Заклятие параноика (сборник)

Меня эта статья просто захватила. Настолько захватила, что я отдала ее Уэрту и попросила передать профессору Мюррею с кафедры математики университета штата Мэн. Я хотела, чтобы эти выкладки проверили. Я была убеждена, что они либо исходят из ошибочных постулатов, либо еще что-нибудь. Уэрт, наверно, решил, что я веду себя глупо – как он говорит: «Офелия вбила себе в голову…» – но он все-таки согласился. Профессор Мюррей проверил выкладки довольно тщательно, и знаешь, что, Хоумер?»

«Нет, миссус».

«Цифры оказались правильными. Все, что автор постулировал, тоже. Еще в 1923 году он доказал, что человек не может пробежать милю быстрее чем за четыре минуты. Он доказал это. Но люди бегают быстрее, и ты знаешь, что это означает?»

«Нет, миссус», – ответил я, хотя уже начинал догадываться.

«Это означает, что ни один рекорд не вечен, – сказала она. – Когда-нибудь – если до тех пор мы не разнесем планету вдребезги – кто-нибудь пробежит милю на Олимпийских играх за две минуты. Это может случиться через сто лет или через тысячу, но обязательно случится. Потому что нет предельных рекордов. Есть ноль, есть бесконечность, есть смерть, но нет ничего предельного».

Она стояла совсем рядом. Чистое, холеное, сияющее лицо. Волосы стянуты назад. Всем своим видом она словно говорила: «Только попробуй не согласиться!» И я, конечно, не мог не согласиться. Потому что думаю примерно так же. Это нечто вроде того, что имеют в виду священники, когда говорят о благодати, разумея изящество и совершенство.

«Так ты хочешь, чтобы я рассказала про мой пока самый рекордный маршрут?» – спросила она.

Я сказал, что хочу, и даже перестал ляпать раствор на стену. Все равно я уже добрался до ванны, и мне остались одни только эти маленькие чертовы уголки. Она глубоко вздохнула и начала говорить быстро-быстро, как тот аукционер в Гейтс-Фолс, когда ему случалось перебрать. Я не помню все точно, но что-то в таком вот духе…

Хоумер Бакланд закрыл на секунду глаза. Руки его лежали на коленях совершенно неподвижно. Потом он поднял веки, и мне вдруг показалось, что он на какой-то миг стал вдруг похож на нее. Клянусь. Семидесятилетний старик стал похож на тридцатичетырехлетнюю женщину, похожую в такой же момент в свое время на двадцатилетнюю студентку, и из того, что он мне сказал, я тоже помню не больше, чем запомнил он, когда говорила Офелия. Не потому, что это было так сложно, а потому, что он меня так поразил своим видом, когда повторял ее слова:

– Нужно выезжать на дорогу номер 97, затем свернуть на Дентон-стрит до дороги к старой городской управе. Так ты объедешь пригороды Касл-Рока, но снова окажешься на дороге номер 97. Через девять миль можно срезать по старой просеке и через полторы мили оказаться на городской дороге номер 6, которая у мельницы выйдет на Биг-Андерсен-роуд. Там есть проезд, который старики называют Медвежьей тропой, и через него можно выехать на 219-й маршрут. А как только ты вылетаешь на другую сторону Пика Пятнистой Птицы, дуешь по Стэн-хаус-роуд и сворачиваешь налево по Булл-Пайн-роуд. Там есть болотистые участки, но их легко проскочить, если хорошо разогнаться по гравию. Оттуда выезжаешь на дорогу номер 106. Она идет прямо через плантации к Олд-Дерри-роуд, и есть еще две или три лесные просеки, по которым можно выскочить на дорогу номер 3 сразу за больницей в Дерри. Оттуда всего четыре мили до дороги номер 2 в Энте, и ты уже в Бангоре.

Она остановилась перевести дух и посмотрела на меня.

«Знаешь, сколько все это получается в милях?»

«Нет, мэм». – Про себя я решил, что больше всего это похоже миль на 190 плюс четыре сломанные рессоры.

«116,4 мили», – сказала она.

Я рассмеялся. Смех у меня вырвался прежде, чем я успел подумать, что следовало бы мне помолчать, если я хочу дослушать историю до конца. Но Хоумер усмехнулся и кивнул.

