посадкой мясистый сосед слева наконец снял свою меховую шапку. Он оказался лысым.
      5
      Температура в Красноярске была -14 °С. Разница по времени с Петербургом - четыре часа. То есть у меня дома был ранний вечер, а здесь глубокая ночь.
      Транзитный зал был выстроен посреди заснеженного сибирского поля. Место для курения располагалось на улице. Мужчины поставили сумки, сняли с рук детей, быстро проглотили никотин и нырнули внутрь.
      Внутри оказалось ничего. Хороший ремонт. Мягкие синие диванчики. На самом близком к выходу диванчике навзничь лежал громадный сибирский мужчина с мобильным телефоном в одной руке и бутылкой пива "Миллер" в другой. Брюки на мужчине были почему-то расстегнуты.
      Дальше начинался бар на четыре столика. За одним девушка кушала мороженое. За тремя оставшимися мужчины стаканами пили водку из литровых бутылок. Под надписью "НЕ КУРИТЬ" стояла толпа мужчин с сигаретами. Среди них я разглядел и милиционера в форме.
      В радио играла вот такая песня:
      Хочу любить
      Такого, как Путин: полного сил!
      Такого, как Путин, чтобы не пил!
      Сидеть просто так было скучно. Я решил купить в баре бутылку минеральной воды.
      В очереди передо мной стоял мужчина в камуфляжных штанах.
      - Сок есть?
      - Есть.
      Долгая пауза. В этих краях торопиться не принято.
      - А яблочный есть? В порядок себя приводить надо.
      - Есть и яблочный.
      - Нужно в порядок себя приводить.
      - Наливать сок?
      - Да. Яблочный. И водки. Двести пятьдесят.
      - Двести пятьдесят?
      - Влезет в чашечку двести пятьдесят? Если не влезет, то хотя бы двести.
      Девушка наливает напитки в старые фаянсовые чашки с погрызенными краями. Мужчина не спеша, громко глотая, выпивает водку, чуть пригубляет сок и надолго задумывается.
      - Еще чего-нибудь?
      - Я ребятам говорю: мне же еще лететь! На самолете! А им не остановиться!
      - Еще чего-нибудь?
      - Да. Соку.
      - Сколько?
      - Чашечку. И водочки.
      - Еще двести пятьдесят?
      - Влезет в чашечку двести пятьдесят? Если не влезет, то хотя бы двести.
      Девушка наливает ему в чашку еще двести пятьдесят граммов водки. Мужчина не спеша ее допивает. Смущенно улыбается. Трет переносицу. Кладет деньги и, шаркая подошвами, отходит покурить.
      6
      Потом, в самолете, я все-таки заснул. Поспать удалось всего минут сорок. Когда проснулся, под самолетом лежала невнятная пенопластовая поверхность. Может быть, тундра. Может быть, замерзший океан.
      Русские завоевали Сибирь меньше четырехсот лет назад. Темпы покорения необъятной территории поражают. Чтобы добраться от Урала до Тихого океана казакам понадобилось всего сорок лет.
      Правда, прогресс не стоит на месте. Мой "Ту-154" преодолел тот же путь всего за пять часов.
      Перехватив солнце на полпути, самолет оказался уже в завтрашнем дне. Лед тянулся во все стороны без видимого края. Блестел он так, что становилось больно глазам. Казалось, он лежит ровно в метре под днищем самолета.
      От взятой из дому книжки уже тошнило. Я стал просто смотреть в окно. Это было немного неудобно, потому что прямо мне в нос упиралась спинка впередистоящего кресла.
      Стюардессы разносили завтрак. Вспомнив, как выглядел ужин, я улыбнулся девушкам, сказал, что не голоден. Правда, кофе я все-таки выпил. Он был мерзким.
      Потом наконец зажглось табло "НЕ КУРИТЬ. ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ". У меня было ощущение, что из дому я вышел несколько лет назад. Неужели печенье Choco-Pie я покупал всего лишь сегодня утром?
      Во время посадки в Красноярске у самолета сменился экипаж. Нынешний пилот вел самолет так, словно это был его личный велосипед. Резко заламывал виражи. Дергал штурвал. Самолет трясло.
      Потом мы все вместе поднырнули под облака. Оказалось, что день сегодня довольно пасмурный. Я вытянул шею, посмотрел вниз, и Камчатка показалась мне черно-белой, как передача по старому телевизору.
      Сразу под облаками начинались сопки. Земля, как Шваценеггер, напряглась, побагровела, а ее мышцы взбугрились и застыли. На белых от снега сопках росли черные деревья.
      Ниже сопок начиналась бухта. По бухте ползли игрушечные кораблики.
      Сопки и Тихий океан. Я раздумывал, куда именно здесь можно втиснуть взлетно-посадочную полосу, а самолет пытался зависнуть в воздухе, встать на крыло, развернуться в этом самом тесном из возможных миров.
      Потом самолет наконец коснулся земли и сразу, как при посадке на палубу корабля-авианосца, замер. Снаружи виднелось несколько военных самолетов, а также вертолеты.
      Стюардесса прошла по рядам и предупредила:
      - Готовьте паспорта. У выхода из самолета будет пограничный контроль.
      Контроль оказался несложным. Толстый майор-пограничник, не глядя на проверяемых, листал документы, потом устал окончательно, плюнул и побрел в здание комендатуры.
      7
      Никаких излишеств типа трапа или автобуса, доставляющего пассажиров в здание аэропорта, здесь не существовало. Самолет просто подогнали поближе к выходу, пассажиры спустились по лестнице и вышли в город.
      Я тоже вышел.
      Разумеется, в воротах стояла толпа таксистов, жаждущих нагреться на бестолковых туристах. Невозможно приехать в незнакомый город и не оставить в карманах этих стервятников денег в пять раз больше, чем они того заслуживают.
      На площади перед аэропортом стоял огромный стенд: "Спички не тронь! В спичках огонь!". Я не имел ни малейшего понятия, куда идти, где находится отель и сколько стоит поездка на местном такси. Я был готов платить.
      Никто не бросался мне наперерез. Никто не хватал меня за рукав, не заглядывал заискивающе в глаза. Таксисты равнодушно смотрели, как я с их деньгами в кармане ухожу прочь. Это было странно.
      До города я ехал на корейском джипе. За рулем сидел молчаливый камчатский водитель. Я спросил, сколько стоит поездка, он, не разжимая губ, пробурчал, что $7, и мы тронулись.
      Пошли уже вторые сутки, как я не спал. Предыдущие четырнадцать часов я провел в неудобном самолетном кресле. Глаза слипались. Я полез за сигаретами.
      - У вас в машине курят?
      - Кури. Сам-то я бросил. Хотя раньше курил. Бывало, вечером засяду в туалете... Пока сижу, две папироски выкурю. Так что - кури.
      От аэропорта до города нужно было ехать около получаса. Водитель жаловался, что в их краях не осталось богатых людей. При советской власти моряки сорили деньгами, на такси катали девушек, оставляли на чай крупные купюры.
      А теперь флот продали китайцам на металлолом. Ни единого работающего предприятия нет. Богатых людей совсем не осталось.
      Встречавшиеся на дороге рекламные щиты оглушали прямолинейностью: "Всегда обедай только у нас!", "Покупай канцелярские скрепки!".
      Сам город показался мне одноэтажным и серым. В одном месте я успел заметить вывеску стрип-бара. Перед входом не было ни единого человека. Спирт в этих краях шел гораздо лучше, чем стрип.
      Я сказал таксисту, что мне нужен недорогой отель. Недорогой, в смысле дешевый, он понимает? Водитель кивнул.
      Свой джип он остановил перед серой коробкой без окон. На фасаде имелась вывеска "Гостиница "Эдельвейс"".
      - Подождите меня здесь. Я узнаю, сколько стоит и приду. Может быть, меня не устроит цена. Тогда вы отвезете меня в другую гостиницу. Хорошо?
      Водитель кивнул. Я вылез из машины и долго звонил в дверь "Эдельвейса". Долго, это значит, минут десять.
      Дверь открыла высокая красивая женщина. Она улыбалась и молчала.
      - Я хотел бы снять номер. У вас есть номера?
      Пауза. Потом:
      - Есть.
      - Сколько стоит?
      Женщина продолжала молчать. Когда я решил, что ей просто неохота со мной разговаривать, женщина наконец начала отвечать. Со временем я понял: подобные паузы здесь в порядке вещей. Просто, прежде чем открывать рот, камчатским людям необходимо хорошенько подумать.
      Койка в общей шестиместной комнате внутри бетонной коробки стоила $25 за ночь. Туалет и ванная рядом, на том же этаже. Горячую воду дают довольно часто: дважды в сутки. Час утром, час вечером. Для постояльцев есть симпатичные девушки.
      Последний штрих меня добил. Произнесено это было все с той же официальной улыбкой. Я вернулся к машине и сказал водителю, что давай поищем другую гостиницу.
      8
      Спустя еще час я сидел в буфете гостиницы "Гейзер". Буфет был открыт, но буфетчица куда-то ушла. Я хотел выпить кофе и просто ждал, пока она вернется.
      За окном лежала Авачинская бухта. На барной стойке стояла местная водка в чумазых бутылках. Бухту мне было видно плохо, а водку - хорошо.
      Номер в "Гейзере" стоил $18 за ночь. Горячей воды не было вовсе, зато и девушек мне никто не предлагал.
      У меня вообще сложилось впечатление, что я был единственным постояльцем отеля. Возле стойки RESEPTION на полу лежали мохнатые камчатские собаки. Внимание на людей они не обращали.
      Потом буфетчица наконец появилась.
      - Я хотел бы выпить кофе.
      - Ой, а у нас нет кофе.
      - Совсем нет?
      - Ой, совсем.
      - А есть где-нибудь рядом кафе, в котором продается кофе?
      - Ой, тут рядом есть летнее кафе, только оно закрыто.
      - Закрыто? А когда отк
      роется?
      - Ой, так летом и откроется! Да только лето у нас редко бывает.
      - Нет кофе. Нет кафе, в которых есть кофе. А что у вас есть?
      - Ой, печенье есть. Корейское. Называется Choco-Pie.
      Господи, зачем я уезжал из дому?
      9
      Утром следующего дня я вышел на центральную улицу Петропавловска-Камчатского.
      Народу вокруг почти не было. Большой сибирский мужчина в камуфляжной куртке и меховой шапке нес на плече целый мешок замороженных костей. Зарывшись в снег на обочине дороги, дремали бездомные псы.
      Учуяв запах из мешка, псы встрепенулись, почувствовали себя охотниками и с лаем бросились на мужчину. Он остановился, нагнулся, не спеша поднял с земли здоровенную ледяную колобаху и с чмокающим звуком влепил ее псу-предводителю в бок.
      Собаки тут же забыли об охотничьих инстинктах, заткнулись, прекратили лаять и вернулись дремать в снег.
      10
      Петропавловск-Камчатский тонким слоем расползся между бухтой и двумя сопками. Будто кого-то вырвало. Ни единого дома выше пяти этажей. Ни единого здания старше тридцати лет. Ни одного, которое простоит хотя бы еще тридцать лет.
      Сами дома - осыпающиеся бетонные коробки. На стороне, обращенной к бухте, окон в них нет и стены обшиты большими листами жести. Очень похоже на тюремные бараки.
      Редкие островки оживления разбросаны по городу неравномерно. На перекрестке дорог стоят ларьки, играет музыка, ходят хорошо одетые люди. Между островками - безжизненные пустыри и строения, до третьего этажа засыпанные снегом.
      Большая улица в камчатской столице всего одна. Зато длинная: больше двадцати километров. Улица тянется вдоль сопок, потом вдоль моря и на своем протяжении восемь раз меняет название.
      Тротуаров, мест для пешеходов, на этой улице не предусмотрено. По сторонам проезжей части лежат трехметровые сугробы. Вдоль сугробов пешеходы и ходят. Асфальтированная дорога покрыта толстым слоем льда. Кое-где в ней зияют громадные ямы.
      Я дошел до автобусной остановки. На остановке молча стояла корейская семья. Спустя пару минут подошел бородатый камчатский мужчина. Очень спокойный. Подошел, сказал "здравствуйте" и замер. Руки вдоль тела.
      Мне сложно простоять полчаса без движений. Я порываюсь бежать, мечусь из стороны в сторону, много курю, сбиваю с ботинок снег. А вот мужчине это - раз плюнуть.
      Мне никак не смириться с тем, что никаких срочных дел на свете не бывает. Все уже произошло. Бежать некуда. Я специально придумываю себе занятие - лишь бы не останавливаться. Лишь бы продолжать бег.
      Жители Камчатки приняли этот мир, как мужчины. Лицом к лицу. Нашли в себе мужество просто встать и полчаса, не шевелясь, ждать автобуса.
      11
      Ныряя между сопок, автобус довез меня до центра города. Центр выглядел так.
      С одной стороны стоял полуразвалившийся кинотеатр. На нем висела огромная афиша "Астролог и хиромант Тамара".
      С другой стороны высилось надгробие английского мореплавателя Кларка. После того как Джеймс Кук был съеден гавайцами, его заместитель Кларк привел корабли куковской флотилии в Петропавловск и тоже умер.
      С третьей стороны лежало море.
      Я выкурил сигарету. Над бухтой по диагонали полз вертолет. Даже он полз совсем бесшумно. Тишина на берегу была какая-то... вакуумная. Только вороны хлопали крыльями.
      Таких ворон, как здесь, я не видел нигде. Громадные, размером с пингвина. С могучими костяными носами. Похожие на летающих ящеров из третьего Юрастик-парка. Вороны лапами выкапывали из снега давно сгнивших моллюсков.
      Взлететь эти жирные твари уже не могут и лишь ходят, переваливаясь с ноги на ногу. Говорят, вороны живут триста лет. Не исключено, что некоторые из этих птиц еще помнят времена, когда Ворон Кутх был верховным божеством этих мест.
      На берегу валялось несколько покрышек и связки сгнивших канатов. Пляж был усыпан галькой. В одном месте торчал деревянный мостик. Начинался на берегу, а куда вел - неизвестно, потому что сгнил, обрушился, обрывался прямо в воду.
      В принципе это был самый центр города. Я сел на мостик и сразу начал ерзать, суетиться, думать, что, возможно, здесь не разрешается сидеть. Через двадцать минут это прошло. Еще через полчаса (в пределах видимости так и не появилось ни единого человека) прошло совсем.
      Море - глубиной от силы по колено. На дне белели маленькие камешки. Вода была очень чистая, и воздух тоже. В бухте стояли шесть больших рыболовецких кораблей и один военный, тоже большой.
      Просто стояли. Никто никуда не спешил.
      Серое небо. Серая бухта. Серые сопки. Выше ближайших сопок ослепительные белые горы. Четыре параллельные полосы. Честно сказать, я не любитель рассматривать пейзажи. Но бухта была реально красива.
      Прекрасная молчаливая природа. Прекрасные молчаливые люди. Много ли человеку надо для счастья?
      Я думаю, что в жизни обязательно должны быть паузы. Такие дырки, когда с вами ничего не происходит. Когда не бубнит телевизор. И вас не глушит бессмысленная болтовня. Когда вы просто сидите и смотрите на мир, а мир смотрит на вас.
      Современный человек боится молчания больше, чем СПИДа. Но пока не прислушаешься, ты ничего и не услышишь, ведь так?
      Продать квартиру в Петербурге. Купить дом в Петропавловске. Часами смотреть на рассвет над бухтой. Жить в абсолютной тишине. Не подозревать о существовании МТV. Учиться у камчатских людей их молчанию.
      Впрочем, на какие бы деньги я здесь жил?
      12
      Вечером в местной газете я прочел, что в часе езды от Петропавловска вторую неделю идет извержение вулкана. Заметка была крошечная. Сообщалось, что до города пепельные бомбы не долетают, а долетают только до тамошней военной части, но военные к этому привыкли.
      Рутина...
      На относительно небольшой Камчатке насчитывается почти три тысячи вулканов. Во всем остальном мире - приблизительно столько же. Действующий вулкан здесь есть даже в черте города: Авачинская сопка.
      Я спрашивал у петропавловцев:
      - Не страшно?
      - А чего? Ну, дымит. Нам не мешает.
      - Жителям Помпеи Везувий тоже до поры до времени не мешал.
      Петропавловцы пожимали плечами. Они никогда в жизни не слышали ни про Помпеи, ни про Везувий.
      Жители Камчатки настолько медлительны и нелюбопытны, что главная достопримечательность полуострова, Долина гейзеров, была открыта всего несколько десятилетий назад.
      На планете открыто всего шесть скоплений гейзеров. Причем таких, как здесь, нет больше нигде.
      Сама Долина - это пять километров чисто лунного пейзажа. Из обугленной, залитой серой поверхности к небесам бьют раскаленные фонтаны: грязь, вода и пар.
      Сама земля здесь непрерывно хлюпает, свистит, брызжет грязью, пыхтит и чавкает. По слухам, зимой Долина чертовски красива. Сам я ее так и не посмотрел: вертолетный тур туда стоит $230.
      Вообще-то на Камчатку меня командировал американский журнал. Мне было заказано четыре статьи, причем за каждую платили гораздо меньше, чем $230. Так что никакой тур покупать я не стал.
      Зато съездил в "зону Паратунка" - другую долину, тоже сплошь усыпанную бьющими из-под земли горячими источниками. Возле каждого построен небольшой пансионатик.
      Любимое место отдыха местных жителей.
      13
      Это был самый холодный день за все время моего пребывания в Петропавловске. Я вышел из отеля, застегнул на куртке все кнопки, натянул шапку ниже бровей, внутри перчаток сжал руки в кулаки.
      Изо рта у меня валил густой пар. Щетина на верхней губе сразу покрылась толстым слоем инея.
      В автобусе рядом со мной сидела женщина-военная с маленькой дочкой. На женщине была толстая зимняя форма. Из-под шапки с кокардой виднелись уши с сережками.
      Местные расстояния непривычны. Три остановки на автобусе - конец города. Три остановки в другую сторону - тоже конец. Полчаса на автобусе другой город. До "зоны Паратунка" ехать нужно было больше часа.
      В транспорте здесь никто не читает. Не читает книг, не читает газет, не разгадывает кроссвордов. Ничего в таком роде. Слова излишни в таких местах, как Камчатка. Я со своей суетливостью и многословием тоже был лишним в этом молчаливом мире.
      Я вместе со всеми просто смотрел в окно. Сопки снаружи были могучие и складчатые. Как слоновья морда. Было странно думать, что в мире есть места, откуда можно позвонить жене. И вообще было странно, что в мире есть что-то еще.
      Садясь в автобус, я спросил у водителя, где мне лучше всего сойти? Он промолчал. Я решил, что мужчина не в духе, и не настаивал. Оказалось, водитель просто думал.
      Через восемьдесят минут скачек по необъезженной камчатской дороге, он кивнул подбородком и просто сказал:
      - Вот тут.
      - Что "вот тут"?
      - Лучшее место для купания.
      Воздух был холодный и очень ясный. На горизонте виднелись белые, очень высокие горы. Прямо передо мной стояло обшарпанное здание.
      Ветки деревьев были покрыты инеем, как трубочки в коктейлях - сахарной пудрой. Холодно было так, что я почти не чувствовал ног. Вокруг не было ни единого человека. Только, зарывшись в сугроб, грелась мохнатая ездовая собака.
      Увидев меня, она попробовала тявкнуть, начала выкапываться из сугроба, но замерзла, плюнула и зарылась обратно.
      Так выглядело лучшее на Камчатке место для купания.
      Гнутые металлические буквы на фасаде здания сообщали, что передо мной пансионат "Костер". Собаку я обошел, сделав большой крюк. Я боюсь больших собак.
      Впрочем, внутри здания стены были обшиты деревом, персонал широко улыбался, а как выбираться отсюда, я не знал. Так что мне все равно пришлось бы остаться. Хотя бы на одну ночь.
      С клиентами общалась красивая высокая женщина-администратор. Номер с двуспальной кроватью, сообщила она, стоит в их пансионате $25.
      - Мне не нужна двуспальная кровать.
      - Что ли, ты один?
      - Один.
      Женщина долго переживала за меня, качала головой и говорила, что плохо человеку быть одному. Потом решила, что еще за $12 подселит мне в номер симпатичную девчонку, и на этом успокоилась.
      14
      Батареи были раскаленными. Наверное, их топили кипятком из подземных источников. Да и могло ли быть холодно в пансионате, стоящем прямо на вулкане?
      Через полчаса горничная выдала мне постельное белье: подушку толщиной в ладонь и две простыни. Я сказал ей спасибо, закурил и встал перед окном.
      Было очень тихо. Опять надев шапку и перчатки, я пошел смотреть на бассейн.
      Путь из номеров к бассейну лежал через небольшую фанерную галерейку. В ней стоял стол для пинг-понга.
      Сам бассейн располагался под открытым небом. Серая, растрескавшаяся, осыпающаяся бетонная емкость. Воняло серой. Перед деревянными ступеньками, ведущими в воду, лежал вытертый коврик. К самой воде свисала ветка дерева с длинными сосульками.
      Сняв перчатку, я потрогал грязную воду. Чуть теплая. Температуры тела. Щеки щипало морозом.
      Я сел на скамейку. Вытащил сигареты. Стены были покрыты пятисантиметровым слоем инея. Ягодицы, которыми я касался скамьи, моментально замерзли.
      О том, чтобы искупаться, речи не шло. Я раздумывал, хватит ли у меня духу снять ботинок и сунуть в бассейн голую ногу?
      От воды поднимался пар. Такой густой, что, лишь докурив сигарету до конца, я разглядел: у противоположной стены бассейна целуется молодая пара. Из воды торчали только головы: белая ее и брюнетистая его. В их волосах блестели вмерзшие льдинки.
      Девушка положила молодому человеку голые руки на плечи. Влюбленные тихонечко разговаривали. Мне было слышно, о чем: так, ничего не значащее воркование.
      15
      В "зону Паратунка" петропавловцы ездят отжигать. Я говорил людям, что планирую провести там ночь или даже две, и на меня смотрели со смесью зависти и сочувствия. Так смотрят на парней, сообщающих, что они спят с собственной сестрой.
      В пять вечера начали подтягиваться гости. Заплатив за номер, мужчины сразу спрашивали, где находится бар.
      Мой номер располагался недалеко от входа. Из-за дверей было слышно, как визжат и хихикают женщины.
      Натянув куртку, я вышел из номера. Вечер пятницы. Party-time. Пансионат "Костер" приобретает свой истинный вид.
      В фанерной пристройке накурено. На стол для пинг-понга выставили водку и соленые огурцы в больших банках. Рядом танцуют две невероятно толстые женщины. На стуле, нога на ногу, дремлет древний старик. К его пиджаку прикреплены орденские планки. Из беззубого рта торчит "Беломор".
      На улице, у бассейна, играет радио. Под черным приполярным небом странно звучит пляжная песенка про танцы до утра. Камчатцы, перекрикивая радио, общаются. Причем употребляют существительные, которые мне было бы неудобно произнести вслух, даже если я уроню на голую ногу топор.
      В самом бассейне надувным детским мячиком играли в пляжный волейбол. Все были пьяны. Получалось у них плохо. Еще, ради развлечения, мужчины кидали в подружек комьями снега, а те пронзительно визжали.
      Камчатские мужчины были толсты и незагорелы. На плечах у них имелись флотские или армейские татуировки. Один стал вылезать из бассейна по скользким ступенькам, поскользнулся и всем голым телом рухнул в снег.
      Женщины, не стесняясь, переодевали бюстгальтеры. Когда они улыбались, было видно: передние зубы почти у всех красоток - металлические.
      В штат пансионата включен массовик-затейник. Прокуренный мужчина пытается сделать вид, будто гости не просто накачиваются водкой, а отдыхают культурно. Мне были слышны его крики:
      - Следующий конкурс! Играем на раздевание! Победит та команда, которая, раздевшись быстрее всех, свяжет из своих трусов самую длинную гирлянду!
      16
      Из-за дверей моего номера слышался диалог. Юноша лет двадцати беседовал с пожилой регистраторшей.
      - Бабуля, а у тебя газетка с телефонами есть?
      - С какими телефонами-то?
      - А с этими самыми!
      Бабуля роется в ящиках своего стола. Потом находит старую газету, в которой опубликованы телефоны контор, привозящих проституток на дом.
