Чешский исследователь и путешественник Милослав Стингл - автор многих книг, посвященных этнографии народов Америки и Тихого океана.
      Книга Стингла была написана в 1967-1968 годах, главная задача, которую ставил перед собой автор "Тайн индейских пирамид", - это познакомить читателя с историей изучения культур ольмеков и майя. Использовав в виде сюжетного приема повествования дневник своего путешествия по Мексике, Стингл увлекательно рассказывает о замечательных городах ольмеков и майя, о памятниках монументальной архитектуры, обнаруженных там, об исследователях - археологах и путешественниках, и о драматических эпизодах, не раз случавшихся в их нелегкой работе.
      Живой и образный язык повествования, четкость формулировок, умение выделить основные факты, превосходные иллюстрации - все это, несомненно, найдет у читателя и соответствующий эмоциональный отклик, и заслуженную высокую оценку.
 

 
      Пирамида… Бесчисленное множество ступеней от подножия к вершине! Для Египта - одной из древних культур Старого Света - пирамиды стали почти символом. Но так же, как в Гизе или Саккаре, пирамиды вырастали и по другую сторону океана - в древней Америке.
      История индейских городов, украшенных этими пирамидами, окутана тайной. А поскольку предмет моих научных занятий составляет древняя Америка, поскольку я изучаю ее высокие культуры и интересуюсь создавшими Их индейскими племенами и народами, меня влекут и волнуют также и тайны индейских пирамид. И не только индейских пирамид, но и индейских дворцов, индейских «монастырей», всей индейской светской и культовой архитектуры.
      К путешествию по тропическим лесам, горам и равнинам Центральной Америки, которое должно было привести меня к индейским пирамидам, я готовился долго. Я перелистал сотни книг, изучая планы этих городов.
      И вот в один прекрасный день я запер на два оборота ключа свою пражскую квартиру и отправился в путь. В путь к тем, кто некогда воздвиг индейские пирамиды: к ацтекам, тольтекам, сапотекам и особенно к майя. Я отправился к этим необыкновенным индейцам в их необыкновенный мир, в их такие необычные города. Города, о которых мы все еще знаем очень мало. Да и то немногое, что нам известно, рассеяно по разным, часто трудно доступным научным публикациям. Я хотел предпринять это путешествие не только для того, чтобы познакомиться с сокровищами наиболее богатых историческими памятниками Индейских городов, но и для того, чтобы иметь возможность рассказать потом о древних американских столицах, украшенных индейскими пирамидами и дворцами.
      Было у меня и еще одно побуждение. Оно возникло уже в те годы, когда я в библиотеках и архивах штудировал десятки путевых записей и по ним деталь за деталью старался представить себе облик этих городов. Многие из тех, кто писал о них статьи и книги, кто рисовал планы и начертил карты, которые теперь поведут меня по Центральной Америке, подчас пережили в заросших лесом развалинах этих городов удивительнейшие приключения. Шлимана, Эванса, а также первооткрывателей городов Египта и Месопотамии знает каждый образованный человек. Но кто знает сейчас что-либо о людях, долгие месяцы прорубавших себе с помощью мачете путь в усумасинтских джунглях, чтобы наконец найти разрушенные храмы, о людях, карабкавшихся по высоким пирамидам, спускавшихся в неисследованные пещеры, погружавшихся в жертвенные колодцы? (Пожалуй, лишь Стефенс да его спутник Казервуд избежали забвения.) Таков был еще один повод совершить это путешествие и впоследствии написать книгу, в которой, пользуясь путевыми записями и дневниками забытых экспедиций, воссоздать драматические судьбы своих любимых героев.
      Странствия этих людей давно завершились. Моя же первая экспедиция к сокровищам индейских городов вчера только началась. Через несколько минут четырехмоторный гигант опустится на землю.
      Самолет приземляется. Уши, как обычно, болят. Но глаза уже издали видят на здании аэровокзала огромную надпись: «Ciudad de Mexico»

. Да, Мехико! И за воротами аэродрома меня ждут широкие бульвары, дворцы, университет и прекрасные, богатые музеи.
      Но в залах археологических музеев я долго не задерживаюсь. Меня тянет наружу. К пирамидам.
      Первую многоступенчатую пирамиду я увидел в Куикуилько, предместье Мехико. Это, несомненно, самая древняя индейская пирамида Центральной Мексики. Она имеет круглое основание диаметром 134 метра. Вокруг пирамиды - культового центра - лучами расположены могилы первых жителей этой части страны.
      Куикуилькские мертвецы покоились в могилах не менее 2000 лет. И первая увиденная мною пирамида столь же долго покоилась под тяжелым покровом лавы, которую изверг на эту территорию в начале нашего летосчисления вулкан Шитле. Лишь в 1917 году несколько археологов принялись бурить скважины в застывшей лаве, и один из зондов позволил нащупать похожее на свадебный пирог куикуилькское святилище.
      К следующим индейским пирамидам я отправился в Теотиуакан, весьма обширный город доколумбовой Америки, расположенный к северу от Мехико. Здешние пирамиды буквально ошеломили меня своими гигантскими размерами. Недаром - согласно представлениям ацтеков, которые жили в этих местах спустя тысячу лет после их возведения, - их построили великаны - кинаме. Теотиуаканские
      «великаны» воздвигли в своем великолепном городе три главные пирамиды: самую большую «Солнечную», с периметром основания в тысячу метров, противолежащую ей «Лунную» и несколько в стороне от «Улицы мертвых» - главной магистрали этой великой индейской столицы - прелестную пирамиду Кецалькоатля, украшенную головами пернатого змея.
      Однако самую большую индейскую пирамиду я увидел в Чолуле, небольшом городке мексиканского штата Пуэбла. Испанские завоеватели засыпали гигантское индейское святилище тысячами тонн глины и над погребенной таким образом «языческой пирамидой» воздвигли христианский храм. К внешней облицовке засыпанной пирамиды я смог проникнуть лишь по узким коридорам, которые в самое недавнее время прорыли в недрах этой культовой горы мексиканские археологи.
      Так же, как спит под искусственным холмом чолульская пирамида, так же, как две тысячи лет спала под наносами лавы древняя куикуилькская пирамида, так спят и другие индейские пирамиды, может быть, прямо под ногами пешеходом, топчущих улицы Мехико. Дело в том, что фундаментом мексиканской столицы служит другой город: разрушенный Теночтитлан, прославленная метрополия ацтеков. Испанцы «втоптали его в землю», чтобы от могучей ацтекской империи не осталось и следа.
      Впрочем, я приехал на поиски городов майя, а не городов ацтеков. Майяские города постигла иная участь. Многие из них были покинуты обитателями еще до прихода белых, другие сами сдались на милость новых властителей Америки. Главным противником этих городов было время. Это оно взрастило посреди городов деревья, опутало индейские пирамиды тяжелыми лианами, занесло дворцы слоем глины. И сейчас исследователи отправляются в джунгли и горы, разыскивают дворцы и пирамиды, снимают с них покровы природы, а потом заносят в списки названия все новых и новых великолепных майяских городов, богатейшее наследие самой поразительной архитектуры индейской Америки.
      От Мехико до майяских городов Центральной Америки еще очень далеко. Поэтому я не хочу терять время. В ацтекский Теночтитлан и к современным индейцам самой Мексики я отправлюсь позднее, в следующие поездки. А сейчас я посещаю в главном городе республики лишь тех местных ученых, которые так или иначе связаны с изучением наследия центральноамериканских майя, - Хуана Комаса, Альберто Руса, Деметрио Соди, Эйсебио Давалоса, Рикардо Росаса, Исабелу Оркаситас и других.
      А затем - прощай Мехико! Неподалеку от Сокало, важнейшего перекрестка города, расположен автобусный вокзал. Отсюда ежедневно отходят машины на юго-восток - в тропические штаты Веракрус и Табаско. Я сажусь в автобус, который направляется в Халапу. Ведь именно Халапа, а вовсе не порт Веракрус, является столицей штата.
      Именно здесь, в Халапе, за последние годы был создан Веракрусский археологический музей, которому мой халапские друзья д-р Медельин Сениль и д-р Франсиско Беверидо подарили множество реликвий доколумбовых индейских культур этого мексиканского штата.
      Сейчас на территории штата Веракрус исследованы две культуры: тотонаков и хуастеков. Известны и их города, такие, как Семпоала, и их пирамиды, например та, что возвышается в Тахине.
      Племенная территория тотонаков и хуастеков - север штата Веракрус.
      Южную половину этого штата и прилегающую к ней часть штата Табаско, вплоть до тех мест, где начиналась территория майя и где уже встречаются первые майяские города, то есть примерно до реки Грихальвы, археологи, по сути дела, начали изучать лишь в 40-х годах. Это тропическое морское побережье Мексики, право, было не самым приятным местом для археологических исследований, для поисков следов истории индейской Америки. Это обширная скучная низменность, разрезанная реками, разливающимися подчас необычайно широко, край топей, болот, прибрежных мангровых лесов. Это земля, на которую в летние месяцы обрушиваются бесконечные ливни. Необычайно влажный край, который часто страдает от сильных ветров, жары, где нередко термометр даже в тени показывал свыше 40 градусов, до недавнего времени край без дорог, почти без городов, зато с москитами, ягуарами и гремучими змеями.
      Первые открытия в этой прибрежной полосе, длиной в 400 километров и шириной в 80-120 километров, протянувшейся между племенной территорией тотонаков и хуастеков на севере и границами земель майя на юге, были сделаны на своеобразных островах из песчаника, которые то здесь, то там поднимаются над обширной приморской низменностью.
      Кроме «островов», в северной части этой территории имеются и настоящие горы. Их называют здесь Лос-Тустлас. Это ряд недавно еще действовавших вулканов. И вот сюда, в городок Сан-Андрес-Тустла, центр этой области, я теперь и отправляюсь. В послевоенные годы от порта Веракрус было проложено шоссе, соединившее его с главным городом штата Табаско - Вилья-Эрмосой, и по нему, нескольких дней пребывания в романтическом портовом городе Веракрус, я сейчас и еду в автобусе. У Лагуна-де-Альварадо мы пересекаем устье реки Рио-Бланка. А за Рио-Бланка начинается уже южный Веракрус - это до недавнего времени совершенно неизвестное исследователям индейского прошлого преддверие майяского мира.
      Я еду в Сан-Андрес-Тустлу ради майя, точнее сказать, ради того, чтобы узнать историю статуэтки - якобы майяского происхождения - фигурки зеленого человечка, поставившего перед майяологами множество неожиданных вопросов.
      Статуэтку, которую я уже ранее имел возможность видеть в одном североамериканском музее, нашел в 1902 году на табачном поле в предместье Сан-Андрес-Тустлы местный крестьянин. Семнадцатисантиметровая фигурка, вырезанная из гло-зеленого нефрита, изображает улыбчивого толстого человечка с крыльями гиды и птичьим клювом. Статуэтка сама по себе весьма необычна. Ученые, например, до сих пор спорят о том, кого это диковинное произведение индейского мастера изображает. Одни видели в зеленом человечке «птичьего бога» - Birdgod, как его называют в специальной американистской литературе, другие - индейского жреца. Мне этот нефритовый индеец в первую минуту напомнил «птичьего человека», на следы которого я натолкнулся во время одной из своих полинезийских экспедиций в Оронго, на острове Пасхи, и полубожественного человека-птицу, о котором мне рассказывали папуасы, когда я странствовал по внутренним областям Новой Гвинеи.
      Однако американских специалистов, которые приобрели тогда эту необычную таинственную статуэтку для вашингтонского музея, заинтересовала дата на ее груди в значительно большей степени, чем даже странная внешность человечка (к тому же я не уверен, не является ли, например, клюв зеленого человека всего лишь надетой на его лицо маской, а его «крылья» - накинутым на плечи плащом из птичьих перьев).
      Дата, несомненно, была написана майяскими цифрами. И когда исследователи нашли соответствие этой дате (8.6.4.2.17(8). Кабан 0 Канкин) в нашем календаре, получился 162 год.
      Фигурка маленького человечка задала ученым сразу два вопроса. И каждый из них, по крайней мере в свое время, казался неразрешимым. Во-первых, откуда здесь, в сотнях километров от границ майяского мира, границ, которые до той поры считались бесспорными, взялись майя? Ведь ни до Колумба, ни в послеколумбову эпоху собственно майя в южном Веракрусе не жили. И, во-вторых, даже если допустить, что творцами статуэтки были майя, как объяснить дату на груди «птичьего человека»? Древнейшая известная нам дата майяской истории, начертанная самими майя, соответствует 290 году н. э. (она сохранилась на стеле 29 в майяском городе Тикале).
      Различие более чем в 100 лет между первой известной до тех пор майяской датой из Тикаля и датой на статуэтке из Тустлы казалось чем-то почти необъяснимым знатокам майяской культуры, которым было известно, что майя практически для каждого года своей истории оставили какой-либо датированный памятник. Зеленого «птичьего человека» запрятали в тихий, безлюдный зал Американского национального музея в Вашингтоне, и о нем постепенно забыли.
      И точно так же исследователи американского прошлого забывали обо всей этой обширной территории тропического побережья Мексиканского залива. Забывали, хотя я толком даже не могу понять почему. Ведь еще в середине прошлого столетия здесь была сделана находка, столь же сенсационная и необычайная, как и статуэтка «птичьего человека». На краю сельвы, влажного тропического леса, неподалеку от деревушки Уэйапан, владелец местной асьенды обнаружил огромную каменную голову. Одну лишь голову без тела. Несколько лет спустя уэйапанскую голову увидел мексиканский музейный работник Хосе Мельгар, который опубликовал о ней сообщение в бюллетене Мексиканского географического и статистического общества.
      Каменная голова заинтересовала Мельгара в первую очередь своими, как он считал, «чисто негритянскими чертами».
      Позднее Мельгар выдвинул целую теорию об африканском происхождении доколумбовых обитателей этой части Америки. А поскольку современные исследователи истории индейцев придерживаются взглядов, что коренные обитатели Америки сами могли создать свои великолепные произведения, они, как правило, - и вполне справедливо - не принимают всерьез все эти теории, в которых Прародину высоких американских культур ищут в других частях света. Вероятно, еще и по этой причине случилось так, что мельгаровская «негритянская» голова из Уэйапана, подобно статуэтке «птичьего человека» из Сан-Андрес-Тустлы, постепенно была предана забвению.
      Только в двадцатом столетии ее вновь увидели ученые-американисты - супруги Зелер из Берлина. Они сфотографировали ее, но даже они к ней не проявили более глубокого интереса. Таким образом, сообщение Мельгара почти 100 лет ожидало исследователя, который бы им по-настоящему заинтересовался. Человека, забившего собственную голову каменной головой из Уэйапана, звали Мэтью Стерлинг. Почти все из наследия этой удивительной великолепной культуры, что мне удалось увидеть в южном Веракрусе и в северном Табаско, открыл миру этот необыкновенный человек. Человек, о котором все местные метисы и индейцы вспоминают с небывалым почтением. Благодаря этому почтению даже английское имя вашингтонского ученого превратилось в испанское - «дон Матео».
      Подавляющее большинство ныне здравствующих исследователей, о которых идет речь в этой книге, я навестил, чтобы из их собственных уст услышать историю поисков и открытий памятников индейской культуры. Но с доном Матео мне ни в одно из посещений Соединенных Штатов встретиться не удалось. Он болел. Тем не менее его рассказ о путешествии за каменной головой я слышал. Дело в том, что всякий раз, когда я приезжаю в Вашингтон, я прежде всего посещаю прекрасное современное здание Национального географического общества. В его первом этаже размещена обширная выставка, рассказывающая о всех основных научных экспедициях, которые финансировались этим обществом. Здесь демонстрируются фотографии, макеты, и о каждой из таких экспедиций сообщает ее руководитель, голос которого записан на магнитофонную пленку.
      В первую очередь я американист. Поэтому и на выставке я прежде всего осматривал ту ее часть, которая информирует об экспедициях, отыскивавших следы прошлого Америки. Там я впервые и услышал рассказ самого дона Матео; Мэтью Стирлинга интересовал как раз прибрежный пояс Табаско и Веракруса, до того оставлявшийся археологами без внимания. И местом первых изысканий Стерлинга, естественно, был Уэйапан.
      Я направился сейчас по его маршруту: познакомившись с краем «птичьего человека», с вулканами Лос-Тустлас, с роскошной лагуной Катемако, до сих пор остающейся, собственно, единственным местом отдыха в этой негостеприимной власти, я двинулся в Уэйапан. Сначала - по плохому шоссе. Оставшийся участок пути - дорогу страшно развезло - я преодолел на лошади. Мэтью Стерлинг в 1938 году впервые тоже добрался сюда на лошади. Для дона Матео это была лишь предварительная разведка, но поездка оправдала себя. Каменная «негритянская» голова здесь действительно была. Хотя и не в самом Уэйапане, а на территории соседнего поселения Трес-Сапотес. Так в алфавитный инвентарный список памятников истории индейской Америки вместо мельгаровского Уэйапана было внесено захудалое Трес-Сапотес.
      У подножия гор Лос-Тустлас, близ Арройо-де-Уэйапана, Стирлинг увидел более 50 маундов (насыпей). Теперь он уже не сомневался, что Трес-Сапотес много обещает археологу. И дон Матео был полон решимости не упустить счастливый случай! Через несколько дней он возвратился домой, добился в Вашингтоне финансовой поддержки Национального географического общества и вскоре, уже в январе следующего года, приехал в Трес-Сапотес в сопровождении д-ра Уайнта.
      Единственными транспортными путями Веракруса были тогда (а для многих районов этого штата остаются и до сих пор) реки. Все необходимое было доставлено вверх против течения Папалоапана до городка Тлакотальпана, там вещи перегружены на более мелкое суденышко, и по одному из притоков Папалоапана экспедиция направилась в Трес-Сапотес.
      С первых дней, я бы сказал - с первых часов, Стирлингу невероятно повезло. В течение первой недели он нашел три очень интересные стелы. Третья, обозначаемая в порядке последовательности буквой «С», вызвала в рядах майяологов такое же возбуждение, такие же споры, как некогда «птичий человек» из Сан-Андрес-Тустлы. На одной стороне стелы был изображен необычный человек-ягуар, другую ее сторону украшала дата, написанная опять-таки майяскими цифрами. Надпись 7.16.6.16.18., 6 Эснаб 1 Уо Стирлинг, согласно так называемой таблице соотношений Спиндена, расшифровал как 4 ноября 291 года до н. э. Позднее оказалось, что он ошибся на один самый большой календарный цикл

- на 260 лет - и что, следовательно, надписи на стеле «С» соответствует не 291-й, а 31 год до н. э. Однако и при таком коррективе стела «С» оказалась самым древним из известных тогда датированных памятников Америки и, безусловно, одним из ценнейших открытий американской археологии.
      Нет ничего удивительного, что спустя несколько месяцев после окончания первой экспедиции дон Матео возвратился в Трес-Сапотес. На этот раз он выбрал в качестве ассистента Филиппа Дракера. История американистики гордится десятками поразительных, своеобразных и ярких личностей. Профессор Дракер принадлежит к их числу. Он не только археолог и этнограф. В молодости, до поступления в университет, он был ковбоем на Дальнем Западе и даже профессиональным наездником на скачках в Аризоне и Нью-Мексико. Да и здесь, в Веракрусе, д-р Дракер не впервые. Когда-то у него было маленькое ранчо на южных границах этого штата. Очень легко осудить такого человека, сочтя его несерьезным человеком, не обладающим выдержкой и постоянством, качествами, столь необходимыми для научной работы. А между тем Филипп Дракер изучил в университете научные дисциплины, без которых не может обойтись американист, - этнографию и археологию. Долгое время он жил среди индейцев в Британской Колумбии и на Аляске. А затем именно его выбрал в качестве своего первого ассистента Мэтью Стирлинг, открывший стелу в Трес-Сапотесе.
      Совместно они продолжали обследование Трес-Сапотеса. И успех следовал за успехом. Позднее, в конце 1940 года, Стирлинг отметит, что в результате двух экспедиций в Трес-Сапотес было обнаружено более 25 больших каменных монументов. Кроме упомянутых выше стел, это были два больших «сундука», изготовленные из цельного камня и украшенные рельефными изображениями битвы между двумя резко отличными группами воинов, и, наконец, еще одна каменная голова.
      Когда спустя четверть столетия после Стирлинга до Трес-Сапотеса добрался я, прямо в поселении мне довелось увидеть многочисленные памятники, во время Стирлинга еще не известные. На деревенской площади в вечной непролазной грязи стоит гигантская голова. Она любуется собственным отражением в никогда не просыхающей луже. Две скульптуры заменяют столбики школьной калитки. Самое диковинное открытие я сделал в новой деревенской тюрьме. Каждый угол только что законченного строения украшен замечательными произведениями древних индейских мастеров. Мы еще дождемся того, что в Трес-Сапотесе похитителям художественных ценностей придется совершать кражу прямо в тюрьме!
      Пока тюрьма пуста. И проводник вполне серьезно предложил мне поселиться в ней, заняв обе камеры. «Там не жарко, сеньор. Вам бы хорошо спалось».
      Мои финансы очень ограничены, но этого предложения я все же не принял. Впрочем, сейчас от рассказа о собственном посещении Трес-Сапотеса я хотел бы вернуться к тем временам, когда в этой деревне жил Стирлинг. Фантастические открытия дона Матео, как это ни удивительно, отнюдь не вызвали в ту пору восторженной реакции его коллег. В особенности же стела «С», с высеченной на ней датой на 300 лет более древней, чем самая старая из известных тогда майяских надписей, заставляла сомневаться правоверных майяологов.
      Мэтью Стирлинг должен был срочно раздобыть дальнейшие доказательства возможного существования высокой культуры в столь давнюю для истории Америки эпоху.
      И он знал, где их искать. Сообщение Мельгара о «негритянской» голове подтвердилось. Почему же он не должен верить свидетельству своего земляка Оливера Лафаржа, который вместе с датчанином Францем Бломом во время странствия по девственным лесам и джунглям Центральной Америки посетил какой-то «свободный остров» Ла-Вента, населенный разветвленной семьей говорящих на языке науатль сыновей и внуков человека по имени Себастьян Торрес. Во время краткого посещения острова путешественники увидели здесь ряд необычных каменных памятников. В заключительном резюме о памятниках острова оба они единодушно заявляли: «Мы склоняемся к точке зрения, что эти руины принадлежат майяской культуре».
      Ла-Вента в полной мере отвечала требованиям Стирлинга. Она была гораздо ближе расположена к территории, населенной в доколумбову эпоху майя. Во время своей второй экспедиции Стирлинг на десять дней заехал в изолированное тропическое «королевство» Себастьяна Торреса. В ту пору путь туда был нелегким. Вновь по реке, на этот раз - по Тонале, затем по ее притоку Бласильо, он добрался до хижины дона Себастьяна.
      Позднее и я после посещения Сан-Андрес-Тустла, города «птичьего человека», и Трес-Сапотес с его стелами и каменными головами двинулся в том же направлении и с той же целью. Окруженный болотами песчаный остров - 10 километров в длину и 4 в ширину - сегодня, разумеется, выглядит совсем не так, как во времена Стирлинга. Правда, сыновья и внуки Себастьяна Торреса до сих пор живут в Ла-Венте. Но их владения, где прежде выращивалась кукуруза (а в сельве можно было охотиться на ягуаров), изменились до неузнаваемости. Дело в том, что здесь была найдена нефть. И за этим черным золотом сюда пришли геологи, бурильщики, а потом и строители, которые прямо в Ла-Венте создают огромный нефтеочистительный завод.
      Так что независимое «королевство» старейшины рода Торрес принадлежит теперь прошлому. Но я оказался здесь не ради дона Себастьяна. Я хочу познакомиться с памятниками Ла-Венты. Важнейший из них - заметная издали остроконечная пирамида - еще остался. Медленно поднимаюсь по дорожке, вытоптанной в скате древнейшей пирамиды Америки. Я привез с собой детальный план этого объекта, сделанный в 1968 году группой профессора Хейзера из Калифорнийского университета. На плане мне сразу бросается в глаза неправильная геометрическая форма этой самой замечательной ла-вентской достопримечательности. Я видел другие американские пирамиды и знаю, что все постройки такого рода, которые я до сих пор посетил (за исключением пирамиды Куикуилько), имеют и плане приблизительно правильную геометрическую форму квадрата или четырехугольника. Между тем план Хейзера демонстрирует постройку, горизонтальная проекция которой более всего напоминает распустившийся цветок лотоса. На тронутой эрозией поверхности пирамиды я действительно наблюдаю «лепестки» и «впадины». Пока не понимаю, почему это так. Первым делом решаю подняться на вершину и только там, в тишине, пробую поразмыслить. На вершине пирамиды, во времена Стирлинга покрытой тропическим лесом, сейчас растут лишь низкие кусты. И у меня очень удобный пункт для наблюдения.
      Я пытаюсь увидеть с высоты и другие памятники древнего города. Однако даже следы от развалин в значительной мере закрыла бетонная плоскость аэродрома. Еще до того, как это сооружение построили, все, что можно было перевезти, перевезено с острова в столицу Табаско - Вилья-Эрмосу и в местном Археологическом парке реконструировано заново.
      И вот я вновь отправляюсь в путь и вскоре уже прогуливаюсь вокруг тех фантастических памятников, которые Мэтью Стирлинг открыл на острове Торреса. Однако вернемся к 1940 году. Руководствуясь путевой картой Лафаржа и Франца Блома, дон Матео в дебрях джунглей, у впадения в реку Тоналу ее притока Бласильо, действительно нашел остров Себастьяна Торреса.
      Глава маленькой деревни встретил иностранца без особого воодушевления - а иностранцами считались на острове все, кто сюда приезжал, хотя бы с противоположного берега реки. Для такого отношения к пришельцам у Себастьяна Торреса имелись основания. Здесь побывала шайка бандитов, которым Торрес попытался оказать сопротивление. Бандиты тяжело ранили его, а обоих сыновей убили. Жены Торреса, к счастью, не было дома. И когда «хозяин острова» выздоровел и оправился от бандитского нападения, он произвел на свет новых сыновей. Те привели на отцовский остров жен, и свободная индейская община посреди болот жила спокойно, без контактов с внешним миром.
      И вдруг на острове Себастьяна Торреса вновь появляется чужеземец и прямо под убогой хижиной старейшины рода легко и как бы мимоходом обнаруживает древний город Нового Света.
 

 
      Те десять дней, которые дон Матео уделил Ла-Венте, дали такие же богатейшие результаты, как и все прочие экспедиции и путешествия Стерлинга. Один из зятьев Себастьяна Торреса изо дня в день сопровождал дона Матео в странствиях по сельве, со всех сторон наступающей на хижину старика, и показывал американскому гостю разные большие камни. И какие камни! Во время первого обхода дон Матео осмотрел те шесть объектов, которые уже описали датский инженер Блом и американский профессор Лафарж. А за девять оставшихся дней он нашел и сфотографировал еще четыре каменные головы (гигантские головы, следовательно, имеются не только в Трес-Сапотесе, но, очевидно, на всей этой территории), великолепный алтарь, замечательно сохранившуюся стелу и несколько более мелких предметов.
      С такими вот результатами после коротких десяти дней возвратился Стирлинг в Трес-Сапотес, а затем в Вашингтон. Поэтому ему нетрудно было получить средства на новую экспедицию. Не прошло и года после раскопок в Трес-Сапотесе, как экспедиция Стирлинга снова покинула Вашингтон. На этот раз она, конечно, направилась в Ла-Венту. Почти все из того, что нашли на острове Себастьяна Торреса первая и последующие ла-вентские экспедиции, ныне сосредоточено в Археологическом парке Ла-Вента в Вилья-Эрмосе. И вот я прохожу мимо стел, гигантских каменных голов и великолепных алтарей.
      Со всех сторон на меня смотрит стилизованный ягуар, которому этот странный город, очевидно, был посвящен. Я не перестаю удивляться. Это своеобразное могучее искусство уже на первый взгляд отличается от изысканной, почти барочной утонченности майяских произведений. Но столь же мало общего у него и с искусством собственно Мексики, с Теночтитланом, с тольтеками, с воинственными ацтеками.
      И над городом, жившим под знаком ягуара, естественно, тоже господствовала пирамида - тот тридцатидвухметровый конус с неправильной геометрической проекцией. Пирамида расположена на южной границе ритуального центра Ла-Венты. У северного подножия пирамиды строители Ла-Венты поместили два вытянутых маунда - насыпи, а между ними расположили площадку, украшенную оригинальной каменной мозаикой. За нею поднимается еще один круглый маунд. Далее расположены две другие площадки с мозаикой, на которых опять-таки изображены стилизованные маски ягуаров.
      И вот здесь, к северу от обеих мозаик, Стирлинг нашел особую мощеную площадку, может быть платформу или огороженную площадь, ничего сходного с которой нет во всей индейской Америке. Сооружение состоит из десятков шестигранных базальтовых колонн, стоящих вплотную друг к другу и образующих непроходимую каменную изгородь. Отдельные колонны весят до 2 тонн. Войти внутрь можно лишь через единственные каменные ворота, воздвигнутые из таких же базальтовых колонн.
      Прямо против южной стороны ограды возвышается третий ла-вентский маунд с круговой горизонтальной проекцией. Вскрыв маунд и добравшись до его фундамента, Стирлинг сделал новое поразительное открытие. Он нашел большую гробницу 7,25 метра в длину, настоящий мавзолей, из точно таких же базальтовых колонн - по девяти с каждой стороны.
      Я вступаю в реконструированную гробницу. Пол покрыт каменными плитками. В задней части мавзолея из каменных плит составлена некая «погребальная площадка». На ней - на слое киновари толщиной 10 сантиметров - лежали кости трех мужчин (поэтому Стирлинг назвал мавзолей «Могилой трех старцев»).
      Вместе с костями погребенных участники экспедиции нашли здесь прекрасную нефритовую статуэтку женщины с невероятно длинными волосами и вдобавок целый ряд своеобразных маленьких чудес: сердце, зеленый цветок, лягушку и другие фигурки, вырезанные из прозрачного нефрита.
      За мавзолеем правителей, или, как его еще называют, «Могилой трех старцев», с насыпанным над нею круглым маундом, который представлял собой, по сути дела, вторую доминанту Ла-Венты, стояли три гигантские каменные головы. Внутри городской черты Стирлинг нашел еще пять алтарей, шесть каменных стел и в фундаменте одной из двух маленьких «сторожевых крепостей», охранявших ворота каменной ограды, нечто вроде склада с 37 топорами из серпентина, сложенными наподобие креста. Топоры из серпентина и нефрита были найдены в Ла-Венте еще в 20 местах, и позднее это привело американистов к выводу, что для обитателей Ла-Венты топор был главным символом власти и веры, выполняя ту же роль, что для христиан святой крест.
      Меня же больше, чем диковинные топоры, интересовали упомянутые выше гигантские базальтовые головы: три из них были обнаружены на южной окраине города, а четвертая - у северного подножия пирамиды. Как мне кажется, они изображали и конкретных лиц. Они не однотипны. У каждой совершенно иная физиономия. Гигантские головы защищены касками, или, скорее, шлемами, подобными тем, какими пользуются теперь игроки в хоккей с шайбой или здесь, в Америке, бейсболисты. Назначение этих шлемов я пока не могу точно объяснить. Может, это были королевские короны или тиары первосвященников. Право, трудно сказать.
      Этих «королей» или «пап» я вижу и на столообразных алтарях в Ла-Венте. Здесь их несколько. Больше всего заинтересовал меня тот, которого мои проводник по Ла-Венте называет «победителем». В нише передней части алтаря сидит совершенно нагой мужчина. Его голову украшает корона, возможно из птичьих перьев, шею охватывает роскошное ожерелье. В правой руке он держит нечто вроде кинжала, левой придерживает веревку, которой связан раненый человек, должно быть, вождь неприятелей, - поскольку оба мужчины явно отличаются по своему племенному типу. Над головой «победителя», как солнце, возносится огромная маска ягуара.
      Итак, над «победителем», властителем или, может быть, верховным жрецом Ла-Венты возвышается ягуар. Ягуар преследует здесь меня повсюду. Ла-вентская, совершенно необычная для Америки мозаика, найденная на глубине 7 метров, тоже изображает ягуара: его глаза, его ноздри, его клыки. В гробнице правителей среди других сокровищ были найдены нефритовые подвески в форме зубов ягуара. А нефритовые детские личики, которые найдены в Ла-Венте и которые иным исследователям напоминали характерные черты монголоидной расы, в действительности всего лишь свидетельствуют о стремлении придать облику человека сходство с ягуаром. Вот почему ученые теперь называют эти маленькие шедевры уже не «детскими», а «ягуарьими лицами» или изображениями «ягуара-ребенка».
      Обитатели Ла-Венты жили под знаком ягуара. Когда исследователи истории и культуры американских индейцев задумываются над обычаями удивительных людей из Ла-Венты, они часто говорят о настоящей «одержимости ягуаром». Но откуда взялась эта религиозная одержимость?
      Ответ я пытаюсь прочесть тут же на алтарях и стелах, оставленных нам строителями Ла-Венты. На стеле 1 в типичной для этого стиля нише я вижу женщину в короткой юбке. Над нишей и женщиной изображена морда ягуара. А на каменном памятнике, который Мэтью Стирлинг нашел позднее в Портеро-Нуэво, сцена, лишь намеком переданная в Ла-Венте, воспроизведена совершенно недвусмысленно: это соитие женщины с ягуаром. От связи божественного ягуара со смертной женщиной и возникло, согласно легенде, могучее племя героев, сыновей небес и земли, полубожественных строителей Ла-Венты, возник удивительный народ, не похожий на все остальные. То были люди и одновременно ягуары: «ягуарьи индейцы».
      Не вызывает сомнения, что здесь, на острове Торреса, мы встречаемся с произведениями чрезвычайно древней высокой индейской культуры. А позднейшие находки с полной очевидностью доказали, что строители Ла-Венты, обитатели Трес-Сапотеса, творцы статуэтки «птичьего человека» были носителями самой первой, самой древней высокой культуры Америки. Таким образом, «ягуарьи индейцы», как я охотно бы их назвал (поскольку мы не знаем и, вероятно, никогда не узнаем, как они называли себя сами), были предшественниками и даже учителями тех, кто гордо считал себя первыми и единственными на свете, то есть гениальных майя.
      Ведь это они, «ягуарьи индейцы», первыми в Америке наблюдали звезды, создали календарь, в разных сочетаниях расположили точки и черточки, пока из них не возникла «майяская» система цифр. «Ягуарьи индейцы», по всей вероятности, изобрели и первую, древнейшую индейскую письменность. Точно так же исходная дата майяской истории 0.0.0.0.0. (или 4 Ахав 8 Кумху), соответствующая 3113 году до н. э., относится, очевидно, еще к ла-вентскому или даже до ла-вентскому периоду истории Америки

. Собственно майя впервые выступают на сцену индейской истории только в III столетии нашей эры. А «ягуарьи индейцы» - не менее чем на тысячу лет раньше. Их-то открыл и представил миру Мэтью Стирлинг.
      Открытие теперь уже не одной стелы, не одного культурного центра, а целой великолепной культуры, по всей видимости, древнейшей в Америке, естественно, вызвало огромный интерес. Два видных мексиканца - Альфонсо Касо, прославившийся, в частности, исследованием Монте-Альбана, и известный художник с замечательным археологическим чутьем Мигель Коваррубиас - стали инициаторами конференции, специально посвященной безымянной культуре и ее столь же безымянным творцам.
      Мексиканские участники этого ученого собрания, а также, разумеется, и сам Мэтью Стирлинг вновь единодушно пришли к выводу, что данная культура, вне всякого сомнения, была «матерью» всех последующих высоких культур Месоамерики. Но нужно было как-то обозначить эту материальную культуру, назвать ее творцов и носителей. Мексиканский историк Хименес Морено предложил, чтобы этих индейцев называли теноселоме, то есть буквально - «люди с ягуарьей пастью». Конференция одобрила предложение Хименеса, но название не привилось. Уже в первых газетных сообщениях мексиканские журналисты - а их примеру последовала и значительная часть мексиканской общественности - начали называть «людей с ягуарьей пастью» ольмеками (от ацтекского «олли» - каучук), то есть «людьми из страны, где добывают каучук». Дело в том, что так называли индейцев, которые жили на берегах Мексиканского залива до появления первых испанцев. И американистам в конце концов не оставалось ничего другого, как смириться с этим старым и вместе с тем новым обозначением. А чтобы хоть как-нибудь подчеркнуть разницу между действительными ольмеками и древними строителями Ла-Венты, последних в отличие от ольмеков этнографических стали называть ольмеками археологическими.
      В то время, когда проходила конференция, посвященная археологическим индейцам, у открывшего их культуру Мэтью Стерлинга не было иных датированных памятников, кроме статуэтки «птичьего человека» и упомянутой выше, теперь уже прославленной стелы «С» из Трес-Сапотеса. Но в 50-е годы ядерная физика предоставила в распоряжение исследователей настоящие археологические часы - ученые начинают определять исторический возраст находок по содержащемуся в них углероду С14 (радиоуглеродные, или, как их еще называют, радиокарбонные анализы). Образцы, взятые в Ла-Венте Филиппом Дракером, д-ром Р. Хейзером и профессором Р. Сквайром, показали, что первые «ягуарьи индейцы» появились на ла-вентском острове в конце второго тысячелетия до нашей эры и жили на этой территории примерно тысячу лет.
      Золотой век Ла-Венты, на протяжении которого «ягуарьи индейцы» строили свой город (и, видимо, это уже в самом деле город), начинается где-то около 800 года до н. э. и продолжается 400 или 500 лет. За это время Ла-Вента стала подлинным центром их мира. Многие исследователи, например Альфонсо Касо, высказывают мнение о возможном существовании настоящей ольмекской «империи», опять-таки первой, древнейшей из подобных «империй» в индейской Америке. Совершенно очевидно, что у ла-вентцев была весьма развитая государственная организация. В этом убеждают те памятники, которые я вижу вокруг себя. Ведь все обработанные камни, найденные в Ла-Венте, попали сюда из иных мест. Но откуда именно? Тут опять любопытная научная загадка. Стремясь решить ее, исследователи призвали на помощь геолога и вулканолога д-ра Хауэлла Уильямса. Тот взял из ла-вентских каменных памятников небольшие образцы и сравнил их под микроскопом с базальтом различных погасших тустласских вулканов. После длительных поисков д-р Уильяме нашел сходный материал в юго-восточной части гор Лос-Тустлас, в погасших вулканах Синтепека.
      Но от Синтепека до Ла-Венты почти 100 километров! Каким образом сумели «ягуарьи индейцы» доставить огромные базальтовые глыбы в свою столицу? Ведь, например, здешняя стела 3 весит более 40 тонн, каменные головы - около 20 тонн. Часто говорят о трудности транспортировки прославленных каменных скульптур на острове Пасхи. Но когда я во время своей экспедиции на остров Пасхи сравнивал условия перемещения тамошних моаи с перевозкой каменных блоков в Ла-Венту, перевозкой, которую «ягуарьи индейцы» организовали на 2500 лет раньше, чем полинезийцы из Рапа Нуи, мне пришлось почтительно склонить голову перед великим деянием ла-вентцев.
      Добытый камень местные ваятели и каменотесы, вероятно, грузили на огромные плоты, базальтовые плиты плыли на этих плотах по самому западному из рукавов реки Коацакоалькос, потом вдоль побережья Мексиканского залива до устья реки Тоналы и вверх против течения до Ла-Венты. Однако между пристанью на западном рукаве Коацакоалькос и каменоломней в Синтепеке расстояние в 40 километров, которое надо было преодолеть с помощью ручного волока.
      Транспортировка базальта из Синтепека в Ла-Венту требовала не только отличной техники, но прежде всего высокой общественной организации. В доставке базальта, несомненно, принимали участие сотни, может быть, тысячи рабочих, которыми должны были руководить опытные специалисты и государственные чиновники. И во главе такой организации наверняка стоял, должен был стоять, единый могучий властитель, «король» или (этому взгляду я отдаю предпочтение) верховный жрец, «папа» ягуарьего культа.
      Именно этих властителей Ла-Венты я, по всей вероятности, и видел на многих здешних стелах и алтарях. Нашел я здесь также и изображения других фигур. Может быть, самая удивительная из них - портрет мужчины совсем иного, как бы семитского типа, на американистском жаргоне получившего прозвище «дядюшка Сэм». На этой стеле «дядюшка Сэм» с длинной, совершенно не индейской козлиной бородкой и длинным острым носом разговаривает с властителем Ла-Венты. Над обоими мужчинами, как ангелы-хранители, возносятся какие-то карлики - наполовину люди, наполовину ягуары. По иронии судьбы как раз в этом неарийском «дядюшке Сэме» некоторые исследователи видели нордического викинга, пришельца из Европы. Во всяком случае это чужеземец - посланник или торговец. В Ла-Венте мы находим также изображения различных уродцев, в первую очередь карликов. Совершенно особую роль играют среди ла-вентских портретов разного рода кастраты. Можно предположить, что будущие жрецы открывали себе доступ в господствующее сословие добровольной кастрацией. Кажется, что основание для такого предположения дает и совсем недавнее открытие, сделанное в Ла-Венте Дракером и Хейзером. Они нашли здесь 16 статуэток из серпентина и нефрита, расставленных особым образом. Сцена, должно быть, представляет ольмекское религиозное собрание. Хотя, по-видимому, все жрецы - мужчины, ни у одной из статуэток нет никаких признаков половых органов. Вместе с тем мы весьма редко находим в Ла-Венте изображения женщин, за исключением сцен, где женщины предстают в обществе или прямо во время коитуса с божественным ягуаром. В то время как предшествующие «средние культуры» почти всегда изображают женщину-мать, в искусстве первой высокой культуры Америки индейских Венер заменили исполненные мощи изображения мужчин, портреты строителей ягуарьего города - удивительной и прекрасной Ла-Венты.
      После необыкновенно удачных раскопок в Ла-Венте Стерлинг еще несколько лет продолжал обследовать южный Веракрус и северное Табаско. И возникало впечатление, что его археологический инстинкт просто безошибочен. Как будто он всегда «шел наверняка».
      Дело, разумеется, было не в инстинкте, а скорее в случайности, да, в целой серии счастливых случайностей, которые приносили американскому исследователю один выигрыш за другим. Самый характерный пример таких счастливых случайностей - результаты экспедиции, которую Стирлинг предпринял вскоре после открытия Ла-Венты в местность, называвшуюся Серро-де-лас-Месас.
      Сначала Стирлинг нашел там в высоком маунде несколько своеобразных глиняных посудин. Он открыл их. В каждой хранилась передняя часть человеческого черепа, тщательно отпиленная, словно бы ампутированная в результате хирургического вмешательства. Опыт Ла-Венты подсказывал Стирлингу, что и в ольмекских городах маунды обычно служат местом погребения, мавзолеями высших местных сановников. Естественно, он продолжал раскопки. И действительно, внутри первого маунда обнаружил второй, низкий, составлявший ядро погребения, похожего на две половинки луковицы. В центре Стирлинг обнаружил останки скелета. Голова была отделена, на сей раз от самого позвоночника, и помещена в причудливую морскую раковину оранжевого цвета. В погребальную раковину-урну, предназначенную для хранения головы покойника из Серро-де-лас-Месаса, так же как в мавзолее правителей в Ла-Венте, был насыпан слой киновари, очевидно, считавшейся у «ягуарьих индейцев» (а позднее и у майя) краской мертвых. В слое киновари были найдены также нефритовая головка обезьяны и несколько нефритовых бусин в форме кораллов. Лучше всего сохранившейся частью черепа властителя оказалась челюсть, выложенная золотистыми кусками пирита.
      В следующем слое, под искусственно укрепленным полом, представляющим собой как бы дно маунда, Стирлинг нашел 52 глиняные урны. В каждой из них хранился череп молодого мужчины и несколько шейных позвонков. Все погребенные были убиты одновременно. Их обезглавили, видимо, теми же каменными топорами. Можно предположить, как все это случилось. Властитель Серро-де-лас-Месаса умер. И вместе с ним была предана смерти дружина властителя или группа молодых жрецов.
      Блестящая и до сих пор уникальная находка такого количества ольмекских скелетов была результатом обследования всего лишь одного маунда в Серро-де-лас-Месасе. И из этой экспедиции Стирлинг мог вернуться со щитом. Археологи начали запаковывать снаряжение и готовиться к отъезду. Но за день до отъезда на место раскопок вернулся один из местных помощников Стерлинга. По собственной инициативе он стал копать и вскоре наткнулся на новый укрепленный слой грунта. Горя нетерпением, он вскрыл этот слой и через несколько минут нашел под утоптанной глиной нефритовую обезьянку, покрытую излюбленной ольмеками красной краской, затем фигурку черепахи и еще ряд предметов.
      Мигель, таково было имя этого рабочего, на всякий случай, позвал начальника экспедиции. Стирлинг поручил наблюдать за укладкой снаряжения своему заместителю и пошел посмотреть на результаты приватной инициативы Мигеля. А теперь я лучше передам слово самому Стирлингу:
      «После напряженной работы, которой мы посвятили все утро (!), нам удалось расчистить пространство вокруг кучи глины. Еще полчаса (!) ушло на извлечение нефритовых предметов…»
      В земле, которую перебирали в течение получаса, находилось 782 предмета - вещи ольмекского обихода и украшения, вырезанные из нежнейшего нефрита различнейших оттенков - от снежно-белого до лазурно-голубого. В целом эта находка представляет собой самый блестящий и одновременно самый богатый художественный клад из всех, когда-либо обнаруженных в Новом Свете.
      А непрекращающиеся фантастические успехи счастливого искателя сокровищ «ягуарьих индейцев» уже сами по себе побуждали туземцев из разных мест Веракруса и Табаско обращаться к Стирлингу с сообщениями, что «там-то и там-то находятся индейские клады, которые могли бы заинтересовать сеньора».
      Одно из таких сообщений содержалось в письме, которое в 1945 году дон Матео получил от своего мексиканского друга Хуана дель Альто. Хуан дель Альто информировал Стирлинга о том, что в среднем течении реки Коацакоалькос крестьяне из Сан-Лоренсо опять нашли какие-то интересные камни…
 