– Вот-вот. И ты знаешь, Дейв, я ни с кем не люблю спорить. Но ладно, когда врут немного, а тут…

«Ты мне не веришь», – сказала она.

«В это трудно поверить, миссус».

«Пусть раствор отдыхает. Поехали, я тебе покажу. Там, за ванной, завтра доделаешь. Поехали, Хоумер. Уэрту я оставлю записку – он все равно сегодня к вечеру, может быть, не приедет, а своей жене ты можешь позвонить. Мы будем сидеть за обеденным столом в «Лоцман-Гриль» через… – она посмотрела на часы, – два часа сорок пять минут. И если я опоздаю хоть на минуту, я покупаю тебе бутылку ирландского виски. Мой отец был прав. Когда сэкономишь много миль, сэкономишь время, даже если для этого тебе придется пробираться через все лесные болота и канавы. Ну что скажешь?»

Она смотрела на меня своими карими глазами, светящимися, словно две лампы. Какой-то в них горел дьявольский огонь, а в улыбке на ее губах читалась та же самая бесшабашность. И скажу тебе, Дейв, мне очень хотелось поехать. Я бы даже не стал закрывать банку с раствором. Конечно, я не хотел вести эту дьявольскую машину: я бы просто сидел на втором сиденье и смотрел, как садится она. Юбка чуть сползает вверх, и она ее поправляет, а может быть, и нет. Волосы светятся…

Хоумер умолк и вдруг рассмеялся, сухо и саркастически. Этот смех напоминал выстрелы из ружья, заряженного солью.

– Позвонить Меган и сказать: «Ты помнишь Офелию Тодд, ту самую, из-за которой ты настолько извелась от ревности, что не можешь сказать о ней ни одного доброго слова? Так вот, мы с ней собрались рвануть на рекорд до Бангора в том самом ее «мерседесе» цвета «шампань». Ты уж меня к ужину не жди». Позвонить и сказать. Ну было бы дело! Ну было бы…

Он снова рассмеялся, держа руки по-прежнему на коленях, и на этот раз на лице его промелькнуло что-то вроде раздражения. Минуту спустя он взял с перил стакан с минеральной и отпил немного.

– Ты не поехал, – сказал я.

– В тот раз нет.

Он рассмеялся, но теперь смех его стал уже мягче.

– Она, должно быть, заметила что-то в моем лице, потому что вдруг как-то сразу снова стала сама собой. Перестала быть похожей на студентку и превратилась в Офелию Тодд. Потом взглянула в свою записную книжку, словно только что ее заметила, и положила рядом.

«Я бы с удовольствием, миссус, но мне надо закончить здесь, и потом жена готовит к ужину жареное мясо», – сказал я.

«Понимаю, Хоумер. Просто меня немного занесло. Со мной это частенько случается. Уэрт даже говорит, что постоянно. – Затем она вроде как выпрямилась и добавила: – Но предложение остается в силе. Так что я готова в любой момент. Поможешь в случае чего толкнуть машину, если мы где-нибудь застрянем. – Она рассмеялась. – Сэкономишь мне пять долларов».

«Я когда-нибудь вашим предложением воспользуюсь, миссус», – сказал я, и она поняла, что я сказал это серьезно, а не просто из вежливости.

«И прежде чем ты решишь, что сто шестнадцать миль до Бангора – цифра нереальная, возьми карту и проверь, сколько дотуда по прямой».

Я закончил с плиткой и отправился домой есть остатки вчерашнего ужина: никакого жареного мяса жена, разумеется, не готовила, и, я думаю, Офелия Тодд знала это. Когда Меган легла спать, я достал линейку, ручку, карту штата и занялся тем, что мне посоветовала Офелия. Все-таки как-то это меня захватило. Я прочертил прямую линию и подсчитал расстояние с учетом масштаба карты. Признаться, я был здорово удивлен. Потому что, если двигаться из Касл-Рока до Бангора по прямой, как летят птицы в ясный день – когда не нужно объезжать озера, огороженные участки леса, что принадлежат деревообрабатывающим компаниям, болота, когда можно пересекать реки там, где нет мостов, – получается, подумать только, всего семьдесят девять миль плюс-минус какая-то мелочь.

