— Я перевязал рану. Какое-то время на ногу ступать не сможете, но потом заживет. Не чудо ли, что вы уцелели? Больше, чем чудо. Но нужно мне было быть предусмотрительнее.

— Нельзя же все предусмотреть. Мы понимали, что возле Башен засада. Но мы добрались, верно?

— Мы в самой высокой башне — Башне Часов Вечности.

Картер повертел головой и разглядел на стене позади постели циферблат.

— А они идут? Что-то тиканья не слышно.

— Они идут. Они даже тикают, но так медленно, что можно просидеть тут сто дней и ничего не услышать. Они называются Часами Вечности — то ли потому, что улавливают биение Вечности, то ли потому, что по ним можно узнать, сколько осталось до полуночи, когда и самому времени настанет конец. Точно не знаю.

— Надеюсь, справедливо первое, — улыбнулся Картер: часы показывали 11.50. — И долго ли здесь длится минута?

— За все те годы, что я служу в Высоком Доме, прошло всего три секунды. Я перенес вас сюда, потому что здесь вам ничто не грозит. А под часами раны затягиваются быстрее. Почему — никто не знает. Надо, чтобы ваша нога зажила поскорее.

Картер кивнул, но пока не был готов к обдумыванию таких парадоксов. Он обвел комнату взглядом, освоился со странным ассорти предметов меблировки. На небольшом столе, как ни странно, лежала ослепительно белая льняная скатерть.

— Это ты сюда все это натащил? — спросил Картер, взмахнув рукой.

— Потихоньку, понемножку. Я ведь, как заведу часы, потом здесь ночую. А больше сюда никто не ходит. Наверное, только я знаю слово, с помощью которого открывается дверь. Хотите чайку горячего? Поесть? Вам надо поесть. Вот суп и хлеб.

Картер, слушая приятное потрескивание дров в камине, поел супа с хлебом. Нога его была перевязана выше колена и болезненно ныла. Он был ужасно зол на врагов, но, поев, немного успокоился.

— Теперь снова придется искать дорогу — ведь отсюда тоже надо выбраться, — сказал он.

— Да. Враги попытаются задержать нас, а в доме есть и другие часы, которые надо завести. А через тридцать дней мне снова придется вернуться сюда.

— На этот раз мы чудом уцелели. Глис отвоюет дорогу к Башням, как только придет подкрепление из Белого Круга, но мы не знаем, когда это произойдет. Быть может, мне стоило бы произнести Слово Тайных Путей, чтобы найти новый выход, если он существует? В противном случае нам придется ждать прибытия Глиса.

— Он молодец. Как пообещает, так и сделает.

— Это верно, но сам я намерен добиться большего. Я не могу просто так вернуться во Внутренние Покои — без отцовских вещей. Веришь ли ты, что Йормунганд сказал правду? Мой отец в Аркалене?

Енох неожиданно помрачнел.

— Не питайте больших надежд. Десять лет прошло! Что, кроме смерти, могло так задержать его? Не уверен. Но быть может, он попал в плен или его заколдовали. А может быть, у него похитили память. Что же до его меча и плаща, они наверняка до сих пор целы, они-то сработаны из более прочных материалов.

— Что бы ты мне посоветовал, Енох? Могу ли я уйти, когда Дом так во мне нуждается?

— Если судить поверхностно, получается глупость несусветная. Но порой дурацкие поступки как раз и оказываются самыми мудрыми. Всего не предусмотришь. Если сердце подсказывает вам, что надо идти, — идите. Быть может, это вам заповедано.

— А если я ошибаюсь?

— Стало быть, ошибаетесь, как и ваш отец ошибался, и не раз. Но вы подумайте хорошенько: положение у вас плачевное. От вашего решения весь Дом зависит.

— Да. То, какими трагическими могут быть последствия опрометчивых поступков, я понял в тот день, когда пропали Ключи Хозяина. Я больше не желаю совершать ошибок.

— То был тяжкий урок, и вы за него еще не расплатились, но то и дело оглядываться назад и винить себя во всем — это не дело! Это-то вы поняли или нет?

