Дэнни Торранс - Доктор Сон

Нет. Цена оказалась непомерно высокой.

15

Он сидел на стуле в своей комнате, читая роман Джона Сэнфорда при свете единственной лампы, пока колокола городских церквей не пробили семь утра. Затем он обул новые (по крайней мере для него самого) башмаки, надел шерстяную куртку и вышел в мир, который за ночь изменился и смягчил свой нрав. Все острые углы сгладились. Снег по-прежнему шел, но теперь падал невесомыми хлопьями.

Мне надо убираться отсюда. Возвращаться во Флориду. Пошел он на хрен, этот Нью-Гэмпшир, где снег валит, наверное, даже на Четвертое июля в честь праздничка.

Ему ответил голос Холлорана, добрый, каким его запомнил маленький Дэнни, но под мягкостью крылась сталь: Пора остановиться сейчас, мой милый, или ты уже не остановишься никогда.

– Да пошел ты… Несносный старик, – пробормотал Дэн.

Он сразу отправился в «Ред эпл», потому что магазины, где торговали крепким алкоголем, открывались только через час. Медленно бродил туда-сюда между холодильниками с вином и пивом, размышляя, пока не решил наконец, что если уж напиваться, то быстро и мерзко. Взял две бутылки «Тандерберд» (восемнадцать градусов, сгодится, раз уж виски пока не достать) и пошел к кассе, но вдруг остановился.

Повремени еще денек. Дай себе последний шанс.

Что ж, он вполне мог это сделать, но только зачем? Чтобы снова проснуться в одной постели с Томми? С Томми, у которого череп продавлен внутрь? Или в следующий раз это будет Дини, пролежавшая в ванне два дня, пока домовладелец не устал стучать в дверь и не воспользовался своим ключом? Он не мог ничего знать наверняка, и будь с ним сейчас Эмиль Кеммер, старик бы с этим согласился, но тем не менее Дэн знал. Он знал все. Так чего ждать?

Быть может, эта твоя сверхчувствительность скоро пройдет? Вдруг это нечто вроде экстрасенсорной белой горячки, и если ты потерпишь еще немного…

Но время менялось. Это прекрасно понимали алкаши и законченные наркоманы. Когда ты не мог спать, когда боялся лишний раз оглянуться, опасаясь того, что можешь увидеть, время удлинялось и отращивало себе острые зубы.

– Вам помочь? – спросил продавец, и Дэн понял,

(проклятое сияние, проклятая хреновина)

что своим видом нервирует его. И не без причины. Всклокоченные волосы, темные круги под глазами и дерганые, неуверенные движения. Он, вероятно, походил сейчас на любителя метамфетамина, который никак не мог решиться достать свой верный револьвер и потребовать выложить на стойку все, что есть в кассе.

– Нет, спасибо, – ответил Дэн. – До меня только что дошло, что я забыл дома бумажник.

Он вернул зеленые бутылки в холодильник. Когда закрывал дверцу, они мягко сказали ему как старому приятелю: «До скорого, Дэнни».

16

Билли Фриман дожидался его, закутанный до бровей. Билли протянул Дэну старомодную лыжную шапочку с вышитой спереди надписью «Эннистон сайклонс».

– Кто такие эти чертовы «Эннистон сайклонс»? – спросил Дэн.

– Эннистон – городок в двадцати милях отсюда. Когда дело доходит до футбола, баскетбола или бейсбола, это наши самые заклятые противники. Если кто-нибудь увидит на тебе эту шапку, ты рискуешь получить снежком по башке, но другой у меня нет.

Дэн напялил шапку на голову.

– Тогда вперед, «Сайклонс»! К победе!

– Правильно. И пошли к дьяволу все, кто против нас. – Билли оглядел его. – Ты как? В норме?

– Плохо спал этой ночью.

– Это понятно. Ветер поднялся бешеный, верно? Завывал, как моя бывшая, когда я предлагал заняться любовью в понедельник. Работать-то готов?

– Как всегда.