 
      Дон Матео вновь отправился в путь. Вместе с ним была его не знающая усталости жена Мерной и постоянный его спутник - профессор Дракер, который только что завершил службу на американском военном корабле во время войны на Тихом океане. Хотя наиболее естественным путем в Сан-Лоренсо был путь по воде, дон Матео отдал предпочтение крайне трудному, но более короткому путешествию верхом на лошади. И за 30 часов почти непрерывной езды три всадника с местным проводником добрались из Коацакоалькоса через поселение Тешитепек и речку Татгапу в Сан-Лоренсо.
      А на следующий день, как и во всех других местах, дон Матео начал свой уже ставший традиционным «предварительный обход». Если первому знакомству с Ла-Вентой Стирлинг уделил десять дней, то сан-лоренсийскую месету - равнину, о «камнях» которой ему писал Хуан дель Альто, он решил обойти всего за полтора дня! И все-таки уже при этом молниеносном осмотре, который скорее подходил бы американскому туристу, чем ученому, Стирлинг увидит, опишет и сфотографирует не менее 15 прекрасных монументальных скульптур. И вскоре ему станет ясно, что творцы и этих произведений были ольмеками, что строители Сан-Лоренсо принадлежали к славному роду «ягуарьих индейцев». Одна из первых статуй, увиденных доном Матео, представляла сидящего ягуара, держащего в лапе какой-то жезл. Другая скульптура, найденная Стирлингом за время тридцатишестичасового пребывания в Сан-Лоренсо, изображала ольмекского жреца с ребенком на руках. И окончательным доказательством происхождения, этнической принадлежности строителей Сан-Лоренсо была огромная, прекрасно вытесанная из базальта голова, самая большая из всех, какие нам пока известны.
      Спустя два дня Стирлинг завершил свою экспедицию в Сан-Лоренсо. Но для американистики было достаточно уже этих первых сообщений о находках на месете у Рио-Чикито, чтобы на карту древнейшей высокой культуры Америки нанести название, несомненно, самого необычного доколумбова города -города Сан-Лоренсо. Затем дон Матео очень интенсивно работал в Сан-Лоренсо в течение двух последующих лет. Эти раскопки позволили открыть множество новых статуй, каменных голов, ягуаров, совокупляющихся с ольмекскими женщинами, позволили получить известное общее представление о керамике «ягуарьих индейцев», но в особенности же позволили сделать вывод, что этот город - разумеется, если это был один город - настолько обширен, а его история, судьбы его обитателей настолько сложны, что малочисленная, почти семейная исследовательская группа дона Матео не смогла все полностью расшифровать и что, следовательно, надо было бы, чтобы здесь продолжительное время поработала большая, хорошо снаряженная, комплексная экспедиция.
      Позднее такая экспедиция была послана. И результаты ее работы превзошли все ожидания дона Матео. Кроме обычных для ольмеков скульптур, здесь были найдены и другие, совершенно удивительные произведения «ягуарьих индейцев», нередко до сих пор остающиеся абсолютно необъяснимыми. Во время своего путешествия по маршруту этой комплексной экспедиции и я встречался в Сан-Лоренсо со множеством загадок, не имеющих аналогий во всей Америке. Загадок было столько, что в путевом дневнике я в конце концов решился сравнить этот удивительный город древней Америки с полинезийским островом Пасхи. К тому же точно так же, как изолирован доныне посреди Тихого океана остров Пасхи, так и современный Сан-Лоренсо наглухо отделен от остального мира. В моем распоряжении тогда не было лошади, и я решил раздобыть лодку, чтобы добраться до американского «острова Пасхи» по воде.
      В качестве исходной точки своего сан-лоренсийского путешествия я избрал грязный городишко Минатитлан на реке Коацакоалькос. В Минатитлане мексиканское правительство построило завод по очистке местной нефти. Неподалеку от нефтеочистительного завода у набережной стоят на якоре несколько суденышек, обеспечивающих сообщение по многочисленным рукавам реки. Раз в два дня вверх по реке Коацакоалькос отплывает тихоходная баржа с пышным названием «Янки Клиппер». Она могла бы доставить меня в Сан-Лоренсо за несколько песо. Но хотя мне приходится беречь каждый сентаво, я отдал предпочтение узкому каноэ с бензиновым моторчиком. Впрочем, то время, которое я сэкономил благодаря более быстрому плаванию, было растрачено до последней минуты, пока я в течение нескольких часов торговался о плате с Армандо - так звали капитана, матроса и штурмана лодки в одном лице.
      Наконец мы все-таки подняли якорь, и зеленая лодка понесла меня против течения могучей тропической реки. Выше Минатитлана Коацакоалькос широко разливается. Я смотрю в ее коричневую болотисто-грязную воду. На глади реки отражаются тяжелые тучи, закрывающие солнце. Они похожи на замки. К счастью, дождя нет, хотя сейчас и период дождей. (Да, пока дождь не идет. Но позднее, в Сан-Лоренсо, дождь порядком меня измучил.)
      Минатитлан, отправной пункт моего путешествия за тайнами Сан-Лоренсо, прощается со мной высокой трубой нефтеочистительного завода, обстреливающей город черным дымом. Выдыхающая дым труба медленно исчезает вдали, Минатитлан остается за поворотом реки, и я сразу, без всякого перехода, оказываюсь в совершенно ином мире. Сначала нас сопровождают по берегам просторы саванн, позже болотистые джунгли. Вскоре мы минуем слияние рек Успанапы и Коацакоалькос.
      В 80 километрах от Минатитлана Коацакоалькос раздваивается, обтекая большой низкий остров Такамичапа. В истории индейской Америки этот остров занимает особое место. Здесь родилась и жила со своим племенем Марина - известная возлюбленная завоевателя Мексики Эрнандо Кортеса. Теперь мы плывем по левому рукаву Коацакоалькос. Через несколько километров рукав снова раздваивается. На сей раз Армандо выбирает самое западное ответвление - Рио-Чикито. Именно сюда, на левый берег Рио-Чикито, в 1936 году, после страшных наводнений, совершенно опустошивших Такамичапу, переселились люди с этого острова. Они начали обрабатывать земли, которые когда-то принадлежали ныне уже покинутой асьенде Сан-Лоренсо. Поскольку земля здесь более плодородна, чем на Такамичапе, а разлив бурной реки никогда не затопляет высокий берег у Сан-Лоренсо, выходцы с острова живут в этих местах и поныне.
      Вскоре после того, как заброшенная асьенда предоставила приют бывшим обитателям острова Такамичапы, в убогую деревню на берегу реки пришел первый учитель. Тогда у власти в Мексике находилось прогрессивное правительство Карденаса, проявлявшее большую заботу о просвещении деревенских жителей. Этот первый, сам не слишком образованный просветитель сан-лоренсийцев обратил внимание на каменные памятники, которые переселенцы время от времени находили на своих землях, и окрестил новую деревню Теночтитланом. Очевидно, он предполагал, что именно здесь находилась знаменитая столица ацтеков.
      Благодаря ошибке учителя та часть поселения, которая расположена прямо на высоком берегу реки, до сих пор носит название Теночтитлан. Само поселение Сан-Лоренсо, находящееся на небольшой, приподнятой над окрестностями месете, которая, видимо, была сердцем этого доколумбова центра, лежит на расстоянии 2,5 километра к юго-западу от Теночтитлана. Наконец, третье маленькое поселение, входящее в состав этой деревни, - Пуэрто-Нуэво расположено в километре к востоку. Важные археологические находки были сделаны на территории всех трех поселений. Но для меня не подлежит сомнению, что три - три с половиной тысячи лет назад все эти нынешние поселения составляли единый ольмекский город.
      Итак, свой путь в Сан-Лоренсо я заканчиваю в Теночтитлане, прибрежной части этой древней индейской метрополии. Деревенька разглядывает реку с высокого берега. К воде спускаются лишь полунагие прачки, а также, естественно, теночтитланские рыбаки, получающие из Рио-Чикито дополнение к своему весьма скудному рациону.
      Десятки малых маундов, на которых расположены примитивные хижины обитателей Сан-Лоренсо, убеждают меня, что я нахожусь в обширной археологической зоне. Я посещаю некоторые жилища, разыскивая местного проводника, одного из членов разветвленного рода Каманов, к которому мне советовал обратиться мой приятель из Халапы, главного города Веракруса, Франсиско Беверидо. В Халапе, в тамошнем археологическом музее, я готовился к путешествию в Сан-Лоренсо. Наряду с Франсиско Беверидо, наиболее ценные сведения мне сообщил геолог д-р Альфонсо Медельин Сениль. Профессор Медельин Сениль, собственно, был единственным человеком, который уже в силу своего поста директора археологического музея штата Веракрус несколько раз посетил Сан-Лоренсо после того, как Мэтью Стерлинг и его маленькая группа окончательно покинули заброшенную деревеньку на Рио-Чикито.
      Медельин Сениль попытался перенести в музей, которым он руководил, большинство известных в то время сан-лоренсийских монументов. Но, как я убедился, об этой попытке он вспоминает без особой радости. А позднее мне стало известно, по какой причине. Жители Сан-Лоренсо полагали, что каменные головы, каменные ягуары и вообще все удивительные камни, которые они время от времени находили под верхним слоем земли на своих маленьких полях, являются их собственностью, так же как получаемая с этих полей фасоль. И, следовательно, никто, даже директор археологической службы штата, не имеет права отнимать «их камни». Купить - да. Но просто так увезти! Ни за что! Одно из посещений Сан-Лоренсо вообще могло стать последней поездкой профессора. К счастью, до деревни вовремя добралась спасательная экспедиция мексиканской армии. Под дулами автоматов разъяренные крестьяне отступили и выдали солдатам Медельина Сениля, которого собирались линчевать. Но для дальнейших раскопок в окрестностях деревни обстановка была весьма неблагоприятной.
      И все-таки уже через несколько лет в Сан-Лоренсо направился еще один житель Халапы - упомянутый выше мой друг Франсиско Беверидо, в ту пору студент последнего курса отделения археологии Халапского университета. Беверидо был единственным мексиканцем, приглашенным участвовать в американской экспедиции, которая намеревалась основательно изучить загадки трехтысячелетнего поселения. Так как я уже давно переписываюсь с Франсиско Беверидо и во время своего последнего посещения Халапы я долго гостил у него, то по рассказам очень хорошо представил себе, как протекало и к каким результат привело это до сего времени самое продуманное и, несомненно, самое интенсивное исследование ольмекской области.
      Вдохновителем и организатором экспедиции был профессор Йельского университета, американский археолог Майкл Д. Ко. В течение трех последующих сезонов вместе с ним в Сан-Лоренсо работало более десятка американских ученых - уже не только археологов, но также зоологов и ботаников. Был среди них и один инженер-картограф. Звали его Рей Кротсер, позднее я хотел бы упомянуть о нем особо. Разумеется, при раскопках в Сан-Лоренсо помогало и все мужское население деревни. К одному из местных участников этого большого предприятия и адресовал меня Франсиско Беверидо.
      Я очень удивился, когда мой туземный гид по сан-лоренсийским археологическим памятникам первым делом привел меня в местную школу. Мятежные обитатели Сан-Лоренсо - Теночтитлана, некогда едва не убившие профессора Медельина, добились-таки у федерального правительства вознаграждения за «свои камни»! Им построили прекрасную современную школу. К сожалению, сейчас в школьном здании все уже пришло в упадок, а сан-лоренсийский школьный сторож, который должен был бы заботиться о его сохранности, предпочитает за соответствующее вознаграждение показывать немногочисленным пришельцам несколько ольмекских скульптур, помещенных Ко на школьном дворе. Одна из них меня особенно заинтересовала. По всей видимости, она изображает участника ритуальной игры в мяч, напоминающей баскетбол (ее, следовательно, тоже изобрели «ягуарьи индейцы»). У статуи нет рук. Вместо них по обеим сторонам корпуса я вижу большие округлые отверстия. И у меня не остается никаких сомнений: у игрока были подвижные руки, которым можно было придать произвольное положение. Кроме этой совершенно уникальной статуи ольмекского спортсмена, на школьном дворе выставлены и некоторые другие весьма примечательные скульптуры, найденные экспедицией Ко на территории этих трех поселков. Другие скульптуры до сих пор остаются в главном центре ольмекской метрополии - на примерно километровой террасе, поднимающейся над окрестной саванной.
      На этом природном столе, пересеченном в нескольких местах невысокими «гребнями» и «ущельями», Стерлинг нашел в 1945 году те 15 статуй, которые дали повод для первого обследования Сан-Лоренсо. Все статуи лежали тогда у подножия «гребней» и во «впадинах». Но во времена Стерлинга всю террасу покрывал невысокий кустарник. А поскольку как раз эта возвышенность, очевидно, была «городищем» сан-лоренсийского комплекса, Ко приказал вырубить кустарник. За несколько месяцев сан-лоренсийские мачетерос очистили месету. И тогда Рей Кротсер подошел к своему теодолиту и начал составлять детальный план всей территории. Работа эта была изнурительная, но усилия, затраченные на нее, себя оправдали. План Кротсера не только в совершенно новом свете представил Ко и, собственно, всякому, кто интересуется историей и культурой индейской Америки, сан-лоренсийскую террасу, но и рассказал о ее обитателях - «ягуарьих индейцах».
      Оказалось, что вся месета, эти «гребни» и «ущелья», на самом деле не создание природы, а гигантское творение человека, не имеющее в Америке никаких аналогий. Например, гребень «С» является зеркально точным повторением противолежащего ему гребня «О». Дублируется каждая деталь. То же относится и к двум другим, еще более могучим валам, занимающим южную часть месеты. Точно так же и пространства между отдельными валами, со всей очевидностью, упорядочены по определенному плану.
      Наряду с «гребнями» и «впадинами», истинное назначение которых ним пока не известно, мы находим на месете 20 «маленьких озер», названных Беверидо «лагунами». Но когда Рей Кротсер измерил эти «лагуны», оказалось, что их, бесспорно, создали люди. Две из них до сих пор имеют форму совершенно точного шестигранника. Открытие Кротсера навело Ко на мысль заглянуть внутрь одной из этих странных «лагун». Он попробовал сделать это. И результат? Оказалось, что все дно «лагуны» выложено какими-то «стандартными панелями», изготовленными из вулканического туфа. Я пытаюсь как-то объяснить назначение этих странных водоемов. Может быть, культ воды, водяных божеств? Право, не знаю. Ко в этой связи вспоминает бассейны храмов Древней Индии и Цейлона, где во время религиозных празднеств очищались верующие.
      Открытие сан-лоренсийских водоемов было дополнено открытием каких-то каналов, проложенных на глубине нескольких метров под поверхностью. Магистраль была создана из небольших базальтовых блоков в форме буквы «У». Согласно измерениям Рея Кротсера, главная линия имела протяженность 558 футов. Канализация! Три тысячи лет тому назад! Если для вышеупомянутых «лагун» я еще мог бы при случае найти какое-то понятное нам назначение, то какой цели служила канализационная система Сан-Лоренсо, мне вообще неясно. Кому и зачем могло понадобиться искусственно орошать этот город, так щедро поливаемый дождями? Или? Или, может быть, я вижу остатки древней осушительной системы? Но с осушением этих мест не справилась бы и современная техника.
      Для чего же «ягуарьи индейцы» создали это непонятное сооружение? Возможно, с единственной целью - оказать почести богам дождя? Но я полагаю, что канализация - слово «канализация» мне, разумеется, следует поместить в кавычки - каким-то образом должна быть связана с сан-лоренсийскими «лагунами». Между тем инженер Кротсер, который после завершения работы над картой занялся обследованием водных сооружений ольмеков, ни в одной из «лагун» не нашел соединения с этими каналами.
      Пока Рей Кротсер искал каналы ольмеков, остальные участники экспедиции извлекали из земли одну ольмекскую статую за другой. Перед завершением трехлетней работы в Сан-Лоренсо их посетили неожиданные гости. В деревню прибыли два физика - представители фирмы «Varia Assoociates» из Пало-Альто в Калифорнии. Эта фирма производит различные сложные технические приспособления для археологов. И свое новейшее изобретение - цезиевый магнитометр - фирма хотела опробовать именно здесь, в Сан-Лоренсо.
      Магнитометры устанавливают отклонения напряжения магнитного поля над различными местами земной поверхности. Эти отклонения, или аномалии, указывают на присутствие в почве чужеродных предметов. Прибор, который привез в Сан-Лоренсо д-р Шелдон Брейнер, основан на применении цезия. В цезиевой камере магнитометра, с виду похожей на банку сгущенного молока, магнитные импульсы преобразуются в звуковые сигналы. Сила их соответствует величине аномалий. До тех пор цезиевый магнитометр еще никогда не испытывался американскими археологами. Причем на вид этот очень сложный прибор выглядит весьма просто, можно даже сказать, несолидно. И верно - банка сгущенного молока на удочке.
      Шелдон Брейнер добрался до Сан-Лоренсо утром. А после полудня он отправился со своей «удочкой» в первый обход. Франсиско Беверидо вспоминает, с каким недоверием, почти с насмешкой наблюдали ветераны трех сан-лоренсийских сезонов за американским физиком и его потешным прибором. Но тут магнитометр запищал и указал на первую аномалию. И физик попросил - попробуйте копать здесь. Потом магнитометр запищал во второй, в третий и до вечера еще в четвертый раз. Землекопы четыре раза вонзали кирки в землю. И всякий раз с успехом! Всюду, где указал Шелдон Брейнер, были найдены какие-нибудь ольмекские памятники, иногда - поврежденные, иногда - совершенно целые. Самой прекрасной находкой Брейнера была великолепно сохранившаяся статуя «человека-ягуара».
      Физики со своими приборами пробыли в Сан-Лоренсо всего несколько дней. Но триумф их был полным. Тайные насмешники забыли свои предубеждения, и если кто-нибудь из них готовится вернуться в Сан-Лоренсо, то наверняка тайком изучает дома принципы магнитометрии.
      Впрочем, исследователи, с магнитометром и без него прочесывавшие сан-лоренсийскую месету, искали не только скульптурные работы «ягуарьих индейцев», но изучали и все органические остатки, обнаруженные поблизости от них. Ими также занимались физики, которые теперь с помощью радиокарбонных анализов могут весьма точно определять возраст находки. Все образцы с радиоактивным углеродом С14, которые брались на пробу, показали, что строители «гребней» и «лагун» сан-лоренсийской месеты пришли на Рио-Чикито около 1200 года до н. э. и жили здесь примерно до 900 года до н. э.
      Свою высокую культуру создатели каменных статуй принесли в Сан-Лоренсо уже в готовом виде. Немногочисленное примитивное местное население, обитавшее в окрестностях месеты до прихода «ягуарьих индейцев», было покорено завоевателями Сан-Лоренсо. После этого в течение целых 300 лет овеянный славой ольмекский культурный центр жил полнокровной жизнью. Бог-ягуар покровительствовал городу, и в конце второго тысячелетия до нашей эры его почитатели, видимо, создали здесь главный центр своего ягуарьего мира. Долголетнее исследование Сан-Лоренсо показало, что в ольмекской столице в конце второго - начале первого тысячелетия до нашей эры было примерно 5 тысяч жителей. Следовательно, уже тогда Сан-Лоренсо был не только церемониальным культовым центром, но и настоящим городом в прямом смысле слова. Это был первый, древнейший город индейской Америки, а в свое время и один из самых больших городов мира, если вообще не самый большой. Впрочем, настоящее название его нам неизвестно, точно так же, как не знаем мы и подлинного имени его строителей.
      Создание этого города и найденные произведения ольмеков свидетельствуют о том, насколько могучей и жизнеспособной была ольмекская культура. И нужно добавить еще следующее: в Сан-Лоренсо, так же как и в классический город «ягуарьих индейцев» Ла-Венту, весь материал для ваяния и строительства приходилось привозить. И так же, как позднее в Ла-Венте, здесь, в Сан-Лоренсо, для обеспечения этих весьма значительных по объему работ была необходима сложная, несомненно, уже государственная организация. «Ягуарьи индейцы», очевидно, должны были иметь и свое «ягуарье государство». Влияние его наверняка охватывало обширную зону. Ведь правители ольмекской «империи» должны были сгонять на строительство «гребней» и «лагун» месеты тысячи рабочих с весьма далеких окрестностей города.
      И в ольмекской «империи» слава одних росла, разумеется, за счет подневольного, изнурительного труда других. Но вот неожиданно грянул гром. Стирлинг обнаружил все найденные им статуи не на «гребнях» месеты, а на их склонах и во впадинах между ними. А в результате позднейших обследований экспедиции Ко было с полной достоверностью доказано, что статуи не упали на плато с «гребней» под воздействием сил природы, а были сброшены. И не только сброшены. Мятежники, имя которых нам также, разумеется, неизвестно, в буквальном смысле слова «казнили» большинство ольмекских статуй - отсекли им головы. Так, и ольмекский игрок в мяч, выставленный во дворе местной школы, тоже стоит теперь без головы. А поскольку гигантские головы, естественно, нельзя было отрубить, то их лица были изуродованы шрамами.
      Особенно же меня поразило то обстоятельство, что ольмекские памятники были не только обезображены восставшими, но и их сверхъестественное могущество, в которое тогда, конечно, верили, было ликвидировано с помощью специальных религиозных обрядов. Так что разрушения не были следствием разбушевавшихся революционных страстей, а осуществлялись как продуманная акция. К примеру, упомянутый выше обезглавленный игрок в мяч после казни был уложен в простую, явно выстроенную специально для этой цели неприхотливую «усыпальницу», выложенную красной глиной, а потом засыпан. В самом начале работы экспедиции в Сан-Лоренсо Диль, помощник Ко, нашел два других, тоже намеренно поврежденных ольмекских памятника. Они стояли «вниз головой» на нескольких ритуальных топорах, которые так почитались в ольмекских городах.
      Восстание тех, кто в Сан-Лоренсо и его окрестностях работал на «ягуарьих индейцев», было, очевидно, успешным. И около 900 года ольмекам пришлось покинуть свой великолепный город, первый настоящий город индейской Америки. Вскоре не слишком далеко от этих мест возникает вторая столица «ягуарьих индейцев», нынешняя Ла-Вента. А поскольку время, когда был покинут Сан-Лоренсо, и время, когда была основана Ла-Вента, стиль памятников обоих городов, религиозные представления их обитателей совершенно совпадают, я убежден, что строителями Ла-Венты и были изгнанные из Сан-Лоренсо ольмекские властители. В Ла-Венте «ягуарьи индейцы» создали затем «вторую ольмекскую империю»

.
      Итак, мы знаем, куда ушли «ягуарьи индейцы» из Сан-Лоренсо. Но тут есть и другой вопрос - собственно, еще более важный: откуда ольмеки пришли в Сан-Лоренсо? Где они жили до этого? Ведь их культура, их религиозные представления, блестящее мастерство их ваятелей - все это сформировалось где-то в ином месте. Но где же? На этот вопрос пыталось ответить уже несколько видных американистов. Одни искали прародину «ягуарьих индейцев» в Центральной Мексике, другие - в штатах Герреро и Морелос на побережье Тихого океана. Однако я думаю, что правы те, кто ищет отчий край ольмеков именно здесь, в южном Веракрусе и северном Табаско.
      Но это еще слишком широкое определение. Первоначальная племенная территория «ягуарьих индейцев» находилась, по-видимому, вблизи гор Лос-Тустлас, там, где я начал свое путешествие по стране ольмеков. Из всех своих городов именно сюда всякий раз возвращались «ягуарьи индейцы» за материалом для скульптур, который на их первоначальной родине был всегда под рукой и который они поэтому научились с таким совершенством обрабатывать. В данной связи мне вспоминается еще кое-что - и опять-таки это пирамида. На сей раз самая древняя в истории индейской Америки - ла-вентская! У нее весьма необычные очертания и горизонтальная проекция. Человек, впервые начертивший ее, - калифорнийский профессор Хейзер - перелетал однажды на маленьком самолете через тустласские горы. И вдруг он понял, что конус ла-вентской пирамиды в точности повторяет, в буквальном смысле слова отражает, как в зеркале, форму тустласских вулканов. Следовательно, ольмеки просто, как это прекрасно сказал Ко, принесли в новую столицу вместе с первой индейской пирамидой кусочек старой родины.
      Очевидно, у подножия тустласских гор находились и древнейшие поселения «ягуарьих индейцев». Однако могло случиться, что их все до одного, как Помпеи, залили потоки лавы из многочисленных, еще до недавнего времени действовавших вулканов, и мы, пожалуй, никогда не узнаем в истинном виде самых первых шагов самой первой высокой культуры Америки. А жаль. Хотя бы потому, что во всей мировой истории известно лишь малое число подобных культур. Высоких культур, которые не были бы ученицами, наследницами, продолжательницами других высоких культур. Ольмеки же были такими первыми из первых. Вот еще одна причина, почему я хотел с ними познакомиться, почему я совершил путешествие за «птичьим человеком», древнейшей стелой и обезглавленными статуями. А также путешествие к древнейшей пирамиде Америки.
      Итак, древнейшая ольмекская пирамида стоит в Ла-Венте. А древнейшая, уже, несомненно, майяская пирамида находится в Вашактуне. (Она была построена около 325 года н. э.)
      И углы отдельных ее ступеней украшают 18 масок ягуара! Только позднее ягуар постепенно исчезает из майяского мира. Мужественную мощь ла-вентских памятников сменяет затем утонченная архитектура первых больших городов майяского Древнего царства. Но самый прекрасный из них - чиапаское Паленке - майяские мастера, теперь уже самостоятельно, создают только спустя несколько столетий. При этом Паленке расположено неподалеку от Ла-Венты и отделено от нее одним только непроходимым Лакандонским девственным лесом.
 

 
      Я простился со столицей «ягуарьих индейцев» и вообще с ольмеками и теперь еду к тем, кто пришел после «ягуаров» и, развивая традиции ольмекской культуры, создал самую высокую, самую блестящую культуру индейской Америки - культуру майяскую. Автобус везет меня по единственному шоссе, которое ведет через табасканские трясины к городку Теапе, исходному пункту моей вылазки за сокровищами майяских городов, скрытых в Лакандонских джунглях.
      Позднее, когда я перевалил через центральноамериканские Кордильеры, возвращаясь от индейцев племен цельталь, соке и цоциль, которых посетил на юго-западных склонах сьерры Чиапа, мне довелось еще раз ехать по этому шоссе. Теапа - важный перевалочный пункт для каждого, кто направляется к индейцам центральноамериканских Кордильер. Меня же сейчас интересуют майя. Но в данный момент - не те бедные, доведенные до жалкого состояния майя, которые возделывают ныне земли своих предков, а те, что 10 или 15 столетий тому назад построили свои метрополии, великолепные города, затмившие все другие архитектурные памятники индейской Америки. Майяские города находятся в двух достаточно резко отличающихся друг от друга областях Центральной Америки. Первая из них, куда я и направляюсь, - это обширная территория центральноамериканских Кордильер, местами достигающих значительной высоты (например, селения племен цельталь и цоциль, также относящихся к майяской языковой семье, зачастую расположены на высоте более двух тысяч метров).
      Через всю эту область течет важнейшая река всей майяской истории - знаменитая Усумасинта. По обоим ее берегам простирается столь же знаменитый дикий и непроходимый Лакандонский девственный лес. К области джунглей в бассейне Усумасинты прилегает так называемый Петен, небольшое и невысокое плато, на котором в I или II веке н. э. возник первый каменный город индейцев майя.
      Этот древнейший период майяской истории мы называем периодом Древнего царства. Древнее царство (оговоримся, что это лишь название одного из периодов Майяской истории, а вовсе не название государства) кончается где-то в IX или X веке, когда майя покидают последний из своих великолепных городов на берегах животворной реки и переселяются в новую область, которая теперь уже навсегда станет их отчим краем, - на Юкатан. И на Юкатане я увидел множество столь же великолепных городов: Чичен-Ицу, Кабах, Ушмаль, Цибильчальтун, Сайиль, Тулум и другие. Но свое путешествие за сокровищами майяских городов я хочу построить в той же последовательности, по тем же вехам, которые определили путь майя во времени и пространстве. Поэтому я сначала направляюсь в Лакандонские джунгли, к Усумасинте, в города Древнего царства. Самый прекрасный из них и более всего вызывающий восхищение - Паленке. К тому же он расположен неподалеку от единственной железной дороги, идущей через Теапу.
      Расписание, на котором имеется и название затерянной в лесах деревушки Паленке, сообщает, что поезд-экспресс (?) останавливается в Теапе дважды в неделю: в понедельник и пятницу. Завтра пятница. Теперь я уже дождусь. Вновь брожу по городу. И вот наступает утро пятницы. Колокольчик локомотива вызванивает, как лондонский Биг-Бен, «экспресс» подходит к станции, проглатывает горстку пассажиров и углубляется в джунгли. В Паленке, кроме желания увидеть этот самый красивый майяский город эпохи Древнего царства, меня привела еще одна причина. Местные жители издают здесь нерегулярно выходящий сборник, который печатается на ротаторе и посвящен по преимуществу чудесам замечательного майяского центра. Несколько недель назад в Мехико мне случайно попал в руки первый номер этого издания, где были перечислены иностранные путешественники, посетившие Паленке, и указано, как они способствовали его изучению, особо высоко оценивались заслуги некоего Фредерика де Вальдека. В списке напротив его имени в графе «национальность» стояло: чех!
      Чешское происхождение Вальдека весьма спорно. Родился он якобы в Праге, другие источники указывают в качестве места его рождения Вену, во всяком случае, молодость он провел в Праге. Но беспокойная натура вскоре привела его в богатый развлечениями Париж. Там он проявляет интерес к изобразительному искусству, начинает заниматься в Академии художеств, однако его манят далекие края. Как раз в это время Наполеон предпринимает поход в Египет, и Вальдек поступает в его африканскую армию. В Африке Вальдек познакомился с произведениями древнеегипетского искусства и был ими очарован. Ради них вместе с четырьмя товарищами он покинул армию корсиканца. Они отправились в верховья Нила, в Нубию, где познакомились с памятниками Нижнего Египта. Четыре товарища Вальдека погибли в пути, он единственный остался в живых.
      Дальнейшая судьба «пражского графа» переходит границы всякого воображения: ему удалось пройти почти всю Африку, а затем Вальдек принял участие в одном из бурских военных походов; шхуна, на которой он позднее плыл, потерпела крушение в Мадагаскарском проливе, но Вальдек чудом спасся. С Мадагаскара он едет в Индию, из Индии - в Южную Америку, затем служит во флоте адмирала Кокрейна в Чили. Из Чили попадает в Гватемалу, а оттуда - в Мексику.
      В Мексике Вальдек встречается с человеком, интересовавшимся архитектурой и культурой доколумбовых индейцев, - знаменитым лордом Кингсборо, убежденным, что строители этих городов были потомками евреев и происходили из тех самых изгнанных израильских племен, о которых говорит «Священное писание». Однако Вальдек видел Египет и был уверен, что пирамиды и дворцы индейской Америки строили египтяне. А поскольку очарование древнеегипетского искусстве по-прежнему жило в душе Вальдека, он предлагает мексиканскому правительству - тогда у власти находилась хунта, возглавляемая Анастасио Бустаманте, - отправить его в майяские города, где он зарисует все, что будет заслуживать внимания. В это время из Чиапаса в Мехико доходили удивительнейшие сообщения. Распространялись рассказы об индейском городе, расположенном неподалеку деревушки Паленке в Лакандонских лесах. И Бустаманте посылает туда Вальдека. Граф Вальдек еще не подозревает, что проведет в Паленке более двух лет.
      12 мая 1832 года, после невероятно трудного пути, Вальдек добрался до развалин майяского города. Он поселился прямо внутри святилища на вершине одной из пирамид. Паленке пленило пражского скитальца. Карандашом и главным образом кистью запечатлевает он удивительные рельефы, украшающие храмы паленкских пирамид, воссоздает на полотне знаменитый паленкский дворец и срисовывает иероглифические надписи, в большом количестве встречающиеся на всех главных зданиях этого великолепного майяского культового центра.
      Впрочем, Вальдек, во всем сын своего века, был сторонником господствовавшего тогда в искусстве романтизма. Он не копировал, а в духе тех лет дополнял собственным воображением рельефы и даже сложные майяские иероглифы. Так что теперь, когда многое из того, что Вальдек зарисовал во время своего длительного пребывания в Паленке, безвозвратно утрачено, его рисунки, к сожалению, не могут служить для нас достаточно надежным источником информации. Американистике пришлось ждать еще несколько десятков лет первых серьезных копий паленкских алтарных досок и иероглифических надписей. Копии эти сделал английский археолог Моудсли. (В 1889-1902 годах они вышли в Лондоне четырехтомном издании, озаглавленном «Центральноамериканская биология».) Вальдек был также первым исследователем, который, хотя и безуспешно, пытался расшифровать майяские иероглифы.
      Но длительное пребывание Вальдека в майяском городе было вызвано и еще одной причиной. Пражский граф влюбился в метиску из деревни Паленке. А девушки всегда и во всех странах, где он побывал, были ахиллесовой пятой художника. Симпатии к прелестной метиске столь долго удерживали Вальдека в Паленке, что, когда он вернулся в Мехико, его могущественного покровителя Бустаманте уже не было в живых: его успели свергнуть и убить. И Вальдеку пришлось снова отправиться в путь. Он бежит на независимый тогда Юкатан, а оттуда во Францию. И уже в Париже, в возрасте 72 лет, издает воспоминание о лучших годах жизни свою первую книгу (и одновременно первое настоящее произведение о майяской археологии вообще), прославленное «Путешествие живописца и археолога». Книга имела успех. Особенное внимание привлекли сделанные в Паленке акварели Вальдека, которыми она была иллюстрирована. И вот граф - ему идет восьмой, а затем и девятый десяток - вновь начинает интенсивно заниматься живописью. Столетие со дня рождения он отмечает второй книгой, опять-таки иллюстрированной рисунками автора. Книга была посвящена майяской архитектуре и урбанистике. На 101 году он продемонстрировал парижскому обществу выставку своей живописи. Умер он в фантастическом возрасте - 109 лет; и не от старости; верный своим привычкам, от которых не отступал даже в достаточно пожилом возрасте, Вальдек оглянулся на оживленных Елисейских полях вслед красивой парижанке и… был сбит проезжавшим экипажем.
      Говоря о своем удивительном «земляке», следовало бы упомянуть и о том, что Вальдека привело в неведомое Паленке сообщение монаха Рамона Ордоньеса-и-Агиляра. Ордоньес посетил развалины майяского города вскоре после того, как воинский дозор случайно обнаружил их в девственном лесу, в нескольких лигах (1 лига=4,83 км) от деревни Паленке. Майяский город привел брата Рамона в восторг. Впервые после того, как европейцы увидели главный город инков Куско и главный город ацтеков Теночтитлан, была открыта новая великолепная индейская столица. Стремление найти майяские сокровища помогло отважному монаху преодолеть невероятно трудный переход через дикие Кордильеры и добраться до Паленке. Хотя золота в городе среди джунглей он и не нашел, тем не менее майяский центр так воодушевил его, что в тишине своего монастыря он написал о Паленке целый труд, который, бог ведает почему, назвал «Историей сотворения небес и земли».
      Название Паленке, разумеется, появилось уже в послеколумбову эпоху. Так называлась деревенька, которая здесь возникла вскоре после прихода испанцев. Первоначально это была, вероятно, миссия для индейцев племени чоль. Впрочем, ни миссионеры, ни их индейские овечки не подозревали, что в нескольких километрах от деревни, среди Лакандонских джунглей, много столетий тому назад существовала настоящая столица, которая, по всей очевидности, была самым красивым городом этой части индейской Америки.
      В лесах вокруг развалин сейчас, так же как и столетия тому назад, живет несколько разбросанных чольских семей. Индейцы племени чоль, вновь открывшие город своих давних индейских предков, называют развалины «Отиоттиун»: на их языке «отиот» означает «город», а «тиун» - «камень». Чольского происхождения также и название ручья, протекающего через город (Отиоттиун, или Отолум).
      Кроме чолей, в непосредственной близости от Паленке жило когда-то и еще одно индейское племя - цельталь. В старейшем словаре языка этого племени название деревни - миссии Паленке переводится по-цельтальски Гхо-Гхан. А поскольку у Ордоньеса мы читаем На-Чан, причем и то и другое, в сущности, означает одно и то же - «Змеиный город», я осмеливаюсь высказать предположение, что это название было первоначальным доколумбовым обозначением Паленке.
      «Змеиный город» находится неподалеку от окраины Лакандонского леса на высоте примерно 100 метров над уровнем моря. Развалины зданий встречаются на протяжении 7,5 километра. Уже с первого взгляда Паленке заворожило меня своим необычайно красивым расположением. В нескольких метрах за пирамидами и необыкновенным дворцом возвышаются покрытые густой зеленью горы трудно придумать более прекрасный фон для этого индейского города.
      И повсюду заявляет о себе девственный лес. Прямо на ступенях стародавних пирамид сидят попугаи невероятно яркой окраски. Если задние стены паленкских зданий упираются в Тумбальские горы, представляющие собой один из отрогов центральноамериканских Кордильер, то со стороны их фасадов, от дверей святилищ и дворцов открывается столь же великолепный вид на бесконечным зеленый ковер - на море непроходимых лесов, которое тянется 130 километров и кончается у настоящего моря - Мексиканского залива. Индейский город расположился на нижних уступах Кордильер - между горами и зеленой низиной. Исключительно красивое и выгодное местоположение «Змеиного города» еще более выигрывает благодаря горной речке. Река давала обитателям Паленке воду и рыбу, орошала кукурузные поля. Леса доставляли в изобилии крупную дичь и птиц, перья которых были главным украшением паленкской знати и духовенства, снабжали также строительной древесиной. До сих пор в непосредственной близости от Паленке в джунглях растут исключительно ценные породы дерева - красный кедр и центральноамериканское красное дерево. Тумбальские же горы, у отрогов которых лежит Паленке, давали майяским строителям камень - основной строительный материал.
      В этой поездке меня больше всего занимают тайны индейских пирамид. В Паленке я посетил целый ряд их. Пирамиды «Змеиного города», как правило, невысокие, имеющие наверху небольшие по размерам храмы, с богатым геометрическим орнаментом на фронтонах. Все или почти все паленкские строения украшены штуковым рельефом. Один из красивейших рельефов украшал и то святилище, которое я прежде всего посетил в этом городе. Местные люди называют его «Храмом графа». Это местное название, не имеющее, собственно, ничего общего с майяскими строителями пирамиды, прижилось, однако, и в американистской литературе. Оно напоминает, что на вершине этой пирамиды с квадратной горизонтальной проекцией, прямо в стенах святилища, остатки которого сохранились и сейчас, более чем на два года поселился наш земляк граф Вальдек. Здесь он писал, рисовал и ожидал ту юную метиску, прелести которой еще теснее привязали его к Паленке. Как я убедился, обитатели близлежащей деревни до сих пор вспоминают его.
      Следы Вальдека привели меня и к «Храму льва». Он расположен в 100 метрах к югу от главного культового центра и так же, как и остальные паленкские храмы, в сущности, представляет собой пирамиду, на вершине которой имеется помещение - маленькое святилище. На задней стене находящегося святилище алтаря еще во времена Вальдека был большой штуковый рельеф, изображавший паленкского главного жреца, сидящего на троне, из которого выступают две ягуарьи головы.
      От большого фриза (Вальдек назвал по нему это строение «Храмом прекрасного барельефа») сейчас сохранились лишь жалкие остатки одной из ягуарьих голов. Но во времена Вальдека рельеф был еще в полной сохранности. Изображение этого рельефа - самое прославленное паленкское произведение Вальдека, хотя и в нем художник остался верен духу своего времени. Содержавшиеся в этом рельефе иероглифы нам, вероятно, никогда уже не удастся прочесть даже по картине Вальдека.
      «Храм графа», «Храм льва» и десятки других строений находятся, собственно, вне центра Паленке. Центр же города образуют четыре главные пирамиды, и посреди них - паленкский дворец, обширное (104X80 м), многократно перестраивавшееся здание с основанием в форме четырехугольника. Дворец имеет четыре внутренних дворика, патио: два больших и два поменьше. Их окаймляют галереи, позднее разделенные на ряд помещений, назначение которых сейчас уже не всегда можно установить с достаточной точностью. Однако в галерее северо-восточного патио мое внимание привлекли настоящая парная баня и даже три хорошо оборудованных клозета.
      Стены дворца вокруг двух патио украшены рельефами, изображающими военнопленных. Несчастные побежденные поданы здесь в почти карикатурном виде. Они сидят на земле, жалкие и безоружные, бессильные перед властью паленкских господ. Этот фриз наводит меня на мысль, что именно в дворцовых дворах побежденные враги паленкского города-государства находили свою смерть.
      Впрочем, некоторые галереи дворца украшены изображениями более важных лиц. Это властители города, майяские господа, облеченные знаками своей власти, а у их ног сидят подданные и подчиненные. На штуковых рельефах (снова хочу напомнить, что Паленке было главным средоточием мастеров этого искусства) я нахожу последние следы красок, которые когда-то покрывали серо-белые изображения. Но ослепительные синие и красные краски давно смыли дожди и закоптили костры, которые разводили во дворце и на паленкских пирамидах их временные обитатели в последующие столетия.
      Здание дворца расположено на искусственно насыпанной платформе. С северной стороны к дворцу вела широкая лестница. Внешние стены дворца были украшены штуковыми рельефами, частично сохранившимися до сих пор. Больше всего меня заинтересовала совершенно необычная для майяской архитектуры пятиэтажная башня. Очевидно, она служила астрономической обсерваторией; на верхнем этаже еще сохранилась каменная скамья, на которой сидел жрец-астроном, наблюдавший положение звезд.
      Интересно решен был вход в башню паленкского дворца. Лестница, ведущая в обсерваторию, начинается только на втором этаже. Для того чтобы попасть с первого этажа на второй, паленкские астрономы, вероятно, должны были пользоваться приставной лесенкой.
      По соседству с дворцом возвышаются еще три прославленные пирамиды, на вершинах которых находились главные святилища города: «Храм солнца», «Храм Креста» и «Храм лиственного креста». Эти современные названия произведены от равных мотивов алтарных плит, находящихся внутри святилищ.
      Широкий фасад «Храма солнца», построенного на невысокой пятиступенчатой пирамиде, расчленен тремя входами. Колонны у главного входа в святилище украшены иероглифическими надписями. Внутри храма находится само святилище. На его задней стене был укреплен большой, до сих пор хорошо сохранившийся барельеф, представляющий солнце, которое изображено здесь в виде щита, проткнутого двумя скрещенными копьями. По правую и левую сторону от него на телах рабов стоят два жреца, приносящих жертвы. Великолепный барельеф дополняет ряд иероглифов, по которым, что весьма важно, можно определить дату постройки - 642 год.
      Ту же дату мы читаем на рельефе, украшающем следующую паленкскую пирамиду - «Храм креста». Крест, образующий центр этой прекрасной композиции, является, по всей вероятности, символом священного растения майя - кукурузы. В верхней части рельефа изображена священная птица центральноамериканских индейцев - кецаль. Так же как в «Храме солнца», и здесь два жреца приносят богу жертвенные даяния.
      Точно так же и третье из главных паленкских святилищ, расположенных ни пирамидах, «Храм лиственного креста» получил свое название по великолепно выполненному барельефу. И здесь главный мотив - крест, из которого вверх и в стороны выступают своеобразные языки пламени, или листья. На острие верхнего листа вырастает стилизованное человеческое лицо. И горизонтальные перекладины креста украшены человеческими головами - только уже поменьше. А по обеим сторонам в четыре ряда расположены иероглифические тексты.
      Наш удивительный земляк Вальдек, путешественник и майяолог-любитель, по следам которого я отправился в Паленке, был первым, кто попытался расшифровать диковинные майяские иероглифы, причем именно здесь, на алтарных плитах «Храма лиственного креста».
      Позднее из Паленке Вальдек, сделав большой крюк, попал на полуостров Юкатан. Той же дорогой поеду туда и я. Тем более что и давние обитатели Паленке - труженики, строители и властители этого и других городов Древнего царства - позже, с конца V столетия, начали переселяться на север, на Юкатан, и постепенно покинули все свои города на берегах Усумасинты, в том числе и самый прекрасный, самый совершенный и прославленный из них - город городов, прелестное Паленке.
 

 
      И вот, я снова стою на перроне крошечного вокзала в Паленке и жду, когда со стороны Теапы появится поезд, возвещая о своем прибытии звонком. На сей раз это даже не прежний тихоходный «экспресс», а состав, тактично названный смешанным поездом: грузовые платформы и несколько пассажирских вагонов третьего класса в конце состава.
      Я уже наездился по свету разными поездами, но этот «смешанный» был наверняка самым медленным из всех, какие мне довелось встретить. Каждую минуту он останавливался, хотя здесь на много километров вокруг нет ни одной деревни. А затем, прогромыхав по длинному мосту над водами Усумасинты, покинул область Лакандонского леса и направился прямо на север, к портам Юкатана, Откуда вывозится сизаль.
      После пятнадцатичасового пути я наконец выхожу - и весьма охотно - из поезда, чтобы здесь, неподалеку, посетить городок Чампотон, расположенный на Западном берегу полуострова. Дело в том, что Чампотон - первоначально майя называли его Чаканпутун - был пристанищем для нескольких поколений одной из важнейших племенных групп юкатанских индейцев - племени ица, в чью знаменитую столицу Чичен-Ицу я хочу позднее направиться.
      Из Чампотона я добираюсь до близлежащего порта Кампече, главного города одноименного штата. Однако этот очаровательный старый город привлекает меня главным образом тем, что здесь, в бывшей городской крепости, напоминающей о частых нападениях пиратов, археолог Рамон Павон Абреу собрал многочисленные образцы работ майяских умельцев со всей территории, которую я сейчас проезжаю. Эту область называют Чен, поскольку целый ряд местных названий включает в себя это майяское слово, означающее «колодец». В свой путевой дневник я занес несколько таких названий мест, через которые проехал: Ченкой и Хальтунчен, Хополичен и особенно важный Болончен, о котором еще пойдет речь ниже. Столько названий «колодцев» мы встречаем потому, что вода находится тут лишь на большой глубине и майя в ту пору, когда они вдоль побережья полуострова начали проникать на север Юкатана, селились на этой территории лишь там, где существовали природные водоемы - чены.
      Характер майяского искусства и особенно майяской архитектуры небольшой «страны Чен» несколько отличается от искусства городов Древнего царства. Для местного стиля (иногда его называют - Чен-Рио-Бек) характерны лишь одноэтажные постройки со множеством помещений. Постройки эти не имеют кровельных гребней, какие я видел в Паленке на «Храме лиственного креста». Зато здесь перед зданием расположены пилоны в виде небольших пирамид. Вся постройка расчленена на пять частей. Первую, третью и пятую образуют пирамидальные пилоны, вторую и четвертую - одноэтажное здание.
      Однако в «стране Чен» мы находим и более простые здания. Особенность многочисленных ченских построек - необычные входные проемы, вкомпонованные в рельеф маски «небесной змеи».
      Кроме того, местная архитектура отличается от построек, известных нам по долине реки Усумасинты, от великолепного Паленке тем, что вместо штука для фасадов используется тесаный камень.
      Впрочем, здесь, в «стране Чен», не возникло ни одного действительно крупного майяского города, который по значению, размерам и красоте мог бы сравниться с Паленке. К тому же ченские центры, расположенные в более доступных и гуще населенных областях (Нукучич, Хочоб, Кулукбалом), в послеколумбову эпоху были разрушены значительно больше, чем в других областях Юкатана.
      Видимо, «страна Чен» была какой-то промежуточной остановкой на пути майя из долины Усумасинты в северный Юкатан, из Древнего царства в Новое. Дело в том, что Паленке, самый прекрасный город Древнего царства, был полностью покинут майя, и его жрецы, его привилегированное сословие никогда больше туда не возвращались. Точно так же постепенно вымерли и все остальные города классического периода, все майяские центры эпохи Древнего царства. Но только Паленке сохранило для нас следы вероятного насильственного захвата города чужеземцами. Остальные города в широком бассейне Усумасинты и прилегающего к нему Петена были покинуты без каких-либо видимых оснований.
      Причины, по которым великолепные города Древнего царства были оставлены майя, в течение уже нескольких десятков лет являются для майяологов загадкой номер один. Североамериканский профессор Морли, один из виднейших специалистов, предполагает, что непонятное самоубийство цветущих индейских метрополий было связано с оскудением почвы, другие исследователи указывают на частые землетрясения в этой области, третьи выдвигают гипотезу, не приводя, впрочем, достаточно убедительных аргументов в ее пользу, что в это время (во второй половине первого тысячелетия) произошло кардинальное изменение климата во всем бассейне Усумасинты.
      Большинство этих доводов при более глубоком анализе оказывается несостоятельным. По-видимому, ответ на вопрос мы должны попытаться найти в сохранившихся памятниках, прямо во дворцах и храмах майя, непосредственно в характере существующего здесь общественного устройства. Конечно, нам мало что удается узнать о нем. Но интересно отметить, что вскоре после того, как майяские переселенцы покинули свои города, мы находим их в области, которая своими природными условиями в значительной мере отличается от их прежней отчизны: они переселяются на север, в северный Юкатан.
      И там снова один за другим возникают многочисленные майяские города. Тем менее, как это ни странно, социальные отношения в них сколько-нибудь заметным образом не отличаются от тех, которые, видимо, вызвали гибель городов на берегах Усумасинты и в Петене. Во многих случаях не менялись и династии, покинувшие свои тонущие каменные корабли, свои умирающие города. Есть основания считать, что правящие роды, пережившие гибель своих городов-государств, в период переселения на Юкатан большей частью сумели вновь консолидировать силы и стать во главе заново отстроенных городов. Как это им удалось, мы до сих пор не знаем. Переселение майя с берегов Усумасинты на Юкатан остается для майяологов одним из наименее известных периодов истории этого индейского народа.
      Новые майяские города не обладали уже столь утонченной, филигранной, изысканной архитектурой, как Паленке. Они грубее, но зато величественней и помпезней. В Паленке вся архитектура города словно бы обращена к небесным божествам. Паленкский дворец, резиденцию властителей города, венчает башня обсерватории, где жрецы по движению звезд читали вечные законы, волю своих богов.
      Юкатанские же города служат не только для прославления богов и молитвенного обращения к ним. Это прежде всего откровенные памятники силы и сланы могущественных династий и вместе с тем их резиденции. В то время как на берегах Усумасинты властители городов Древнего царства были часто обожествляемы и остались для нас (по крайней мере до сих пор) анонимными владыками, те, кто правит в индейских столицах на севере Юкатана, уже нисколько не скрывают, что ищут также земной власти и славы, и выступают в майяской истории под точно установленными собственными именами. Нам известен ряд владетельных родов этого периода - Коком, Чель, Печ, Канек и другие. И сейчас мой путь - в город, который был резиденцией самого могущественного рода, - в Ушмаль, столицу государства Шив.
      Ушмаль лежит в 53 километрах к северу от Болончена (буквально -«Девять колодцев»), последнего города, который я посетил в «стране Чен». Ни один из виденных мною ченских городов не может сравниться с Ушмалем ни по красоте застройки, ни по значению. Ушмаль находится во второй основной области обитания майя на Юкатане, носящей название Пуук (буквально - «Страна низких холмов»). В стране Пуук шесть месяцев в году нет дождей, и майяские города возникали здесь только в тех местах, где обитатели сначала сумели высечь в известняковых скалах чультуны - цистерны, накапливавшие воду в период дождей и затем снабжавшие жителей города в течение всего засушливого периода. У такого чультуна и вырос Ушмаль.
      Однако Ушмаль, как подсказывает и его индейское название, которое первоначально звучало, очевидно, как Ош-маль (то есть «Трижды строившийся»), возникал трижды. Третье, окончательное строительство города приписывается Шив, могущественной династии, о которой мы знаем относительно много. В том числе нам известно и какие порядки она поддерживала в городе. Первых основателей, строителей и властителей Ушмаля мы не знаем. О вторых, средних, и особенно об удивительном властелине города, о котором до сих пор напоминает главная ушмальская пирамида - «Храм волшебника», мне рассказали индейцы из Муны, городка, расположенного неподалеку от Ушмаля, куда я отправился, чтобы осмотреть здесь на главной площади прекрасную колониальную церковь. Дело якобы происходило так.
      Когда Ушмаль был заселен во второй раз (о причинах, по которым город был покинут впервые, ничего не говорят ни мои индейские друзья из Муны, ни какие-либо другие, исторические, источники), неподалеку поселилась могущественная колдунья. Ей понравились дворцы города, и она захотела, чтобы в них жил преданный ей повелитель. До тех пор во всем великолепном городе у нее не было ни одного друга, она жила лишь со змеями, единственными ее подружками. А ей хотелось овладеть городом. Для этого она совершила чудо из чудес - родила сына. Собственно, не родила, а сделала из трав и змеиного яда яйцо, и вот из этого яйца вылупился человек - ее колдовской сын. Мальчик быстро мужал. За один год он научился всему, что нужно человеку для жизни. Только тело у него не изменилось. Он не рос, остался таким же, каким появился на свет, - карликом.
      Спустя несколько лет колдунья послала сына к властителю Ушмаля. Властитель с любопытством оглядел смешного гнома и спросил, что привело его во дворец. Карлик ответил: «Хочу с тобой состязаться, сойтись в поединке, ибо я сильней тебя». Властитель подверг смешного смельчака ряду испытаний, и невзрачный карлик, на удивленье всем, прекрасно выдержал их. Властителя Ушмаля это разгневало, и он приказал карлику сделать то, чего не может сделать ни один человек, даже сам правитель: пусть за одну-единственную ночь построит новый роскошный дворец, а не то - голова с плеч. Но карлик был сыном волшебницы, и когда утром властелин проснулся, то увидел великолепное здание, которое стоит в Ушмале и поныне.
      А поскольку и это испытание карлик выдержал, ушмальскому Голиафу пришлось принять дерзкий вызов, который бросил ему диковинный Давид. Для поединка, состоявшегося во дворе дворца, на котором присутствовала вся знать и все жрецы, индейский правитель избрал особый вид оружия - твердые, как кремень, орехи кокойоль. Соперники, так установил властелин, должны были расколоть орех собственной головой. Первым должен был сделать это карлик. Но, охраняемый волшебством своей матери-колдуньи, он не разбил себе черепа. Наоборот, твердые кокойоли раскрылись сами. Теперь была очередь правителя. Он со всей силой стукнул орехом по лбу - и упал наземь замертво. Итак, ушмальский властитель был мертв, а знать и жрецы возгласили, как это бывает: «Правитель мертв, да здравствует новый правитель!» Им стал этот человек, появившийся из яйца, крошечный господин великого Ушмаля. И потомки его якобы правили Ушмалем до тех пор, пока пуукский город не был покинут во второй раз.
      А мать-колдунья? Она вернулась в темную пещеру неподалеку от Мани и жила там еще много десятков лет в обществе змей, сползавшихся туда со всего ушмальского государства, которое теперь принадлежало ее сыну.
      Кроме великолепного дворца, ставшего его резиденцией, волшебник захотел построить и собственную пирамиду. Она тоже до сих пор стоит в Ушмале, привлекая археологов, которые, впрочем, не слишком верят подобным индейским преданиям. Свое «кампаменто» - временную базу - они построили прямо напротив удивительной «Пирамиды волшебника». Сейчас кампаменто пустует, и мексиканские коллеги позволили мне в нем поселиться. Я распаковываю скромное снаряжение, потом усаживаюсь на ящик от кока-колы, оставшийся после моих истомленных жаждой предшественников, и смотрю на «Пирамиду волшебника».
      Ночь вступает в свои права. Небосвод кажется особенно далеким, а над индейской пирамидой, на вершине самого высокого, пятого святилища повисла огромная луна. Пирамида залита лунным серебром, и мне представляется, как по ее ступеням поднимается к луне карлик-волшебник. Он смотрит на свой Ушмаль, смотрит на меня, дерзкого чужака, который здесь, перед его дворцом, одинокий и заброшенный, кажется себе совершенно мизерным, пылью и пеплом, осужденной на гибель секундой в сравнении с неумолимой волей вечного, бессмертного, нескончаемого времени, которое так хорошо, так полно поняли именно они, строители Ушмаля, создатели фантастических городов, вечные майя.
      В ту ночь я не сомкнул глаз и мысленно перенесся на тысячу лет назад. А потом наступило утро. Развалины города обходит местный сторож. Мы знакомы со вчерашнего дня. Сторож немногословен. Это индеец, а индейцы скупы на слова. Он приветствовал меня лишь кивком головы. Не спросил, как я выспался, не мучила ли меня жажда, не было ли твердым походное ложе. Спросил лишь:
      - А видели вы, господин, волшебника?
      Я не ответил. Но он все равно знает, что я не мог не видеть волшебника. Ибо индейский Ушмаль, так же как страна Пуук, так же как вся страна майя, полон особых, скрытых таинств.
      Но сейчас утро, странные призраки улетают в свои владения. Теперь моя очередь подняться на крутую пирамиду.
      «Пирамида волшебника» выглядит несколько иначе, чем постройки, которые я знаю по Паленке. В первую очередь она отличается от них горизонтальной проекцией, образующей овал, поперечная ось которого, ведущая с севера на юг, равна 50, а продольная, ведущая с запада на восток, - 70 метрам.
      В те времена, когда в пуукском Ушмале, по преданиям, правил карлик-волшебник, на месте нынешней импозантной пирамиды стоял лишь небольшой Храм из нескольких помещений, огибавших маленькую площадь. Храм украшало Привычное для этих мест изображение носатого майяского бога дождя и плодородия Чака. Этот храм (сейчас мы его называем внутренним святилищем № 1) вскоре, однако, перестал удовлетворять обитателей Ушмаля, его помещения были заполнены камнем и глиной, и над стенами древнего святилища выросла пирамида. На вершине ее майяские строители поместили еще три святилища. Только одно из них - богато украшенный вход в святилище № 2 - до сих пор составляет часть внешней оболочки теперешней пирамиды. Остальные святилища, а также ведущие к ним лестницы, ныне уже скрыты следующей надстройкой, которую позднее надели на пирамиду Шив - третьи и последние обновители Трижды строившегося города.
      В шивский период к четырем святилищам, скрытым ныне внутри «Пирамиды волшебника», добавилось пятое, которое выросло прямо на крыше святилища № 3, на высоте 30 метров над землей. К святилищу № 5 строители подвели по восточной стороне пирамиды широкую лестницу. Еще одна лестница украсила новую оболочку «Пирамиды волшебника» с западной стороны. Пирамида постепенно менялась, так как менялся пуукский город, над которым она возвышалась. В те легендарные времена, когда рождающейся метрополией якобы правили кар лик-волшебник и его потомки, она была простым храмом; в эпоху Шив, самую прославленную в истории Трижды строившегося города, здесь стояла уже высокая пирамида, которая стала символом могущества и богатства династии знаменитых Шив.
      Последнего обновителя Трижды строившегося города звали Тутуль-Шив. О его приходе на Юкатан и о том, как он вновь отстроил пуукский Ушмаль, рассказывают несколько так называемых «Чилам-Баламов» (буквально - «Книг пророка Ягуара»), которые вскоре после завоевания Америки испанцами по-майяски, но латинскими буквами написали крещеные юкатанские индейцы. Одна из этих книг - «Чилам-Балам из города Мани» - сообщает, что Ах-Суйток-Тутуль-Шив основал Ушмаль в «катуне 2 Ахав». Поскольку катун - это майяская единица измерения времени, соответствующая нашим 20 годам, а катун 2 Ахав начинается майяским годом 10.9.0.0.0., то есть 987 годом н. э., и кончается 1007годом н. э., мы можем это третье, единственное исторически подтвержденное основание Ушмаля отнести приблизительно к 1000 году. Другая «Книга пророка ягуара», «Чилам-Балам из Чумайеля», говорит немного и о предыстории шивского государства. Здесь есть фраза, из которой мы узнаем, что в 1542 году, когда книга была написана, миновало 870 лет с тех пор, как город Ушмаль был покинут и пришел в запустение. Следовательно, мы можем предположить, что между гибелью Ушмаля II и новым основанием Трижды строившегося города прошло не менее 250 лет.
      Но здание, которое Шив сделали своей резиденцией и которое на протяжении всей дальнейшей истории Ушмаля так тесно связано с именем этой могущественной династии, было, как можно предположить, построено еще в ту, предшествующую, «вторую» эпоху Трижды строившегося города. Этот бриллиант майяской архитектуры в специальной литературе обычно называют «Дворцом губернаторов», «Дворцом Шив» или чаще всего «Дворцом правителей». Я бы его, скорее, назвал королем дворцов. Дело в том, что ни здесь, в Ушмале, ни в одном другом майяском городе Нового царства я не видел постройки, превосходящей своей красотой этот индейский шедевр.
      «Дворец правителей» расположен на искусственно возведенной террасе (примерно 200 метров в длину, 170 в ширину и 12 метров в высоту). На террасу можно подняться только с западной стороны. На этот основной двухсотметровый цоколь строители поместили еще одну террасу, несколько меньше. Когда я поднялся по широкой лестнице на этот второй цоколь, то увидел еще третью террасу, высотой не более метра; на нее возложена корона Трижды строившегося города - «Дворец правителей».
      Сам дворец имеет 98 метров в длину, 12 метров в ширину и 8,5 метра в высоту. Прямоугольное ядро здания позднее, очевидно, было разделено стеной на два обширных помещения, к которым с каждой стороны примыкают еще по четыре небольшие комнаты, своего рода королевские салоны. Это главное помещение дворца было отделено от остальных проходом, перекрытым ступенчатым сводом, одним из самых высоких, какие только существуют в майяских городах. За монументальными входами в залы заседаний с правой и левой стороны к Центральному зданию примыкают два боковых крыла дворца, каждое из которых состоит еще из 16 помещений.
      Верхнюю часть стены «Дворца правителей» украшает огромный рельеф, совершенно исключительный по красоте, сложенный из тщательно обработанных каменных плит. И здесь главный мотив рельефа - бог дождя и плодородия Чак. Чак - это тот «небесный дракон», с которым я познакомился уже в «стране Чен».
      Однако здесь, в Пууке, маски Чака не покрывают весь фасад; на здешних постройках, часто заполняя всю стену, чередуются помещенные рядом лицо Чака и его маска. В ушмальском «Дворце правителей» я насчитал их более ста пятидесяти.
      Каменная мозаика «Дворца правителей» была для меня вообще одним из главных чудес Ушмаля. Она занимает 700 квадратных метров и составлена более чем из 20 000 каменных плит. Я не сомневаюсь, что для такого в полном смысле лова серийного производства строительных деталей ушмальские правители, «потомки карлика-волшебника», должны были создать большую, хорошо организованную мастерскую, занимавшуюся обработкой камня и ваянием. Следовательно, кроме иных изобретений, майя, очевидно, были и первыми авторами индустриального изготовления сборных конструкций.
      Я знакомлюсь со всеми чудесами интерьера и «стандартизированной» внешней отделкой великолепного «Дворца правителей». А затем покидаю эту прекраснейшую ушмальскую постройку, соединяющую в себе легенды и историю индейского государства, рассказы о фантастическом карлике-волшебнике и о реальных владельцах дворца из династии Шив, которые отсюда, из своей резиденции, вскоре начали руководить завоеванием страны Пуук и «страны Чен».
      Перед «Дворцом правителей» воздвигнут не слишком высокий квадратный каменный алтарь. Со всех четырех сторон к нему ведут лестницы. На алтаре раньше помещалась скульптура - каменный трон, изображающий двуглавого ягуара. От ягуарьего трона сейчас остались лишь жалкие руины. У северо-западной части террасы, на которой построен «Дворец правителей», стоит так называемый «Дом черепах» - небольшое прямоугольное, хорошо сохранившееся здание, получившее название по каменным черепахам, которые составляют довольно простой рельеф на его стенах.
      На краю противоположной стороны террасы, несущей ушмальский дворец, поднимается вторая пирамида, которую называют «Большой». Но пока она даже не расчищена, и археологическое обследование ее, как мне сказал сторож, начнется самое раннее в будущем десятилетии. Точно так же пока мы ничего не знаем еще об одной обширной и достопримечательной группе зданий, комплексе, состоящем из четырех самостоятельных дворцов, окаймляющих прямоугольную площадь. Одно из этих зданий местные жители называют «Домом голубей» - по форме северного фронтона, похожего на голубятню. К «Дому голубей» примыкает еще одна пирамида, также до сих пор не расчищенная.
      К северо-востоку от террасы, на которой высится «Дворец правителей», я прохожу мимо игровой площадки для ритуального «баскетбола». Площадка (54 метра в длину и 10 в ширину) была окружена стенами метровой толщины и шестиметровой высоты. В них были укреплены кольца, куда игроки должны были забросить литой каучуковый мяч, если хотели, чтобы им было засчитано очко. На этих кольцах мексиканский исследователь Эроса, начавший в 1943 году археологическое обследование Ушмаля, обнаружил две календарные даты, которые он по едва различимым знакам расшифровал как 9.10.16.6.14 и 9.10.16.6.15. Обе даты соответствуют нашему 649 году. Если Эроса прочел знаки правильно, то надписи на «корзинах» ушмальского стадиона подтверждают, что он существовал еще в тот второй период истории Ушмаля, когда городом будто бы правил и строил его дворец легендарный карлик-волшебник.
      Пройдя ушмальский стадион, я очутился перед входом в «Женский монастырь». Эта постройка (здесь ее называют «Южным зданием») буквально глядит в упор на «Дворец правителей», от которого она отделена только игровой площадкой.
      Я захожу в отдельные «кельи». Название это действительно им весьма подходит. Ведь все «Южное здание» длиною 80 метров разделено вдоль главной стеной, полученные таким образом длинные помещения поперечными стенами расчленены на 16 комнат, в самом деле напоминающих монастырские кельи. Кельи одна с другой не соединены, в каждую из них ведет один вход или со стороны внутреннего двора, или с внешней стороны «Монастыря»
      На противоположной стороне внутреннего дворика высится самое большое и красивое здание «Монастыря» - «Северный дворец». Так же как «Дворец Шив», он стоит на высокой террасе, на которую поднимаются по прекрасной лестнице тридцатисантиметровой ширины.
      И в этом дворце я опять нахожу «кельи», расположенные точно таким же образом. Фасад «Северного дворца» украшен тончайшим каменным орнаментом. Его образуют помещенные над входом в каждую келью в четыре ряда друг над другом маски вездесущего Чака. Пространство фасада между этими изображениями бога дождя заполняют каменные мозаики, представляющие людей, птиц и змей. Глядя на этот прямо фантастически богатый фасад, я хотел бы сказать еще несколько слов об искусстве, которое в майяских городах непосредственно связано с архитектурой, - о ваянии, точнее, о майяской каменной скульптуре. Для обработки камня у майя не было иного материала, кроме опять же камня. Произведения майяских ваятелей изображали индейских богов, представителей благородного сословия и жречества; каменные рельефы часто украшались хронологическими записями. Характер скульптурных работ зависел и от их назначения: это были стелы, алтари, фасады зданий, алтарные плиты в храмах. Необходимость изобразить все важнейшие религиозные символы часто приводила к избыточному богатству украшений.
      Скульптуры майя носили чрезвычайно стилизованный характер. Они отличались монументальностью, но вместе с тем и определенной статичностью. Перспективой майя не пользовались, величина фигуры зависела от значительности изображаемой личности. Рельеф, украшающий ушмальский «Монастырь», пожалуй, производит впечатление известной раздробленности, типичной для целого ряда работ майяских ваятелей. Это вызвано тем, что авторы были более озабочены созданием полного набора символических изображений, чем достижением соразмерности форм и пропорций.
      Слово «Монастырь», обычно используемое для обозначения комплекса из четырех зданий, украшенных множеством достопримечательных произведений майяских скульпторов, я употребляю в кавычках. Однако ныне ученые, обследовавшие Трижды строившийся город, почти единодушно склоняются к мысли (а такое единодушие в суждениях о майяских памятниках встречается далеко не всегда), что «Женский монастырь» в самом деле был настоящим монастырем, обиталищем майяских жрецов, может быть, и жриц. Здесь они, по всей вероятности, жили в затворнических кельях своего великолепного дома, отсюда выходили совершать обряды в святилищах «Пирамиды волшебника», сюда возвращались после окончания богослужений. И когда они выглядывали из «Монастыря», то видели на противоположном склоне на трех террасах сияющий под жгучим юкатанским солнцем «Дворец правителей», резиденцию настоящих властителей, «великих людей» этого удивительного индейского города.
      Дом священнослужителей, ушмальский «Монастырь», лежал как бы у ног Шив, подлинных, неограниченных властителей города. Расположение зданий свидетельствует, что владычествует, бесспорно, правитель, а жречество - хотя в значительной мере и независимое в своих внутренних вопросах - ему служит. Впрочем, майяское название жрецов переводится не «слуги правителя», а «слуги солнца» -«ах-кин».
      Ах-кины выполняли в майяских городах и деревнях все основные обязанности, связанные со служением богам. Их коллеги, жрецы-авгуры, по-майяски - чиланы, служили своей духовной пастве в качестве прорицателей. Накомы - третья группа майяских жрецов - приносили главным образом человеческие жертвы. Это они вырывали на жертвенном камне сердца несчастных обреченных во время известных своей жестокостью индейских ритуалов.
      Над жрецами, совершающими обряд жертвоприношения, жрецами-пророками и жрецами - служителями солнца стоял верховный жрец, первосвященник майяского города-государства. Однако этот ах-кин-маи не только руководил клиром своей страны, но являлся также великим магистром иероглифического письма, главным астрономом и, разумеется, главным астрологом. По звездам он определял достоинства и недостатки наступающего дня. Сан верховного жреца переходил на Юкатане по наследству, так же как наследственным стал здесь сан единственного, неограниченного, подлинного властелина каждого из юкатанских городов-государств - сан «халач-виника» («великого человека»), который здесь, в Ушмале, обитал в роскошном «Дворце правителей».
      И так же как верховный жрец, так же как «великий человек» майяского города-государства, наследовали свои посты, свои привилегии все альмехены - знатные, собственно, в буквальном значении «те, кто имеет оба имени». Дело в том, что у каждого из таких благородных майяских индейцев было два имени: одно - по отцу, другое - по матери. Сыну простого майя в юкатанских государствах могло перейти только имя отца, дочери - только имя матери. Ко времени появления испанцев на полуострове имелось примерно 250 привилегированных знатных семейств, члены которых носили оба имени - отцовское и материнское. (Эти роды с двумя именами были уже полностью эндогамными, то есть их члены женились исключительно между собой.)
      Наследственная аристократия присваивала себе в майяских государствах все должности, все привилегии и почти все имущество. Небольшими общинами майяского государства управляли низшие начальники, буквально - «владельцы топора», батабы. Это они собирали для «великого человека», для казны правителя налоги натурой, главным образом бобами какао, они заботились о воинской подготовке хольканов - пехотинцев, составлявших во время войны основу военных сил юкатанских государств.
      Помимо батабов, остальные представители майяской знати жили непосредственно в своих великолепных каменных городах или в их предместьях. Собственно народ - лично свободные крестьяне, ремесленники и строительные рабочие (в буквальном переводе их называли «низкими», или «низшими», людьми), а также самые бесправные - пентакобы (рабы) - жили на окраинах этих индейских метрополий или по деревням в хижинах, от которых, естественно, ничего не осталось. А индейские пирамиды и индейские дворцы на многие столетия пережили в стране майя своих строителей, своих каменотесов и каменщиков.
      Я вновь возвращаюсь на террасу к стенам прекрасного «Дворца правителей». Терраса приподнята над окружающими холмами. День исключительно ясный, я вижу очень далеко: на юге передо мной лежит «страна Чен», здесь, вокруг Ушмаля - страна Пуук. И везде, куда только достает взгляд, когда-то было государство Шив.
      Властители трижды строившегося города и «великие люди» Мотуля, Текоха, Чичен-Ицы и Майяпана боролись между собой за власть над Юкатаном. И обитатели дворца, с лестницы которого я осматриваю окрестность, принимали участие в этой войне за гегемонию с еще большим упорством, чем династии, правившие в других городах-государствах.
      Было пролито много крови, гибли династии и города. Был покинут своими обитателями и Ушмаль. Но те, кто отсюда, из «Дворца правителей», им правил, умели пережить все кровавые войны, сумели пережить и завоевание Америки, сблизились с белыми (причем это единственный такой майяский владетельный род), и завоеватели даже возвели их в звание идальго.
      Так первый майяский «дворянин» стал дворянином согласно испанскому праву.
      В Гарвардском университете, в знаменитом Музее Пибоди, я видел ряд исключительно ценных документов майяской истории, написанных юкатанскими индейцами сразу же после завоевания их страны испанцами. Среди них есть и два документа, рассказывающие о Шив. На одном из них изображена территория государства Шив ко времени прихода испанцев. Центром их страны тогда уже был не Ушмаль, а Мани.
      На другом, еще более важном документе нарисовано генеалогическое дерево ушмальских Шив. Дерево вырастает из тела основателя Ушмаля. Рядом с ним стоит его жена. Однако ствол рода вырастает из тела мужа, а отнюдь не из тела жены. Наследование по отцовской линии у майя уже преобладало полностью. На основе этой родословной и других позднейших документов, хранящихся в Музее Пибоди, а также на основе разысканий американского исследователя и в конце концов удалось составить полную генеалогию Шив вплоть до нашего века.
      Потомки Шив, основателя города, в котором я сейчас нахожусь, не только пережили приход испанцев и колониальный период, но живут на Юкатане и до сих пор. С момента последнего основания Трижды строившегося города первым властителем из династии Шив в генеалогии бывших хозяев Ушмаля прибавилось 39 поколений. Последний из прославленной древней династии, Херардо Шив, родился 23 апреля 1943 года. Живет он, так же как и его отец Дионисио Шив и его дед Немесио Шив, в Тикуле, обрабатывает землю, собирает урожай кукурузы и сизаля и ничем не отличается от своих тикульских соседей. И хижина у него такая же простая, как и у других юкатанских индейцев.
      Но в нескольких километрах к югу от бедного Тикуля, от деревушки, где живет Херардо Шив, высятся, сияя издалека, прекрасные стены «Дворца правителей» в городе Волшебника, в городе, который воскресили 40 поколений назад предки Херардо, в городе, слава которого не умерла и не умрет.
 