Я даже подпрыгнул на месте.

– Проверь сам, если не веришь, – сказал Хоумер. – Я, пока не убедился, тоже не думал, что штат Мэн так мал.

Хоумер отхлебнул еще минеральной и посмотрел на меня.

– Следующей весной Меган как раз уехала погостить к брату в Нью-Хэмпшир, а мне нужно было идти к дому Тоддов снимать зимние ставни и навешивать сетчатые экраны на окна и двери. Прихожу, а ее маленький «мерседес» уже там: Офелия приехала раньше мужа. Она подходит к дверям и говорит:

«Хоумер! Ты пришел навешивать экраны?»

А я возьми и ляпни:

«Нет, миссус, я пришел узнать, как насчет поездки в Бангор коротким маршрутом».

Она посмотрела на меня как-то невыразительно, и я уже подумал, что она забыла наш разговор. Чувствую, у меня лицо краснеет, знаешь, как вот когда ляпнешь что-нибудь не то. Собрался уже извиняться, но тут она улыбнулась той самой прежней улыбкой.

«Стой здесь, я сбегаю за ключами. И смотри не передумай!»

Через минуту она вернулась с ключами.

«Если мы застрянем, увидишь, где водятся комары размером со стрекозу».

«В Рэнгли, миссус, я видел комаров побольше воробья, – сказал я, – но, думаю, мы оба весим чуть-чуть больше, чем они могут с собой унести».

Она рассмеялась.

«Я тебя предупредила, Хоумер. Поехали!»

«Но если мы не доберемся до места через два часа сорок пять минут, – напомнил я, – вы собирались купить мне бутылку «Айриш Мист».

Водительская дверца была открыта. Офелия еще не успела сесть и одной ногой стояла на земле. Она посмотрела на меня, потом сказала:

«Хоумер, черт побери, это уже старый рекорд. Я нашла дорогу еще короче. Мы будем в Бангоре через два с половиной часа. Забирайся в машину. Едем!»

Хоумер снова замолчал. Руки его лежали на коленях неподвижно, глаза потускнели. Может быть, внутренним взором он опять видел этот двухместный «мерседес» цвета «шампань», стоящий на крутом въезде к участку Тоддов.

– Она остановила машину у дороги и спросила, не передумал ли я.

«Погнали», – сказал я.

Она вдавила педаль газа, и после этого я не очень хорошо помню, что происходило дальше. Прошло немного времени, и я уже просто не мог оторвать глаз от нее. Что-то в ее лице появилось такое странное, Дейв, что-то дикое, свободное, и я даже испугался. Она была невероятно красива, и я буквально влюбился в нее. Кто угодно влюбился бы, любой мужчина и, может быть, даже любая женщина, но все-таки я ее немного боялся, потому что выглядела она так, словно могла убить силой взгляда, если бы глаза ее оторвались от дороги и она вдруг посмотрела бы на тебя, отвечая тем же чувством. На ней были джинсы и старая белая рубашка с закатанными рукавами – я еще подумал, когда пришел: наверно, мол, собиралась красить что-нибудь на террасе, – но спустя какое-то время мне начало казаться, что она окутана в белые одежды, словно богиня из какой-то старой книги.

Хоумер задумался, глядя на озеро, и лицо его потемнело.

– Как та охотница, которая гоняла по небу луну…

– Диана?

– Угу. Только вместо луны у нее была машина. Офелия выглядела для меня именно так, и я клянусь тебе, меня словно молнией поразило – так я в нее влюбился. Но я боялся даже шевельнуться, хотя лет мне было тогда поменьше, чем сейчас. Я бы, наверно, не прикоснулся к ней, будь мне всего двадцать… хотя в шестнадцать лет я бы, наверно, осмелился. И умер бы, посмотри она на меня с тем же чувством во взгляде, что испытывал тогда я.

Она казалась мне той женщиной, что преследует луну по всему небу, перегнувшись через край колесницы… Белые невесомые одежды бьются на ветру серебряной паутиной, и волосы отброшены назад, а на висках видны маленькие темные ямочки… Она гонит лошадей и кричит, не обращая внимания на то, как они дышат: «Быстрее! Быстрее! Быстрее!»