— Пытался! Но одно — понимать, а другое — чтобы это вошло в плоть и кровь.

Раны Картера заживали медленно. Он все время нервничал. Енох возился с механизмом Часов Вечности, старательно смазывал детали, но Картер ему помочь, увы, ничем не мог. Он разыскал книжку Макдональда «Фантазии», но за несколько часов прочел ее от корки до корки, а других книг в комнате не оказалось. В башне над часовой комнатой имелось семь окон. Картер подолгу сидел там на сером стуле с высокой жесткой спинкой и смотрел на слонявшихся по двору анархистов. Дни тянулись нескончаемо, и Картер уже начал подумывать, уж не обманул ли его Енох, пообещав, что раны быстро заживут. Он все с большим нетерпением ждал выздоровления.

Правду он узнал однажды ночью, когда ему не спалось. От часовой комнаты на нижние уровни башни уводила длинная лестница. Нога у Картера хоть и не зажила окончательно, но ходить он мог, вот и решил поупражняться в ходьбе по лестнице, надеясь, что вдобавок после прогулки скорее уснет. Но только он перешагнул порог, как услышал стук. Кто-то барабанил в дверь, выходившую на площадку ниже комнаты. Дверь эта, по идее, уводила в сторону от Башен. Картер медленно спустился по ступеням — быстро идти он не мог — и, заглянув в глазок, увидел лицо древнего старца, казавшееся в лучах свечки, которую тот держал в руке, пепельно-серым. Лицо показалось Картеру злобным, и вообще впечатление у него было такое, что вся фигура старика какая-то зыбкая, расплывчатая. Она словно воск таяла и преображалась на глазах. Не открывая дверь, Картер спросил:

— Кто вы такой? И что вам нужно?

Голос, послышавшийся из-за двери, поражал своей нематериальностью.

— Впустите меня! Впустите! Псы Проклятия! Разверстая Пасть! Лик Страха! Впустите!

Если бы не странная внешность просителя, Картер бы, наверное, не задумываясь, отпер дверь.

— Но зачем вы хотите войти?

— Разве ты не знаешь? Красная Роза в Синем Витраже! Я видел Древнее Море, Море, Которое Не Переплыл Ни Один Смертный! Я был там с ним. Я видел его!

Сердце Картера забилось чаще.

— С кем?

— С твоим отцом! Лордом Андерсоном! Я плавал с ним. Я был за Краем Света. Я могу рассказать все.

Картер не в силах был больше терпеть. Он торопливо отпер дверь, но на нее тут же навалилась страшная тяжесть, и в образовавшуюся щель просунулась жуткая рука — черная, покрытая слизью, похожая на лапу рептилии. Попав в комнату, лапа тут же преобразилась. На запястье возникла морда, и черные глаза хищно уставились на Картера. За тонкими губами блестели острые как иголки зубы. Морда увеличивалась, пасть разрасталась, пальцы обратились в щупальца и потянулись к Картеру.

Он бы погиб из-за своей беспечности, если бы по зловещей лапе не рубанул топор. Чудовище взвыло и убралось за дверь. Отрубленная кисть уползла туда же, словно паук. Картер и Енох дружно навалились на дверь, закрыли и заперли ее.

Часовщик опустил на пол окровавленный топор.

— Что это было? — тяжело дыша, спросил Картер.

— Надо было предупредить вас. Почему я не предупредил? Не хотел напрасно тревожить. На последней неделе эта пакость стучала в дверь каждую ночь. Просто в часовой комнате вы этого стука не слыхали, потому что там — другое время. А это — прислужник Хаоса, подосланный Полицейским.

Они вместе вернулись в часовую комнату. Картер рухнул на кровать.

— Чего он хотел? И почему помогает анархистам?

— Разве Хаос и Порядок — живые существа? Нет. Они — стихии природы. Хозяева Дома должны сохранять равновесие между ними, чтобы всем на свете не завладела энтропия. Как всякую силу, их можно укротить, и анархистам это подвластно. Попав сюда, он мог прикончить нас обоих.

Картер вздохнул.