 
      А потом я снова запаковал свои вещи и покинул ушмальское кампаменто, чтобы вернуться на юг страны Пуук в майяский город, некогда также находившийся под властью династии Шив и бывший вторым бриллиантом их небольшой империи. Город этот носит название Кабах.
      Но прежде чем там остановиться, я посетил Нохкакаб. Дело в том, что эта майяская деревенька, ныне легко доступная, некогда впервые открыла дорогу в Кабах двум путешественникам, по следам которых я хочу некоторое время странствовать.
      Сейчас этой пуукской деревушке нечего предложить тому, кто ищет на Юкатане древние индейские города. Разве только сакбе - «белую дорогу». Майяское шоссе, когда-то проходившее неподалеку от тех мест, где теперь расположен Нохкакаб. В давние времена Нохкакаб был всего лишь поселением «низших людей», которые возделывали свои поля и убирали с них урожай ради преуспеяния и славы близлежащего шивского города Кабаха.
      Итак, я топаю из Нохкакаба в Кабах пешком. Иду по трассе «белой дороги», остатки которой кое-где сохранились. Дорога соединяла Кабах с Ушмалем, столицей Шив.
      Таких майяских шоссе открыто уже несколько. Над самым протяженным из них, ведущим из Кобы в город Йашуну, я позднее пролетел на самолете, чтобы иметь возможность проследить всю его трассу.
      Майяская дорога Ушмаль - Кабах не была, разумеется, такой дальней магистралью. Это всего лишь шоссе «местного значения», соединявшее два соседних города. И все же там, где это провинциальное индейское «районное» шоссе кончается, высится один из самых значительных памятников индейской архитектуры - прославленная майяская арка в Кабахе. Свой путь из Нохкакаба я пока завершаю здесь. Снимаю рюкзак, развязываю ботинки. Хотя бы на минуту освобожденный от этого своего повседневного багажа, сажусь на огромную груду камней - может быть, это материал, оставшийся от строительства прославленной арки, - смотрю на импозантные ворота с четырехсполовинойметровым просветом, перекрытым так же, как монументальные входы в ушмальский дворец, ложным сводом (цилиндрического свода майя не знали). Археологи, работающие в Кабахе последние годы и начавшие реставрацию главных архитектурных шедевров города, вырубили и выкорчевали лес перед аркой, так что постройка производит необычайно сильное впечатление на немногочисленных посетителей, которых приводит сюда интерес к сокровищам майяских городов.
      О действительном назначении кабахской арки майяологи длительное время ожесточенно спорили. Тем не менее оно, как мне кажется, ясно и недвусмысленно. Границы майяских городов обозначались условно. Чтобы увидеть майяский город, защищенный городскими стенами, мне пришлось потом отправиться в далекое Кинтана-Роо. А в этом не имеющем городских стен Кабахе есть монументальная арки. Через нее когда-то входил в город нохкакабский крестьянин, чтобы отдать «великому человеку» Кабаха положенные дары. Через нее вступали в Кабах его новые, ушмальские властители после того, как малое кабахское государство стало частью империи Шив. Арка была воротами города, входом, а может быть, в какой-то мере и гордыми триумфальными вратами Кабаха.
      Небольшое плато перед аркой населяют сейчас лишь тысячи москитов, желанной жертвой которых становится каждый посетитель. Тучи их звенят над моей головой. В остальном здесь тихо. А я между тем вспоминаю оживленный Париж, площадь Этуаль, Триумфальную арку и главную магистраль города - Елисейские поля, по которым можно дойти до самого Лувра. От арки Кабаха идет один лишь главный городской проспект. Он тоже ведет прямо к дворцу правителей Кабаха «Дворцу тысячи масок».
      Но прежде чем я пройдусь по мертвым «Елисейским полям» индейской метрополии, мне хочется еще раз осмотреть и сфотографировать арку, уже вошедшую в учебники американской истории.
      Фотографирую арку с обеих сторон. Выкорчеванный участок позволяет выбрать наилучшую позицию. Но я тороплюсь. Мои единственные сегодняшние спутники - назойливые москиты - не дают ни минуты покоя. У них удивительная способность всякий раз обнаруживать на теле какое-нибудь плохо закрытое место. Я не поднял воротник рубашки - они впиваются в мою шею. Я манипулирую с фотоаппаратом, и у меня задрался рукав - на запястье сразу же уселся комар. Только лицо неведомо почему москиты не трогают. Ни в одной другой болотистой области они не истязали меня так, как сегодня здесь. Может быть, это случайность. Может быть, как раз сегодня какое-нибудь особенно кровожадное комариное племя предприняло налет на кабахские ворота.
      Заболеть малярией мне, естественно, не хочется. И с той минуты, когда в жарком Веракрусе я вступил в малярийную зону, я глотаю хлорохин. Каждый день по таблетке. Для почек это, вероятно, вредно, однако пока я имею в себе соответствующую дозу хлорохина, малярия якобы мне не опасна. Но от игл комариных укусов наш репудин, изобретенный для европейских насекомых, меня не спас.
      О комарах, я вспоминаю не только, чтобы посетовать по поводу мучений, выпавших на мою долю. Москиты, змеи, скорпионы - естественное сопровождение всякого путешествия в этой части Центральной Америки. Однако в истории изучения Ушмаля москиты сыграли особую роль и косвенно способствовали открытию Кабаха.
      Первые белые стояли у кабахской арки 135 лет тому назад. Прошло, следовательно, целых три столетия с тех пор, как испанцы вступили на землю Юкатана, пока Кабах, лежащий примерно в 50 километрах от побережья полуострова, был вновь открыт. Люди, открывшие этот майяский центр, по сию пору пользуются значительной популярностью. Только в результате их путешествия мир узнал, что здесь, в джунглях и горах Центральной Америки, существуют удивительные города, архитектурные сокровища которых ни в чем не уступают зодчеству Древнего Египта или Греции.
      Человека, который в 1842 году высказал эту смелую мысль, звали Джон Ллойд Стефенс

. Первые «археологические» путешествия вели молодого американского юриста в Старый Свет. Но потом, соблазненный паленкскими акварелями художника Вальдека, Стефенс отправился по его стопам в Центральную Америку. Со Стефенсом путешествовал выдающийся английский художник Френсис Казервуд, рисовавший то, о чем Стефенс писал. Вскоре после своей первой поездки в Центральную Америку эта замечательная пара снова вернулась в страну майя.
      Вторая экспедиция Стефенса и Казервуда менее известна широкой общественности. К экспедиции присоединился молодой американский врач и естествоиспытатель Д-р Самуэль Кэбот, выпускник Гарвардского университета, друг известного историка Прескотта, страстный борец за освобождение черных рабов, образованный американский либерал. Д-р Кэбот был единственным, кто откликнулся на объявление в «Бостонском курьере», с помощью которого Стефенс искал третьего участника готовившейся экспедиции в центральноамериканские джунгли. И вот эта троица - юрист, художник и врач - в октябре 1841 года встретилась на палубе шхуны «Теннесси», которая доставила их в юкатанский порт Сисаль.
      В Мериде, главном городе Юкатана, исследователи на некоторое время задержались, воспользовавшись гостеприимством дона Симона Пеона, одного из богатейших людей штата, и дружеским расположением других меридских семейств. Мерида была последним цивилизованным городом на их пути. А потом все трое отправились в шивский Ушмаль. Они поднялись на «Пирамиду волшебника», попытались очистить фронтон «Дворца правителей», который на несколько дней стал их пристанищем, и, в конце концов, их интерес привлек небольшой «Дом черепах», где они начали работать. Единственным их помощником был индейский мальчик Чаипа-Чи. Но говорил он только по-майяски, и объясняться с ним было трудно.
      В Ушмале Стефенсу, Казервуду и Кэботу не слишком везло. Когда посетил их мексиканский друг дон Симон, собственник земель, на которых расположен шивский город, между ним и его гостями едва не возникла ссора, поскольку дон Симон начал рассуждать, нельзя ли продать эту массу так хорошо обработанного камня в не столь отдаленный Нью-Орлеан, где ощущался большой недостаток в материале для мощения ухабистых улиц. Только жаль, дескать, что Ушмаль не лежит на берегах Миссисипи. Дон Симон оставил путешественникам своего слугу Альбино, «прислугу для всех надобностей», который поначалу был им ни к чему и только мешал.
      Тут произошла неприятность: неподалеку, в Тикуле, городке, где до сих пор живут прямые потомки некогда могущественной династии Шив, неосторожный д-р Кэбот посетил местное кладбище и вскрыл несколько могил, чтобы извлечь хорошо сохранившиеся черепа и кости для антропологической коллекции одного своего американского приятеля. Там, в Тикуле, у нашей троицы был один-единственный надежный друг, патер Эстанислао Карильо, удалившийся из «грешной» Мериды в тихий индейский поселок. Карильо хорошо знал руины окрестных майяских городов и был весьма дружески расположен к экспедиции Стефенса.
      Однако Кэботово «похищение костей» возмутило не только тикульских индейцев, но и тикульского патера. И «кара божья», которую призывали на голову «святотатца», не заставила себя ждать. Участники экспедиции не пробыли в Ушмале и двух недель, как начались первые ноябрьские дожди. Колодцы наполнились, разлились, в лужах быстро размножились миллионы москитов. А с ними появилась малярия.
      Первым заболел Стефенс, и как раз в то время, когда у него начался приступ малярии, его посетил во «Дворце правителей», где поселились путешественники, добрый патер Карильо, пришедший, чтобы упрекнуть членов экспедиции в «святотатственном» ограблении тикульских могил. Когда он увидел Стефенса, трясущегося в ужасной лихорадке, он забыл о причине своего визита и сам с помощью индейского мальчика отнес больного в свой приход в Тикуле.
      Затем лихорадка свалила и д-ра Кэбота. Через три дня после того, как священник с Чаипа-Чи унес обессиленного Стефенса, служанка нашла на пороге приходского дома Кэбота, бог весть как дотащившегося до жилища патера и потерявшего сознание прямо у его дверей.
      Через два дня малярия свалила с ног и слугу Альбино. В то время как этих троих попеременно то трясло от озноба, то бросало в сорокаградусный жар, один Казервуд, упорный и бесстрашный, в великолепном Ушмале рисовал по 12 часов ежедневно.
      Последний Робинзон потерпевшей кораблекрушение экспедиции жил теперь в ушмальском «Женском монастыре», куда он переселился из «Дворца правителей». И все же малярия настигла и его. В канун нового 1842 года неожиданный приступ выгнал из Ушмаля и последнего члена экспедиции.
      Итак, в тикульском приходе сошлись в конце концов все беглецы. Майяская столица одолела их. И ни один из них больше никогда не захотел вернуться и Трижды строившийся город.
      А кара за «осквернение» святого места, о которой уже шушукались индейцы соседних деревень, настигала все новые и новые жертвы. Малярия не пощадила и самого патера Карильо. Он корчился в лихорадке рядом со своими столь же беспомощными гостями и в беспамятстве выкрикивал: «Верните эти кости! Верните украденные кости!»
      Костей они не вернули. Но когда немного поправились, поспешили покинуть места. Вел их Альбино, выздоровевший быстрее других. Возвращаться в Тикуль они не собирались, хотя пробыли там недолго. Альбино знал название деревни Нохкакаб, лежащей к югу от Тикуля. Приятель, родом из этого края, рассказывал ему, что неподалеку от Нохкакаба находятся остатки большого города. И они направились туда. Нохкакаб проявил к новым гостям интерес. Ведь со времен конкисты в деревне не побывал ни один белый. При этом слух, что доктор Кэбот умеет лечить косоглазие, по непонятным причинам весьма распространенное среди местных индейцев. И нохкакабские майя приняли экспедицию Стефенса весьма дружественно.
      Кэбот с успехом лечил нохкакабских индейцев. И Альбино - теперь официальный представитель экспедиции - требовал за это от гостеприимной деревни только одного: чтобы каждый день несколько индейцев помогали остальным членам экспедиции прорубать дорогу к развалинам доколумбова майяского города.
      Мачете и тяжелые топоры наконец открыли Стефенсу и его друзьям доступ к руинам, которые раньше нисколько не интересовали здешних индейцев. Так американо-английская троица нашла Кабах - свой первый значительный индейский город на Юкатане. Остальные города - Штампак, Чичен-Ицу и принесший столько несчастий Ушмаль - до них уже видели другие путешественники, у которых, однако, не хватило литературного таланта рассказать о своих открытиях так увлекательно, как это сделал в «Incudents» («Эпизодах») американский юрист.
      Кабахскую арку, напомнившую Казервуду триумфальные арки старого Рима, я осмотрел со всех сторон. И вот я иду по главной магистрали города, через который с помощью нохкакабских индейцев когда-то прорубали себе путь Стефенс и Казервуд. В конце дороги возвышается главный кабахский дворец - «Дворец тысячи масок», как я назвал его в своих заметках.
      Дворец был составной частью обширного комплекса из четырех зданий, которые немного напоминают ушмальский «Женский монастырь» и «Дом голубей». Сейчас сохранилась уже только северо-восточная его сторона. Главную часть комплекса составляет «Дворец тысячи масок», здание длиной 46 метров, воздвигнутое на высокой террасе. По своей планировке оно напоминает «Дворец правителей» в Ушмале и тоже решено как соединение двух пролетов. Каждая из келий в первом ряду имеет собственный вход через дверной проем снаружи.
      Майя, с которыми я говорил в Нохкакабе, называют этот дворец Коц-пооп. Это уже прижившееся сейчас прозаичное новомайяское название выдумал путешественник-ученый, через 50 лет после Стефенса начавший интенсивно заниматься памятниками майя, немецкий американист Малер.
      Коц-пооп по-майяски означает «скрученная рогожка». «Рогожку», или «циновку», Малера я легко обнаружил внутри «Дворца тысячи масок». Одно из помещений переднего пролета соединено с соседним задним помещением длинным, двухсполовинойметровым спуском цилиндрической формы; на самом деле это не свернутая циновка, а гигантское изображение носа, наиболее выразительной детали пластического воспроизведения бога Чака.
      На стенах дворца я нахожу несколько сот портретов этого, пожалуй, наиболее почитаемого в пуукских городах майяского бога. В особенности щедро он изображен на фризе дворца, ориентированного на прославленную кабахскую арку. Нижняя часть несущих стен дворца гладкая. Над ней расположен узкий пояс из масок особой формы. Все они чем-то отличаются друг от друга. Над карнизом, отделяющим первый этаж от второго, я вижу первое из нескольких сотен тщательно выполненных изображений Чака. Ими занято пространство между отдельными входами в кельи Коц-поопа. Затем на антаблементе следуют еще два нешироких пояса, опять-таки украшенных исключительно богатым орнаментом. И наконец, над ними возвышается настоящая корона великолепного дворца: три ряда масок до последнего квадратного сантиметра заполняют всю верхнюю часть фасада. Маски Чака с огромными носами, множеству исследователей напомнившими слоновьи хоботы и заставлявшими думать об африканском или азиатском происхождении строителей майяских городов, украшают также углы дворца и его боковые стены, к сожалению, значительно поврежденные.
      Выйдя из богатого «Дворца тысячи масок» и продолжая прогулку по бывшей главной магистрали города, я вскоре натолкнулся на остатки строения, которое ревностный креститель кабахских дворцов и святилищ Малер обозначил «Теокалли со зданием на вершине». Это не очень вразумительное название доказывает, что Малер ошибочно предполагал, будто перед ним - святилище, хотя для такого суждения нет оснований. (Более того, «теокалли» - ацтекское, а не майяское название святилища. Таким образом, Малер ошибся вдвойне.) Так же как и в Коц-поопе, несущая стена «Теокалли» гладкая. Антаблемент украшен рядом маленьких полуколонн.
      Примерно в 600 метрах к западу от «Теокалли» в довольно труднодоступной местности находится так называемый «Третий дом», в котором археологи до сих пор сколько-нибудь систематически не работали. Неподалеку от него я увидел единственную пирамиду Кабаха - «Большое теокалли». Она представляет собой простой насыпной холм высотой 24 метра. К земляной пирамиде прилегают развалины какого-то весьма обширного здания. Эти руины, ныне заросшие густым кустарником, свидетельствуют, что речь идет о здании, весьма важном для жителей Кабаха; я полагаю, что именно здесь находился главный центр религиозного культа.
      Кроме кабахских памятников, исследователя интересует также и история этого обширного майяского города. Мы знаем ее несравнимо меньше, чем, например, историю соседнего Ушмаля. Точно мы не знаем даже имен первых властителей кабахского города-государства. Можно, однако, предположить, что вскоре после прихода Шив в Ушмаль под власть могущественной династии подпадает и этот пуукский центр, а потом на протяжении всего существования шивской империи Кабах играет роль важного спутника Трижды строившегося города, как, бесспорно, второй по значению центр шивского государства.
      Датой основания Кабаха считается 879 год. Впрочем, во всем городе в отличие от Паленке не обнаружено пока ни одной полной и удобочитаемой календарной надписи.
      Несколько надписей украшало лишь бревна из сапотового дерева (так называемого железного дерева), которые первоначально были вмурованы в стены «Дворца тысячи масок». Фредерик Казервуд вынул эти богато украшенные резьбой бревна из стен Коц-поопа и позднее выставлял их в своей знаменитой «Панораме».
      Впоследствии английский художник обогатил свою коллекцию майяской резьбы по дереву еще одной исключительно ценной находкой - прекрасной статуей из сапотового дерева, которая представляла верховного жреца в торжественном облачении из перьев птицы кецаль. Но «Панорама» Казервуда сгорела, и вместе с ней все бесценные шедевры майяской резьбы по дереву.
      Необычная судьба постигла и другие кабахские коллекции Стефенса и Казервуда. По их мнению, самым достопримечательным произведением кабахских мастеров были две двухметровые колонны, стоявшие у входа в одну из «келий» «Дворца тысячи масок». Известняковые колонны были украшены рельефом, изображавшим коленопреклоненного индейца, глаза которого закрывала необычная маска. Над этим человеком - вероятно, пленником, - стоит жрец или воин, увенчанный великолепной высокой тиарой из перьев кецаля. Драматическая картина так захватила Стефенса, что он решил именно это произведение сделать первым экспонатом Музея американских древностей, который собирался основать в Соединенных Штатах. Так уже в ту пору мог бы возникнуть первый американистский музей. Но Стефенс не осуществил своего проекта. Одной из причин было то обстоятельство, что прекрасная Казервудова коллекция майяской резьбы по дереву погибла при трагическом пожаре «Панорамы».
      Когда кабахские рельефы наконец прибыли в Нью-Йорк (до этого восемь нохкакабских индейцев под надзором Альбино должны были в лиановой упряжке дотащить их до моря), основа задуманной музейной коллекции была уже утрачена. Каменные столбы остались лежать в нью-йоркском порту, и Стефенс даже рад бал удовлетворить просьбу одного из своих американских друзей, Крагера, и уступил ему колонны. Крагер в своем поместье, находившемся на острове на реке Гудзон, задумал создать романтический «индейский пейзаж» и «индейский дом», для которых по всей Америке разыскивал «гарантированно подлинные» памятники. Кабахские рельефы были в конце концов вмурованы в «индейскую» стену, украшавшую крагеровский сад.
      Вмурованные дверные колонны на острове Крагера видел только один ученый - шведский путешественник Бромер. В своем дневнике конца 40-х годов прошлого столетия он отметил, что видел у Крагера стену, украшенную редкими каменными рельефами из Центральной Америки. Ни слова более. И потом на 75 лет рельефы канули в небытие…
      В 1918 году нью-йоркский американист Сильванус Гризвольд Морли случайно прочитал путешествие шведского исследователя. Заметка Бромера побудила Морли попытаться найти ставшие к тому времени уже легендарными кабахские рельефы, которые, совершенно очевидно, были доставлены в Соединенные Штаты и там пропали неведомо куда. За ними Морли пришлось плыть не по буйным рекам тропической Америки, а по спокойному, величественному Гудзону.
      И посреди широкого Гудзона на острове Крагера Морли действительно нашел эти давно утраченные и, согласно мнению Стефенса, самые прекрасные произведения майяских мастеров, которые должны были стать первыми экспонатами некогда проектировавшегося индейского музея, нашел колонны, украшавшие вход во «Дворец тысячи масок».
 

 
      За 10 000 долларов Морли откупил вновь найденное сокровище, погрузил его на баркас и - наконец через три четверти столетия - доставил по реке Гудзон туда, где позднее его увидел и я, - в нью-йоркский Американский музей естественной истории.
      Арка, однако, осталась в Кабахе. И в Кабахе до сих пор стоит сам «Дворец тысячи масок». В тот момент, когда фасад дворца ярко осветило полуденное солнце, я увидел, что в стене зияет незарубцевавшаяся рана. Обвиняющая рана. И я подумал, что было бы лучше, если бы каменные колонны с великолепным барельефом все-таки вернулись на свое первоначальное место в Кабахе.
      А Чаки, маски которых украшают великолепный дворец, как говорят, вовсе не умерли. Они живы и будто бы умеют карать святотатцев. Малярия «покарала» Кэбота, когда он вскрывал индейские могилы. Но кто, когда и как покарает тех людей, которые обкрадывают прекрасные города? Стефенс, разумеется, отнюдь не был вором. И Казервуд был не вором, а художником. Но по стопам их пришли другие - авантюристы со всех концов мира, и они грабили и грабят майяские города от Гондураса до Чиапаса. В десятках музеев, которые я посетил на пяти континентах во время своих этнографических путешествий, я вновь и вновь встречал объявления и предостережения: «тогда-то и тогда-то неизвестные преступники похитили - из Киригуа или из Йашчилана - стелу такую-то и такую-то. Цена не поддается определению…»
      Так же, как спекулянты покупают похищенные картины Рембрандта или Поллока, покупают они и добычу из индейских городов. Майя, как принято считать, мертвы. Но их произведения, их искусство - это живой, чрезвычайно удачно вложенный капитал. Вот почему в центральноамериканские джунгли отправляются сейчас экспедиции, каких еще в начале этого столетия никто не знал. Они действуют тайно. Они не стремятся вписать свои имена в историю майяологии. Тайком открывают неизвестные майяские города, разбирают их по камню и на контрабандистских судах увозят целые дворцы и храмы, которые попадают затем в коллекции ловких спекулянтов.
      Я осмотрел уже весь Кабах и вновь стою у ворот, через которые вступил в пуукский город. Здесь я один, только миллионы москитов звенят над моей головой. Я один - и мог бы унести арку с собой. И поэтому мне страшно, страшно за полузабытые майяские центры, подчас охраняемые одним-единственным местным сторожем. Сегодня майяские города еще стоят. Но будут ли они тут и завтра? Останется ли в Кабахе его драгоценная арка? Или тут останется лишь малярия да эти убийцы-комары?
      Ответ даст будущее. Но сейчас я должен продолжать путь. Мне хотелось бы посетить развалины еще одного города, в одних сообщениях именуемого Сайиль, в других - Сайи.
      Согласно карте, Сайиль находится не слишком далеко от дороги, ведущей вглубь страны Пуук. Но сейчас осень, и начинающийся период дождей на несколько месяцев сделал непроезжей эту жалкую окружную дорогу, поэтому мне опять придется отправиться на своих двоих.
      На этот раз идти гораздо тяжелее, чем несколько дней назад, когда я шагал из Нохкакаба в Кабах. Неизвестно, сколько километров надо пройти, и другой дороги, кроме той, которую ливни превратили в настоящую реку из жидкой грязи, и не знаю.
      И все же счастье мне улыбнулось. Местный смотритель Кабаха познакомил меня с маленькой группой индейцев, знающих дорогу, проходящую мимо тех развалин в лесах, которые сеньор (читай - сумасшедший) хочет посетить в такую погоду.
      Пожилой мужчина, четыре женщины, несколько детей. Они несут продукты. Беру у самой старой женщины ее ношу - 30 фунтов соли, завязанной в головной платок. Я обвязываю полотно на индейский манер вокруг лба. (Но мне явно не хватает сноровки, я еле справляюсь с непривычным грузом.)
      Вскоре мы вступили в густой лес, где, я надеялся, будет лучше. Но даже ветви деревьев не защищают тропу от непрестанного дождя. И мы идем, утопая в жиже. Шаг за шагом, час за часом, все на восток. Грязь глубокая, в ней вязнут ноги, а лес все гуще и гуще, непроглядная зеленая тьма и почти полная тишина. Птиц не слышно. И даже дождь перестал. Совершенно неожиданно лес расступился, и передо мной - Сайиль!
      Редко в минуту глубокого волнения я вспоминаю чужую мысль, цитату. Но сейчас в моем сознании мгновенно и автоматически возникла фраза Стефенса, которую старательно переписывали многие авторы. «Развалины города лежали перед нами словно корабль, потерпевший крушение посреди моря, его мачты сорваны, название стерто, команда погибла, и никто не знает, откуда он приплыл, кому принадлежал, как долго был в пути, что послужило причиной несчастья».
      Да, словно корабль, потерпевший крушение посреди моря, - это Стефенс написал о Копане. Но у меня сейчас точно такое же ощущение: зеленое море лесов вокруг. А из него - откуда ни возьмись - неожиданно возникает обширный четырехэтажный дворец.
      Первое впечатление просто не опишешь. Две эти стихии - массив зеленого леса и вздыбленный массив каменной постройки - сейчас так чужды друг другу, как будто постройка никогда не имела ничего общего с этим пейзажем, а пейзаж - с этой постройкой. Раньше, в эпоху Шив, когда Сайиль жил полной жизнью, корабль и море, город и окружающее его пространство составляли гармоничное целое. А теперь! Да, корабли майяских городов потерпели крушение. Но и по обломкам кораблей порой можно судить об их былой красоте. Так же стоит дело и с Сайилем.
      Развалины города разбросаны в непроходимом лесу на большом пространстве.
      Доступен, собственно, лишь сайильский дворец, ради которого я сюда и направился. Ведь это строение, далеко не относящееся к числу самых блестящих образцов майяской архитектуры, наиболее точно свидетельствует о ее тенденциях, целях и достижениях в Пууке. Города, которые я посетил позднее, - Чичен-Ица, старый Чичен и многие другие - майя строили уже не одни и руководствовались при этом не только собственным вкусом.
      Стиль Пуук значительно отличается от предшествующих «классических» стилей и не только знаменует собой кардинальный поворот в самом развитии майяской архитектуры, но одновременно свидетельствует и об изменениях в шивском образе жизни.
      Эволюция от городов храмовых пирамид и календарных стел, от городов, которые, как Паленке, были центрами почитания богов и священного календаря, к метрополиям, служившим прибежищем не только для богов, но и для людей, пусть даже это были люди «голубой крови», завершилась именно здесь, в Пууке, где-то в конце первого тысячелетия. И самым наглядным отражением «очеловечения» майяских городов является четырехэтажный сайильский дворец.
      Это невысокая пирамида, приспособленная под «жилое здание».
      Я определяю основные размеры корабля, потерпевшего крушение в лесах. Ровно 150 шагов в длину, то есть примерно 85 метров. Над «корпусом корабля» возвышаются еще три «палубы».
      Основной жилой частью, вероятно, была первая ступень индейской пирамиды. До сих пор можно посетить ряд помещений, особенно с западной ее стороны. В остальном первый этаж сильно поврежден, и прежде всего - задняя, северная его сторона. Тем не менее я беру на себя смелость утверждать, что в первом этаже, и основной жилой части дворца, находилось 52 помещения. Все они имели дверные проемы, в центральное же помещение вел своего рода парадный вход, разделенный посредине массивной колонной.
      Вторая ступень, второй этаж, покоится на цоколе первой ступени. Она намного меньше, так что перед помещениями второго этажа открывается просторная терраса примерно 10 метров шириной. Помещения здесь гораздо презентабельнее. Между тем как в первом этаже дворца, очевидно отведенном служителям, главные несущие стены гладкие, неукрашенные, второй этаж украшен богатой, весьма тонко обработанной каменной облицовкой. Вход в каждое из четырех помещений переднего пролета образуют дверные проемы, по бокам которых находятся две несущие колонны высотой примерно 2 метра и полметра толщиной. Каждый вход отделен от соседнего восемью каменными полуконами. Над дверными проемами впервые в Пууке мы встречаем символическое изображение Цонтемока - «Опускающегося бога», по следам которого я позднее отправился далеко на восток, в посвященный его культу город на территории Кинтана-Роо. Изображения «Опускающегося бога» стерегут с двух сторон фантастические животные, несколько напоминающие пауков. А на каменном фризе мы видим привычные маски носатого бога дождя.
      Как это ни странно, третья ступень пирамиды украшена проще. Тем не менее я склоняюсь к мысли, что именно здесь обитало самое значительное лицо Сайиля. Возможно, это был «великий человек» города, возможно, какой-нибудь наместник, представитель Шив или иной династии, включившей в пределы своей империи и Сайиль.
      Некогда весь дворец был покрыт яркими красками. Краски сошли. Над вершиной пирамиды кружит одинокая птица. Может быть, с высоты она видит и другие дворцы обезлюдевшего пуукского города, которые мне одному уже не отыскать в девственном лесу.
      Мне удивительно повезло, я нашел помощника. Неподалеку от развалин стоят две индейские хижины. Прибегает мальчик. Он знает несколько слов по-испански и обещает за три песо проводить меня к «Мирадору».
      «Мирадор» - в переводе с испанского «наблюдательная вышка». Полчаса нелегкой дороги, и оказывается, что обещанная мальчиком «наблюдательная вышка» на самом деле не что иное, как руины еще одной сайильской пирамиды. От нее остались только развалины нижней ступени и одна высокая стена, разделенная на пять вертикальных полос какими-то квадратными окошечками. Вероятно, отсюда название - «Мирадор».
      Индейский мальчик, которому истинное назначение «наблюдательной вышки» глубоко безразлично, все-таки заслужил свои три песо. Убедившись, что я платежеспособен, он тотчас предлагает показать мне за ту же цену огромного идола, каменную майяскую статую, которую якобы до сих пор не видел ни один белый.
      - Quiere, senor?

      Разумеется, я хотел.
      Огромная каменная статуя здесь, в Пууке! И честь ее открытия будет принадлежать мне. Разве это не замечательно?! Мальчик ведет меня дальше, в глубь леса. Тропы уже не видно. Мое лицо исцарапано, хорошо еще, что глаза защищены очками.
      Мы кружили по лесу несколько часов. Но я не хотел сдаваться. Мальчик мечтал получить лишних три песо, а я - узреть огромную каменную статую, которой до сих пор не видел ни один белый. Только приближение ночи заставило нас, смертельно уставших, вернуться назад к просеке у сайильского дворца. Возвращаемся мы грустные: мы потеряли надежу на счастливый случай, в который - и он и я - втайне начали верить.
      Когда мы прощались перед хижиной, я все же сунул в руку мальчику три песо, с которым заранее простился. Потом мы разошлись. Мальчик был дома, а я направился ко второй хижине, где мне был обещан гамак и крыша на ночь.
      Со времени моей вылазки в Сайиль утекло немало воды. Я совершил другие длительные заморские поездки и потерял в них куда больше, чем три песо. И все-таки я до сих пор подчас вспоминаю о них. Иной раз мне приходит в голову: что, если тот индейский мальчик в самом деле знает в лесу место, где стоит каменная майяская статуя? Страна Пуук, несомненно, скрывает множество драгоценных индейских чудес! И я хочу вернуться в Сайиль. У меня там свой до сих пор не открытый клад, за который я уже наперед заплатил из собственного тощего кармана три тяжелых серебряных песо.
 

 
      Себе на удивление через несколько лет я вернулся в этот индейский город за неведомым каменным кладом. При следующем посещении Америки и страны майя я не преминул заглянуть в уже знакомую мне часть Пуука. Снова осмотрел сайильскую пирамиду-дворец и пирамиду-«Мирадор», но мальчика, который видел в сельве удивительную статую, ожидающую своего первооткрывателя, я в Сайиле не нашел.
      Во время этой второй экспедиции в глубь Пуука в отличие от первого путешествия погода мне чрезвычайно благоприятствовала. Так что из Сайиля я мог отправиться еще дальше на восток, в Шлабпак. Этот небольшой индейский центр посреди девственного леса мне пришлось обследовать самому. Без помощи специальной литературы или платных проводников. Дело в том, что название Шлабпак почти не встречается в списках майяских городов. И все же посетить его стоило. Среди развалин всеми забытых небольших зданий я обнаружил прелестную майяскую постройку - маленький храм с прекрасным фасадом, возведенный на искусственном холме.
      Шлабпак дал мне еще кое-что. Лишь изредка, может быть раз в месяц, забредает к его развалившимся памятникам майяский охотник. За многие дни и недели здесь не встретишь человека. И если тебе, путник, того хочется, здесь, в Шлабпаке, ты можешь любоваться красотой города в полном одиночестве. Можешь смотреть и понемногу постигать не только эту красоту, но и бесконечность времени, законы которого более всего господствовали над майя. Из очаровательного Шлабпака я после долгого изнурительного похода через густые сохнущие заросли добрался до Лабны - города весьма своеобразного.
      Впервые я вижу майяский город, который целиком зависел от милости дождя. В нем не было ни одного естественного источника воды. Если бы дожди прекратились, жизнь этого майяского города должна была совершенно замереть. Вот почему раньше всех других сооружений Лабны я посещаю чультуны - водоемы, каких до сих пор еще не встречал в майяских городах. Чультуны в Лабне являются спутниками почти каждой постройки. Самый большой чультун, скрытый в земле, сохранял воду для «великого человека» Лабны в его роскошном дворце. С крыши террасы перед дворцом правителя желоб отводил воду в большое метровое отверстие и через него прямо в королевскую цистерну. Отверстие, через которое дождевая вода стекала в водоем, можно было закрыть чем-то вроде пробки, в буквальном смысле закупорить, как пивную бутылку. Цистерна правителя была способна вместить 30 000 литров воды. Такого количества воды хватило бы «великому человеку» Лабны на дюжину лет. (Естественно поэтому, что чультуны были первой целью всякого, кто готовился напасть на этот индейский город. Достаточно было проделать отверстие в цистерне, и защитники Лабны умерли бы от жажды.)
      Чультун правителя - этот главный водоем вечно жаждущего города - богатое место находок маленьких археологических сокровищ. Ведь из «королевского» водоема брали воду не только слуги «великого человека» Лабны, но и многочисленные жители этого города, и все, что они уронили в цистерну или бросили туда в качестве жертвы богу воды, интересует и не может не интересовать исследователя истории и культуры индейцев майя. Такого здесь немало: нарядные подвески из прекрасно отшлифованного камня, нефритовые бусы, предметы из перламутра и, разумеется, керамические сосуды, которые так и остались в осадке на дне чультуна.
      По иронии судьбы, чуть было не оказался похороненным на дне индейской цистерны и первый исследователь, которого заинтересовал этот разрушенный водоем и вся Лабна, - Эдвард Герберт Томпсон. По стопам этого человека, по местам его золотых находок в другом водоеме - в прославленном «Колодце смерти» - мы, читатель, еще отправимся. Находки Эдварда Герберта Томпсона в чультуне правителя города Лабны не столь уже богаты. Но и за них, так же как позднее за улов в священном колодце, Томпсон мог заплатить жизнью. Когда через отверстие в проломанной стене он пошел в высохший резервуар, дорогу ему преградила огромная гремучая змея. Что делать? Змея уже поднимает голову, глаза ее зеленеют, пасть раскрывается, хвостом она вызванивает отходную своей жертве. Ученый не размышлял. Схватил тяжелый кусок обвалившейся майяской каменной кладки и со всей силой швырнул его в пресмыкающееся, которое готовилось к нападению. В голову он не попал, но перебил змее позвоночник. Она еще раз попыталась поднять голову, но два других куска обвалившейся стены добили ее. Томпсон смог спокойно закончить обследование самого большого здешнего чультуна. На его стенах он обнаружил достопримечательные и весьма реалистические рельефные изображения лягушек, черепах и других водяных животных. О своих открытиях он написал позднее обширное сообщение в «Бюллетене Музея Пибоди» Гарвардского университета.
      Итак, большой чультун находится в комплексе «Дворца правителя» Лабны. Я осмотрел и дворец столь же обстоятельно, как водохранилище. Дворец этот - своеобразная постройка, собственно, комплекс построек. Резиденция «великого человека» Лабны, очевидно, строилась долго. Каждый очередной властитель добавлял что-то от себя. Комплекс зданий, который я вижу теперь перед собой, занимает более 120 метров в длину. А поскольку я в стране Пуук, то и на фасадах мне снова прежде всего бросаются в глаза маски бога Чака, в этом вечно жаждущем городе, несомненно, пользовавшегося особенно большим почетом.
      От трехэтажного, надстроенного дворца я прохожу по расчищенной части города к пока единственно доступной пирамиде. Отдельные ее ступени сильно повреждены, грани их стерлись. На вершине пирамиды относительно небольшое святилище. Фасад всего «Храма», как называют специалисты эту лабнаскую пирамиду, весьма напоминающую «Пирамиду волшебника» в Ушмале, сейчас почти гол. Лишь местами мы находим остатки некогда украшавших ее штуковых рельефов с человеческими фигурами.
      По соседству с этой пирамидой я осмотрел лабнаскую арку, несомненно самую большую архитектурную достопримечательность города, если не считать чультунов. В отличие от арки-ворот, которые я видел в Кабахе, лабнаская арка включена в более обширное строение, которое украшено великолепным фасадом, стилизованно изображающим хижины майяских крестьян. Эта своеобразная постройка - «Триумфальная арка Лабны» - в 1959 году была реставрирована. Но за нею опять начинаются все те же непроходимые пуукские заросли.
      Пройдя через изящную лабнаскую арку, я покинул забытый пуукский город гремучих змей (одну из них я здесь видел сам), город чультунов и полуразрушенной пирамиды и, миновав потерпевший крушение Шлабпак, вернулся в Кабах.
      А потом по трассе все той же майяской «белой дороги» снова направился на север, в Ушмаль, из Ушмаля в Муну (где дорога сворачивает к Тикулю), на короткое время остановился у сенота Шакмаль, посетил городок Уман и, наконец, добрался до центра штата Юкатан - Мериды, куда я затем еще несколько раз возвращался. Но дорога вела меня дальше, через сизалевые асьенды Тейя, Холактун, через Тахмек, Хоктум и Шокчель с прекрасными колониальными церквами, через Йоцонот и Кантуниль в самый блестящий майяский город, какой я только знаю, в прославленную Чичен-Ицу, в город городов майяской архитектуры, в город городов майяской истории.
      Священный центр Чичен-Ица в отличие от большинства майяских городов был известен во времена испанского завоевания Центральной Америки. И уже с тех пор он притягивал европейцев. Мой путь частично пролегает по трассе, по которой некогда шли в Чичен-Ицу Стефенс, Казервуд и Кэбот. Первые ценители майяской архитектуры оставили этот самый великолепный из майяских городов на конец своего второго центральноамериканского путешествия. После краткого пребывания в Кабахе три изнуренных малярией «инглезиз»

, как их тут называли, начали готовиться к возвращению в Соединенные Штаты. Они наскоро один за другим посетили несколько небольших, малозначительных майяских городов в Пууке -Кевик, Чунхухуб, Шампон - и наконец остановились в Штампаке (ныне Санта-Роса-Штампак).
      Развалины штампакского дворца (в его полуразрушенных залах местные индейцы теперь сушат табак) заинтересовали прежде всего Казервуда, обнаружившего на стенах дворца остатки обширных росписей.
      Казервуд начал копировать дворцовые фрески, но свою работу не закончил; малярия действовала быстрее.
      Однако еще до этого Казервуд поссорился с Кэботом. Доктор Кэбот за время экспедиции лишился всех своих врачебных инструментов. А здесь, в Штампаке, один из индейцев тяжело поранил правую руку. Началось заражение крови. Кэбот хотел ампутировать руку, иначе индеец умер бы. Но поскольку никаких хирургических инструментов у Кэбота не осталось, был только один выход - делать операцию ножом. Но и ножи пропали! Единственный, последний - у Казервуда. Прекрасный, богато инкрустированный - подарок еще с той поры, когда художник жил в Италии и в обществе красивейших дам проводил свои лучшие студенческие годы.
      И происходит нечто невероятное. Казервуд отказывается одолжить Кэботу свой нож! Спор продолжался несколько часов, но Казервуд не уступил.
      А через несколько часов после несчастного спора заболел сам Кэбот, его вновь начала трясти малярия. Проходит немного времени - и Казервуд лежит уже в горячке рядом с Кэботом.
      У ложа больных - теперь, собственно говоря, врагов - сидит слуга Альбино, а возле него - последний член экспедиции Стефенс, которого на этот раз приступ малярии не затронул.
      Стефенс чувствует себя несчастным, опасается, что экспедиция окончательно потерпела крах. И он уже не увидит Чичен-Ицу, город, о котором столько мечтал. В эту минуту вновь, как ангел-хранитель, на сцене появляется добрый патер Карильо. Тот самый, который за несколько недель до этого высвободил Стефенса из Ушмаля, тот самый, кого разгневали члены экспедиции, «ограбив» тикульское кладбище, тот, кто и сам был «наказан» приступом малярии якобы за то, что допустил такое святотатство.
      Тем временем малярия у него прошла, и добросердечный падре вновь отправился следом за экспедицией. Нашел он ее в еще худшем состоянии, чем в Ушмале. Карильо оставил обоих больных в Штампаке под охраной Альбино, а к себе в тикульский приют увел одного Стефенса, который явно нуждался скорее в психотерапии, чем в хинине. Опытный священник избрал самое надежное, хотя и не самое святое средство. На деньги Филиппа Пеона, одного из членов семьи крупных помещиков, которым принадлежал весь этот индейский край, он устроил в Тикуле большой танцевальный праздник. Единственный почетный гость на нем - Стефенс. Юкатанки кружатся в танце. И Стефенс, который месяцы провел в тропических лесах среди развалин мертвых городов в обществе двух столь же уставших мужчин, чувствует себя на седьмом небе. Танец, короткий бой быков, домашний фейерверк и снова танец. И везде столько красивых девушек. Одна и из них, приемная дочь тамошнего вождя, смотрит только на Стефенса.
      Стефенс потерял голову. Но тут вмешался вождь и предложил ему выбрать любую другую из местных майяских девушек. «Выберите себе, какую хотите, и я тотчас доставлю ее к вам в приход!» Свою же воспитанницу он Стефенсу не дал.
      И Стефенс, который, по представлениям тикульского священника, должен был отдохнуть душой во время фьесты с девушками, покидает Тикуль еще более несчастным, чем пришел туда.
      Когда затем Казервуд, Кэбот и Стефенс на несколько дней остановились в Болончене (этот городок в стране Чен я проезжал на пути из Кампече), чтобы попытаться обследовать знаменитый местный сенот, душой экспедиции стал Казервуд, уже успевший помириться с Кэботом.
      После кратковременного обследования болонченского сенота все трое все-таки отправились в Чичен-Ицу. Они поселились на асьенде дона Хуана Сосы, владевшего обширными землями на полуострове, включая территорию, на которой расположены пирамиды и дворцы Чичен-Ицы.
      Дон Хуан отвел гостям роскошные покои, потчевал их изысканными блюдами, предоставил в их распоряжение слуг. Тем не менее члены экспедиции провели в Чичен-Ице всего несколько дней. Они взяли на заметку все главные здания великолепного города, отметили, что нашли в Чичен-Ице, «бесспорно, свои непримечательные развалины, какие им когда-либо доводилось видеть». Казервуд зарисовал прославленную «Иглесию» (которую я позднее также посетил и о которой поэтому скажу впоследствии несколько больше) и руины нескольких площадок для игры в мяч. Особенно его заинтересовали «корзины» главного стадиона - богато украшенные кольца, помещенные на боковых стенах игровой площадки. Копией одной из этих «корзин» Казервуд украсил позже титульную страницу новой книги, которую они со Стефенсом издали через несколько лет после второго путешествия в Центральную Америку.
      А затем они садятся на корабль и после краткого пребывания в Гаване возвращаются в Соединенные Штаты.
      Итак, «первооткрыватели майя» недолго пробыли в Чичен-Ице, и важнейшие сокровища этого самого великолепного из майяских городов ожидали своих исследователей. В распоряжении Стефенса с Казервудом и Кэботом был господский дом дона Хуана. Мне пришлось довольствоваться кампаменто. Археологи сейчас не работают в Чичен-Ице, и я в кампаменто провожу ночи в полном одиночестве. По крайней мере по вечерам мне никто не мешает вести путевой дневник. Я записываю впечатления от более чем сотни индейских пирамид, дворцов, обсерваторий, площадок для игры в мяч и прочих памятников архитектуры, которые так щедро предлагает посетителю Чичен-Ица.
      Юкатан, летом мучимый жаждой, утолял ее здесь - в отличие от Лабны - лишь из сенотов - естественных водоемов, образовавшихся в карстовых трещинах полуострова. Так что я начинаю свой путь по прославленной Чичен-Ице как раз от главного сенота, дававшего майяской столице столь необходимую ей воду. Сенот этот был посвящен богу Штолоку, имя которого он носит.
      Хотя сеноты играли в майяской религии важную роль, этот колодец индейского бога был просто хранилищем воды для жителей города. К тому же сам город назывался Чичен-Ица, буквально - «У колодца (племени) ица».
      Название «ица» носило майяское племя, которое в 455 году (по другим источникам - на 20 лет раньше) нашло живительный сенот и основало рядом с ним город.
      В стене сенота вытесана лестница. По ней женщины Чичен-Ицы спускались к воде, чтобы набрать ее в глиняные сосуды.
      Не более чем в 200 или 300 шагах к югу от колодца высится, очевидно, древнейшее здание Чичен-Ицы. По-майяски его называют Акаб-Циб («Дом черных Письмен»). Названо оно так по изображению майяского жреца, находящегося в центральном помещении южной части Акаб-Циба; дело в том, что фигура жреца украшает венок из рисованных черной краской майяских иероглифов. Кроме «черных письмен», стены внутренних помещений Акаб-Циба имеют красные оттиски человеческих рук, какие нельзя увидеть нигде в другом месте. Вероятно, эти оттиски оставили на стене строители здания, которые таким способом хотели послать приветствие своему покровителю - богу.
      «Дом черных письмен» производит впечатление незаконченной, или, скорее, преждевременно покинутой, постройки. В среднюю часть здания ведет широкая лестница, но до постройки следующего этажа очередь уже не дошла. Из 18 помещений только одно украшено рельефом.
      К древнейшему периоду строительства Чичен-Ицы относится, видимо, и здание, которое непосредственно соседствует с «Домом черных письмен». Называют его, как и в Ушмале, «Женским монастырем». Это обширная четырехэтажная постройка со множеством помещений. В «кельи» можно было входить с галерей, окаймлявших отдельные этажи.
      Впрочем, так «Женский монастырь» выглядит сегодня. Таким его вижу я. Но сейчас мы уже знаем, что первоначально это здание было значительно меньше. Этот факт более чем «оригинальным» образом установил исследователь Ле-Плонжом, о котором я еще буду говорить. Он заложил в кладку нынешней стены «Женского монастыря» небольшой динамитный заряд, взорвал его, и в образовавшемся отверстии обнаружилась более древняя, первоначальная кладка.
      Возле восточного крыла «Монастыря» находится еще одна постройка ярко выраженного пуукского стиля. Ввиду близости к «Монастырю» ее называют «Иглесия» (по-испански - церковь). Огромный прекрасный фасад «Иглесии» украшает трехчастный антаблемент. Небольшой дверной проем, единственный проход в западной стене здания, почти теряется под тяжестью этого тройного антаблемента. Вероятно, мне даже не нужно добавлять, что и здесь главный сюжет богатейшего фасада составляют маски Чака.
      Однако между носатыми лицами Чака я вижу и животных: черепаху, краба, морского моллюска в раковине и броненосца. Что они здесь делают? Очевидно, изображают четырех животных, на телах которых, по майяским представлениям, держалось божественное небо.
      Но броненосец, краб, черепаха и морской моллюск так и не удержали небо над Чичен-Ицой. Однажды индейцы племени ица покинули свой главный центр. По какой причине - мы не знаем. Почему в 692 году они ушли из города, уже тогда величественного и прекрасного, из города, который и посреди жгучего юкатанского лета всегда имел в достатке и даже в избытке питьевую воду.
      Достоверно лишь то, что с конца VII столетия на Чичен-Ицу опускается мгла забвения.
      Акаб-Циб, «Иглесия» и «Монастырь», все здания, все храмы, выросшие за 200 лет вокруг сенота Штолок, пришли в запустение. И только под поверхностью земли, глубоко внизу, под известняковой корой Юкатанского полуострова, я, может быть, еще смогу найти ответ на вопрос, что стало впоследствии с городом племени ица, с городами майя.
 