Мы ехали какими-то лесными дорогами, и первые две или три я еще знал, но потом пошли совсем незнакомые. Надо полагать, все эти леса никогда не видели подобного зрелища: кроме грузовиков и снегоходов, туда никто, наверно, и не забирался. Ее маленький «мерседес» гораздо уместнее выглядел бы где-нибудь на бульваре, а не в лесу, где он пулей несся мимо деревьев, разбрызгивая из-под колес грязь, взбираясь на холмы, срываясь в лощины, пронизывая пыльные зеленые полосы прорывающегося сквозь кроны послеполуденного света. Верх машины Офелия откинула назад, и я ощущал запахи леса – старые, удивительные запахи чего-то забытого и нетронутого. Когда мы пролетали по уложенным кем-то в болотистых местах гатям, между бревнами сочилась черная грязь, и Офелия смеялась, как ребенок. Кое-где стволы совсем сгнили, потому что на некоторых из этих дорог люди – кроме Офелии, конечно, – не появлялись лет пять или десять. Мы были там одни, нас никто не видел – только птицы и какие-нибудь, может, звери. Кроме звука нашего мотора, то низко ревущего, то снова высокого, когда Офелия дергала ручку переключения передач, я не слышал ничего. И хотя я знал, что где-то недалеко есть люди – в наши дни уже не осталось совсем глухих мест, – мне начало казаться, будто мы провалились во времени и вокруг действительно никого, как если бы мы остановились и я влез на дерево, но увидел, что во все стороны только лес, лес и лес. А Офелия улыбалась и продолжала гнать машину; волосы ее развевались на ветру, глаза блестели. Мы вылетели на дорогу у Пика Пятнистой Птицы, и я понял, где мы, но она свернула, и сначала мне еще казалось, что я узнаю места, но потом я и думать про это забыл. Мы ехали по каким-то лесным просекам и вдруг выскочили, клянусь, на отличную мощеную дорогу с указателем «Автострада Б». Ты когда-нибудь слышал про дорогу в штате Мэн, которая называется «Автострада Б»?

– Нет, – ответил я. – По названию это что-то британское.

– Угу. И по виду тоже. Над дорогой всюду нависали кроны деревьев, что-то вроде ив. Офелия еще сказала: «Здесь осторожнее, Хоумер. Месяц назад одно из них чуть не выдернуло меня из машины. Веткой так хлестнуло, что остался ожог». Я сначала ее не понял и хотел уже переспросить, но тут заметил, что, хотя ветра и не было, ветви деревьев раскачиваются и пригибаются вниз. Внутри ветвей за зеленью угадывалось что-то черное и мокрое. Я глазам своим не верил, но потом одна из веток сорвала с меня кепку, и я понял, что мне это не снится.

«Эй, – крикнул я, – ну-ка отдай!»

«Поздно теперь, Хоумер, – сказала Офелия, смеясь. – Скоро выскочим на свет. Все в порядке».

Но тут еще одна ветка дернулась вниз, на этот раз с другой стороны, и попыталась ее схватить. Клянусь тебе. Офелия пригнулась, но ветка успела вцепиться ей в волосы и выдрала целый клок.

«У-у-у, больно!» – вскрикнула Офелия, но тут же засмеялась.

Машину чуть повело, когда она пригнулась, и я мельком увидел, что там творится в лесу. Боже правый, Дейв! Там все шевелилось, словно живое. Трава колыхалась, узловатые сросшиеся стволы будто корчили рожи. И я заметил какую-то тварь, сидящую на пне. Очень похожую на древесную лягушку, но только ростом с большого кота.

Потом мы выскочили из полумрака на вершину холма, и она сказала: «Ну как? Впечатляет?», словно мы всего лишь заглянули в «Дом с привидениями» на Фрайбургской ярмарке.

Минут через пять она свернула на еще одну лесную дорогу. Можешь поверить, мне уже лесных дорог было достаточно, но оказалось, что это обычная старая дорога. Спустя полчаса мы подъехали к стоянке у «Лоцман-Гриль» в Бангоре. Офелия ткнула пальцем в одометр и сказала:

«Взгляни, Хоумер».