— Ты мне жизнь спас, и я тебе благодарен, но тебе не следует от меня ничего скрывать. Так ты меня не защитишь.

Впоследствии каждую ночь, вставая с постели, Картер слышал, как голосит за дверью и стучится Хаос. Порой он подражал голосу Еноха, иногда имитировал выговор Чанта, а как-то раз ухитрился изобразить теплый баритон отца. Услышав этот голос, Картер залился слезами и опрометью бросился назад. Он никогда не задерживался у двери надолго — там он словно бы узнавал какие-то тайны, хранить которые было опасно.

Окрепнув, он стал обходить все четыре башни, но ничего нового не увидел. Большинство комнат пустовало. Их как будто ограбили. Если и оставалась какая-то мебель, то ее почти разрушили сырость и время. С потолков крупными хлопьями падала штукатурка.

Миновало несколько дней, прежде чем Картер почувствовал в себе силы произнести Слово Тайных Путей. Слово истощило его до основания, и после этого он улегся в кровать и проспал сутки напролет. Проснувшись, он нашел шесть отдельных выходов в разных башнях. Картер решил обследовать каждый из них по очереди.

В первой вылазке его сопровождал Енох. За отъехавшей в сторону стенной панелью обнаружилось множество комнат, суливших интересные находки, однако ожидания, увы, не оправдались. Все комнаты оказались пусты. Их соединяли между собой небольшие холлы, но дальше никаких дверей не было. Тут можно было бы спрятаться, не более того.

Второй ход уводил по приставной лестнице через люк в комнату на нижнем уровне. Из нее вела куда-то гладкая беломраморная дверь. Картер заглянул в глазок и обнаружил, что дверь выводит в тот самый двор, где засели анархисты. Третий путь выводил, как и первый, в потайные комнаты, не имевшие выхода, а вот четвертый и пятый вели в длинные коридоры, которые, по мнению Еноха, могли увести их от врагов. Но поскольку идти обратно в сопровождении воинов было менее опасно, а также в связи с тем, что Картер еще не поправился окончательно, было решено еще пять дней подождать прибытия командора Глиса и только тогда пуститься в путь вдвоем.

Картеру наиболее интересным показался шестой путь. Спрятанный за фальшивым книжным шкафом в комнате над часовой, он выводил на чердак, где на половицах лежала густая пыль, а стенами служили голые доски. Тут царило запустение, так что Картер не опасался наткнуться на анархистов и решил побродить по чердаку без Еноха. Для того, кто провел детство в одиночестве, слоняясь по всяческим закуткам и заброшенным комнатам, подобная прогулка сулила тепло и чудеса, неведомые тем, кто одиночества не выносит. В дощатые стены были встроены окна, пропускавшие тусклый солнечный свет, с рамами, выкрашенными зеленой краской. Пол застилали выношенные коврики с вышитыми рядками желтыми тюльпанами. Картеру попадалось множество беспорядочно разбросанных дверей — то вдалеке одна от другой, то помногу рядом.

Ближе к вечеру того дня, когда он обнаружил этот потайной ход, он вернулся сюда, решив пройти им до конца, если тот не окажется слишком длинным. Енох ожидал прихода Глиса, и Картер отправился в путешествие один. За окнами лил дождь. Бесконечное ненастье продолжалась, но было тепло, и к Картеру вернулась забытая приподнятость. Откуда взялось это чувство, он не понимал, просто ему нравилось снова шагать и видеть, что не все подвластно анархистам, пускай даже хотя бы вот этот пустынный чердак.

До самого вечера Картер обследовал чердак, заглядывал за двери. Ему не встретился никто, хотя кое-какие следы пребывания людей он заметил: детские игрушки, разбросанные по полу куртки, перчатку, сломанную трость. Невзирая на одиночество, Картер не испытывал страха и разглядывал свои находки, будто сокровища. Он пытался представить себе тех детишек, что устраивали здесь когда-то сражения из деревянных пушек, того старика, что опирался на трость.