 
      Итак, вперед к новым приключениям. Впервые за время моего путешествия поиски майяских сокровищ приведут меня в подземелье. Внутрь юкатанских известняков. В «Пещеру волшебников». В пещеру, которую современные майя называют Баланканче - «Алтарь ягуаров».
      Баланканче была открыта совсем недавно. Не прошло еще и 10 лет с того достопамятного дня, когда один из местных сторожей Чичен-Ицы, Хосе Умберто Гомес, в нескольких километрах к востоку от города случайно нашел «подозрительное отверстие» в скалах. Он протиснулся через него и вступил в обширный лабиринт, который, видимо, образовала подземная река. Лабиринт состоял из множества коридоров и нескольких залов. И в одном из них, глубоко под поверхностью, Хосе Умберто Гомес увидел святилище своих индейских предков - святилище тысячелетней давности и притом никем не тронутое.
      Разумеется, это было фантастическое открытие, совершенно уникальное для всей Америки.
      И естественно, что я в своей программе исследования Юкатана не могу пропустить Баланканче. Итак, я направляюсь по следам Гомеса в подземный лабиринт. Я покидаю кампаменто в Чичен-Ице ранним утром, пока солнце еще не слишком печет. Беру с собой лишь немного еды и плащ. Канат мне не нужен. Дирекция археологического заповедника в Чичен-Ице сделала доступной и эту пещеру, установив в ней временную электрическую проводку.
      Тем не менее спуск в пещеру не доставляет никакого удовольствия. Ступени, вытесанные в камне, покрывает липкая грязь. С потолка постоянно падают капли, иногда кажется, что идет дождь. Я натягиваю плащ. Сверху одежда защищена от влаги, зато я потею, как не потел никогда в жизни.
      Сейчас пещера пуста. Только летучая мышь пролетела над моей головой. Потом еще одна. Я спускаюсь все ниже. Теперь вокруг сталактиты и сталагмиты. Они нацелены на неосторожного путника как самурайские мечи. Часто слышится звон задетой случайно известняковой сосульки; ноги скользят, и я то и дело теряю равновесие. К «Алтарю ягуаров» я спустился весь заляпанный грязью и в синяках. Наконец я добрался до первого естественного «алтаря» подземного святилища. На нем в ряд выстроились сосуды примерно тридцатисантиметровой высоты. И все без исключения украшены ликами мексиканского бога дождя Тлалока. Мексиканского Тлалока? Да, я не ошибаюсь. Я узнаю его большие круглые глаза, как на картинках к сказке о Волке и Красной Шапочке, узнаю характерное украшение в форме буквы «V» над переносицей.
      Лицо мексиканского бога покрыто синей краской. Ведь Тлалок - властитель дождя. Синего цвета и ливни, и река, орошающая подземное царство Тлалока. Лоб у божественного Тлалока черный. Черная краска означает бурю. Ведь Тлалок повелевает также громами и молниями, черными грозовыми тучами. Таких сосудов с изображением Тлалока в одном только этом «притворе» обширного подземного святилища до сих пор сохранилось около 70. Я полагаю, что при совершении каждого обряда здесь оставляли в честь властителя вод по кувшину с его портретом. Сколько же тут должно было состояться таких «подземных месс»? Рядом с сосудами, украшенными ликом мексиканского бога, на «Алтаре ягуаров» стоят и миски для копала - индейского фимиама. На их дне сохранились остатки благовонных смол.
      Но пещера, названная «Алтарем ягуаров», у этого алтаря не заканчивается. И я прохожу еще несколько десятков метров. Маленькое озерцо… Нежные, ослепительно белые сталактиты… Невероятная тишина…
      Над озерцом высится второй алтарь - «Алтарь девственных вод». И на нем опять Тлалок.
      Значит, это Тлалок заманил меня в Баланканче. Да еще рассказ человека, который провел в пещере самый удивительный и самый страшный день своей жизни.
      Человека этого зовут Рамон Павон Абреу, должность его - директор археологического музея в Кампече. На пути из Чиапаса на Юкатан я остановился в этом городе для того, чтобы познакомиться с ним лично.
      До этого я знал кампечского майяолога лишь по его статьям, и о пещере в Баланканче у меня были весьма неточные сведения. Но уже после первых произнесенных им слов я решил, что Баланканче мне обязательно нужно посмотреть. Даже если для этого придется подвергнуться такому же фантастическому испытанию, какому подвергся он.
      Дело было так. Умберто Гомес, индейский сторож развалин Чичен-Ицы, случайно открывший пещеру, естественно, похвастался своим открытием дону Барбачану, местному энтузиасту майяской археологии. Тот сообщил специалистам, и через несколько месяцев в Баланканче выехала комплексная экспедиция. История ее во многом похожа на историю первой экспедиции Стирлинга в страну ольмеков. И на этот раз никто не возлагал больших надежд на успех экспедиции. Тем не менее американское Национальное географическое общество отпустило на исследование Баланканче солидную сумму. Руководить экспедицией в эту пещеру общество поручило Уиллису Эндрьюсу и его коллеге Павону Абреу.
      Вопреки предсказаниям скептиков, экспедиция подтвердила сообщения Гомеса. Она же сделала доступным вход в пещеру. Благодаря успеху экспедиции значительно возрос научный престиж ее руководителя профессора Павона.
      Казалось, все было в порядке, но так только казалось. Вскоре после успешного обследования пещеры к профессору Павону явился неизвестный человек, местный индеец, и представился ему как верховный юкатанский ах-мен, то есть майяский волшебник.
      Павону было хорошо известно, что ах-мены, традиционные майяские волшебники, до сих пор существуют на Юкатане. Он знал также, чем они сейчас занимаются: традиционным, своеобразным индейским магическим врачеванием. Но ни Павон, ни другие майяологи не подозревали, что юкатанские майя до сих пор совершают древние, относящиеся к доколумбовой эпохе обряды. Они почитают старых богов и даже молятся, как сотни лет тому назад, ягуару, которому была посвящена эта пещера и ее главный алтарь.
      Павон не подозревал, что своей экспедицией в Баланканче он осквернит священное жилище ягуаров и в высочайшей степени разгневает их. (Научные результаты экспедиции верховный юкатанский ах-мен, разумеется, не принимал во внимание.)
      А поскольку теперь нужно было очистить оскверненное святилище, успокоить рассвирепевших ягуаров и спасти от их мести исследователей, осквернивших пещеру, по словам ах-мена, не оставалось ничего иного, как совершить великий волшебный обряд.
      Волшебник изобразил грозящую опасность: разъяренные ягуары выйдут из лесов и начнут убивать. Прежде всего они растерзают Павона, предводителя святотатцев, потом - остальных участников обследования Баланканче, затем страшные мстители набросятся на прочих обитателей Юкатана. Апокалипсическая картина ягуарьей мести, завершающейся уничтожением всего человечества, включала в себе силу древних верований. Да, именно так многие народы древней Америки представляли конец света.
      Ведь мексиканские индейцы верили, что мир был четырежды сотворен и четырежды уничтожен. Один раз - солнцем, второй - ветром, третий - водой, всегда игравшей в жизни этой страны важную роль. А властителем вод был Тлалок, чья статуя украшает «Алтарь ягуаров». Тот самый Тлалок, который в третий раз уничтожил мир, вызвал на земле гигантское наводнение, затопил города и пирамиды индейцев, а тех людей, коим было суждено пережить катастрофу, превратил в птиц.
      И вот опять Тлалок и ягуары угрожают людям. И только великий волшебный обряд - ах-мен это знает! - может укротить их. Поэтому нужно безотлагательно совершить такой обряд, а Рамон Павон Абреу не только может, но и должен принять в нем участие. И не один он, а все его коллеги, побывавшие в Пещере. Павону в самом деле пришлось принять участие в обряде, главным образом для того, чтобы не утратить доверие индейцев, без помощи которых поиски сокровищ древних майя были бы значительно затруднены.
      Влияние волшебников на индейцев все еще остается огромным. Ах-мены существовали у майя уже сотни лет назад, а их приемы, их диагностические методы почти не изменились с доколумбовых времен. В ту пору индейцы приглашали к больному либо жреца, либо лекаря, либо волшебника. Конкистадоры в первую очередь истребили жрецов. Ликвидацию майяской «интеллигенции» пережили одни магические врачеватели - волшебники, которые ныне не только «лечат» индейцев, но и тайком служат древним культам доколумбовой эпохи.
      О лечебных приемах юкатанских чародеев известно гораздо больше, чем об их языческих обрядах. В доколумбову эпоху индейские ах-мены составили даже книги, где в назидание своим последователям сообщали целый ряд рецептов. Доктор фон Хаген списал некоторые из них. Рецепт для лечения желтой лихорадки звучит, например, так: «Возьми смолу чактес, костный мозг секропии, бабочку иш-тусил, красную глину, перья попугая чак-пилис-мо, перья птицы кардинала, затем размели мак-ок и смешай с соком эуфорбии. Лекарство выпей».
      Рак ах-мены лечили примочками, приготовленными из размолотых клешней рака; эпилепсию, довольно обычную у майя, - отваром из оленьих рогов или петушиных семенников. Лечили ах-мены и желтуху, различные кожные болезни, главным образом чесотку, нарушения менструального цикла и мужскую импотенцию (последнюю весьма поэтичным способом - сердцем колибри); а также, разуется, и болезни, наиболее естественные у юкатанских майя, - малярию, которую здесь называли ночной лихорадкой, и заболевания, вызываемые бедной и крайне однообразной кукурузной пищей.
      Меня всегда удивляло, что строители дворцов и храмов, уделявшие столько времени украшению своих городов, создававшие совершенные фрески и высекавшие из камня прекрасные стелы, многие годы наблюдавшие за звездами, чтобы понять общие законы космоса, добившиеся таких успехов в математике и письменности, столь мало сделали для себя, для своего бренного тела. Собственно, не сделали ничего.
      Их медицина до смешного убога. А при этом природа предлагала им богатый выбор лекарственных растений. К тому же они могли знать о человеческом теле и анатомии больше, чем их средневековые европейские коллеги. Ведь принося человеческие жертвы, они вскрывали тело человека и могли знать его строение и основные функции. Но майяские жрецы охотнее смотрели на звезды. А те волшебники ах-мены, которые сохранились до нынешних дней и все еще пользуются влиянием среди юкатанских майя, не восприняли ни наследия майяских жрецов, ни наследия лекарей, а унаследовали лишь традиции магических врачевателей. В том числе все смешное и бесполезное. Но я слышал, что ах-менам известны вещи и похуже. Как говорят, они умеют приготовлять из лесных лиан ядовитые отвары, умеют и убивать. Из многих примеров приведу хотя бы один, который я слышал несколько раз и который запечатлеваю на бумаге еще и потому, что он имеет к нам - чехам и словакам - некое отношение.
      Припоминаете ли вы трагическую австро-французскую авантюру, когда Максимилиан Габсбург на деньги Наполеона III и при поддержке штыков его экспедиционной армии стал «императором» Мексики? Спустя некоторое время президент свободной Мексики - прославленный Бенито Хуарес - освободил страну и казнил «императора». Итак, Габсбург поплатился за свою американскую авантюру. Его же жена Шарлотта вернулась в Европу, но через некоторое время сошла с ума.
      На Юкатане верят, что Шарлотта была отравлена отваром тотоаче. Этот яд якобы начинает действовать спустя много месяцев после того, как попадет в организм. И об особо коварном экземпляре этого растения, предназначенном для того, чтобы покарать ненавистную императрицу, по слухам, позаботились майяские волшебники. Верен ли этот рассказ - не знаю. Как говорится, за что купил, за то и продаю.
      Но вернемся к Павону. Через несколько дней главный волшебник снова появился у кампечского археолога и сообщил ему точно установленный день свершения таинственного обряда, а также поставил его в известность, что он, Рамон Павон Абреу, на время ягуарьего обряда станет одним из ах-менов, дабы собственным активным участием в церемонии замолить грех осквернения Баланканче, содеянный им и другими членами экспедиции.
      Как будет происходить обряд, сколько он будет продолжаться, роль в нем, отведенная Павону, - все это оставалось пока для него и его коллег полной тайной.
      Наконец настал день, назначенный ах-меном. Процессия волшебников, хор мальчиков и «грешники» вступают в Баланканче. И сразу же большой камень закрывает вход в пещеру. В течение 24 часов никто не смеет покинуть Баланканче.
      Обряд совершался перед «Алтарем ягуаров». Тринадцать волшебников (двенадцать индейцев и белый) тринадцать раз повторили тринадцать молитв. Число тринадцать явно было магическим. Лицо жестокого Тлалока освещал тринадцать восковых свечей. Из тринадцати бокалов тринадцать волшебников пили тяжелый хмельной мед. Но мед не опьянял, а только возбуждал.
      Хор волшебников почти со слезами молил: «Простите, могущественные, людей, осквернивших ваш дом», - просил: «Примите наши жертвы!»
      Тринадцать волшебников принесли в жертву живых птиц. (Двенадцать ах-менов рвут шеи курицам, тринадцатый - Рамон Павон Абреу - должен оторвать шею индюшке и брызжущей из нее кровью окропить «Алтарь ягуаров»),
      «Я дрожал как никогда. Не от страха. Но я чувствовал, что вдруг вступил в иной мир…»
      Весь обряд сопровождался странным хором. Мальчики, едва достигшие 10 лет, все вместе и соло подражали голосам животных и птиц.
      Догорели тринадцать свечей. Тринадцать волшебников получили по тринадцать песо. И Павон получил свой гонорар волшебника. А через несколько дней Баланканче можно было снова открыть, ягуары якобы переселились в другое место. И новых посетителей - в том числе и меня - уже не постигнет их месть,
      Рамон Павон Абреу первым привел в Баланканче научную экспедицию. Но он говорит мне, что до конца жизни не вернется в эту пещеру.
      Теперь перед алтарем стою я. Древний обряд тысячелетней давности, о котором мне рассказывал Павон, растворился в воздухе. Я вижу лишь декорации драмы: сталагмиты и сталактиты, «Алтарь ягуаров», на нем сосуды с благовонной смолой, а посреди - Тлалок. Тлалок? В стране майя он такой же чужеземец, как и я. Я спустился в «Пещеру волшебников», чтобы найти ответ на вопрос, что сталось с городом вокруг сенота Штолока, с племенем ица и с майя после того, как в VII веке Чичен-Ица была покинута. Ответ передо мной. Имя его - Тлалок. Чужеземец Тлалок на майяском алтаре.
      Значит, я должен отправиться за ним. На родину Тлалока. Я должен проследить его путь во времени и пространстве.
 

 
      Итак, Тлалок. Чужак на майяском алтаре. Он пришел на Юкатан из Мексики, из исконных областей Мексики, с нагорий, где жил народ Монтесумы- могущественные ацтеки, а до этого - их прямые предшественники и учителя тольтеки.
      Тлалок явился к майя с тольтеками. Здесь, в самом центре Юкатана, я теперь уже могу установить, как попал в майяскую «Пещеру волшебников» этот немайяский бог.
      Путь тольтеков завершился в тайном подземном святилище неподалеку от великолепной Чичен-Ицы. Но где он начался, откуда пришли сюда эти люди, которых я называю тольтеками? Я рассказываю об индейской архитектуре. Пусть же и в данном случае моими красноречивыми свидетелями и помощниками будут развалины двух городов - Чичен-Ицы и Тулы.
      Позднее, покинув древних и современных майя, я направил свои стопы в противоположную сторону - из страны майя в собственно Мексику. На сей раз в поисках индейцев и индейских центров этой части Америки. Я посетил тогда несколько индейских метрополий. Поэтому позвольте мне обогнать время и перескочить через 1500 километров, отделяющих «Пещеру волшебников» в Чичен-Ице от современного мексиканского городка Тулы, полное название которого - Тула-де-Альенде.
      В Туле я остановился, возвращаясь от индейцев племени пурепече в горном Мичоакане. После дней, проведенных среди зеленых гор и на одиноких индейских островах высокогорных озер, находиться здесь мне было чрезвычайно приятно. Этот веселый провинциальный городок приятен во всем чисто по-мексикански: пахнет кукурузными лепешками, гудят колокола храмов в стиле барокко, здесь живут и поют так красиво, как это умеют только в Мексике. В Мексике XX столетия. И тем не менее этот внешне совершенно неприметный провинциальный городок уже в течение 35 лет (точнее сказать - с 1940 года) является местом паломничества всех исследователей индейского прошлого доколумбовой Америки.
      С тех пор как люди начали интересоваться историей мексиканских индейцев, велись речи о некоей другой, легендарной Туле, которая, согласно единодушным сообщениям индейских хроник, в конце первого тысячелетия была главным и одновременно самым роскошным городом тольтеков - индейского племени, носителя высокой культуры, с которой связывали свое прошлое все, кто жил в Мексике после них.
      Как ни странно, до самого конце XIX века никому не приходило в голову искать древнюю Тулу на месте, которое носит это название и сейчас. Правда, и 1880 году в Тулу-де-Альенде направился французский археолог Дезире Шарне, он приступил к раскопкам «подозрительного» холма на окраине города и действительно обнаружил скрытую в его недрах величественную индейскую пирамиду.
      Раскопки Шарне в Туле со всей очевидностью показали, что город был важным религиозным центром доколумбовой Мексики.
      Однако впоследствии, когда Шарне покинул Тулу, а затем и Америку, его открытие было забыто, и Тулу - легендарный прославленный Толлан, столицу тольтеков, с неутомимым упорством искали где угодно, только не там, где город с таким же названием существует до сих пор.
      Этому, очевидно, способствовало явное нежелание мексиканцев вспоминать о французском исследователе. Дело в том, что еще ранее знаменитый археолог, защищаемый «дипломатическим иммунитетом» ученого, пользующийся славой выдающегося знатока истории древней Америки, действовал как разведчик тогдашнего французского императора Наполеона III, который при посредстве Максимилиана Габсбургского хотел овладеть Мексикой. Шарне посещал индейские исторические памятники, но одновременно внимательно наблюдал и изучал то, что могло интересовать современных ему завоевателей этой страны.
      После того как американская авантюра Наполеона III и Максимилиана Габсбургского провалилась, французский археолог еще несколько раз приезжал в Америку, теперь уже на деньги миллионера Лорийяра. Шарне долго работал и Мексике и в свое время, бесспорно, был одним из лучших в мире знатоков американской археологии. И все же, как я имел возможность убедиться, мексиканцы и их друзья до сих пор поминают его лихом. Потому-то, вероятно, более полустолетия игнорировались несомненно ценные научные результаты его археологических экспедиций. Поэтому мексиканцы так долго и разыскивали легендарную тольтекскую Тулу, хотя осведомитель Наполеона III, собственно, открыл ее еще 100 лет тому назад.
      Только в 1940 году при выборе одного из множества возможных вариантов дальнейших поисков тольтекской столицы жребий пал на провинциальный городок штата Идальго- Тулу-де-Альенде. И стоило сделать первый удар заступом, как находки последовали одна за другой. В течение всего лишь одного сезона на невысокой горе, в каких-нибудь нескольких сотнях метров от центра нынешней Тулы, были обнаружены обширные руины города доколумбовой эпохи.
      Сюда, в заново открытую метрополию, я и направился. С 1940 года, когда наконец было принято решение продолжить обследование Тулы, холм за городом с полным на то основанием стали называть Серро-дель-Тесоро - «Город кладов». В самом деле, 1940 год принес американской археологии настоящие клады, тем более ценные, что они помогли ученым постичь множество до той поры неясных связей между отдельными индейскими культурами.
      Я не собираюсь подробно описывать здесь дворцы и пирамиды тольтекской Тулы. Хочу обратить внимание лишь на то, как памятники города могут помочь выяснению вопроса, который я впервые задал себе в таинственной «Пещере волшебников».
      Подымаюсь по единственной лестнице крутой пирамиды, которая - как кажется - была подлинным сердцем города. В Туле на «Горе кладов» были пока открыты две пирамиды - южная и эта - северная. Северную пирамиду мексиканские индейцы называли Тлауискальпантекутли - Венера, или Утренняя звезда.
      Культ этой планеты местные тольтеки переняли от своих северных кочевых соседей. Для них, как впоследствии и для толланских тольтеков, Венера была представительницей могущественного Мишкоатля - бога, требующего человеческих жертв.
      Пирамида - в основании примерно 40X40 метров - имеет пять ступеней. Она украшена каменными рельефами - изображениями ягуаров, а также орлов, поедающих человеческие сердца. Орлы и ягуары были символами неких «рыцарских» орденов воинственных племен Центральной Мексики. Между каждой парой орлов, украшающих облицовку пирамиды, всякий раз был расположен символ самой Венеры, которой была посвящена пирамида, - разверстая пасть змея. И в змеиной пасти - человеческая голова. На вершине пирамиды, очевидно, находилось святилище, от которого сейчас остались лишь гигантские человеческие фигуры, вытесанные из камня, своего рода атланты высотой 4,6 метра. Восемь таких атлантов, изображавших, как я полагаю, тольтекских воинов, по всей вероятности, подпирали крышу святилища, которая давно рухнула.
      По соседству с Тлауискальпантекутли я посетил еще одну достопримечательную толланскую постройку. На языке нахуатль (науатль), общем для ряда индейских племен исконной Мексики, она называется Коатепантли- «Стена змей». Как на «Орлиной пирамиде», так и здесь, на Коатепантли, змеи (а именно гремучие змеи) пожирают людей, собственно человеческие скелеты. Скелеты символически изображают тольтекских воинов, павших на поле брани. Змей - две колонны наподобие змеиных тел- я видел и на северной пирамиде. Их чешуйчатые тела, вытесанные из камня, стерегут вход в святилище. Змеи связывают пол и потолок главного святилища тольтеков и соединяют, таким образом, землю (мир тольтеков) с небом (обиталищем индейских богов).
      Незадолго до моего приезда мексиканские археологи обнаружили в Толлане еще один интересный предмет - Чак-Мооля, весьма необычную каменную статую, вытесанную из темного базальта. Чак-Мооль, лежащий с чуть согнутыми коленями и обращенной вверх головой, явно представляет какого-то посланца богов. Через особое отверстие, которое иногда зияет прямо в животе статуи, а здесь в Толлане, находится на ее левом плече, он принимает для них жертвы, в особенности жертву, наиболее предпочитаемую богами, - человеческую кровь.
      Встречей с диковинным Чак-Моолем, последней находкой, которую принесли раскопки этого древнего города, я и заканчиваю рассказ о посещении столицы тольтеков и снова возвращаюсь к доколумбовым майя, в мир великолепной архитектуры, математики и астрономии, в мир, где царит точный и непререкаемый космический порядок, где нет места для какого-либо несогласия или войны.
      У Толлана, который мне пришлось посетить, чтобы понять, что сталось с майя, что сталось с Чичен-Ицой, совсем иной облик: статуи воинов, каменные подобия орлов и ягуаров - патронов военных союзов, орденов, изображение счастливой кончины павших воинов. Всюду смерть под эгидой священной войны. Всюду культ отвратительного солдафонства. И человеческие жертвоприношения. И даже Чак-Мооль - своими каменными устами, точнее, плечами, сосущий кровь тех, кого приносили в жертву.
      Да, мир майя, мир великолепной Чичен-Ицы совсем иной. Но что-то тут не согласуется. В сырой Баланканче, подземной «Пещере волшебников», я нашел на алтаре статую Тлалока - мексиканского, а вовсе не майяского бога. А на поверхности земли? Неподалеку от Баланканче расположена Чичен-Ица. До сих пор я говорил о ее древнейшей части, о ее типично пуукской архитектуре. Но тут же рядом с пуукской Чичен-Ицой я обнаружил словно бы совсем другой город. И в нем тоже увидел изображения ягуаров и орлов, пожирающих людские сердца. Поднялся я и на каменную площадку, где жрецы осуществляли обряд жертвоприношения. Алтарь, где приносились человеческие жертвы, был посвящен Венере, которой ранее обитатели Юкатана никогда не поклонялись. Затем в этой «второй» Чичен-Ице я посетил монументальный комплекс «Тысяча колонн». Все колонны украшены изображениями воинов, как две капли воды похожих на своих двойников из Толлана.
      Наконец, в Чичен-Ице я столкнулся и с культом черепов. Здесь имеется целая «Стена черепов», или Цомпантли. Нет, спорить излишне. Тот, кто строил и украшал Толлан, строил и тесал из камня и эти памятники Чичен-Ицы. Сходство абсолютное. Мне даже кажется, будто воинов-орлов и воинов-ягуаров, страшные ряды каменных черепов и изображения Венеры там и здесь делал один человек.
      Чтобы из собственно Мексики добраться сюда, на Юкатан, я ехал автобусом, а потом поездом несколько дней. По хорошему шоссе, по железной дороге. Но ведь в ту пору путь между этими двумя городами преграждали высокие горы, глубокие реки и полоса непроходимых болот. И кто же совершил это далекое странствие? Юкатанские майя или мексиканские тольтеки? Люди из Чичен-Ицы или люди из Толлана? По всем признакам это были тольтеки из Толлана.
      Кто же их привел? Кто здесь впоследствии затеял, опираясь на собственные представления, перестройку города? Кто заставил майяских жителей склонить головы, принять новых господ, начать поклоняться Венере и поместить в Баланканче изображения чужих богов? Кто руководил столь далеким паломничеством?
      Чтобы найти ответ, раскрываю книгу, которая сопровождала меня на всем пути по майяским городам. Написал ее еще в XVI столетии испанский епископ Диего де Ланда. Его «Сообщение о делах в Юкатане» - самый надежный источник сведений о майя. Ланда рассказывает:
      «По мнению индейцев, с ицами, которые поселились в Чичен-Ице, пришел великий сеньор Кукулькан. Что это истина, показывает главное здание, которое называется Кукулькан. Говорят, что он пришел с запада, но они расходятся друг с другом, пришел ли он ранее или позже ица или вместе с ними. Говорят, что он был благосклонным, не имел ни жены, ни детей и после своего ухода считался в Мексике одним из их богов - Кецалькоатлем. В Юкатане его также считали богом…»

      Что же нам сообщает здесь Ланда? Что некогда (как ныне мы полагаем, на рубеже X и XI столетий) в Чичен-Ицу пришел чужой вождь по имени Кукулькан, чьей родиной была Мексика. Этому выдающемуся могущественному вождю обитатели Чичен-Ицы впоследствии стали поклоняться как богу и в его честь построили главное здание города. И наконец, нельзя не обратить внимание на мексиканское имя этого обожествленного позднее вождя - Кецалькоатль. В переводе оба имени означают одно и то же. Майяское Кукулькан и Кецалькоатль на языке науатль означают - оперенный змей (покрытый перьями, или, как часто переводят, «Пернатый змей»).
      Однако есть основания предполагать, что бога Кецалькоатля мексиканские индейцы почитали задолго до возникновения тольтекского Толлана. Культ «Пернатого змея», по всей видимости, зародился у индейских племен, населявших область вокруг современного города Тампико. Затем эти племена передали своего бога индейцам нагорий - теотиуаканцам, тольтекам, а позднее и самым могущественным из них - ацтекам. Индейцы Центральной Мексики поклонялись «Пернатому змею» как подлинному дарителю цивилизации, как богу ветров, приписывая ему в своих представлениях и другие значения. Для многих он был творцом мира, для тех же, кто подобно ацтекам верил в многократное сотворение и уничтожение земли, Кецалькоатль был творцом второго мира, того, что был уничтожен страшными ураганами. Но каким же образом бог, которому мексиканские индейцы начали поклоняться задолго до того, как тольтеки положили первый камень в основание столицы, попал в Толлан? И как он мог потом - в образе человека - вновь уйти из Толлана и явиться сюда, чтобы захватить майяскую Чичен-Ицу? На эти вопросы сообщение Ланды уже не дает ответа. Значит, мне нужно открыть другие книги и другие индейские хроники. Говорят, что в Толлане, который в VIII веке бы основан правителем Чальчиутланецином, на трон, примерно в 980 году, взошел первенец предыдущего властителя Толлана, принц, которому при рождении дали имя Один тростник- Се-Акатль; полное его имя было Наш господин Один тростник, или на науатль, языке мексиканских индейцев, - Се-Акатль-Накшитль-Топильцин.
      Однако молодой способный правитель, бывший одновременно и верховным жрецом тольтеков, вступив на трон, принял имя бога, которому хотел служить, Кецалькоатля. Новый вождь вскоре отличился как выдающийся организатор тольтекского войска, реформатор календаря и, разумеется, ревностный блюститель культа бога, чье имя он принял.
      Но в тольтекской столице деятельность нового правителя вызвала сопротивление. В то время как часть жителей остается верной «Пернатому змею», другая - среди которой были и воины отца Се-Акатля- начинает выдвигать на первое в тольтекском пантеоне бога Тескатлипоку. В Толлане разгораются религиозные распри. Борьба переносится во дворец правителя. В конце концов правитель Кецалькоатль был изгнан из Толлана.
      Много лет спустя белые, пришедшие в Мексику, записали индейскую балладу, которая называлась «Тольтекский плач»:
 
      Накшитль-Топильцин, ты ушел, ушел далеко
      Из той Тулы-Толлана, куда ты вступил,
      Чтоб властителем стать, о Накшитль-Топильцин!
      Никогда нам имя твое не забыть,
      Вечно будем оплакивать память твою.
      Дом бирюзовый, дом змей
      Ты первым построил
      Там в Туле-Толлане,
      Куда ты вступил, чтоб властителем стать…
 
      Итак, правитель с именем бога должен был покинуть Толлан. Вместе со свергнутым властителем город покинули тысячи жителей. И все они направились на восток, откуда некогда пришел первый, божественный Кецалькоатль. «Пернатый Змей» исчезнет с мексиканского горизонта. О его дальнейшей судьбе мексиканские хроники не рассказывают. Зато майя - здесь слово опять берет епископ Ланда - «вспоминают, что в ту пору во главе своего народа пришел в Чичен-Ицу чужеземец по имени Кукулькан». В ту пору - значит, когда? Я, конечно, не знаю, как и каким путем шел Кецалькоатль-Кукулькан. На пути «Пернатого Змея» мне известны лишь старт и финиш. Старт был взят в Толлане, финишем была Чичен-Ица. Но когда он состоялся? Видимо, где-то в конце X столетия. Неизвестный тольтекский ваятель вытесал тогда в скале неподалеку от Горы кладов (ныне эту скалу называют Серро-де-Малинче - Гора Малинча) фигуру тольтекского правителя, вокруг которой обвился «Пернатый змей». И даже приписал имя изображенного: Се-Акатль - Один тростник, следовательно - будущий Кецалькоатль. Более того, анонимный тольтек поставил под своим произведением дату, соответствующую нашему 980 году. Очевидно, это год, когда тольтекский принц вступил на толланский престол. Итак, из Толлана Кецалькоатль ушел где-то в 80-90-х годах X века. Через несколько лет он завоевал с тольтекскими войсками Чичен-Ицу. И, вероятно, сразу же овладев городом, сказал: «Здесь будет наш новый Толлан! Придайте ему тольтекский облик!»
      И вот ваятели тесали из камня воинов, изображали Венеру, высекали ягуаров и орлов, пожирающих человеческие сердца… Да, с новыми властителями пришли в Чичен-Ицу и новые порядки. А с ними и новые мексиканские боги. В Баланканче - Тлалок, а здесь - в непосредственном соседстве с древним Акаб-Цибом - высится памятник «Пернатому змею».
      Памятник совершенно немайяский. Его первоначальное название нам неизвестно. По-испански его называют «Караколь» - «Улитка». Морская раковина (улитка) была одним из обычных символов Кецалькоатля как бога - повелителя ветров. «Караколь» находится примерно в полукилометре к югу от пирамиды Кукулькана. Но уже издали «Караколь» бросается в глаза. Я вообще впервые вижу в майяском городе строение с круговой горизонтальной проекцией. Его цилиндрическая форма напоминает мне, что и в Мексике только святилища «Пернатого змея» имеют круглую форму. Например, в главном городе ацтеков Теночтитлане единственным зданием круглой формы был как раз храм бога Кецалькоатля.
      Следовательно, тольтекский правитель «Пернатый змей» прежде всего приказал построить в побежденном майяском городе святилище бога, имя которого он носил. Однако майя не были бы верны себе, если бы не связали эту постройку не только с богами, но и с календарем или по крайней мере не подчинили ее календарю, хоть задним числом. Здание, первоначально круглое, позднее было обнесено террасой; над первым этажом строители «Караколя» возвели второй, тоже круглой формы, но значительно меньших размеров. В стенах верхнего этажа проделали четыре квадратных отверстия и в центре надстройки создали обсерваторию, откуда звездочеты Чичен-Ицы через упомянутые проемы наблюдали за небесными светилами.
      «Караколь» - первоначально, по всей вероятности, лишь святилище «Пернатого змея» - позднее, после того как тольтекские завоеватели Чичен-Ицы постепенно слились с майя, превратилась в настоящую индейскую обсерваторию. Верхний этаж «Караколя» убеждает нас, что и построена она была специально для наблюдения за некоторыми особенно важными астрономическими явлениями, прежде всего за движением солнца и равноденствиями. Например, западный проем служил для наблюдения за весенним и осенним равноденствиями. Он был сконструирован так, чтобы 21 марта и 21 сентября солнце стояло прямо против глаз астролога. И другое отверстие показывает, как прекрасно была сориентирована вся постройка - оно смотрит прямо на юг.
      Хотя после 1000 года архитектура майя начинает приходить в упадок и никогда уже не сможет создать постройки, столь великолепные, столь филигранно тонкие, как те, что я видел в Паленке или в чисто пуукских городах, все же и в тольтекскую эпоху в юкатанских метрополиях вырастают строения, которые - теперь уже в основном благодаря своему практическому значению - заслуживают серьезного внимания. «Караколь» становится центром майяских астрономов, как некогда им был Вашактун, а затем - Паленке.
      Майяские звездочеты в «Караколе» пользовались двойным календарем, а следовательно, двойной системой счета и двойной математикой, которая у майя непосредственно зависит от календаря. Один из майяских годов продолжался 260 дней и состоял из 13 месяцев по 20 дней в каждом. Индейцы называли такой год «цолкин». Другой год состоял из 18 месяцев, к которым добавлялось еще 5 дней. Этот 365-дневный солнечный год по-майяски назывался «хааб». Двадцатидневному месяцу соответствовала система счета, в основу которой было положено число двадцать. Двадцать майяских лет составляли катун. Двадцать катунов дают один бактун, двадцать бактунов - один пиктун, двадцать пиктунов - один калабтун, а двадцать калабтунов - один кинчильтун и, наконец, двадцать кип чильтунов - один алаутун, то есть более 23 миллиардов дней. Пользуясь этими единицами счета, майя записывали на своих стелах соответствующие даты, которые теперь, когда исследователь может основываться на довольно точном реляции между нашим и майяским календарями (так называемая корреляция Гудмена-Мартинеса-Томпсона, сокращенно - ГМТ), позволяют, как правило, с приближенностью до одного дня определять, когда были построены те или иные майяские здания или стелы.
      Но, после того как в майяский город вступил «Пернатый змей», к двум майяским календарям, как нам кажется, присоединился третий, в котором продолжительность года определялась временем обращения Венеры (584 дня). Индейские звездочеты на «Караколе», искавшие во взаимоотношениях небесных тел некий единый абсолютный порядок, быстро нашли соотношение между «гражданским» майяским годом и годом планеты Венера. Пять тольтекских лет равняются 2920 дням. А 2920 дней составляют ровно 8 майяских хаабов.
      Вместе с тольтеками в Чичен-Ицу вступила Венера. Следовательно, и я не мог не посетить посвященный ей памятник, украшенный тем самым устрашающим изображением Утренней звезды, которое знакомо мне по толланской Тлауискальпантекутли. «Храм Венеры» в Чичен-Ице - это низкая квадратная пирамида, к вершине которой со всех четырех сторон поднимаются широкие лестницы. На верхней площадке во времена «Пернатого змея», чьи изображения украшают стены пирамиды, и при его преемниках тольтекские жрецы приносили человеческие жертвы.
      Площадка для жертвоприношений одновременно служила и открытой сценой. Майя, веселые и общительные люди, любили развлечения. Ставились главным образом комедии, иные пьесы носили религиозный характер. Но до наших дней дошла лишь одна из них - «Рабиналь-ачи». Актеры выступали в богатых костюмах. Некоторые из этих костюмов я позже видел на репродукциях фресок, найденных американской экспедицией в одном из майяских городов Лакандонского девственного леса - Бонампаке. Костюмы актеров изображали птиц и животных. Один представлял крокодила, у другого были крабьи клешни. В уши продеты водяные лилии. А те, кто выступал без масок, по крайней мере не жалели грима.
      Особенно оживленно бывало на сцене «Храма Венеры» в месяце шуль, шестом двадцатидневном месяце майяского года. Этот месяц в тольтекский период истории был посвящен Кукулькану. И в память бога и властителя «Пернатого змея» в городе «У колодца племени ица» устраивались не только религиозные празднества, но и театральные представления.
      Итак, «Пернатый змей» и его преемники переделали майяскую Чичен-Ицу в город, подобный тольтекской метрополии. Естественно, что более всего меня здесь интересует здание, о котором еще у епископа Ланды сказано, что юкатанские индейцы называют его именем «Пернатого змея». Пирамида Кукулькана, несомненно, была сердцем майяско-тольтекской столицы. Девятиступенчатая пирамида имеет квадратное основание. На вершину ведут четыре лестницы, окаймленные балюстрадой, которая в первом этаже начинается с прекрасно выполненной Змеиной головы и в виде змеиного тела продолжается до верхнего этажа.
      На каждой лестнице 91 ступень. 91 умножить на 4 - это 364. Где же 365-я Ступень - последний день года? Я нахожу ее на самой вершине пирамиды, перед святилищем Кукулькана-Кецалькоатля.
      Однако подсчетом дней года пирамида-календарь не ограничивается. Люди «Пернатого змея» обозначили на ее стенах и месяцы. Каждая из четырех стен пирамиды разделена лестницей на две половины. Если учесть, что в пирамиде 9 уступов, то 9 половин, помноженные на 2, дают число 18. Да, 365-дневный год, воплощенный в этой пирамиде, имеет 18 месяцев. Таким образом, пирамида «Пернатого змея» показывает год индейского календаря. Однако тольтеки привнесли в майяскую астрономию еще и другой календарь - год Венеры, и связанный с ним новый элемент - свой высший календарный цикл, длящийся ровно 52 года (по 365 Дней). Для майя этот высший цикл был удобен еще тем, что включал в себя, не теряя ни одного дня, и священный год цолькин. Семьдесят три цолькина составляют ровно 52 года - один тольтекский цикл. И эту свою высшую календарную единицу строители пирамиды вписали в стены святилища. Каждую из них украшают ровно 52 каменных рельефа.
      Если поверхность пирамиды отдана календарю, то сама она посвящена «Пернатому змею». В собственно храм, расположенный на вершине пирамиды, вход с северной стороны, его украшают колонны в виде змеиных тел. Когда же археологи начали обследовать пирамиду, к своему удивлению, они установили, что под верхним покровом сооружения скрывается еще одна девятиступенчатая пирамида, чуть поменьше. Итак, я вхожу в эту «пирамиду внутри пирамиды» и оказываюсь в святилище, обнаруженном в ней несколько десятков лет тому назад. Я… околдован. В центре помещения стоит изумительный каменный трон, изображающий ягуара. Каменное тело могучего зверя покрыто рыжей краской. Семьдесят три нефритовых диска имитируют пятна на его шкуре, из нефрита - и широко скрытые глаза хищника. Зубы сделаны из педерналя - камня вулканического происхождения

.
      Для кого же индейские мастера создали этот великолепный трон, подобного которому я ни до, ни после этого не видел в индейской Америке? Безусловно, для «Пернатого змея» или кого-либо из его преемников, которые правили Чичен-Ицей до последнего дня существования этого майяско-тольтекского города.
 

 
      Кукулькан - легендарный «Пернатый змей» - и его уже более конкретные преемники возводили не одни только храмы и площадки для жертвоприношений. В Чичен-Ице, этом удивительнейшем майяском центре, достроенном воинами «Пернатого змея», я увидел множество памятников оригинальной архитектуры тольтеков, отличавшихся от майя гораздо большей практичностью и обращенных скорее к земному миру, чем к звездам.
      Для знакомства с этими бытовыми зданиями я, однако, должен был отправиться на окраину города. В первую очередь меня заинтересовала настоящая парная баня, построенная здесь тольтеками в XI или XII столетии. Минуя некое подобие предбанника, оказываюсь в самой бане с двумя скамьями, где сидели посетители. В полу до сих пор сохранились остатки очага, в котором слуги (или, может быть, рабы) докрасна раскаляли камни, а затем лили на них воду, чтобы образовался пар. В стенах банного зала имеются отверстия для охлаждения воздуха.
      Следующую интересную майяско-тольтекскую постройку, собственно комплекс зданий, непосредственно соседствующих с баней, местные индейцы называют по-испански «меркадо» (рынок). Этот комплекс строений в форме буквы «Т» в самом деле был чем-то вроде индейского супермаркета. В Мексике торговля отдельными областями еще в эпоху тольтеков была весьма оживленной. Тольтекские хозяева Юкатана свои майяские города, ранее жившие в значительной изоляции от остального мира, постепенно начали приобщать к «международной торговле». Полом - юкатанские торговцы - совершали далекие путешествия по суше и по морю и выносили на рынок Чичен-Ицы все необходимое для города, и прежде всего для его господ.
      В особых ларьках на базаре продавались птичьи перья для праздничных украшений, душистые смолы, кремни, из продуктов - кукуруза, мед, фасоль, копченая дичь, сушеная рыба, черепахи и считавшиеся деликатесом черепашьи яйца, сепия, а также различные виды центральноамериканских пряностей. Из драгоценных металлов тут предлагалось золото, которое торговцы привозили из далекой Панамы, также дорого ценился нефрит - солнечный камень. На рынке в Чичен-Ице продавались и рабы. Платежным средством в майяско-тольтекских городах - я опять ссылаюсь на хронику Ланды - служили бобы какао, привозившиеся из далекого Никарагуа. Раб продавался пожизненно за 100 бобов. Девицы легкого поведения - гуатополь, которые в Чичен-Ице также предлагали себя на рынке, отдавались на одну ночь за 10 бобов.
      На здешнем базаре процветал и еще один «порок» - подделка денег. Местные фальшивомонетчики умели подделывать майяские деньги - бобы какао; они извлекали из скорлупки семя (сам боб) и заменяли его глиняным шариком. Фальсификаторов этих «шоколадных» денег и других нечестных торговцев в Чичен-Ице строго наказывали. Южную сторону торгового двора, где помещались прилавки купцов, и по сей день замыкает хорошо сохранившаяся постройка с обширной крытой колоннадой длиной более 80 метров. К ней прилегает квадратный атриум. Этот особо заботливо украшенный дворик был обиталищем суда Чичен-Ицы. Посреди дворика я нахожу даже обломок каменной скамьи, нечто вроде трона, на котором восседал майяский судья - холь-поп

. Холь-поп судил не только фальшивомонетчиков, но и людей, совершивших иные, согласно правовым представлениям майя, позорные поступки: убийц, воров, прелюбодеев.
      С точки зрения майя, потерпевшей стороной никогда не бывало общество, а всегда отдельное лицо. Таким образом, вполне логично, что холь-поп мог только установить вину, привести же приговор в исполнение должен был пострадавший или его родственник. Где и когда - это также зависело от воли потерпевшего. В майяском обычном праве действовал принцип: око за око, зуб за зуб. Следовательно, вор должен был либо возместить потерпевшему причиненный ему урон собственным трудом, либо оплатить стоимость присвоенной вещи бобами какао. Убийцу имели право убить родственники погибшего. И даже если речь шла не о предумышленном преступлении, а лишь об убийстве по неосторожности, виновный должен был умереть. Прелюбодеяние наносило урон мужу неверной жены. Однако главного виновника майяское право видело в соблазнителе, а отнюдь не в жене. Если любовники были застигнуты на месте преступления - причем исключительно в сам момент прелюбодеяния, холь-поп выносил обвинительный приговор, супруг мог убить соблазнителя большим камнем. Но если человек из народа соблазнил жену господина, ему грозило страшное наказание: вивисекция. Обманутый муж имел право вскрыть соблазнителю живот и заживо вырвать его внутренности.
      От каменного трона холь-попа я возвращаюсь по судебному двору к выходу с рынка. И снова минуя длинную колоннаду, осознаю, что и это «меркадо» я уже где-то видел. Ну да, естественно, там же, в тольтекском Толлане, где находится его точная, лишь немного уменьшенная копия.
      Тольтеков напоминает мне в Чичен-Ице и Цомпантли- «Стена черепов», отражение того же самого жестокого мексиканского культа, требовавшего человеческих жертв во время религиозных обрядов. В подобного рода постройке, которую испанцы впервые увидели в главном городе ацтеков, хранилось несколько десятков тысяч черепов. Такой же «склад мертвых» имитируют и рельефы на Цомпантли. В три ряда друг над другом изображены сотни и сотни черепов, насаженных по местному обычаю на шесты. Лестницы, ведущие на верхнюю площадку Цомпантли, где, несомненно, приносились человеческие жертвы, украшены рельефами тольтекских воинов, несущих отрезанные головы побежденных врагов.
      Да, повсюду тольтекский культ смерти, культ таинственности. Этому культу посвящено и здание, которое я решил осмотреть последним. Называется оно «Храмом воинов». В те времена, когда Чичен-Ицу посетили Стефенс с Кэботом и Казервудом, «Храма воинов» для мира еще не существовало. Ничего о нем не было известно и несколько десятков лет спустя, когда на Юкатане побывал Огюст Ле-Плонжон, французский майяолог, предпринявший первую попытку настоящего археологического обследования Чичен-Ицы. Только в 1925 году в Чичен-Ицу прибыл ученый, который начал срезать столетние напластования, чтобы под ними обнаружить и реконструировать общий облик фантастического города. Звали ученого Эрл Моррис.
      Этот американский майяолог провел в Чичен-Ице долгие годы. Он расчистил десятки построек, из которых самой ценной считал «Храм воинов», к моменту его приезда холм, высившийся к востоку от «Пирамиды «Пернатого змея». Раскопки горы в центре города и длительное обследование Чичен-Ицы Моррис, естественно, не мог предпринять на собственные средства. И финансирование этого обширного плана взял на себя богатый благотворительный фонд - вашингтонский Институт Карнеги. Институт Карнеги подписал контракт, по которому он приобрел на 10 лет исключительное право обследовать и реконструировать индейский город. Договор вступил в силу 1 января 1924 года. А через несколько месяцев в Чичен-Ицу снова прибыл Эрл Моррис, на этот раз с женой, со своим заместителем Монроем Эмсденом, картографом Дж. О. Килмартином и другими помощниками. 28 мая заступ впервые вонзился в гору посреди индейского города.
      По фотографиям того времени я знаю, что «Храм воинов» не был полностью скрыт под наносом глины. В особенности одна из колоннад, с нескольких сторон огибающих пирамиду, - а именно северо-восточная колоннада - была относительно легко доступна. Поэтому Моррис начал раскопки именно здесь. Постепенно были очищены все колонны, которые вместе с несколькими святилищами замыкают с этой стороны обширное пространство так называемого «Комплекса тысячи колонн».
      Когда Моррис очистил всю северо-восточную колоннаду, он насчитал в ней десять рядов колонн. Каждую из них украшает фриз, изображающий тольтекского воина в парадном облачении. Затем исследователи начали очищать западную колоннаду, образуемую большой группой трехметровых колонн; в длину эта колоннада занимает 125 метров, в ширину- 11. Третья колоннада тоже имеет 125 метров в длину, но колонны здесь ниже и круглые. Все колоннады первоначально были крытыми, но крыш уже давно не существует.
      Теперь, ознакомившись с внушительным «Комплексом тысячи колонн», я могу вступить в «Храм воинов». Здесь со славой завершили свой путь тольтекские военачальники, в честь которых был построен этот храм и чьи образы воспроизводит большая часть колонн комплекса. Храм - точная копия пирамиды Венеры в Толлане. Соответствуют не только форма, внешний вид, но и размеры. Пирамида с основанием 40 X 40 метров имеет четыре уступа, на вершине ее находится святилище, имеющее помещение в два пролета.
      Вход в храм стерегут изображения бога, под эгидой которого воинственные тольтеки пришли в страну майя. Это две высокие колонны в виде «Пернатых змеев». Через врата храма я вхожу внутрь святилища. И здесь все напоминает мне Толлан. В заднем пролете храма я нахожу большой каменный алтарь, некое подобие стола с тремя рядами атлантов.
      Казалось, что обнаружением двухпролетного святилища на вершине «Храма воинов» завершится его обследование. Но на этом дело не кончилось. Моррис установил, что в фундаменте этого святилища, возведенного в честь воинов, замуровано еще какое-то более древнее здание. Поэтому он пробил стены внешнего храма и нашел внутри него точно такой же, опять-таки двухпролетный храм, только чуть меньших размеров, А на стенах обоих помещений внутренней пирамиды Моррис обнаружил прекрасные фрески, изображающие героические подвиги воинов «Пернатого змея» при завоевании Юкатана.
      Однако внутри погребенного храма исследователь нашел еще и толланского Чак-Мооля! Я фотографирую лежащего бога, чью статую американский исследователь, к счастью, не увез с собой. И мне кажется, Чак-Мооль из «Храма воинов» представляет точную копию своего толланского близнеца. Первоначальное святилище Чак-Мооля в Чичен-Ице, возможно, построил сам легендарный жрец и правитель - «Пернатый змей». Его потомки лишь увеличили первоначальный храм и новой пирамидой совершенно закрыли святилище Чак-Мооля.
      Это неожиданное открытие принесло Моррису большую славу. Но американский исследователь все еще не хотел оставить «Храм воинов». Главным образом его занимали каменные алтари, перед которыми майяско-тольтекские жрецы совершали обряды. Он верил, что найдет различные предметы богослужения, которыми накомы пользовались в храме при обрядах. Но поиски были тщетны. Пока однажды он не заметил, что пол под алтарем, по соседству с которым он работал, при простукивании издает глухой звук. Сантиметр за сантиметром он начал обследовать пол святилища, и в самом деле - одна из плит резонировали немного иначе, чем другие. Он приподнял каменную плиту и обнаружил странное углубление. Как оказалось, это была сокровищница правителя.
      У индейцев, естественно, была иная шкала ценностей, чем у нас. Больше золота и сербра они ценили нефрит - солнечный камень. И первое, что Эрл Моррис увидел в сокровищнице, был прекрасный нефритовый шар. Рядом с ним под наносом известняковой пыли лежали нефритовая дощечка, на которой было вырезано человеческое лицо. А вокруг - десятки ожерелий из маленьких морских раковин. Моррис послал своего помощника за специальной кисточкой из верблюжьей шерсти и начал осторожно сметать известняковую пыль, густыми слоями осевшую на индейских драгоценностях за время, которое истекло с тех пор, как властитель Чичен-Ицы в последний раз перебирал свои сокровища в этом тайнике под полом «Храма Воинов».
      И тут человек, открывший сокровищницу правителя, увидел чудо. Когда он смахнул многовековую пыль, между ожерельями и нефритовыми шариками засияла фантастическая голубизна. Моррис нетерпеливо смел последний слой пыли, и под кисточкой оказалась прекрасная бирюзовая мозаика. Три тысячи тщательно обработанных самоцветов составляли великолепную картину, краски которой не поблекли за многие столетия, пылью оседавшие на чичен-ицком кладе. Мозаика была укреплена на деревянном диске. Дерево за это время превратилось в труху, и камешки мозаики распались. Но реставратор (он был приглашен из далекого Токио, поскольку считается, что лишь несколько японских мастеров способны работать столь же искусно, как работали индейские умельцы) заново сложил мозаику и укрепил ее на новом щите, сделанном из трех слоев сапотового дерева. И только тогда великолепная композиция, которую создал индеец, нашел американец и реставрировал японец, выступила во всей своей филигранно тонкой красоте. Отчитываясь о своей деятельности в Чичен-Ице, Морис не хвастаясь мог написать, что «эта мозаика является самым прекрасным из всех произведений индейского искусства Америки, когда-либо найденных при раскопках».
      Мы не можем сказать с достаточной определенностью, кто спрятал сокровища в этом тайнике под полом святилища Чак-Мооля в «Храме воинов». Не исключено, что великолепная мозаичная композиция и все нефритовые и жемчужные чудеса, найденные Эрлом Моррисом в полу храма, принадлежали тому, кто некогда перенес свою власть и вкус из Толлана сюда, в Чичен-Ицу, - «Пернатому змею», Кецалькоатлю-Кукулькану.
      Но кому бы ни принадлежал этот клад - «Пернатому змею» или какому-нибудь его преемнику из той же династии, - в любом случае он был достоянием тольтекского властителя. Да, именно посещение «Храма воинов» показало мне, насколько глубоко и полновластно завладели тольтекские воины северным Юкатаном и его самым красивым городом. И именно архитектура Чичен-Ицы лучше его отразила перемены, которые принес стране майя «Пернатый змей». Тольтекская архитектура юкатанских метрополий отличается широким размахом и, я бы сказал, великолепна. Майя классического периода больше любили размышления. Их религия была полна мистерий. Все это требовало, скорее, небольших помещений, подходивших для доверительных бесед с богом и размышлений о бесконечном времени, которое было основой майяской философии. Воинственным тольтекам было необходимо «жизненное пространство». Замкнутый храм им часто заменяет длинная колоннада. В этих обширных открытых галереях первоначально, видимо, собирались лишь привилегированные члены воинских религиозных орденов - ордена Койотов, ордена Орлов, ордена Ягуаров.
      В майяских государствах, захваченных тольтеками, абсолютное большинство населения составляли майя. Мексиканские воины женились на майяских женщинах и от них и юкатанских подданных восприняли их язык. (Впрочем, одна из хроник «пророка Ягуара» с презрением констатирует, что они «говорят страшно ломаным языком». А в другом месте осуждает их за то, что «у них нет ни отца, ни матери, и они без устали предаются телесным грехам», за то, что они «брызжут слюной и их властители тоже», и так далее.)
      Завоеватели переняли от своих несравненно более цивилизованных подданных многие черты и материальной и духовной культуры. Но хотя тольтеки на Юкатане постепенно слились с майя, самое важное они удержали и сохранили: могущество и власть. «Пернатый змей» и его преемники с начала XI века правили Чичен-Ицой. Но сыновья и внуки «Пернатого змея» не единственная тольтекская династия на Юкатане. Другой владетельный род - Кокомы - в это же время захватил важный майяский центр Майяпан (по иронии судьбы, слово это означает «майяское знамя»), и, наконец, Шив, которые в ту же пору обосновались в государстве карлика-волшебника - Ушмале, тоже тольтеки по происхождению. Об этом свидетельствует и имя нового основателя Ушмаля. Тутуль-Шив на языке Мексиканских индейцев означает - «Бирюзовая птица». Шив, Кокомы и многие другие представители тольтекской знати пришли на Юкатан из Мексики со своим вождем, изгнанным из Толлана, но здесь разделились. Вероятно, каждая самостоятельная группа тольтекских воинов попыталась овладеть каким-нибудь городом майя, столь мало одаренных в военном отношении. Три важнейшие тольтекские династии - сыновья «Пернатого змея» в Чичен-Ице, сыновья «Бирюзовой птицы» в Ушмале и майяпанские Кокомы - попытались затем установить единое совместное тольтекское владычество над всей страной. С этой целью в 1004 году они создали конфедерацию этих трех майяско-тольтекских городов-государств и назвали ее Майяпанской лигой. Во всем северном Юкатане воцарился мир, тольтекский мир. Первую скрипку сначала играли властители Чичен-Ицы и вместе с ними потомки «Бирюзовой птицы» - ушмальские Шив. Как ни странно, Майяпан в Майяпанской лиге был на последнем месте. Кокомам это не нравилось. После двух столетий мира Хунак-Кеель, властитель Майяпана, с сильным войском неожиданно напал на Чичен-Ицу, захватил ее, взял в плен ее «великого человека» Чак-Шиб-Чака (буквально - «Великого красного человека») и увел с собой и Майяпан. Единству бывших тольтеков на Юкатане, хотя и формальному, пришел конец.
      Итак, праправнук «Пернатого змея» вынужден был покинуть свой город. Покоренная Чичен-Ица пришла в упадок, и вскоре завоеватели полностью оставили ее. Город «Пернатого змея» вымер. Во всем городе продолжало функционировать только одно место, которое к тому же, по иронии судьбы, было местом мертвых - «Колодец смерти».
 