      - На, сынок.
      - А дорого это?
      - Не знаю, сынок. Ты позвони, спроси.
      Юноша вертит телефонный диск. Громко, не стесняясь, он договаривается с диспетчером, чтобы ему привезли двух девушек. На два часа каждую.
      - Но они точно приедут? А то мы заказывали в прошлый раз, а нас обманули. Не привезли. Как зовут? Юля? Они хоть камчатские?
      Регистраторша спрашивает, все ли ОК? Юноша тяжело вздыхает. Нет, бабуля, не все ОК. Цены оказались выше, чем он планировал. Испытывая неловкость, он спрашивает, не одолжит ли пожилая женщина ему $15? Проститутки стоят немного больше денег, чем у него есть с собой. Но с утра он все отдаст.
      Женщина улыбается и вздыхает:
      - Ну что с вами делать? Выручу конечно.
      На этой стадии я все-таки засыпаю.
      17
      Часовые пояса сбили мой режим дня. Который день подряд я засыпал в восемь вечера, а просыпался в три ночи.
      Вот и сегодня. Я повалялся с выключенным светом. Потом повалялся с включенным. Снаружи тихо. Почти тихо. Только женский голос объясняет кому-то, что если клиент пьяный и заснул, то это не важно. Она его поласкает, и он проснется.
      Ночь прошла на редкость спокойно. Драка в коридоре случилась всего одна, а магнитофон в соседнем номере выключили уже в четыре утра. Наверное, не любят музыку.
      Я закуриваю и какое-то время просто рассматриваю свой номер.
      Номер был отлично отремонтирован. Дорогие обои. Модный светильник. На полу, вместо постели, лежал матрас, а на матрасе лежал я. На ковре возле моей головы валялись два окурочка "Winston-Light". Они остались от предыдущих постояльцев.
      Снаружи лежал дикий заснеженный мир. Самый дикий и самый заснеженный из всех, что я когда-нибудь видел. Прекрасная природа. Прекрасная настолько, что это понимаю даже я. И люди, которые никогда не смотрят на эту природу.
      Я натянул брюки, запер номер и пошел умываться.
      Снаружи перед входом в пансионат стоял микроавтобус. В салоне грелись проститутки. Высоченные широколицые русские девицы. Крашеные волосы. Толстые шубы. За рулем сидел толстый бородатый сутенер в рыжей дохе.
      Чуть дальше по коридору бродит охранник в синей униформе. Вечером его не было. Наверное, охранник охраняет не пансионат, а приехавших барышень.
      Основная масса отдыхающих спала. Некоторые заснули прямо на полу в коридоре. Те, кто не спал, растаскивали проституток по номерам.
      В том, что происходило вокруг, не было ничего утонченно порочного. Назвать это развратом я бы не взялся. К происходящему окружающие относились так, будто речь идет... ну, скажем, о еде. О чем-то естественном и не очень интересном. Неторопливое и молчаливое древнерусское похабство.
      У самого входа в душевую стоит группка подростков. Тощие, коротко стриженные. Из одежды только плавки и пляжные тапочки. Заискивающе улыбаются.
      Перед подростками стоит громадная проститутка. Она поводит плечами и зычно выговаривает:
      - Ну, мальчики, вы попали! Кто, говорите, первый?
      Тинейджеры улыбаются еще шире.
      18
      В душевой стояло мусорное ведро. Оно было до самого верха забито пустыми бутылками из-под водки. Я включил свет, и по сторонам шарахнулись толпы тараканов. Откуда они здесь? Почти в тундре-то?
      Вода воняла серой. Зато она была настоящей горячей водой. Первый раз за все время, проведенное на Камчатке, мне удалось полностью раздеться и постоять под душем.
      После душевой мне захотелось кофе. Банка "Mоccona" и сахар были у меня с собой. Не хватало только чашки и горячей воды. Дежурная направляет меня на кухню.
      На кухне сидит молоденькая проститутка. Устала. Просто сидит. Очень маленького роста. Волосы обесцвечены перекисью. Я угощаю ее кофе. Девушка наливает себе целую чашку, но почти не пьет.
      Говорит, что ей двадцать семь (выглядит от силы на двадцать два). Сыну - одиннадцать лет. Мужа, разумеется, нет. Есть бойфренд. Ему двадцать три.
      - Я ведь раньше в городе жила. Но там - суета, гарь. Не смогла там жить.
      - В каком городе?! В Петропавловске?! Суета?!
      - У нас ведь в Паратунке тихо. Когда хочется развлечений, мы в соседний поселок ходим. Восемнадцать километров в одну сторону. Пройдешь вроде и веселее...
      - А что там, в соседнем поселке?
      - Ничего. Мы просто так ходим. Сигареты там покупаем.
      - Ближе нет сигарет?
      - Есть. Но зачем?
      Потом на улице наконец светает. Начинается день. Похоже, он будет серым. С неба сыплется крошечный снег.
      Уезжая из пансионата, проститутки прощаются с дежурной:
      - До свидания, Тамара Николаевна.
      - До свидания, девочки.
      - Спасибо, Тамара Николаевна.
      - Не за что, девочки. Приезжайте.
      19
      Едва приехав в Петропавловск, я купил себе красивый дорогой путеводитель. Вечерами, валяясь на гостиничных койках, я прочел его весь. Триста глянцевых страниц.
      Знаете, что интересно? Путеводитель был нашпигован полезной информацией. В нем указывались адреса и телефоны ресторанов, бань, баров, автозаправок, контор, позвонив в которые вы можете заказать вертолет и с борта вертолета застрелить черного камчатского медведя.
      Но адресов церквей указано там не было. Ни православной, ни католической. Никакой.
      Составители путеводителей считали, что рассказали обо всем, что может понадобиться туристу. Зачем туристу нужен храм, они искренне не понимали.
      Этот роскошный мир фонтанировал гейзерами. Голубел бухтами и сопками. Он был прекрасен, а ведь считается, что люди, которые живут рядом с прекрасной природой, тоже должны быть прекрасны.
      Люди, живущие на Камчатке, прекрасными не были.
      Эти люди были молчаливы, а я привык думать, что безмолвие и мудрость почти синонимы. Ведь для того, чтобы услышать, нужно прислушаться. Эти люди прислушивались всю жизнь... но услышали они вовсе не то, что следовало.
      Могло ли быть иначе? Ведь на Камчатке практически нет церквей...
      Глупо ругать грудного ребенка за то, что он не говорит родителям "доброе утро!" и ходит под себя. Окружающие меня люди были вежливы и чистоплотны. Даже с унтами камчатские мужчины носят выглаженные костюмные брюки. Камчатка - единственное из всех известных мне мест, где пьяный мужик, наступив тебе на ногу, тут же извинится, при этом сказав тебе "вы".
      Но хорошими эти люди не были. Они были просто людьми.
      20
      Я вернулся в свой номер. Настроение было ни к черту.
      Завтра меня здесь уже не будет. Полечу дальше. На свете есть огромное количество городов, в которых я был, но больше никогда не побываю. Вот теперь и Петропавловск.
      Я не жалел, что уеду отсюда. Я не был уверен, что мне вообще стоило сюда приезжать.
      Я полез в рюкзак, порылся в нем, нашел бревиарий. Если вы не в курсе, то бревиарий - это такая богослужебная книжица. Псалмы, разделенные на несколько ежедневных чтений: утреня, дневной час, вечерня, завершение дня.
      Первую службу следует читать рано утром. С восходом солнца. Уже больше года я начинаю каждое свое утро с того, что читаю псалмы.
      В этом городе никто не читает бревиарий. Только я. Это было известно мне на сто процентов. В этом городе совсем мало католиков. А католиков с бревиариями нет ни единого. Только я.
      Более того. На всем полуострове Камчатка и прилегающем полуострове Чукотка никто, кроме меня, не читает бревиарий. Проснувшись, ни один человек не тянется за книжечкой с разноцветными веревочными закладками. Только случайно оказавшийся здесь я.
      Бог хотел сделать людям подарок. Он придумывал этот день, желая, чтобы день стал для нас маленьким праздником. Он все сделал верно... но некому было оценить Его подарок.
      В соседних номерах спали залюбленные широкоплечими проститутками камчатцы. Накануне каждый из них выхлебал по ведру водки. Теперь у мужчин болела голова, и нужно было думать, как отдавать доброй старушке из RESEPTION взятые в долг денежки.
      Вряд ли они считали этот день подарком. А я вот считал. Грех неблагодарности - не самый страшный на свете. Но все-таки грех.
      Я открою свой бревиарий и первым на планете прочту утреню. Я восславлю Создателя моего, а уже после меня - остальной мир. Камчатка - это ведь первый часовой пояс в мире и новый день рождался сразу за окном моего пансионата.
      Глядя туда, на восток, я прочту три положенных псалма. Где-то через час другие люди прочтут точно то же самое во Владивостоке и Благовещенске. Еще через час - в Хабаровске и Маниле. Через три часа - в Иркутске и Монголии.
      Так и пойдет...
      Говорить "спасибо" не сложно. Главное начать.
      Снаружи каркали священные местные вороны с костяными носами. Вокруг лежал самый дикий край на планете. И единственным человеком, способным оценить маленький шедевр нового дня, был я.
      Я открыл книгу на первой закладке:
      Сейчас, когда взошла заря,
      Молитвы Богу вознесем,
      Чтобы во всех делах дневных
      Он зорко нас хранил от зла.
      Пусть будет в нас душа чиста
      От неразумия и зла,
      Да обуздаем нашу плоть,
      Храня умеренность во всем.
      Чтобы, когда окончим день
      И возвратится ночи час,
      Мы, незапятнанные злом,
      Хвалу Ему воспели вновь...
      Я стоял перед окном, за окном начинался новый день, и теперь все в этом дне было хорошо.
      Три
      1
      Книга, которую я перечитываю чаще всего в жизни, называется "Исповедь" святого Августина. Первый раз я прочел ее, когда мне было двадцать, и с тех пор читаю не реже, чем раз в год.
      Бывали, правда, тяжелые времена, когда толком почитать не удавалось. Но в основном - раз в год.
      Вы не читали? Попробуйте. Рядом со святым Августином новомодные прозаики отдыхают.
      В одном месте "Исповеди" Августин пишет о своем умершем друге. Дословно не помню, но звучит вроде бы так: "Мой друг был половиной меня. А я - половиной его. И когда друг умер, я боялся тоже умереть, чтобы друг мой не исчез совсем".
      Когда я прочел это первый раз, помню, фраза показалась мне фальшивой. То есть сказано-то, конечно, красиво... но о чем это?
      Недавно я понял - о чем.
      Я - не самый общительный парень на свете. В жизни у меня был всего один друг. Его звали Сергей Мыльник. Про него я и собираюсь вам рассказать.
      2
      Я учился вместе с ним в школе. Но дружить стал только в последнем, восьмом, классе. До этого мы довольно часто дрались. Помню, как-то решили подраться в школьном туалете. Туалет был облицован белым кафелем. Раунд закончился вничью: Мыльник порвал мне пионерский галстук, а я разбил ему бровь.
      После восьмого класса из школы выперли нас обоих. Я, год поваляв дурака, пошел работать. А он в семнадцать лет женился на очень красивой девушке по имени Лена.
      Лена была девушкой из приличной семьи. Ее папа работал во французском консульстве. Не знаю, кем. Разумеется, не дипломатом... может быть, электриком или что-нибудь в этом роде.
      На свадьбу этот богатый папа смог подарить новобрачным такую диковинку, как видеомагнитофон. Еще родители купили молодоженам небольшую квартирку.
      Лена была действительно красива. Она была старше Сережи на год. У нее были рыжие, апельсинового цвета, волосы. Я был бы не прочь и сам быть рядом с такой девушкой. Но она предпочитала моего друга Мыльника.
      Это не странно. Сережа был очень симпатичным парнем. Таким, знаете... похожим на Билли Айдла. Пока мы учились в школе, даже учителя говорили ему об этом.
      Наш с ним криминальный дуэт никому не нравился. При этом про меня все говорили, что я сволочь, а про Мыльника: какая он все-таки обаятельная сволочь.
      Женившись в семнадцать, уже к восемнадцати Мыльник развелся. Вместе с новорожденной Сергеевной рыжая Лена, рыдая, отправилась назад, к богатому папе.
      3
      Я успел поработать продавцом спортивных велосипедов, потом поучился на курсах в университете, потом какое-то время я получал деньги за то, что числился грузчиком в магазине автозапчастей. Спустя еще год я уже работал закройщиком кож и мехов.
      Контора была частная. Жалованье выдавали еженедельно. Это был большой плюс. В мои обязанности входило вырезание определенного вида деталей, а скорняки потом шили из них шапки и шубки.
      Животные, из которых изготавливали теплые вещи, жили здесь же, при фабрике. Первое время я иногда откладывал инструменты и шел посмотреть на клетки.
      Самыми интересными животными были нутрии. Вы когда-нибудь видели нутрию? Это такая большая тупоносая крыса с толстенным кожаным хвостом, но при этом совсем не противная.
      У нутрий ярко-оранжевые зубы. И руки - почти человеческие. С маленькими ноготками. Я брал пучок зелени, запихивал в клетку, а нутрия хватала их своими смешными ручками и жадно совала себе в рот. Перемалывала зелень своими оранжевыми зубами.
      Мне нравилось то, чем я занимался. В кожано-меховой конторе я проработал долго. Больше семи месяцев. Но потом, разумеется, ушел. Нигде и никогда я не работал дольше года.
      Получив толстую пачку денег, я поехал не домой, а к Мыльнику.
      Купленная по поводу свадьбы квартирка располагалась на первом этаже. Чтобы попасть внутрь, нужно было постучать в окно и только потом, поднявшись по лестнице, позвонить в дверь. Если хозяин не хотел вас принимать, то звонить вы могли хоть до утра: Мыльник просто не реагировал.
      Впрочем, видеть меня он был рад. На деньги, заляпанные кровью человекообразных нутрий, мы купили целый ящик сухого вина. К полуночи от него осталось меньше трети.
      Мы пили вино прямо из горлышка, сидели в креслах, поставленных друг напротив друга, курили сигареты и марихуану, а слушали любимую мыльниковскую кассету: старый альбом группы The Cure "The Head On The Door".
      Вина было много, а марихуаны мало. Меня это устраивало. На самом деле марихуану я не любил никогда. Курил ее только из солидарности и каждый раз ощущал лишь дурную депрессию. Больше не ощущал ничего. А после того как мне исполнилось двадцать, я и вообще перестал ее курить.
      Иногда в гости заглядывали странные типы. Люди без передних зубов, люди с загадочными татуировками, люди с глазами знатоков героина. Заходили и девушки. Одну из них хозяин увел в ванную, прихлебывая вино, в темпе сделал с ней секс и выгнал вон.
      Так прошло двое суток, а утром третьего дня мы сидели в грязном пивбаре, квартирующем на верхнем этаже прокопченного купчинского торгового центра.
      Снаружи капал дождик. Пиво уже не лезло в горло, и приходилось подталкивать его пальцем.
      На тот момент я встречался с красивой девушкой по имени Карина. Сейчас она работает моделью в Лондоне... а может, уже и не работает... ушла на пенсию... вы же в курсе: модели старятся быстро.
      Тогда ни о каком Лондоне речь еще не шла. Карина училась в школе. Ее карьера модели только-только начиналась. Пройдя суровый кастинг, Карина вела юношеское ток-шоу на телевидении и снималась в смешных кустарных рекламках.
      Она действительно была очень красивой. Из скорняжной конторы я уволился только ради того, чтобы, получив расчет, свозить Карину в Крым. У меня даже были куплены авиабилеты.
      Я рассказал об этом Мыльнику. Он сказал, что никогда не был в Крыму. Да и вообще на юге... там, где море.
      - В чем проблема? Поехали с нами.
      - Да, ну. Ты с ней станешь спариваться, как кролик. А я?
      Мы помолчали. Купили себе еще по пиву. По осточертевшему, многократно разбавленному отечественному пиву в больших кружках.
      Когда оно было допито, я уже понимал, что Карине не светит покинуть мокрый Петербург. В Крым я полетел со своим другом Сергеем Мыльником.
      4
      Собрались быстро. Я взял деньги, а Сережа - чистую футболку и несколько аудиокассет.
      Я сразу предупредил, что тратить на него свои деньги не собираюсь. Поэтому парень сходил к знакомому и продал ему ультрамодные брюки Bugle-Boy. Теперь мы были готовы.
      Помимо Мыльника поехать в Крым вызвались еще два знакомых купчинских негодяя. Денег у них было немного. Зато один взял с собой плеер, и всю дорогу мы по очереди слушали The Cure.
      Это был октябрь. Это был октябрь последней осени Советского Союза. Билеты из Северной столицы в веселую, заросшую пальмами Ялту стоили копейки, и все равно никто не желал туда лететь.
      Я дозвонился до аэропорта, заказал четыре билета, узнал, что регистрация на рейс начинается через сорок минут и засуетился. Выйдя на обочину оживленного хайвея, мы, все вчетвером, начали махать руками проезжающим автомобилям и объяснять водителям, что опаздываем на самолет.
      - Здорово опаздываете?
      - Ага!
      - Заплатите побольше?
      - Говно вопрос!
      Водитель достал из багажника милицейскую мигалку, привинтил ее к крыше своего драндулета и нажал на педаль газа обеими ногами. Через минуту мы были в аэропорту. А еще через три часа мы смотрели на черное ночное Черное море.
      Мыльник бросал в море докуренные сигареты и говорил, что, вот ведь, блин, никогда его раньше не видел, а оно, оказывается, вот какое.
      5
      Едва приехав, мы тут же напились в ресторане, расположенном на последнем этаже девятиэтажного крымского небоскребика. Ресторан был пуст. Столы были покрыты хрустящими скатертями, похожими на простыни в морге.
      В восемь вечера начиналась живая музыка, но поскольку посетителей в ресторане не было, то в десять минут девятого музыка заканчивалась, и опять наступала тишина.
      Первые два дня все было ОК. У нас действительно было много денег. Нас было четверо двадцатилетних кобелей, и мы были, наверное, единственными туристами в этой серой осенней Ялте.
      Дни заканчивались вечерами, вспомнить которые наутро было невозможно, и это было хорошо. Только один раз мы с Мыльником провели вечер в относительно вменяемом состоянии. То есть выпито, конечно, было немало, но сознания никто не терял.
      Мы сидели на набережной. Она была пустой и темной. Не знаю, с чего, но я спросил Сережу о смерти. Боится ли он ее? Думает ли о ней?
      - Не-а. Не думаю.
      - Вообще?
      - Ты, что ли, думаешь?
      - Да нет. Просто так спросил.
      Действительно не знаю, с чего я завел этот разговор. Но, сидя на неосвещенной ялтинской набережной, поплевывая в Черное море и куря вонючую болгарскую сигарету, я предложил своему другу сделку. Договор о взаимопомощи.
      - Понятия не имею, когда я умру. Не знаю, что там... ТАМ, you know?.. Возможно, там ничего нет, но если все-таки есть, то хотелось бы подстраховаться.
      Мыльник на меня покосился. Думаю, что все это интересовало его в тот момент не очень сильно.
      - Короче, суть в следующем. Если умрешь первым, то ты меня подстрахуешь. Ну, там, помолишься за меня, если будет шанс. Что-нибудь в этом роде. А если первым умру я, то сам за тебя похлопочу. И тот, кто умирает первым, постарается встретить того, кто умирает вторым... ну, если, конечно, получится... Договорились?
      - Договорились.
      Вряд ли он запомнил тот разговор. А я вот помню его до сих пор.
      6
      На пятый день пребывания в Ялте в затылок начала дышать бедность. Компаньоны с плеером уже пожали нам руки и уехали назад в Петербург, да и у нас тоже были билеты на поезд. Но где раздобыть денег, столь необходимых, чтобы купить алкоголь, который мы станем пить в поезде?
      План разработали быстро. Компаньонам предстояло не меньше чем пару дней ехать по железной дороге. Все это время они будут отрезаны от телефона и прочих средств связи. Так что я позвонил маме одного из уехавших товарищей, сказал, что тот сломал ногу и попросил прислать деньжат.
      Мама перепугалась и выслала довольно приличную сумму. Выслала она их телеграфом, так что через два часа деньги можно было получать. Вернее, нельзя было получать: мама прислала их на имя сына.
      Я, было, растерялся, но Мыльник сказал, что это не проблема. Он сходил в местную милицию и заявил, что на пляже у него украден паспорт. Милиционеры выписали Сереже справочку-дубликат. Представился он им тем самым именем, на которое были присланы деньги, так что все продолжалось, все было отлично, и нам удавалось не трезветь все те несколько суток, пока поезд тащился на север.
      Ничего, что Ялта была холодная и искупаться в море нам так и не удалось.
      Все равно это была отличная поездка.
      7
      По статистике, с медицинской точки зрения, 70 % взрослых русских мужчин являются алкоголиками. Если вы не понимаете, что такое 70 %, то объясню: двое мужчин из трех.
      Алкоголизм всегда начинается весело. Например, с того, что со школьным другом ты уезжаешь в Ялту и денег хватает на то, чтобы дважды в день твой член облизывала новая украинская девчонка. Правда, заканчивается все совсем не так весело.
      После того раза в Ялте я был всего однажды. Несколько лет назад съездил с подружкой. Я не хотел ехать: был уже, хватит. Но все равно поехал.
      Пил я четвертый месяц подряд. С Нового года до самого конца апреля. Если бы нашлись желающие увезти меня не в Ялту, а на Колыму, то я съездил бы и туда.
      На вокзал в СПб я прибыл настолько пьяным, что помню, громко беседовал с бронзовым Петром Первым, выставленным в зале ожидания. Петр косился и трусливо помалкивал.
      Всю дорогу до украинского Крыма я продолжал пить. Подружке было за меня стыдно. Иногда она делала вид, что едет вовсе и не со мной, а иногда визгливо орала. Требовала успокоиться.
      Успокоиться, не пить, вести себя как человек было для меня не проще, чем вести себя как птица и, махая руками, летать вокруг вагона.
      В Ялту мы приехали рано с утра. Я с удивлением заметил, что, оказывается, с собой у подружки был большой солнечный зонтик. Она говорила, что еще в Петербурге я помогал вносить этот зонтик в вагон, но я абсолютно этого не помнил.
      Какое-то время я отсыпался. Потом выполз за порог арендованной квартиры, выпил пива, прогулялся по ялтинскому бульвару.
      Вон там мы десять лет назад сидели в уличном кафе. Вот тут на второй день по приезде познакомились с двумя смешливыми крымчанками. У девушек были крашеные шевелюрки и круглые сисечки...
      Теперь все было иным: мне уже исполнилось двадцать девять, а Мыльник к этому времени уже умер.
      8
      Я жил своей жизнью. А он своей. Мне казалось, что наши жизни здорово отличаются.
      Медленно, но верно я становился лучшим газетным репортером Северной столицы. Он просто пил и употреблял hard наркотики.
      Из карьерных соображений иногда мне приходилось нацеплять галстук, но я знал: тылы прикрыты. В окраинных купчинских гетто живет мой друг, свободный настолько, что даже не слышал о такой штуке, как карьера.
      Он был тем, кем я мог стать: live fast, die young. Но, к счастью, не стал. Я был уверен, что иду в гору, а он сползает вниз. Мне было приятно, что этот парень был стопроцентным панком, и еще приятнее - что панк все-таки он, а не я.
      Я пил не меньше, чем он. Может быть, даже больше. Но я пил дорогие напитки и делал это в компании светских львов. Я верил, что разница между нами существенна.
      Чем дальше, тем сильнее я боялся стать точно таким же, как мой друг. Виделись мы редко. Последний раз - месяца за два до того, как он умер.
      9
      Получилось так, что я заночевал в чужой квартире, которая располагалась всего за пару кварталов от мыльниковской, и, проснувшись с утра, подумал: почему бы не зайти к старому другу?
      Как и положено, сперва я постучал в окно и только потом позвонил в дверь. Не открывал он долго. Я начал думать, что, может быть, мне отказано в посещении. Но оказалось, что Мыльник просто спал.
      - О! Привет! Деньги есть?
      Я прошел, не разуваясь, дошагал до кресла и закурил. Кресла, как и десять лет назад, стояли друг напротив друга. Только The Cure Мыльник давно уже не слушал.