Так прошло несколько часов, и Картер почувствовал усталость — она напомнила ему о том, что он еще не так силен, как хотелось бы. Он поискал, где бы передохнуть, и вскоре нашел округлую комнату, вдававшуюся в чердак. Ведущая туда дверь давным-давно сорвалась с петель. В проемы четырех грязных окон виднелось серое небо. В комнате стояла кушетка — пропыленная насквозь, но вполне устойчивая. Картер прилег на нее, чтобы дать отдых натруженной раненой ноге. На чердаке стояла тишина, сумрак успокаивал, навевал дремоту. Картер прикрыл глаза, намереваясь вздремнуть минут пять-десять, но крепко заснул.

Сколько времени прошло — минуты? часы? — он не понял, но очнулся резко, рывком сел. Его охватило предчувствие угрозы. Помимо окон, выходивших на крыши, в комнате имелось еще одно, смотревшее внутрь чердака. Рама потрескалась, ставни были прикрыты. Картер подошел к нему, приоткрыл ставни и отшатнулся: он увидел ту тварь, что просилась в Часовую Башню, — того самого злодея, которого Картер про себя прозвал Старикашкой-Хаосом. Смотреть на него при дневном свете оказалось еще ужаснее. Все его тело было серым, бесформенным, как у восковой куклы. Плечи сгорбленные, волнистые, одна тощая рука длиннее другой. Шагал старик прихрамывая, и в свете тающей свечки его физиономия казалась еще более вытянутой, чем на самом деле. В глубоких впадинах вокруг серых глаз залегли густые синеватые тени. Кисть, отрубленная Енохом, отросла. Старик бормотал что-то неразборчивое и бродил без цели, словно заблудившийся призрак.

Приблизившись к убежищу Картера, старикашка остановился и, как показалось Служителю, заглянул прямо ему в глаза, и от этого дикого взгляда у Картера сердце замерло и похолодело. Он всеми силами сдерживался, чтобы не отшатнуться, не попятиться. Старикашка принюхался, словно охотничий пес.

Но вот отвратительная физиономия отвернулась, и Картер бесшумно отступил в самый тенистый угол комнаты, хотя сильно сомневался, что там будет не виден. Здесь стояла вешалка с заплесневелыми одеждами. Картер скользнул за нее и прижался спиной к стене.

Через просвет между полуистлевшими платьями он видел, как старикашка просунул в дверь отвратительную голову. Он все еще принюхивался и по-волчьи скалился. Он пугал Картера вовсе не своим жутким внешним видом, от него исходило осязаемое ощущение бесконечных пространств, клубящихся газов, бушующих стихий, непостижимых бесконечностей. Его лицо было ликом Пустоты. Картер еще сильнее прижался к стене.

Неожиданно он почувствовал, как его повело вбок от вешалки, успел заметить угол стены, которого раньше не было, и очутился в темноте. После пары страшных мгновений, когда он боялся даже сделать вдох, Картер понял, что повернулась часть стены: он нажал спиной на потайную панель, устроенную так, что при нажатии на нее часть стены поворачивалась вместе с полом, и теперь оказался по другую сторону стены, в темной комнате. Картер осторожно шагнул вперед, обернулся и увидел на стене знакомый голубоватый светящийся прямоугольник — видимо, с той стороны он его просто не заметил. Рядом с прямоугольником располагался глазок, через который можно было заглянуть в оставленную им комнату. Заглянув, он увидел Старикашку-Хаоса. Тот все еще противно скалился. Он подошел к вешалке, за которой прятался Картер, отшвырнул ее в сторону и снова словно глянул Картеру прямо в глаза. Но вот, к превеликому облегчению, мерзкое создание отвернулось, ничего не найдя, и ретировалось из комнаты.

Картер обернулся, чтобы осмотреться и понять, куда попал. Когда глаза привыкли к темноте, он обнаружил, что очутился в длинном коридоре. Из-за угла лился еле заметный свет. Картер, крадучись, пошел в ту сторону, заглянул за угол и, к собственному изумлению, обнаружил четыре узких окна, возле каждого из которых стояло по приставному стулу. На одном из стульев сидела маленькая девочка и негромко всхлипывала.