Прибор показывал 111,6 мили.

«Ну как? Теперь ты поверил в мой короткий маршрут?»

Этот странный безудержный настрой почти оставил ее, и она снова превращалась в Офелию Тодд. Но оставил еще не совсем: она выглядела, как две женщины одновременно… Диана и Офелия. И та часть, которая была Дианой, настолько овладела ею, когда она вела машину по лесным дорогам, что сама Офелия и понятия не имела, по каким местам пролегал этот короткий маршрут. По местам, которых нет ни на одной карте штата Мэн, нет даже на тех топографических планшетах.

«Что ты думаешь о моей короткой дороге, Хоумер?» – снова спросила она.

Тут я, не подумав, ляпнул нечто такое, что в другое время при леди вроде Офелии Тодд сказать бы постеснялся. Она рассмеялась от души, и тогда только до меня дошло: она не заметила по пути ничего необычного. Ни ветку ивы, которая сорвала с меня кепку (хотя это была и не ива вовсе, а вообще неизвестно что), ни указателя «Автострада Б», ни эту мерзкую тварь, похожую на лягушку. Ничего этого она не помнила! Или мне приснилось, что все это было, или ей приснилось, что ничего не было. Точно я знал только, что мы проехали сто одиннадцать миль и оказались в Бангоре. Тут уж сомневаться не приходилось: цифры стояли в окошечке одометра, как говорится, черным по белому.

«Хотела бы я хоть раз вытащить на эту дорогу Уэр-та, – сказала она, – но его из наезженной колеи можно выбить только взрывом, и то, наверно, для этого потребуется баллистическая ракета, потому что он в своей колее и бомбоубежище построил. Ладно, Хоумер, пошли затолкаем внутрь чего-нибудь съедобного».

Обед она мне устроила будь здоров, Дейв, но я почти не мог есть. Я все время думал о том, как мы поедем назад, потому что уже начинало темнеть. Посреди обеда Офелия извинилась и пошла звонить, потом вернулась и спросила меня, не отгоню ли я «мерседес» в Касл-Рок. Сказала, что разговаривала с какой-то женщиной, с которой они состояли в одном школьном комитете, и им что-то там надо обсудить. Сказала, что возьмет машину напрокат, если Уэрт не сможет захватить ее по дороге.

«Ты не сильно боишься возвращаться в темноте?» – спросила она меня и поглядела с этакой знающей улыбкой. Я сразу понял, что она все-таки кое-что помнит. Бог знает, сколько она помнила, но, видимо, достаточно, чтобы понимать, как мало мне хочется ехать ее маршрутом в темноте, да и днем тоже… Хотя по блеску в глазах я догадывался, что ее-то подобная поездка совсем не пугает.

Я сказал, что не боюсь, и к концу обеда настроение у меня улучшилось. Когда мы закончили, уже стемнело. Мы доехали с ней до дома той женщины. Офелия вышла из машины и с тем же самым блеском в глазах спросила:

«Ты уверен, что не хочешь меня подождать, Хоумер? Сегодня я приметила еще пару ответвлений дороги, и, хотя их нет на картах, я думаю, там несколько миль можно срезать».

«Я бы подождал, миссус, но в моем возрасте лучше всего спится в своей постели. Я отгоню машину, и на ней не прибавится ни одной вмятины, хотя, думаю, миль на счетчике набежит побольше, чем у вас».

Она рассмеялась, мягко так, и поцеловала меня. Наверно, это был самый лучший поцелуй за всю мою жизнь, Дейв. Она меня в щеку поцеловала, сдержанно, как целуют замужние женщины, но… Это как зрелый персик или как цветок из тех, что раскрываются ночью, и, когда ее губы коснулись моей щеки, я почувствовал себя… Я даже не знаю точно, как я себя почувствовал, потому что нельзя передать словами все то, что случилось с тобой, когда ты, например, был с молодой девушкой и мир был еще молод… нельзя рассказать, что ты чувствовал… Кажется, я опять говорю вокруг да около, но, думаю, ты меня понимаешь. Эти вещи отпечатываются в памяти красной краской, и сквозь них трудно что-то разобрать.