– Вот и хорошо. Давай за дело. У нас сегодня хлопот полон рот.

17

Хлопот действительно хватало, но уже к полудню показалось солнце и температура снова перевалила за пятьдесят градусов[7]. Снег быстро таял, и по всему Игрушечному городку зажурчали десятки ручейков. Настроение Дэна поднималось вместе со столбиком термометра, и он даже поймал себя на том, что поет («Эй, юнец! Я тоже был когда-то молод!»), разъезжая на снегоочистителе по двору небольшого универмага, примыкавшего к Общественному центру. Над головой легкий бриз, не сравнимый по силе с ночным бураном, трепал транспарант: «НЕВЕРОЯТНАЯ ВЕСЕННЯЯ РАСПРОДАЖА! ВСЕ ПО ИГРУШЕЧНЫМ ЦЕНАМ!»

И никаких видений.

Когда рабочий день закончился, он пригласил Билли в ресторан «Вагончик Чака» и заказал бифштексы. Билли заявил, что тогда с него пиво, но Дэн покачал головой:

– Я не прикасаюсь к алкоголю. Если начну, не смогу остановиться.

– Тебе стоит поговорить на эту тему с Кингсли, – сказал Билл. – Он пережил развод с пойлом лет пятнадцать назад. С ним давно все в порядке. Вот только дочка до сих пор знать его не хочет.

Поэтому они пили кофе. Много кофе.

Дэн вернулся в свою комнату на Элиот-стрит усталый, но сытый и довольный, что сумел остаться трезвым. Телевизора у него не было, зато оставался изрядный кусок романа, и на пару часов он погрузился в чтение. Все это время он прислушивался, не поднимется ли ветер, но стояла тишина. Ему даже подумалось, что вчерашний налет стал последним отголоском ушедшей зимы. Дэн не возражал. Около десяти он лег и заснул почти мгновенно. Утреннее посещение «Ред эпл» почти забылось, словно привиделось в лихорадке, которая теперь прошла.

18

Он проснулся посреди ночи, но не от новых криков ветра, а потому что хотел ссать, как скаковая лошадь. Поднялся, прошлепал босыми ногами до ванной и включил свет, нажав кнопку рядом с дверью.

В ванне стоял цилиндр, до краев наполненный кровью.

– Нет, не может быть, – сказал Дэн. – Я просто все еще сплю.

Наверное, снова двойное сновидение. Или тройное. Даже четверное. Он утаил кое-что от Эмиля Кеммера: свои опасения, что однажды окончательно заплутает в лабиринте фантомной ночной жизни и уже не сможет вернуться.

Все, что в мире зримо мне или мнится, – сон во сне.

Но только это была реальность. Цилиндр был настоящим. Никто больше не видел его, но это ничего не меняло. Шляпа была частью действительности. Она существовала где-то в этом мире. Он знал это.

Краем глаза он заметил надпись на зеркале над раковиной. Сделанную губной помадой.

Я не должен смотреть туда.

Но поздно. Его голова уже поворачивалась в ту сторону; он даже мог слышать, как сухожилия шеи скрипят, словно несмазанные дверные петли. И какая, собственно, разница? Он и так знал, что там такое. Миссис Масси больше не было, Хораса Дервента больше не было. Оба сидели взаперти в стальных ящиках на задворках его сознания, но «Оверлук» с ним еще не закончил. И потому на зеркале, кровью, а не помадой, было выведено слово:

РОМ

А в раковине лежала пропитанная кровью футболка «Атланта брейвз».

Это не прекратится никогда, подумал Дэнни. «Оверлук» сгорел, а его самые жуткие обитатели отправились под замок, но я не могу запереть в железный ящик сияние, потому что оно не просто внутри меня. Оно и есть я. Без выпивки, которая хотя бы притупляет его, эти видения будут продолжаться бесконечно, пока я не лишусь рассудка.