      - Деньги, говорю, есть?
      - Нет.
      - Совсем нет?
      У меня действительно не было денег. Накануне я напился за чужой счет, и теперь даже до метро мне предстояло идти пешком.
      - Совсем нет.
      - Повторяю последний раз: совсем-совсем? Может, все-таки есть?
      Я порылся в карманах. В карманах брякала мелочь. В общей сложности меньше четверти доллара.
      - Вот. Это все.
      - Ха! А ты говоришь - нету! Ща все будет!
      Отобрав у меня мелочь, Мыльник исчез. Я успел выкурить еще сигарету. Вернулся он с бутылкой из-под "Фанты" и парой молодых людей: тощим юношей и девушкой - тоже очень тощей.
      Девушка вымыла всем по стакану.
      - Что это?
      - Ты не в курсе? Это "Льдинка".
      - Это пьют?
      - Еще как пьют! Отличный напиток!
      Тощий мыльниковский собутыльник рассказал, что вообще-то напиток предназначен для мытья то ли окон, то ли автомобилей. Но за два подъезда отсюда живет дядя Гурам, который в промышленных масштабах разбавляет "Льдинку" водой и фасует в такие вот бутылочки.
      - Слушайте, вы серьезно? Станете это пить?
      - А ты не станешь?
      - Разумеется, нет.
      - Хорошо. Не пей. А мы выпьем. Правда, Наташа?
      Наташа кивнула. Она-то, конечно, выпьет. Дядя Гурам разбавляет жидкость в нужных пропорциях. Он заботится о клиентуре и никогда не забывает капнуть в бутылочку немного уксуса, снижающего риск ослепнуть от первого же глотка. Так что почему бы не выпить?
      В качестве закуски тощий принес с собой сладкий болгарский перчик. Его разрубили на восемнадцать частей, и вечеринка началась.
      10
      Раз в десять минут Наташа спрашивала у молодых людей, который час?
      - Десять.
      - Десять вечера?
      - Десять утра.
      - Понятно. Выпьем еще?
      - Выпьем!
      - А теперь сколько времени?
      - А теперь семь минут одиннадцатого.
      - Вечера?
      - Утра.
      - Понятно. Выпьем еще?
      К чему скрывать? Я тоже выпил немного "Льдинки". Я утешал себя тем, что настоящий репортер должен попробовать все на свете.
      В бутылке плавали белые волокна. Мыльник сказал, что это вата. Дядя Гурам фильтрует напиток через ватные тампоны.
      - Сколько времени?
      - Пол-одиннадцатого.
      - Вечера?
      - Утра.
      Я спросил у девушки: в чем причина? Почему она так интересуется временем?
      - Боюсь пропустить.
      - Пропустить что?
      - Пропустить, когда будет восемь.
      - Восемь чего?
      - Восемь вечера.
      - А что произойдет в восемь вечера?
      - У меня важная встреча.
      Тощего парня звали Гомер. Узнав об этом, я порадовался: какие все-таки образованные в Купчино панки. Впрочем, скорее всего, в виду имелся не автор "Илиады", а персонаж мультфильма про Симпсонов.
      У Гомера были длинные пальцы с красивыми ногтями. Под ногтями чернела жирная грязь.
      Наташе Гомер приходился мужем. Насчет важной встречи он все мне объяснил:
      - В соседнем микрорайоне азербайджанцы открыли ларек. Наташка договорилась в восемь вечера подойти и сделать тамошним обезьянам оральный секс. Азербайджанцы обещали заплатить. Так что пока можно пить и не париться: вечером деньги будут.
      - А вдруг они обманут? Не заплатят?
      - Заплатят. Куда денутся? Если не заплатят, я им ларек сожгу.
      Восьми вечера пара не дождалась: исчезла раньше. Не знаю, заплатили ли им азербайджанцы. Я в восемь вечера уже ехал куда-то на такси.
      Я сидел впереди, рядом с водителем. Мыльник и еще один растатуированый купчинский орангутанг сидели сзади и громко (так, чтобы было слышно водителю) общались.
      - Зря ты того таксиста зарезал.
      - Думаешь, зря?
      - Конечно! Отнял бы бабки, ткнул бы ножом. А убивать-то зачем?
      - Ну, может, действительно зря.
      - Сегодня-то топор взял?
      - Конечно! Я без топора никуда! И топор, и заточку. Все со мной.
      На водителя я не смотрел. А он, похоже, не смотрел на дорогу - только в зеркальце заднего вида.
      Когда мы доехали, я вылез из машины и аккуратно закрыл за собой дверь. Мыльник сказал "спасибо", тоже вылез и таксист сразу же исчез. Растворился в воздухе. Парни долго над ним смеялись.
      Вечер закончился тем, что мои спутники, взяв тяжелые деревянные колья, долго лупили ими по лобовому стеклу и капоту дорогой машины. После этого Мыльника я не видел ни разу.
      Он умер, задохнувшись во сне. Обычная смерть героиновых джанки. Дело в том, что их организм постепенно разучивается дышать и вообще делать хоть что-то, кроме переваривания инъекций.
      11
      Говоря об умерших, живые невольно выпячивают грудь. Бедолаги! Уже умерли! То ли дело мы! Мы-то живы! Для нас-то все продолжается.
      Не думаю, что продолжительность жизни играет большую роль. Какая разница, жив ли ты, умер ли... важно, в какую сторону ты живешь, а сколько живешь - это уже частности.
      Между мною и моим умершим другом больше общего, чем отличий. Отличие вообще лишь одно: Господь дал мне остановиться. Позвал меня и дал сил расслышать. Возможно, Мыльника Он звал точно так же. А тот решил, что ему показалось.
      Мне точно известно: Господь очень хотел помочь моему другу. Просто иногда мы не желаем, чтобы нам помогали.
      Мыльник пришел домой. Не раздеваясь, уснул. Сделал последний глоток грязного воздуха. И я уже никогда не узнаю, что творилось с ним дальше. Вернее, узнаю... но в тот момент меня будет куда больше интересовать собственная биография.
      Мы родились с этим парнем в один год. Были маленькими, сорокасантиметровыми. Радовали родителей тем, что научились ходить... смешно ковыряли в носу... через двадцать с чем-то лет он умер.
      На похороны я не пошел. Не по каким-то соображениям... просто был пьян в тот день. Разумеется, пьян. По слухам, пришедшие на поминки приятели Мыльника нажрались как скоты и вели себя отвратительно. Я тоже в тот день вел себя отвратительно. Но, по крайней мере, не на глазах мыльниковских родителей.
      Я заходил к ним пару раз. Сережина мама говорила, что собирается продать квартиру на первом этаже и уехать жить в провинцию. Там у них родственники. О сыне старалась не говорить.
      Я тоже редко говорю о нем вслух. Но часто думаю про своего друга. По справедливости, место Мыльнику в аду. Мне тоже. Но я по-прежнему надеюсь, что все еще может обернуться хорошо. Для нас обоих. Ведь Бог, в которого верит моя церковь, не справедлив, а милосерден.
      Заключая взаимовыгодную сделку, там, на ялтинской набережной, я не предполагал, что все так обернется. Мой друг умер первым. Думаю, теперь моя помощь ему нужнее, чем мне - его. Как и обещал, я молюсь о его душе. Каждый вечер встаю на колени и прошу Бога, богатого милосердием: прости нас за то, что Ты подарил нам жизнь, а мы распорядились ею столь бездарно...
      Четыре
      1
      Десять лет назад, едва приняв крещение в своей церкви, я отправился в паломничество.
      Не подумайте, будто отправился я куда-нибудь типа Иерусалима или Рима. Путь мой лежал всего лишь из русского Смоленска в белорусский Могилев.
      С первых же дней пути в тех краях начался сезон непролазных, стеной идущих ливней. Иногда брести приходилось буквально по пояс в жидкой грязи. Палатки ставили прямо поверх воды. Спали не раздеваясь. Во сне плотнее прижимались к теплым телам соседей.
      Колонна состояла из нескольких тысяч по уши заросших грязью пешеходов. Впереди шли монахи с хоругвями. Каждый - в одежде соответствующего ордена.
      За ними шагали музыканты из религиозного ансамбля, укомплектованного студентами-африканцами. Каких-то особых инструментов с собой у них не было. Играли негры на чем придется: на гитаре с единственной выжившей струной... на перевернутом донышке кастрюли... на детских гуделках... на жестяной банке из-под коки, в которую насыпали немного камешков.
      На девятый день пути по белорусским болотам все мы, паломники, вышли на окраины безымянного села. Для жителей Богом забытой деревушки это было невиданным аттракционом.
      Сперва жители решили, что началась война и попрятались. Потом, разглядев хоругви, начали понемногу вылезать из домов. Ошалевшие от радости мальчишки... бабушки в чистых платочках.
      Одна толстая белорусская женщина подскочила к группе африканцев и принялась хватать их за руки, приговаривая, что ах какие они черненькие, никогда не видела живых негритосов!
      Ноги у меня были стерты по самые уши. Я доковылял до первого попавшегося пригорка и вместе с рюкзаком рухнул в мокрую траву.
      Неподалеку тут же нарисовался хулиганистый белорусский мальчишка. Сперва он просто сел рядом. Потом вскочил, пробежался вокруг и снова сел. Только после этого решился заговорить:
      - Дяденька! Дяденька! А вы кто?
      Джинсы, в которых я вышел из дома, порвались приблизительно неделю назад. Теперь нижняя часть моего тела была одета в чужие тренировочные штаны. На два размера больше, чем нужно. Верхняя тоже была во что-то одета, но из-за толстого слоя грязи было невозможно понять, во что.
      Кожа у меня на лице сгорела и свисала клочьями. Так что вопрос был уместен. Возможно, мальчишка рассчитывал, что я чистосердечно признаюсь в том, что являюсь инопланетянином.
      Я сказал:
      - Мы, мальчик, христиане.
      Мальчик опять вскочил, сделал еще кружок, вернулся и задал следующий вопрос:
      - Дяденька! Дяденька! А христиане - это кто?
      - Христиане, мальчик, это... (Господи, как объяснить ему одной фразой?) Христиане, мальчик, это сильные, но добрые мужчины и любящие, но верные женщины.
      Мальчик не стал больше вскакивать. Он посидел, подумал над тем, что я сказал, потом поднял лицо и совершенно серьезно сказал:
      - Таких людей, дяденька, на свете не бывает. Тот, кто сильный, добрым быть не может...
      2
      То паломничество было сложным... но и радостным тоже. Паломники шли пешком, а весь багаж везли за ними на больших КамАЗах. Идти предстояло десять часов в сутки. Просто идти, вслух читая молитвы или слушая проповеди.
      Проповеди читали монахи-доминиканцы. Тогда я впервые увидел этих странных мужчин в белых плащах с капюшонами. Чтобы проповеди были слышны даже в хвосте многотысячной колонны, монахи говорили в электрические мегафоны. От этого проповеди казались особенно необычными.
      Каждый вечер КамАЗы с багажом подгоняли поближе к лагерю. Один из монахов забирался в кузов и сбрасывал рюкзаки на землю, а дальше паломники, толкаясь, наступая друг другу на стертые ноги, разбирали вещи.
      Родом этот молоденький монах был из Чехии. Стояла жара, и вечерами, стаскивая облачение, он ходил просто в шортах. Как-то я стоял перед кузовом и уперся взглядом в его торчащие из-под шорт коленки.
      Коленки были стерты. Буквально до кости. Монах был всего чуть-чуть старше меня, но его кровоточащие колени наглядно свидетельствовали, чем он занимался почти всю жизнь. Чем, в отличие от меня, он занимался почти всю свою жизнь.
      В ту ночь я долго не мог уснуть. Как я хотел, чтобы мои колени выглядели так же! Ему, чеху, будет что показать Богу на Страшном суде, а что покажу я?
      3
      Приблизительно за полгода до того, как окунуться в дремучие белорусские болота, я твердо решил принять святое крещение.
      В детстве родители меня не крестили. А когда при Горбачеве ходить в церковь стало модно, от крещения вместе с младшим братом я просто отказался. Терпеть не могу делать то, что принято делать в нынешнем сезоне.
      В начале 1990-х все вокруг меня вдруг стали жутко набожны. И, разумеется, я тут же ощутил себя воинствующим антиклерикалом.
      Одним из моих ближайших приятелей тогда был парень-баптист родом откуда-то с американского Юга. У баптистов не принято пить алкоголь, поэтому я ежевечернее вливал в приятеля несколько бутылок вина (тут тебе не Америка - пей! пей, говорю, а то поругаемся!) и до слез доводил его своими остротками на тему Библии.
      А потом все изменилось. Мне будет трудно объяснить вам, что именно произошло... а кроме того, я и не хочу вам это объяснять... но все действительно стало другим.
      4
      Я - парень очень русский. Решив принять крещение, я, разумеется, собирался принять крещение в Православной церкви.
      О религии в тот момент я не знал ничего. Даже еще меньше. Поэтому решил сходить в церковь на разведку. Посмотреть, как все это происходит. Просто чтобы потом в нужный момент не чувствовать себя дураком.
      Я дошел до желтого православного собора, стоявшего почти напротив моей тогдашней квартиры, и узнал, что назавтра служба начнется вечером, а как раз перед ней и проводится таинство крещения.
      Деньги, чтобы заплатить за крещение, у меня были. Я не переживал. Решил, что схожу, хорошенько все рассмотрю и стану настоящим христианином без особых проблем.
      На следующий день после обеда я лег почитать и заснул. А проснулся, когда времени было уже в обрез. Вскочил и (еще сонный) побежал в церковь.
      Знаете, бывает такое состояние... когда ты толком не понимаешь, спишь ты или уже нет. Когда все зыбко... болезненно. Когда серый мир наваливается на тебя, давит, агрессивно хмурится тебе, плохо соображающему, в лицо. Вот в таком состоянии я и добежал до храма.
      Все еще потирая глаза, я вошел внутрь. В соборе был высоченный, выше неба, потолок. Где-то там, под потолком металось древнее песнопение. Чернобородые, заросшие по самые глаза священники бесконечными рядами выходили из-за иконостаса. Каждый из них был огромен и пузат. Каждый из них держал в руках кадило. От дыма мне сделалось дурно.
      Византийская литургия напугала меня. Это было, как заглянуть в зрачки сфинкса: я не отражался в этих зрачках.
      У священников были высокие черные головные уборы. Их было настолько много, что я растерялся. Низкими голосами они пели о чем-то, чего я абсолютно не понимал. О чем-то величественном и грозном. О чем-то, перед чем я был лишним.
      Я стоял у самых дверей. Дальше пройти не решался. Вокруг стояли широколицые люди. Такие же русские, как я... вернее, гораздо более русские, чем я. Они все понимали прекрасно. Когда нужно - до земли кланялись. Когда нужно - размашисто крестились.
      Это была церковь моих предков. Многих поколений моих далеких предков. Но моей эта церковь не была. Простояв в храме меньше получаса, я вышел на улицу.
      5
      Только не подумайте, будто я ругаю Православную церковь или что-нибудь в этом роде.
      Я не сомневался, что передо мной настоящая церковь Христова. Не сомневался и в том, что эта церковь ведет людей в правильном направлении. Я сомневался, существуют ли точки соприкосновения между этой церковью и лично мной.
      Вокруг собора был разбит небольшой садик. Территория ограждена заборчиком, сделанным из ста с чем-то трофейных турецких пушек, а по эту сторону заборчика растут несколько хилых дубов, и маленькие дети любят собирать падающие с них желуди.
      Я сидел под дубом на скамейке, курил и, если честно, был ужасно расстроен. Неужели я все понял неверно? Мне казалось, что меня зовут, - я пришел и оказался здесь чужим. Неужели все-таки ошибся?
      Докурив третью подряд сигарету, я решил вернуться в церковь. Подошел ко входу. Постоял. Послушал доносящийся изнутри непонятный гимн. И внутрь не пошел. Не смог себя заставить. Именно тогда я вспомнил об эпизоде, о котором до этого уже лет десять не вспоминал.
      Мне было пятнадцать. Я болел, и меня положили в больницу. Лежать там мне было скучно, и я постоянно сбегал.
      Далеко уходить было страшно (заметят), и поэтому, сбежав, я просто болтался по прилегающим к больнице улочкам. Во время одной такой вылазки я натолкнулся на странное здание из серого гранита.
      Внутрь здания вел десяток ступеней. Однако пройти и рассмотреть все хорошенько тогда не удалось: вход был перекрыт железной решеткой. По ту сторону решетки, прямо на фасаде здания была установлена статуя Девы Марии.
      Улочка была настолько крошечная и пустынная, что, возможно, не значилась ни на одной карте города. Три низеньких дома. Потрескавшийся асфальт. Высоченный шпиль гранитного здания. За решеткой - статуя женщины с огромными глазами.
      Я не знал, что это за здание. Не знал, храм ли это и если храм, то какой конфессии. Я ни разу не вспоминал о нем. Я даже не очень четко помнил, где все это видел. Но, уйдя из православного собора, я решил сходить поискать.
      Делать-то все равно нечего. Почему не пойти? Именно так я первый раз в жизни попал на мессу в католической церкви.
      Даже если бы я планировал специально, то вряд ли вышло бы лучше. В церковь я вошел ровно за минуту до начала службы. Я сделал шаг, и, будто обрадовавшись, тут же заиграл орган.
      Народу было немного. А священник был и вовсе один. Молодой, гладко выбритый. Почти в конце службы он обеими руками поднял над головой Хлеб, переставший быть просто хлебом:
      - Вот Агнец Божий, Берущий на себя грехи мира! Блаженны вы, званные на вечерю Агнца.
      Прихожане опустились на колени и все вместе ответили:
      - Господи! Я не достоин, чтобы Ты вошел под кров мой! Но скажи только слово - и исцелится душа моя!
      И опять стало тихо-тихо.
      Я сидел на старой деревянной скамье. Я разглядывал живые цветы, стоящие в красивых вазах... витражи на больших окнах. Я отсидел всю мессу, которая оказалась совсем не длинной: меньше сорока минут.
      После мессы священник смущенно улыбнулся:
      - Возлюбленные! Мы редко общаемся. Давайте попробуем лучше узнать друг друга! Спускайтесь в нижний зал нашей церкви, там приготовлен чай. Мы будем разговаривать, а потом вместе помолимся.
      Я понял, что вернулся домой.
      6
      Несколько месяцев назад я разговаривал с отцом Даниельанжем - самым известным из ныне живущих христианских проповедников.
      Имя Даниельанж - это на самом деле псевдоним, а настоящего имени священника я не знаю. Оно у него длинное и очень сложное. Отец Даниельанж родился в старинной аристократической семье и даже воспитывался вместе с бельгийским королем Бодуэном.
      Повзрослев, отец Даниельанж вступил в орден бенедиктинцев. То есть вообще-то он отшельник и, по идее, не должен никуда из своего монастыря уезжать. Некоторое время он и не уезжал. Жил в монастыре, а монастырь располагался где-то в Африке. Не помню, где именно.
      Иногда отец Даниельанж встречался с местными жителями. Они разговаривали... просто разговаривали... но всего через несколько лет африканцы оставили свое язычество, были крещены и едва ли не поселились при церкви отца Даниельанжа.
      В частной беседе священник не производил какого-то особенного впечатления. Сухонький. Очень старый. Седые волосы и черные глаза. Но когда становится совсем плохо, когда кажется, что надежды нет, людей не переубедить и все рушится, именно этого человека просят приехать и поговорить с людьми.
      Он не отказывается. Приезжает. И все опять становится хорошо.
      Когда со священником встречался я, он рассказывал:
      Я много езжу. Иногда неделями не бываю у себя дома, в монастыре. Я стараюсь хотя бы два-три дня в неделю проводить в молитве и созерцании. Но получается не всегда.
      Один раз мне нужно было в течение трех недель прочесть сорок проповедей. Это было в Канаде. Я с братьями ездил по детским больницам и приютам для детей-инвалидов.
      Если честно, я устал как никогда. Я очень хотел домой. В монастырь. Просто ОЧЕНЬ хотел.
      Мы приехали в приют, где лежали совсем маленькие дети. Там был мальчик, который вообще не вставал с постели. Чтобы поговорить с ним, я подошел поближе, а он посмотрел на меня и очень четко проговорил: "Не скучай по дому. Твой дом - это месса".
      7
      Месса - это и мой дом тоже. Я почувствовал это сразу. С того момента, как первый раз в жизни оказался на христианской службе.
      Я долго шел, а потом оказался дома. Там, где ждали. Там, где хорошо. Откуда по своей воле я не уйду.
      Первые несколько месяцев после того, как я крестился... я до сих пор вспоминаю их как самые счастливые. Впервые в жизни у меня все было хорошо. Вообще все!
      Спросите любого христианина: он подтвердит. Ты входишь в церковь одним человеком, священник проводит над тобой обряд крещения, и ты выходишь совсем другим. Отныне у тебя все хорошо.
      Я был крещен вовсе не сразу. Вовсе не на следующий день. В католической церкви невозможно заплатить и тут же покреститься. Сперва тебе придется ходить на особые занятия, готовиться, узнавать, во что верит твоя церковь.
      Я и ходил. Несколько месяцев. Я был словно пьян. Я просыпался с утра и думал: скорей бы на службу. Кованую решетку у входа в храм отпирали в шесть вечера, но, не дождавшись этого, иногда я прибегал к своей церкви прямо с утра. Просто чтобы постоять рядом. Убедиться, что все происходящее правда.
      Мы всю жизнь бегаем, суетимся, хотим чего-то такого... этакого... а то, что нам реально нужно, - оно рядом. Нам просто нужно чувствовать себя нужными. Быть тем единственным, за кого отдают все. Кого ценят дороже жизни.
      Человек так устроен, что быть любимым для него важнее, чем дышать. И когда ты найдешь место, где тебя любят, то по собственной воле оттуда уже не уйдешь.
      Я такое место знаю. Уходить из него не собираюсь. Такая вот история. Может быть, кому-то все это покажется смешным, но я и не возражаю: пусть кто-то посмеется.
      Пять
      1
      Ночью я приехал из Киева, а утром мне нужно было рулить на международную ярмарку Невский книжный форум, она же Книжный салон "Белые ночи".
      Я хотел отоспаться. И хотя бы два часа полежать в ванной. Смыть с себя жуткий украинский акцент. Но жена сказала, что, пока меня не было, с ярмарки звонили аж несколько раз: хотели напомнить, что сегодня у меня запланирована встреча с читателями.
      Так что я побрился, надел чистую рубашку и поехал в Ледовый дворец. Ярмарка в том году проходила именно во дворце.
      Припарковать машину возле дворца было не легче, чем, плотно пообедав, взять и запихать внутрь себя еще буханку хлеба. PR-директора издательства "Амфора" я встретил в дверях. Это был такой, знаете... невысокий мужчина с папочкой... всегда спешащий... знающий свою жизнь на пять ходов вперед.
      - О! Здравствуйте! Вернулись из Киева?
      - Типа того.
      - А я сегодня был на радио "Европа-Плюс".
      - И как там? На радио-то?
      - Разговаривал с Романом Трахтенбергом. Знаете такого?
      Я знал Романа Трахтенберга. Не лично, а просто слышал о его существовании. А вы слышали?
      Роман Трахтенберг - один из трех самых известных в Петербурге шоуменов. Человек, прославившийся тем, что может несколько часов подряд ругаться матом и при этом ни разу не повториться.
      - Роман узнал, что я из издательства "Амфора", и сразу спросил про вас.
      - Про меня?
      - Он читал ваши книги. Он спросил, не напишете ли вы книгу и про него тоже? Вы не напишете?
      - Разумеется, нет.
      - Почему?
      Поезд, которым я
      приехал с Украины, шел долго. Я был выше крыши сыт общением со случайными, необязательными собеседниками.
      Конечно, я мог обрушить на PR-директора все свои амбиции. Рассказать о том, что я пишу книги... о чем-то, во что не укладывается толстый Рома со странной фамилией. Но объяснять не хотелось, и вместо этого я выбрал путь, который в тот момент показался мне самым коротким.
      - Пусть Трахтенберг заплатит мне $5000. Тогда напишу. Я, кстати, занят. Извините.
      Я ушел. Протиснулся внутрь дворца и стал искать стенд, возле которого должна была проходить моя встреча с читателями. Встреча прошла, разумеется, бездарно.