«Ты очень хороший человек, Хоумер, и я тебя люблю за то, что ты слушал меня и согласился со мной поехать, – сказала она. – Осторожнее на дороге».

Потом она отправилась к той женщине, а я поехал домой.

– Какой дорогой? – спросил я.

– По шоссе, дурная голова. – Хоумер мягко рассмеялся. Я никогда раньше не замечал у него на лице столько маленьких морщинок. Он поглядел на небо и снова заговорил:

– Потом пришло лето, когда она исчезла. Я не часто ее видел… В то лето был пожар, помнишь? Потом бурей повалило много деревьев. В общем, работы хватало. Время от времени я думал о ней, и о том дне, и о том поцелуе, но мне уже начало казаться, что все это случилось во сне. Как один раз, когда мне было лет шестнадцать и я ни о чем не думал, кроме девчонок. Я тогда перепахивал западное поле Джорджа Баскомба, то самое, что у озера, напротив горы, и думал, о чем обычно думают подростки. Потом бороной вывернуло из земли камень, он раскололся, и из него потекла кровь. По крайней мере мне показалось, что из него течет кровь: что-то красное сочилось из трещины прямо на землю. Я никогда никому об этом не рассказывал, кроме матери. Она посоветовала мне помолиться, что я и сделал, но это ничего не прояснило, и спустя какое-то время мне начало казаться, что все это сон. Так иногда бывает. В жизни полно таких вот прорех, Дейв. Ты знаешь?

– Знаю, – сказал я, вспоминая одну ночь, когда я тоже видел нечто подобное. Это случилось в 1959 году. Плохой был год, но мои ребятишки не знали, что это плохой год, и хотели есть, как всегда. На дальнем поле Генри Брюггера я заметил несколько белохвостых оленей и как-то в августе отправился туда, как стемнело, с фонарем. Летом, когда они жирные, можно подстрелить сразу двух: второй обязательно вернется, принюхиваясь, к первому, словно спрашивая: «Что случилось? Неужели уже осень?», и подстрелить его при этом не труднее, чем сбить кеглю. Мяса будет достаточно, чтобы ребятишкам хватило недель на шесть, а остатки можно закопать. Охотникам в ноябре этих двух оленей, конечно, уже не видать, но детям тоже нужно есть. Как сказал тот, из Массачусетса, он бы хотел позволить себе жить тут круглый год, и в ответ я могу сказать только, что за эту привилегию иногда приходится расплачиваться, когда стемнеет. Короче, в тот раз я увидел, что в небе светится что-то большое и оранжевое. Оно опускалось все ниже и ниже, а я стоял и смотрел: челюсть у меня отвисла аж до груди. Потом эта штука плюхнулась в озеро, и, наверно, на целую минуту все озеро залило странным фиолетово-оранжевым сиянием, которое, казалось, поднималось лучами до самого неба. Никто мне об этом не рассказывал, и я тоже никому не говорил, отчасти потому, что боялся насмешек, но еще и потому, что кто-нибудь мог спросить, какого черта я делал ночью на чужом поле. А после, как и в случае с Хоумером, мне начало казаться, что это сон, но никакого такого глубокого смысла я в нем не видел. Как лунный свет: проку от него в хозяйстве никакого, а значит, и нечего волноваться. День все равно наступит.

– В жизни полно таких вот прорех, – повторил Хоумер, выпрямляясь, и вид у него стал какой-то немного ненормальный. – Прямо на пути. Не слева, не справа, где ты замечаешь что-то периферийным зрением и можешь сказать: «Померещилось». Нет. Прямо на пути, и ты их обходишь, словно яму на дороге, где можно сломать ось. А потом про это забываешь. Или вот когда пашешь… Можно распахать какую-нибудь каверну. Но если это трещина в земле, где кроется, словно в пещере, тьма, ты сам себе говоришь: «Сворачивай, старик. Не трогай это дело. Вот здесь слева в самый раз будет обойти». Потому что тебе ни пещеры не нужны, ни всякие там научные восторги, тебе просто нужно пахать. Но прорех таких в жизни полно…

После он долго молчал, и я его не дергал. Не хотелось. Спустя какое-то время он заговорил сам:

– Она исчезла в августе. В то лето я ее первый раз увидел в начале июля, и выглядела она тогда… – Хоумер повернулся ко мне и, выделяя каждое слово, произнес: – Дейв Оуэнс, она выглядела просто бесподобно! Чувствовалась в ней какая-то стремительность, необузданность. Все эти маленькие морщинки вокруг глаз, что я начал уже замечать, куда-то пропали. Уэрт Тодд уехал на какую-то конференцию в Бостон или еще что. Она вышла на балкон – я по пояс голый работал неподалеку – и сказала:

«Хоумер, ты ни за что мне не поверишь».