Он мог видеть в зеркале свое лицо со словом РОМ на переднем плане, как будто напечатанным поперек лба. Как клеймо. Это ему не снилось. В раковине лежала футболка убитого ребенка, а в ванне стоял цилиндр, наполненный кровью. Безумие подступало вплотную. Он мог видеть его приближение в собственных выпученных глазах.

А затем лучом фонарика во мраке прорезался голос Холлорана: Сынок, ты можешь видеть разные вещи, но они подобны страшным картинкам в книжке. Ты не был беспомощен в «Оверлуке», будучи совсем малышом, и ты не беспомощен сейчас. Далеко не беспомощен. Закрой глаза, и когда ты их вновь откроешь, вся эта гадость исчезнет.

Дэн зажмурился и немного подождал. Пытался считать секунды, но на четырнадцати сбился из-за царившего в голове хаоса. Он был почти готов почувствовать, как руки – вероятно, руки хозяина цилиндра – смыкаются у него шее. Но продолжал стоять неподвижно. Бежать было некуда.

Потом, мобилизовав всю свою отвагу, Дэн открыл глаза. Ванна оказалась пуста. В раковине тоже ничего не лежало. И на зеркале он не увидел ни буквы.

Но это вернется. В следующий раз, вероятно, появится ее обувь – те самые сандалии на пробковой подошве. Или я увижу в ванне ее саму. А почему бы и нет? Так я впервые увидел миссис Масси, а они умерли одинаково. Разница лишь в том, что я не крал у миссис Масси деньги и не сбегал из ее квартиры.

– Я выждал день, – сообщил он пустой комнате. – Я сделал что мог.

Да, день выдался хлопотный, но хороший – это он готов был признать. Дни вообще не представляли проблемы. А вот ночи…

Его сознание было школьной доской. Алкоголь – мокрой тряпкой.

19

Дэн пролежал без сна до шести. Потом оделся и уже знакомым путем дошел до «Ред эпл». На этот раз он не колебался, только вместо двух бутылок «Тандерберд» достал три. Как там говорят? Если берешься за дело, берись основательно или не начинай вообще. Продавец уложил бутылки в пакет, не проронив ни слова. Он привык к таким вот ранним любителям поддать. Дэн отправился к общественному центру, сел на лавочку в Игрушечном городке, достал из пакета одну бутылку и стал разглядывать ее, как Гамлет – череп Йорика. Сквозь зеленое стекло жидкость внутри больше напоминала крысиную отраву, чем вино.

– Как будто это плохо, – сказал Дэн и повернул крышку.

Теперь вдруг заговорила его мама, Уэнди Торранс, которая докурилась до смерти. Если самоубийство было единственным выходом, ты по крайней мере мог выбрать способ.

Так вот, значит, к чему все пришло, Дэнни? И зачем тогда было так долго мучить себя?

Он открутил пробку. Потом снова завернул. Снова открутил и на этот раз снял. От вина несло кислятиной, музыкальными автоматами и грязью дешевых баров с бессмысленными ссорами и драками на стоянках. В конце концов, вся жизнь состояла из таких же глупостей, как эти драки. Мир не был огромным хосписом под открытым небом, мир представлял собой один сплошной отель «Оверлук», где вечеринка никогда не заканчивалась. Где мертвецы оставались вечно живыми. Он поднес горлышко бутылки к губам.

И ради этого мы так отчаянно боролись – чтобы выбраться из того проклятого отеля, Дэнни? Стоило ли тогда так страдать, пытаясь построить для себя новую жизнь?

В ее голосе не слышалось ни нотки упрека. Только грусть.

Дэнни снова закрутил пробку. Потом открутил. Закрутил. Открутил.

Он подумал: Если выпью, «Оверлук» победит. Он одержит верх, хоть и сгорел дотла после взрыва бойлера. Но если не выпью, сойду с ума.

Еще он подумал: Все, что в мире зримо мне или мнится, – сон во сне.

Дэн так и продолжал крутить пробку, когда его нашел Билли Фриман, поднявшийся в то утро раньше обычного с тревожным предчувствием.