 
      К жертвенному колодцу (сеноту) Чичен-Ицы паломники приходили еще долгое время после того, как город «Пернатого змея» был покинут обитателями. «Колодец смерти» сделал Чичен-Ицу тем, чем город был в действительности, - самым большим, самым прославленным и самым святым местом паломничества во всей индейской Америке.
      Поэтому священный колодец я оставил в качестве последнего, наиболее достопримечательного пункта своей программы. Центр Чичен-Ицы, где возвышается пирамида «Пернатого змея», соединяла с жертвенным сенотом дорога длиной 274 метра и шириной 10 метров, подобная сакбе, белой дороге, по которой я недавно шагал из Нохкакаба к кабахской арке. Дорога из Нохкакаба в Кабах прежде всего является связующей нитью между двумя майяскими городами. А эта дорога соединяет два самых святых места Чичен-Ицы - «Пирамиду Кукулькана» и жертвенный сенот.
      Сегодня я иду по камням белой дороги один-одинешенек. Несколько столетий назад здесь проходили тысячные толпы людей, желавших поклониться Юм-Кашу, богу полей и лесов; их жизнь, так же как жизнь всякого индейца, зависела от воды, которая на известняковом Юкатане удерживается лишь в таких вот сенотах; поэтому считалось, что Юм-Каш обитает прямо здесь - на дне «Колодца смерти». Паломники молили «хозяина» жертвенного колодца даровать им животворную влагу. И в уплату за воду и дождь приносили ему прекраснейших девушек и роскошные драгоценности.
      Сейчас священная дорога расчищена. Назойливые кустарники отступили на самый край древней сакбе. 130 лет назад, когда в Чичен-Ицу явился Стефенс со своими друзьями, им пришлось с трудом прорубаться через джунгли. Бог дождя охранял своих невест и золотые драгоценности, накопленные им, непроходимой полосой сельвы. Так что путешественники смогли узреть лишь «Колодец смерти», ничего более.
      Тот, кто захотел его исследовать и узнать, много ли правды во всех этих легендах о золотых сокровищах, скрытых на дне колодца, пришел в священный город через 60 лет после экспедиции Стефенса. Тем не менее это был один из первых ученых, которые вообще могли работать в Чичен-Ице. Дело в том, что несколько десятков лет Чичен-Ицей и всем Юкатаном владели восставшие майя, не впускавшие на территорию своей вновь обретенной родины ни одного белого. Индейские повстанцы перебили и семью крупного креольского помещика, который по-королевски принял на своей асьенде Стефенса с Кэботом и Казервудом. И вот теперь, когда свободные майя отступили глубже в сельву, на вымершую асьенду близ вымершего индейского города приехал человек, которому все прочили такую же участь - мол, он никогда не вернется из Чичен-Ицы, совсем недавно покинутой индейскими повстанцами. И действительно, Эдвард Герберт Томпсон, так звали смельчака, навсегда остался в Чичен-Ице.
      С Томпсоном мы знакомы уже по Лабне, по рассказу о том, как я осматривал лабнаский чультун, высохший водоем, в котором американский исследователь сражался с гремучей змеей. В город «Пернатого змея», в Кукульканову Чичен-Ицу, Томпсон явился более чем через полстолетия после Стефенса. И все же в этих двух людях было много общего: они не были археологами, Стефенса привели к майя сообщения авторов, которым никто не верил; Томпсона - несколько коротких фраз «Сообщения» Ланды, которое тогда тоже никто не воспринимал всерьез. Чтобы иметь возможность отправиться в майяские города, Стефенс стал консулом Соединенных Штатов в тогдашней Центральноамериканской республике. Так же поступил и Томпсон: чтобы иметь возможность раскрыть тайну «Колодца смерти», он стал американским консулом на Юкатане. Стефенс известен в истории американской археологии, помимо всего прочего, тем, что купил целый индейский город. Когда они с Казервудом добрались до первого древнего майяского города в центральноамериканских джунглях (речь идет о Копане), в низлежащей деревушке к ним пришел хозяин этих развалин и предъявил документы, подтверждавшие, что он собственник этой части леса, а следовательно, и расположенного здесь города. Стефенсу не оставалось ничего иного, как откупить весь индейский город за 50 долларов. В честь подписания договора о покупке его превосходительство консул Соединенных Штатов Америки должен был устроить банкет для всех обитателей лесной деревушки; только после этого новый «владелец» Копана мог начать обследование развалин «своего» города. Спустя 60 лет то же самое пришлось сделать и Томпсону. Чтобы проверить, насколько правдивы сообщения Ланды о кладах, укрытых на дне «Колодца смерти», он должен был сначала купить у потомков старого владельца асьенду, на землях которой находятся и жертвенный сенот, и все строения Чичен-Ицы.
      Так двадцатипятилетний консул Соединенных Штатов Америки Эдвард Герберт Томпсон стал владельцем асьенды Сан-Исидоро, в которой он затем провел почти всю жизнь. От Сан-Исидоро до Мериды, местонахождения консульства, много часов езды верхом, но Томпсон, как некогда и Стефенс, уделял своей официальной работе довольно мало времени. Целью жизни Томпсона стало исследование жертвенного сенота. Причем у молодого американца, собственно, не было никаких предпосылок для выполнения задачи, поставленной им перед собой. У него не было денег - все состояние он отдал за асьенду Сан-Исидоро. Не было археологического образования. И он никогда не работал под водой. Но в его распоряжении была целая жизнь, которую он хотел посвятить единственной цели. И цель эта именовалась - «Колодец смерти».
      Я стою перед сенотом. Глубина его примерно 60 метров. Водная гладь на 20-25 метров ниже края колодца. В конце священной дороги, по которой я пришел к сеноту, стоит до сих пор хорошо сохранившееся маленькое святилище, где отобранные девушки прежде, чем стать невестами Юм-Каша, подвергались ритуальному очищению. Рядом со святилищем на краю сенота я нахожу остатки каменной жертвенной площадки. Очевидно, отсюда после очищения в «Святилище последнего обряда», как назвал этот маленький храм Томпсон, жрецы сбрасывали девушек в глубокий колодец.
      Я пытаюсь представить, как выглядел обряд. Паломники из окрестных майяских городов собирались на церемониальной площади перед «Пирамидой «Пернатого змея». После окончания богослужений в святилищах Чичен-Ицы жрецы укладывали роскошно одетых девушек, которым предстояло стать невестами бога полей, на деревянный катафалк и несли по священной дороге к «Колодцу смерти». Грохотали тункули - майяские барабаны; рога, изготовленные из морских раковин, трубили в честь Юм-Каша; люди пели торжественные гимны. Потом эта погребальная процессия подходила к «Святилищу последнего обряда». Девушки сходили с катафалка, жрецы вновь очищали их дымом копаловой смолы, снова пели флейты, а затем жрецы отводили девушек на жертвенную площадку, брали за руки и ноги, сильно раскачивали и бросали в водяной дворец Юм-Каша. Люди молились: «О боже, дай нашим полям урожай, позволь вырасти кукурузе, даруй нам дождь и прими этих дев в свой дом, на свое ложе. Прими, о боже, и другие наши дары…» Вслед телам принесенных в жертву девственниц паломники бросали золотые и нефритовые украшения, шарики благовонной смолы. Без устали гремели барабаны, а верующие причитали: «Боже, дай нашим городам воду…»
      До того как в мир майя вступил «Пернатый змей», юкатанские индейцы, возможно, приносили Юм-Кашу лишь бескровные жертвы. Восприняв новую религию, майя переняли у тольтеков и их кровавый ритуал. Поля дают кукурузу, кукуруза - жизнь городу, всему народу. Разве не стоит расположение Юм-Каша жизни нескольких девственниц, которых майяские жрецы отдадут Юм-Кашу

?
      Мой верный информатор Ланда перечисляет ряд других способов приношения человеческих жертв, о которых он узнал при посещении майяско-тольтекских центров в Центральной Америке. Более древнего происхождения, очевидно, был ритуал, когда жертву умерщвляли, стреляя из лука. Сначала избранного для этого человека привязывали к мученическому столбу. Потом к жертве подходил жрец, разрезал ножом низ живота и брызжущей кровью натирал статуи бога, в честь которого совершался обряд. Тело жертвы натиралось синей краской, только сердце на груди обозначалось белым кружком и служило мишенью. После этого начинался жертвенный танец. Танцующие с луками и стрелами кружили вокруг столба, в ритм тункулей, круг то сужался, то расширялся, пока все участники обряда один за другим не выпускали наконец в жертву свои стрелы. Чисто тольтекский, мексиканский характер имел иной способ религиозного жертвоприношения, описанный Ландой. На площадках жертвенных пирамид его совершали четыре жреца, разрисованных синей краской. Здесь, в городе «Пернатого змея», я посетил две из них - «Пирамиду Венеры» и «Пирамиду орлов и ягуаров». На жертвенный камень на вершине пирамиды жрецы клали предназначенного человека. Каменным ножом жрец вскрывал ему грудь, одним движением вырывал из нее еще трепещущее сердце и сильно бьющей кровью окроплял алтарь статую бога, которому был посвящен обряд. Тело без сердца тот же жрец сбрасывал с вершины пирамиды. Внизу его подхватывали другие жрецы, сдирали с мертвого кожу и сами одевались в нее.
      Из года в год, из месяца в месяц приходили к чичен-ицкому колодцу процессии, и каждый раз вновь повторялся жестокий обряд помолвки божественного обитателя сенота с индейской девушкой.
      Предпринятое Томпсоном отважное обследование «Колодца смерти» стало известно множеству людей. Я узнал о «Колодце смерти» еще маленьким мальчиком. Но не благодаря Томпсону, а благодаря его земляку Ричарду Хеллибертону, путешественнику, бродяге, написавшему о своих приключениях ряд увлекательных книжек, которые я любил читать. Хеллибертон, объехавший, вероятно, весь мир, не мог обойти вниманием удивительный «Колодец смерти» и захотел испытать ощущения человека, ввергнутого в преисподнюю. В одежде и ботинках, он прыгнул вниз головой с жертвенной площадки в колодец, подплыл к отвесной стене сенота, снял ботинки и стал медленно подниматься вверх к «Святилищу последнего обряда». Уже добравшись до верха, он вспомнил про ботинки, которые оставил на выступе стены у поверхности воды, и прыгнул за ними еще раз.
      Я наклоняюсь над сенотом. Нет, примеру Хеллибертона я не последую. И потом - что мне делать в колодце? Большую часть сокровищ из него выловил уже Эдвард Герберт Томпсон. Несколько американских организаций в конце концов предоставили ему деньги на обследование колодца, но не водолазов. И Томпсону пришлось погружаться в воду самому.
      Сейчас археолог под водой (я остерегаюсь выражения «подводная» археология) может использовать более чем 20-летний опыт. Со дна морей были подняты корабли императора Калигулы, обследованы развалины греческих и римских городов, а в Швеции подняли затонувший 300 лет тому назад королевский корабль «Ваза». Но тогда! Не найдя никого, кому бы он мог доверить обследование сенота, Томпсон решил сам возглавить водолазную экспедицию на дно «Колодца смерти». Он нашел себе учителя - американского водолаза Эфраима Уорфа. Тот уже 20 лет был на пенсии, тем не менее Томпсон пишет: «…под его терпеливым профессиональным руководством я вскоре стал относительно неплохим, хотя нельзя сказать, чтобы безукоризненным, водолазом, в чем мне через некоторое время предстояло убедиться».
      У него был точно продуманный план. Во-первых, он собирался работать лишь на дне сенота, ибо только там могли лежать сокровища, о которых рассказал испанский епископ. Во-вторых, грязь со дна колодца он собирался вычерпать специальным землечерпательным снарядом, и лишь то, что не сумеет захватить грейфер, должен был извлечь Томпсон с несколькими водолазами. В непосредственные помощники себе Томпсон взял двух опытных моряков-греков, которые до этого занимались добычей морских губок на Багамских островах.
      Пока греческие водолазы были на Багамах, Томпсон выполнил первую часть своего плана. Он купил в Соединенных Штатах морской землечерпательный снаряд и отправил его на Юкатан. До порта Прогресс все шло легко. Но затем снаряд пришлось разобрать на несколько частей и доставить на телегах в деревню Цитас, находящуюся примерно в 25 километрах от Чичен-Ицы. Из Цитас индейские носильщики деталь за деталью перенесли снаряд к «Колодцу смерти» на собственных спинах. В один прекрасный день вся операция была закончена, Томпсон включил мотор, и лов в священном сеноте начался.
      Грейфер погрузился в илистое дно, сжал свои стальные челюсти и поднял первую добычу. Еще раз, третий, сотый, тысячный. И всякий раз он вытаскивал одну лишь грязь, полусгнившие ветви, кости лесных животных. На краю сенота постепенно выросла коричневая гора, 30 индейцев, нанятых Томпсоном, просматривали улов - и все впустую.
      Наконец индейцы нашли в грязи два коричневатых яичка. Когда Томпсон их очистил, оказалось, что это шарики копаловой смолы, запах которой сопровождал все майяские обряды. Еще через несколько дней снаряд выловил остатки корзины, а в ней несколько фунтов копала. А затем в сетке индейских рабочих появилась и первая хульче, примитивное деревянное оружие майя, с которым так часто бывают изображены тольтекские воины. Очевидно, грейфер землечерпалки уже довольно глубоко вгрызся в придонную грязь. Напряжение нарастало. Удастся ли найти в сеноте доказательства человеческих жертвоприношений?
      Удалось. Однажды грейфер вытащил прекрасно сохранившийся череп семнадцатилетней женщины. За ним второй и третий.
      Итак, пришло время самому Томпсону спуститься в глубину «Колодца смерти». По телеграфу он известил обоих греческих водолазов; те вскоре прибыли, и первая экспедиция живых в мир майяских мертвых могла начаться. Греки привезли с собой все, что необходимо водолазам: водолазные костюмы, тяжелые ботинки со свинцовыми подошвами толщиной в несколько сантиметров, переговорные шланги, а главное - насосы, снабжающие водолазов воздухом.
      Тридцать индейцев, до тех пор перебиравших поднятую со дна грязь, теперь научились обслуживать насосы, понимать распоряжения, которые им с помощью каната будут отдавать со дна сенота водолазы. Вся команда перебралась затем на прочный понтон. Индейские рабочие спустили его на веревках до водной поверхности колодца. И вот настал долгожданный день. Консул Соединенных Штатов Америки в Мериде надел медный шлем, попрощался с индейцами и по веревочной лестнице спустился в глубину сенота.
      Индейцы, которые любовно относились к дону Эдуарде (так называли Томпсона в Сан-Исидоро), находились в грустном настроении. Они были убеждены, что он никогда не вернется. Разве не живут в воде сенота гигантские змеи и опасные ящеры? И разве время от времени не окрашивается вода «Колодца смерти» кровью? Цвет крови, который вода колодца иногда действительно обретает, Томпсон сумел позднее объяснить. Красноватый оттенок ей придают семена одного из растений, растущих на берегах сенота. Так впервые в истории началось подводное исследование майяского прошлого, подводные поиски индейских памятников. Томпсон и оба грека спускались все ниже. Между поверхностью «Колодца смерти» и его вязким дном 25 метров воды. Первые 5 метров еще пронизывают солнечные лучи, глубже уже полная тьма. Греки привезли с Багамских островов современный подводный прожектор. Но и он не способен был прорезать шоколадно-коричневую кашу, которой заполнены две трети сенота. Она образовалась из ветвей и корней деревьев, в которых запутались камни, иногда настоящие валуны. Света у водолазов не было, пришлось делать все на ощупь. Изо дня в день прощупывали три слепца вековой ил, чтобы найти то, чего не подняла со дна землечерпалка.
      Надежды Томпсона понемногу осуществлялись. Водолазы находили десятки индейских предметов. В их числе вырезанные из нефрита статуэтки, 20 золотых колец, 21 золотая фигурка лягушек, скорпионов и других живых существ, прекрасная золотая маска. У маски закрыты глаза, словно она представляет мертвого. Томпсон и греки нашли также десятки новых хульче, этого наиболее распространенного вида оружия майя в тольтекский период. Извлекли из грязи более 100 золотых колокольчиков, у которых до того, как их бросили в «Колодец смерти», вырвали язычки. Ведь индейцы верили, что вещи живут, как и люди, и поэтому жрецы убивали жертвуемые предметы, так же как убивали приносимых в жертву людей.
      А потом водолазы нашли самое прекрасное: некое подобие золотой короны, украшенной двойным кольцом «Пернатого змея» (эту корону Томпсон считал величайшим шедевром майяских чеканщиков по золоту), и главное - столь важные для майяологии рельефные золотые диски. На них - Томпсон постепенно извлек из колодца 26 таких дисков - майя изобразили своих богов, взятие майяских городов тольтекскими воинами и даже эпизоды морских сражений, а также человеческие жертвоприношения.
      Сенот сдавался на милость победителя и вручал отважному исследователю неопровержимые доказательства достоверности рассказа епископа Ланды о человеческих жертвоприношениях у майя. Томпсон нашел жертвенный нож с рукоятью в виде змеи. Такими ножами тольтекские жрецы вырезали у своих жертв сердце. А потом Томпсон поднял со дна сенота еще несколько девичьих черепов. Кости невест, принесенных в жертву Юм-Кашу, были главными свидетелями Томпсона, окончательно подтвердившими его победу.
      Победа эта далась нелегко. Археолог-любитель Томпсон в самом деле отдал майя всю свою жизнь. Почти всю ее он провел на асьенде Сан-Исидоро, у «Колодца смерти», у храмов города Чичен-Ица. Как любитель-водолаз он мог поплатиться за исследование «Колодца смерти». Однажды, ощупывая на дне сенота большой литой колокол, он забыл открыть перед подъемом воздушные вентили. И когда Томпсон оттолкнулся от дна колодца, то полетел к поверхности воды как воздушный шар. К счастью, он все же успел открыть вентиль раньше, чем достиг водной глади. Ударился головой о дно понтона и потерял сознание. Так заплатил за свой «святотатственный» спуск в «Колодец смерти» пожизненным дефектом слуха.
      Томпсон наконец добыл клад, о котором столько времени мечтал. Но не оставил его себе, а целиком передал в дар прославленному американскому Музею Пибоди при Гарвардском университете. В фондах этого музея находятся десятки тысяч индейских предметов. Однако и сейчас, так же как 60 лет тому назад, клад оглохшего консула остается самым ценным украшением музейных коллекций.
      Я смотрю в мутные воды «Колодца смерти». Грязная неподвижная жидкость не пропускает света. Эдвард Герберт Томпсон, обследовавший колодец, уже мертв. Но жертвенный сенот не дает спать и современным исследователям. Несколько недель тому назад, сразу же после того, как мой самолет опустился и столице Мексики, я посетил одного из них - американиста Давалоса Уртадо.
      И ему не давал покоя клад «Колодца смерти». В своем кабинете он мне рассказывал: «Я не верил, что консул Томпсон с тогдашними примитивными средствами мог обследовать все слои илистого дна. И вот я решил вместе с несколькими коллегами, воспользовавшись помощью водолазов из нашего клуба водного спорта, вновь взглянуть на дно жертвенного сенота, надеясь, что Томпсон оставил что-нибудь там и для нас…»
      Давалос Уртадо разработал иной метод обследования майяского сенота, дав ему название «Порт-Ройял». А поскольку во время одной из поездок в Америку я посетил на Ямайке Порт-Ройял, точнее сказать его остатки, то знаю, о чем идет речь. Ямайский Порт-Ройял возник на месте индейской, точнее - аравакской, деревни. Испанские конкистадоры основали здесь поселок Сантьяго-де-ла-Вега. Когда в середине XVII века Ямайку захватили англичане, они сделали из испанского «Города святого Иакова» английскую «Королевскую пристань». Впрочем, лишь по названию. В действительности это был самый роскошный пиратский притон на всем западном полушарии. Британские корсары отправлялись отсюда грабить испанские галеры, опустошать города. Вскоре пираты превратили Порт-Ройял в один из богатейших городов Нового Света. Все богатства, приобретенные ими на море и на суше, спускались в порту на женщин, выпивку, лакомые блюда. Одним словом - содом и гоморра Америки.
      Потом пиратский город постигла судьба библейских городов, в которых «угнездился грех». Произошло это 7 июня 1792 года. Неожиданно на море поднялись гигантские волны, а в суше разверзлись глубокие трещины. Землетрясение! И одновременно страшное наводнение. Через несколько часов Порт-Ройял, флибустьерское логовище Нового Света, исчез в море.
      На месте, где когда-то стоял Порт-Ройял, землетрясение образовало залив и похоронило в нем семь восьмых порта со всеми его кладами. Поэтому не удивительно, что за ними в морскую глубину отправилась группа опытных исследователей Национального географического общества Соединенных Штатов. Порт Ройял был первым затопленным городом, где американские исследователи с успехом испытали новый способ извлечения скрытых под водой сокровищ с помощью чрезвычайно производительного землесосного снаряда.
      Разговор от пиратского порта возвращается к Юкатану, куда я собирался ехать. Мексиканский майяолог добавляет со смехом: «Вот так пираты указали мне путь. И мой метод назван в честь пиратского города».
      Таким образом, Давалос Уртадо решил попытаться «процедить» «Колодец смерти» еще раз с помощью землесосного снаряда, хорошо зарекомендовавшего себя в Порт-Ройяле. Заимствован был не только метод, но и сам снаряд. Уртадо попросил Национальное географическое общество одолжить ему землесосную установку, столь удачно прошедшую первое испытание. Американцы удовлетворили его просьбу, и мексиканский исследователь смог снова отправиться к «Колодцу мертвых девственниц», в который - исключая Ричарда Хеллибертона, совершившего упомянутую гусарскую выходку, - со времен Томпсона не спускалась ни одна живая душа.
      Давалос Уртадо пригласил для участия в работе водолазов клуба водного спорта. Разумеется, они были снаряжены для обследования сенота значительно лучше, чем некогда консул Томпсон со своим скафандром в полцентнера весом. Мексиканские водолазы использовали легкие и надежные акваланги. В мутной жиже сенота они смогли проникать в места, недоступные даже для мощного землесосного снаряда. Они прощупывали каждую складку дна и старались обнаружить особенно тяжелые и объемистые предметы, которые могли опуститься на самую большую глубину.
      Первый же день принес водолазам неожиданную находку: тридцатисантиметровую фигурку майяского бога, вылепленную из чистого каучука. Таких резиновых статуэток богов, людей и животных они затем извлекли из сенота еще несколько десятков. А что не подняли водолазы, то нашел на вязком дне землесосный снаряд. По двенадцать и более часов в день он поднимал со дна колодца кашеобразную массу, и Давалос Уртадо со своими помощниками выбирали из нее, как изюм из рождественского пирога, все, что некогда бросили в «Колодец Смерти» паломники и майяские жрецы.
      В проволочной сетке постепенно оказались медное позолоченное колечко, которое паломники принесли в Чичен-Ицу с далекой территории современного Белиза (бывший Британский Гондурас); диковинная деревянная маска, каких еще никто не видел, - на ней был вырезан превосходный орнамент; жертвенный нож с рукоятью, покрытой листовым золотом и украшенной иероглифической надписью.
      Четыре месяца работала землесосная установка, четыре месяца Давалос Уртадо не покидал кампаменто в Чичен-Ице. Теперь в нем живу я. Во время нашего разговора Давалос Уртадо предложил мне его в качестве прибежища на период пребывания в городе «У колодца племени ица».
      Паром, где был установлен землесосный снаряд, находится на поверхности «Колодца смерти» и поныне. Я фотографирую хотя бы покинутый паром, который держат на воде укрепленные под ним со всех четырех сторон пустые бензиновые бочки. Сам землесосный снаряд Давалос Уртадо возвратил американцам. Но ему хочется, признался мне Уртадо, вернуться к «Колодцу смерти» еще раз. Бог троицу любит…-Что если и сейчас жертвенный колодец еще не отдал всех майяских сокровищ? У Давалоса Уртадо новый план, он придумал другой метод: не вылавливать из «Колодца смерти» отдельные предметы, а полностью осушить его, хотя бы на время. А потом спокойно, по порядку, слой за слоем, перекопать, прочесать высохшую грязь на дне сенота.
      Такое обследование с точки зрения археологии имеет большие преимущества. Оно позволило бы установить последовательность слоев, как говорится на профессиональном языке - установить стратиграфию. Выяснилось бы, какие предметы были брошены в «Колодец смерти» раньше, какие позже. Во времена Томпсона осушение жертвенного сенота едва ли было осуществимой задачей. Сейчас в Чичен-Ицу ведет приличное шоссе. Следовательно, нужно лишь найти средства на закупку необходимого оборудования, и тогда в программе исследований майяского прошлого, возможно, опять займет свое место чичен-ицкий «Колодец смерти».
      Человек, который второй раз собрал улов в священном сеноте и с которым меня позднее связала особенно тесная дружба, Эусебио Давалос Уртадо, в 1967 году, когда я готовился к очередному странствию по Америке, нанес мне ответный визит в Праге. И во время совместных прогулок, на ужине у мексиканского посла, на полтавском пароходе - всюду мы говорили об одном: о новой охоте за сокровищами «Колодца смерти», которую Давалос Уртадо собирался начать весной 1968 года. При этом он несколько раз предлагал мне принять участие в его новой экспедиции. Я, естественно, каждый раз с радостью изъявлял согласие. И, вернувшись через несколько месяцев от канадских эскимосов в Соединенные Штаты, позвонил Эусебио. Но к телефону подошла секретарша его института. Неожиданно 24 января Эусебио Давалос Уртадо умер. Так что новую поездку к «Колодцу смерти» я не осуществил. Я пишу об этом не столько потому, что сожалею о неосуществленной поездке, сколько для того, чтобы вспомнить о хорошем человеке, дорогом друге и ученом, имя которого всегда будет стоять в почетном ряду имен других мужественных людей, которые до и после него помогали открывать клады индейских городов, клады «Колодца смерти». Многие из художественных предметов, поднятых с вязкого дна сенота, я собственными глазами видел в Мексиканском национальном музее. С первого взгляда меня поразило то, что большая их часть происходит не с Юкатана, а из областей, которые удалены от Чичен-Ицы на тысячи километров. Например, родной дом этих маленьких золотых статуэток находится в далекой Панаме, другие попали в жертвенный сенот с территории современного Гондураса, Коста-Рики, Белиза, а третьи, как мне кажется, даже с территории современной Колумбии!
      Первого исследователя чичен-ицкого сенота, Эдварда Герберта Томпсона, в его фантастическом улове больше, чем золото, интересовал нефрит. Нефрит, солнечный камень, родина которого находится далеко за границами майяского мира, словно бы указывал на далекое от этих мест и даже неамериканское происхождение майя. (Об ольмеках тогда еще не было известно.) Итак, где, собственно, прародина этой самой высокой американской культуры? Откуда пришли майя?
      Молодой Томпсон попытался изложить свою теорию происхождения майя в статье «Атлантида не миф», которую он написал, еще будучи студентом Вустерского института, и опубликовал в 1879 году в журнале «Попьюлар сайэнс мансли». В этой статье он утверждал, что майя, или, лучше сказать, их предшественники, были выходцами с затонувшей Атлантиды. Беженцы с Атлантиды якобы пристали к восточным берегам Северной Америки и поселились в районе озера Верхнего. Однако местные варварские индейские племена изгнали цивилизованных атлантов, им пришлось отступить на юг, пока они не осели окончательно на центральноамериканском Юкатане под именем майя.
      Когда затем Томпсон приехал на Юкатан, облов «Колодца смерти» настолько занял его внимание, что он почти забыл об атлантах и Атлантиде. Но вот майяский клад поднят со дна, на ладони Томпсона сверкают великолепные нефритовые драгоценности, вокруг высятся здания Чичен-Ицы, свидетельствуя об исключительно высокой культуре своих творцов. И Томпсон вынужден снова задать вопрос: «Откуда пришли те, кто бросали в жертвенный колодец нефритовые украшения? Кто, собственно, были эти майя, откуда пришли строители этого волшебного города?» И сам собой напрашивается тот же ответ. Ответ, который вроде бы все объяснял. Ответ, который молодой Томпсон сформулировал еще в своей первой статье, произнеся слово - Атлантида.
      Представления о неамериканском происхождении майя вызывает майяский пантеон богов, иероглифическое письмо, чрезвычайно развитые астрономия, математика, письменность и в первую очередь блестящая, превосходящая все, что есть в этом роде в древней Америке, архитектура майяских городов. Нашлись и письменные свидетельства. Например, в книге «Пополь-Вух», своего рода библии майяского племени киче, вскоре после прихода европейцев переписанной латинским алфавитом, говорится о путешествии трех героев на восток, чтобы там присягнуть на верность могущественному правителю. А кто мог быть этот верховный властитель и какая страна могла лежать на восток от земли киче, которая в ту пору доходила до восточных берегов современной Гватемалы? Может быть, сама Атлантида и ее правитель? И разве в одной из книг «Чилам-Баламов», «Книг пророка Ягуара», написанных латиницей на майяском языке, не рисуется сама гибель Атлантиды: «Неожиданно налетел исполинский ливень, шел дождь, когда тринадцать богов лишились своих жезлов, обрушились небеса, пали на землю, когда четыре бога, четыре бакаба сокрушили ее».
      И разве, наконец, старый гид в моих странствиях по Юкатану, епископ Ланда, не пишет в своем «Сообщении» черным по белому, что некоторые индейские старцы рассказывали, будто слышали от своих предков, как их страна была заселена народом, пришедшим с востока, народом, который был спасен от уничтожения богом, открывшим ему двенадцать дорог через море!
      Теперь достаточно было истолковать по-своему эти три сохранившиеся в майяских рукописях сообщения и расположить их в соответствующей временной последовательности. Согласно гипотезе Томпсона, еще до гибели Атлантиды одна из ветвей населяющего эту страну культурного народа покинула ее (сообщение «Чилам-Балама»), отправившись двенадцатью путями по морю (сообщение Диего де Ланды); но переселенцы долгое время поддерживали контакты со своей прародиной (сообщение «Пополь-Вуха»).
      Такой смелый способ толкования майяских письменных памятников превратил майя в глазах людей, верящих в существование Атлантиды, в наиболее вероятных потомков переселенцев с потопленного Платонова острова. Так что с той поры, как я начал заниматься изучением истории и культуры древней Америки, мне постоянно доводилось встречаться с работами авторов, ставивших знак равенства между майя и потомками атлантов.
      Во время пребывания в Соединенных Штатах мне в руки попал журнал «Майян», издававшийся около 1930 года д-ром Гарольдом Эмерсоном. Однако журнал не был, как следовало бы предположить по его названию, посвящен майяской культуре: редактора его в первую очередь интересовала Атлантида и даже различные «тайные науки» майя! Журнал Эмерсона выходил в Бруклине. На другом конце Соединенных Штатов Америки, в Сан-Антонио в штате Техас, я узнал о существовании организации «Майя». Но эти техасские «майя» не стремились познать истинный облик майяской культуры, а распространяли вместо нее своеобразную систему оккультных знаний, якобы заимствованную от майяских жрецов.
      Меня же, по крайней мере в данный момент, из всего наследия майяской культуры прежде всего интересует майяская архитектура, удивительные майяские города. И я вспоминаю первую прочитанную мною книгу о майяской архитектуре, которую я еще гимназистом взял в почтенной пражской Университетской библиотеке. Я до сих пор помню, как она называлась: «Науаль

, или высокая наука архитектурной и художественной композиции у майяских народов, их последователей и учеников».
      Статский советник архитектор Альберт Эйхгорн, автор этой книги, пришел к выводу, что майяская архитектура непосредственно связана с архитектурой Древней Греции и что, следовательно, по всем правилам логики, между двумя этими областями в ту пору должен был существовать контакт. Но для людей, которые верят в «высочайшее таинство» и тому подобные вещи, Древняя Греция означала не только Спарту и Афины, но и Платона с его затонувшей Атлантидой. Так что от воспоминаний о первой из прочитанных мною книжек, которая (хотя бы по названию) была посвящена майяской архитектуре, я лучше поскорее вернусь в настоящие майяские города.
      Из всех городов, которые я пока посетил в Центральной Америке, меня более всего заинтересовал последний, тот, в котором я нахожусь сейчас, Чичен-Ица. Здесь я уже не иду по следам фантазирующего берлинского статского советника, по следам бруклинских толкователей майяских таинств и их единомышленников из Сан-Антонио, Здесь я иду по следам тех, кто не за столом с зеленым сукном, а в зеленой сельве помогал открывать тайны этого города. Последним из них был Давалос Уртадо, перед ним это делал Эрл Моррис, а еще ранее - Томпсон.
      Но и американский консул был не первым, кто исследовал Чичен-Ицу. Задолго до него тут появился французский ученый Огюст Ле-Плонжон со своей женой-американкой. Если Стефенс, Казервуд и Кэбот провели здесь всего лишь несколько дней, Ле-Плонжон с женой прожил среди руин майяского города пять лет. Он первым осуществил подлинное археологическое обследование всего ареала города, очищал пирамиды и храмы от зеленого покрова джунглей, он нашел также - задолго до Морриса и за три четверти века до открытия тольтекского Толлана - скульптуру лежащего бога, которому дал имя Чак-Мооль. Однако Ле-Плонжон считал Чак-Мооля одним из правителей Чичен-Ицы и полагал, что вдова покойного таким образом увековечила его память.
      Итак, Ле-Плонжон был первым археологом, обследовавшим Чичен-Ицу. Но для чего он все это делал? Чтобы открыть, увидеть, познать архитектуру самой развитой индейской цивилизации? Нет. Опять лишь для того, чтобы собрать доказательства атлантского происхождения майя, доказательства постоянных контактов майя и древних греков, осуществляемых через посредство их общей культурной колыбели - Атлантиды. Ле-Плонжон знал сообщения, которые по крайней мере тем, кто их так истолковывает, говорят об атлантском происхождении майя,- повествования «Пополь-Вуха», «Книги пророка Ягуара». Эти рукописи, хотя они и майяского происхождения, были написаны латинским алфавитом уже после завоевания Америки. Поэтому Ле-Плонжон - по сути дела, впервые после Вальдека - стремился расшифровать иероглифическое письмо майя, чтобы иметь возможность прочесть одну из трех сохранившихся майяских книг, так называемых кодексов, которые написаны иероглифическим письмом. Он полагал, что тексте одного из этих кодексов (кодекса Тро-Кортезианского) ему удалось прочесть очень важную фразу, а именно, что в году 6 Кан в месяце Сак произошло гигантское землетрясение, продолжавшееся до 13 Чуэн. Следовательно, Атлантида, согласно его «толкованию», погибла 8100 лет тому назад.
      На развалинах Чичен-Ицы Ле-Плонжон проделал огромную работу. Он очистил многие памятники от зарослей, зарисовал их. Нашел Чак-Мооля. Но вместо того, чтобы подготовить серьезные описания археологических объектов, французский ученый в руинах города ица искал лишь подтверждение своей теории.
      Спустя некоторое время Ле-Плонжон опубликовал исследование «Священные мистерии у майя и киче 11 500 лет тому назад и их отношение к священным мистериям Египта, Греции, Халдеи и Индии». В этой и последующих работах он утверждал, что между Древней Грецией и майя постоянно существовала интенсивная связь. И майяскую архитектуру он рассматривал всего лишь как своеобразное прославление греческих богов, как каменное воплощение религиозных гимнов! В своей книге Ле-Плонжон утверждал, что треть майяских слов имеет греческое происхождение. Кроме того, на основе исследований в Чичен-Ице Ле-Плонжон приписал майя и изобретение метрической системы (следовательно, от них ее восприняли европейцы: но когда, как и где?) и даже масонства, которое-де было всего лишь копией майяских тайных обществ!
      В результате этих фантастических, нелепых выводов романтик Ле-Плонжон в конце концов полностью вычеркнул свое имя из списка исследователей майяских древностей. В начале нашего столетия мнения Ле-Плонжона о Чичен-Ице и майя повторил человек, чье имя пользуется среди археологов прекрасной репутацией, Это д-р Пауль Шлиман, внук прославленного Генриха Шлимана, первооткрывателя Трои. В 1912 году он опубликовал статью «Как я открыл Атлантиду, исток всей цивилизации». Молодой Шлиман ссылается в ней на различные письменные свидетельства существования Атлантиды, которые он якобы нашел в архиве деда, и снова цитирует майяский Тро-Кортезианский кодекс, который он, мол, читал в Британском музее (хотя кодекс находится в Мадриде и до сих пор ни разу мадридскую библиотеку не покидал).
      «Атлантская» теория не умерла вместе с Ле-Плонжоном и Томпсоном. Незадолго до моей поездки ученый мир облетело сообщение об открытии города, находящегося всего в 100 километрах от Чичен-Ицы, но нарушающего все существовавшие до настоящего времени представления о доколумбовой истории этой части Центральной Америки. Речь шла о городе, столь необычном и столь обширном, что строительство его многие вновь стали приписывать людям, родиной которых была «мать культур» - затонувшая Атлантида. О городе, носящем название Цибильчальтун и, естественно, явившемся следующей целью моего путешествия.
 

 
      Я прощаюсь - теперь уже навсегда - с Чичен-Ицей, городом «Пернатого змея», с «Колодцем смерти». Укладываю багаж и возвращаюсь в главный город Юкатана- Мериду, которая представляется мне наиболее удобным исходным пунктом для путешествия в Цибильчальтун.
      Чтобы посоветоваться, каким путем и каким транспортом лучше добраться до Цибильчальтуна, я зашел в Юкатанский национальный музей, находящийся в Мериде, к Антонио Канто Лопесу, одному из немногочисленных юкатанских майяологов. Я собирался говорить с ним о корреляционных таблицах, помогающих установить соотношение между майяским и нашим календарем (Канто Лопес как раз готовит их к публикации), но разговор быстро переходит на тему, в данный момент меня больше всего занимающую: как попасть в Цибильчальтун?
      Канто Лопес прекрасно информирован. И я сразу же узнаю, почему. В первых сообщениях о Цибильчальтуне, дошедших до меня еще перед отъездом в Центральную Америку, говорилось лишь об американских исследователях из Нью-Орлеана, которые совсем недавно начали работать в Цибильчальтуне. Из этих публикаций мне было известно, что еще в 1941 году Цибильчальтун посетили американские ученые Уиллис Эндрьюс и Джордж Брейнерд. Несколько лет назад Эндрьюс возглавил первую экспедицию, начавшую систематическое обследование Цибильчальтуна. Но как был обнаружен этот до недавнего времени совершенно неизвестный город, происхождение которого породило столько удивительных гипотез? Оказывается, Канто Лопес лично знает человека, который открыл Цибильчальтун. Человека, который и для большинства майяологов остался безымянным героем в истории поисков и открытий майяских городов.
      Значительную часть территории между главным городом Юкатана Меридой и главным портом Юкатана Прогресо до сих пор покрывают густые джунгли. В нескольких километрах к востоку от шоссе, ведущего в Прогресо, меридские мальчишки обнаружили до той поры никому не известный сенот. На Юкатане, как я убедился по собственному опыту, всегда большая нехватка воды. Тем более воды для купанья! И потому те, кому приписывается открытие Цибильчальтуна, не ленились в течение нескольких лет изо дня в день совершать семикилометровый путь в сторону от шоссе, ведущего в Прогресо, по тропинке, которую они со временем протоптали в сельве, лишь бы поплавать в тихом, всеми забытом озерце.
      Прямо над сенотом возвышается холм, поросший в отличие от всей окружающей местности лишь низким кустарником. После купания мальчики обычно взбирались на него, чтобы обозреть свои безлюдные владения. Но однажды спускаясь с холма, один из мальчиков поскользнулся и несколько метров проехал на заду, сдирая при этом тонкий слой земли, покрывавший скалистый холм. И под этим слоем, к величайшему удивлению всех его товарищей, открылась стена, сложенная из грубо обработанных камней. Обработанные камни, стена - это означало, что перед ними здание, а может быть, и целый город! На Юкатане, в стране индейцев майя, это должен быть майяский город. Среди товарищей мальчика, который так неудачно и вместе с тем так удачно упал, был сын тогдашнего директора Юкатанского музея Барреры Васкеса.
      Дома во время ужина мальчик рассказал, как его случайно упавший товарищ открыл посреди сельвы часть каменной стены. Для Барреры Васкеса этого было достаточно. На следующий день он послал к забытому сеноту своего коллегу Канто Лопеса. Того самого Канто Лопеса, который сейчас угощает меня обжигающим чиапасским кофе.
      Ныне уже немолодой меридский майяолог с заметной проседью в волосах вспоминает, как мальчики привели его к своей тайной купальне и показали обнажившийся кусок стены. Развалины нескольких других древних зданий нашел затем по соседству с сенотом сам Канто Лопес. Нашел он и остатки поднятой над уровнем земли каменной дороги, которая отходила по обе стороны от сенота и вела к холмам, вероятно скрывавшим в себе храмы или пирамиды. Однако там была непроходимая сельва. Впрочем, если бы сотрудники Юкатанского музея прорубили себе путь к этим ожидающим их открытиям, им все равно не хватило бы средств даже для ориентировочных раскопок. Уже с первого взгляда было видно, что город занимает значительно большее пространство, чем, например, вся Чичен-Ица, до той поры самая крупная юкатанская метрополия.
      Поэтому Канто Лопес и Баррера Васкес известили о находке более богатые американские музеи и американские институты.
      Директора одного из них, а именно Центральноамериканского исследовательского института Тулейнского университета в Нью-Орлеане в штате Луизиана, профессора Роберта Уокопа известие заинтересовало, и он послал на Юкатан двух своих младших коллег Джорджа Брейнерда и Уиллиса Эндрьюса.
      Профессиональное «чутье» быстро подсказало Эндрьюсу, что это густо заросшее лесом место, называемое Цибильчальтун, обещает исключительно богатую археологическую добычу. И потому сразу по возвращении в Соединенные Штаты он опубликовал о Цибильчальтуне короткое сообщение, в котором обрисовал перспективы изучения этой столь многообещающей местности, и затем уже ждал, когда какой-нибудь научный фонд предоставит достаточную сумму, которая позволила бы направить в Цибильчальтун настоящую комплексную археологическую экспедицию. Ждать ему пришлось 15 лет.
      Только в 1956 году раскошелилось американское Национальное географическое общество (которое, как я уже рассказывал, оказало финансовую поддержку Исследованиям Стирлинга в стране «ягуарьих индейцев»), небольшой вклад внес родной университет Эндрьюса, и, таким образом, по прошествии 15 лет первая «цибильчальтунская экспедиция могла наконец покинуть Луизиану.
      Начальником экспедиции профессор Уокоп назначил настойчивого Уиллиса Эндрьюса. Поскольку имя Эндрьюса я уже давно знал по специальной литературе, мне хотелось лично познакомиться с этим научным первооткрывателем Цибильчальтуна. В первую же свою поездку в Нью-Орлеан к профессору Уокопу я пытался разыскать здесь и Уиллиса Эндрьюса. Но он был в «поле». Несколько лет спустя я искал его на этнографическом конгрессе в Токио, в котором он тоже должен был принять участие. И снова напрасно. В третий раз мы даже побывали в одно и то же время на полинезийском острове Бора-Бора. Но мы не знали друг о друге, так что и на этом небольшом клочке тихоокеанской суши я с ним не встретился. Только по приезде в Мериду мне представился случай посетить Эндрьюса и его юкатанском доме, где, окруженный книгами, обломками каменных памятников, керамикой и майяскими народными игрушками, он обрабатывает результаты своих многочисленных вылазок в удивительный Цибильчальтун.
      И тут, во время долгих бесед, мне довелось узнать всю большей частью не опубликованную в печати историю исследования этого необычнейшего майяского города. Я смог записать основные выводы цибильчальтунской экспедиции, выводы, которые в представлениях некоторых романтически настроенных людей превратили Цибильчальтун в «последний город Атлантиды».
      Важнейшим результатом цибильчальтунской экспедиции является установление того факта, что город был основан во втором тысячелетии до н. э., в то время как все другие ныне известные науке месоамериканские майяские центры возникли не ранее чем в первом тысячелетии нашего летосчисления.
      Таинственный Цибильчальтун превосходит Чичен-Ицу и другие центральноамериканские города не только своим возрастом, но и числом построек. По всей видимости, их было тут более четырехсот

. Причем эти строения были разбросаны - что также не менее важно - на площади в 48 квадратных километром. Вероятно, это был самый древний и самый большой город майя. Даже Уиллис Эндрьюс не берется точно определить, когда он возник и когда в нем замерли жизнь. И при каких обстоятельствах? Мой собеседник говорит, что последователи атлантской теории склонны считать, будто с гибелью Цибильчальтуна связано происхождение древней, но до сих пор весьма распространенной среди юкатанских индейцев майяской легенды…
      Жил когда-то на Юкатане правитель большого города. Как-то вечером к нему пришел старик. И не было у него ничего, кроме ветхой сумы. «Я шел весь день и устал, позволь мне переночевать у тебя, «великий человек». И властитель не отказал ему в просьбе, даже накормил пришедшего невесть откуда старца. Странник поблагодарил хозяина и, чтобы не оставаться у него в долгу, сунул руку в суму и вынул из нее прекрасный большой самоцвет - яшму. Хозяина подарок удивил. Откуда у нищего такая прекрасная вещь? Заметил он также - старец прячет в суме еще что-то. Хозяин спросил об этом, но старик не ответил. Молчание гостя разгневало могущественного господина, и он приказал слугам убить старика и отобрать у него суму. Приказано - сделано. К полночи сума путника была в комнате «великого человека». Тот нетерпеливо раскрыл ее. Но какое разочарование! В ней был лишь простой камень. Властитель рассердился, схватил камень и размахнулся, да так, что добросил камень до самого моря, а море было далеко. И тут свершилось чудо. Море пришло в волнение, стало наступать на берег, вода все прибывала, поднялись высокие волны, обрушились на сушу и достигли большого города «великого человека». Гигантский потоп похоронил к своих волнах древний город и его злого правителя…
      Я благодарю Эндрьюса за интересную легенду, как будто бы также напоминающую об Атлантиде и ее трагической гибели в водах океана. Теперь я уже обязан увидеть этот город собственными глазами. Итак, я прощаюсь и спрашиваю о дороге в Цибильчальтун. Мой собеседник отвечает на вопрос вопросом: «А как вы, собственно, путешествуете?» Чистосердечно признаюсь: «Пешком, чаще всего пешком».
      Эндрьюс смеется: «Пешком вы Цибильчальтун никогда не обойдете. К тому же девятнадцать двадцатых площади, которую он занимает, до сих пор покрыты сельвой. Чтобы увидеть весь Цибильчальтун хотя бы с высоты птичьего полета, вам необходимы мотор и крылья». У Эндрьюса есть собственный самолет. А что делать мне?
      Может быть, позднее я все же попытаюсь что-то придумать насчет самолета. Девятнадцать двадцатых Цибильчальтуна этого стоят. Но пока я завтра же отправлюсь в Цибильчальтун, чтобы посмотреть хотя бы одну двадцатую, которую Эндрьюс уже очистил во время своих экспедиций.
      На этот раз мое дорожное расписание несложно. Первым утренним автобусом линии Мерида - Прогресс я доеду по государственному шоссе до поворота к Цибильчальтуну. За последние годы местная юкатанская администрация продолжила через сельву временную дорогу, ведущую к развалинам, по ней могут ездить и машины с хорошей проходимостью. Местные власти вполне резонно ожидали, что слава «последнего атлантского города» привлечет в Цибильчальтун тысячи туристов, прежде всего самых богатых туристов с севера континента - из США и Канады. Но Юкатан находится слишком далеко, наплыва туристов пока нет. И шоссе так же мертво, как и удивительный город, к которому оно ведет.
      Я шагаю по шоссе в совершенном одиночестве. Первый человек, которого я встречаю, пройдя 7 километров, это кассир. Огромный город стережет семья официального хранителя, и с тех, кто проходит через казарменные ворота, взимается плата за вход. Ширина ворот примерно 4 метра. Цибильчальтун занимает много километров по окружности. На остающихся нескольких тысячах метров вход свободный. Но всю жизнь меня кто-нибудь приучает к порядку. И я прошел через ворота, заплатив 2 песо, а затем тропинка привела меня к сеноту и расположенному неподалеку от него «холму» - развалинам древнего здания, «оригинальное» открытие которого привлекло в Цибильчальтун Канто Лопеса, а вслед за ним и американских исследователей.
      Это строение, лежащее влево от сенота, было одним из зданий дворцового комплекса. По соседству с ним около главного колодца я нахожу остатки еще нескольких весьма просторных зданий. На пространстве почти в 10 гектаров располагался центр большого города. Дворцовые здания окаймляли две четырехугольные площади. Северная сторона одной из площадей явственно напоминает древнейшие здания самого древнего из ныне известных майяских городов - Вашактуна