— Привет, — тихонько проговорил Картер, стараясь не напугать девочку. Она глянула на него из-под спутанных темных кудряшек. Глаза у нее были большие и синие. На вид ей было лет восемь. Она и не подумала убежать: выпрямилась и произнесла голосом чистым и звонким, как хрусталь:

— О, сэр, моя мамочка велела мне далеко не уходить, но я искала Кампаспу и заблудилась.

Невинность и искренность девочки тронули Картера. Он подошел к ней.

— А кто такая Кампаспа?

— Моя кошка. Негодница такая. Из-за нее я так далеко ушла. Вот вернусь домой — накажу ее как следует.

— Одной тебе ходить нельзя. Пожалуй, я бы мог взять тебя с собой в Часовую Башню.

— О нет, сэр, пожалуйста, не надо! — воскликнула девочка. И слезы снова хлынули из ее глаз. — Тогда ведь нам придется пройти через комнаты Горбуна! Мамочка мне никогда не разрешает там ходить!

— Ладно, ладно, — поспешно проговорил Картер. Ему хотелось успокоить девочку. Он понял, что Горбуном она скорее всего называет Хаоса. Он присел на корточки рядом с плачущей девчушкой. Она оказалась необыкновенно красива, личико ее отличалось удивительной симметричностью, какую часто встречаешь на книжных иллюстрациях, а в жизни — крайне редко. Картер спросил у девочки, долго ли она искала кошку и по каким комнатам ходила. Та не помнила ни того, ни другого. В общем, ничего не оставалось, как взять ее за руку и повести по холлу. Надо сказать, девочка подала ему руку с безоглядной доверчивостью. Картер назвал девочке свое имя. Она сказала, что это очень хорошее имя. А ее звали Анна.

— Я когда гулять хожу, обычно кукол с собой беру. Их зовут Гвалчмай и Корениче, — сообщила Анна. — Они бы знали обратную дорогу.

— А ты часто уходишь из дома?

— Ах нет. Мамочка не разрешает. Но если ухожу, куклы идут со мной. Они очень хорошенькие, только вот у Корениче одного глазика нет, потерялся. Но она не виновата. Я, когда маленькая была, ее уронила. Вот придем домой, будем чай пить — ты, я, Гвалчмай и Корениче. И еще мамочку с бабусей позовем. Будет хрустящее печенье. У меня очень хорошенькая скатерть есть и белые тарелочки с красными цветочками.

Они дошагали до развилки, и Картер увидел стройную женщину, плавной походкой спешащую им навстречу.

— Вот моя мамочка! — воскликнула Анна.

Женщина вышла из тени, на нее упал свет, и Картер невольно ахнул — перед ним было создание, отличавшееся совершенной красотой, повторявшей красоту дочери, но то была красота зрелости. Все же мать и дочь были настолько похожи, что их можно было бы счесть двойниками, отличавшимися друг от друга только возрастом. Казалось, увидев Картера, женщина нисколько не удивилась. Голосом, похожим на звон серебряных колокольчиков, она произнесла:

— Меня зовут Анина.

Волосы, глаза и губы у нее были темные, а лицо необычайно бледное. Если бы она сказала Картеру, что она — явившаяся на землю Афродита, он бы ей поверил. Платье на Анине было цвета воронова крыла, в ушах сверкали серьги в виде полумесяцев. Она смотрела на Картера не мигая, а он поймал себя на том, что совершенно неприлично таращится на нее.

— Картер Андерсон, — представился он и учтиво поклонился, чего не делал ни разу с детства. — Она заблудилась, а я ее нашел.

— Случайных встреч не бывает, — заявила Анина. — Если не откажетесь заглянуть к нам, мы окажем вам гостеприимство.

В этот миг Картер осознал, что существует красота великолепная и страшная одновременно. Ему было невыносимо страшно идти рядом с этой женщиной. Она казалась ему святой, в то время как сам он был простым смертным. Никакой логикой этого ощущения нельзя было объяснить, никаким цинизмом — опошлить, и если бы Картер не устыдился собственных чувств, он бы просто-напросто отказался от приглашения и ушел, ошарашенный, назад. Но, сам не понимая, что делает, он ухитрился улыбнуться и с трудом кивнуть.