– Ты собираешься пить, Дэн, или будешь и дальше дрочить ее?

– Наверное, все-таки выпью. Я просто не знаю, что еще делать.

Пришлось Билли подсказать ему что.

20

Нельзя сказать, чтобы Кейси Кингсли был очень удивлен, увидев нового работника сидящим у двери своего кабинета, когда приехал на работу в четверть девятого утра. Не стала для него сюрпризом и бутылка в руках Торранса, пробку которой он то откручивал, то снова плотно затягивал. Взгляд у Кейси был наметанный, и он с самого начала понял, что этот человек из тех, кто за тысячу ярдов чует магазин спиртного.

Конечно, Билли Фриман не обладал сиянием, хотя бы отчасти сравнимым с даром самого Дэна, но и его способностей в данном случае оказалось достаточно. В первый же день, когда Дэн уже направился в сторону здания муниципального совета, Билли позвонил Кингсли с аппарата в сарае для оборудования. Тут один парень ищет работу, сказал Билл. С рекомендациями у него слабовато, но Билл думает, что он подойдет им как помощник до Дня поминовения. Кингсли, который по опыту знал, что интуиции Билли можно полностью доверять, сразу с ним согласился. Да я и сам подумывал нанять тебе помощника, сказал он.

Реакция Билли оказалась странной, однако он и сам был странным. К примеру, пару лет назад вызвал «скорую помощь» за пять минут до того, как маленький мальчик упал с качелей и разбил голову.

Мы нужны ему больше, чем он нам, вот что ответил Билли.

И вот Дэн сидел, чуть склонившись вперед и сгорбившись, будто уже ехал в очередном междугородном автобусе или пристроился за стойкой бара, а запах вина ударил в нос Кингсли еще в самом начале коридора. Будучи подлинным знатоком, он с легкостью различал подобные сорта спиртного. Сейчас несло «Тандерберд», как в старой кабацкой песне: Мозг пробьет «Тандерберд»! Цена – пустяк, четвертак! Но когда молодой человек поднял глаза, Кингсли заметил, что его взгляд не замутнен ничем, кроме отчаяния.

– Меня прислал Билли.

Кингсли промолчал. Он видел, что парню нужно собраться, что-то в себе преодолеть. Это читалось не только в его глазах, но и в опущенных уголках губ, а главное, в том, как он держал бутылку. Он и любил ее, и ненавидел, и нуждался в ней.

И настал момент, когда Дэн произнес фразу, от которой бежал всю свою сознательную жизнь:

– Мне нужна помощь.

Он провел ладонью по глазам. Воспользовавшись моментом, Кингсли наклонился и схватил бутылку. Дэн мгновение сопротивлялся, а потом выпустил ее из пальцев.

– Ты болен и очень устал, – сказал Кингсли. – По крайней мере это я вижу сразу. Вопрос в том, надоело ли тебе быть больным и усталым.

Дэн поднял на него глаза и сглотнул. После секундной внутренней борьбы признался:

– Вы даже себе не представляете, насколько надоело.

– Быть может, и представляю. – Кингсли выудил из просторного кармана своих необъятных брюк огромную связку ключей. Открыв одним из них дверь с надписью «КОММУНАЛЬНОЕ ХОЗЯЙСТВО ГОРОДА ФРЕЙЗЕР», нанесенной на матовое стекло, он сказал: – Заходи. Давай об этом поговорим.

Глава 2

Плохие числа

1

Престарелая поэтесса с итальянским именем и стопроцентно американской фамилией сидела, держа на коленях свою спящую правнучку, и смотрела видеозапись, сделанную мужем ее внучки в родильном отделении больницы тремя неделями ранее. Любительский фильм начинался словами «АБРА ВХОДИТ В НАШ МИР!». Изображение дергалось, и Дэвид избегал излишне откровенных медицинских деталей (слава Богу!), но Кончетта Рейнолдс увидела прилипшие ко лбу Люсии пропитанные потом волосы, услышала ее крик: А я что делаю? – когда одна из медсестер начала уговаривать ее тужиться, заметила несколько капелек крови на простыне – не много, но достаточно для, как бы выразилась собственная бабушка Четты, «хорошего зрелища». Не по-английски, конечно.