      2
      Не знаю, почему я решил, что пять тысяч американских денег сумма для Трахтенберга нереальная? Почему-то решил.
      Понимаете, заработки шоуменов и писателей отличаются, как солнце и луна. Очень немногие писатели способны достать из кармана сумму вроде этой и потратить ее на бесполезную прихоть. Если быть точным, то меньше десяти русских писателей. Причем я в эту десятку не вхожу.
      Между тем для Трахтенберга указанная цифра была довольно скромной. Я подозреваю, что он согласился бы и на $15 000.
      Я отсыпался после поездки в Киев. Поздно просыпался. Бессмысленно бродил по квартире в одних трусах. Сидел на кухне, с поджатыми на табуретку ногами, пил кофе и курил сигареты.
      Именно в такую минуту зазвонил телефон.
      На проводе был амфоровский гендиректор Олег Седов. У него в кабинете сидит Рома с бабками. А я сижу дома в одних трусах. Правильно ли это?
      - Погодите... Олег... это самое...
      - Ты хотел пять косарей за роман? Рома привез денег.
      - Я же... это самое... Да погодите вы!
      Мне все равно пришлось натягивать джинсы, прогревать машину и ехать на другой конец города.
      Вот, блин!
      У Трахтенберга плохая репутация. Я был готов к тому, что увижу перед собой клинического идиота, что парень начнет оттачивать на мне свои шуточки и что, может быть, он вообще сидит в кабинете моего гендиректора с голой задницей.
      Задница Трахтенберга была прикрыта. Она была необыкновенно толстой, но полностью прикрытой. Вполне приличными джинсами. И сам он тоже был вполне приличным.
      Негромкая речь. По ту сторону очков - вполне вменяемые глаза. Только вот бородка покрашена в ослепительно рыжий цвет. В остальном - заурядный еврейский бизнесмен.
      Стол в кабинете у Олега Седова был огромен, как Украина, с которой я вернулся всего лишь позавчера. Я опоздал и поэтому сказал sorry. Я пожал обоим мужчинам руки. Всю дорогу я прикидывал: как бы объяснить парням, что это шутка? Писать-то я в любом случае не собираюсь. Даже за $5000. Но отказываться было поздно.
      Возможность того, что я не стану писать, никто не хотел даже обсуждать. Никто даже не предполагал, что такую возможность можно обсуждать. Я назвал цену. Рома согласился. Не пора ли засучить рукава?
      Деньги были достаны из портфеля и положены на стол прямо передо мной. Тощая пачка стодолларовых купюр, перетянутых резиночкой. Ровно пятьдесят купюр.
      Глядя поверх очков, шоумен пересчитал деньги и молча протянул пачку мне. У него был хороший парфюм. Трудно представить, что вчера вечером этот приятный собеседник, голый по пояс, потный и волосатый, стоял в экране моего телевизора и предлагал школьницам какать перед камерой, а потом демонстрировал публике девичьи ягодички, перепачканные рыжими фекалиями.
      Мы договорились, что я зайду к Трахтенбергу в кабаре и посмотрю, про что там можно написать.
      Роман покачал головой:
      - ОК. Договорились. Когда тебя ждать?
      Я не знал. Я взял деньги, но мне вовсе не хотелось браться за эту работу. Я сказал: "Может, на следующей неделе?" Я имел в виду - может, в следующей жизни?
      - На следующей? Чего так долго? Давай завтра? Можешь завтра?
      - Завтра я занят.
      - Чем ты занят?
      - Чем я занят? (действительно, чем же я занят?) Ну, хорошо. Давай завтра.
      3
      Завтрашний вечер начался с того, что я стоял перед дверью трахтенберговского кабаре. У входа сидел здоровенный негр в ливрее.
      О кабаре говорили много, и то, что о нем говорили, мне не нравилось. Во-первых, кабаре было запредельно дорогим. А во-вторых, несмотря на во-первых, попасть туда было непросто. У меня был приятель, журналист из Германии, который как-то приехал в трахтенберговское заведение, но чем-то не понравился охране и был чуть ли не пинками выгнан вон.
      Другой знакомый рассказывал мне, что недавно водил дочку на конкурс в балетное училище:
      - Не поверишь: в приемной комиссии там сидит девица из трахтенберговского кабаре. У нее номер - залезает прямо к тебе на стол и этим самым местом выпивает бутылку шампанского. У меня на столе тоже плясала. В сантиметре от моего носа. Я точно видел: всю большую бутылку. То есть вечером эта красота засовывает себе в промежность бутылки, а днем отбирает девочек для балета. Куда катится мир?
      Секьюрити показали мне, где искать шоумена. Я поднял по лесенке. В гримерке у Трахтенберга сидела девушка, журналистка из COSMOPOLITAN. Шоумен рассказывал ей о своей личной жизни:
      - Понимаешь, я поимел каждую эту сволочь. Всех до единой! Приходит ко мне девочка. Просится в шоу. Я говорю ей честно: с какой стати я должен тебе помогать? Ты мне чужой человек, понимаешь? Вот если отсосешь - другое дело. Они все сосали! Только поэтому до сих пор и работают.
      Девушка-журналистка кивала головой. У нее было очень серьезное лицо. Какое-то время я раздумывал на тему: нельзя ли отдать девушке половину полученной суммы и договориться, чтобы книжку про Трахтенберга написала она?
      - Летом, когда у меня жена уезжает на дачу, я вот здесь вывешиваю график. Кто и в какой последовательности должен оказывать мне сексуальные услуги. Я их заранее предупреждаю: график соблюдать неукоснительно! НЕ-У-КОСНИ-ТЕЛЬ-НО! Они, падлы, слушаются...
      Гримерка была тесная: зеркало, стул, диванчик. На диванчике сидел я. То есть я сидел и все это слушал. У меня дома лежало пять тысяч перетянутых резиночкой причин, чтобы сидеть и слушать все, что говорил толстый человек с клочком покрашенных волос на подбородке.
      4
      За десять минут до начал шоу Рома отвел меня в зал и ушел переодеваться.
      В центре зала находилась сцена. Не очень большая. По сторонам от нее стояли фигуры атлантов, поддерживающих балкончик. У атлантов были задорно задранные к потолку пенисы.
      Вокруг сцены ярусами располагались столики. Как театр, только маленький. Светили старинные театральные люстры с хрустальными висюльками. На указателях значилось: "ЛОЖА", "ПАРТЕР".
      На экран, сбоку от сцены, on line транслировалось происходящее в раздевалке стриптизерок. Сперва я разглядывал происходящее на экране, а потом мне надоело. Ничего интересного. Сидят голые женщины. Некоторые курят. Растатуированный парень (тоже голый) угощает их минералкой.
      Одна дамочка была не просто толстой, а ОЧЕНЬ толстой, и я подумал, что никогда не видел столь толстую женщину голой и, наверное, никогда уже не увижу.
      Ко мне подошла официантка. Она была некрасивая. Из одежды на ней был лифчик и золотая бахрома, прикрывающая пах. Под бахромой было голое тело.
      Официантка положила мне руки на плечи. Мокрым языком лизнула в ухо.
      - Котик! Купи чего-нибудь.
      - Не хочу.
      - Хоть воды попей. Сейчас жарко будет.
      - Воды можно. Принесите, пожалуйста.
      Официанток в зале было больше, чем публики. На груди у каждой висела бирочка с именем: Жопризо, Клиторок, Василиса Чапаевна, Зульфия...
      Потом свет погас и заиграла классическая музыка. Я слаб в этом вопросе, но, может быть, это был Гайдн. Проникновенный, записанный на пленку голос сообщил:
      - Господа! Второй звонок!
      Занавес на сцене был выполнен в форме вульвы. Из-под сцены пополз дымок. Впрочем, возможно, в зале просто много курили. Пьяная публика радостно заголосила.
      Сперва посетителям продемонстрировали парад-алле. Все артисты кабаре вышли на сцену и просто прошлись под музыку. Древняя египтянка с искусственным пенисом. Женщина-свинья. Садомазо-ангел.
      На протяжении первого акта я выкурил еще несколько сигарет. Основным блюдом был, разумеется, стриптиз. Танцевали его профессионально... действительно, как классический балет.
      Я давно заметил, что любопытнее всего у стриптизерок смотреть на лицо. Девушки в курсе, что как раз на эту часть их тела никто никогда не смотрит. Так что бывает интересно.
      Выступавшие девушки были высокими, большегрудыми, очень красивыми. При этом тела у них были... все равно очень детскими.
      У всех у нас недавно были детские тела. А потом - хоп! - и наши тела уже стары, скрючены артритом, покрыты складками некрасивой дряблой кожи.
      Будучи еще маленькими, эти девицы пошли в балетную школу. Долго учились стоять на пуантах. У них болели ноги, но девушки упорно тренировались. Годы спустя они научились владеть телом в совершенстве. Им ничего не стоило завязать свои длинные ноги в морской узел.
      Теперь девушки работают по специальности. Артистками балета. У них престижная и высокооплачиваемая работа. В наше время так везет не каждому. Суть этой работы состоит в том, что девушки выходят на сцену, растопыривают ноги и засовывают себе в промежность здоровенные оструганные морковки.
      5
      Все стрип-шоу основаны на очень простом психологическом трюке. Я видел ее голой! Узнал, какова она! Имеется в виду, что теперь я знаю про нее что-то, чего не знает даже она сама. Суррогат полового акта и без особых головных болей.
      В жизни я видел столько стрип-шоу, что вам будет даже сложно представить. Но здесь все было немного иначе. Здесь дело было вовсе не в голых женских туловищах.
      Здесь, например, на сцену выпрыгивала та очень толстая женщина в костюме свиньи. Женщина не раздевалась - просто прыгала по сцене. А на экран за ее спиной проецировались кадры, как с живого козла сдирают шкуру. Такой вот развлекательный номер.
      Или выходил голый фокусник в маске. Маска изображала... правильно, пенис. Здоровенный. Негритянский. Этот мужчина зубами вытаскивал гвозди из досок и молотком заколачивал их себе в нос. Гвозди имели не меньше девяти дюймов в длину.
      В самом конце мужчина за металлический крючок привесил к мошонке тяжелый грузик. Мошонка оттянулась. Мне показалось, что вот сейчас кожа лопнет. Я не выдержал и отвел взгляд.
      После фокусника шло выступление акробатки. Довольно заурядное. Просто цирковой номер. Единственное отличие - акробатка тоже была голой. С бритой промежностью и красивыми татуировочками сзади на ягодицах.
      Я снова закурил. Подумал о том, что быть дамой - выгодный бизнес. Можешь овладеть любой профессией. Хоть профессией уборщицы. А потом ты выходишь на сцену и просто делаешь то, что умеешь, но без трусов. Обязательно найдутся желающие заплатить за то, чтобы на это взглянуть.
      Сценок было много. Они были короткие и зрелищные. Женщины-хоккеистки валили судью и запихивали ему в задницу клюшку... Прыгающий трехметровый фаллос испускал фейерверки... Одним единственным телом Белоснежка умудрялась удовлетворять сразу шестерых гномов одновременно, а про седьмого говорилось: "Этот гномик оказался гомик!"
      Я сидел у стойки бара, которая плавно перетекала в сцену. Девушки танцевали прямо у меня над головой. Мне было видно, какие разношенные у них туфли. Из публики стриптизеркам орали:
      - Давай! Еще давай, кобыла толстожопая!
      Иногда в трусы и чулки девушкам пихали денежные купюры. Одной напихали довольно много. Уходя со сцены, часть купюр она уронила на пол. Следующая девушка ногой сгребла их за кулисы.
      Слева от меня сидел мужчина, который за полчаса купил три бутылки шампанского. Чуть позже я полистал карту вин и обнаружил, что шампанское здесь стоит $450. После этого мне захотелось рассмотреть мужчину поподробнее.
      Между номерами на сцену выходил сам Трахтенберг. Рассказывал анекдоты. Оскорблял публику. Советовал закусывать водку кашей и виноградом, потому что кашей блевать легко, а виноградом - красиво.
      Некоторые его остроты я даже записал.
      Там были такие:
      - Не все коту творог, можно и ебалом об порог...
      - Нас, евреев, никто не любит. Мы даже СПИДом не болеем...
      - Между первой и второй мойте письку под водой...
      - Почему женщина, когда красит ресницы, всегда открывает рот?
      Публика расходилась все больше. Трахтенбергу орали:
      - На хуй со сцены! Жирный мартыш!
      Особым номером программы был аукцион. Например, за определенную сумму можно было отстричь Трахтенбергу его крашеную бородку. В тот раз бороду стричь никто не захотел, зато толстый и очень пьяный клиент купил у Трахтенберга футболку.
      Торг шел лениво. Настоящей схватки не получилось. Футболка ушла всего за $70, хотя, говорят, бывали вечера, когда выкрикивались и четырехзначные цифры.
      Относить футболку новому владельцу пошла самая некрасивая официантка. Тахтенберг предупредил, чтобы покупатель не вздумал целовать ее в губы: буквально полчаса назад девушка делала ему, шоумену, оральный секс.
      Официантка смущенно улыбнулась и пожала плечами.
      6
      В гримерке у Трахтенберга я оставил рюкзак. С шоу мне все было понятно и хотелось домой. Я бы давно ушел, но как быть с рюкзаком?
      На сцене танцевал мужчина в костюме Мэрилин Монро. Трахтенберг в микрофон комментировал танец:
      - Этот мудень - транссексуал. Отрезал себе член и стал настоящей бабой. Ну не идиот ли? Кстати, в зале сидит сын этого чудика. Поаплодируем!
      Транссексуал был высоким, тощим и довольно пожилым мужчиной. Бледная старая кожа. Под белыми чулками - жилистые, мужские, плохо выбритые ноги. Дряблые руки в сочетании с широченной спиной.
      Суть танца состояла в следующем. Мужчина изображал Монро, которая вытанцовывает над вентиляционной решеткой, откуда должна бить струя воздуха, поднимающая юбку, но струя почему-то не бьет.
      Он пристраивается и так и этак - безрезультатно. Он снимает с себя почти всю одежду и пристраивается ягодицами почти к самому полу. Нет струи. Стащив трусы, мужчина начал раскручивать их над головой, чтобы зашвырнуть в зал.
      Я почувствовал, что сейчас меня стошнит. Не в каком-то там смысле, а буквально. Я был уверен, что если он бросит свои грязные шелковые трусы в зал, то долетят они только до моего лица.
      Потом струя воздуха наконец ударила. Юбка задралась. Мужчина оказался реальным кастратом, и я почувствовал, что больше не могу.
      Впрочем, досидел я до самого конца. Мне пришлось досидеть. Но сразу же после того, как в зале зажегся свет, я рванул за кулисы. Прошел мимо кухни, поднялся по узкой тусклой лестнице, прошел по коридору, заканчивающемуся тупиком, и забрал рюкзак из трахтенберговской гримерки.
      Шоумен нервно курил. Он был голый по пояс, потный и нервный. С незнакомыми мне людьми он обсуждал посетителей:
      - Слышали? Эти уроды мне угрожали!
      Собеседники качали головами:
      - Да-а... Бычье-о-о...
      Я просто забрал рюкзак и ушел. Я больше не мог видеть их всех... мне хотелось оказаться снаружи. Там, где все не так. В знакомом, разумно устроенном мире.
      В коридоре курила и хмурилась абсолютно голая девица. Из одежды на ней была лишь лобковая растительность и блестящие туфли. Растительность была аккуратно подстрижена. У туфель были острые каблуки. Одним она случайно наступила мне на ногу.
      - Извините, пожалуйста.
      - Ничего.
      Снаружи давно стемнело. Но было все равно светлее, чем в залитом светом кабаре.
      Я поймал такси.
      7
      Есть такие слова, о смысле которых давным-давно никто не задумывается. И так все ясно.
      Например, слово "счастье". Чего тут может быть непонятного?
      Счастье - это максимум удовольствия. Слово, похожее по значению на слово "оргазм". Так считают девять из десяти... девяносто восемь из ста... практически все... кроме нескольких немодных людей, до сих пор уверенных, что "счастье" и "удовольствие" - это совсем разные штуки. Даже и рядом не стоящие.
      Вот, например, героин. Об этом редко говорят, но героин - это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО самое большое удовольствие из всех, что доступны человеку. Героин действительно приятнее, чем секс. Намного приятнее.
      И в то же время героин - это стопроцентная смерть. Тот, кто попробовал его хотя бы один раз, уже является покойником. Не важно, что ты еще дышишь... еще открываешь глаза по утрам... на самом деле ты мертв. Вали на кладбище и разлагайся.
      8
      Кто, как не шоумен Роман Трахтенберг, ежевечерне получает максимум удовольствия? Но счастлив ли этот толстый парень? Или не счастлив?
      Попробуйте представить себе рай. Готов поспорить: описывать вы станете что-то похожее на Ромино кабаре. Может быть, там не будет старых кастратов и живьем свежуемых козлов, но по сути - очень похоже.
      Делать все, что хочу, и чтобы мне за это ничего не было. Вот и счастье! Ничего иного в голову человеку не приходит. Удовольствия, удовольствия, удовольствия... и чтобы потом за все это не отвечать.
      Спросите любого взрослого русского мужчину, и вам ответят: Трахтенберг уже сегодня живет в раю. В личном маленьком раю Романа Трахтенберга.
      Он делает все, что нельзя, и ему за это платят. Платят столько, что на часть гонораров он способен заказать мне жизнеописание замечательного себя.
      Он говорит гадости, когда ему хочется их говорить. Уверяет, что спаривается с красивыми женщинами: они сами его об этом просят, причем не стесняются раздвигать ноги там, где удобно не им, а бесстыжему Роме. Он пьет водку: бесплатно, сколько угодно и вкусно закусывая. А все вокруг говорят ему: "О! Ну-ка! Давай еще! Молоде-ец!"
      Зажмуриться и окунуться в дерьмо. Высшее человеческое счастье. Мечта. Для кого-то - несбыточная. Для шоумена Романа Трахтенберга - ставшая явью. Он отгородился от дневного света и стал жить так, будто все, во что я верю, - бред.
      9
      Только не подумайте, будто я стану осуждать этого парня с крашеной бородой! Я ведь отлично его понимаю. Дело в том, что я и сам такой же. Тоже немного Трахтенберг.
      Вы думаете, мне хочется делиться жизнью с окружающими? Черта с два! Большая часть меня спит и видит, как бы бетонной стеной отгородиться от мира. От Того, Кто не спуская глаз смотрит на меня. Отгородиться и делать то, что нельзя.
      Много-много лет я провел как раз в попытках отгородиться. Устроить себе счастье из бесконечных удовольствий.
      Одноместный рай. Ну, может быть, двухместный.
      И чтобы там близко не было никакого Бога!
      Это мне почти удалось. Я почти совсем уничтожил себя. То есть сам-то я считал, что все ОК, и в те часы, когда я был почти мертв, я как раз считал, что очень даже жив.
      Только недавно, оглянувшись на свою биографию, я осознал, что был в аду. Ведь маленький одноместный рай - это всегда ад.
      Теперь-то я знаю это точно. А вот убедить в этом никого не могу. Вернее, может быть, кого-то и могу... но вот, например, шоумена Романа Трахтенберга - нет, не убедил.
      10
      Я вернул ему деньги. Всю перетянутую резинкой пачку долларов США. Жена не понимала, что я делаю, у нее уже были планы на эту сумму, и в издательстве на меня смотрели косо, но я, разумеется, все вернул.
      Первое время мне было мерзко вспоминать о визите в трахтенберговское кабаре. Я пытался просто о нем забыть. Ничего не было! Я никогда не видел, как красивые девушки пихают себе в промежность морковки!
      Красивые девушки... каждая из которых могла бы стать чьей-то единственной любовью... каждый вечер они выходят и заискивающе улыбаются... пытаются развлечь смертельно пьяных мужчин.
      Забыть не удалось. Прошло полгода, и я написал слова, которые вы только что прочли.
      Глупо: за весь этот текст Трахтенберг не даст мне ни единой американской копеечки.
      Шесть
      1
      Ни один человек на свете не родился полностью христианином. Христианство - это путь, который каждому из нас предстоит пройти. Каждому на разное расстояние.
      Раз человек не рождается христианином, решила публика, значит, он рождается атеистом. На первый взгляд логично, но только на первый взгляд. Антоним к слову "христианин" - не "атеист", а "язычник". И удаляясь от христианства, человек приходит не к безбожию, а всего лишь к идолопоклонству.
      В больших городах это не очень заметно. Зато в безлюдной, просторной Бурятии язычество бросается в глаза. Могучее. Первобытное. Жуткая вера каменного века.
      Как-то, будучи в Улан-Удэ, я разговорился с мужчиной. Причем даже не бурятом, а русским. Он рассказывал:
      - А у нас в Бурятии вера сильная! Хоть русский, хоть бурят, хоть татарин: мимо священных мест едут - обязательно деньги кинут. Есть бумажные - кинут бумажные. Нет бумажных - мелочь кинут. И никто не поднимает. Лежат деньги. Очень сильная вера! А водку сядем пить - капельку богам нальем. У нас все так делают. Потому что мы - верующие.
      Могу подтвердить: то, что боги местного язычества любят водку, является чистой правдой. Единственный католический священник Улан-Удэ, отец Адам, рассказывал:
      - Едва мы заложили фундамент церкви, ко мне пришли рабочие. Говорят: надо бы богам водочки побрызгать. Я объясняю: это же церковь! Я побрызгал святой водой. Они отвечают: водой не то. Надо водкой. Пока не побрызгаешь, на работу не выйдем.
      2
      Осмотр достопримечательностей города Улан-Удэ не занял у меня много времени: в Улан-Удэ нет достопримечательностей.
      Центральная авеню бурятской столицы застроена двухэтажными домиками. Самый симпатичный имел атлантов по сторонам главного подъезда и надпись на фасаде: "1907".
      Улица, параллельная центральной, была уже полностью деревянной. На следующей улице город заканчивался.
      Напротив моей гостиницы стоял магазин. Его вывеска гласила: "Все виды продуктов! Европейское качество! Мы работаем круглосуточно!". Магазин был закрыт, окна заколочены досками, а внутренние перекрытия давно рухнули.
      Основным видом транспорта в городе был трамвай. По слухам, трамвайные пути в Улан-Удэ были построены в 1940-х годах военнопленными японцами. Ради интереса я тоже проехал на трамвае пару остановочек.
      В салоне, за кабиной трамвайного водителя, было прикреплено объявление о продаже дров: чурочками, сухих, недорого. Обращаться к кондуктору.
      Чтобы прокатиться по городским окраинам, я поймал в такси. За рулем сидел молодой парень. Когда мы проезжали мимо резиденции бурятского президента, таксист сказал:
      - О! Наш-то, президент-то, уже на месте. Работает.
      - Как ты догадался?
      - А вон у подъезда его машина стоит.
      Тишина. На центральной площади - пять пешеходов. Ровно пять пешеходов. Шагают все очень неторопливо.
      Я спросил у таксиста:
      - Слушай, а у вас всегда так тихо?
      - В смысле?
      - Ну а, например, найт-клабы у вас есть? Чем вообще вы здесь занимаетесь по вечерам?
      Ответил парень честно:
      - Кто чем. Я вот, например, спать ложусь.
      3
      Национальным блюдом бурятов считаются позы - огромные пельмени, внутри которых лежит не рубленное мясо, а целиковые куски говядины.
      Есть позы нужно особым способом. Дело в том, что внутри мучного конвертика мясо запекается вместе с густым бульоном. Поэтому сперва позу нужно надкусить, потом осторожно высосать изнутри бульон, а уже потом съесть все остальное.
      Говорят, самые вкусные позы готовит жена экс-чемпиона мира по пинг-понгу. Уйдя из спорта, этот человек открыл в Прибайкалье семейную сеть мотелей bed&breakfast. Однако пообедать у чемпиона мне не довелось.
      Позная, в которую сходил я, была небольшой. Восемь столиков. Стойка бара сверкает европейскими этикетками. Больше ничего европейского в заведении не было.
      Народу внутри было битком. Старухи в косынках, маленькие дети, широкозадые женщины. В основном - монголы. За каждым столом пьют водку. В крайнем случае - чай с молоком, слоем бараньего жира и солью.
      Публика была столь беспечна, что на одном столике лежал чей-то толстый кошелек. Пока я там сидел, хозяин кошелька так и не появился, а кошелек продолжал просто лежать.