«Не поверю, миссус, но постараюсь», – ответил я.

«Я нашла две новые дороги и в последний раз добралась до Бангора, проехав всего шестьдесят семь миль».

Я вспомнил, что она говорила мне раньше, и сказал:

«Это невозможно, миссус. Прошу прощения, но я сам измерял расстояние по карте. До Бангора по прямой семьдесят девять миль».

Она рассмеялась и стала еще лучше. Словно богиня в лучах солнца… Знаешь, как в книжке, где только зеленые холмы с фонтанами и все очень хорошо.

«Верно. А еще невозможно пробежать милю меньше чем за четыре минуты. Это было доказано математически».

«Тут разные вещи».

«Это одно и то же, – сказала она. – Сложи карту и посмотри, сколько получится миль, Хоумер. Сложишь поменьше, получится немножко меньше, чем по прямой; сложишь сильно, будет намного меньше».

Мне вспомнилась тогда наша поездка, но вспомнилась так, как, бывает, вспоминаются сны.

«Миссус, вы можете сложить карту, потому что она из бумаги, но нельзя сложить землю. Или по крайней мере не стоит пробовать. Не стоит в это дело лезть».

«Ну нет уж, – сказала она. – Это дело я ни за что не оставлю, потому что здесь что-то есть, потому что это мое».

Три недели спустя – примерно за пару недель до того, как Офелия исчезла, – она позвонила мне из Бангора.

«Уэрт отправился в Нью-Йорк, а я скоро буду в Касл-Роке, – сказала она. – Я куда-то подевала ключи, Хоумер. Открой, пожалуйста, к моему приезду дверь, а то я не попаду в дом».

Позвонила она часов в восемь, как раз уже начинало темнеть. Я перед выходом съел сандвич с пивом, потратил на это минут двадцать. Потом поехал. Короче, минут через сорок пять оказался на месте, но, подъезжая, увидел, что в окне продуктовой кладовки горит свет. Я точно помнил, что в последний раз все выключал, и так засмотрелся на это светлое окно, что чуть не врезался в ее «мерседес». Он стоял немного боком, как, бывает, ставят машину пьяные, и весь до стекол был заляпан грязью. А вместе с грязью на машину налипло, как мне сначала показалось, что-то похожее на водоросли, но потом я увидел, как эта дрянь шевелится. Я остановился рядом и выбрался из машины. Конечно, это были не водоросли, а какие-то лесные растения, но они действительно шевелились, медленно так, лениво, словно умирали. Я коснулся одного отростка, и он тут же попытался обвить мою руку. Мерзкое ощущение. Я отдернул руку, вытер о штаны и обошел машину спереди. Выглядела она так, словно ее миль девяносто гнали по болоту. Устало выглядела, я бы сказал. На ветровом стекле налипло множество всяких насекомых, но я за всю свою жизнь не видел ничего подобного. Например, мотылек размером с воробья: он все еще подергивал крыльями, но уже еле-еле. Потом еще твари, похожие на комаров, но я разглядел, что у них настоящие большие глаза, и мне даже показалось, что они меня замечают. Я слышал, как, умирая и стараясь за что-нибудь зацепиться, скребутся эти самые растения. У меня в голове только и вертелось: «Где она, черт побери, побывала? И как она добралась сюда меньше чем за три четверти часа?» Потом я увидел еще кое-что. На радиаторной решетке повисло какое-то наполовину раздавленное животное, прямо под эмблемой «мерседеса». Видел – круг, а внутри такая штука вроде звезды? Обычно животные, что погибают на дорогах, остаются под машиной, потому что, когда их сбивают, они прижимаются к земле, надеясь, что машина проедет над ними и ничего с ними не случится. Но иногда, бывает, какой-нибудь зверь вдруг прыгает не в сторону, а прямо на машину, словно для того, чтобы хоть раз, но успеть вцепиться зубами в эту чертову громадину, которая собирается его убить. Я сам такое видел. И вот эта тварь, видимо, сделала то же самое. Вида она была такого жуткого, что вполне бы, наверно, прыгнула и на танк, и выглядела как помесь сурка с горностаем, но там еще всякой всячины добавилось, и я даже не хотел на нее смотреть. Буквально глаза болели, Дейв, с души воротило. Шкура вся выпачкана в крови, когти торчат, как у кошки, только длиннее. Большие желтоватые глаза, уже помутневшие. И зубы. Длинные тонкие иглы, почти как штопальные. Зубами тварь впилась в решетку: именно поэтому она еще и держалась, потому что повисла, вцепившись зубами. Я только взглянул на нее и понял, что в ней полно яду, как у гремучей змеи. Эта тварь прыгнула, когда увидела, что ее вот-вот задавят, и хотела убить своим ядом машину. И будь я проклят, если я собирался снимать ее с радиатора, потому что у меня все руки были в порезах от сена: если бы хоть капля этого яда попала в порез, я бы тут же отдал концы.