Камера рванулась, чтобы показать наконец появившегося младенца, и у Кончетты побежали мурашки по рукам и по спине, когда Люси закричала: У нее нет лица!

Дэвид, сидевший сейчас рядом с Люси, захихикал. Потому что лицо у Абры, конечно же, было, и прелестное. Четта бросила взгляд вниз, словно хотела еще раз в этом удостовериться. Когда она вновь посмотрела на экран, новорожденную как раз клали на руки ее измученной матери. Через тридцать или сорок дерганых секунд съемки в кадре появились слова: «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, АБРА РАФАЭЛЛА СТОУН!»

Потом Дэвид нажал кнопку «Стоп» на пульте.

– Ты станешь одной из немногих, кто когда-либо вообще это увидит, – провозгласила Люси непререкаемым тоном. – Позорище!

– Наоборот, это восхитительно, – возразил Дэвид. – И есть еще один человек, кто посмотрит мое видео: сама Абра. – Он бросил взгляд на сидевшую рядом с ним на диване жену. – Когда достигнет определенного возраста, разумеется. И только если сама захочет.

Он потрепал Люси по бедру, а потом посмотрел на ее бабушку и улыбнулся – эту престарелую женщину он очень уважал, но особой любви к ней не испытывал.

– А до тех пор запись будет заперта в банковском сейфе вместе со страховками, купчей на наш дом и теми миллионами, которые я заработал на продаже наркотиков.

Кончетта скупо улыбнулась, показывая, что оценила шутку, но не находит ее особенно забавной. Абра продолжала спать у нее на коленях. В некотором смысле, подумала Четта, все дети рождаются в сорочке, поскольку их лица в младенчестве окутаны тайнами будущего и дальнейшей судьбы. Возможно, ей стоит что-то написать об этом. А впрочем, едва ли.

Кончетта, которую привезли в Америку двенадцатилетней, говорила на превосходном английском языке. И неудивительно: она не только закончила Вассар, но и была профессором (теперь уже почетным) именно этой дисциплины. Но никакое образование не мешало ей хранить в голове старинные приметы и суеверия. Порой они отдавали ей приказы, всегда по-итальянски. Вот почему Кончетта придерживалась убеждения, что все, кто принадлежал к миру искусства и поэзии, были скрытыми деятельными шизофрениками, включая и ее саму. Она прекрасно понимала, что суеверия – это вздор, но неизменно сплевывала между пальцами, если ворона или черная кошка пересекала ей путь.

Значительной частью своей собственной шизофрении она была обязана сестрам из ордена Божьего Милосердия. Они не просто верили в Бога и в божественное происхождение Иисуса – они считали зеркала дьявольскими стеклами и предрекали, что девочка, которая будет слишком часто смотреться в зеркало, непременно обрастет уродливыми бородавками. Именно эти монашки имели на Кончетту большое влияние в возрасте от семи до двенадцати лет. За поясом каждая из них носила линейку, но не для снятия размеров, а чтобы бить девочек по рукам за малейшую провинность, и они не могли пройти мимо ребенка, не выкрутив ухо в назидание.

Люси протянула руки за младенцем. Четта осторожно и с неохотой передала ей драгоценный сверток.

2

В двадцати милях к северо-востоку от того места, где Абра спала на руках Кончетты Рейнолдс, Дэн Торранс принимал участие во встрече группы «Анонимные алкоголики», слушая монотонный рассказ какой-то девицы о превратностях ее сексуальной жизни с бывшим мужем. Кейси Кингсли строго предписал ему посетить девяносто таких встреч за девяносто дней, и это полуденное собрание в подвале методистской церкви Фрейзера стало для него восьмым. Он сидел в первом ряду, потому что Кейси – до сих пор известный здесь как Большой Кейси – настоял и на этом.