      По барной стойке ползали муравьи. Там же стояло объявление: "У нас самообслуживание". Это означало, что даже грязную посуду со стола предстояло убирать мне.
      Я заказал позы. Заплатил. Ждал довольно долго. Потом мне крикнули: "Забирай!" Я взял тарелку, сел за стол и только тогда сообразил, что барменша забыла дать мне вилку.
      - Дайте, пожалуйста, вилку.
      Барменша удивляется:
      - Вилку?
      - Да. Дайте, пожалуйста, вилку.
      - Ну, на.
      Я беру вилку, возвращаюсь за стол и понимаю, что вилка не просто грязная, а УЖАСНО грязная. Жирная. Со следами чьей-то пищи на зубцах.
      Возвращаюсь к стойке.
      - Дайте, пожалуйста, другую вилку.
      Барменша удивляется:
      - Другую?
      - Да. Дайте, пожалуйста, другую вилку.
      - Ну, на.
      На вкус позы чудовищны. Без приправы запихать в себя кусок холодного липкого теста у меня не получается. А единственная доступная приправа стоящий на столе пластиковый стаканчик, по стенкам которого размазана горчица.
      Я думал о том, что уже какой день подряд питаюсь исключительно мясом. Ни фруктов, ни молочных продуктов здесь просто нет. Я чувствовал, как в затылок мне дышит цинга.
      Пообедав, я лезу за сигаретами. То, что я курю "Мальборо", производит в позной небольшую сенсацию. Такие сигареты здесь не по карману никому. К моему столику начинают по одному подтягиваться просители.
      - Дай-ка закурить. Заграничные! Ты сам откуда?
      Я говорю откуда.
      - О-о! Петербург? У вас там, наверное, демократия?
      Вопрос ставит меня в тупик.
      - А у вас?
      - До нас не добралась еще!
      Через некоторое время пьяных монголов становится слишком много. Некоторым из них интересно не поболтать, а подраться. Я ухожу из позной.
      4
      Впрочем, найт-клаб в Улан-Удэ я тоже нашел. Моднейшая дискотека города располагалась в бывшем Доме геолога. Фасад здания украшали мозаики, демонстрирующие героический быт геологов.
      В Петербурге такие заведения вымерли еще до перестройки. Шашлычок. В центре зала - свободное место. Вечерами толстые женщины и мужчины в пиджаках демонстрируют здесь то, что считают современными танцами.
      Клуб назывался "НИРВАНА". Думаю, что название навеяно не бандой Курта Кобейна, а тем, что вообще-то Бурятия считается буддийской республикой. Одной из трех буддийских республик, входящих в состав Российской Федерации.
      В начале ХХ века в Монголии и Бурятии существовало несколько сот дацанов (буддийских монастырей). К середине столетия выжил только один: Иволгинский дацан. Сегодня в нем расположено Главное духовное управление всех буддистов Российской Федерации.
      5
      На улан-удинском автобусном вокзале я за $15 нанял таксиста, который обещал отвезти меня в Иволгинский дацан. Позже выяснилось, что это в пятнадцать раз дороже реальной стоимости такой поездки.
      Водитель был из местных, из бурят. У него был огромный живот, огромная, не вмещающаяся в автомобильное кресло задница и очень толстое лицо. Где именно на этом лице располагаются узенькие глаза, определить можно было только приблизительно.
      Ехать из города до дацана предстояло около часа. Дорога была пустая. Над степью лежал плотный туман. Как белые ночи в Петербурге, этот туман является особенностью местного климата. В морозные дни в Прибайкалье замерзающая в воздухе влага не позволяет увидеть что-либо дальше десяти метров от носа.
      Сопки на горизонте. Миллионы тонн снега. Больше ничего. Может быть, именно так выглядела бы земля, если бы Господь решил не заселять ее людьми. Я опустил взгляд с сопок на дорогу. Из-под многометровых сугробов виднелся плакат Kodak-film.
      По дороге водитель рассказал мне пару расистских анекдотов про бурят. Довольно смешных. Вдоль дороги иногда мелькали группки местных коров. Животные заросли густой рыжей шерстью и напоминали скорее рогатых медведей.
      Машина была ужасающе старая. Ни один индикатор на приборном щитке не работал. Двери закрывались только с третьей попытки и все равно дребезжали во время езды.
      Кресло подо мной было настолько продавленным, что колени располагались гораздо выше плеч. Водитель умудрялся выжимать из своего драндулета больше ста километров в час.
      6
      У входа в дацан продавались буддийские сувениры и козье молоко. Увидев меня, продавцы заволновались:
      - Есть амулеты для защиты автомобиля! Очень сильные! А вот четочки! Хотите четочки? С человеческими черепами?
      Я был первым и, скорее всего, последним за сегодня посетителем. Четочки с черепами стоили меньше $1. Любой сувенир здесь стоил меньше $1. Я все равно не стал ничего покупать.
      Перед деревянными воротами, ведущими внутрь буддийской святыни, лежали свежие коровьи какашки. Ворота были деревянные, резные. Очень красивые. Вокруг бегали бездомные собаки.
      За воротами располагался целый монашеский городок. Пара десятков кирпичных зданий, несколько деревянных, несколько юрт. Над каждой дверью надпись по-тибетски. Перед некоторыми строениями стояли маньчжурские дракончики.
      В прошлом году в монастыре проходило шумное торжество. По особым сверхъестественным знамениям удалось отыскать тело последнего дореволюционного настоятеля дацана. За несколько десятилетий тело совсем не разложилось, а лишь чуточку ссохлось.
      "Чудо!" - шептали пораженные буряты. Усопший настоятель был с почестями похоронен на территории монастыря.
      Возле его могилы несколько бурят под руки вели совсем древнюю бабушку с палочкой. Дойдя до надгробия, бабушка начала целовать цементную ступу. Сопровождающие почтительно замерли. Температура воздуха зашкаливала за 35 градусов мороза.
      Вдоль тропинки, ведущей к главному храму, стояли молитвенные барабаны. Одно вращение заменяет десять тысяч повторений мантры. Барабаны были засыпаны снегом. В ветви деревьев были вплетены разноцветные ленточки.
      Шагая по тропинке, я разглядывал толстого бритого ламу в бордовом монашеском плаще. Лама тщательно мыл шампунем свою дорогую машину.
      Главное богослужебное здание монастыря было деревянным. Оно называлось "Колесо Учения, приносящее счастье и исполненное радости". Крыльцо перед залом было скрипучее. Пол покрашен зеленым, а колонны красным. На фоне ослепительного снега выглядело это очень галлюциногенно.
      Я открыл дверь и шагнул внутрь. Зал был огромным. Колонны внутри были обернуты пестрыми полотнищами. Бесконечные ряды скамеек для лам и прихожан. С потолка свешиваются флаги.
      Я сделал шаг вперед. Ко мне тут же подскочил здоровенный лама. Стоп! Все неправильно! В знак почтения к богам местного буддизма мне следовало не ломить прямо, а свернуть налево и сперва сделать круг по залу.
      К богам местного буддизма я не испытывал ни малейшего почтения. Но все равно сделал как велено.
      Дальняя стена в зале была застекленная. По ту сторону стекла были выставлены тысячи... тысячи тысяч статуй богов. Некоторые выглядели так, будто действительно отлиты из золота.
      Я поразглядывал статую симпатичной богини. Изображена она была голой. Во всех подробностях. Скользнув взглядом по... ну, вы поняли... я удивленно задрал брови. ОТТУДА, из складок кожи, на меня смотрел глаз. Взгляд был пристальный. Смутившись, я отошел.
      Посреди зала стоял трон. Вернее, не трон, а такое мягкое сиденье с несколькими желтыми подушками. Подпись гласила, что занять его может только Далай-лама XIV. Иногда он приезжает к бурятским единоверцам.
      Возле входа в зал я видел факс с поздравлениями от Далай-ламы. Рядом висела телеграмма от президента Путина. Оба поздравляли монахов с Белым месяцем - буддийским Новым годом.
      Справа от ламского трона бурятка в дорогой шубе прикладывала ладони ко лбу и кланялась. Рядом с ней кланялась девочка. Ей было лет семь.
      Мама делала все торжественно, с серьезным лицом. А дочке было смешно. Она прятала улыбку, торопилась и, докланявшись положенное число раз, убежала за дверь.
      Почитав перед поездкой в дацан путеводитель, я выяснил, что службы здесь проводятся рано утром. Монахов созывают на них, трубя в дудочку, сделанную из берцовой кости шестнадцатилетней девушки. Хозяйка кости умерла почти столетие назад. Теперь отполированный фрагмент ее ноги красиво отделан серебром.
      Я сел на скамейку и попробовал записать все, что вижу, в блокнот. Тот же здоровенный лама опять подскочил и громким басом поинтересовался:
      - Вы по какому вопросу?
      - По личному.
      - Что пишем? Ну-ка, дай-ка посмотрю.
      Я довольно вежливо ответил, что не его собачье дело, что мы тут пишем, и лучше бы он следил за пожарной безопасностью, а то вон рядом со свечками у его бога с зеленой харей одежда уже дымится.
      Стоящие у дверей прихожане начали подтягиваться поближе, прислушиваться к нашей беседе. Двое монголов встали у меня с боков. Наклонили головы лбами вперед.
      Плюнув, так ничего и не записав, я вышел из дацана вон.
      7
      Хорошо рассматривать буддийские монастыри в приключенческих киношках про Тибет. Но самому оказаться под этими необитаемыми небесами?..
      Огромная, мрачная, едва заселенная территория. Ночь мироздания. Край, где богов, как крыс, созывают игрой на дудочке, сделанной из человеческой кости. И люди, верящие в то, во что невозможно верить.
      Азия и так вызывала у меня депрессию. А после посещения местных святынь депрессия превратилась почти в истерику. Я ощущал себя так, словно остался последним христианином на свете.
      Я вернулся в гостиницу. Нужно было успокоиться. Я стал вспоминать.
      8
      С чего я взял, будто остался один? В Улан-Удэ есть христиане. Здесь есть даже сестры-доминиканки. Правда, их всего три, но они уже здесь, они работают: кормят бездомных и выводят вшей у монгольских беспризорников.
      Католического храма в Бурятии пока нет, зато по соседству, в Монголии, есть. Можно сесть на автобус, и всего через сутки я могу попасть на нормальную мессу. Говорят, приход там довольно большой: больше сорока человек.
      Да что там Монголия! Всего в четырех часах лету отсюда, на Камчатке, живет мой знакомый священник, отец Себастьян.
      Родом он из Индии. Он рассказывал, что чиновница из ОВИРа специально проверяла: отец Себастьян является первым за всю историю полуострова гражданином Индии, доехавшим до этих мест.
      Дом отца Себастьяна в Петропавловске я искал долго. Оказалось, что дом расположен на холме и к дверям ведет очень извилистая тропинка. Я решил срезать угол, но как только сошел с тропинки, то ухнул в снег сразу по грудь. Причем, это был не предел: земли ногами я не чувствовал и медленно погружался все глубже.
      Вроде бы очень привычное занятие: ходьба. Но не на Камчатке. На Камчатке ходьба - это опасный спорт. Что говорить про езду на диких горных автобусах?
      На стене дома было написано:
      Лавиноопасный участок.
      Стойка машин и оставление детей
      без присмотра небезопасно!
      Дом был самый обычный, наполовину деревянный, состоящий из шестнадцати квартир. Внизу, в парадной, дровяной складик. На дверях висят допотопные почтовые ящики.
      Адрес католического прихода в Петропавловске я узнал через десятые руки. Я не был уверен, что адрес правильный. Поднимаясь по скрипучей деревянной лестнице, я представлял, как удивятся граждане, если я позвоню им в дверь и спрошу: не здесь ли находится церковь?
      Над дверью нужной квартиры висел гипсовый рельеф. Опознать сюжет я не смог. Но уверенности, что адрес правильный, прибавилось.
      Дверь мне открыл невысокий смуглый мужчина. Да, это адрес прихода. Нет, по утрам мессы не служатся, только вечером. Да, сам он священник. Нет, я его не оторвал, мы можем поболтать.
      Сперва мы разговаривали просто стоя в прихожей. Потом я все-таки разулся, прошел на кухню, и отец Себастьян напоил меня индийским кофе. Над столом висела карта мира с надписью: "Вначале сотворил Бог небо и землю". Отыскать на этой карте точку, в которой я находился, было почти невозможно.
      Русский язык батюшки был очень плох. Мы все-таки сползли на английский. Рядом с кофеваркой лежала книжка "Доктор Айболит" - именно по ней священник практиковался в языке и уверял, что месяца через три овладеет русским в необходимом объеме.
      На тот день у меня была запланирована поездка на военном катере по Авачинской бухте. Я плюнул и никуда не пошел. До темноты разговаривал со священником, а в полседьмого мы пошли в часовню, где отец Себастьян служит мессы.
      На самом деле "часовня" - это очень старый деревянный дом, висящий над склоном холма. Всего одна лавина - и местным католикам (всем восьмерым местным католикам) придется искать новое место для своих встреч.
      Через двухметровые сугробы к дверям была протоптана узенькая тропинка. В помещении, где идут службы, на стене висело большое деревянное распятие.
      Нас было всего двое: священник и я в качестве единственного прихожанина.
      На протяжении своей жизни я участвовал во множестве богослужений. Самых разных. В том числе очень странных. Но никогда еще я не был единственным прихожанином.
      Нас было двое в этой пустой, скрипящей деревянной коробке... Вернее, трое. Я, смуглый человек из Индии, которого я называл "отец", и Тот, Кто пообещал, что где двое или трое соберутся ради Него, там и Он будет с ними...
      (Им было страшно идти сквозь ночь. Им на лица давила мгла. Но камень, который был выброшен прочь, оказался главою угла.)
      9
      А если не хочется лететь на восток, можно двинуть на запад. Говоря точнее, на юго-запад. В Среднюю Азию.
      Там, всего в трех часах лету от Бурятии, среди песков живут братья-францисканцы. Согласно местной легенде, их церковь стоит на том месте, где некогда жил библейский пророк Иов, которого мусульмане чтут под именем Айюб.
      Едва приехав в Самарканд, я, помню, купил себе туристическую карту. Что именно на ней изображено, понять я так и не смог.
      Во-первых, узбекские названия улиц были нанесены на карту латиницей. Во-вторых, эти названия не имели ничего общего с тем, как улицы назывались на самом деле. А в-третьих, никакого отношения к реальности не имели и контуры улиц: то есть там, где, судя по карте, должен был начинаться большой проспект, я видел просто пустырь, а там, где проспект должен был кончаться, он наоборот вдруг возникал.
      Полумесяцы на карте отмечали местонахождение мечетей, звезда Давида расположение синагоги, а крестами были отмечены церкви.
      Никакой синагоги в Самарканде не было и в помине. Большая часть мечетей давно развалилась от времени. А понять, что скрывается за крестами (занимающими на карте сразу по два квартала), было сложно.
      В воскресенье с утра я отправился искать католическую церковь. Надежды на то, что я ее найду, не было никакой.
      Карта уверяла, что церковь где-то рядом, но никакой церкви видно не было. Побродив по клаустрофобическим улочкам, я уперся в здание, более или менее похожее на храм. На здании висела вывеска "БИБЛИОТЕКА". Я зашел внутрь.
      В абсолютно пустом помещении не было ни единой книжки. Зато на полу, на коврике сидели мужчины в тюбетейках и пили чай. Вряд ли это были библиотекари.
      Я спросил:
      - Это церковь?
      Мужчины помолчали. Потом начали испуганно переглядываться.
      - Я спрашиваю: раньше здесь была церковь, да?
      В вопросе мужчинам почудился подвох.
      - Слушай, мы тут не трогали ничего! Чего тут было раньше, не знаем. Клянусь, не трогали, веришь? Нам тут сидеть разрешили. Но если ты против, мы уйдем.
      Я вышел из библиотеки на пыльную улицу... жаркую и пыльную улицу... самую жаркую улицу в мире, вдобавок насквозь пропитанную пылью.
      Здесь, на границе пустыни Кызылкум, нет церквей. Я понял это очень отчетливо. Здесь есть сорокаградусная жара и ослики, пасущиеся в тени развалившихся домов. Церквей нет.
      Однако, сделав несколько шагов и подняв голову, я увидел ее. Из-за глинобитных хижин торчал шпиль, увенчанный крестом. Здесь есть церковь. Даже здесь есть моя церковь.
      Ерунда, что внутри самаркандского храма сидели всего четыре человека, причем двое из четырех - нищие, забредшие переждать жару. Ничего, что азиатские власти строжайшим образом запретили молодым миссионерам даже заговаривать о том, что может быть расценено как религиозная пропаганда.
      Они уже здесь. Значит, здесь и Тот, о Ком они, несмотря на запреты, все-таки говорят своим прихожанам. Кого они любят... и Кто сильнее жизни любит нас всех.
      (И когда нам кричали, что мы слабы, что прекраснее победы - бой, мы знали, что лучший способ борьбы - повернуться второй щекой.)
      10
      Куда бы я ни приехал, я знаю: здесь есть братья. Люди, живущие затем же, зачем и я.
      Из моей купчинской квартиры до ближайшего храма ехать почти час, и иногда я забываю, что моя церковь есть везде. Зато оказавшись в песках Кызылкума... или на Филиппинских островах... на Чукотке, в ленивой Финляндии, в сибирской тайге, на берегу Тихого океана... оказавшись в таких местах, я тут же вспоминаю: слово "католическая" буквально переводится как "вселенская".
      Та, которая есть везде.
      Как известно, христианство родилось в Азии, а до Америки добралось относительно недавно. Между тем в Новом Свете сегодня христианами считают себя девяносто два процента населения... а в Азии - только два.
      Дремучая, бесконечная часть света... вернее, тьмы. Люди, никогда не слышавшие о том, что их рабство отменено. И всего несколько священников. Всего несколько небогатых храмов с деревянными распятиями на пустых стенах.
      На всю Восточную Сибирь наберется от силы три тысячи католиков. Двадцать в Улан-Удэ. Восемь на Камчатке. Приблизительно сто в Магадане.
      Думаете, это мало? Между прочим, Господь соглашался помиловать Содом ради трех праведников, да только в Содоме трех не нашлось. А здесь - сразу в тысячу раз больше. Значит, все хорошо.
      11
      Мне рассказывали о священнике, которого за религиозную пропаганду посадили в сибирскую тюрьму. Он отсидел лет пять... или, скажем, семь, и на этом срок заключения истек. Тюремное начальство велело батюшке собираться и - на выход.
      Священник обратился к начальству с просьбой:
      - Прошу оставить меня в тюрьме. Хотя бы ненадолго.
      - Как это "оставить"?
      - Понимаете, только-только все нормализовалось. Не могу пока уйти. Прошу разрешить остаться еще хотя бы на пару лет.
      Начальство все равно не могло понять:
      - Да что нормализовалось-то?
      Священник вздохнул:
      - Образовался кружок по изучению Писания. И две молитвенные группы. По воскресеньям в нашем бараке проводятся службы. Несколько человек готовятся к принятию таинства крещения. Как я могу все бросить?
      Таких людей немного. Их и не может быть много. Христиане вообще нигде не являются большинством. Но они есть. Все вместе эти люди меняют лицо мира. Каждый день. По чуть-чуть. К лучшему.
      Я тоже пытаюсь. У меня получается плохо, но я все равно продолжаю пытаться.
      (И неважно, что жизнь задает вопрос, ведь мне известен ответ: я помню - казался бессильным Тот, сильней Которого нет!)
      Семь
      1
      В жизни я много раз встречался с проявлениями сатанизма. О самом вопиющем проявлении я хочу рассказать вам сейчас...
      2
      В середине декабря 1996 года двадцать три латиноамериканских партизана из "Революционного движения имени Тупак Амару" провели, возможно, самую виртуозную акцию в истории мирового терроризма.
      В здании японского посольства в Лиме в тот вечер должна была проходить вечеринка. Партизаны переоделись поварами и официантами и проникли внутрь. В разгар веселья они достали из-под одежды "калашниковы", после чего веселье продолжилось, но весело было уже не всем.
      В заложники тупакамаровцам удалось взять целую толпу VIP-персон. В том числе американских дипломатов, тещу перуанского премьера и много кого еще.
      Правительство отказалось выполнять требования партизан. А партизаны отказались покинуть здание. В результате следующие полгода ситуация пребывала в состоянии пата.
      С крыш окрестных домов телевизионщики снимали, как восемьдесят заложников дни напролет пьют орандж-джюс, а их стражи играют во дворе в футбол. Жизнь вошла в привычную колею. Кончилась зима... потом весна... пришел май... и в мае последовал штурм, во время которого все партизаны были перебиты.
      Тупакамаровцы знали, что обречены. Правительство опасалось, что на тот свет они постараются захватить с собой как можно больше народу. Но партизаны принципиально отказывались стрелять. И погибли все до единого.
      В тот вечер, когда это произошло, я со знакомым по имени Дмитрий отправился выпить алкоголя в заведение "Манхэттен".
      3
      Дмитрий являлся достопримечательностью общегородского масштаба.
      Все знали, что еще на заре перестройки этот длинноволосый, похожий на индейца парень в косухе зарегистрировал первую в стране официальную троцкистскую организацию и что без его участия не обходилась ни одна радикальная тусовка. Это не помешало Диме сделать офигительную журналистскую карьеру, стать примерным отцом двоих сыновей и получить степень доктора наук.
      На тот момент Дмитрий писал для серьезного столичного издания. Вернее, издание было серьезным до того, как он начал для него писать. Как-то, откопав в газете бесплатных объявлений рекламу садомазо-салона, Дима пришел к редактору и попросил денег.
      Редактор не понял и переспросил: зачем это ему деньги?
      - Пойду в садомазо-салон.
      - В садомазо-салон?
      - Да. Проведу расследование методом погружения.
      - В садомазо-салоне? Что ты будешь там расследовать?
      - Как вы не понимаете?! Садомазохизм является важным фактором городской жизни! Нашему изданию очень повезло, что именно я первым наткнулся на его рекламу. Нужно спешить, пока материалы об этом заведении не появились в изданиях-конкурентах! Представьте, насколько подобные материалы поднимут рейтинг нашего издания!
      Обалдевший, запутавшийся редактор представил, чтоi за материал сдаст ему Дмитрий, и заранее вспотел. Но денег все-таки дал.
      Дмитрий был профессионалом своего ремесла. Ни в какой садомазо-салон идти он не собирался, а вместо этого пригласил меня попить алкоголя в "Манхэттене".
      Клуб "Манхэттен" в том сезоне считался наиболее модным в городе. Он принадлежал довольно известному кинорежиссеру, и каждый вечер там давала концерт какая-нибудь знаменитость.
      Денег под сенсационный материал удалось выбить немного, но нам хватило. Помню, как шатаясь, держась друг за друга, мы вышли из клуба на ночную набережную, а за нами бежал чумазый беспризорник, клянчивший:
      - Дя-адиньки, денег да-айте!
      Денег уже не осталось. Беспризорнику было велено идти на фиг. Обидевшись, мальчик сгреб с тротуара последние крохи почти стаявшего снега, слепил снежок и кинул в нашу сторону.
      Дмитрий на секунду замер, потом прокричал воинственное междометие и рванул за мальчишкой. Чуть не упал, заблудился и вскоре вернулся ко мне.
      - Ты видел?! Нет, ты видел?!
      - Чего ты так завелся-то? Ну, мальчик... ну, слепил снежок...
      - Ты видел, что он слепил?
      - Да какая разница, что он слепил?
      - Он слепил фигурку!
      - И чего?
      - Да это же культ вуду!
      4
      Я той весной работал редактором небольшого, но глянцевого журнала. Редакция располагалась в доме, стоящем неподалеку от Зимнего дворца, на углу с Мойкой.
      Дом этот был примечателен сразу по нескольким причинам. Главными из них были две: во-первых, за стеной моей редакции находилась квартира тогдашнего петербургского мэра Собчака, а во-вторых, этот дом соседствовал с японским консульством.
      Утром следующего после "Манхэттена" дня я сидел у себя в кабинете и хотел пива. День был солнечный, снаружи ходили девушки, а я хотел пива. В два часа ко мне в редакцию заскочил Дмитрий.
      - Как дела? Рюкзака моего не видел?
      - Нет.