.
      От развалин дворцового комплекса я возвращаюсь к сеноту. По другую сторону от него типичная майяская белая дорога ведет к храму, венчающему высокую полуразвалившуюся индейскую пирамиду. Эту сакбе археологи расчистили в Цибильчальтуне прежде всего. И теперь она служит мне отличным средством сообщения в недоступном городе. Я уже знаком с подобной белой дорогой, которая соединяет Нохкакаб с Кабахом; в Чичен-Ице я несколько раз прошел по священной дороге паломников, ведущей от «Пирамиды «Пернатого змея» к «Колодцу смерти». Но сакбе, по которой я шагаю сейчас, во всем превосходит обе эти дороги. Она имеет примерно 3 километра в длину и поднята над уровнем земли на 2,5 метра. По ней могли бы спокойно проехать друг возле друга четыре современных автомобиля.
      Вдоль большой белой дороги строители Цибильчальтуна расставили стелы, украшенные датами (наиболее явственно читаемая из них 9. 14. 10. 0. 0. - 5 Ахам 3 Мак - соответствует нашему 721 году), и особо важные здания. Сенот оказался посредине этой дороги. Если я взгляну прямо перед собой, то увижу в конце шоссе лишь одно-единственное, теперь уже полностью реставрированное здание - храм, высящийся на цоколе полуразвалившейся пирамиды. Если оглянусь назад, то увижу другое, несомненно, столь же важное святилище, которое Эндрьюс назвал просто «Стоящим храмом». Так же как остатки зданий на дворцовых площадях, «Стоящий храм» (точнее - первоначальное святилище, которое было вмуровано в основание построенного позднее храма) скорее напоминает постройки древнейших майяских городов усумасинтской области, чем соседние города индейского Юкатана. В фундаменте этого первоначального храма Эндрьюс нашел расписную керамику, которая была доставлена сюда, очевидно, из Вашактнуа уже в первые века нашего летосчисления.
      «Стоящий храм» - одно из немногих зданий Цибильчальтуна, пережвиших гибель города. Но время и его занесло тонами пыли. Для того, например, чтобы извлечь на свет одни только руины дворца, по расчетам Эндоьюса, несколько сот рабочих должны были бы непрерывно работать самое малое 10-15 лет! Во время единственного опытного зондажа в бывшем центре Цибильчальтуна Эндрьюс в
      пространстве 5 метров длиной и 4 метра шириной нашел четверть миллиона осколков различных изделий майяских гончаров.
      Цибильчальтун - богатое поле деятельности для нескольких поколений археологов. Соглашение же, которое Национальное географическое общество и Тулейнский университет заключили с местными властями, имело силу лишь четыре года. Поэтому Эндрьюс решил, что попытается произвести картографическую съемку всего огромного города, а также расчистить и по возможности реконструировать по крайней мере два объекта, игравших в Цибильчальтуне, несомненно, важную роль: прежде всего - сакбе, а затем - тот храм на пирамиде, у лестницы которого кончается белая дорога.
      С цибильчальтунской сакбе я уже ознакомился. Но сейчас я снова ею воспользуюсь и пойду путем, каким когда-то, очевидно, возвращалась процессия паломников от священного сенота к этому, вероятно, главному храму удивительного города.
      Перед храмом помещен постамент из нескольких ступеней, на котором стоит обычно простая стела. И она тоже свидетельствует о значительной древности города. А за ней, уже в самом конце сакбе, на пирамиде возвышается храм. Однако большая часть несущей пирамиды до сих пор скрыта под землей. Святилище на ее вершине, такое простое по сравнению с храмами в Ушмале или Чичен-Ице, американцы уже полностью очистили и реставрировали. Только для того, чтобы представить себе объем работ, я записал, что при раскопках святилища пришлось на спинах носильщиков вынести 3000 тонн земли и щебня (это 4 поезда 40 вагонов в каждом). Еще 7000 тонн до сих пор скрывают нижнюю часть пирамиды.
      Итак, храм теперь уже доступен посетителям. Я побывал во многих майяских зданиях, но это поразило меня сразу по нескольким причинам. Над крышей святилища поднимается совершенно непривычная для майяских храмов башня. А в стенах храма я даже увидел настоящие окна, каких до той поры не встречал ни в одной другой майяской постройке.
      Внешнюю часть храма украшают остатки богатого фасада. Я различаю на нем крабов, морских птиц, разных рыб. Вхожу внутрь храма. Прежде всего меня заинтересовал пол святилища. Эндрьюс обнаружил в нем примерно полуметровое углубление, в котором нашел 7 глиняных статуэток. У двух из них на спине был огромный горб, четыре имели деформированный живот, седьмая изображала карлика. Вероятно, статуэтки должны были помогать жрецам предотвращать болезни и излечивать телесные недостатки, которые они изображали. Но возможно также, что магические статуэтки сами «руководили» цибильчальтунскими жрецами и их обрядами. Дело в том, что углубление было соединено со святилищем каменной трубкой, может быть, служившей особого рода магическим «телефоном», пользуясь которым, статуэтки при посредничестве жрецов якобы передавали из своего мира приказы и распоряжения. Диковинные статуэтки дали название пирамиде и святилищу на ее вершине: «Храм семи кукол».
      Прямо над отверстием магического «телефона» творцы храма возвели главный, позднее дважды перестраивавшийся алтарь святилища. Сам по себе алтарь неинтересен, более интересен медальон, украшавший алтарь. За несколько дней до этого я видел его в Мериде, в Юкатанском национальном музее. На медальоне имеется написанная иероглифами дата, относящаяся к тому времени, в какое уже ни в одном другом городе ни одна написанная собственной рукой индейца дата нам не известна, а именно к началу XIV столетия, следовательно, к тому периоду, когда Чичен-Ица была уже мертвым городом. Эта уникальная находка стала еще одним ценным открытием цибильчальтунской экспедиции. Но Эндрьюс, нашедший алтарный медальон, на этом не успокоился. Он резонно задал вопрос: «Если весь алтарь несколько раз перестраивался, почему бы одновременно с ним не мог менять свой облик и алтарный медальон? Не скрывался ли под штуковой поверхностью какой-нибудь более древний текст или более старая дата?» Эндрьюс тщательно скопировал надпись на внешней стороне медальона, затем срезал скальпелем верхний слой штука и… действительно, обнаружил под ним еще один диск, украшенный датой, на 600 лет более древней.
      Следовательно, храм существовал самое малое 600 лет. В истории майяской архитектуры это нечто совершенно необычное. Даже самый красивый юкатанский город - Чичен-Ица тольтекского периода - жил едва ли половину этого времени. В «Храме семи кукол» я обратил внимание и на деревянные дверные притолоки, сохранившиеся до сих пор. Ведь строители «Храма семи кукол» сделали их из самого твердого юкатанского дерева субинче. Для уточнения датировки достаточно было бы вырезать несколько сантиметров притолоки из субинче и послать на исследование, которое определило бы его возраст по степени распада радиоактивного углерода С14. Это сделал другой член экспедиции - Лаймен Бригс. Пилкой для резки металлов - таким твердым было это дерево - он выпилил две плашки и в качестве образцов послал в две разные североамериканские лаборатории. Согласно данным анализа, в одном случае дерево, из которого сделана притолока, было срублено в 458 году (± 200 лет), а другом - в 508-м. И получается - 483 год. А это значит, что «Храм семи кукол» служил верующим не менее тысячи лет. А сколько же лет просуществовал весь Цибильчальтун? Освобожденная от зарослей одна двадцатая города - большая белая дорога, «Храм семи кукол», руины «Стоящего храма» - пока не слишком много говорит о жизни и возрасте. Где же мне еще искать сведения о жизни предполагаемого «последнего города Атлантиды»? Я прибыл в Цибильчальтун из Чичен-Ицы. И потому, не задумываясь, отвечаю: в сеноте. Ведь в Чичен-Ице такой колодец поведал исследователям, которые набрались смелости спуститься в его таинственные глубины, так много интересного о людях, приходивших когда-то к нему.
      Впрочем, в Америке уже производились и производятся поиски «остатков Атлантиды» под водой. В прибрежных морях и даже не слишком далеко от границ Юкатанского полуострова, у Багамских островов и в водах Карибского моря близ Пуэрто-Рико. У Пуэрто-Рико на очень большой глубине два французских океанографа Жорж Ут и Жерар де Фробервиль, составлявших команду батискафа «Архимед», якобы заметили высеченную в скале лестницу. Следовательно - творение рук человеческих. А где-то неподалеку от лестницы - как можно предположить - должны находиться и другие постройки. Сообщениям французских офицеров я могу и, собственно, обязан не поверить. Ведь то, что им якобы удалось увидеть под водой, они никак документально не подтвердили.
      Но из других мест, где, возможно, существуют подводные развалины городов доколумбовой эпохи, мне уже известны первые фотографии. Это неглубокое море у берегов Багамских островов, особенно близ двух из них - Андроса и Бимини. Сей туристический рай Америки непосредственно омывается Гольфстримом, протекающим мимо обоих островов с неизменной скоростью - 5 километров в час. Могучее течение поднимает песок и снова опускает его на дно моря. И возможно, как раз это никогда не прекращающееся движение открыло первому наблюдателю вид на подводную американскую Помпею.
      Первые известия о ряде каменных колонн под поверхностью моря у берегов Бимини принесли два местных рыбака еще в середине 50-х годов. Но водолазы, которые через несколько недель туда отправились, нашли на морском дне лишь высокие валы зыбучего песка. Если когда-либо удастся неопровержимо доказать существование древних затонувших багамских городов, их первооткрывателями будут считаться не два упомянутых выше анонимных рыбака, а известный американский специалист в области подводной археологии д-р Димитри Рибикофф. В 1967 году в прибрежных водах острова Андрос он заметил с борта собственного самолета на глубине менее 10 метров остатки прямоугольной постройки длиной почти 300 метров!
      Год спустя другое подобное же здание увидел в водах, омывающих Андрос, пилот Роберт Браш во время одного из регулярных полетов на линии, соединяющей порт Майами во Флориде с главным городом Багамских островов Нассау. Дольше ждать было невозможно. И Рибикофф вместе с еще одним известным американским археологом, Мейсоном, решили взглянуть на «индейские дворцы» уже не с самолета, а непосредственно там, где они находятся, - под водой. Оба сделали затем предварительное описание этого первого легендарного «затонувшего дворца» древней Америки. По их словам, он занимает площадь 300 X 18 метров. Стены его имеют толщину 90 сантиметров и сложены из тесно прилегающих друг к другу известняковых блоков.
      Естественно, что с этого момента Мейсон и Рибикофф развернули в водах Андроса еще более интенсивные поиски. И результаты не заставили себя ждать: примерно в двух километрах от первого «дворца» исследователи нашли здания меньших размеров и явно жилого характера. В сентябре того же года Мейсон перебрался в воды второго «археологического» багамского острова - острова Бимини. И здесь ему тоже выпало счастье, большое счастье. Он нашел необыкновенную подводную стену длиной более 500 метров, сложенную из хорошо обработанных камней. Стена - когда ее не закрывала песчаная завеса - почти на метр выступала из морского дна. Для чего эта удивительная постройка служила - сказать трудно. К тому же параллельно этой первой стене анонимные багамские строители возвели точно такую же вторую стену. Я невольно вспомнил при этом диковинные парные, зеркально отражающие друг друга валы-гребни, которые недавно видел в ольмекском Сан-Лоренсо.
      К счастью, Рибикофф и Мейсон сумели сфотографировать биминские подводные укрепления, так что научная общественность впервые получила для оценки и суждений снимки (хотя и не совсем отчетливые) этих удивительных, вызывающих споры подводных построек близ Багамских островов.
      В период моего последнего путешествия в Центральную Америку в водах Бимини и Андроса уже работала настоящая экспедиция, которую на этот раз отправила сюда редакция американского журнала «Аргос», охотно публикующего сообщения о необычных загадках истории Нового Света. Впрочем, руководитель этой экспедиции Роберт Маркс искал не индейцев или не только индейцев. Он думал и о возможных связях доколумбовой Америки с Древней Грецией или Римом и, естественно, вновь имел в виду Атлантиду. Тем не менее и он сделал некоторые весьма примечательные открытия. Несомненно, самым интересным из них было обнаружение еще одной подводной стены, которая, однако, скорее напоминала Марксу белые дороги юкатанских майя. Маркс также поднял со дна моря остатки керамики, принадлежавшей строителям этой затонувшей дороги.
      Экспедиция Роберта Маркса к берегам Адроса и Бимини была кульминацией всех предпринятых до настоящего времени попыток ознакомиться с предполагаемыми затонувшими сокровищами древнеамериканской архитектуры. Только завтрашний день полностью откроет истину и поможет отделить зерно правды от горы фантазий. Я, а вместе со мною и 99 процентов остальных американистов знаем эти постройки лишь по нескольким, к тому же не совсем отчетливым фотографиям, потому не беру на себя смелость высказывать о находках близ Багамских островов какие бы то ни было суждения. Но если специалисты подтвердят существование у берегов Америки затонувших пирамид и дворцов или даже целых городов, то такое открытие будет большим вкладом в изучении истории Нового Света. Однако независимо от того, какой культуре, какому племени припишет наука авторство этих построек, я уверен, что это будет народ индейского происхождения, народ с индейского материка, а отнюдь не из провалившегося в бездну царства Платоновых атлантов.
      Поиски погрузившихся в море индейских пирамид - это лишь грядущее (причем еще гипотетическое) исследование американского прошлого. Между тем как обследование сенотов, глубоких естественных водоемов на Юкатане, к которым я в своих мемуарах охотно возвращаюсь, уже имеет традицию. Успешный «облов» чичен-ицкого «Колодца смерти» был заманчивым примером. И археологам, занятым исследованием Цибильчальтуна, этого предполагаемого последнего города Атлантиды, вполне естественно, тоже пришла мысль заглянуть в темную, мрачную глубь здешнего сенота. Впрочем, водолазы работали в нем лишь два сезона. А теперь, как мне кажется, водоем опять принадлежит тем, кто, судя по рассказам, некогда открыл этот город, а именно купальщикам. Об этом по крайней мере свидетельствует большой плакат, помещенный ревностным стражем и кассиром здешних руин на берегу сенота: «Купание без трусов запрещается». Не трудно было догадаться, что колодец до сих пор служит в качестве приятного, хотя и несколько отдаленного места отдыха для меридских мальчишек.
      С первого взгляда видно, что здешний сенот меньше чичен-ицкого «Колодца смерти». Он имеет примерно 40 метров в поперечнике. Зато глубина его значительно больше. Современные юкатанские индейцы дали этому сеноту название Шлаках (Старый город). Как он назывался первоначально, мы, разумеется, не знаем. Ведь о цибильчальтунском сеноте и обо всем этом огромном городе в майяских текстах нет ни одной строки (в отличие, например, от города «Пернатого змея», о котором Ланда - и не только он - сообщает десятки важных фактов). Так что первые исследователи Цибильчальтуна не знали даже, бросались ли и в Шлаках человеческие жертвы. Если это так, то в колодце должны находиться такие же сокровища, как и в чичен-ицком сеноте. И вот в первый же цибильчальтунский сезон Уиллис Эндрьюс включил в экспедицию двух, как мы бы сказали, добровольцев. Все сулило членам этой добровольческой студенческой бригады немало приключений. Со своими аквалангами они должны были погружаться в колодец и отыскивать в нем все, что могло заинтересовать археологов. Студенты горели нетерпением. Едва сдав (впрочем, не слишком успешно) экзамены за семестр во Флоридском государственном университете, оба «избранника», Дэвид Конкли и Уитни Робине, приехали на Юкатан. Единственным их археологическим снаряжением были акваланги. Водолазы-любители, естественно, никогда раньше не работали в таких условиях. Тем не менее в первый же день они выловили костяные серьги, затем полностью сохранившийся глиняный сосуд, кремневый нож и несколько других предметов. До конца каникул студенты выловили из сенота Шлаках около 3000 различных предметов, преимущественно обломки древней керамики. Конкли и Робине пережили прекрасные, полные приключений каникулы. Руководитель экспедиции Уиллис Эндрьюс записал тогда: «К концу первого сезона всем нам было ясно, что мы ухватили за хвост солидного археологического медведя». И Эндрьюс был полон решимости не выпускать из рук этого цибильчальтунского медведя.
 

 
      Теперь Эндрьюс рассказывает мне о второй экспедиции в Цибильчальтун. На этот раз его сопровождали уже не любители подводного спорта, участники добровольной каникулярной бригады, а несколько профессиональных водолазов во главе с Льюисом Марденом, снискавшим особое признание тем, что неподалеку от острова Питкерна, в самом сердце Тихого океана, он нашел остатки прославленной повстанческой шхуны «Баунти». Это было в 1956 году. Пять лет спустя Марден стоял с прекрасно снаряженной группой водолазов на берегах сенота Шлаках и готовился опуститься туда, куда студенты со своими простыми аппаратами не проникли. На краю колодца громоздились резервные кислородные баллоны, измерители глубины, электрические лампы, подводные камеры. А то, чего не смогла бы снять фотокамера, должен был зарисовать другой член экспедиции, водолаз-любитель, художник Бейтс Литлхейлс. В экспедиции участвовали также мексиканец Эрл Бехт и юкатанский индеец Фернандо Эуан, работающий помощником Канто Лопеса в Юкатанском национальном музее.
      Для Мардена и Литлхейлса, привыкших к пронизанным солнцем водам тропических морей, работа в сеноте была нелегкой. Когда они метр за метром начали опускаться в глубь колодца, свет померк. На глубине 6 метров была уже полная тьма. В 10 метрах от поверхности они обнаружили вершину подводной горы из гальки и черепков. Здесь же оказались и десятки целых глиняных кувшинов. Водолазы вытаскивали их в проволочных корзинах на поверхность.
      То, что делали Марден и Литлхейлс, было, конечно, куда опаснее, чем исследование чичен-ицкого «Колодца смерти». Шлаках в несколько раз глубже и менее правильной формы. Когда водолазы миновали упомянутую выше гору из голышей, под ней, на глубине примерно 25 метров, они нашли своеобразный каменный порог, остатки нескольких тщательно обработанных каменных колонн. Индеец Эуан еще до этого поведал Мардену одну майяскую легенду, которую до сих пор рассказывают юкатанские индейцы. Легенду о могущественном вожде, замок которого некогда стоял на берегу очень глубокого сенота. Однажды пришла-де к нему его мать и попросила, чтобы он дал ей из колодца немного воды. Властитель отказал матери и прогнал ее. Такой поступок требовал наказания. Боги начали трясти землю, и прекрасный дворец вождя со всеми, кто в нем жил, обрушился в сенот.
      Есть ли и в этой легенде зерно истины? Не знаю. Во всяком случае, оба водолаза действительно нашли в сеноте Шлаках остатки многих хорошо обработанных и богато украшенных строительных деталей, колонны и даже большую дверную перекладину. Марден пытался при свете электрического фонаря найти иероглифические надписи, которые строители затонувшего дворца могли вытесать на известняковых камнях. Но все камни густо покрывала подводная растительность.
      На следующий день водолазы отважились проникнуть еще глубже в жерло колодца. 70 футов, 80 футов, 90 футов. Измеритель глубины перешел сотню. А потом два смельчака достигли 120, 130, 140 футов ниже поверхности. Хотя они и нащупали дно, однако сенот еще не кончался. Продолжением колодца был странный невысокий тоннель. Куда он ведет?
      Водолазы попробовали проникнуть и в этот загадочный тоннель. При свете фонаря Литлхейлс заметил там на дне какой-то браслет. Позднее оказалось, что это ручка глиняного кувшинчика. Литлхейлс хотел поднять предмет, но по пояс погрузился в кашицеобразный ил. Взбаламученный ил поднялся вверх, закрыл свет электрических фонарей, и оба водолаза на минуту поддались панике. Когда ил осел, Марден и Литлхейлс попытались проникнуть еще дальше в таинственный тоннель Но их аппараты не были приспособлены к работе на такой глубине.
      И они стали медленно возвращаться. На другой день водолазы снова отправились в тоннель. На этот раз они взяли с собой прочный нейлоновый канат и закрепили его пятикилограммовым якорем в устье тоннеля. Они хотели проникнуть подальше, но не проплыли и 15 метров, как вынуждены были повернуть назад.
      Сенот не желавший раскрывать свои тайны, наказал обоих смельчаков. При возвращении они забыли об осторожности и поднимались слишком быстро, так что в их кровь начали проникать пузырьки воздуха. Исследуя сенот, водолазы использовали акваланги, наполненные смесью кислорода с азотом. В таких случаях неосторожным водолазам особенно опасен азот - наступает газовая эмболия, кончающаяся обычно смертью.
      Против этой кессонной болезни помогает единственное средство: это декомпрессионная камера, которой у археологов не было, и водолазов сразу же отвезли на джипе в Мериду. Туда за ними прилетел специальный четырехмоторный самолет, доставивший их в городок Панама-Сити во Флориде, где находится декомпрессионный центр американской армии. Через несколько дней оба были здоровы, тем не менее к цибильчальтунскому сеноту вернулся уже один Марден. Он еще несколько раз спускался в сенот, но до загадочного тоннеля больше не добрался.
      Итак, вопрос о том, соединялся ли цибильчальтунский колодец этим тоннелем с другими водоемами, остался без ответа. На другой вопрос: был ли сенот Шлаках, подобно чичен-ицкому «Колодцу смерти», местом человеческих жертвоприношений? - исследования дали положительный (хотя и не окончательный) ответ. В колодце обнаружены человеческие - преимущественно женские - кости, в том числе и типично майяские уплощенные черепа, найдена также глиняная флейта, на которой играла несчастная жертва перед тем, как ее сбрасывали в сенот, или на которой играл майяский жрец. А чтобы не было сомнений о погребальном назначении маленькой флейты, она покрыта синей краской - обычным для майя символом жертвоприношения.
      Наряду с этими находками, которые меня особенно интересовали, водолазы за один сезон извлекли из сенота Шлаках около 30 000 других мелких предметов, главным образом керамических обломков и совершенно целых сосудов, костяную заколку для волос, украшенную обширной иероглифической надписью, желтый костяной перстень и много других вещей.
      Томпсон заплатил за облов «Колодца смерти» слухом, Марден и Литлхейлс могли заплатить за облов сенота Шлаках жизнью. И все же полностью его не обследовали. Никто не знает, куда ведет этот загадочный тоннель и не был ли Цибильчальтун в самом деле соединен с морем, во что сейчас верят многие юкатанские Индейцы. Как попали в сенот морские животные, кости которых водолазы обнаружили в колодце? Может быть, и их бросали в Шлаках цибильчальтунские верующие как жертвоприношения своему богу морей? Всего этого мы не знаем.
      Пока вместо ясных однозначных ответов исследование колодца приносило все новые сложные вопросы. Меня, например, среди 30 000 предметов, поднятых водолазами из глубин Шлаках, особенно заинтересовала маленькая деревянная маска, изображение которой уже много раз публиковалось и которая носит немайяский, я бы сказал, даже неиндейский характер. Ее родину я, скорее, искал бы в Черной Африке. Она невольно заставляет вспомнить столько раз повторявшиеся догадки о немайяском или даже неамериканском происхождении строителей Цибильчальтуна, якобы начавших воздвигать свой город еще несколько тысяч лет тому назад.
      Вернемся к данным радиокарбонных анализов. Сначала возьмем материалы обследования «Храма семи кукол». Они совершенно определенно показывают, что святилище использовалось самое малое тысячу лет! Самое малое тысячу лет, в то время как некоторые майяские города, например Киригуа, существовали всего 50 или 60 лет

. В таблице я нашел данные и по другим объектам Цибильчальтуна. Во время второй экспедиции в этот город Эндрьюс со своими коллегами добрался до одного из зданий, развалины которого, увиденные с самолета, вызвали пристальный интерес археологов. Материалы, найденные при предварительном обследовании фундамента этого объекта (обозначаемого порядковым номером 126), согласно данным радиокарбонных анализов, относятся еще к 300 году до н. э. Точно так же и основание соседней пирамиды (собственно, трех пирамид в одной) было, как показал радиоактивный углерод, заложено еще в IV или 111 веке до н. э. Многочисленные другие находки, весьма примитивная керамика, а также остатки скелетов давних обитателей города позволили наконец Эндрьюсу заявить, что люди непрерывно жили в этом городе еще со второго тысячелетия до нашей эры. Следовательно, еще в то время, когда не существовало ни одного другого майяского города, а может быть, не было и самих майя. Исключительная древность Цибильчальтуна и его столь же исключительно большие размеры и в самом деле могли возбудить у романтических энтузиастов впечатление, что город строили какие-то особые люди, не имевшие с индейцами ничего общего.
      Но уже первое посещение Цибильчальтуна показало мне, что все сохранившиеся здания (и керамика, которая была тут найдена) весьма близки архитектуре других майяских центров, которые соотносятся с ними по времени существования. И если бы какой-нибудь «атлантолог» спросил меня: «А что ты скажешь о Цибильчальтуне?», я мог бы без колебаний ему ответить: «Я был там, но и этот город, очевидно, построили индейцы, а вовсе не атланты, не переселенцы из Атлантиды».
      Это отчетливо подтверждают раскопки, произведенные на единственно доступной двадцатой части города, и незаконченный облов цибильчальтунского сенота. Конечно, я не смог бы сказать, какими были индейцы, основавшие Цибильчальтун, возможно, еще до образования племени майя. Я не в силах также объяснить, как могло случиться, что в период так называемого Древнего царства, то есть в то время, когда, согласно взглядам майяологов, майя жили исключительно в области Усумасинты и в гватемальском Петене, а Юкатан был необитаем, на севере Юкатана уже существовал город, превосходящий все ныне известные города тогдашней индейской Америки по занимаемой площади и количеству населения. Несколько столетий спустя начали вымирать и юкатанские города Нового царства. В 1441 году был уничтожен кокомский Майяпан, Чичен-Ица была покинута жителями еще раньше, несколько позднее пришел в запустение Ушмаль.
      Но Цибильчальтун, единственный из 40 больших индейских метрополий на севере Юкатана, продолжал жить. И даже принимал в своих дворцах испанских завоевателей. Более того, испанцы - что уже вообще нарушает все привычные представления о майяских городах - жили в нем еще длительное время после завоевания Америки, в ту эпоху, когда белые строили на Юкатане собственные города. Об этом свидетельствуют остатки теперь также реставрированной католической часовенки, находящейся посреди дворцовой площади. Часовенка, которую я посетил, помечена написанной по-майяски трудно различимой датой (возможно, 1593 год) и, вероятно, была посвящена святой Урсуле. Позднее икона святой Урсулы была перенесена в другое место, по существующим предположениям - в индейскую деревню Чаблекал, где до сих пор сохранился культ этой святой.
      Вид часовенки заставляет меня задать еще один вполне естественный вопрос: как могло случиться, что об индейском Цибильчальтуне, который был обитаем и после прихода испанцев, не дошло ни одного достоверного сообщения тех времен? Как могло случиться, что такой огромный город был позднее полностью забыт новыми властителями Юкатана?
      Так было после завоевания этой страны испанцами. А в индейские времена? Чем объяснить, что, в то время как об остальных городах Юкатана часто весьма подробно говорят майяские хроники - «Книги пророка Ягуара» и другие рукописи, о самом большом майяском городе нигде нет ни единого упоминания? Словно бы Цибильчальтун не принадлежал к майяскому миру. И тем не менее с первого взгляда ясно, что Цибильчальтун, где исследователи насчитали развалины 400, ныне уже большей частью разрушенных, зданий, не мог существовать сам по себе, без весьма обширного хозяйства, которое должно было снабжать этот огромный город всем, что необходимо для жизни такой большой метрополии. Нет, Цибильчальтун не мог пребывать в полном одиночестве!
      Итак, исследователей индейских древностей ждет в Цибильчальтуне много невыясненных вопросов. Разумеется, удивительный город представляет для американистов исключительную ценность не из-за проблем, которые он перед ними ставит, а ввиду чрезвычайно благоприятных возможностей, раскрывающихся здесь. Ведь Цибильчальтун - это единственный из известных городов, который был непрерывно обитаем от своего основания и в течение всего периода Древнего и Нового царства. Цибильчальтун пережил Паленке и Кабах, Сайиль и Ушмаль, Бонампак и Чичен-Ицу, пережил и последнюю могущественную майяско-тольтекскую метрополию Майяпан, и жестокие времена завоевания Юкатана испанцами и прекратил существование лишь где-то в начале XVII века. Нам известно около 150 майяских городов. Но лишь Цибильчальтун позволяет ученым проследить в одном и том же месте все этапы развития майяской культуры. И то, что предшествовало собственно майя, и то, что было после них.
      Когда-нибудь посещение Цибильчальтуна станет обязательной экскурсией для всех студентов-первокурсников, изучающих майяологию. Но пока город в сельве еще спит. Экспедиция Эндрьюса проработала в нем 4 года, отведенные, согласно договору, на археологическое исследование. И город опять в основном принадлежит одним лишь меридским мальчишкам.
      Немногочисленные посетители Цибильчальтуна проходят по большой белой дороге, добираются до «Храма семи кукол» и, несколько разочарованные, покидают город. Ни один объект больше не был реставрирован. Остальная часть города по-прежнему скрыта сельвой.
      Но я не хотел покидать Цибильчальтун, не ознакомившись со всем городом. Сделать это, пробираясь через сельву пешком, - невозможно. И я снова вспоминаю слова, сказанные мне на прощанье профессором Эндрьюсом: «Вам необходим самолет».
      Да, мне был необходим самолет.
      Перебираю в памяти встреченные мною тут, на Юкатане, археологические группы и археологов-любителей, интересующихся майяскими древностями. Ну конечно же, те два американца в Баланканче. Они ведь прилетели на Юкатан на собственном самолете. Снова разглядываю их визитные карточки, на которых они написали свой здешний адрес: Джон Ройс и Уильям Фергюсон, отель «Колон», Мерида, Юкатан.
      Недавно я познакомился с ними в «Пещере волшебников» неподалеку от Чичен-Ицы. Они совместно готовят книгу об истории майя. И тайное подземное святилище Тлалока, естественно, не могло бы в ней отсутствовать.
      Мы тогда вместе поужинали, сравнили свои путевые планы и быстро нашли общий язык. Они прилетели в Мериду на своем самолете - «Бичкрафте Бонанса». До этого уже посетили в восточной Мексике остатки городов хуастекских индейцев, родственных майя, а затем приземлились в главном городе Юкатана. «Бичкрафт» оставили на меридском аэродроме, а сами на джипе, который здесь наняли, управились в Баланканче. Тогда они предложили мне вместе вернуться в Мериду. Меня это не устраивало: я хотел еще побыть некоторое время в Чичен-Ице. «А что, может, вы поедете с нами на джипе в Кабах?» Но там я уже был. «Так хоть зайдите к нам поболтать в Мериде. Мы живем в отеле «Колон». Будем там несколько дней писать». Итак, следующей моей целью будет не индейская пирамида и не древний дворец, а ультрамодерный меридский отель. На время я прощаюсь с Цибильчальтуном и снова все по той же дороге топаю пешком семь скучных километров назад к шоссе, ведущему в Прогресс, а затем автобусом возвращаюсь по этому шоссе и Мериду.
      В тот же вечер стучусь в двери их номера в роскошном отеле «Колон» неподалеку от аэродрома. Билл открывает: «Ну, где вы побывали?» - «В Цибильчальтуне». И, помедлив, добавляю: «Я хотел бы еще туда вернуться». Объясняю почему. Джон с Биллом сразу «за». Тут же они предлагают мне присоединиться к ним на все время их дальнейших полетов над Центральной Америкой, цель которых - именно майяские города. Я соглашаюсь. Разумеется, соглашаюсь. Так что с завтрашнего дня я путешествую не один. Теперь нас трое.
      Среди людей моей профессии не слишком много пилотов. Но оба мои спутника во время воины служили в морской авиации и даже на одном фронте: оба воевали с японцами. Билл, помимо иных мест, - на прославленном острове Гуадалканале. Джон позднее летал на Филиппинах. Долгие годы тихоокеанской войны приучили их жить в джунглях, переносить тропическую жару, сырость и жажду. Они скромны, веселы, почти молоды, словно 20 лет, прошедшие после войны, не коснулись их. Самолетам, которыми они научились управлять во время войны, мои новые друзья остались верны и в мирные годы. Оба купили одинаковые машины, специально оборудованные «бичкрафты», прекрасно отвечающие требованиям аэроархеологии. Но их последняя воздушная экспедиция, целью которой на этот раз является страна майя, еще только начинается.
      Мы уточняем по карте отдельные этапы планируемой экспедиции. Сначала пролетим на самолете надо всеми главными юкатанскими городами - Чичен-Ицей, Кабахом, Ушмалем, Сайилем и незначительными остатками кокомского Майяпана. А потом мы хотели предпринять отважный полет на восток малоизвестной территории Кинтана-Роо. Но прежде всего мы поднимемся над Цибильчальтуном, над теми нерасчищенными девятнадцатью двадцатых города, которые пока можно увидеть только с самолета.
      Стартуем на следующий день. Снаряжение Джона и Билла уложено в нутро самолета. Самое необходимое из того, что нужно мне, туда еще тоже войдет. Все остальное я пока сдам в камеру хранения меридского вокзала.
      Утром следующего дня прихожу со своим снаряжением на аэродром. На огромном пространстве, откуда поднимаются воздушные гиганты, чтобы взять курс на Ямайку, в Британский Гондурас, на Флориду и в Мехико, «бичкрафт» выглядит как смешной карлик. Но какой вместительный карлик! Я вообще не представлял, что все снаряжение нашей воздушной экспедиции может войти и маленькую машину. Что, собственно, мы везем? Прежде всего запасы еды, канистры с питьевой водой, одеяла, спальные гамаки, лекарства и, разумеется, полный комплект авиационных карт Центральной Америки. А также - значительные резервы горючего. Ведь полевые аэродромы в Центральной Америке часто находятся не «в полях», а в глубине сельвы.
      Самолет четырехместный. Впереди сидят оба пилота, я - на правом заднем сиденье. На соседнее пустое место мы положили наши 7 фотоаппаратов и специальный телеобъектив Билла, приспособленный для аэросъемок.
      Первый снимок своим похожим на пушку телеобъективом Билл сделал над развалинами Цибильчальтуна. Джон, который вел в ту минуту самолет, почти остановил его, так мне по крайней мере казалось, прямо над зеленым оком сенота Шлаках. А потом мы начали снижаться и медленно, очень медленно несколько раз проплыли над четырехугольником обширного города. Во время первого, ориентировочного полета мы держались сакбе. Я вижу под собой полузасыпанный «Стоящий храм». Затем я показал своим приятелям раздвоенную площадь с остатками дворцового комплекса, и, наконец, мы сделали несколько кругов над «Храмом семи кукол».
      Мои впечатления от недавнего посещения Цибильчальтуна еще совсем свежи, и я могу сравнивать. Да, с высоты птичьего полета, действительно, открывается глазам исследователя много нового. Постепенно приучаешься видеть различия вроде бы монолитной и однообразной зелени сельвы. Различаешь малейшие, почти незаметные возвышения, подозрительные холмы и угадываешь, что они скрывают.
      В сельве под нами, согласно подсчетам Эндрьюса, прячется 400 дворцов, святилищ, пирамид и стел. 400 зданий! Я вспоминаю некоторых прежних ученых, часто высказывавших сомнения в том, были ли майяские города вообще городами в полном смысле слова. А тут внизу, под крыльями «бичкрафта», сквозь зеленую сельву продираются к свету остатки нескольких сот зданий. Многие другие уже развеяны временем. Сколько примерно людей могло жить в Цибильчальтуне тысячу лет назад? А сколько их было две с половиной тысячи лет назад, когда, по мнению Эндрьюса, Цибильчальтун был больше Афин, самого большого города эллинского мира? В Афинах я был. Чтобы увидеть их целиком, мне пришлось подняться на вершину Ликабета. Здесь, в Цибильчальтуне, наш маленький «бичкрафт» стократ заменит мне высокий Ликабет. Вид с самолета! Вид на Цибильчальтун! Вид на майяское прошлое, укрытое в сельве внизу под нами…
 

 
      Следующей задачей нашей маленькой авиационной экспедиции было ознакомление со всеми майяскими столицами штата Юкатан в этом новом ракурсе. Мы пролетели над местом, где некогда стоял Майяпан, над Кабахом и Нохкакабом, над шивским Ушмалем и наконец над великолепной Чичен-Ицей. Особенно полезно взглянуть с самолета на Чичен-Ицу. Остальные юкатанские индейские города, если не считать Цибильчальтуна, занимают не столь большую площадь, и общее впечатление можно получить с любой высокой точки. Например, в Ушмале мне достаточно было подняться на «Пирамиду волшебника». Но Чичен-Ица! Я, собственно, и увидел-то ее целиком только с самолета.
      Мы скользим над центральной церемониальной площадью, над огромным стадионом, над древнейшей частью города с Акаб-Цибом и ослепительно белой «Иглесией», над рынком, «Судебной площадью» и парными банями. Особенно непривычно выглядит с самолета улитка индейской обсерватории «Караколь». Я фотографирую, пока хватает пленки, и только после этого мы совершаем поворот над правильными ступенями «Пирамиды «Пернатого змея» и направляемся туда, куда я совсем еще недавно не мог проникнуть, потому что соответствующий участок дороги - как меня тогда информировали в Чичен-Ице - можно пройти лишь в сопровождении хотя бы еще двух человек.
      Теперь я взгляну на это весьма значительное и чрезвычайно интересующее меня творение майяских строителей хотя бы через окно нашего «археологического» самолета. Речь идет о самой большой из ныне известных дорог сакбе, которая соединяла майяские города Йашуна и Коба. Сейчас оба индейских центра в развалинах. И самая длинная майяская магистраль, соединявшая их когда-то, тоже спит, стиснутая во многих местах назойливой сельвой.
      Сакбе начинается в городе Йашуна. Согласно моему первоначальному путевому плану, который я составил, руководствуясь специальной литературой, еще до приезда в Америку, я намеревался ехать в Йашуну верхом. Йашуна лежит в 17,8 километра к западу от Чичен-Ицы, и из соседнего Чичен-Вьехо, который я первоначально наметил в качестве исходного пункта своего путешествия, до развалин Йашуны 6 часов езды верхом. Это было в моих силах. И лошадь можно было бы найти в расположенной неподалеку индейской деревне Писте. Но отправиться дальше по сакбе в одиночку я уже не мог.
      А сейчас я приближаюсь к большой белой дороге не на коне, а на крыльях «бичкрафта». В моем путевом плане отмечены и координаты Йашуны - 20°32'06" северной широты и 81°39'40" западной долготы. Итак, мы летим избранным курсом, и через несколько минут я уже вижу под крыльями самолета островерхий четырехгранный холм, под которым, несомненно, покоится центральная пирамида города. По соседству с погребенной индейской пирамидой находится сенот. А неподалеку от него я различаю остатки майяской большой белой дороги, берущей начало в Йашуне.
      Мы опускаемся все ниже, замедляем вращение мотора, и «бичкрафт» движется уже прямо по трассе индейской дороги. Достаточно определить курс самолета, автоматический пилот не отклонится от него ни на йоту. Это аппарат, сделанный по последнему слову техники. После нескольких минут полета мне начинает казаться, что и строительством этого шоссе тысячелетней давности тоже управлял какой-то автомат. Ведь всякий раз, когда белая лента сакбе выступает из сумрака зеленой сельвы, шоссе находится точно под фюзеляжем самолета.
      Большую белую дорогу полностью обследовал в 1931 году мексиканский американист Альфонсо Вилья. Вместе с 12 майяскими индейцами он за 21 день прошел все 99 километров от Йашуны до Кобы. Следовательно, за день экспедиция проходила менее 5 километров. Одновременно Вилья пытался очистить дорогу всюду, где ее белую поверхность покрывали кусты. Он нанес всю трассу дороги на карту и скопировал каменные памятники, которые майя воздвигли по ее краям. Пять километров за день - это в самом деле невысокая скорость продвижения. Но результаты экспедиции Вильи стоили того. Все, кто проявлял интерес к майяскому строительству, впервые получили конкретные сведения о характере и способах строительства майяских шоссе. И первое, что Вилья установил, было как раз то, что удивляет меня и теперь: индейская дорожная магистраль тянется на сотни, тысячи, десятки тысяч метров без единого поворота, и от 32-го до 99-го километра, то есть на протяжении 69 километров, она меняет направление всего один раз - и то совершенно незначительно, на каких-нибудь четыре градуса. Таких изгибов на всем протяжении дороги только шесть. Майяские дорожники допустили эти отклонения, очевидно, для того, чтобы подвести свою белую дорогу и к тем ныне уже совершенно исчезнувшим юкатанским индейским городам, которые тогда наверняка существовали на трассе сакбе.
      Итак, на всем «главном шоссе» индейского Юкатана только шесть изгибов. И ни один из них не превышает десяти градусов! Как будто индейские строители ненавидели каждое отклонение от избранного курса. Дорога проходит по болотам, а неподалеку от Кобы, где на пути строителей встретилось озеро, они предпочли вести ее по гребню высокой плотины, но не нарушать прямой линии.
      Но каким образом майяские строители сумели точно наметить фантастически прямую трассу своего главного шоссе, если по обе стороны сакбе тогда, как и сейчас, был густой девственный лес? Опять-таки им, по-видимому, помогли индейские пирамиды. Это еще одна тайна пирамид… Вероятно, на высоких вершинах пирамид двух индейских городов, которые должна была соединить подобная белая магистраль, зажигали ночью яркие костры. И строитель, стоящий где-нибудь посредине предполагаемой трассы, определял точное направление строящейся дороги - связующую прямую между двумя озаренными кострами пирамидами.
      Несомненно, так была намечена и трасса «майяского шоссе номер один» - сакбе Йашуна - Коба. Первый ее исследователь Альфонсо Вилья и 12 индейцев, которые его сопровождали, во время своего продвижения много раз измеряли ширину этой большой белой дороги. Она всюду одинакова - 10,5 метра.
      Как и сакбе в Нохкакабе и Цибильчальтуне, эта дорога находится выше уровня окружающей местности. Высота насыпи, по которой проложено шоссе, сильно колеблется. Согласно измерениям Вильи, от 60 до 250 сантиметров.
      Сакбе строилась очень просто. Внешние стены насыпи образуют хорошо обработанные известняковые блоки. Между ними майяские дорожные рабочие клали необработанные камни: внизу - большие, а чем выше, тем мельче. Покрытие шоссе было из мелкого щебня, залитого раствором размельченного известняка. Эту смесь майя называли саксаб. Затем поверхность тщательно утрамбовывали и сглаживали. Чем? Так же, как на всем свете, катком! Катком? Да. Но что же удивительного в дорожном катке? - может спросить читатель, которому вдруг покажется, что я придаю какое-то особое значение обычному катку. В катке нет ничего удивительного, если не считать одной «мелочи» - того, что индейцы так и не изобрели колеса. Но при этом изобрели каток, от которого до колеса всего шаг. По иронии судьбы, майя использовали на строительстве дороги каток, хотя по ней ни разу не проехало колесо. Эта простейшая «дорожная машина» и была самым значительным открытием экспедиции Вильи. Один такой каток, пока единственный известный науке, индейцы Вильи нашли неподалеку от развалин города Кобы - конечного пункта этой белой дороги. Он вытесан из известняка, имеет более 4 метров в длину и почти 1 метр в диаметре, а весит около 5 тонн.
      В Кобе эта важнейшая из уже открытых майяских «магистральных» дорог кончается. Кончается странно: на восьмигранной площади, где сходятся и другие дороги, ведущие в Кобу. Посреди площади сохранилась маленькая пирамида с квадратным основанием. Со всех четырех сторон к ее вершине ведут лестницы, а на верхней площадке майяские строители, как обычно, расположили святилище. Очевидно, путники молились в нем, воскуряли благовонный копал в честь бога - покровителя странствующих, а потом продолжали путь по одной из четырех майяских сакбе, берущих начало от этого удивительного перекрестка.
      По площади пирамиду можно обойти. Однако благородные путешественники, скорее всего, останавливали свои носилки у подножия лестницы, и пока сами они возлагали в святилище жертвенные дары, их носильщики огибали пирамиду и потом дожидались хозяев у лестницы, от которой начиналась избранная для продолжения пути дорога.
      В майяского бога - охранителя путников я не слишком-то верю, для копала в нашем самолете тоже не нашлось места, тем не менее я молю судьбу, чтобы нам удалось обнаружить след еще одной майяской дороги, которая, как мы предполагаем, вела из Кобы к берегу моря, на самый крайний восток Кинтана-Роо, туда, куда мы теперь летим на нашем «бичкрафте». В окрестностях Кобы мы пролетели над несколькими заметными с самолета небольшими белыми дорогами, по которым, вероятно, до сих пор не проходил ни один майяолог, но той, которую мы ищем, пока найти не удавалось.
      Коба, бесспорно, была крупнейшим перекрестком дорог сакбе во всем майяском мире. Много лет назад сюда пришел маститый английский майяолог Джеймс Эрик Томпсон, однофамилец (но отнюдь не родственник) столь же маститого покорителя «Колодца смерти», чтобы именно здесь, на развалинах окруженного сельвой майяского «дорожного» города, провести со своей отважной молоденькой женой медовый месяц. В результате этого несколько экстравагантного свадебного путешествия был составлен не только точный план ранее весьма малоизвестного майяского центра, но и открыто еще 15 «краевых» и «окружных» сакбе в его окрестностях.
      Нас теперь в Кобу несет самолет. Как раз в эту минуту под крыльями «бичкрафта» убегает скрытое в сельве озеро. Оно называется так же, как близлежащий город. А потом внизу засверкали воды озера Маканшок, на берегах которого я различаю остатки развалившейся пирамиды и еще нескольких зданий, может быть, резиденции «великого человека» Кобы.
      Но Джон, который сейчас управляет самолетом, не видит подходящего места для посадки. Если бы у нас был гидроплан! Озеро Маканшок словно бы специально создано для него. Однако на «бичкрафте» Джон не отваживается совершить посадку в такой болотистой местности. Продолжаем полет.
      Согласно плану нашей маленькой авиационной экспедиции, предполагалось, что на следующем этапе пути мы направимся прямо на восток Кинтана-Роо. Глубинные области этой территории, ее покрытая дикой тропической сельвой западная и центральная части, вне всяких сомнений, наименее изученная зона Центральной Америки. Причем еще и сегодня индейцы составляют абсолютное большинство, впрочем, не слишком многочисленного местного населения. И как раз авиационная археология могла бы способствовать открытию новых дворцов и пирамид, которые наверняка еще скрываются в сельве Кинтана-Роо.
      И раньше обследование с воздуха несколько раз помогало открыть памятники значительных доколумбовых индейских культур. Так, в 1942 году во время авиационного обследования полупустынной территории побережья Перу группа американских ученых, возглавляемых Джорджем Джонсоном, открыла ряд полузасыпанных чимусских крепостей и даже часть до той поры неизвестной «китайской стены Перу» - длинного чимусского крепостного вала в долине реки Санты.
      Перуанская американистка Мария Рейче нашла и обследовала с самолета иначе это нельзя было сделать - гигантские, подчас протянувшиеся на несколько километров изображения ящериц, пауков, спрутов, птиц и рыб, которые были сооружены индейцами наски из длинных рядов камней. Взгляд с высоты птичьего полета позволил перуанским археологам, работающим в Вальеде-Пальпа открыть также сложную систему прямых, которые исходили из одного места и, как позднее установила Мария Рейче, на самом деле были каким-то огромным астрономическим календарем. (Одни прямые, например, символизировали равноденствие, другие - солнцеворот и т.д.)
      С помощью аэрофотосъемок археологи обнаружили в джунглях северной
      Панамы близ коста-риканской границы остатки большого индейского города, в Калифорнии - вырытые в земле изображения людей, по всей вероятности воинов. Первым с подобной целью отправился на самолете в дотоле не исследованные области Кинтана-Роо и Британского Гондураса полковник Линдберг. Но его ориентировочный разведывательный полет не принес сколько-нибудь ценных результатов.
      Сейчас «бичкрафт» несет нас в ту же область. У нас здесь две конкретных задачи. В сельве западного и центрального Кинтана-Роо мы пытаемся зарегистрировать неровности местности, которые могли бы скрывать в себе постройки еще не известных, не обнаруженных майяских городов. Это, во-первых. А во-вторых, мы постараемся найти остатки сакбе, которая, по нашим предположениям, вела из
      Кобы на восточное побережье Кинтана-Роо. Нам кажется нелогичным, чтобы Коба, связанная таким множеством дорог с окрестными майяскими областями, не имела прямой связи с индейскими городами, лежащими на берегу моря. Особенно интересует нас Тулум - самый большой майяский центр Кинтана-Роо. Тулум расположен к юго-востоку от Кобы; мы медленно и очень низко летим прямо к побережью. «Бичкрафтом» управляет автопилот, и мы все трое можем сосредоточить свое внимание на бесконечном зеленом океане внизу. Но «затонувшие корабли неведомых городов» и гипотетическую сакбе закрывают тяжелые ветви непроницаемой, как туман, сельвы. 5, 10, 20 километров… «Бичкрафт» тихо рокочет, мы напрягаем зрение. И вдруг - монолитное пространство сельвы действительно разбивают «подозрительные» возвышенности. А через несколько минут еще такие же. Руины? Отмечаем их точное местонахождение. На авиационной карте Билла появляются два красных крестика. Совершить посадку мы, разумеется, не можем, но крестики со специальной карты уже никто не сотрет. Билл с Джоном хотят когда-нибудь снова отправиться в сельву Кинтана-Роо, простирающуюся ныне под нами. Отправиться пешком, с мачете в руках. - А как вы, Мило?
      - Вы еще спрашиваете! Если это будет в моей власти и вы возьмете меня с собой, я, конечно, с радостью пойду.
      «Подозрительные» возвышенности остались позади. И из зеленой плесени сельвы неожиданно пробиваются серовато-белые остатки сакбе! Да, мы не ошиблись. По прямой, проведенной из Кобы к побережью Кинтана-Роо, когда-то в самом деле проходила белая дорога. Эта неисследованная майяская дорога могла бы стать темой нашей будущей экспедиции.
      Теперь уже нет сомнения, куда ведет полуразрушенная сакбе. Прямо перед носом нашего «бичкрафта» только что открылся вид на лазурное Карибское море. Оно омывает прекрасные пляжи восточного побережья Кинтана-Роо. Насколько хватает взгляд, их окаймляют кокосовые пальмы. А между синими волнами моря и зеленым прибоем сельвы мы действительно находим развалины небольшой индейского города.
      Итак, вот куда вела сакбе. Судя по карте, это Шельха. Первый майяский порт, с которым я знакомлюсь. И не только порт. Мы летим очень низко, и я могу рассмотреть крепостные валы, да, настоящие крепостные валы, которыми окружили майяский город, как можно предположить, его майяско-тольтекские строители.
      От Шельхи сакбе поворачивает на юг, поворачиваем самолет и мы. Через несколько минут под нами город, с которым оба мои приятеля и я так хотел познакомиться. Да, это Тулум. Авиационная карта говорит, что в Тулуме есть полевой аэродром. Проходит немного времени, и мы замечаем его на краю сельвы. Так белая дорога и наш путь одновременно заканчиваются в этом самом большом индейском городе на востоке Кинтана-Роо, в городе, который носит название Тулум.
 