– Больные, которые действительно хотят излечиться, сидят впереди, Дэнни. Задние ряды на собраниях АА мы называем местами для сомневающихся.

Кейси вручил ему небольшой блокнот с фотографией на обложке: океанские волны разбиваются о скалистый мыс. Над картинкой был напечатан девиз, который Дэн прекрасно понимал, но не принимал слишком всерьез: «ВЕЛИКОЕ СВЕРШЕНИЕ ТРЕБУЕТ ВЕЛИКИХ ПОДВИГОВ».

– Записывай каждую встречу в этот блокнот. И всякий раз, когда я попрошу, ты должен быть готов вытащить его из заднего кармана и продемонстрировать, что ничего не пропускаешь.

– Я что, уже и заболеть не могу?

Кейси рассмеялся.

– Ты уже болен, приятель. Ты – законченный пропойца, алкоголик. Хочешь знать, что сказал мне мой личный куратор в АА?

– Мне кажется, я уже знаю. Соленому огурцу никогда не стать свежим, так?

– Не строй из себя умника, а слушай меня.

– Слушаю, – вздохнул Дэн.

– Обязательно притаскивай свою задницу на каждую встречу, – вещал Кейси. – Если задница отвалится, положи ее в мешок, но притащи все равно.

– Очаровательно! А если я попросту забуду?

Кейси пожал плечами:

– Тогда ищи себе другого куратора, который поверит в твою забывчивость. Со мной это не прокатит.

Дэн, ощущавший себя неким хрупким предметом, который подкатился к краю высокой полки, но пока с нее не упал, не хотел не только другого куратора, но и никаких перемен вообще. В целом все обстояло неплохо, но он чувствовал себя уязвимым. Очень уязвимым. Почти как человек без кожи. Видения, преследовавшие его после переезда во Фрейзер, прекратились, и хотя он по-прежнему часто вспоминал о Дини и ее маленьком сыночке, эти воспоминания не причиняли уже такой боли. Под конец почти каждой встречи группы анонимных алкоголиков кто-то вставал и зачитывал вслух так называемые Обещания. Одно из них гласило: Мы не будем жалеть о прошлом или желать отгородиться от него. Дэн думал при этом, что всегда будет сожалеть о прошлом, но он действительно оставил все попытки отгородиться от него. К чему тратить время, если оно все равно вернется? Для него не существовало засовов или замков.

Сейчас он вдруг начал писать на очередной страничке в блокноте Кейси одно слово. Каждая буква получалась крупной и аккуратной. Причем он понятия не имел, зачем это делает и что означает написанное. Слово было АБРА.

Тем временем рассказчица добралась до конца своей долгой истории и разразилась слезами, признаваясь сквозь всхлипы, что хотя ее бывший муж – редкостная сволочь, она по-прежнему любит его, а закончила словами о том, до какой степени она рада оказаться на пути к трезвости. Дэн поаплодировал ей вместе с остальными членами дневной группы, затем принялся раскрашивать буквы. Делая их все более броскими.

Знакомо ли мне это имя? Думаю, что да.

Но только когда следующий рассказчик начал свое повествование, а Дэн встал, чтобы налить себе чашку свежего кофе, до него дошло. Аброй звали девушку из романа Джона Стейнбека «К востоку от Эдема». Он читал его… где-то. Вероятно, во время одной из остановок в своих долгих скитаниях. Где-то, когда-то. Это не имело значения.

Потом другая мысль

(сохранила ли ты ее?)

всплыла в мозгу мыльным пузырем и лопнула.

Сохранила что?

В этот момент Фрэнки П. – ветеран дневной группы, который председательствовал во время встреч, – спросил, не возьмется ли кто-нибудь за раздачу жетонов. Поскольку добровольцев не нашлось, Фрэнки обратился к Дэну:

– Как насчет вас, любитель кофе?