      - А дела как? Сегодня отличная погода! Ты не помнишь, когда мы вчера уходили из клуба, у меня был рюкзак? Я где-то потерял рюкзак. Не помнишь, где?
      - Нет.
      Работать сегодня я бы все равно не стал. Я спросил у своей секретарши, не хочет ли она выпить кружечку освежающего пива? Девушка не любила пиво, но работать она любила еще меньше, а день был солнечный, и мы все втроем пошли в "Манхэттен" искать Димин рюкзак.
      Вообще-то секретарша была не совсем секретаршей. Скорее, машинисткой: когда мне не хотелось садиться за компьютер, свои материалы я диктовал ей. На дальнем плане сознания давно бродила мысль, что порядочные начальники за своими секретаршами ухаживают... в смысле - приударяют... или хотя бы делают вид, что ухаживают... а я вот поухаживать так и не собрался. Так что Дима со своим рюкзаком подвернулся вовремя.
      Рюкзак вчера он действительно забыл в клубном гардеробе. Отдали его безо всяких разговоров. После этого мы выпили по пиву.
      - Какие планы?
      - У меня никаких. Я на сегодня свое уже отработал. Как видишь, пью пиво.
      - А я организую пикет у японского консульства.
      - Когда организуешь?
      - А вот прямо сейчас. Через сорок минут. Прямо у твоей редакции. Пойдем вместе?
      - Чем тебе не нравятся японцы?
      - Ничем не нравятся. Ты слышал, что вчера в Перу убили всех тупакамаровцев?
      - С утра смотрел в новостях. А при чем здесь японцы?
      Дима долго объяснял, что Перу хоть и находится в Латинской Америке, но на самом деле давно превратилось почти в японскую колонию. Там даже президент - японец, и фамилия у него Фухимори. Так что в смерти партизан виноваты как раз японцы, и их нужно срочно заклеймить.
      Дима был очень образованным парнем. Он отлично разбирался в таких странных вещах, как, например, внутренняя политика Перу. Мне слушать его было интересно, а вот секретарша заскучала. Слушая Диму, я опять забывал за ней ухаживать.
      - Пойдешь участвовать в пикете?
      - Пойду. Почему не поучаствовать в пикете? Непременно пойду и поучаствую!
      - Тогда допивай. Кстати, после пикета можем поехать в бункер. К нам приехал Лимонов, он там сегодня выступает.
      5
      Собственно, главным героем всего этого рассказа является как раз Эдуард Лимонов. На следующий день после того, как перуанский спецназ перебил в Лиме всех партизан "Тупак Амару", и сразу после того, как мой приятель Дмитрий организовал пикет у здания японского консульства, я первый раз сходил посмотреть, как выглядят живые русские писатели.
      Сам пикет уложился минут в десять. Димины (лимоновские) партийцы развернули транспарант "Фухимори сбросим в море!", и к ним тут же подскочил постовой милиционер от парадной мэра Собчака.
      - Почему без разрешения пикетируете подъезд мэра?
      - Мы не мэра. Мы консульство.
      - А что такое Фухимори?
      - Фухимори - это фамилия перуанского президента.
      - Какого президента? Перуанского? А почему стоите у японского консульства?
      - Потому что Фухимори - японец.
      Постовой задумался. Было видно, что в слове "фухимори" ему чудится незнакомый матюг, адресованный все-таки лично мэру Собчаку. Через две минуты раздумий пикет он запретил, партийцы свернулись и ушли, а я и Дмитрий побрели следом.
      Секретарша хмурилась и понимала, что до ухаживаний дело сегодня опять не дойдет, но все равно пошла с нами.
      По пути к бункеру Дима говорил:
      - Все эти пикеты - бред собачий. Это не метод. Нужно не пикетироваться, а влезать в телевидение. Тогда эффект будет. А просто постоять с плакатиком и уйти - бред собачий.
      Я знал, что где-то год назад Дима организовал первую шумную акцию лимоновской партии в Петербурге. Тогда партийцы захватили крейсер "Аврору" и вывесили на легендарном корабле партийный флаг.
      Чтобы телевизионщики приехали и сняли все происходящее, Диме пришлось долго их упрашивать. Телевизионщики ставили жесткое условие: сюжет будет показан только в том случае, если участников акции арестуют.
      В результате акция выглядела так: в час "икс" партийцы отпихнули юнгу, сторожившего вход на корабль, и полезли на мачту, телевизионщики навострили свои камеры, а Дима долго дозванивался до милиции. Все время, пока милиция добиралась до "Авроры", участники акции мерзли, много курили и иногда слезали с мачты, чтобы угостить обиженного юнгу сигаретами.
      ОМОНовцы не желали связываться. Их пришлось долго уговаривать задержать хулиганов. Впрочем, кончилось все хорошо: партийцев, как и было обещано, повязали, а сюжет потом долго крутили по московским каналам.
      В том году функции партийного лидера в Петербурге выполнял как раз Дмитрий. Правда, до конца года он не дотянул. Осенью произошел дворцовый переворот, и Диму сместили. Он совсем не расстроился.
      Бункер, в котором квартирует петербургское отделение лимоновской партии, - это на самом деле никакой не бункер, а подвальный склад продовольственного магазина. В свое время для партии его арендовал музыкант Сергей Курехин, а когда он умер, аренду стали платить сами партийцы.
      Когда мы пришли, Лимонов был уже на месте. Невысокий... очень невысокий... ниже меня... мужчина в кожаном пиджаке. Тонкий голос. Ходит очень маленькими шажочками. Лимонов стоял и говорил, а человек тридцать партийцев сидели на стульях и продавленных диванчиках.
      Я не очень понимал, что происходит. Накануне я здорово напился. Честно сказать, меня тошнило. Я просто сел и стал слушать. Не понял почти ничего.
      Лимонов несколько раз повторил, что просит держать все, о чем здесь говорится, в секрете. Лишнего не болтать. Но с тех пор прошло несколько лет, думаю, тайна давно не является тайной и можно сказать: речь шла о том, что писатель вместе с соратниками собирался поехать в Казахстан, чтобы поддержать казачий съезд, протестующий против репрессий в отношении русского населения. Позже сам Лимонов называл эту их поездку "Азиатским походом НБП".
      Партийцы задавали вопросы. Вождь обстоятельно на них отвечал. Через полтора часа я окончательно выдохся. Извиняющимся взглядом посмотрел на Диму, взял за руку секретаршу и ушел.
      В полуквартале от бункера мы нашли кафе. Я выпил пива. Тошнота притихла и немного разжала объятия. Секретарша смотрела на меня преданными глазами.
      - Слушай, а кто этот мужик?
      - Который мужик?
      - Ну, который больше всех говорил. В очках.
      - С ума сошла? Это же Лимонов!
      Девушка улыбнулась еще раз.
      - А кто такой Лимонов?
      Ее улыбка была обворожительна.
      6
      В начале 1990-х, когда в стране появились первые официальные тиражи "Эдички" и "Дневника неудачника", шок не пережили только те, кто не научился в школе читать.
      Шатающийся по Большому Нью-Йорку влюбленный русский перевернул представления о том, как должна выглядеть литература, точно так же, как за сто пятьдесят лет до этого представления перевернул петербургский пижон, застреленный на дуэли французским педерастом.
      Не знаю, как вы, а я ждал следующих лимоновских романов, как граждане в те годы ждали того, что за ваучер им дадут личный самолет. Но на "Эдичке" все и кончилось.
      Ничего хотя бы отдаленно похожего на две первые книги Лимонов так и не написал. Иногда его проза выглядела по-настоящему жалко, а если вы не согласны - попробуйте отыскать хотя бы одного человека, который смог дочитать хотя бы до середины его книги десяти-пятнадцатилетней давности.
      В 2000 году Лимонов был арестован по крайне невнятному обвинению в подготовке государственного переворота. Оказавшись в тюрьме, Лимонов засучил рукава, и вскоре в продаже появилось сразу несколько его книг. Гораздо более интересных, чем дотюремные.
      Первая была посвящена кумирам писателя. Она называется "Священные монстры". 53 биографии тех людей, с кого стоит строить жизнь. Я купил эту книгу и внимательно прочитал.
      Строить жизнь предлагалось с людей своеобразных. Например, с Фридриха Ницше: человека, закончившего дни, попивая мочу из собственного ботинка. С вечно покрытого гнойными фурункулами маркиза де Сада, проведшего всю жизнь в закрытых психушках. С Чарльза Мэнсона, которого в тюрьме привязывали к койке, лишь бы он прекратил онанировать, потому что вместо семени из члена Чарльза уже шла кровь, а он все онанировал...
      Не кажется ли вам странной вся эта компания?
      Почему все кумиры прозаика закончили дни в сумасшедшем доме? Почему с их портретов на вас глядит безумие? Не благородное и величественное безумие христианских святых, а мелкое, вечно бубнящее безумие со слезящимися глазами и слюнявым ртом?
      Ответ прост: все эти люди были антих
      ристианами.
      7
      Единственный кит, на котором стоит все мировоззрение антихристиан, это любовь к себе. Всегда и во всем слушайтесь только себя! Всегда! Культивируйте в себе восторг перед собой! Преклонение перед собой! Вы божественны!
      Если вы помните, именно эту позицию перед первыми людьми пропагандировал змей, пробравшийся в Эдемский сад. Будьте как боги! Считайте богом себя, а Бога богом не считайте!
      При этом в глубине души сами-то антихристиане понимают: мелочный эгоизм вряд ли сделает из них супергероев. Но это и не важно! Зато вы сами будете считать себя супергероем.
      Позвольте древнему Змею уговорить вас. Впустите его в свою жизнь... или хотя бы просто не мешайте ему вползти в вашу жизнь. Матрица тут же окружит вас сотней уютных галлюцинаций.
      Отныне свою непрекращающуюся истерику вы станете называть "душевной тонкостью". Когда ближних станет тошнить от ваших маний и комплексов, вы сочтете это знаком Высшей Избранности. И недалек тот день, когда свои книги вы станете подписывать "Господь Бог".
      Думаете, я шучу? Ох, как я хотел бы, чтобы все это было просто несмешной шуткой!
      8
      В своих последних книгах Лимонов и о себе пишет как об антихристианине. Как о Богоборце. Я - христианин, и я могу сказать, что такие люди, как он, действительно победили Бога.
      Он сделал все от Него зависящее, чтобы дать им жизнь. Они предпочли пить мочу из ботинок и корчиться в агонии. Он терпеливо и многократно повторял: "Позвольте Я спасу вас! Я умею! Если у вас не хватает сил, возьмите Мои... Мне невыносимо смотреть, как вы гибнете, и Я готов отдать все, что имею, лишь бы вы жили!"
      А Лимонов и те, кого он считает своими учителями, ответили "нет!". И вот они стали теми, кем они стали.
      Может быть, они просто не поняли?.. не расслышали?.. Чтобы Его слова стали еще понятнее, Господь пришел на землю Лично. Пришел, долго повторял то же самое... и был здесь, на земле, убит.
      Все мы столько раз видели изображения распятия, что давно забыли, сколь мучительна эта казнь. Забыли о том, что ничего более мучительного, чем смерть на кресте, люди так и не изобрели.
      Сирийские наемники, которыми была укомплектована гвардия Пилата Понтийского, били Его по лицу. Плевали в Него. Надев на Него корону из колючек, они смеялись удачной шутке: вот коронация Того, Кто называет себя Царем иудейским!
      Он переносил все это молча, потому что пришел и к ним тоже. И эти гогочущие люди тоже являются Его детьми.
      Потом на Его плечи, до мяса изодранные бичом, положили пятидесятикилограммовую перекладину от креста и велели нести. Он не мог нести. Он постоянно падал.
      Устав ждать, солдаты велели нести перекладину случайному прохожему. Это был единственный человек, хоть как-то облегчивший Его страдания. Остальные зрители были равнодушны и не смотрели на скучную казнь. Все думали исключительно о том, как весело проведут наступающую Пасху.
      На холме Голгофа Его раздели. Солдаты забрали Его одежду и гвоздями прибили Его к кресту. Он задыхался, умирал, пытался подтянуться на руках и глотнуть хоть немного воздуха, а они играли в кости и ленились поднять на Него глаза.
      Потом Он умер.
      Бороться с сильным - почетно. Восстать на тупую, несправедливую силу поступок героический. Антихристиане считают такой силой Бога, а себя считают героями. На самом деле они ведут себя хуже, чем те, кто железными кулаками лупит по старому лицу свою мать.
      9
      Ребенок никогда не принимает в расчет окружающих. Его жизнь возможна только потому, что где-то у него есть родители. Но сам-то он никогда об этом не знает. Маленький ребенок живет всегда ОДИН.
      Главное, что можно сказать о детях: каждый ребенок рожден жутким эгоистом. Что бы вы сказали, если взрослый человек стал бы из любопытства выковыривать животным глаза и истерично голосить, когда окружающие не бегут исполнять его прихоти? Дети же делают так всегда... и мы терпим это... но только до тех пор, пока дети не вырастут.
      Впрочем, некоторым повзрослеть так и не удается. Некоторые люди, как Питер Пен, отказываются взрослеть и из подростков мутируют сразу в странных стариков.
      Да, вы правильно понимаете. Я имею в виду писателя Лимонова.
      10
      "Вспоминая свою жизнь, я вижу только пизды и автоматы... секс и войну", - писал прозаик.
      Злой... на весь мир обиженный ребенок... кричащий от боли существования... пытающийся доказать миру, что он все еще жив... и при этом очень боящийся жизни, потому что счел себя потерявшимся... счел, будто остался совсем один.
      Антихристиане мало чем отличаются от христиан. Всем нам, людям, нужно одно и то же. Разница лишь в том, что христиане согласились быть любимыми детьми, а остальные захлопнули перед этой любовью дверь.
      Я читаю книги Лимонова и узнаю: писатель прожил свою жизнь не зря. В этой жизни было много секса и оружия. Писателю никто не сказал, что после шестнадцати жизнь не заканчивается, а только начинается.
      Взрослый человек - это не тот, кто часто делает секс и дни напролет играет в солдатиков. Эти занятия характерны как раз для половозреющих тинейджеров. Взрослый - это тот, кто способен взять на себя ответственность.
      В наше время о религии часто говорят как об ощущении. Я медитирую, и мне так хорошо, так спокойно! В церкви я ощущаю такое величие... она успокаивает меня даже больше, чем телевизор перед сном!
      Наверное, о какой-то религии можно говорить и так. Но не о христианстве. Христианство - это не ощущения, а ОТНОШЕНИЯ. Взрослым, сознательным человеком (проще говоря - христианином) ты станешь только в тот момент, когда увидишь кого-то еще, помимо себя.
      Ребенок всегда чувствует себя единственным обитателем мира. Взрослые понимают: окружающий мир слишком велик, чтобы быть пустым. В нем нашлось место для множества людей... и не только для людей. Со всеми нужно считаться... впрочем, можно и не считаться.
      Вот писатель Лимонов. Он дожил до шестидесяти лет. Он, похоже, и до сих пор искренне уверен, что, кроме него, в мире нет вообще ни единой живой души.
      11
      Представьте на секунду, что загробная жизнь существует. Наш писатель умирает... и вскоре обнаруживает, что умер он не совсем. Что знакомая земная жизнь плавно перетекла в Вечность.
      Что изменится для него с этим переходом?
      На протяжении земных десятилетий писатель так и не научился видеть в окружающих людях людей. Ему все еще хочется, чтобы женщины покорно и с радостью раздвигали ноги, а мужчины при его появлении вытягивались "смирно".
      Вряд ли в Вечности он получит то, чего ему хочется. У женщин там нет ног, а выпячивать грудь не принято. Но от этого хотеться будет лишь сильнее, ведь, вспоминая свою жизнь, он видит только... смотри выше.
      Единственный, кого при жизни любил писатель, - это прекрасный он сам. И эта удушающая любовь тоже останется с ним навсегда. Добавьте к этому все нажитые им комплексы и мании - перед вами подробное описание христианского ада.
      Писатель Эдуард Лимонов выстроил для себя этот ад уже на земле. Таких горбатых, как он, не меняет даже могила. Вернее, не так. Именно могила и не исправит таких, как он.
      12
      Где-то через полгода после того, как я сходил в лимоновский бункер, мой журнал с окнами на Эрмитаж закрылся и я пошел работать в еженедельную газету.
      Помню, я сидел в буфете редакции и помимо меня за столом сидели несколько моих коллег. В том числе длинноволосый приятель Дмитрий.
      Мы обсуждали редакционную политику. Газета, в которой все мы работали, явно нуждалась в повышении градуса. В инъекции здоровой желтизны. Но никто не знал, как добиться этого эффекта.
      Попивая кофе, я сказал:
      - Хорошо бы завести рубрику "Как я дал по морде тому-то и тому-то". То есть раз в неделю я мог бы отправляться на какой-нибудь раут и бить новому персонажу в торец. А потом рассказывать читателям обо всем, что было дальше.
      Коллеги согласились: идея хорошая. Под эту лавочку главный редактор даже дал бы деньжат, чтобы перед апперкотом хлопнуть для храбрости.
      - Договорились? Заводим такую рубрику?
      - Договорились! Заводим! С кого начнем?
      Все начали перебирать в уме кандидатуры. Я сообразил первым:
      - Может, с Лимонова?
      Дима скривился:
      - Забудь об этом!
      - Почему?
      - Лимонов качается. Каждый день - гантельная гимнастика и полсотни отжиманий. Если ты треснешь ему по зубам, он отделает тебя так, что на этом рубрика просто закроется.
      Тогда я промолчал. Но если вы думаете, что во мне нет ни капли тинейджера, то ошибаетесь. Эта идея долго еще бродила у меня в голове, и я просто ждал подходящего случая.
      Случай представился тем же летом. По делам я приехал в Москву, шел неподалеку от Манежной площади, а навстречу мне шел писатель Лимонов в сопровождении мясистого телохранителя.
      На писателе был кожаный пиджак. Накачанные гантелями руки едва умещались в тесных рукавах.
      Я остановился. Он шел прямо на меня.
      Я бросился ему наперерез и, путаясь, пробормотал:
      - Эдуард Вениаминович! Знаете... вы мой любимый писатель... дайте, пожалуйста, автограф!
      13
      Он действительно долгое время был моим любимым писателем. Он давно перестал им быть, но в любом случае - он очень хороший писатель. И, наверное, крайне несчастный человек.
      На Страстной неделе 2003 года я включил телевизор и увидел в новостях, что суд дал Эдуарду Лимонову четыре года. В стране появился еще один политический заключенный.
      Два года писатель уже отсидел в СИЗО. Осталось еще два в колонии общего режима. То есть на свободе Лимонов окажется в 2005-м. А может быть, его освободят досрочно.
      Я очень надеюсь, что освободят. Мне очень хочется, чтобы и он тоже когда-нибудь стал свободен.
      Восемь
      1
      Из всех иностранных авиакомпаний больше всего мне нравится немецкая Lufthansa.
      В середине 1990-х я оказался на Филиппинах. Денег с собой у меня было немного. Если честно, денег с собой у меня почти совсем не было. Поэтому, когда, улетая с островов, я дошел до таможенного контроля и узнал, что с улетающих взимается сбор в размере $21, это стало для меня неприятным сюрпризом.
      - Но у меня нет двадцати баков. Что мне делать?
      - Разворачивайся и иди их искать.
      Именно Lufthansa в тот раз пришла мне на помощь. Рыжеусый херр в форменной рубашке выслушал мою историю, сходил в офис, достал из сейфа деньги и выдал их мне.
      - Счастливого пути.
      - Ого! Спасибо. Наверное, потом мне нужно будет отдать эти деньги?
      - А вы отдадите?
      - Не знаю. Я постараюсь.
      Херр махнул рукой. Он знал, что, прилетев домой, я забуду о нем и не стану стараться. В общем-то, так и вышло. Но приятное ощущение от Lufthansa по-прежнему со мной.
      А вот от Al Italia, рейсом которой я добирался до Милана, ощущения у меня остались гнетущие. Даже "Аэрофлот" не позволяет себе того, что позволяют итальянцы.
      2
      В Италию я должен был вылетать из Москвы. Я приехал в столицу, но оказалось, что билеты мне никто еще не купил, и в Москве я проторчал целых двое суток. Поселили меня в католической семинарии, носившей красивое имя "Мария - Царица апостолов".
      Это был уже сентябрь, но семинаристы еще не до конца собрались после каникул. В семинарском общежитии было полно свободных коек. Одну из них разрешили занять мне, а соседями по комнате были трое парней, готовившихся к карьере священников.
      В основном я гулял по Москве и валялся на койке. Утром читал вместе с соседями бревиарий. Вечером ходил на мессу. Днем обедал в семинарской столовой.
      Меню напоминало о том, как меня кормили в средней школе: суп, пюре с тощим хвостиком поджаренной рыбы. На третье - компот. Перед тем как сесть за стол, все молились.
      Во время еды кто-то из старшекурсников обязательно вслух читал жития святых. Младшие семинаристы ели и уходили из столовой. Старшие убирали за ними и только потом садились за стол сами. То есть дедовщина была и здесь, но только наоборот.
      Вечером, после бревиария, я мог некоторое время поболтать с соседями по комнате. Как я понял, двое из трех парней являлись отъявленными фанатами группы U2. В том году как раз вышел альбом Zooropa, и парни слушали его сутки напролет.
      Один и них говорил:
      - А не создать ли нам при семинарии рок-группу? Мы могли бы выступать прямо в сутанах.
      Он вставал посреди комнаты и, подпрыгивая, изображал, как именно они выступали бы прямо в сутанах.
      Оба меломана ушли из семинарии еще до наступления зимы. Насколько я знаю, священником из моих соседей по комнате стал только третий парень, тоже любивший U2, но не скакавший с невидимой гитарой наперевес, а вечно сидевший в углу и с улыбкой читавший Фому Кемпийского.
      Стать священником - это не то же самое, что стать водителем троллейбуса или космонавтом. Особенно - стать католическим священником в России. От твоего желания тут мало что зависит: Господь либо зовет тебя к этой жизни, либо не зовет.
      Наверное, тем двоим парням Господь просто уготовил другую карьеру. Тоже нужную, но не священническую.
      3
      Потом билеты для меня все-таки были куплены, и на следующий день я отправился в Шереметьево-2. До аэропорта меня подвозили на семинарском микроавтобусе.
      За рулем сидел почти не говорящий по-русски священник. Он перекрестился, поддернув сутану, влез внутрь и разогнался до восьмидесяти километров меньше чем за семь секунд.
      Микроавтобус был не дурак. Понимал, кого везет. Иногда ему хотелось, как ангелу, расправить крылья и взлететь.
      Вместе со мной в Италию должен был лететь еще один священник и девочка-москвичка. В полете пассажирам предложили закуски. На столике передо мной появился поднос с чем-то мясным. Выглядело блюдо не очень съедобным.
      Я спросил у стюардессы: что это? Стюардесса очаровательно улыбнулась:
      - No idea. Я вегетарианка. Такой shit не ем вообще.
      Не стану описывать аль-италиевские чудеса долго. Скажу только, что конечным пунктом моего назначения значился Рим, а приземлился наш самолет в Милане. Чтобы вам было понятно, это дальше, чем от Петербурга до Москвы.
      Когда самолет сел, снаружи начинало понемногу темнеть. В миланском аэропорту вся наша группка пересела на двухэтажный автобус и еще через полчаса оказалась на вокзале.
      Вокзал был похож на петербургский Витебский. Перроны были накрыты ажурным чугунным козырьком с множеством заклепок. Свет был не солнечный, а теплый, электрический. Я люблю такие вокзалы.
      Функции руководства взял на себя священник. Он, единственный из нас, говорил по-итальянски, а кроме того, он же был священник... кому еще было рулить происходящим?
      Он спросил:
      - Вы голодны?
      Я сказал, что не очень, а девочка-москвичка лишь пожала плечами. Священник дошел до вокзальной пиццерии и купил всем по толстенному сэндвичу: пополам разрезанной булке, внутрь которой были напиханы куски жирной колбасы.
      В ожидании поезда мы ели сэндвичи и осматривались. Побродив среди магазинчиков, я купил себе кожаную кепку болельщика "Ювентуса". Она была сшита из черных и белых шашечек - как футбольный мяч. Потом купил бутылку пива "Миллер". Проглотил ее и не заметил. После сэндвича пить хотелось ужасно.