Анина взяла Анну за другую руку, они втроем прошли по коридору и вскоре оказались перед светло-коричневыми двустворчатыми дверями, медные кольца которых были украшены львиными головами. Анина отперла дверь золотым ключом и пригласила Картера в комнату со стеклянным потолком. На синем небе белели пушистые облака.

— Гроза кончилась, — изумленно проговорил Картер.

— Я не люблю тоску, — отозвалась Анина, словно этим все объяснялось. Она прошла по беломраморному полу и опустилась на кушетку из слоновой кости, а Анна убежала в дальние комнаты. Картер обвел взглядом комнату размером с небольшой зал и целиком обставленную белой мебелью. По четырем углам стояли скульптуры, изображавшие сидящих львов, с лепного потолка свисала люстра. Посередине зала в перламутровом фонтане плескались жемчужные дельфины, по стенам висели белые гобелены с изображениями сражавшихся белых рыцарей.

— Присядьте рядом со мной, — попросила Анина и указала на стоявший рядом с кушеткой стул. Она взяла со столика серебряный колокольчик и позвонила. Появилась горничная, вся в белом — бледная, светловолосая, — и внесла серебряный поднос, на котором стояли серебряные бокалы и чаша с фруктами. Облака на небе застыли, как на картине, солнце согревало Картеру ноги.

— Как славно, что вы разыскали Анну. Старикашка-Хаос бродит поблизости. Он бы ее мог схватить.

— Я видел это чудовище, — кивнул Картер. — Он меня тоже чуть было не застиг врасплох. Жуткое создание.

— Более жуткое, чем вы можете себе представить. Если бы он смог, он бы уничтожил все хорошее, что есть на свете. Мне, которая привыкла окружать себя красотой и истиной, он вечно грозит. Он часто появляется совсем рядом, и мне приходится запирать двери.

Картер пригубил напиток, налитый в серебряный бокал. Это оказался яблочный сок, слаще которого пробовать ему ни разу в жизни не доводилось.

— Какая прелесть! — вырвалось у него.

— За этим залом — висячий сад. Там я выращиваю всевозможные фрукты и ягоды. Это доставляет мне величайшую радость. Я уничтожаю вредные растения и создаю прекрасный пейзаж. Позже мы выйдем туда вдвоем, и я вам покажу все-все.

Фрукты оказались столь же вкусны, как и сок: красные яблоки без единой червоточинки, чудесные бархатистые персики, клубника, сладкая, как поцелуи, виноградные грозди с ягодами величиной в большой палец — зрелые и сочные. На подносе оказалось также блюдо с нарезанным хлебом и сыром. Картер наелся досыта, а Анина лениво отщипнула несколько ягод.

Потом она играла на белой арфе, блестящей, как мрамор, и звуки эхом отлетали от белого пола. Музыка, рожденная пальцами Анины, распространялась по залу и возвращалась изо всех уголков — полнозвучная, чарующая. Она запела — и голос ее был подобен снегу, падающему на склоны холмов, и каждая снежинка поражала совершенством формы и похожестью на остальные. И еще в этом голосе виделась зеленая трава в ухоженном саду, где ровными рядами росли сирень и розы, и каждая нотка была безошибочно верна и сладка, словно молочно-спелое зерно. Картер избегал задерживать на Анине взгляд: ее красота до сих пор пугала его, хотя доброта успокаивала и расслабляла.

На фоне чудесной музыки Картер, убаюканный ее нежностью, почувствовал себя воистину Служителем Высокого Дома, а в самом скором времени — Хозяином, повелителем необъятного царства, способным дерзнуть и попросить руки такой восхитительной женщины.

Анина закончила играть, Картер, не до конца опомнившись, нелепо улыбнулся ей. Ее глаза радостно сверкали, и она принялась рассказывать ему короткие забавные истории. Оказалось, что она не только превосходная музыкантша, но и прекрасная рассказчица. Каждый ее рассказ был подобен мастерски обработанному бриллианту, поворачивавшемуся то одной, то другой гранью. Все в этих рассказах было на месте, все уравновешено, лапидарно — ничего лишнего. Закончился первый рассказ — и Картер от души рассмеялся. Закончился второй — горько вздохнул, а после третьего залился слезами.