 
      Кокосовые пальмы окаймляют побережье Карибского моря от горизонта до горизонта; но внизу под нами желтый пляж непосредственно соприкасается с зеленой стеной сельвы. (Карта говорит, что всего лишь в нескольких метрах от берега начинается опасная топь.) Между морем и сельвой нет никакого перехода, никакого пространства для человека, для земледельца, вспахивающего поле. У берега я вижу одну-единственную хижину. Она принадлежит или одинокому индейскому рыбаку, или стражу этих пальмовых рощ.
      Неподалеку от одинокой хижины над песчаным пляжем возвышается каменный мыс. На этом каменном постаменте лежат развалины города, который я искал. Тулум!
      Для немногочисленных посетителей индейского города, майяологов, которые порой появляются здесь, в сельве за Тулумом, когда-то была выкорчевана не слишком широкая, но достаточно длинная полоса. Билл поворачивает самолет. Мы опускаемся все ниже, готовимся приземлиться. Но на «посадочной площадке» - какое громкое слово для этой бугристой полоски земли! - мирно пасется корова. Пилот налетает прямо на нее, но корова и ухом не ведет. Высовываюсь из окошка кабины, во все горло кричу на спокойное животное - безрезультатно.
      Итак, дуэль между «бичкрафтом» и индейской коровой кончилась нашим полным поражением. Беспомощно кружим над Тулумом и без устали обзываем животное именем, которым пользуется для его обозначения и зоология и которое в данном случае не может даже считаться ругательством.
      Наконец нас спасли какие-то дети - они выбежали на «аэродром» и увели корову. Билл быстро повернул самолет, мы снова идем на посадку, и через минуту я ощущаю знакомую тряску - самолет запрыгал по неровной площадке тулумского «аэродрома». Едва пропеллер «бичкрафта» остановился, к самолету подбежали майяские дети, избавившие нас от недружелюбно настроенной коровенки; старший мальчик немного говорит по-испански. Ему хочется заглянуть в кабину самолета. Джон с удовольствием показывает ему бортовые приборы, включает радио, пытается объяснить назначение компаса.
      Поскольку нам удалось завоевать доверие детей, они сообщают, что живут в той единственной хижине, которую мы заметили с самолета. Я прошу их проводить нас к развалинам «старого города». Дети не отказываются. И через несколько минут вступаем в одни из пяти ворот, проделанных в крепостных стенах Тулума.
      Да, в крепостных стенах. Потому что Тулум, так же как соседняя Шельха, отличается от всех остальных майяских городов, которые я пока посетил, тем, что лежит прямо у моря (в истории майяской архитектуры это довольно редкое явление) и окружен крепостными стенами. Могучие крепостные валы дали этой необычной майяской береговой крепости и ее современное название: на майяском языке «тулум» означает «укрепление». Стены охраняют бывшую морскую крепость с трех сторон. Четвертую сторону прямоугольника образует высокая прибрежная скала, на которой и построен Тулум. Задняя сторона укреплений тянется примерно на 450 метров, обе поперечные стены - по 200 метров каждая. Городские стены местами достигают 6 метров ширины и 3-4 метров высоты. Для своего времени это была превосходная береговая крепость. Настоящий Гибралтар индейского Кинтана-Роо. К одним из пяти городских ворот ведет и сакбе, за которой мы следили на нашем «бичкрафте» от самой Кобы. В укреплениях размещены сторожевые башни.
      Тулум был защищен от врагов, вероятно, как ни один другой индейский город Центральной Америки. Вдобавок его охраняла от чужеземцев недружелюбная тропическая природа. И все же именно этот столь хорошо защищенный город был первым майяским центром, который посетили и в котором, более того, жили совместно с индейцами белые.
      Случилось это так. В 1511 году из недавно основанного первого испанского поселения на Американском материке - панамского Дарьена - бежало несколько десятков поселенцев, недовольных тамошним наместником - известным Васко Нуньес де Бальбоа, позднейшим первооткрывателем Тихого океана. Недовольные, возглавляемые офицером Вальдивией, тайно покинули Дарьен и хотели вернуться на остров Эспаньолу, который был тогда основной испанской базой в Америке.
      Но на Отмели змей судно Вальдивии разбилось. Лишь 20 человек спаслось с тонущего корабля. Они успели вскочить в бот без парусов и без каких-либо припасов. Несколько недель их носило по Карибскому морю, пока благоприятное течение не прибило бот к берегам Кинтана-Роо. Когда 10 умирающих от голода людей, перенесших плавание, вступили на берег в Кинтана-Роо, опасность для них еще не миновала. Их захватил в плен властитель одного из майяских городов (сейчас уже трудно определить, какого именно) и, как записал автор испанской хроники, «принес Вальдивию и еще четырех человек в жертву своим идолам».
      Когда оставшиеся в живых несчастные пленники поняли, что их ждет, то бежали из города и отправились дальше на юг по пустынному побережью неведомой страны. Через несколько дней они дошли до еще одного города, властитель которого по имени Кинич (буквально «Солнечный лик») хотя и не приказал их убить, но сделал своими рабами. Сломленные столькими страданиями, белые рабы быстро умирали, пока наконец из всей команды корабля не осталось двое - Гонсало Гереро и Херонимо де Агиляр.
      Гереро позднее был отпущен Киничем на волю. Чудом спасшийся испанец продолжал свою вынужденную экспедицию по побережью современного Кинтана-Роо в одиночестве и в Тулум никогда больше не возвращался. В резиденции Кинича остался лишь Херонимо де Агиляр. «Великий человек» города со временем очень полюбил испанского моряка. Он даже выбрал ему одну из тулумских девушек в жены. Но Агиляр, верный своему обету

, решительно отказался жить с женой. И тогда Кинич, как нам рассказывает известный американский историк Прескотт, «подверг его строгому испытанию различными другими соблазнами, подобными тем, которыми дьявол якобы искушал святого Антония». Но Агиляр мужественно устоял против всех плотских соблазнов. А поскольку индейцы чрезвычайно ценят сдержанность и самообладание, испанец благодаря своей холодности к женским прелестям снискал абсолютное доверие нового хозяина. «Великий человек» Тулума даже поручил ему надзор за своими многочисленными женами.
      Резиденция Кинича первоначально называлась Сама, что значит - «Рассвет». Ведь она расположена на побережье Карибского моря, из которого каждое утро поднимается солнце.
      В отличие от всех остальных городов Нового царства, в которых я до сих пор побывал (исключая тысячелетний Цибильчальтун, не вмещающийся в рамки какого-либо одного периода), майяская Сама была обитаема индейцами еще в пору прихода европейцев в Америку.
      Первый майяский город, который увидел белый человек и в котором он жил, никогда не был - так мне по крайней мере кажется - объектом нападения белых и никогда не был ими завоеван. Со времен открытия и колонизации Америки до нас дошло лишь одно сообщение о Тулуме. Оно принадлежит перу Хуана Диаса, духовника одной из первых экспедиций к берегам земли майя. Корабельный капеллан вспоминает, как 7 мая 1518 года «перед заходом солнца их корабль проплыл мимо столь обширного города, что в сравнении с ним даже сама Севилья не показалась бы особенно достопримечательной и красивой». Город, по словам Диаса, защищали мощные укрепления. А посреди крепости высилась диковинная башня: как мы сейчас знаем, это был главный дворец, построенный на вершине скалы. На берегу моря тогда толпились индейцы, которые жестами приглашали испанцев посетить город. Но осторожные белые не бросили якоря. Так первая, единственная, испанская экспедиция, приблизившаяся к Тулуму, отплыла, не вступив в город.
      Это было в 1518 году. С той поры индейский центр, «не уступающий по красоте Севилье», полностью исчез из истории Америки. Только в середине XIX века, более чем через 300 лет после пребывания здесь Агиляра, появилось сообщение о существовании на побережье Кинтана-Роо майяского города. Историк Хуан Пио-Перес в письме, датированном 1840 годом, вспоминает о некоем Хуане Гальвесе, который на пути от залива Вознесения к мысу Каточе прошел побережье Кинтана-Роо и посетил древний майяский город, который местные индейцы называют Тулумом. Какова была судьба Тулума между 1518 годом, когда мимо города проплыл испанский корабль, и 1840 годом, когда и пришел Хуан Гальвес, мы, вероятно, никогда не узнаем.
      Не сумеем мы, видимо, и достаточно точно определить, когда город был основан. На одной из сохранившихся стел (ее привез из Тулума и передал в Британец музей Томас Ганн, колониальный врач из соседнего Британского Гондураса и одновременно отличный знаток майяских древностей) мы отчетливо читаем дату 9.6.10.0.0., что соответствует нашему 564 году, но, поскольку в Кинтана-Роо не найдено никаких иных доказательств, что в ту пору здесь жили майя, нам приходится предположить, что тулумская стела с этой древней датой происходит из другого майяского города, вероятно существовавшего на близлежащей территории нынешней центральноамериканской республики Гондурас, и была перенесена сюда по какому-то торжественному случаю. Такие перенесения стел в майяских городах действительно иногда имели место.
      Раз эта стела не может быть основой датировки, попробую поискать соответствующие указания в самом характере построек, в стиле каменных рельефов и фресок. При посещении Тулума более всего привлекли мое внимание его могучие городские стены, каких, насколько мне известно, не было ни в одном майяском городе той ранней эпохи, на которую указывала датировка стелы. Укрепления предполагают войну. Не столько завоевания, сколько оборону. А все, что связано с войной, в майяской истории появляется только с приходом «Пернатого змея», с приходом тольтекских воинов

. Нет, не может быть никаких сомнений. Крепостные валы майяской Самы построили тольтеки. Бесспорно, и Кинич происходил из местной майяско-тольтекской династии.
      Поэтому я пытаюсь найти какой-нибудь след тольтекского влияния непосредственно в строениях Тулума. Так же как в Чичен-Ице, я нахожу здесь колонны в форме пернатых змеев. На прославленных тулумских фресках, которыми я любовался в нескольких зданиях города Кинича, тоже сказывается влияние тольтекского образца.
      Самые роскошные здания майяско-тольтекского Тулума были построены по обе стороны главного проспекта, пересекавшего весь город от ворот в южной крепостной стене до северных ворот. По сей день из этих построек на главном проспекте сохранились каменный храм и четыре дворца, в которых, очевидно, жила местная знать. Особенно великолепен был дворец «великого человека» города, построенный на самом высоком месте обрывистого берега. Так же, как и множество других тулумских зданий, дворец многократно перестраивался. Первоначальные стены сохранились лишь на северной и южной сторонах здания. Центральная, главная его часть была позднее реконструирована. Вначале центральную часть дворца составляли две галереи - внутренняя и внешняя. Обе были соединены тремя проходами. Посредине внешняя галерея разделялась рядом колонн, которые украшали и вход в нее. Крыша дворца была плоской. Во второй период все здание было надстроено. Над средней частью возвели еще один этаж, служивший главным святилищем. Вход в это святилище охраняют две колонны, изображающие пернатых змеев; их каменные тела первоначально покрывала краска. На внешних стенах святилища имеется три ниши. В средней была помещена статуя «Опускающегося бога», который, так же как ацтекский Цонтемок, очевидно, отождествлялся с заходящим солнцем.
      Этому богу посвящен еще один храм Тулума - трехэтажный «Храм «Опускающегося бога». Весь фронтон храма украшали фрески: в нижней части стен были изображены двуглавые змеи, в верхней - майяские боги дождя, кукурузы и соли. И внутри храм был богато украшен. Широкая полоса, покрывающая всю восточную стену святилища, изображает ночное небо, на котором я различаю Венеру и прочие звезды, а между ними опять-таки нахожу двуглавых змеев.
      Настенная живопись украшает также самое достопримечательное здание Тулума - прославленный, хотя и небольшой по размерам «Дворец фресок», к которому, как и к главному тулумскому дворцу, позднее был пристроен дополнительный этаж. «Храм фресок», стоящий на восточной стороне главного проспекта города, собственно, был основной целью моего полета в Тулум. Ведь майя были лучшими мастерами изобразительных искусств, и прежде всего лучшими живописцами древней индейской Америки. И то немногое из их наследия, что дошло до нашего времени, подтверждает это. По музейным коллекциям я знаком с майяской полихромной керамикой, часто украшенной обширными и весьма драматичными живописными сценами. В Дрездене, Париже и Мадриде я имел возможность познакомиться с тремя кодексами - единственными майяскими книгами, которые сохранились до наших дней. И теперь, когда я смотрю на произведения майяских художников в тулумском дворце, в «Храме «Опускающегося бога» и в «Храме фресок», у меня почти полное впечатление, что эти тулумские фрески представляют собой лишь копии индейских кодексов. Настолько очевидна здесь взаимосвязь.
      Майяские настенные рисунки - вершина индейского изобразительного искусства. Одни из них были обнаружены в Штампаке, другие Эдвард Томпсон нашел в городе Шкичмоок, третьи были найдены в Чакмультуне и так далее. Но обширные фрески, имеющие основополагающее значение для изучения культуры майя, были открыты в трех местах: это настенная живопись в Тулуме, в Чичен-Ице и городе Бонампак среди Лакандонских джунглей.
      В каждой из этих трех индейских «галерей» есть нечто, отличающее ее от других. Поэтому, когда я отправился знакомиться с сокровищами майяских городов, в мои намерения входил обязательный осмотр этих индейских центров.
      Поездка в Бонампак так и не состоялась. Этот город, повторяю, лежит и самом сердце Лакандонского девственного леса. На огромных просторах джунглей живет ровным счетом 166 лакандонских индейцев, принадлежащих к наиболее примитивному из всех говорящих по-майяски племен. Обычно люди отправляются в негостеприимные джунгли лишь за каким-либо из их сокровищ. Какие же клады может предложить девственный центральноамериканский лес подобным смельчакам? Их три: дровосекам - редкое красное дерево, сборщикам чикле - смолу сапотового дерева, необходимую для производства жевательной резинки, и, наконец, майяологам - еще не обнаруженные, скрытые в джунглях индейские города.
      В сущности, Бонампак нашли сборщики чикле. Весной 1946 года один из опытных предводителей чиклерос, американец Карл Фрей, добрался со своим помощником Джоном Баурном (оба находились на службе у известной «Юнайтед фрут компани») до реки Лаканхи. Их проводником был индейский сборщик Акасио Чан. Индеец показал Фрею остатки каменного города, которые он в свое время нашел в долине Лаканхи. Для Чана, разумеется, килограмм чикле имел большую цену, чем город его предков. Но Фрей тщательно осмотрел объекты и индейском городе посреди джунглей; его приятель Баурн затем столь же тщательно зарисовал все здания города, кроме одного. Так случилось, что крупнейшую индейскую галерею Америки открыл уже позднее коллега Фрея Джайлс Хили, тоже служащий «Юнайтед фрут», который, основываясь на сообщениях Фрея, спустя несколько недель посетил этот дотоле неизвестный майский город. Хили, уже до этого нашедший в лакандонских дебрях развалины нескольких других индейских городов, например Ошлахунтуна на реке Святого Петра, заглянул во все здания Бонампака и даже вошел в последнее из них, казалось бы наименее достопримечательное, которое Фрей забыл посетить, а Баурн не зарисовал.
      Хилл вошел, зажег электрический фонарь и увидел чудо. Двенадцать стен трех небольших помещений здания были покрыты расположенными в две полосы друг над другом прекрасными фресками, на которых была изображена вся жизнь этого города. А я видел превосходные копии бонампакских фресок выполненные мексиканским художником Аугустином Вильягра Калети, на выставке мекскиканского искусства в Варшаве. Но прошло еще долгих пять лет, прежде чем я оказался в непосредственной близости от оригиналов - на самом краю Лакандонских джунглей. Когда я готовился к своему центральноамериканскому путешествию, мне казалось, что посетить Бонампак будет совсем просто: на пароходе я доплыву из селения Теносике, где железная дорога пересекает Усумасинту, до того места, которое называется Пико-де-Оро, а оттуда доберусь на каноэ против течения реки Лаканхи до самого Бонампака.
      Но у меня, конечно, нет ни парохода, ни другого вида транспорта. Когда в Мехико я окончательно уточнял свой путевой план, Давалос Уртадо, человек, который вычистил «Колодец смерти», обратил мое внимание на то, что из городка Теносике раз в месяц вылетает в Лакандонские леса самолет, чтобы доставить припасы двум людям, которым доверено охранять бонампакские памятники не только от назойливых джунглей, но и от банд авантюристов, специализировавшихся на ограблении и тайном вывозе майяских памятников.
      Хотя в транспортном самолете никогда не бывает лишнего места, мои друзья в Мехико устроили так, что мне была предоставлена возможность посетить область девственного леса и провести на развалинах индейского города и среди современных лакандонских индейцев месяц до прибытия следующего самолета.
      Дата отправления была точно определена еще в Мехико. Я приурочил к этой дате свое посещение Паленке, откуда мог по телефону связаться с аэродромом в Теносике. Звоню в первый же вечер: «Очень сожалеем, но над лесом дождь. Посадочная площадка в Бонампаке совершенно размокла». Звоню во второй вечер: «По-прежнему идет дождь, может быть, маньяна (что значит завтра)». На третий вечер опять маньяна. Через четыре дня я капитулировал. Так один из трех городов майя, славящихся своей росписью, ускользнул от меня.
      С бонампакскими фресками я знаком пока лишь по превосходным копиям Аугустина Вильягры. Читаю эти фрески так же, как майяские иероглифические надписи, слева направо. Каждое из трех помещений святилища рассказывает самостоятельную историю. В первом изображены приготовления к танцу в честь бога земли. Второе представляет нападение воинов на маленькую деревню, пленение ее жителей и суд над пленниками. В третьем - большой танцевальный праздник. Настенные росписи майяского Бонампака выполнены той же техникой, какой работали европейские художники. На мокрый грунт майяский мастер наносил светлой, а кое-где черной краской контуры рисунка, очевидно по заранее подготовленному эскизу. Потом они заполнялись еще десятью красками.
      Фрески, украшающие «Храм воинов» и «Храм ягуаров» в Чичен-Ице, были созданы значительно позже. Их творцы рассказывают восхищенному посетителю и о торжествах, и о повседневной жизни майя на северном Юкатане.
      Первая большая настенная картина, которую я увидел в Чичен-Ице в «Храме воинов», изображает морскую битву. Другая битва - яростное нападение тольтекских воинов на майяскую деревню - представлена на обширной настенной росписи в «Храме ягуаров». Тольтекских завоевателей контратакуют, защищаясь большими щитами, воины деревни. В стенах хижины укрылись майяские женщины, одна из них горько плачет… А за спинами побеждающих мексиканцев поднимается могучий змей, вероятно покровитель воинов - божественный Кецалькоатль.
      Но больше всего в чичен-ицком «Храме воинов» мне понравилась фреска с необычайно мирной тематикой. Эта фреска изображает жизнь простой юкатанской прибрежной деревни, ее покрытые соломой хижины, ее обитателей - женщину, стирающую платье на морском берегу, еще нескольких беседующих женщин, мужчину, который несет на спине тяжелый груз, а главным образом, рыбаков, ибо жители этой прибрежной деревни, несомненно, добывали себе пропитание рыболовством. Рыбаки плавают по морю в прочных каноэ, сделанных из одного куска дерева, - по трое в каждом, вокруг них в воде видны рыбы, черепахи и крабы. А из деревенского храма опять-таки выступает «Пернатый змей», дабы защитить обитателей деревни от всякого зла. Каким спокойствием, каким благоденствием дышит эта картина!
      Фрески времен Древнего царства, сохранившиеся в Бонампаке, представляют первый этап развития майяской живописи. Настенные росписи периода Нового царства, с которыми я познакомился в Чичен-Ице, характеризуют второй этап. Для знакомства с третьим этапом я приехал сюда, в Тулум. В заключительной фазе истории майяского изобразительного искусства настенная роспись напоминает майяские книги - прославленные кодексы. Тулумские фрески интересны и оригинальны. Но излагать их содержание мне столь же трудно, как некогда в школе было трудно анализировать сюрреалистические стихотворения. В отличие от своих бонампакских и чичен-ицких предшественников тулумские художники не рассказывают ни о каких конкретных событиях. Тут нет и следа реализма настенных росписей, которыми я восхищался в «Храме воинов». Росписи, украшающие тулумский «Храм фресок» или расположенный неподалеку от него «Храм «Опускающегося бога», носят чисто символический характер и не имеют ничего общего с человеческим земным миром. Хотя я вижу здесь цветы, плоды и початки кукурузы, творцы этой настенной живописи нарисовали их не для того, чтобы изобразить мир, окружающий человека, а для того, чтобы прославить магическую плодородную силу божественной земли.
      Тулумские мастера выполнили живописные украшения «Храма фресок» изумительной сине-зеленой краской по черному грунту. Наиболее богатые росписи украшают западную стену святилища. В расположенных друг над другом полосах фресок перед нами проходит необычайно сложный тулумский пантеон. Поэтому уже первый исследователь, описавший грандиозный тулумский парад богов, американский майяолог Холмс смог обозначить отдельных богов всего лишь буквами: бог «А», бог «В», бог «С» и так далее. Однако некоторые изображенные здесь фигуры можно «демаскировать», например мексиканскую Шочикецаль. Задача раскрытия подлинных имен других богов, изображенных на стенах «Храма фресок» (роспись сейчас уже плохо сохранилась, но в нашем распоряжении, к счастью, имеются первоначальные копии Холмса), еще ждет археологических детективов. Наконец, в «Храме фресок» я увидел и штуковую скульптуру «Опускающегося бога» - очевидно, бога заходящего солнца, занимающего в тулумском пантеоне центральное место.
      Я прощаюсь с тулумскими фресками и храмом, который их охраняет. На конец своего пребывания в Тулуме я оставил посещение Крипты. Эта совершенно необычная для майяских городов постройка служила в качестве мавзолея. Внутри здания исследователи обнаружили гробницу в форме креста, в четырех концах которого были положены кости животных. В одном конце - кости акулы, в другом - останки ящерицы, в третьем - цапли, в четвертом - игуаны. А посредине, там, где перекладины креста сходятся, были помещены кости человека. Мне кажется, я знаю, кому они принадлежали: «великому человеку» Тулума. И, возможно, как раз тому, о котором я уже несколько раз говорил, могущественному Киничу, властителю с символическим именем - «Солнечный лик».
      Он погребен посредине креста, который у майя был символом жизни, жизнедарующей кукурузы, а у испанцев - символом смерти. Но могилой Кинича и даже городом Кинича завоеватели страны майя, тоже пришедшие сюда под эгидой креста так никогда и не завладели. «Великий человек» этого города, «распятый» между костями священных животных, и поныне как бы охраняет в центре диковинной крестообразной усыпальницы свободу своих индейцев, свой город.
 

 
      В отличие от остальных майяских городов, которые я посетил (единственное исключение представляет совершенно нетипичный Цибильчальтун), Тулум продолжал жить и после смерти Кинича. Правда, впоследствии индейцы покинули тулумские дворцы, но город и его прочные крепостные стены сыграли свою роль и позже. К «кресту жизни» Кинича и христианскому «кресту смерти» они присоединили еще свой собственный символ - три майяских креста, тень которых до сих пор осеняет древний Тулум.
      Я снова вспоминаю наше маленькое приключение на тулумском «аэродроме». Враждебно настроенную коровенку увели с посадочной площадки дети единственного местного жителя - индейца майя, носящего (в отличие от большинства остальных индейцев в Кинтана-Роо) уже испанское имя. Он называет себя Хуаном. Рыбак, а при случае гид по развалинам индейского города живет здесь с женой и пятью любознательными ребятишками. Его родственники и еще несколько сотен индейцев майя живут в деревне, лежащей отсюда на запад в нескольких часах езди. Деревня тоже называется Тулум.
      Потомок коренных обитателей древнего Тулума выглядит, как все остальные индейцы в Кинтана-Роо. Он носит эш - хлопчатобумажные белые штаны и белую рубаху, на ногах - шанапкеуэль, сандалии из оленьей кожи. Жена его носит уипиль - рубаху с короткими рукавами и пик - простую белую юбку. В торжественных случаях жена Хуана надевает огромные кольцеобразные серьги из чистого золота. Но таких торжественных случаев у здешних майя бывает не слишком много. Важнейший из них - свадьба. Местные индейцы женятся очень рано. Хуан женился в 17 лет, его жене было 15 лет.
      Хуан - рыбак, ловит он и морских черепах. Здешние индейцы обычно пользуются для рыбной ловли простыми сетями, а раньше, говорят, охотились на рыбу и с гарпунами. Но даже в семье рыбака Хуана основную часть пропитания по прежнему составляет кукуруза, главным образом в виде известных тортилий - кукурузных лепешек. Утром местные индейцы пьют посоле - напиток, приготовляемый из кукурузной муки и теплой воды, иногда подслащенный каплей меда. Кукурузное поле, как правило, создается на куске земли, отнятом у сельвы. В ноябре или декабре с участка будущего поля индейцы вырубают мачете мелкие кустарники. Большие деревья они оставляют до конца сухого сезона (май), потом поджигают высохшие, как трут, стволы, ждут, пока будущее поле окропит первый дождь, и только тогда сажают кукурузу.
      Ткани и керамику, которые раньше каждая индейская семья изготовляла сама, теперь индейцы приобретают у мексиканских торговцев. Ручным способом они изготовляют только ак - корзины из лиан, в которых переносят с кукурузного поля собранное зерно.
      Хуан, страж древнего Тулума, немногочисленные жители современного Тулума, а также индейцы из нескольких других деревень внутри полуострова называют себя «майя Чан-Санта-Крус». Но белые, которые сюда изредка заглядывают, называют их по-испански «индиос сублевадос», или «мятежные индейцы». Современные тулумские индейцы, разумеется, не участвуют ни в каких мятежах, ни в каких восстаниях. Но их отцы, деды и прадеды подняли самое большое индейское восстание во всей истории современной Америки (его называли войной рас), восстание, начавшееся именно здесь, в Кинтана-Роо.
      Произошло это так. Кинтана-Роо до конца XVIII века жил совершенно независимо от новоявленных хозяев Нового Света. Время от времени белые пытались закрепиться хотя бы на побережье. Хроники упоминают о карательной экспедиции против местного майяского вождя Эк-Боша, «провинившегося» тем, что он захватил испанскую каравеллу, которая пыталась подобраться к индейским городам на востоке Кинтана-Роо. Еще одну экспедицию в эту область в 1602 году возглавил Амбросио де Аргельес. Но вблизи берега он по случайному стечению обстоятельств столкнулся с английскими пиратами, считавшими прибрежные воды Кинтана-Роо своим владением. Пираты напали на карательную экспедицию, а испанцы предпочли капитулировать, без боя отдав пиратам корабль, оружие и весь груз. За это флибустьеры сохранили испанцам жизнь.
      Мексиканские креолы вновь начали проникать в эту малярийную индейскую страну лишь в первой половине XIX века. Сначала кое-кто приходил сюда и одиночку, затем вдвоем-втроем, а вскоре в Кинтана-Роо отважно отправляются уже целые экспедиции сборщиков ценной чикле. Но это продолжалось недолго. Потому что вдруг здесь произошло чудо. Чудо, аналогов которому нет в самых фантастических индейских легендах.
      В одной из местных деревень, носившей название Чан, человеческим голосом заговорил крест, христианский крест, вырезанный из ствола огромного дерева. И этот христианский крест, Санта-Крус, который благодаря сходству с майяской символикой даже вместе со своим испанским названием вошел в круг языческих представлений индейцев, повелел: «Поднимитесь на великую священную войну против белых! Прогоните их от границ, от берегов Кинтана-Роо. Соединитесь со своими братьями на Юкатане и перенесите священную войну и туда. Верный крест вас будет сопровождать…»
      Не знаю, с помощью какого волшебства заговорил крест в деревне Чан. Но несомненно одно: в 1847 году майя из Кинтана-Роо действительно напали на белых, затем восстание распространилось по всему Юкатану, и в течение нескольких лет этой обширной территории был возвращен чисто индейский характер. А крест, о котором мне рассказывал в Тулуме старый Хуан, стал основой их чрезвычайно своеобразной революционной религии.
      Впоследствии «говорящий крест» из Чана еще несколько раз вмешивался в судьбу майя. Пророчествовал, предсказывал, советовал, отдавал военные приказы, и наконец распорядился, чтобы ему - кресту - было построено в Чане большое святилище. Так новая индейская религия обрела свой первый храм. Позднее в нем стояло уже три «говорящих креста».
      Богослужения в святилище отправлял первый великий жрец новой религии, одновременно передававший индейцам приказы и советы «святой троицы говорящих крестов». Эти приказы были отнюдь не глупыми. Кресты, например, призывали сублевадос обратиться за оружием к англичанам, владевшим соседним Британским Гондурасом, и те действительно не отказались поставить оружие индейской республике. И вместе с тем на международных форумах тонко давали понять, что эта независимая индейская территория входит в сферу их влиянии! Тень трех крестов пала затем не только на крупные креольские поместья Юкатане, но нависла и над всей центральноамериканской политикой. Гватемала, Британский Гондурас и в особенности Мексика начали осознавать силу индейского государства, восставшего под знаменем трех крестов.
      Могущественная Мексика с жестокой последовательностью посылала против мятежных индейцев свои войска. Борьба еще более усилилась, когда в Мексике захватил власть диктатор Порфирио Диас. Юкатан постепенно начал возвращаться в руки креолов, но территории нынешнего Кинтана-Роо это не коснулось. В 1899 году Диас решил отправить против индейской республики большую карательную экспедицию, во главе которой он поставил опытного генерала Браво. (Кстати, «браво» означает «мужественный».)
      Однако «мужественный» генерал потратил три года, чтобы захватить город трех крестов Чан-Санта-Крус. Победа? В учебниках военной истории, пожалуй, это и было бы расценено как победа. Но на самом деле майя вовремя отступили из Чан-Санта-Круса в сельву и ждали, что предпримет генерал.
      Он сделал две вещи: без излишней скромности дал завоеванному городу свое имя. С этого момента Чан-Санта-Крус должен был называться Санта-Крус де Браво. Но для индейцев это было еще не самое худшее. Опаснее было другое намерение генерала: он задумал соединить железной дорогой Чан-Санта-Крус, находящийся в глубине территории Кинтана-Роо, с заливом Вознесения. Несмотря на сопротивление свободных индейцев, дорога вскоре была построена. Но едва рабочие успели положить в сельве последние шпалы, в самой Мексике разгорелась великая народная революция. Генерал Браво был отозван, заменен другим генералом, тот - третьим. Нападения индейцев не прекращались, и в 1915 году майя наконец вновь заняли ранее утраченную столицу.
      Шла первая половина XX столетия. Сиу, апачи, кечуа, аймара уже давно подчинились новым порядкам. А здесь, вокруг Тулума и на территории Кинтана-Роо, майя опять стали полновластными хозяевами своей страны. Первым делом они разрушили ненавистную железную дорогу, затем разнесли в щепы порт в заливе Вознесения, игравший важную роль в планах захвата индейского государства, и продолжали жить, как им хотелось.
      После смерти вождя Чи, который был предводителем индейцев Чан-Санта-Крус в начальный период их борьбы, ими руководил Нох Калан (вождь) Майо. Но не по собственному усмотрению. И он тоже якобы лишь выполнял распоряжения трех говорящих крестов. Мексиканцам, испаноязычным креолам кресты не доверяли. Каждого, кто вступал на землю Кинтана-Роо, они повелевали убивать. В числе тех, кто погиб под тулумской скалой, были и шестеро белых с острова Косумель, чье судно в 1917 году потерпело крушение у здешних берегов. Команда затонувшей шхуны была взята в плен. Среди пленников оказался и мальчик, который вез с собой несколько учебников. Это спасло ему жизнь. Майя хотели, чтобы юный пленник научил их читать и писать.
      К англичанам кресты были более милостивы. Время от времени на юг Кинтана-Роо из Британского Гондураса приходили англичане, добывавшие в сельве различные виды ценной древесины. А иногда отваживался проникнуть к окрестности Тулума и какой-нибудь британский сборщик чикле.
      Когда началась война святых крестов, Тулум со своими мощными городскими стенами стал важным опорным пунктом мятежных майя. Войска Диаса трижды брали приступом тулумские укрепления, и трижды индейцы изгоняли их из города. С таким же упорством индейцы отгоняли от Тулума майяологов, которые столь же упрямо и столь же безуспешно делали попытки проникнуть туда. Единственными исследователями, на краткое время попавшими сюда еще до восстания, были Стефенс, Казервуд и Кэбот.
      В 1895 году к тулумскому пляжу на маленькой яхте подплыл профессор Холмс. Но индейцы заставили его повернуть назад в море. Через 17 лет после безуспешной попытки Холмса в опасные воды Тулума наконец отважилась проникнуть еще одна парусная яхта с путешественниками Хау и Пармилем. Им в самом деле удалось пристать к тулумскому пляжу, но спустя два дня индейцы их прогнали. И только через 80 лет после Стефенса белые впервые получили возможность провести в Тулуме более длительный срок. Это была экспедиция вашингтонского Института Карнеги, которой руководил Сэмюэль Кирклэнд Лотроп. Дело в том, что американских исследователей индейцы принимали за англичан, с которыми жили в мире. Когда члены экспедиции Лотропа высадились под тулумской скалой на берег, путь им преградила многочисленная толпа вооруженных индейцев:
      - Предъявите нам письменное разрешение королевы Виктории или погибнете!
      Как тут быть? Лотроп выпутался из беды остроумным способом. Он ответил, что королева Виктория умерла, но охранную грамоту для поездки в Тулум выдал ее преемник, новый английский король. Только устно. После этого Лотроп открыл один из множества тюков, вынул из него граммофон с огромной трубой и проиграл перед пораженными слушателями новый английский шлягер. Вокальное выступление Его Величества короля так потрясло индейцев, что они позволили Лотропу и его спутникам остаться на некоторое время в городе. Но за право войти в Тулум Лотропу пришлось заплатить граммофоном и «королевской» пластинкой.
      Затем американцы отплыли, граммофон делся бог весть куда, а последняя индейская крепость Тулум и все в Кинтана-Роо продолжали жить свободно.
      Только в 1935 году мексиканское правительство дипломатическим путем прекратило состояние войны с мятежными майя. Оно послало самолет за верховным вождем свободных индейцев Майо и его помощником Кочуа (он был прямым наследником майяской династии Кочуа, а именно потомком Накахуна-Кочуа, который в момент прихода испанцев властвовал над территорией, лежащей к югу от Тулума), пригласило их в Мехико, назначило вождю сублевадос генеральское жалованье, выдало ему генеральскую форму, наградило золотыми орденами и предложило индейцам почетный мир. Мир, который завершил 90-летнюю войну рас. Мир, обеспечивавший индейцам полную автономию, собственное правительство, которое по-прежнему должен был возглавлять генерал Майо, а после его смерти - верховный вождь, которого выберут сами индейцы Чан-Санта-Круса.
      Вождь Майо умер в 1952 году, и бывшие сублевадос избрали его преемником человека по имени Вега. Того самого белого, который мальчиком попал в плен с командой корабля, разбившегося о тулумские утесы. Белый вождь индейской страны перенес свою резиденцию из Чан-Санта-Круса в городок Чампон, крупнейшее поселение, которое лежит примерно на полпути между Тулумом и прежней столицей мятежников.
      Официальной религией свободных индейцев и ныне остается революционный культ трех «говорящих крестов». Кресты тоже были перенесены в Чампон. Но раз в год, если я правильно понял ломаный испанский язык Хуана, кресты переносят в деревню Тулум, где их выставляют в течение целой недели на обозрение. И Хуан со своими детьми проводит святую неделю в «новом» Тулуме. Кстати, он, как все сублевадос, твердо верит, что мирный договор, который в 1935 году вождь Майо подписал в Мехико, принес свободным индейцам победу над Мексикой и над всем миром белых.
      Древний Тулум, во время войны рас охранявший индейцев от неприятеля, выполнил свою миссию. Теперь свободные майя со спокойным сердцем могут предоставить его исследователям. Так что мы в полной безопасности миновали ворота города. За вход нам не понадобилось платить его стражам даже граммофоном, как не столь давно пришлось сделать Лотропу.
      Столь же легко и беспрепятственно мы с Джоном и Биллом покинули Тулум. День подходит к концу. Мы спускаемся под тулумской скалой к морю. Развешиваем гамаки, чтобы заночевать на пустынном пляже, где нас не будут преследовать назойливые насекомые сельвы. Разбуженные на другой день свежим морским бризом, свертываем свою переносную спальню. Ванную нам заменило море с великолепным легким прибоем, столовую - песок пляжа, утренний чай - несколько кокосов, проданных нам вчера Хуаном. А затем мы возвращаемся на аэродром посреди сельвы и вновь запускаем пропеллер «бичкрафта».
      Самолет взлетает почти одновременно с восходом солнца. Первый золотой луч упал на стену дворца. Светает. Снова светает. Ведь как первоначально индейцы называли Тулум? Сама - Рассвет.
 

 
      Тулум - город Рассвета, город, которым правил властитель по имени Солнечный лик, вне всякого сомнения, был весьма тесно связан с культом золотого солнца и с востоком, той стороной горизонта, откуда солнце приходит. Культ солнца? С ним я уже встречался в истории майя, при изучении их городов. А в Мериде, где началась наша авиационная экспедиция, я познакомился с человеком, который может считаться основоположником учения о майя как о великих почитателях солнца. Этот местный юкатанский автор Хосе Диас Болио утверждает, что майя покинули города Древнего царства и пришли на Юкатан лишь для того, чтобы оказаться поближе к стране, где рождается животворный диск солнца. Древние индейцы, как он считает, верили, что если они будут идти все время на восток, то обязательно найдут это место. А Юкатан, и в особенности Кинтана-Роо, - самая восточная из майяских земель. Потому-то якобы полуостров и был заселен, и здешние изумительные индейские города со всеми их пирамидами и дворцами основаны лишь как величественное приветствие божественному солнцу. Весь Юкатан стал необозримым алтарем под открытым небом - алтарем для молебствий в честь золотого бога.
      Так представляет себе дело Диас Болио. Я же знаю одно: сколько майяологов - столько теорий, так или иначе объясняющих, почему были покинуты города классического периода и основная масса майяских племен переместилась на Юкатан. Однако мне известно и то, что Юкатан действительно в своем роде единственное место во всей Центральной Америке, где в течение целого года, день за днем без всякого исключения, можно наблюдать восход, рождение солнечного диска. Это многократно подтверждали многие мои юкатанские друзья.
      Но и сюда, на Юкатан, и даже в город Рассвета, город солнечного диска - Тулум, солнце приходит утром, чтобы вечером снова скрыться за горизонтом. И следовательно, если я хочу идти по его золотым стопам и найти место, где рождается сверкающий луч, мне нужно шагать по волнам все дальше и дальше на восток.
      К востоку от Тулума простирается уже только море. Лазурное, прекрасное и почти бесконечное. Из его волн выступает несколько микроскопических островков и один настоящий большой остров, самая восточная точка майяского горизонта, самый восточный майяский меридиан и, по представлениям майя, место, самое близкое к солнцу.
      Это место, или, точнее, остров, называется Косумель. И возможно, именно благодаря своему положению самой крайней точки оно почиталось центрально американскими индейцами как ни одно другое место майяского мира. Лишь Чичен-Ица своей священной славой могла соперничать с Косумелем.
      Но Чичен-Ицу изучает третье или даже четвертое поколение майяологов. А Косумель, где так же, как в Тулуме и во всем Кинтана-Роо, индейцы на долгое время вновь взяли власть в свои руки, известен исследователям майяской культуры весьма поверхностно. Это обстоятельство тоже влекло меня в страну, где рождается солнце.
      На Косумеле я побывал дважды. Первый раз в обществе Джона и Билла. Три года спустя я вернулся на солнечный остров и пробыл здесь значительно дольше. Среди местных индейцев я провел чудесное рождество и встретил с ними Новый год. Моим местопребыванием стала окраина единственного крупного косумельского поселения Сан-Мигель на западном берегу острова, неподалеку от единственной естественной его гавани - Калеты.
      Посещение Косумеля было интересно для меня и как этнографа. Оно позволило познакомиться с образом жизни тех современных индейцев, которые целиком связаны с морем. Здешние майя ловят дорад (огромных тунцов), барракуд и рыб, чешских названий которых я даже не знаю (макаби, уачинанго, ишкэхиль), а также четыре вида морских черепах (карей, кауамо, которра и чалупа). У южных берегов острова сан-мигельские рыбаки рискуют охотиться на акул.
      Итак, современные обитатели Косумеля - индейцы-майя, непосредственные потомки доколумбовых обитателей солнечного острова. В деревне Сан-Мария я даже встретился с членами разветвленного индейского рода, которые в качестве фамилии используют традиционное священное имя Балам - Ягуар.
      Но и на Косумель я отправился в первую очередь не за современными индейцами, а за их доколумбовыми предками и в особенности за творениями древних майяских строителей. На простейшей карте, которую мне удалось приобрести в Сан-Мигеле, обозначено около 30 мест острова, где сохранились остатки индейских святилищ. И везде лишь остатки святилищ. А отнюдь не подлинных городов.
      Уже во время первого полета над Косумелем, когда наш «бичкрафт» шел низко, над самыми верхушками деревьев, я пытался разглядеть в густых зарослях, покрывающих этот приплюснутый, плоский остров (средняя его высота всего 3 метра над уровнем моря!), какие-нибудь значительные скопления индейских пирамид, индейских святилищ, но всякий раз тщетно. После того как мы приземлились, я несколько раз продирался к ряду небольших косумельских храмов через здешние низкие, но очень густые заросли. Сохранившиеся святилища индейского острова в большинстве своем отличаются чрезвычайной простотой. Они состоят из одного четырехугольного помещения с единственным входом в передней части постройки. И тем не менее эти крошечные храмы, эти маленькие и лишенные всякого эффекта святилища, к тому же находящиеся сейчас в весьма плачевном состоянии, посещали тысячи паломников со всех концов страны майя.
      Дело в том, что на Косумеле (майя называли его Ах-Кусамиль-Петеп буквально «Остров ласточек») индейцы майя обращались с молитвами не только к золотому солнцу, но еще и к какой-то весьма важной для них «святой божьем троице». В нее входила Теель Кусам - «Богиня с ногами ласточки», о которой и никогда не слышал ни до, ни после этого. Еще одним косумельским богом был Ахульнеб - «Бог с луком», о котором мне также мало что известно. Но большинство индейцев майя отправлялись на Косумель для того, чтобы поклониться покровительнице острова - богине Ишчель, жене великого бога Ицамны, защитнице женщин, беременности, родов, материнства и женских работ. Большинство паломниц, главным образом будущих матерей, приезжало на остров в день 8 Сип, который был посвящен этой богине в майяском календаре. (Предшествующий день посвящался ее могущественному супругу Ицамне).
      Покровительнице острова, помимо десятков скульптур и большинства местных храмов, принадлежал и единственный в майяском мире оракул. При посредничестве жрецов Ишчель предсказывала паломницам будущее.
      В каком из здешних полуразрушенных маленьких храмов (современные жители Косумеля называют их лишь по-испански: «Сан-Северо», «Эль Реаль», «Атуа Гранде» и даже «Мирамар»!) находился оракул - я не знаю; но из всех этих памятников меня более всего заинтересовал один, причем решительно не имевший ничего общего с родами, беременностями и всеми теми женскими делами, которыми повелевала Ишчель. До этой индейской постройки я тоже не мог добраться пешком. Низким косумельским «бушем» владеют броненосцы, местные лисицы - оч, коати и маленькие попугаи. Человеку же чрезвычайно трудно проникнуть в глубь острова. Впервые после путешествия по Коацакоалькосу я вновь вынужден воспользоваться лодкой. Но теперь уже предстоит поездка не по заболоченной реке, а по морю, волшебно голубому, но беспокойному и весьма вероломному. Особенно по отношению к тем, кто пришел в страну майя издалека.
      В прошлом году четверо экскурсантов, которых сильное течение в проливе между Островом ласточек и Кинтана-Роо отнесло от берегов Косумеля, долгих 4 дня блуждали по морю. А несколько лет тому назад три американских туриста таким же образом потерялись в проливе на целых 14 дней! Когда местные рыбаки наконец нашли их, один из неудачников был мертв.
      Я надеюсь, что моей лодке не грозит судьба неосторожных экскурсантов. Меня держит на воде простое рыбачье суденышко с командой из двух человек. Отец и сын, оба майя, знают море куда лучше, чем собственную историю. Но, руководясь сведениями, почерпнутыми из единственного археологического труда, который посвящен, пусть всего лишь частично, Острову ласточек, я совершенно точно определил им цель нашего плавания: маяк у мыса Селараин, на южной оконечности острова.
      Там, за маяком, на восточном берегу должны находиться остатки майяского центра, майяское святилище с неясным названием «Пять ворот».
      Мы обогнули самую южную оконечность Острова ласточек и оказались в сияющих лучах утреннего солнца, в золотом облаке, парящем над водами. В тот миг я понял: прав Диас Болио или не прав, но именно здесь почитатели солнца - древние майя должны были найти священное место. Ибо здесь полностью осознаешь и глубоко ощущаешь два элемента, две основные стихии: лазурное море и золотое солнце.
      Да. Я нахожусь там, куда стремился попасть! Безусловно, здесь и больше нигде, согласно представлениям индейцев, рождается солнце. Здесь, в этом единственном во всей Центральной Америке месте, золотой диск выступает из волн так низко от вас, что, кажется, протяни руку - и дотронешься до него, здесь сверкают, сияют, материализуются его слепящие стрелы. Да, здесь и больше ни в каком другом месте может, должно рождаться солнце!
      Говорю своим проводникам - пожалуйста, пристаньте здесь. Но они и сами направляются к берегу. Небольшой маяк на мысе Селараин тоже указывает мне дорогу. Неподалеку от берега я нахожу развалины «Пяти ворот» (я подчеркиваю - развалины, потому что Косумель, по сути дела, сплошные развалины; на этом изолированном острове пока не реставрировано ни одного майяского объекта). И действительно, они обращены к востоку. Солнце, которое минуту назад слепило меня, отражаясь в морских волнах, столь же ярко освещает сейчас древнее строение. Волнение уступает место новому, еще более сильному чувству - удивлению. Такого диковинного здания мне ни разу не доводилось встретить за все время путешествия, которое я предпринял ради разгадки тайн индейских пирамид, тайн индейских, майяских, городов. Построено оно так же, как и другие косумельские храмы: одно помещение с четырехугольной горизонтальной проекцией. Но над центральной частью этого основного святилища надстроен второй этаж, а над ним, как купол римского Пантеона, высятся остатки огромной морской раковины! Возможно, она и в самом деле была куполом. Но почему майяские каменщики и архитекторы использовали при строительстве образ этого, разумеется, весьма обыденного для здешних морей моллюска? Более того, с каждой стороны купола огромную искусственную раковину стерегут еще четыре настоящие морские раковины.
      Мексиканский археолог, который пока только один и работал на Косумеле, Мигель Анхель Фернандес опубликовал в качестве иллюстрации к своему сообщению рисунок, где изображено и то, чего в святилище «Пяти ворот» (вопреки своему названию в первом этаже оно имеет единственные врата, другой вход открывает доступ в верхнее помещение) я сейчас уже не вижу. На плоской крыше здания по правой и по левой стороне раковины на этом эскизе Фернандеса выступает шесть остроконечных диковинных шпилей. Другие такие же шпили украшали фронтон здания.
      Я снова смотрю на полуразвалившийся храм и на реконструкцию Фернандеса, которую привез с собой, и задаю себе вопрос: для чего все это? Да еще именно здесь? Возможно, Диас Болио не прав. В целом ряде вещей он, конечно, ошибается. Но что говорит карта? Что храм «Пяти ворот», совершенно бесспорно, самое восточное майяское святилище, самый восточный майяский центр вообще. Это конец майяского мира на востоке. По направлению к солнцу! Не подлежит сомнению, что дальше майяским почитателям солнца идти было некуда. И ни в каком другом месте верующий индеец, согласно его представлениям, не мог быть ближе к золотому божеству, чем здесь, где сегодня с раннего утра небесный диск воспаляет и мои непривычные глаза.
      Раковина на вершине святилища устремлена в небо, к божественному солнцу. В отличие от создателей некоторых других высоких индейских культур, которые верят, что солнце первоначально жило на небе, а потом спустилось на землю, майя в своих представлениях перевернули историю солнца. Первоначально, утверждают они, Солнце со своей супругой Луной обитали на земле. Однако его супруга -серебряная Луна - была особой весьма легкомысленной. Прошло немного времени, и госпожа Луна наставила золотому богу рога. В конце концов Солнце и Луна покинули землю и ушли на небеса. Здесь Солнце опять сияло в полную силу. Свет же Луны стал менее ярким. Дело в том, что в наказание за измену обманутое божественное Солнце якобы выбило своей неверной супруге один глаз. (А когда на новом местожительстве между супругами происходили ссоры, наступало затмение.)
      Хотя майя почитали десятки богов, солнце всегда считалось одним из важнейших. Именно ему приносились человеческие жертвы. Ведь за время своего странствия по небу солнце каждый день смертельно устает. И только человеческая кровь может вернуть золотому богу утраченные силы.
      Уважение к солнцу, вскармливаемому человеческой кровью, было у майя весьма глубоким. Ведь сами майяские жрецы именовали себя ах-кинами - «служителями солнца». Служители солнца и построили здесь, в непосредственной близости от места, где рождается солнце, в этой отдаленной точке майяского мира, свое самое удивительное святилище. Фасадом оно обращено к солнцу. И я уверен, что не только фасадом. Я вновь смотрю на диковинную раковину. Куда направлено ее острие? Ну конечно же, прямо в небо, туда, где обитает золотое солнце. Виток спирали, который я замечаю на раковине, вероятно, изображает движение солнца по небу, это вечное рождение и умирание. Два выступа на ракушке, возможно, выражают принцип дуализма - основной принцип философии майя. А шпили, острия на крыше святилища? Они, по-видимому, были всего лишь изображением солнечных лучей, гонцов, которых золотой диск посылает из небесной резиденции к своим земным индейским почитателям. К тому же они имеют, должно быть, и некое отношение к равноденствию.
      Этот «Храм морской раковины» и сейчас при хорошей погоде озаряется солнцем. Да, солнце осталось в своей стране. Его храм тоже. А его почитатели? Индейские почитатели солнца?
 