      Тогда алкоголь еще не был для меня проблемой. Выпив бутылку, я еще не бежал покупать сразу ящик.
      4
      Билеты в итальянские поезда продаются без указания мест. Как в русских автобусах. Кто успел, тот и сел, а остальные постоят.
      За моими бронированными плечами был опыт жизни в Советском Союзе. Мы заняли лучшие места.
      Итальянцы под руки вели закутанных в черное бабушек. Погрузив старушек в вагон, они сажали их прямо на пол. Купе были шестиместные, а туда набивалось человек по восемь-десять. Места были исключительно сидячие, ведь в Европе просто нет маршрутов столь длинных, чтобы в пути пассажиру пришлось бы ложиться спать.
      Сами люди вокруг были удивительно красивы. Смуглая, чистая кожа. Даже у мужчин - черные, будто накрашенные, пушистые ресницы. В северных болотах, оттуда я родом, у людей почти не бывает ресниц.
      Зря я ел этот сэндвич. Пить хотелось чем дальше, тем сильнее. В час ночи мы доехали до Болоньи. Стоянка на вокзале длилась всего четыре минуты, но выпить бутылку пива я все-таки успел.
      За тридцать лет до моего приезда, вокзал в Болонье был взорван итальянскими ультраправыми. Это был самый громкий теракт 1960-х. А сегодня о нем никто не помнит. Вокзал отстроили. Трупы раздали родственникам для похорон. Пассажиры глотают светлое пиво и просто едут дальше.
      А еще за восемьсот лет до этого в Болонье был похоронен святой Доминик. Основатель Ордена доминиканцев. Человек, в одиночку изменивший ход истории. Невысокий улыбчивый испанец, которому Европа обязана всем, что имеет.
      Поезд несся с почти космической скоростью. За окном вагона мелькали бесконечные замки, бесконечные дворцы, бесконечные руины чего-то такого, чего никто не помнит и что на самом деле является историей мира.
      В России ты можешь ехать неделю, и единственное, что увидишь: леса и пару заляпанных дерьмом деревушек. Людей нет. Следов людей нет тоже. Просторы, mazafaka.
      Здесь не было просторов. В этой тесной Европе людям некуда было бежать, и они облизали каждый миллиметр доставшейся им земли. Так и стоит эта Европа... облизанная.
      По вагону не спеша двигался контролер в форме. Он подолгу болтал с пассажирами, выписывал штрафы, рассказывал анекдоты и шел дальше. Все происходило так неторопливо, до нашего купе он так и не добрался.
      На место мы прибыли к трем ночи. Было темно, как и положено в Средиземноморье. Нас кто-то встречал... я даже не понял кто. Священник выкрикнул итальянскую фразу, и тут же появился молодой парень. Он улыбнулся, пожал нам руки, кинул мой рюкзак в багажник, и мы снова ехали, только теперь не на поезде, а в машине.
      Я сидел и просто через окно смотрел на Европу.
      5
      В Италию я приехал, чтобы участвовать во Всемирном Форуме католической молодежи. Я не чувствовал себя европейцем... да и молодым тоже не чувствовал... но все равно приехал.
      Конгресс происходил в городе Лоретто. Городок был настолько крошечный, что с его центральной площади были видны еще четыре таких же городка.
      Основная достопримечательность Лоретто - привезенный крестоносцами из Палестины каменный домик, в котором провела детство Дева Мария.
      Девятьсот лет назад кто-то из итальянских аристократов приказал разобрать дом по камешкам. Потом пронумерованные камешки на нескольких галерах перевезли через кишащее мавританскими пиратами море. Потом, сверяясь с номерами, собрали заново.
      Сегодня над святыней выстроен огромный... действительно огромный Лореттанский собор. В глубине собора стоит мраморный саркофаг, выточенный из целой скалы. Каждый сантиметр саркофага украшен резьбой. Внутри саркофага стоит сам бедный и закопченный домик.
      Перед собором расположена площадь с фонтаном и несколько каменных домов. Собственно, это и есть весь город. Самый большой дом на площади это салезианский монастырь, при котором есть гостиница для паломников. В гостиницу поселили меня.
      6
      По утрам я люблю пить кофе. Несколько больших чашек крепкого и сладкого кофе. Без этого чувствую себя больным.
      Я пью кофе, долго курю первую сигарету, пью еще кофе, и только после этого день начинается по-настоящему. Приняв душ и выйдя из своего монастыря, я пошел искать полагающиеся граммы кофеина.
      Как оказалось, в Лоретто имеется всего два бара. Один располагался напротив главной лореттанской базилики, а второй чуть за углом. В десять утра оба они были закрыты.
      Перед одним заведением в креслице дремал пузатый хозяин.
      - Синьор! Синьор! Do you speak English? Кофе, синьор! Плиз!
      Синьор продолжал дремать. Когда слушать мои завывания ему надоело, он просто ушел внутрь помещения. Кофе он мне так и не продал.
      Я обошел весь город. Работающих баров не было. Я всерьез обдумывал, что скажут прохожие итальянцы, если я попрошусь попить кофе к ним домой. Мир был хмур, и единственным способом заставить его улыбаться была чашка кофе, но в Лоретто не было чашек кофе, и мир хмурился все сильнее.
      Я вернулся к монастырю. За рукав поймал проходившую монашку в сером платочке. На пальцах объяснил ей свой вопрос.
      - Бабене! Кофе? Си! Бабене!
      Она махнула рукой. Мы спустились в неглубокий подвальчик. Там располагалась монастырская столовая. Сводчатые потолки. Столы с деревянными столешницами.
      Понажимав кнопки на кофеварке, монаш
      ка выдала мне чашечку эспрессо. Чашечка была такого размера, что в нее вряд ли удалось бы запихать даже большой палец ноги. Я выпил кофе залпом и попросил еще. Монашка замахала руками: "Хватит!" - и отправила меня на улицу.
      Днем священник, с которым я приехал, объяснил мне, что завтракать в Италии не принято. То есть вообще. Первый прием пищи - сразу обед.
      Обед начался около трех. Он меня поразил даже больше, чем то, что по утрам здесь никто не пьет кофе.
      Сперва на стол выставили килограмм пасты (макарон). Потом - еще один килограмм пасты (тоже макарон, но другого цвета). Потом - килограммовый ломоть мяса с картошкой фри. Из напитков на столе имелось шесть полуторалитровых бутылок молодого вина.
      Мои соседи по столу съели все, что им принесли, и до капли допили вино. После этого они немного покурили и вернулись к работе. Все-таки странный народ - итальянцы.
      7
      Вообще-то такие конгрессы устраиваются, чтобы молодежь лучше узнала друг друга. Подружилась. Наладила личные связи. Если у тебя есть проблема, просто посмотри, как ее решает сосед, и, может быть, тебе станет проще.
      На конгрессе были представлены делегации всех экс-советских республик. Украинцы общаться со мной просто отказались. Я пытался им улыбаться и что-то говорил, а они смотрели сквозь меня и не понимали: чей это голос раздается в полной пустоте?
      Из Прибалтики приехала целая толпа народу. Парень-литовец угостил меня лимонадом. Он сидел за столом напротив меня со скорбным лицом, смешно коверкал русские слова, и я видел, что для него беседа с русским является подвигом милосердия. Как для средневековых святых - перебинтовать прокаженного.
      С восточными европейцами типа чехов или болгар болтать не хотелось мне. В результате я общался только с парнем из Грузии по имени Заза и с фамилией, состоящей из двадцати трех слогов, последними из которых были "-швили".
      Каждый делегат носил на груди бедж с фамилией и названием страны, из которой приехал. У одной девушки на бедже я разглядел надпись "BELORUSSIA".
      - О! Привет! Ты из Белоруссии?
      Молчание.
      - Здорово, что ты из Белоруссии. А я - русский. Из Петербурга.
      Молчание.
      - Как-то я был в Белоруссии. А ты в Петербурге была?
      Молчание.
      Я перестал улыбаться:
      - В чем проблема?
      - I don't understand. Would you be so kind to speak in any human language?
      Мне захотелось ударить девушку по очкастому лицу. Но я просто покраснел и отошел.
      Заза только рассмеялся.
      - Не грузись! Тут еще и не такое было! За день до твоего приезда в Лоретто приезжал Папа. Организаторы конгресса предложили югославской делегации продемонстрировать Папе, что идущая у них война все-таки не до конца их всех разделила. Нужно было выйти к алтарю и пожать друг другу руки. Просто пожать, и все.
      - Ну и?
      - Отказались! Все до единого! Даже перед Папой.
      Я закурил.
      8
      Вернувшись из Италии, я поймал себя на странном ощущении: я люблю свою страну. Свою бессмысленную и вечно грязную страну. Мне грубили в транспорте, мне нагло по сотому разу врали по телевизору... никуда не делась ни грязь, ни бессмысленность... а я продолжал ее любить.
      Мне было жалко ее, как жалеют больного ребенка. У других родителей дети здоровы и опрятно одеты, а мне достался визгливый психопат, пораженный самыми дурнопахнущими на свете недугами. Повод ли это махнуть на него рукой?
      Сто миллионов моих соотечественников живут, словно животные. Понятия не имея, куда грядут. Они живут хуже, чем животные... но это не их вина, это их беда... виноват же в этой беде я... я ведь тоже приложил руку к тому, чтобы эти люди понятия не имели о том, что где-то существует другая жизнь.
      9
      Через три дня мне надоело в Лоретто. Я сходил на побережье, где лежал курортный городок Порто-Риконатти, и искупался в Средиземном море.
      Море было так себе. По внешнему виду оно почти не отличалось от знакомого Финского залива. Только в Финском заливе мелко и нужно долго брести, прежде чем вода скроет тебя хотя бы по пояс, а здесь глубина начиналась почти сразу.
      Со мной попросился сходить православный паренек, тоже приглашенный на конгресс в качестве гостя. Парень был молодой: лет двадцать. Внешне он был очень похож на православного: прямая осанка, рубашка застегнута на все пуговицы, голубые глаза, окающая речь. Даже волосы у него были подстрижены кружком, как на дореволюционных дагерротипах.
      Днем я подолгу сидел на центральной площади и рассматривал происходящее. Там, на площади, бродили двое лореттанских нищих. Оба они были одеты куда приличнее меня.
      Кроме них на площади иногда появлялся уличный художник. По утрам он брал какую-нибудь открытку и минут за двадцать перерисовывал ее на асфальт. Потом писал рядом "Пожертвуйте художнику на краски", ставил коробочку для денег и уходил отдыхать, а когда приходил, коробочка была уже полна.
      Еще в Москве, пока я ночевал в семинарии, один студент попросил меня купить ему в Италии колорадку. Это такой белый галстучек, который священники должны носить в вороте рубашки. В России колорадку не купишь. А носить ее положено постоянно.
      Вспомнив о просьбе, я нашел в Лоретто магазин, торгующий товарами для священников. Как-то вечером зашел туда с грузином Зазой и порассматривал ассортимент.
      В витринах были выставлены священнические облачения, чаши и сосуды для таинств, маленькие статуи и множество разновидностей свечей. В дальнем углу висела небольшая картина "Тайная вечеря".
      Я показал на картину пальцем:
      - Обрати внимание, Заза. Вот что значит поточное производство. Люди берутся лепить товары для церкви, сами ничего в этом не понимая. Ты видишь? За столом сидят двенадцать апостолов, и у всех над головами нарисованы нимбы.
      - И чего?
      - Ты не понимаешь? Один из двенадцати - это Иуда. Он предал Спасителя, и у него не может быть нимба. Но художник этого, похоже, не знал.
      Когда ты находишься в стране, где никто не понимает твоего языка, то невольно начинаешь хамить. Вслух говорить такие вещи, которые никогда бы не произнес у себя дома. А чего? Даже если ты в глаза назовешь окружающих ослами, они не перестанут улыбаться.
      Я разошелся настолько, что вроде бы даже упомянул о "чертовых безграмотных итальяшках". А оказалось, что стоящий за прилавком продавец неплохо говорил по-русски. Это было странно, но это было так.
      У продавца были очки и лысина. Он был пожилой и очень серьезный. Он улыбнулся и почти без акцента произнес:
      - Что ты ищешь Иуду на картинке? Ищи Иуду внутри себя, ведь сегодня предаешь Спасителя ты, а не он.
      10
      Читая в журналах о головокружительных приключениях, не завидуйте тем, с кем эти приключения творятся. Путешественники никогда не поражаются тому, что видят.
      Уезжая из дому, новое ты способен воспринимать первые три дня. От силы - неделю. Потом тебе становится все равно.
      Конгресс закончился тем, что делегатов отвезли в чистое итальянское поле и устроили для них танцы. Танцевать предлагалось под открытым небом, а в качестве музыки имелся ансамбль аккордеонистов. Никогда не участвовал в более странных parties.
      Утром всех загрузили в автобусы и из Лоретто повезли в Рим. Уезжали мы рано. В автобусе я заснул. Потом, около полудня, проснулся и долго смотрел в окно. Потом достал бревиарий, прочел все, что положено читать днем, и опять задремал.
      Италия напоминала Грузию. Извилистые горные серпантины. Ухоженные винограднички на зеленых холмах. Вся страна была очень маленькая и очень старинная, а там, где она кончалась, сразу же начиналось теплое море.
      В кресле рядом со мной сидел кадыкастый тощий хорват. Во время какой-то из югославских войн у парня вырезали всю семью. Иногда он доставал из рюкзака бутылку виноградной водки граппа и делал большой глоток. Предлагал выпить и мне.
      Обед для делегатов был приготовлен в Ассизи. Городке, где родился святой Франциск Ассизский. Наверное, самый известный святой моей церкви. В ресторанчике подавали вино, на этикетках которого был изображен тот же пейзаж, что виднелся за окном.
      После обеда я закурил и попробовал вскарабкаться на холмы, на которых стоял сам город. Взбираться было сложно. Впереди меня в том же направлении карабкалась группа монахов-францисканцев в средневековых плащах, подпоясанных белыми веревками. Среди монахов было несколько негров.
      Вдоль тропинки росли пыльные деревья. Присмотревшись, я удивился: это были оливы. Они росли здесь прямо на улице, как в моем городе растут тополя.
      В Рим мой автобус въехал совсем ночью, и в Риме я пробыл почти сутки. Следующий день был воскресеньем, и с утра в ватиканском соборе Святого Петра для нашей группы служили мессу.
      После мессы я по-честному осмотрел римские достопримечательности: фонтан Треви, руины Форума, что-то такое, что было построено Муссолини... Главным ощущением все равно была усталость.
      В одном месте рабочие телефонной компании раскопали тротуар и пытались запихнуть в яму свои кабели. Проходя мимо, я заглянул в раскоп. Из рыжей римской почвы торчали странные старинные мраморные углы. Рим - такой город, что, собираясь прокладывать телефонный кабель (о строительстве метро я уж и не говорю), будь готов к тому, что с первым же взмахом лопаты опровергнешь сразу несколько археологических теорий.
      Еще день спустя я улетал домой. В компании все того же священника и все той же молчаливой москвички. Мы стояли в зале ожидания римского аэропорта и ждали, когда объявят регистрацию на рейс до Москвы.
      В этот момент ко мне подлетела кудрявая итальянская тетка:
      - Русский?
      - Да. А с какой целью интересуетесь?
      - Хорошо, что я успела. Я из Фонда (дальше следовало название фонда по-итальянски). Отвезешь своему священнику вот это.
      Она протянула мне здоровенную сумку. Та была битком набита молитвенными четками. Тысячи тысяч четок, состоящих из небольших, нанизанных на шнур бусинок. У католиков такие четки называются "розарий".
      Я сказал "хорошо" и отвез сумку священнику. Почти год потом все прихожане моей петербургской церкви молились на этих четках. Возможно, кто-то молится и до сих пор.
      Это положительная сторона, а отрицательная состояла в том, что когда таможенники просвечивали сумку своими аппаратами и видели, что она набита шариками, то единственное, что приходило им в голову: пластиковая взрывчатка, нашпигованная мелкой дробью. В результате священник и москвичка проходили досмотр за минуту, а я - не меньше чем за полтора часа.
      11
      Отдав мне сумку, итальянка расслабилась, закурила, пожелала мне счастливого пути и даже успела спросить, как мне понравилась Италия?
      Я столько раз отвечал на этот вопрос, что заучил ответ наизусть:
      - Италия мне очень понравилась. Я впервые попал в нормальную католическую страну. Мне нравится то, что у вас так много церквей, и то, что все эти церкви полны народа. Мне на самом деле очень важно знать, что в мире есть такая страна, как ваша.
      Тетка скривилась:
      - Ты серьезно?
      - Разумеется.
      - Брось! Ну, что Италия?.. Вот Россия!..
      - А что Россия?
      - Россия - это да! Мне кажется, что у вас все не так.
      - У нас и есть все не так.
      - Я не об этом...
      Она долго говорила мне о том, что обновление должно прийти с Востока. О великой православной духовности - особой... очень искренней. О том, что на Западе люди верят: русским удалось сохранить что-то такое, что давно утеряно у них и в чем все мы очень нуждаемся.
      Господи, думал я, как же все-таки хорошо там, где нас нет!
      Девять
      1
      У водителя, которы
      й подвозил меня из хабаровского аэропорта, были бегающие глаза. Всю дорогу он бубнил что-то о головорезах из комсомольской мафии, приставленных к горлу ножах, за копейки зарезанных таксистах. Денег за пятнадцатиминутную поездку он попросил столько, будто доехал непосредственно до Петербурга.
      При выезде из аэропорта стоял огромный стенд с лицом первооткрывателя местных земель Ерофея Хабарова. Из аэропорта водитель отвез меня к железнодорожному вокзалу. Перед вокзалом стоял памятник Хабарову.
      Здание вокзала было обшарпанным, разваливающимся, упрятанным в строительные леса.
      Все вокзалы моей страны пахнут одинаково: смесью хлорки, лука из пирожков и рвоты. Мимо очереди в кассу бродили дети с характерными отеками на лице: дети нюхали клей "Момент".
      Я не собирался задерживаться в Хабаровске надолго. Я хотел купить билет на ближайший поезд и уехать отсюда.
      В очереди передо мной стоял паренек, который ел... даже не знаю, что это было. Но пахло оно омерзительно. Доев, паренек громогласно рыгнул и начал, громко цокая языком, чистить зубы.
      Кассирше нравилось отказывать людям. Ни один клиент не отошел от ее окошка, получив то, что хотел получить. Я тоже не отошел. Я хотел уехать прямо сегодня, но кассирша сказала, что билеты есть только на завтрашнее утро.
      Я не спорил. Достав из кармана деньги, я заплатил за билет на поезд, уходящий завтра с утра.
      2
      Ночь я провел в вокзальной "Комнате отдыха". За $4 мне была выделена койка в восьмиместной комнате. Правда, помимо меня в "Комнате" ночевал всего один человек.
      Кровати стояли впритык. В углу имелся шкаф без дверей. Дизайн помещения не менялся со сталинских времен. На дверях туалета были не буквы "М" и "Ж", а силуэты мужчины в допотопной шляпе и женщины с высокой прической.
      На окне комнаты висели выцветшие занавески. Стекла были покрыты слоем льда толщиной в ладонь. Чтобы не дуло в щели, на подоконнике лежало несколько старых, местами прожженных матрасов.
      Что творится снаружи видно не было. Зато были слышны вечные звуки вокзалов: эхо от радиоголосов, крики женщин, лязг колес на стыках рельсов.
      Время в Хабаровске отличается от московского на семь часов. Спать я лег в восемь вечера, а проснулся в три ночи. Чтобы никого не будить, тихо сидел в коридоре. Пил кофе. Молчал.
      В шесть утра я рассчитался за ночлег и вышел в здание вокзала. Вокзал в Хабаровске ничем не отличался от сотен остальных русских вокзалов: сумасшедшие с натянутыми на руки носками, косматые старухи, воры с металлическими зубами, черные от пьянства и грязи проститутки.
      Прислонив костыли к стене, на бетонном полу спали бездомные. Милиционеры с дубинками кокетничали с визгливыми вокзальными девицами. На корточках сидели темнокожие нерусские люди.
      По длинному бетонному туннелю я прошел на перрон. Вернее, никакого перрона не было. Просто ровное место между торчащими из земли рельсами.
      В туннеле было грязно и темно. Указатели лаконично сообщали: справа запад, слева - восток. На обледенелой заплеванной стене в одном месте было приклеено распечатанное на компьютере объявление: за $45 предлагали на десять дней съездить в Китай.
      Еще не рассвело. Голос в динамиках уже объявил посадку на "Экспресс номер 1", но сам поезд пока не подошел. Я стоял и ждал. Холодно было так, что я старался не делать лишних движений. Боялся, как Терминатор-2, развалиться на мелкие ледяные кусочки.
      Потом поезд подошел. Вагоны были покрашены в цвета российского флага. В моем билете указывалось, что ехать мне предстоит в 15-м вагоне. Прицеплен он был сразу за 9-м.
      Проводница в очках спросила:
      - Ко мне?
      Посмотрела билет и еще спросила:
      - А докуда?
      Холод не дал мне подробно рассказать ей, докуда я еду.
      - Погоди. Не влезай еще. Сейчас хунхузы выгрузятся.
      - Кто?
      - Полвагона китайцев. Сейчас вылезут.
      Китайцы были опухшие со сна. Одеты они были не по сезону: в легонькие пальтушки. Перед собой они несли огромные баулы. За китайцами наружу выскочили и просто пассажиры. Они купили себе пива в двухлитровых бутылках и заскочили обратно.
      Я тоже зашел. В вагоне было тепло.
      3
      Транссибирская магистраль Владивосток-Москва внесена в "Книгу рекордов Гиннеса" как самый протяженный беспересадочный железнодорожный маршрут на планете.
      Расстояние в десять с лишним тысяч километров поезд номер 1 преодолевает за семь дней, двадцать часов и двадцать пять минут.
      Первые несколько часов езды в Транссибирском экспрессе я проспал. Вы даже не представляете, как это приятно: после двух недель болтания по самым грязным дырам Северо-Восточной Азии спать в Транссибирском экспрессе.
      Теперь весь смысл заключался в том, чтобы ехать. Спать, просыпаться, есть, смотреть в окно и (как только захочется) опять засыпать. Ничего не решать. Все уже решено в тот момент, когда ты заплатил за билет.
      Соседями по купе были монголоидный мужчина в тренировочных штанах и русская бабушка. Весь день соседи обсуждали разницу в ценах на продукты в различных регионах, Путина, размер пенсий, то, почему западные страны живут хорошо, а мы плохо, и ругали москвичей. Обычные вагонные разговорчики.
      Один раз бабушка рассказала, что еще в 1953-м ровно на этом перегоне поезд, в котором она ехала, сошел с рельсов. Прежде чем пути починили, весь состав двое суток простоял прямо посреди сопок и снега.
      Первую половину дня пассажиры спят. Вторую половину - тоже спят. В окна светит солнце. Чтобы никому не мешать, я сидел в коридоре на откидном стульчике и через окно смотрел на Дальний Восток.
      Сопки. Крошечные поселки. Дети в огромных меховых шапках катаются на коньках по замерзшей луже. Снова сопки. Огромные заснеженные пространства. Вдалеке, на фоне сопок, кто-то едет на мотоцикле с коляской.
      Принято считать, что символ Родины - березка. Но там, где я живу, березы почти не растут. В самом Петербурге растут в основном тополя, а в пригородах - сосны.
      Березы же я встречаю как раз в местах, которые мне совсем не нравятся. Которые никак не являются моей родиной. Например, очень много берез растет вдоль русско-китайской границы.
      Мимо откидного стульчика, на котором я сидел, прошлепала очень самостоятельная рыжая девочка. Годик... может быть, четырнадцать месяцев. Из одежды - только колготки и маечка. На шее - православный крестик.
      Девочка дошлепала до меня, пальчиком потрогала мое лицо и двинулась дальше.
      Родители девочки, очень приличная молодая пара, сидели в соседнем купе. Ехать им предстояло всего несколько часов. Пока что, втиснув между полками деревянный ящик (вместо стола), они с попутчиками-экологами пили водку.
      До меня доносились обрывки их беседы:
      - Мы - экологи. А вы? Отличная у вас девочка! Давайте выпьем?
      - Давайте.