— Есть что-нибудь, чего вы не умеете? — спросил он в конце концов.

— Есть, и многое, — отвечала Анина. — Но то, что я умею, я делаю хорошо.

Так они просидели до самого вечера. Поведав Картеру свои истории, Анина попросила его рассказать о себе, и он неожиданно для самого себя выложил ей все-все: о своем чудесном детстве, об отце, о матери, которую едва помнил, о Бриттле, Чанте, Енохе. Он даже признался в краже ключей, поведал о годах изгнания, прожитых в семье приемных родителей, о возвращении в родовое гнездо. Похоже, он позабавил Анину. Она смеялась его шуткам, а над бедами чуть не плакала. А его она поразила тем, что будучи столь превосходной рассказчицей и других слушать умела. А такое мало кому свойственно.

Затем они вышли в висячий сад. Впервые за долгое время Картер ощутил, как солнце согревает его щеки. Он вдыхал ароматы бесчисленных цветов, рассаженных с безупречной аккуратностью. Розовые штамбовые розы красовались на клумбах в виде сердечек, лиловые гиацинты росли ровными квадратами, пионы — овалами, красные розы — рядами. Росли здесь также лобулярии, петунии, ноготки, циннии и множество других цветов. По четырем углам стояли апельсиновые деревца, вдоль изгороди белели гортензии. Даже плющ по забору вился не как попало, а был выстрижен в виде шариков, мордашек клоунов и знаков Зодиака. Анина взяла Картера за руку и повела вдоль невысоких стриженых кустов, показывая каждый утолок сада, огороженный белыми камешками. От ее прикосновения сердце Картера учащенно, взволнованно забилось.

— Наверняка вы не одна тут работаете, — сказал Картер.

— Нет, мне мало кто помогает, — покачала головой Анина. — Потому что я почти никому не доверяю эту работу. Но может быть, вы желали бы помочь?

— Да, с удовольствием. Прямо сейчас?

— За садом нужно ухаживать каждый день. В противном случае он одичает.

Картер думал, что Анина отправится переодеться, но она только натянула белые перчатки, взяла за кустами садовые инструменты, и вскоре они принялись обрабатывать клумбу с барвинками. Поначалу Картер не мог сообразить, чем бы заняться — клумбы имели образцово ухоженный вид, но Анина объяснила ему, каковы ее пожелания, и под ее руководством добился кое-каких успехов. Анина негромко напевала, время от времени умолкая и указывая Картеру на те участки клумбы, что нуждались в обработке. Таким образом незаметно пролетел час.

Во время их трудов в саду появилась Анна, но мешать не стала. Она не играла, как на ее месте стал бы играть ребенок ее возраста, — уселась на маленькую белую табуреточку и наблюдала за взрослыми.

Наконец, когда от изгородей потянулись тени, Картер встал и размял усталые руки и плечи.

— Боюсь, мне пора возвращаться в Часовую Башню.

— Пожалуйста, останься! — воскликнула Анна. — Ты ведь еще не пил чай с моими куклами!

— Мне очень жаль, но я не могу остаться. Енох будет волноваться.

— Тогда, быть может, заглянете к нам завтра? — улыбнувшись, предложила Анина.

— Я бы с удовольствием.

Картер погладил Анну по головке и неохотно удалился. Вышагивая по скучным коридорам, он весело насвистывал. Впервые за много дней у него было так легко, так радостно на душе. Однако приблизившись к потайной двери, он сбавил шаг и умолк, вспомнив про Старикашку-Хаоса. Картер заглянул в глазок. О, ужас! Старик по-прежнему слонялся по комнате — неужели провел здесь весь день? Картер отпрянул от глазка и стал гадать, как же ему быть. Ни о каком возвращении в Часовую Башню и думать было нечего, пока Хаос торчит за стеной, а послать весточку Еноху Картер никак не мог. Картер неохотно вернулся, сжигаемый чувством стыда. Он провел такой приятный день, а Еноху, может быть, грозила опасность. Но все же Картер сомневался, что Енох ночью отправится на чердак. Старый часовщик отличался завидной терпеливостью и мудростью. Он бы не стал рисковать, если бы только не возникло крайней необходимости.