Слегка смущаясь, Дэн вышел в середину комнаты, надеясь, что запомнил порядок раздачи. Сначала белые для новичков. И когда он обходил присутствующих с потертой жестянкой, в которой гремели жетоны и медальоны, мысль вернулась.

Сохранила ли ты ее?

3

В тот же день Истинный Узел, перезимовавший на территории одного из кемпингов Америки в Аризоне, собрал свои пожитки и тронулся в восточном направлении. Они выдвинулись по шоссе 77 в сторону Шоу-Лоу своим традиционным караваном: четырнадцать кемперов и несколько трейлеров, к которым сзади крепились шезлонги и велосипеды. Здесь были «саутвинды» и «виннебаго», «монако» и «баундеры». Возглавлял этот парад «эрскрузер» Роуз – семьсот тысяч долларов на импортных колесах, лучший передвижной дом, какой только можно себе вообразить. Но двигались они медленно и никогда не превышали скорость.

Спешить незачем. Времени у них было предостаточно. До настоящего пира еще оставалось несколько месяцев.

4

– Ты сохранила ее? – спросила Кончетта, когда Люси расстегнула блузку и дала Абре грудь. Абра сонно поморгала, пососала немного, а потом потеряла к материнской груди всякий интерес. Вот начнут болеть соски, будешь совать их ей, только если она очень попросит. Когда начнет вопить от голода, подумала Четта.

– Сохранила что? – спросил Дэвид.

Но Люси знала, о чем речь.

– Я отключилась сразу после того, как мне дали ее. Дэйв говорит, я чуть не выронила ребенка. У нас просто не было ни на что времени, Момо.

– Ах, вы о той пленке, что покрывала ей лицо, – сообразил Дэвид, который не придавал таким вещам значения. – Они просто сняли ее и выбросили. Что, с моей точки зрения, чертовски разумно.

Он улыбался, но в его глазах горел вызов. Ты же не станешь поднимать из-за этого шум? – спрашивал его взгляд. Так что давай закроем тему.

Она в самом деле понимала, что не станет устраивать скандал по такому поводу… И промолчала. Всегда ли она испытывала подобную раздвоенность? Сомневалась ли, когда была моложе? Детали стерлись из памяти, хотя она, кажется, запомнила все лекции о Божественных Таинствах и адских муках, ожидавших грешников в аду, которые читали им сестры из ордена – эти настоящие бандитки в черных сутанах. Например, историю девушки, ослепленной Господом, потому что она подглядывала, как ее обнаженный брат моется в ванне, или легенду о мужчине, который пал мертвым, потому что хулил папу.

Отдайте их в наши руки совсем юными, и не будет иметь значения, какое образование они получат потом, сколько сборников стихов напишут и даже скольких литературных наград удостоятся. Отдайте их нам юными… И они останутся нашими навсегда.

– Тебе следовало сохранить il amnio. Это приносит удачу.

Она обращалась напрямую к внучке, как бы исключая Дэвида из разговора. Он хороший человек, надежный муж для Люси, но этот его презрительный тон… Да еще откровенная насмешка в глазах.

– Я бы так и сделала. Но у меня не было возможности, Момо. А Дэйв ничего не знает об этом. – Она снова застегнула блузку.

Четта склонилась и провела кончиком пальца по нежной щечке Абры. Старая плоть соприкоснулась с новорожденной.

– Считается, что те, кто рожден с il amnio, обладают двойным зрением.

– Вы же не можете всерьез этому верить? – спросил Дэвид. – Сорочка – это всего-навсего кусок плодной оболочки. С ней…

Он продолжал, но Четта уже не слушала. Абра открыла глазки. Вот где заключалась целая поэтическая вселенная, строки, слишком великие, чтобы когда-либо перенести их на бумагу. Их невозможно даже запечатлеть в памяти.

– Ладно, забыли об этом, – сказала Кончетта. Она подняла младенца и поцеловала в головку рядом с пульсировавшим родничком, ощущая необычайную близость магии человеческого разума. – Что сделано, то сделано.