      - Вот сейчас мы здесь едем. А в прошлом году по этим самым рельсам ехал спецпоезд Ким Чен Ира. Я, между прочим, его видел.
      - Неужели? Самого Ким Чен Ира?
      - Ага! Я на вокзале стоял. А этот чудак из вагона вышел рукой помахать. С ним два секьюрити. Один справа, второй слева, а по центру-то я! Понимаешь? Был бы гранатомет, я мог бы его грохнуть, и хрен бы меня поймали!
      4
      В вагоне было тепло. Но стоило выйти в тамбур для курения, как я вспомнил, где нахожусь. По утрам стекло было покрыто трехсантиметровым слоем льда. Я пробовал растопить лед огоньком зажигалки, выглянуть наружу, рассмотреть - что там? Растопить этот лед было невозможно даже автогеном.
      Холодно было так, что ноги замерзали даже сквозь толстые подошвы ботинок. В темпе проглотив никотин, я бежал назад, в теплое купе.
      Накануне вечером я проспал всего час. Проснулся оттого, что едущие за стеной экологи громко включили магнитофон. Может быть, эта фаза их вечеринки подразумевала танцы.
      Я полежал, не открывая глаз. Спать хотелось жутко. Музыка орала так, что вибрировала стена.
      Чтобы отрубиться, я попробовал в уме посчитать, сколько именно денег я уже потратил и сколько осталось. Вместо того чтобы заснуть, расстроился и проснулся окончательно.
      Я слез с верхней полки, натянул брюки и дошел до экологов.
      - Ребята, а вы еще долго планируете веселиться?
      Ребята ответили честно:
      - До утра!
      Я огляделся. Ребята были не просто пьяны. Они были полумертвыми от алкоголя. По моим прикидкам, сидеть им оставалось полчаса. После этого они свалятся на пол и уснут. Пределы возможного есть у любого организма.
      Я решил, что полчаса это ничего. Можно подождать.
      Блин! Я плохо знал сибиряков! Ребята веселились не просто до утра. Их вечеринка продолжалась до обеда следующего дня. На пол падать они не собирались даже после этого.
      5
      Утром мы постояли на станции Архара (населенной, надо думать, архаровцами) и с Дальневосточной выехали на Забайкальскую железную дорогу.
      Местные жители подготовили к нашему приезду столики со своими товарами: пиво, китайская лапша, жаренные куриные ноги. Большие кедровые шишки издалека были неотличимы от ананасов.
      К дверям вагона подбегают барышни. Толстые куртки на меху. Спортивные штаны с полосками. Из-под штанов торчит обувь на шпильке. Барышни торгуют пирожками и связками колбас.
      Пассажиры бродили между столиками без верхней одежды. Одна женщина - в халате и с голыми ногами. Температура вне вагона была ниже -25 °С. Я выкурил сигарету и тоже совершил несколько покупок.
      Цены были смешными. За $1,20 я запасся едой на два дня вперед. Когда продавец отсчитывал мне сдачу, я разглядел, что у него по самую ладонь ампутированы отмороженные пальцы.
      За время стоянки особый железнодорожный сотрудник успевал кувалдой отбить намерзшие под туалетом воду и экскременты. Помимо людей, по платформе бегали грязные мохнатые псы. Они знали: если с поднятой лапой посидеть у дверей вагона или громко подать голос, пассажиры могут кинуть еды.
      Брошенный объедок означал для псов продолжение жизни. Поэтому в горло конкурентам вцеплялись они моментально. Когда им кидали еду (или становилось ясно, что ничего не светит), псы быстро перебегали к соседнему вагону.
      Потом пассажиры попрыгали обратно в тепло. Продавцы завернули пивные бутылки в теплые тряпочки и убрали их в сумки. На таком морозе пиво замерзает и в клочья рвет бутылку уже через десять минут.
      Погрузив товары на санки, аборигены убрели в поселок. До следующего утра бизнеса больше не будет.
      6
      После стоянок на крупных станциях пассажиры брались за еду. Основным блюдом была китайская лапша быстрого приготовления. Такая лапша давно стала русским национальным блюдом.
      В соседнем купе, помимо веселых экологов, ехал молодой китаец. Один раз я спросил у него, нравится ли ему эта лапша?
      - В России китайская лапша плохая. Мяса совсем нет. В Китае вместе с такой лапшей продают два блинчика настоящего мяса. Жирного. Кушать приятно!
      Китаец был совсем молодой. Белый свитер, черные брюки, белые носки, черные ботинки. Черная челка, круглое белое лицо. Сзади из-под брючного ремня у него торчали вязаные рейтузы, надетые под брюки для тепла.
      Китаец был вежливым и покладистым. Когда его соседи-экологи окончательно расходились, он просто отворачивался к стене и накрывал лицо полотенцем.
      С утра в купе с китайцем и экологами подсадили даму. Джентльмены обрели второе дыхание. Сидя в коридоре, я слушал, как они интересуются у попутчицы, чем та будет запивать водку? Минеральной водой?
      Попутчица смущенно улыбалась и говорила, что если можно, то пивом.
      Накануне наш состав полчаса простоял на станции Чернышевск-Забайкальский. За это время проводница успела привести с перрона наряд милиции, а милиционеры составили на экологов рапорт и оштрафовали их на $30.
      Проводница инкриминировала экологам конкурс на самый громкий свист, который проводился у них в купе в полчетвертого утра, и то, что парни всю ночь ходят к ней в купе, чтобы сообщить, что следующий танец - белый. Экологи не отрицали своей вины.
      Когда милиционеры выходили из вагона, я стоял снаружи и курил. Мне было видно, что полученный с дебоширов штраф они по-братски разделили с проводницей: $15 ей, $15 себе.
      Сразу после Чернышевска начались степи. Не ровная поверхность, как в Европейской России, а все те же холмы, но без леса. Сотни голых склонов до самого горизонта. Словно смотришь поверх голов в кинотеатре, а все зрители - лысые.
      7
      Я надеялся обмануть свое тело. Устать, измотать его, сделать так, чтобы хоть одну ночь тело проспало до утра.
      Тело не желало, чтобы его обманывали. К третьему дню езды организм окончательно запутался во временных поясах и перешел на двухразовый режим спанья. Я засыпал в семь вечера, просыпался в два часа ночи, а днем обязательно устраивал себе тихий час.
      Наверное, это возраст. Когда мне было лет двадцать, помню, я летал на Филиппины. Там я акклиматизировался за сутки, а в обратную сторону - за двое. Привыкнуть же к сибирскому времени я не смог даже спустя две недели.
      Недавно по телевизору смотрел ток-шоу с участием знаменитого и очень пожилого актера. Актер жаловался на возраст:
      - В детстве я просыпался, умывался, выбегал на улицу, болтал с друзьями, запускал голубей, бегал на речку, дергал девчонок за косы... каждый день успевал переделать огромное количество важных и интересных вещей.
      - А теперь?
      - А теперь жизнь строится так: Новый год, Новый год, Новый год...
      8
      Просыпаться ночью - неинтересное занятие. Свет не горит во всем составе. Пассажиры спят. Странно, но иногда спали даже веселые экологи.
      За неделю езды единственное, что изменилось в их купе, - вместо осточертевшего допотопного Queen они стали слушать кассету дурной русской поп-музыки.
      Я выбирался в коридор и часами стоял у темного окна. Кроме луны, смотреть в окне было не на что.
      Через приоткрытую дверь мне был виден спящий монголоидный сосед. На теле у него совсем не было волос. Может быть, азиатским мужчинам недостает тестостерона?
      Даже во время сна монгол не снимал носки. Они у него были серые, синтетические. Именно такие, которые начинают жутко пахнуть уже через три минуты ходьбы.
      В коридоре висело расписание прибытия на станции и часы с московским временем. Местное время выставлять бесполезно, потому что меняется оно иногда трижды за сутки.
      В туалете, рядом с купе проводников, я нашел объявление:
      Уважаемые пассажиры!
      Огромная просьба: по большой нужде в этот туалет не какать.
      Стенка не герметичная, и запахи
      идут к нам в служебку.
      В вагоне несли службу две проводницы. Одна работала днем, а вторая ночью. Обе - милые, предупредительные женщины. Ночная, сидя у себя в купе, читала толстую книжку о приключениях Конана-варвара.
      От нечего делать я полночи представлял, как работал бы проводником на таком длинном маршруте. Например, в паре с собственной женой. Решил, что терпения моего хватило бы доехать только отсюда до Москвы, а на обратном пути я, скорее всего, подал бы на развод.
      В полшестого утра поезд встал в поселке Ерофей Павлович. Такое вот странное название, состоящее из имени и отчества покорителя Приморья Хабарова.
      Я вышел из вагона. Проводница громко крикнула:
      - Ссать, что ли? Так ты давай ссы! Отвернусь! Прямо здесь вставай и ссы!
      - Да нет. Я посмотреть. Интересное название.
      Проводница стояла в метре от меня. Но орала так, будто я нахожусь на другом конце платформы.
      - Чего тут интересного-то? Тут даже вокзал на дрова разобрали. Ты лучше греться иди в вагон. А то сейчас внутри будет холоднее, чем на улице.
      Проснувшиеся пассажиры выходили из вагона и ежились. Несколько мужчин отошли чуть в сторону помочиться. Проводница громко кричала им, чтобы следили: то, что из них выливается, может примерзнуть к телу, так и не долетев до земли.
      Я полез обратно в вагон. Через двадцать минут поезд тронулся. Проводница налила мне кофе.
      - А название у Ерофея Павловича действительно интересное. Тут везде интересные. Завтра будем проезжать станцию Яя. Две "я". Во всех энциклопедиях на самом последнем месте стоит. А чуть дальше подряд идут три станции: Зина, Шуба, Зима. Мы их так и называем: "Зина, надевай шубу, скоро зима".
      9
      По утрам я натягивал брюки в одной климатической зоне, а вечером снимал совсем в другой.
      За окном проплывали пихтовые леса, маньчжурские сопки, настоящая тайга, прибайкальские степи и бетонные сибирские города, похожие друг на друга, как близнецы.
      Задолго до самих городов начинались кладбища транспортных средств. От рельсов, по которым мы ехали, и до самых сопок на горизонте - выпотрошенные железные коробки: автобусы, вагоны, легковые автомобили... обгорелые кучи металла.
      Ждать следующий город, следующую остановку пассажиры начинали сразу же, как только мы отъезжали от предыдущей. Они сверялись с расписанием, выглядывали в окно, делали вид, что все еще живы. В поезде, идущем неделю, доходящем с Тихого океана почти до Атлантики, делать больше нечего.
      С тех пор как я сел в вагон, прошло пять дней. За это время я успел: полностью исписать две гелевые авторучки, в клочья изорвать купленные в Хабаровске теплые носки, прочесть пять толстых еженедельных газет (две, правда, не до конца), отломать маленький кусочек коренного зуба, проехать пять тысяч километров, похудеть на дырочку в ремне, по самые глаза зарасти щетиной и выкурить семь пачек "Мальборо" в красной упаковке. А бабушка, едущая подо мной, успела связать два шерстяных носочка.
      Еще я успел много о чем подумать. Например, я много думал о деньгах. Согласитесь: очень приятное занятие - сутками лежать на верхней полке и думать о деньгах.
      Сколько денег нужно человеку для счастья? На самом деле нисколько, потому что счастье не измеряется в деньгах. Банально, но ведь правда!
      Чтобы много заработать, нужно потратить большую часть жизни. То есть теоретически ты можешь оказаться в ситуации, когда в руках у тебя миллион, но тратить его некогда, потому что все - жизнь прожита, пора умирать.
      Ни единому человеку в мире миллион долларов не нужен. Потому что потратить миллион - это за пределами человеческих возможностей. Ну и зачем тогда корячиться в попытках заработать?
      Все хотят больше зарабатывать. И только я хочу меньше тратить. Эффект в обоих случаях один и тот же, но насколько приятнее второй путь!
      Было время и я жил достаточно бедно. Но совершенно не парился по этому поводу. А когда появились деньги, единственное, о чем я смог думать: как бы сделать так, чтобы они никогда не кончались?
      И славы раньше у меня никакой не было. А когда я решил, будто стал знаменитым писателем, то тут же начал бешено ревновать к тем, кто казался мне конкурентом.
      Я спать не мог! Сидел, грыз ногти, злился...
      То есть вы понимаете, да? Это ловушка. Ты отдаешь палец, и эта штука откусывает тебе не руку, а голову.
      Зачем париться из-за того, что ты НИКОГДА не сможешь сохранить? Пришел вечер, когда я просто сел и подумал: а много ли в моей жизни вещей, которые у меня невозможно отнять?
      Насчиталось всего несколько. Зато это ВСЕГДА будет моим. Семья: жена, которую я знаю большую половину жизни, и двое шумных, вечно бегающих детей... Церковь: пусть не очень знакомые, но близкие люди... А главное: Тот, Кто согласился за меня умереть...
      Вот ради таких штук и стоит жить. А остальное - пердула собачья.
      10
      Последнюю ночь пути я, как и все предыдущие ночи, провел на своей верхней полке. Все думы были передуманы. Я просто собирался уснуть. В дверь купе постучали. Местного времени было два часа ночи.
      Я открыл. Снаружи стоял сосед-эколог. Он был налит алкоголем до краев.
      Посмотрев мне в подбородок, он негромко сказал:
      - Командир! Ебтваюмать!
      - Это все?
      - Ебтваюмать!
      - Это я слышал. Это все?
      - Это... ы-ы... Ебтваюмать!
      Я закрыл дверь. Вернулся на полку. Едва я задремал, в дверь постучали снова.
      - Что надо?
      - Ебтваюмать!
      - Что-нибудь кроме этого скажешь?
      - Погоди... Не обижайся... Понимаешь: ебтваюмать!
      Утром за окном показалась Москва. Транссибирский экспресс закончил свой самый длинный на свете рейс.
      Десять
      1
      Отец Войчех, монах-доми
      никанец, служащий в церкви Св. Екатерины на Невском, рассказывал мне, как недавно ездил в Краков на юбилей. Один из краковских доминиканцев отмечал 65 лет священства.
      Я удивился:
      - Шестьдесят пять?
      - Шестьдесят пять. Он стал священником в 1936-м. И с тех пор каждое утро встает, умывается и идет в часовню молиться. Ничего нового: каждый день встает, умывается, идет молиться. Шестьдесят пять лет подряд... Мир несколько раз полностью изменился с тех пор, как он начал ходить в эту часовню... а он и до сих пор туда ходит. Говорят, в том месте, где он молится, в огромных каменных плитах образовалось углубление, протертое человеческими коленями.
      Если подумать над историей жизни этого знакомого отца Войчеха, то многое в Католической церкви станет понятнее. В большой, насчитывающей полтора миллиарда верующих Католической церкви. И в не очень большой католической церкви Св. Екатерины, расположенной на Невском проспекте, в которую хожу я.
      2
      Не знаю как вам, а мне иногда бывает забавно наблюдать, НАСКОЛЬКО окружающие меня люди лишены памяти. Проводя день за бессмысленной болтовней, а вечера у телевизора, мои современники живут так, словно они первое поколение землян... прежнего нет, будущего не будет... они ничего не помнят, потому что им НЕЧЕГО помнить.
      В этом смысле прихожане церкви Св. Екатерины здорово меня удивляют. Вроде бы обычные люди... но - не совсем обычные.
      Кое-кто из приходящих сюда на воскресные мессы бабушек до сих пор помнят, как участвовали в евхаристических процессиях, проходивших до войны. И помнят рассказы своих бабушек. Которые в свою очередь участвовали в точно таких же процессиях... проводившихся тоже до войны... скажем, до какой-нибудь русско-турецкой войны.
      Сегодня в церкви Св. Екатерины служат священники-доминиканцы. А в XVIII столетии здесь служили несколько иезуитов. То столетие для иезуитов складывалось не самым удачным образом. В 1773 году по всему миру орден был запрещен, имущество иезуитов конфисковано, а священникам предложили перейти в иные ордены.
      Знаете, что интересно? Единственные иезуиты, которые не выполнили предписаний, жили у нас, в церкви на Невском проспекте. С той стороны церкви, что выходит к Русскому музею, двести лет назад стоял деревянный домик последнего генерала ордена иезуитов. Как-то во время пожара домик сгорел, а сам генерал задохнулся дымом. Сегодня на этом месте открыт магазинчик по продаже пиратских CD и вечно толпятся панк-девушки в ботинках DrMartens.
      3
      За имуществом в моей церкви следит очень ответственный мужчина по имени Женя. Должность его называется красиво - старший ризничий. Проще говоря, Женя работает церковным завхозом.
      Женя хорошо ко мне относится. Он сам просил называть его просто по имени, и я уже привык так его называть, хотя на самом деле Женя родился в один год с моим отцом и называть бы мне его Евгением плюс отчество, но он возражает.
      Как-то я не рассчитал время и пришел в церковь приблизительно за час до начала вечерней мессы.
      Снаружи была зима. Я просто сидел в церкви и ждал, когда пройдет время. Женя копался в электропроводке. Потом перестал копаться и спросил:
      - Скучно?
      - Да нет.
      - Хочешь посмотреть крипту Понятовского?
      Первые два слова я понимал, а вторую пару нет. Но на всякий случай кивнул:
      - Хочу.
      - Пойдем.
      Женя зашел в служебное помещение, где висел стенд с ключами: "Ризница", "Зал для катехизации", "Библиотека", "Кабинет настоятеля". Над одним ключом висела бирочка: "Крипта Понятовского".
      Он взял ключ со стенда. Мы вышли во двор и обогнули церковь. Церковный двор был покрыт снегом цвета мазута. Мы спустились по небольшой лесенке, и Женя отпер могучую средневековую дверь, ведущую в подвалы храма.
      На самом деле Станиславом-Августом Понятовским звали последнего короля независимой Польши. Русская тиранесса Екатерина Вторая колесовала его страну, но взамен позволила низложенному королю занять место в своей постели. Ходили слухи, что император Павел рожден не от законного Екатерининого мужа, а как раз от Станислава-Августа.
      Понятовский умер в Петербурге. И, как оказалось, был похоронен в подвале моей церкви. Там находится его крипта, в смысле - гробница.
      Я ходил мимо его могилы несколько лет подряд. И даже не подозревал, что под фундаментом церкви расположена чья-то могила. Тем более - могила настоящего короля. А люди, толпами бредущие по Невскому проспекту, не подозревают об этом и до сих пор.
      Подвалы, что расположены под моей церковью, огромны. Помимо короля, здесь похоронен наполеоновский генерал Моро. А столетие назад здесь находилась и гигантская храмовая библиотека, состоявшая из десятков тысяч старинных томов. При Советской власти эти книги были просто выброшены во двор и сгнили от сырости.
      Помещение было низкое, сводчатое, выложенное рыжим кирпичом. Место, где располагалась гробница Понятовского, отгорожено толстой металлической решеткой. На решетке изображен герб польских королей.
      Монарха похоронили в золотой короне, высоких рыцарских перчатках и горностаевой мантии. Через тридцать лет после похорон император Александр Первый зачем-то решил вскрыть гроб своего возможного деда.
      В сопровождении адъютанта и двух дам он ночью прибыл в собор Св. Екатерины. Тогдашний ризничий взял ключ, который теперь хранится у Жени, и царь спустился в церковные подвалы.
      При свете свечей гроб был извлечен из подпола и вскрыт. Как только крышка гроба была приподнята, оттуда вывалилась истлевшая голова в короне и с громким лязгом покатилась по ступеням.
      Обе дамы рухнули в обморок. Мужчины в ужасе упали на колени и начали молиться. Через полчаса царь уехал из церкви и больше никогда не пытался вскрыть гробницу. А потом, я думаю, о ней просто забыли.
      4
      Петербург всегда был самым
      католическим городом страны. В начале ХХ века католиков здесь насчитывалось приблизительно 70 тысяч. Каждый восьмой прохожий на улице.
      Эти люди заботились о своей церкви. Мои современники давно забыли о том, что если они из своего кармана не оплатят ремонт храма, то за них этого не сделает никто. А те люди помнили об этом постоянно.
      Накануне революции дома вокруг церкви составляли своего рода католический городок. Здесь была своя школа. Вернее, даже две - для мальчиков и для девочек. В школах преподавали лучшие профессора города. На органе моей церкви (лучшем органе столицы) играл молодой чиновник Министерства юстиции Петя Чайковский.
      Потом все кончилось. Орган сгорел. Имущество было конфисковано. Последнего настоятеля Св. Екатерины расстреляли на Пасху 1918 года.
      Несколько раз я приходил в огромный церковный двор, гулял по его закоулкам и с тоской рассматривал трескающиеся стены.
      Господи! Сколько всего было! Сколько труда... сколько сил положено на то, чтобы построить все это. Люди отдавали церкви лучшее. Старались. В чем-то себе отказывали... и зачем? Где все это? Что от всего того осталось?
      Только недавно до меня дошло: остался я.
      Ничего не кончилось, потому что есть кому все это продолжать. Те, прежние прихожане, сделали свою часть работы. Я сделаю свою. Потом, когда я умру, придет кто-то еще...
      Это не закончится никогда. Главное, чтобы каждый из нас сделал свою часть работы хорошо.
      5
      В католических церквях всегда много живых цветов. Я давно привык к этому. И все-таки удивился, придя в тот день на службу и увидев, что перед алтарем, перед статуей Девы, по всему храму стоит огромное количество роз.
      Причем не просто роз, а роскошных, длинноногих и большеголовых. Очень дорогих. Не меньше чем на полтысячи долларов. А может быть, и на всю тысячу.
      Я спросил у отца Войчеха, откуда это?
      - Мирей Матье привезла.
      - Певица?
      - Да. После концерта собрала все цветы, которые ей подарили зрители, и привезла сюда. Попросила поставить перед алтарем и статуей Девы Марии.
      - Ничего себе! Все-все цветы?
      - Все. Она сказала, что хочет хоть чем-то отблагодарить Того, Кто дал ей все...
      Прежде чем пройти внутрь любого католического храма в мире, вам нужно будет опустить руку в сосуд со святой водой и перекреститься.
      Прихожане, собирающиеся на вечернюю мессу, делали все как нужно. После того как они осеняли себя крестным знамением, на лбу у них оставались капельки воды. Совсем маленькие.
      В Петербурге сегодня открыто пять католических храмов. Службы проводятся не менее чем на восьми языках. В том числе на корейском - легко ли вам представить церковную службу на корейском языке?
      В отличие от церкви Св. Екатерины, остальные храмы были отремонтированы целиком и быстро. А вот в храме на Невском полностью восстановлена лишь одна часовня.
      Большой парадный вход в храм с Невского до сих пор закрыт. Чтобы попасть на службу, прихожане проходят через двор и маленькую часовню.
      Стены из желтого мрамора. Резные капители колонн. Я вспоминал, что говорил отец Войчех по поводу краковского священника-доминиканца, и соглашался: дело важное... спешить действительно незачем... впереди - вся жизнь... даже больше, чем вся жизнь.
      Народу на вечерней мессе присутствовало совсем немного. Я сосчитал: двадцать три человека. Большинство - женщины. Молодых людей всего несколько. Один - с модной бородкой и в дорогих английских ботинках. Плюс монахини двух конгрегаций: одетые в серое францисканки, родом из Польши и Сирии, сестры-доминиканки из Латинской Америки...
      Человеку, больше привычному к православной службе, трудно поверить, но чин мессы все присутствующие знали наизусть. Встав плечом к плечу, петербургские католики запели древний латинский гимн:
      - Adoramus Te, Christe, bemedicimus Tibi,
      Quia per Crucem Tuam redemisti mundum...
      6
      Потом служба кончилась. Выбравшись из двора, я попал на Невский проспект. Он показался мне странным.
      Мимо церкви брели богатые иностранцы из "Europe-Hotel". Ошалевшие от безденежья бородатые художники пытались втереть им свои мутные полотна. Иностранцы морщились и уходили. Художники возвращались к недопитой водке и недоигранным партиям в шахматы.
      Я задрал голову. Над входом в храм было установлено многометровое, но почти невидное снизу распятие. Распятие поддерживал мраморный ангел. На поперечной перекладине сидел голубь.
      Я опустил голову и зашагал к метро. Больше всего распятие было похоже на надежный гвоздь. Он накрепко... намертво скреплял суетливую землю с низко висящими... со столь недалекими от нас небесами.
      Илья СтогоFF