У дверей Картера встретила Анина. Она вовсе не удивилась его возвращению. Когда же он объяснил, что вернулся из-за того, что Хаос не дал ему пройти к Башне, Анина только улыбнулась и сказала:

— Пойдемте со мной, и мы избавим вас от забот.

С этими словами она провела Картера в комнату, просторную, как ее сад, устланную золотистыми коврами. С потолка свисали цепи, а на них висели позолоченные клетки, в которых сидело множество всевозможных птиц — от белых голубей до разноцветных попугаев. Анина открыла клетку, где сидел серый голубок, и он взошел на ее запястье.

— Эти птицы мне повинуются. А этот голубок знает дорогу к Часовой Башне. Мы привяжем записку к его лапке.

— О, это просто чудесно! — обрадовался Картер. — Тогда мне не о чем волноваться. Мне, конечно, и раньше случалось видеть почтовых голубей, но просто изумительно, что этот знает дорогу к башне. Я думал, ее не знает никто, кроме Еноха.

— Я тут живу много лет. А птиц обучить легко. Кто знает, когда вдруг понадобится отправить весточку?

Картер обрадованно написал короткую, торопливую записку:

Анина вынесла голубя в сад и отпустила. Птица описала круг над садом и исчезла за забором. Затем Картеру был подан великолепный обед: жареная куриная грудка в кляре с гренками, с дымящейся пареной белокочанной капустой и запеченными шариками брюссельской, зеленым горошком и кусочками картофельного суфле. Запивал он эти божественные блюда яблочным соком, что казался слаще любого вина.

Спать его уложили на кровать с балдахином в комнате, устланной красным ковром и заставленной массивной мебелью. На каждой стене висели картины, изображавшие симпатичных гномов. Перина была удобная и мягкая, и Картер погрузился в сон с мыслью о том, что готов всю жизнь прожить в этом доме.

Наутро его разбудила Анна. Она встала на цыпочки, чтобы дотянуться до края кровати.

— В сад прилетели желтые птички, — сообщила она. — Хочешь посмотреть?

Картер улыбнулся, кивнул и попросил Анну выйти и подождать, пока он оденется. В окна лился солнечный свет, что показалось Картеру удивительным после стольких дней непрерывного ненастья. Выглянув в окно, он обнаружил, что комната, где он провел ночь, находится на седьмом этаже прямоугольной башни, выстроенной из темно-зеленых камней. Ниже окна располагались постройки пониже, неподалеку виднелась Часовая Башня. От того места, где находился Картер, ее отделяло мощенное булыжником море.

У подножия лестницы Картера ждала Анина. Она взяла его за руку и провела в сад, где на железном столике их ожидал сытнейший завтрак: вареные всмятку яйца, сосиски, бекон, булочки и кофе. Анна сказала правду: в сад прилетела большая стая желтых трясогузок. Они расселись по веткам деревьев и весело щебетали — просто-таки множество солнечных зайчиков с крылышками.

— Они прилетели на рассвете, — сказала Анина. — Мне нравится любоваться их играми.

— Сейчас они не очень-то игривы, — сказал Картер. — Кажется, они готовы уснуть.

Похоже, это замечание несколько не устроило Анину.

— Их игры — это спокойствие Всего Сущего. А больше ничего не требуется.

— Да, пожалуй, нет.

После завтрака они, смакуя, пили чай с корицей и любовались солнцем, поднимающимся над стенами. Когда же солнце стало пригревать жарче, они удалились в дом, и Анина снова устроилась на кушетке из слоновой кости. Одета она была точно так же, как в прошлый день, хотя наряд ее выглядел, словно с иголочки — будто платье ночью выстирали. Новый день не похитил ни грана ее красоты.