Потом я подошел к водительской дверце и открыл ее. Внутри вспыхнул свет, и я взглянул на одометр, который Офелия специально поставила для таких вот поездок. Он показывал 31,6 мили.

Я довольно долго смотрел на эти цифры, потом пошел к двери позади дома. Офелия взломала экран и выбила стекло около замка, чтобы открыть дверь. Там же я нашел и записку: «Дорогой Хоумер, я добралась раньше, чем рассчитывала. Нашла новую короткую дорогу. Бесподобно! Тебя еще не было, и я забралась в дом, как грабительница. Уэрт приезжает послезавтра. Успеешь ли ты починить экран и перестеклить дверь? Я на тебя рассчитываю. Уэрта подобные вещи всегда беспокоят. Если я не выйду поздороваться, значит, я уснула. Я здорово устала с дороги, но зато времени потратила всего ничего. Офелия».

Устала! Я еще раз взглянул на это страшилище, что висело на радиаторе, и подумал: «Да уж, тут устанешь… Боже правый!»

Хоумер замолчал и взволнованно щелкнул пальцами.

– После этого случая я ее видел только один раз. Примерно через неделю. Уэрт уже приехал, но он тогда ушел плавать на озеро. Плавал туда-обратно, туда-обратно, словно пилил дрова или подписывал бумаги. Скорее подписывал бумаги.

«Миссус, – сказал я ей, – это, конечно, не мое дело, но вам следует все это оставить. В тот вечер, когда вы разбили стекло в двери, я видел какую-то тварь, повисшую на радиаторе…»

«А, сурка? Я его убрала».

«Боже! Надеюсь, вы действовали осторожно?»

«Я надела садовые перчатки Уэрта, – сказала она. – Ничего особенного, Хоумер, просто сурок-переросток, немного ядовитый».

«Но, миссус, там, где водятся сурки, бывают и медведи. И если сурки на этой короткой дороге выглядят вот так, то что будет, когда вам встретится медведь?»

Она посмотрела на меня, и я сначала увидел в ней ту, другую женщину, Диану.

«Если там, на этих дорогах, все по-другому, то я тоже, может быть, стала другой. Взгляни».

Волосы ее были собраны сзади в пучок и заколоты похожей на бабочку булавкой со шпилькой. Она убрала заколку и распустила их. Такие волосы любого мужчину, наверно, могут заставить задуматься о том, как они выглядят, рассыпанные на подушке.

«У меня уже начала появляться седина, Хоумер. Но сейчас ты видишь хоть один седой волос?» – спросила она и расправила волосы пальцами, чтобы на них падал солнечный свет.

«Нет, мэм», – ответил я.

Она посмотрела на меня смеющимися глазами и сказала:

«Твоя жена – хорошая женщина, Хоумер Бакланд, но мы встречались в магазине и на почте, и я видела, как она смотрит на мою прическу.