5

Однажды ночью, примерно через пять месяцев после так и не разразившегося скандала по поводу утраченной сорочки, Люси приснилось, что ее дочь плачет, рыдает так, словно у нее от горя разрывается сердце. В этом сне Абра почему-то находилась не в родительской спальне в их доме на Ричлэнд-Корт, а где-то в конце длинного коридора. Люси бежала на звуки плача. Сначала по обе стороны коридора она видела двери, а потом потянулись кресла. Синие кресла с высокими спинками. Она была в самолете или, быть может, в вагоне поезда «Амтрек». Пробежав, как ей показалось, несколько миль, она уперлась в дверь туалета. Ее дочь плакала по другую сторону. И это был не плач голодного ребенка, а крики страха. А возможно,

(о Боже, о Пресвятая Дева Мария)

и боли.

Люси больше всего опасалась, что дверь будет заперта и ей придется выломать ее – не так ли всегда происходило в кошмарных снах? – но ручка легко поддалась, и дверь открылась. Люси сразу овладел новый приступ ужаса: а если Абра провалилась в унитаз? Она читала об этом. Как младенцев засасывало в канализацию, как они проваливались в выгребные ямы. А если ее малышка сейчас тонула в одной из этих уродливых стальных емкостей, наглотавшись голубой дезинфицирующей жидкости?

Но Абра просто лежала на полу. Она была совсем голенькая. Ее полные слез глаза смотрели на маму. А на ее груди чем-то очень похожим на кровь было выведено число 11.

6

Дэвиду Стоуну снилось, что он бежит на звуки плача своей дочери по бесконечному эскалатору, который – медленно, но неумолимо – двигался в противоположном направлении. Хуже того, эскалатор находился в каком-то торговом центре, где вспыхнул пожар. Казалось бы, он должен был задохнуться от дыма и лишиться дыхания, прежде чем доберется до верха, но почему-то этот пожар совсем не давал дыма, хотя кругом полыхало пламя. И еще: он не слышал ни единого другого звука, кроме плача Абры, хотя мог видеть, как внизу мечутся люди, пылавшие, словно пропитанные керосином факелы. Когда же он добрался до вершины эскалатора, то увидел, что Абра лежит на полу, словно кем-то брошенный мусор. Мужчины и женщины пробегали мимо нее, ничего не замечая, и хотя пламя бушевало вовсю, никто почему-то не пытался воспользоваться эскалатором, который спускался вниз. Люди попросту бесцельно метались, как муравьи, чей муравейник разворошила борона фермера. Одна женщина на высоких шпильках чуть не наступила на его дочь, что наверняка убило бы ее.

Абра лежала совсем без одежды. На ее груди было написано число 175.

7

Супруги Стоун проснулись одновременно, и оба поначалу были уверены, что крики, которые они слышат, – это отголоски их снов. Но нет. Плач доносился из их комнаты. Абби лежала в колыбельке под крутящимся мобилем с героями «Шрека». Глаза ее были широко открыты, щечки раскраснелись, и, сжав кулачки, она буквально исходила криком.

Смена подгузника не помогла, как и грудь матери, как и целые мили, которые они отшагали, баюкая девочку и в тысячный раз напевая ее любимую песенку «Колеса автобуса». Наконец, уже предельно испуганная – все-таки Абра ее первенец, – Люси позвонила в Бостон Кончетте. И хотя было уже два часа ночи, Момо сняла трубку после второго гудка. Ей исполнилось восемьдесят пять, и ее сон был хрупок, как старческая кожа. Она сначала послушала крики своей правнучки, затем чуть более связный рассказ Люси о тех всем известных средствах, которые они уже испробовали, и задала несколько вполне уместных вопросов:

– Нет ли у нее жара? Не теребит ли она ушко? Быть может, дрыгает ножками, словно ей хочется по-большому?

– Нет, – ответила Люси, – ничего подобного. Она слегка раскраснелась от долгого плача, но температура в норме. Что мне делать, Момо?