 
      В первый раз я пролетел над страной, где рождается солнце, задолго до своей поездки к диковинному косумельскому святилищу. Ведь мы с Джоном и Биллом решили, что после посещения Тулума отправимся в путешествие по майяскому времени и пространству, следуя по стопам завоевателей Острова ласточек, по стопам завоевателей всей страны майя.
      Итак, мы покидаем тулумский «аэродром», расположенный среди сельвы, и сначала вновь направляемся на север, чтобы пролететь над укреплениями Шельхи. Если Тулум был первым майяским городом, в котором побывал белый человек, то Шельха была первым городом страны майя, захваченным испанскими конкистадорами. Мы кружимся над Шельхой. С самолета она хорошо просматривается. Прилепившийся к неширокому заливу город в свое время действительно должен был считаться отличной гаванью. Отсюда-то и начал знаменитый Монтехо завоевание Кинтана-Роо и всей страны майя.
      «Бичкрафт», управляемый автоматическим пилотом, застыл над укреплениями города (по крайней мере мне так казалось), и мы - три члена его экипажа - дружно вспоминаем все, что нам известно о заключительном периоде истории строителей этих городов, периоде, который означал постепенную гибель индейских метрополий и вымирание их обитателей. Прежде всего мы вспомнили главного актера этой драмы - Франсиско де Монтехо. Человек, который уничтожал и грабил майяские города, также, к сожалению, должен занять место в книге о моем странствии за их сокровищами.
      Кто такой Франсиско де Монтехо? Профессия: конкистадор, завоеватель майяских городов. Начало деятельности: очень раннее - в Королевстве обеих Индий, как тогда говорилось, появился уже в 1514 году. Поняв, что в Панаме большая удача его не ждет, он перебрался на службу к наместнику Кубы Диего де Веласкесу. А затем покидает Кубу с экспедицией Кортеса, которая впоследствии разграбила столицу ацтеков Теночтитлан. Франсиско де Монтехо при этом уже не присутствовал. В 1519 году Кортес отправил своего образованного, но жестокого друга с мексиканского побережья в Испанию для передачи королю законной пятой части полученной к тому времени добычи от этого грабительского предприятия и для защиты при дворе прав Кортеса на владение завоеванной Мексикой и ее кладами. Посланник Кортеса так хорошо защищал интересы своего господина, что спустя 8 лет король предоставил ему самому право на завоевание страны майя.
      Таким образом, экспедиция Монтехо в страну майя могла отправиться в путь. В середине 1527 года 400 солдат под его командованием покинули Испанию. Через несколько недель маленькая флотилия пристала к Эспаньоле, где Монтехо приобрел 53 лошади. А затем корабли с людьми и лошадьми направились прямо к побережью нынешнего Кинтана-Роо, как раз туда, где лежит Шельха, над которой мы сейчас кружим.
      Впервые берега Кинтана-Роо Монтехо увидел значительно раньше. В 1517 году к побережью дотоле неизвестной майяской страны отправилась флотилия из трех кораблей, руководимая Эрнандесом де Кордобой. В этих все еще не завоеванных областях испанцы, искали новых рабов для своих поместий на Кубе. Но экспедиция пристала тогда лишь к Женским островам (куда позднее мы тоже хотим отправиться), а затем бросила якорь в Кампечском заливе. «Великий человек» тамошнего города Чампотона Ах-Моч-Ковох прогнал испанцев. Двух белых пленников майя принесли в жертву своим богам, еще несколько испанцев были ранены. Сам Эрнандес де Кордоба получил в бою 33 раны.
      Итак, первая экспедиция вернулась на Кубу от берегов страны майя ни с чем.
      Однако золотые предметы, которые Эрнандес де Кордоба получил на Женских островах, не давали белым спокойно спать. На следующий год несколько кораблей снова отплыли в том же направлении. Экспедицию на этот раз возглавлял племянник наместника Кубы Хуан де Грихальва. А среди участников экспедиции опять был Франсиско де Монтехо. В первый раз корабли экспедиции бросили якорь по соседству с землей майя, именно тут - у берегов Косумеля.
      В пору появления Грихальвы и Монтехо Остров ласточек жил полнокровной жизнью. Кроме паломников, обычно проводивших на острове лишь несколько дней, сотни индейцев обитали здесь постоянно. Косумельские индейцы приняли испанцев значительно дружественней, чем майя Кампечского залива, и остров стал привычной стоянкой для всех последующих испанских экспедиций, направлявшихся к берегам этой части Америки. Через год после Грихальвы в водах Косумеля бросил якорь Кортес. Здесь будущий завоеватель Мексики демонстрирует, на что он способен. Кортес приказал уничтожить статуи -Ахульнеба, Теель Кусам и Ишчель, ради которых майя всей Центральной Америки совершали паломничество на остров, а вместо них установить деревянные кресты.
      Среди спутников Кортеса во время его пребывания в стране почитателей солнца был не только Франсиско де Монтехо, бывший одним из его офицеров, но и Херонимо де Агиляр - солдат и в свое время верный служитель Кинича, властителя Тулума. Дело в том, что на Косумеле Кортес прослышал, будто бы на другой стороне пролива, отделявшего побережье Кинтана-Роо от Острова ласточек, в двух майяских городах живут бородатые белые люди, что совершенно необычно для индейцев. Через местных гонцов он послал неведомым белым написанные по-испански письма. Когда Херонимо де Агиляр получил приглашение Кортеса, он попросил Кинича отпустить его. Тот хотя и с тяжелым сердцем, но согласился. Так этот солдат, потерпевший кораблекрушение, ставший рабом, а затем советником властителя, вернулся к соотечественникам и впоследствии сопровождал своего нового командира во время его похода в Мексику.
      Но что случилось с товарищем Агиляра - Гонсало де Гереро после тоги, как он покинул Тулум? Он продолжал идти по побережью Кинтана-Роо все дальше на юг, пока не добрался до города Четумаля, властитель которого Начан-Кан принял странного бородатого чужеземца весьма дружелюбно. Он даже даровал ему сан «батаба» - буквально «повелителя воинов»

, а впоследствии отдал ему в жены свою дочь. Испанский муж индейской принцессы положил начало первому на Американском континенте индейско-европейскому брачному союзу и стал отцом первых метисов континентальной Америки. В майяском городе и майяской семье бывший испанский солдат, завоеванный завоеватель, побежденный победитель, чувствовал себя превосходно. И когда земляки Гереро прислали ему приглашение вернуться, он отказался и объяснил почему: «У меня тут жена, трое детей, как я могу их покинуть? На лице моем татуировка, губы проколоты, в ушах кольца…» И он остался в Четумале.
      Позднее Кортес со своими людьми покинул Косумель. Но самый упорный участник его знаменитой экспедиции через 9 лет снова, в третий раз, вернулся ни Остров ласточек. Это был Франсиско де Монтехо, ныне равный в своих правах и власти Кортесу, с которым он мечтал сравняться и деяниями. На гостеприимном Косумеле экспедиция Монтехо пробыла всего 4 дня. Затем новоиспеченный конкистадор переправился на противоположный берег и здесь, по соседству «Шельхой, основал первый испанский город в стране майя. Он назвал его Саламанка-де-Шельха. Ведь в Испании родным городом Монтехо была Саламанка.
      Основателю американской Саламанки тогда, по сути дела, повезло. На материке он встретился со своим единственным майяским другом, «великим человеком» Косумеля Ах-Наум-Патом, который переправился через пролив, чтобы с еще 400 обитателями Острова ласточек проводить сестру, выходившую замуж за правителя одного из местных прибрежных городов.
      Итак, благодаря дружеской помощи и защите Ах-Наум-Пата Монтехо основал Саламанку, оставил в ней и в расположенном неподалеку от нее индейском городе Пполе довольно многочисленный гарнизон - более 120 человек - и, руководствуясь советами косумельского властителя, с остатком войска продолжал продвигаться на север. Он посетил Мочи, Кониль и близ Чаваки впервые вступил битву с майя, преградившими ему дальнейший путь. Еще одно сражение - уже с большим успехом - Монтехо провел у города Аке.
      Так постепенно Монтехо овладел десятками прекрасных майяских городов. Но его не интересовали святилища и дворцы, он искал золото. И не находил его. В то время как Кортес в Мексике захватил фантастические сокровища, в то время несколькими годами позже Писарро, уничтожившему другую великую индейскую культуру, властитель Перу инка Атауальпа предложил за свою жизнь зал, битком набитый золотом, конкистадор Монтехо завоевывал лишь диковинные города с диковинными дворцами, храмами, каменными статуями. За стихи майяских поэтов он не мог надеяться получить золото. И он старался хотя бы продать землякам - испанцам на Кубе и Гаити - жителей завоеванных городов. Современник Монтехо, свидетель его деяний, священник Бартоломео де лас Касас в труде «Наикратчайшее сообщение об опустошении индейских земель и истреблении их жителей» описывает, какие сделки заключал Монтехо и за какую цену продавал своих пленников: «Из всех индейцев именно обитатели этой провинции [т.е. майя. - М. С.] были самыми развитыми. Сей тиран [Монтехо] с тремястами людей начал вести войну против невинных, в собственной отчизне живущих, никому вреда не чинящих туземцев, чем вызвал гибель несметного множества народа. А поелику в крае сем отсутствует золото (ежели бы оное было, короткий конец в рудниках ожидал бы здешних жителей), дабы все-таки извлечь золото из тел и душ их, за которые Иисус Христос смерть принял, он всех, у кого не отнял жизнь, сделал рабами и наполнял ими корабли, приведенные в места сии молвой и слухами, и наполненные отсылал, выменивая индиан на вино, на оливковое масло, на уксус, на солонину, на одежду, на лошадей и на все прочее, что, по его суждению и разумению, может кому-либо быть потребно. Он предлагал выбор из пятидесяти или ста дев, и ту, которая иных затмевала, выменивал на самый малый бочонок вина, оливкового масла или уксуса либо на солонину и такой же выбор предлагал из трехсот или двухсот достойных юношей. И случалось, что отрока, бывшего, по всей видимости, сыном вождя, отдавали за круг сыра, а сотню человек - за коня…»
      Своей невероятной жестокостью Монтехо превзошел остальных конкистадоров. Мне было бы неприятно рисовать подробности его внушающего ужас правления. В большей степени меня интересует вопрос, отчего этот образованный и галантный рыцарь свирепствовал в миролюбивых майяских городах как варвар, как массовый убийца, как палач, опустошая целые индейские области. Может быть, и в самом деле оттого, что, когда он после стольких лет приготовлений вступил наконец в «свою» часть Америки, ему так и не удалось найти золотые клады, которые, как он верил, должны были его здесь ожидать. А возможно, и оттого, что он, несмотря на невероятное упорство, не обрел даже славы, к которой стремился еще больше, чем к золоту, не сумел встать в один ряд с Кортесом и другими завоевателями Америки, вызывавшими в ту эпоху всеобщее восхищение. Однако во время кровавого похода Монтехо умирали не только майя, но и белые. И через несколько месяцев Монтехо осознал, что ему придется покинуть страну, где он пролил столько крови и совершил столько варварских преступлений, иначе индейцы заметят, что их палач остался почти один, без охраны. Он отдал приказ об отступлении и быстрым маршем двинулся к своей единственной базе - Саламанке-де-Шельха. Из нескольких десятков солдат, которых он здесь оставил, Монтехо застал в живых лишь двенадцать. А испанский гарнизон в Пполе майя перебили до последнего человека.
      В конце концов Монтехо решил, по крайней мере на время, покинуть страну майя, которой он безуспешно пытался овладеть. В Саламанке-де-Шельха он оставил своего заместителя Давилу с несколькими десятками солдат, но вскоре тот покинул прежний лагерь и неподалеку от него основал новый испанский город, названный в честь Монтехо опять-таки Саламанкой (на этот раз Саламанкой-де-Шаманха). Монтехо сел на корабль и отправился на север, к острову Канкуэн, а потом вдоль северного Юкатана и Табаско в гавань Веракрус. Оттуда он добрался до Мехико, чтобы просить завоевателя ацтекской империи Кортеса о помощи, необходимой для победы над майя.
      Наш «бичкрафт» летит тем же путем. Внизу мы опять видим невообразимо синее море, а затем длинную узкую песчаную полосу - волшебный остров Канкуэн. Но мы не приземлимся на нем, так как приземлиться здесь негде, хотя для меня этот затерянный в Карибском море остров мог бы представить интерес. (Дело в том, что в центре острова Холмс некогда нашел остатки маленькою майяского города.) Миновав Канкуэн, летим над Женскими островами. На северном побережье главного, вытянутого в длину известнякового острова я вижу почти мертвую гавань Долорес, когда-то известную стоянку карибских флибустьеров. У южного побережья замечаю прекрасно сохранившееся майяское здание с низким постаментом, которое - так же как тулумский дворец - высится на крутом утесе самой южной оконечности Женских островов. Я пытаюсь сфотографировать с самолета еще ряд явно уже хуже сохранившихся зданий, лежащих в нескольких сотнях метров от берега. Женские острова тоже были местом паломничества верующих майя. По многочисленным скульптурам богини Ишчель первые испанцы и дали острову его название, удержавшееся до наших дней.
      Над высоким зданием на южной оконечности острова мы меняем направление полета. Теперь мы летим на северо-запад; наша ближайшая цель - крайняя оконечность Юкатана, мыс Каточе. А затем мы направляемся прямо в Мериду. Это еще один город, основанный Монтехо. Позднее он стал главным жизненным центром северного Юкатана.
      Под крыльями «бичкрафта» вновь убегает плоская земля северной части полуострова, сизалевые плантации, ветряки (их здесь около 15 000), которые черпают воду из артезианских колодцев, время от времени появляется индейская деревенька, всякий раз с прекрасной церковкой в стиле барокко, и наконец под нами Мерида, родная пристань нашего «бичкрафта». А на аэродроме - привычное место для стоянки самолета…
      Я был в Мериде уже четырежды. Но, кроме Юкатанского национального музея, университета и Национального археологического и исторического института, пока ничего не видел. Джон и Билл тоже. И мы договариваемся, что хотя бы под конец нашего совместного странствия как следует осмотрим главный город Юкатана. Тем более что Мерида, по сути дела, тоже майяский город. Не только потому, что в предместьях Мериды живет много майя, но прежде всего из-за ее прошлого. Ведь Франсиско де Монтехо, сын первого Франсиско, основал Мериду прямо на месте древнего майяского города Тихо.
      Кстати, что стало с Монтехо после того, как он покинул страну майя? От Кортеса он никакой помощи для новой экспедиции не получил. Но зато ему даровали еще один высокий титул: он был назначен правителем Табаско, хотя ранее это звание уже было присвоено другому человеку. Итак, он отправился в Табаско и основал там еще одну, уже третью по счету, Саламанку - Саламанку-де-Шикаланко. А у берегов Лагуны-де-Терминос им была основана четвертая Саламанка - Саламанка Ицамканак. Позднее, однако, в Табаско вернулся первоначальный испанский правитель, сверг Монтехо и посадил его в тюрьму.
      Выйдя из заключения, Монтехо вместе со своим сыном Франсиско де Монтехо-младшим попробовал снова завоевать хотя бы то, что на бумаге давно ему принадлежало, - страну майя. Во главе 500 вновь нанятых воинов он вступил с юга на территорию нынешнего штата Кампече и основал его современный главный город - пятую Саламанку (Саламанка-де-Кампече). А оттуда после более чем 10 лет проволочек наконец предпринял попытку захватить самое сердце майяской земли - северный Юкатан, область, где лежали развалины самых блестящих, но к тому времени уже покинутых жителями городов Чичен-Ицы, Ушмаля и Майяпана.
      Во главе похода на северный Юкатан стояли теперь два молодых Франсиско де Монтехо - сын и племянник. Новое войско завоевателей и на этот раз двигалось с юго-запада. Первым делом двоюродные братья основали на своем пути шестую по счету Саламанку династии завоевателей. Затем в Кампече они встретились с представителями самой могущественной в ту пору юкатанской династии Шив, приняли от них присягу на верность и под охраной дружественных Шивов дошли до самого севера полуострова. Здесь, на месте майяского центра Тихо, оба Монтехо основали впоследствии город Мериду, с тех пор и до настоящего времени остающийся главным центром Юкатана.
      От древнего Тихо не сохранилось ничего, зато Мериде есть что предложить гостям. Город велик. До Цибильчальтуна, Сайиля и Кабаха я добирался пешком, в других местах пользовался автомобилем, пароходом, а в последний раз и самолетом. Для осмотра старой Мериды мы нанимаем «пулышто» - карету. Она такая старая, такая разболтанная, что, кажется, должна развалиться при первом движении колес. Конь тронулся с места, но карета, на удивление, выдержала. От отеля «Колон», где живут Билл и Джон, мы едем сначала на изящную квадратную главную площадь Мериды. Останавливаемся слева, где стоит огромный кафедральный собор, посвященный святому Ильдефонсо, епископу Толедскому. В день святого Ильдефонсо, по католическому календарю, в молодой город, окруженный враждебным войском непокоренных майя, явился властитель Шив и предложил испанцам сотрудничество, а также передал завоевателям свои дары - кукурузу и дичь (майя до сих пор называют Юкатан «Землей фазана и оленя»). Дары и особенно предложение сотрудничать Монтехо с радостью принял, а Шив был в Мериде крещен. Крещеный предводитель самого могущественного майяского государства помог конкистадорам завоевать Кампече и северный Юкатан. Он разослал по всей стране делегации, возглавляемые членами своей семьи, которые требовали, чтобы майя подчинились белым людям.
      Самую многочисленную делегацию Шивы направили к своим давним врагам Кокомам, которые теперь жили уже не в Майяпане, а в городе Сотута. Но Начи-Коком, тогдашний «великий человек» Сотуты, отказался сдаться и без всякого милосердия перебил посланцев Шивов, которые принесли ему позорное предложение капитулировать. Он казнил всех, кроме одного, по имени Кан-Чи. Кан-Чи пришлось сначала присутствовать при казни остальных членов посольства, затем Начи-Коком велел выколоть ему глаза и сказал: «А теперь отправляйся домой и поведай всем, что ты видел перед тем, как ослеп. И передай, что свободный народ Земли фазана и оленя покарает так всех, кто покорится, кто протянет завоевателям руку».
      Однако Шивы не все погибли, и с их помощью семья Монтехо в нескольких решающих битвах окончательно сломила сопротивление юкатанских майя. Старший из Монтехо лишь короткое время принимал участие в покорении новых майяских территорий. Он вновь отправился на побережье Кинтана-Роо, где основал последнюю, седьмую, Саламанку - Саламанку-де-Уаймиль - Четумаль. Но территорию, которая лежала за этой последней Саламанкой, Монтехо не сумел покорить.
      Семь Саламанок прозябало, некоторые из них прекратили существование. И только один город - Мерида - пережил бурные времена сражений и все индейские восстания.
      От деревянных, украшенных богатой резьбой врат кафедрального собора карета везет нас к древнейшему жилому зданию города. Оно было построено в 1549 году и принадлежало семье Монтехо. Фигуры двух рыцарей, изображенных им великолепных дверях дворца, напоминают о победе завоевателей и поражении майя: испанские рыцари, держащие герб Монтехо, стоят на отрубленных головах майяских властителей.
      Дворцы и пирамиды майя остались у нас позади. «Майя мертвы, майя мертвы», - мысленно повторяем мы.
      Просим кучера: «Отвезите нас куда-нибудь, где повеселей».
      Кучер кивает, и вот мы отчаливаем в зыбкой пульпите от Паласио Майор и плывем по тихим улочкам обширного города. Поскольку колониальные индейцы не умели читать, строители Мериды украсили угловые дома не названиями улиц, а гербовыми щитами. Так, одна из улиц называется Дос Карас - и на щите в самом деле изображен двойной лик. Другая носит название Ла Мухер Вьеха - Старая женщина, и тому подобное.
      Наша шаткая карета останавливается наконец перед окраинной таверной с танцевальным залом. Таверна называется «Тулипанес» («Тюльпаны»). Мы платим с километража - поэтому кучер и завез нас так далеко. Садимся за столик прямо перед сценой, на которой певица-метиска в сопровождении местного оркестра исполняет бесконечные тоскливые юкатанские песни. Право, я никогда и нигде не слышал таких красивых и в то же время печальных песен.
      Тянем из рюмок приятный штабентун - юкатанскую водку из аниса и меда. Когда мы допиваем третью рюмку, подходит официант (очевидно, мы хорошие заказчики) и задает совершенно излишний вопрос: «Сеньоры - иностранцы?», а затем предлагает: «Идемте со мной, я вам кое-что покажу» - и ведет нас куда-то вниз. Здесь, прямо под сценой, на которой сидят музыканты, находится сенот.
      - Сеньоров интересуют те, кто тут тогда жил? (Сам он типичнейший индеец, какого только можно себе представить.) А известно ли сеньорам, что на месте, где стоит наша Мерида, раньше был их город? Он назывался Тихо.
      На минуту официант смолк.
      - А это, синьоры, бывший главный сенот Тихо.
      Майяский город исчез, только его сенот, источник живой воды, остался, Теперь он стал достопримечательностью окраинного трактирчика; за несколько песо официант приводит сюда любопытных посетителей. Он включил прожекторы, которые установил над сенотом предприимчивый трактирщик, и оставил нас одних.
      Над нами на сцене рыдают харане, самые прекрасные, самые печальные песни мира. И это все, что осталось от майя?
      Свет электрических ламп озаряет хрустальную воду колодца. Видно глубоко. Мне страшно грустно. Надо прощаться. Вынимаю из кошелька монету в несколько центов и бросаю в сенот, чтобы еще когда-нибудь сюда вернуться.
      Желтая монета медленно, легонько опускается на дно. Что с ней станет потом? Утонет и будет забыта? Я все еще ее вижу. На одной стороне отчеканена индейская пирамида.
      Я ничего не говорю. Джон тоже молчит. Только Билл еще с той минуты, как мы отъехали от дома Монтехо, бормочет про себя: «Майя мертвы. Майя больше не существуют».
 

 
      На следующий день мы пожали друг другу руки и простились. Билла и Джона ожидала в отеле телеграмма: они должны немедленно вернуться в Соединенные Штаты. Я отправляюсь в обратный путь по той же трассе и тем же способом, каким приехал сюда, - весьма неторопливым «экспрессом» до Кампече, а потом по окраине Лакандонских джунглей в Чиапас и Табаско. Один индейский центр я хочу на обратном пути посетить снова - как раз тот, с которого я начал свое путешествие за сокровищами майяских городов: Паленке.
      Насколько можно судить, в этом красивейшем городе Древнего царства жизнь замерла уже в конце VIII столетия н. э. До сих пор майяологи дешифровали в Паленке 14 календарных дат, еще 11 паленкских надписей также, вероятно, содержат календарные данные. Древнейшая из известных пока надписей была обнаружена в «Храме лиственного креста». Мы можем прочесть здесь дату 5 Эб, 5 Кайяб - 9.5.1.11.12., что в применяемой ныне корреляции соответствует 536 году н. э. Большая надпись в «Храме креста» содержит дату 13 Ахав, 18 Канкин - 9.10.10.0.0., или наш 642 год. К этому же году относится рельеф в «Храме солнца».
      Надпись, которую я видел в Национальном антропологическом музее, относится к 652 году, рельеф в «Храме лиственного креста» - к 692 году, и, наконец, во дворце была найдена плита, помеченная датой 13 Ахав, 13 Муан - 9.17.13.0.0., или 782 годом н. э.
      Я часто говорю здесь о майяских датировках. И мне следовало бы попытаться объяснить, каким образом майя датировали свои постройки и стелы. Речь идет о весьма сложном предмете. Для наглядности в качестве примера я выбрал как раз датировку из паленкского дворца: 9.17.13.0.0., 13 Ахав, 13 Муан. В майяском летосчислении (дате) мы прежде всего замечаем число. Это пять цифр, записанных в особой двадцатеричной системе, которой пользовались одни только майя. Число содержит в себе не только количество минувших лет, но и точное количество всех дней, минувших с начала майяского летосчисления. Следующий показатель датировки - в данном случае 13 Ахав - это обозначение дня священного майяского года цолкина (состоящего из 260 дней), где число 13 можно себе представить как определенный день недели, например наше воскресенье, Ахав же соответствует празднику нашего календаря, например рождеству. Наконец, третий показатель - здесь 13 Муан - говорит мне, о каком дне месяца идет речь. К примеру, это может быть 25 декабря. Таким образом, содержание датировки 9.17.13.0.0., 13 Ахав, 13 Муан мы можем представить себе, например, как: 1975 год, четверг, рождество, 25 декабря (учитывая, разумеется, что майяское число входит в двадцатеричную систему, что дата цолкина 13 Ахав состоит из чисел от 1 до 13 и 1 из 20 святых патронов этого дня, а дата 365-дневного года - хааба - состоит из 18 месяцев по 20 дней и 5 остаточных дней). Датировок, более поздних, чем 9.17.13.0.0., 13 Ахав, 13 Муан, или 782 год,- в Паленке не существует. Очевидно, примерно в это время жизнь в «Змеином городе» замирает. В отличие от абсолютного большинства других центров Древнего царства, о причинах гибели или обезлюдения которых майяологи до сих пор продолжают спорить, Паленке после кратких 250 лет ослепительного существования явно было разгромлено чужим войском, вторгшимся на территорию этого города-государства.
      Подробное обследование, проведенное за последние годы в ареале города, с достаточной достоверностью показало, кто именно напал на него. В развалинах Паленке были найдены многочисленные каменные ярма и особенно так называемые пальмы (ритуальные каменные топоры), которые характерны только для одной индейской культуры - тотонаков, живших в ту пору и поныне живущих в штате Веракрус. Тотонаки тогда, очевидно, захватили и разграбили Паленке и, весьма вероятно, физически уничтожили в «Змеином городе» всех представителей светской знати и жречества.
      Исключительно тщательное археологическое обследование Паленке, которое недавно дало ответ на вопрос, каким образом, когда и кем был разгромлен великолепный «Змеиный город», принесло еще одно неожиданное открытие: открытие внутри четвертой, главной пирамиды Паленке «Храма надписей».
      И я вернулся в Паленке не только, чтобы еще раз увидеть этот «самый утонченный» город индейской Америки, но и чтобы заглянуть внутрь знаменитой, окутанной столькими легендами пирамиды. Во время моего первого пребывании в Паленке пирамида была закрыта для посетителей: реставрировалась верхняя часть святилища.
      Прежде чем спуститься внутрь «Храма надписей», мне сначала пришлось подняться по десяткам ступеней девяти уступов этой пирамиды на высоту 24 метров. Только там, наверху, расположен сам храм. Его наружные стены и дверные колонны украшены рельефами, каких я до этого не видел ни в одном другом майяском городе. Дело в том, что, помимо мужчин, они изображают и женщин. Матери держат на руках невероятно уродливых детей: лицо каждого ребенка заменяет маска бога дождя, из ножки вырастает змея. Возможно, эти странные портреты матерей и детей запечатлевают привычное для центральноамериканских индейцев представление, будто роженицы, умершие во время родов, возносятся в ту часть небес, которая отведена лишь им да счастливым воинам, павшим на поле брани.
      Внутри храма я увидел, пожалуй, самую большую из известных науке майяских надписей - три иероглифические плиты, занимающие всю заднюю стену святилища

. Если мы сложим иероглифы этих трех каменных плит, то получим число 620. В самом тексте я опять-таки нахожу ряд календарных данных, дополняющих даты, известные мне по «Храму креста», «Храму лиственного креста», паленкскому дворцу и другим объектам города. Примечательно, что трехчастная каменная надпись содержит календарные даты, охватывающие период в 10 катунов (один майяский катун соответствует приблизительно 20 годам, таким образом, это почти целых 200 лет). Основополагающей календарной вехой на каменных плитах в паленкском «Храме надписей» майяологи считают дату, соответствующую нашему 692 году.
      Эти иероглифические плиты известны исследователям уже давно. Многие майяологи провели на каменному полу святилища по нескольку дней, чтобы тщательно скопировать текст этого клада среди майяских надписей, и не подозревали, что прямо под ними, под каменным полом храма, скрывается другой клад, открытие которого позднее поразит всю Америку.
      При сравнении «Храма надписей» с другими майяскими храмами меня удивило, почему ни один из исследователей, которые часами сидели на вершине пирамиды, срисовывая диковинные майяские иероглифы, не задался вопросом, каково назначение этого здания. В майяских городах пирамиды обычно строились всего лишь в качестве великолепного постамента для небольших святилищ, где, ближе к небу, совершались богослужения. Однако здание, украшающее вершину этой пирамиды, явно не было храмом. Внутри комнатки на вершине строения мы находим упомянутую выше прекрасную иероглифическую надпись и ничего больше. Перед великолепным рельефом стояли граф Вальдек, Стефенс со своими друзьями Казервудом и д-ром Кэботом, старательный британский археолог Моудсли, Маршалл Сэвилл и десятки других исследователей. Они восхищались богатой иероглифической надписью, необычными рельефами на колоннах у входа, а затем по крутой лестнице опять спускались к дворцу «великого человека».
      Какой же цели служил паленкский «Храм надписей»? За ответом, еще до того как отправиться на поиски сокровищ майяских городов, я зашел в Национальный автономный университет города Мехико к профессору Альберто Русу, который впервые задал себе этот вопрос. На основе его рассказа и коллекции маленького паленкского музея, расположенного прямо в городе, я могу реконструировать, что тут некогда произошло.
      В 1949 году профессор Рус посетил Паленке; до этого он был здесь уже несколько раз, его привлекала тайна высокой пирамиды. Но ни знаменитая надпись, ни удивительные рельефы на дверных колонках ничего не говорили о ее подлинном назначении. Тогда он заинтересовался полом помещения. В отличие от полов в других паленкских храмах этот пол был покрыт искусно обработанными каменными плитами. Внимание исследователя привлекла одна плита, которая имела по краям 12 отверстий, плотно закрытых каменными пробками. Поскольку плита немного выступала над полом, помощники Руса попытались приподнять ее с помощью рычага. После довольно длительных усилий это удалось. Когда плита была устранена, перед Русом открылся вид на часть лестницы.
      Хотя лестница была завалена тоннами камня и глины, ее стены прекрасно сохранились. Было ясно, что кто-то специально закрыл вход в глубь пирамиды. Настала пора изнурительной, однообразной, каторжной работы. В течение долгих четырех лет исследователи вместе с десятками индейских рабочих освобождали ступень за ступенью, продирались сквозь засыпанную лестницу, чтобы открыть тайну необычной пирамиды. За первые два года была очищена 21 ступень. В 1951 году исследователи добрались до вентиляционных шахт, через которые сюда попадали воздух и свет.
      На глубине 16 метров экспедиция достигла места, где лестница кончалась и открывался какой-то коридор, вход в который преграждала стена из камней, зацементированных раствором извести с песком. О том, что стена закрывает доступ к какому-то «святому» месту, говорила и еще одна находка. В глиняной шкатулке, замурованной в стене, исследователи нашли жертвенные предметы: раковины, окрашенные в красный цвет, прекрасную жемчужину диаметром 13 миллиметров и множество драгоценностей из нефрита.
      Когда участники экспедиции проломили эту стену, они увидели еще одну толщиной в целых 4 метра. В конце нее Рус сделал очередное удивительное открытие: в небольшом каменном ящике были сложены останки шестерых людей - пяти мужчин и одной женщины. Кости погребенных (как оказалось, это были человеческие жертвоприношения) пришлось первоначально сломать, иначе они не уместились бы на таком маленьком пространстве.
      Столь непочтительно уложенные тела шести покойников странно контрастировали с явными доказательствами их благородного происхождения - деформированными черепами и остатками «аристократической» инкрустации зубов.
      А затем Рус и рабочие подошли к последнему препятствию - огромной каменной плите. Когда и она была устранена, они вступили в просторную крипту, лежащую на глубине 25 метров ниже уровня пирамиды. Произошло это 15 июня 1952 года, и Рус вспоминает эту дату как самый прекрасный день своей жизни. «Крипта, - рассказывает он, - напоминала сказочный мир фильмов Диснея». Постоянные тропические дожди, поливавшие пирамиду не менее 1200 лет, образовали на потолке склепа сосульки из белоснежных сталактитов.
      Под сталактитовой бахромой лежала монолитная плита, закрывавшая большую часть пола гробницы. При этом крипта весьма просторна: 9 метров в длину, 4 - в ширину, почти 7 метров в высоту. Одну из стен покрывали штуковые рельефы 9 Властителей ночи - богов 9 майяских преисподних. Все они празднично разодеты; их наряд украшают перья кецаля и пояса, на каждом из которых изображены три человеческих черепа.
      Богатые жертвенные предметы лежали на полу храма и на каменной плите. Среди них была, на мой взгляд, самая замечательная работа майяских портретистов - прекрасно сделанная мужская голова, свидетельствующая о совершенном техническом мастерстве своего творца. Лицо этого человека, жреца или представителя знати, не просто передает портретное сходство. Оно выражает все, что надлежало соединять в себе властителям майяских городов: возвышенность духа, богатую внутреннюю жизнь, тесную связь с математизированным порядком вещей - покорность неизменной философии времени.
      Теперь Рус и его спутники не сомневались, что открыли тайное святилище, где для совершения обрядов собирались сановники Паленке, и что этот огромный камень был центральным алтарем тайного святилища внутри пирамиды. А поскольку каменный алтарь и до сих пор остается на первоначальном месте, я могу сравнить находку Руса с другими подобными творениями индейских мастеров, ценными мною в майяских городах.
      Плита действительно огромна и превосходит размерами все произведения такого рода, которые до сих пор были найдены в индейских городах Америки. Длина ее 3,8 метра, ширина - 2,2 метра, толщина - 25 сантиметров. Вся поверхность алтарной плиты богато украшена. В центре ее фигура молодого мужчины - явно не портрет конкретной личности, а изображение человека, как такового, - представителя человеческого рода. Из него вырастает крест, символ животворной кукурузы. По обе его стороны из кукурузных листьев выступают двуглавые змеи. А змея в майяских представлениях связывалась с урожаем, точнее сказать, с дождем (дождевые тучи якобы ползут над землей, как ленивые пресмыкающиеся).
      На самой вершине креста жизни я вижу кецаля - священную птицу центральноамериканских индейцев, чьим оперением имели право украшать себя лишь знатные жители майяских городов, в первую очередь жрецы. По сторонам креста как бы свисают схематические изображения бога солнца. Из тела юноши вырастает жизнь, но сам юноша почиет на лике смерти - на безобразной голове фантастического животного, из пасти которого торчат острые клыки. Нос и подбородок животного лишены мышц. А дикие глаза словно ищут новую жертву. Да, это лик смерти, а в представлениях центральноамериканских майя это одновременно и божество, олицетворяющее мать-землю. Бога земли майя представляли как огромную ящерицу, которая живет в земле и питается телами людей и животных, ибо после смерти все возвращается в землю.
      Смысл этой драматической каменной картины совершенно очевиден. Да, человек умирает, отправляется в землю, но лишь для того, чтобы когда-нибудь снова ожить, подобно зернышку священной кукурузы, снова вернуться на этот свет.
      С 15 июня 1952 года в течение нескольких месяцев Альберто Рус исследовал святилище. Когда картина, украшающая каменный алтарь, и портреты девяти Властителей ночи были тщательно скопированы, Рус заинтересовался постаментом алтаря. Ведь огромная алтарная доска покоилась на могучем каменном цоколе. Кроме того, алтарную плиту поддерживало еще 6 богато украшенных каменных столбиков. Нижний несущий блок весил более 20 тонн, сама алтарная плита - еще 5 тонн. Исследователи попытались простукиванием установить, в самом ли деле перед ними монолитный блок или, может быть, каменный цоколь скрывает в себе полость.
      Выяснилось, что действительно полость там есть. Что она содержит? Несколько дней ушло на поиски какой-нибудь щели в поверхности каменного цоколя. Наконец один из рабочих нащупал ее. Затем Рус спустил через щель на нитке простейший зонд. Когда зонд вытянули, на нем оказались следы красной краски. Это было очень важное обстоятельство. Красная краска означает восток. А поскольку, по майяским представлениям, на востоке каждый день рождается солнце, в предыдущий вечер умершее на западе, красный цвет - это краска воскрешения. Восстание из мертвых. То есть та же тьма, что украшает алтарный камень. Красный цвет должен был обеспечить погребенным воскрешение и вечную жизнь. Поэтому майя во времена Древнего царства натирали красной краской тела умерших и все предметы, которые клались вместе с ним в могилу. Впрочем, настоящая могила (если исключить столь недостойным образом захороненные останки 6 мертвецов в преддверии этого святилища) до сих пор не была найдена ни в одной индейской пирамиде

. Тем не менее исследователи предполагали, что в полости каменного постамента алтарной плиты они обнаружат выкрашенные в красный цвет жертвенные предметы. Так или иначе, оказалось, открытием тайного святилища в «Храме надписей» обследование паленкской пирамиды еще не завершено.
      Рус пытался приподнять каменную плиту, чтобы заглянуть внутрь каменного постамента. Это была исключительно трудная работа. Узкий коридор не позволял доставить в крипту технические средства, камень пришлось сдвигать лишь помощью деревянных ломов, принесенных рабочими. Передвижка плиты продолжалась 24 часа. За все это время никто из участников не покинул душной крипты.
      Когда наконец камень стронулся с места, Рус смог прямо над открытой могилой продиктовать своему помощнику Сесару Саэнсу телеграмму президенту республики: «Сегодня я открыл в крипте пирамиды, называемой «Храмом надписей», погребение правителя. С глубочайшим почтением Альберто Рус. Паленке, 27 ноября 1952 года».
      Следовательно, была найдена первая индейская пирамида, служившая надгробием. В каменном саркофаге покоился мертвец, которого жрецы положили сюда, вероятно, в 692 году. По сравнению с другими индейцами погребенный был довольно высокого роста (1,73 м) и относительно статный. Умер он в возрасте примерно 45 лет. Значительная влажность атмосферы повредила скелет, особенно верхнюю часть тела, поэтому нельзя было установить, подвергался ли череп погребенного искусственной деформации, как это было принято у знатных майя. На зубах мертвого не было инкрустаций, привычных для майяской аристократии украшавших, в частности, челюсти тех покойников в преддверии святилища, которые, как мы теперь понимаем, были принесены в жертву перед входом в гробницу, чтобы их души после смерти охраняли душу погребенного и прислуживали ей.
      Видимо, властитель был похоронен в праздничном облачении, которое также подверглось губительному воздействию влажного воздуха. Но сохранились его драгоценности. Ожерелье - более чем из тысячи зернышек нефрита, нанизанных в 9 рядов. На обеих руках - браслеты, на каждом пальце - нефритовый перстень. В ногах покойного лежала маленькая статуэтка, изображающая бога солнца.
      Но самые изумительные драгоценности украшали голову. К огромной диадеме было подвешено нефритовое изображение бога - летучей мыши. Пластинки серег исписаны иероглифами. Во рту лежала прекрасная раковина, которой, очевидно, покойник должен был заплатить за свое загробное пропитание. А само лицо покрывала прекрасная мозаичная маска, сложенная из более чем 200 кусочков нефрита. Только для глаз паленкский мастер использовал обсидиан и раковины. Как показало обследование каменного гроба, в момент погребения эта маска была налеплена, вероятно, раствором песка с известью прямо на лицо знатного человека. Совершенно ясно, что мозаичная маска дает относительно верный портрет покойного.
      Открытие паленкской гробницы вызвало значительный интерес. И снова стал обсуждаться уже традиционный вопрос: не находится ли прародина майя в Египте? Там, где стоят подобные же пирамиды, служившие гробницами фараонов? Ученые давно дали на этот вопрос отрицательный ответ. Перед нами случайное совпадение двух схожих погребальных обрядов. Но таких, повторяю, лишь по случайности аналогичных обрядов, нравов, сходных черт материального и духовного мира различных культур можно найти множество во всех частях света. И тот, кто попытался бы соткать из них картину мира, найти пути, по которым тысячи лет назад перемещались по нашей планете народы и культуры, сразу же заблудился бы в своих предположениях. К тому же весьма трудно представить, чтобы при тогдашних мореплавательных возможностях египтяне могли достигнуть Америки или, наоборот, майя Египта. Но в большей степени, чем гипотезу о египетском происхождении майя, паленкское открытие воскресило не менее смелые, но еще менее обоснованные теории, согласно которым майя пришли из легендарной Атлантиды.
      Перед майяологами открытие Руса поставило другие вопросы. Например, кто был похоронен в этом великолепном мавзолее? Тот, кто открыл гробницу, считал погребенного правителем, то есть «великим человеком» Паленке. Но, с точки зрения выполняемых функций, между правителями майяских городов были, как известно, определенные различия. Мне представляется, что в период Древнего царства и конкретно здесь, в Паленке, «великий человек» города объединял в своем лице две главные функции - был светским главой государства и одновременно высшим религиозным сановником, верховным жрецом. И можно также предположить, что этот двуединый властитель Паленке сам был «автором плана» и «проектировщиком» своей блестящей гробницы. Когда он умер, жрецы положили его в заранее приготовленный мавзолей и загородили вход в крипту огромным валуном. Они также принесли в жертву богам несколько знатных молодых людей и одну женщину, возможно главную жену своего господина, дабы они сопровождали властителя на тот свет. Наконец, они засыпали всю лестницу камнями и глиной, а ее верхний выход заложили каменной плитой в полу помещения на вершине постройки. Для тех, кто пытался раскрыть тайну необычной индейской пирамиды, эта плита стала первым ключом к разгадке.
      Но чтобы связь с обожествляемым мертвым не была навсегда утеряна, пол верхнего помещения был соединен непосредственно с криптой при помощи длинной змеи, трубкообразное полое тело которой, вылепленное из известковой массы, ползет от камня, закрывающего в святилище проход в глубь пирамиды, вниз по ступеням лестницы, по полу коридора к самому саркофагу, где ее путь как бы завершается.
      В последний раз я стою перед каменной плитой и смотрю на картину, изображающую воскрешение. Майяское воскрешение! Над меридским сенотом мы говорили себе: «Майя мертвы». Но этот великолепный рельеф утверждает иное: строители крипты, майяских городов, индейских пирамид не умерли. Даже сейчас они постоянно присутствуют здесь.
      Они сохранились в своих творениях: в каменной гробнице великолепного Паленке, в таинственном Цибильчальтуне и нарядном Ушмале, в ощетинившемся укреплениями Тулуме и в забытом Сайиле, в лесных галереях Бонампака, в подземном святилище Баланканче и в драгоценностях, выловленных из священного колодца Чичен-Ицы. Уже сейчас, обнаруженное майяологами, их наследие предстает перед глазами очарованного путешественника как птица феникс.
      К гробнице великого властителя, индейским пирамидам и дворцам на Юкатане и берегах полноводной Усумасинты пока в основном приходят лишь исследователи. Но когда-нибудь в эту отдаленную, забытую часть Центральной Америки, я уверен, будут приезжать люди со всех концов света. И они увидят не только пирамиды и величественные дворцы. Они увидят индейца майя. Увидят человека, благодаря воле, таланту и чувству которого вознеслись своды храмов, воздвигнуты стелы, благодаря труду которого родились все сокровища и тайны этих индейских пирамид, индейских городов.
 

 
      Вторичным посещением Паленке я завершил путешествие за тайнами индейских городов, за тайнами индейских пирамид. Во время следующих поездок я знакомился с памятниками ацтеков, сапотеков, миштеков, тарасков в Центральной Америке и с многочисленными городами андских индейских культур. Но в этой книге я хотел рассказать только о городах самой блестящей культуры доколумбовой Америки - о великолепных центрах майя. Майя, чья удивительная цивилизация выросла словно бы без каких-либо предшественников, питаемая совершенно своеобразными собственными корнями.
      На мое счастье, как раз в ту пору, когда я в первый раз направлялся в Центральную Америку, среди сельвы и болот Табаско и Веракруса были открыты предметы материального наследия культуры, о которой до этого никто ничего не знал. Эту очень давнюю цивилизацию уже сейчас, всего через несколько лет после ее неожиданного открытия, многие исследователи считают единственной подлинной «матерью» всех последующих месоамериканских культур. В том числе и непосредственно майяской культуры. Открытие ольмеков - «ягуарьих индейцев», определение их роли, их места в истории Нового Света - это, несомненно, самое значительное современное открытие, самое большое достижение науки об американских индейцах.
      И первые, часто крайне неточные сообщения об ольмекских центрах взволновали меня настолько, что, прежде чем ехать к самим майя, в страну майя, я отправился в страну «ягуарьих индейцев», до сих пор еще окутанных множеством загадок. После посещения ольмекских городов я уже мог странствовать по городам майя.
      Но и майяское путешествие я закончил. Тем не менее прежде, чем окончательно отложить перо, хочу добавить несколько слов, адресованных тем, кто более основательно заинтересуется историей и культурой американских индейцев, и в особенности тем, кого к этой книге привел не только интерес к индейцам майя, но, прежде всего интерес к майяской архитектуре, «индейским пирамидам» и их «тайнам».
      Уже в начале книги я вкратце рассказал о причинах, побудивших меня предпринять экспедицию в города индейских пирамид и дворцов. А после поездки я написал свою книгу для того, чтобы показать великолепие этих индейских городов и исключительно высокий уровень культуры, их создавшей.
      Изучение ольмеков - «ягуарьих индейцев» находится еще в самом зачатке. Но изучение истории и культуры центральноамериканских майя за последние 40-50 лет настолько продвинулось вперед, что в настоящее время внутри американистики - науки, изучающей историю и культуру коренных обитателей Америки, то есть индейцев, - выделилась самостоятельная научная дисциплина майяология (майянистика).
      Такое развитие вполне закономерно. Как в рамках ориенталистики постепенно выделилась, например, синология, так и в недрах науки о коренных обитателях Нового Света постепенно сформировалась мексиканистика, а затем выделилась, в качестве самостоятельной дисциплины и майяология. Сейчас это уже самостоятельный учебный предмет в нескольких университетах.
      Тех, кого более глубоко интересует предмет, метод и история майяологии, я отсылаю по крайней мере к двум работам - к статье П. Шеллхаса «Пят лет изучения майя»

и Тоззера «Исследование майя»

. Но о майяологии до сих пор можно сказать то же, что 15 лет назад о ней написал немецкий майяолог Франц Термер: «Майяология - самая молодая поросль американистики - пока обременена всеми проявлениями незрелости ранней стадии развития, едва перешагнувшего границы позитивизма. Мы все еще находимся на новой земле, где исследователь является первопроходцем, который, образно говоря, должен прорубать себе дорогу через густые заросли, сквозь непроходимые джунгли».
      Так говорит Франц Термер, один из виднейших немецких майяологов. Наряду с немецкими учеными основы майянистики - особенно на первых порах - закладывали французы (Этьен Брассер де Бурбур) и англичане (Олфрид Персивел Моудсли). В настоящее время наиболее обширные майяологические изыскания ведутся прежде всего в Соединенных Штатах Америки и в Мексике.
      В социалистических странах первое место, бесспорно, принадлежит советским майяологии. Несомненно, самым прославленным из советских майяологов остается Юрий Кнорозов, труды которого о майяском иероглифическом письме снискали мировое признание

. Бок о бок с ним стоит другой ленинграндский майяолог Ростислав Кинжалов, который занимается изучением характера и развития майяского изобразительного искусства

. Ольмеками и майя занимается также советский археолог В. И. Гуляев

и ряд других исследователей.
      В других социалистических странах майя, майяской культуре наибольшее внимание уделяют исследователи Германской Демократической Республики. В библиотеке земли Саксония в Дрездене находится и одна из трех известных майяских книг, причем наиболее хорошо сохранившаяся, - так называемый «Дрезденский кодекс». В Польской Народной Республике изучением майяской культуры занимается группа американистов, возглавляемая проф. Франковской из Лодзи. В Варшаве была организована самая большая в социалистических странах выставка искусства доколумбовой Мексики.
      А у нас? Пока в Чехословакии закладываются лишь основы американистики. Специализированные американистские исследования - в данном конкретном случае специализированное изучение истории и культуры центральной Америки и майя - нас еще только ждут. Этой книгой я хотел привлечь внимание общественности к майяской архитектуре, к ее творцам - майяским индейцам и подчеркнуть, что строители этих великолепных городов заслуживают нашего внимания и интереса, а в будущем, возможно, и специализированных научных исследований,
      Естественно возникает вопрос, должны ли вообще мы, представители небольшого народа в сердце Европы, заниматься изучением давно уже мертвой культуры индейцев, живущих за тысячи километров от наших границ. Конечно, да. Во-первых, я убежден, что при изучении истории человеческой цивилизации необходимо уделять внимание всем культурам, способствовавшим ее развитию. А к этой истории относится не только Старый Свет, не только Палестина, Крит или Египет, Индия или Китай, но и Новый Свет - ацтеки, инки, ольмеки и прежде всего, разумеется, майя, самая развитая индейская культура доколумбовой Америки.
      Но это не единственный довод. Каждый из нас чувствует, как мир, планета, на которой мы живем, год от года становится теснее. Страны, которые еще четверть столетия назад, в лучшем случае, были для нас всего лишь романтическими кулисами экзотических романов: Вьетнам, Непал, Йемен, да хотя бы и Гватемала (одна из «майяских» стран), - сейчас стали неотъемлемыми составными частями современного мира. За развитием, судьбой этих государств мы следим с таким же интересом, как за событиями у наших ближайших соседей, а подчас даже и с большим. Но познать и понять настоящее сможет лишь тот, кто поймет прошлое этих стран и этих народов.
      Можно спросить: не поздно ли начинать теперь? Не завершены ли уже майяологические исследования? Нет, не завершены. Перед майяологами стоит еще целый ряд неразрешенных проблем. К тому же открытие все новых майяских городов (сейчас их число достигло ста пятидесяти!)

ставит перед нами новые вопросы. При этом ряд до сих пор остающихся открытыми проблем имеет, действительно, кардинальное значение. Напомню пользующуюся широкой популярностью проблему дешифровки майяского иероглифического письма. Лично меня из комплекса майяологических тем в особенности привлекают проблемы майяского искусства, майяской словесности, майяской живописи и ваяния, майяской архитектуры.
      Для знакомства с ними я и отправился в это путешествие. В само путеописание я, естественно, не включал всех фактов, касающихся майяского строительства и архитектуры. Поэтому я по возможности отмечу их в этом послесловии, адресованном лишь читателям, относящимся с подлинно глубоким интересом к данной проблематике и обладающим определенными познаниями. По той же причине раздел о майяской архитектуре я написал в соавторстве со специалистом - инженером Зденеком Угером.
      Зачатки майяской архитектуры, сохранившейся до наших дней, насколько мы можем сейчас об этом судить, то есть применение в строительстве камня, относятся к началу первого тысячелетия н.э., конечной границей ее развития является испанское завоевание Юкатана. Установление времени возведения отдельных объектов достаточно сложно, ибо результаты различных применявшихся доныне методов расходятся в пределах 300 лет. Эпиграфия позволяет установить майяскую хронологию с точностью до одного дня, однако лишь для шести столетий классического периода, когда применялись так называемые «Начальные серии» (подробный майяский календарь). Наконец, изучение найденной рядом с постройками керамики помогает устанавливать хронологические рамки приблизительно и с многими пробелами. Последовательностью стилей в развитии майяской архитектуры, скульптуры и живописи можно пренебречь, поскольку этот элемент носит здесь скорее региональный характер.
      С майяской архитектурой классического периода (I - X столетия) мы встречаемся на крайнем юге Юкатана, на территории Гватемалы и Британского Гондураса. Стиль классического периода проявляется в нескольких модификациях, характерных для главных центров заселения: местностью с древнейшими памятниками раннеклассического периода является холмистый Петен в северной Гватемале, который в период своего расцвета имел большую плотность населения, чем, например, современный штат Нью-Йорк; в долинах рек Усумасинты и Мотаг есть несколько центров, относящихся преимущественно к среднему классической периоду; хронологически спорным является Рио-Бек, сухой край в центральном Юкатане, и, наконец, последние две области позднеклассического периода - равнинный Чен и холмистый Пуук - находятся в северо-западной части Юкатана. Примерно около 1000 года начинается майяско-тольтекский период в истории майяской архитектуры, когда на нее значительное влияние оказал приход тольтеков из Центральной Мексики. Постройки этого периода принципиально отличаются от построек классического майяского периода, и некоторые из них, главным образом в Чичен-Ице, представляют собой почти точные копии тольтекских построек в Толлане.
      При знакомстве с майяской архитектурой следует иметь в виду, каким способом древние майя обрабатывали материал для построек. Майя почти не знали металлов; немногие изделия из золота, серебра и меди, найденные в майяских городах, попали туда из других мест, поскольку известняковый, карстовый Юкатан беден металлами. Единственным инструментом, с помощью которого древние майя обрабатывали каменные плиты для пирамид, создавали великолепные рельефы и скульптуры из известняка, туфа, песчаника, а также из «железного дерева» сапоте, был камень - каменное долото. Если я к тому же добавлю, что розетковое окно в портале собора св. Вита в Праге один каменщик, имеющий современный инструмент, делал бы всю свою жизнь до 80 лет, то согласитесь, что мы должны почтительно склониться перед упорством и мастерством майяских строителей. А как транспортировать 11-метровый каменный монолит весом в 65 тонн, вроде стелы в Киригуа, вручную, с помощью одних только веревок и деревянных ломов, мы в наш технический век, вероятно, не можем себе даже представить.
      В майяских постройках прежде всего бросается в глаза массивность и мощь использованного материала. Ведь, с нашей точки зрения, майя имели весьма примитивные познания в области строительных конструкций, о чем свидетельствует, например, здание Акаб-Циб в Чичен-Ице. Хотя это и двухэтажное здание, но первый этаж составляет, собственно, сплошной блок, заполненный каменной кладкой. Он образует лишь фундамент для второго надстроенного этажа и умело оформлен по фасаду. Для раннеклассических построек вообще характерны толстые массивные стены и получаемые при этом небольшие внутренние пространства. Стены этих раннеклассических построек большей частью возводились из обработанных каменных блоков и покрывались толстым слоем штукатурки (Петен). В более поздних постройках стены уже тоньше, монолитны и сделаны из эмплектона (известкового бетона), а сверху выложены каменными плитами с вытесанными рельефами (Пуук). Широкое использование известкового строительного раствора в качестве связующего материала вообще типично для майяской архитектуры, и нигде больше на Американском материке мы с лучшей технологией не встречаемся. Цилиндрического свода майя не знали, внутреннее пространство они перекрывали так называемым ложным, то есть ступенчатым, сводом, где камни кладутся один на другой горизонтально и каждый следующий выступает над нижним по направлению к вершине свода. Свод опирался на несущую стену либо на деревянные балки, поддерживаемые каменными колоннами. Интересно, что, хотя майя знали приемы формования опорного камня свода, они не дошли до решения «замка» и тем самым до открытия цилиндрического свода. Ступенчатый свод и колонны были конструктивными элементами, настолько свойственными майя, что мы встречаемся с ними от самых ранних зданий вплоть до тольтекского периода. В майяской архитектуре явственно выражена тектоника построек. На несущих элементах, будь то стена, подпорка или колонна, покоится несомый элемент - высокий внутренний свод, который на фасаде закрыт могучим антаблементом (антаблемент в архитектуре - часть стены, покоящаяся на вертикальных опорах, на несущих элементах), и высота его соответствовала высоте свода. Место архитрава (нижняя часть антаблемента, лежащая прямо на капители колонны или на стене) здесь занимал трехчастный карниз, называемый атадурой (атадура - по-испански связь, связка; это майяская модификация архитрава). Атадура, в сущности, не является составной частью антаблемента, то есть несомого элемента, в первоначальных деревянных майяских постройках она связывала вертикальные деревянные колья прямо под горизонтальными балками, для того чтобы колья не отклонялись в сторону. Атадура в каменной майяской архитектуре напоминает форму вертикально поставленного пучка тростника или травы, перевязанного жгутом. Это первое изобразительное решение связующего венца в архитектуре. Над атадурой находился широкий, обычно богато украшенный рельефами фриз, который наверху заканчивался карнизом, часто опять-таки в форме атадуры. Это классическое строение антаблемента типично главным образом для стиля Пуук.
      В других местах, например в Паленке (нижняя Усумасинта), майя вместо антаблемента закрывали снаружи свод наклонной стеной в виде мансардовой крыши, которая по форме ближе всего к изначальным и поныне типичным соломенным крышам на жилищах простых майя. По майяским постройкам можно установить, что майя знали и использовали модулевую сетку, хотя она не была так разработана и обязательна, как в Древней Греции. Но без овладения ею майя никогда бы не смогли создать такие постройки, как, например, «Дворец правителей» в Ушмале (Пуук).
      Наиболее заметной уже с первого взгляда постройкой, встречающейся в большинстве высоких индейских культур, и прежде всего как раз у майя, является ступенчатая пирамида, на верхней площадке которой находится храм.
      Естественно, до нас не дошли записи о том, как возводились эти наиболее-характерные произведения майяской архитектуры, поэтому трудно воссоздать точную технологию их строительства. Зато совершенно определенно можно говорить о их назначении: они были лишь величественными, гигантскими постаментами для небольших святилищ, которые строились на их вершинах. Но поскольку большинство храмов было из дерева, многие из них не сохранились до наших дней.
      Тут снова мы подходим к той загадке, к той «тайне индейских пирамид», которая в течение десятков лет волновала исследователей индейских древностей: была ли какая-то связь между пирамидами Египта, Древнего мира и построенными по другую сторону океана индейскими пирамидами? Не было ли в доколумбову эпоху между обеими частями света какого-либо сообщения и не «занесли ли», таким образом, идею и технологию строительства пирамид в Центральную Америку какие-то давние переселенцы из Египта? Мы ответим: ни в коей мере. Сходство между египетскими и майяскими пирамидами лишь внешнее, формальное. Египетские пирамиды служили совершенно иной цели: они были только помпезными гигантскими надгробиями правителей, майяские же, даже имеющие захоронения (как пирамида в Паленке), по существу, всегда были лишь монументальным постаментом для святилища.
      В отличие от некоторых довольно высоких майяских пирамид (высота пирамид в Тикале достигает, например, 70 метров!), большинство майяских зданий решены как одноэтажные постройки, причем обычно они имеют внутри два длинных пролета, вход в помещения которых большей частью осуществлялся прямо снаружи через дверные проемы. Внутри зданий помещения между собой, как правило, не сообщались, очевидно, ввиду специфического назначения отдельных комнат и из-за того, что в теплом субтропическом климате вполне можно было переходить из помещения в помещение, выходя прямо под открытое небо. Более обширные и расчлененные на помещения здания тоже строились как сочетание двухпролетных элементов. Многие постройки, главным образом здания храмов, решены как классическая диспозиция in antis с двумя колоннами, или подпорками (in antis - между выступами; это тип греческого античного храма, фасад которого образован двумя колоннами между выдвинутыми стенами целлы - центрального помещения). Окон майя, кроме Цибильчальтуна, нигде не использовали, поскольку для освещения внутреннего пространства им явно хватало света, проходящего через дверной проем и многократно отражавшегося от белых оштукатуренных стен и полов из известняка. Лестницу, которая вела в верхние этажи, если речь не шла о торжественном монументальном входе, майя располагали внутри здания, видимо для того, чтобы не нарушать единую концепцию фасада. Фасад здания они решали продуманно и заботливо, с чувством пропорции, ритма и с использованием коррекции оптического восприятия. В постройках стиля Пуук гладкая ровная плоскость несущей стены, нарушаемая лишь ритмически повторяющимися дверными проемами, контрастирует с расчлененной плоскостью могучего антаблемента с богато украшенным фризом. Однообразные длинные фасады майя членили еще широкими уступающими порталами, часто в этих углублениях они помещали монументальные врата, имеющие ступенчатые своды, как, например, во «Дворце правителей» в Ушмале. Был известен майяской архитектуре и такой элемент, как самостоятельно стоящие ворота, своего рода триумфальные арки (например, прославленная арка в Кабахе).
      Среди майяских зданий мы находим не только дворцы, храмы и монастыри, но и обсерватории, судебные дворы, рынки, церемониальные площадки или террасы и даже здания парных бань. Бани, несомненно, были в каждом городе чистоплотных майя. Впрочем, предназначались они, конечно, лишь для знати, поскольку пропускная способность бань была явно недостаточна для всего города; тем не менее индеец майя до сих пор сохранил привычку хотя бы раз в день побаловать себя теплой ванной. Здания бань по сей день сохранились в разных городах, например в Чичен-Ице. В другом майяском городе - Пьедрас-Неграс - осталось даже несколько парных бань, в которых очаг и парилка отделены от основного помещения. К тому же некоторые бани расположены в этом городе прямо у площадки для игры в мяч и, очевидно, предназначались для игроков в «баскетбол». С такой высокой гигиеной мы не встречаемся даже в Древнем Риме, где немало стадионов, но ни с одним из них не соседствуют бани.
      Но майя возводили не только наземные строения. Относительно сухой и бедный водой Юкатан заставлял их создавать водохранилища, называемые чультунами (это были большие водные резервуары, высекавшиеся в скалах и внутри покрытые известковой штукатуркой), акведуки и каналы. А в период дождей им приходилось с помощью канализации и дренажа отводить избыточную воду с обширных мощеных площадей, дворов и внутренних двориков. Хотя колесо было им неизвестно, они строили шоссе - сакбе, устраняя различия в высоте рельефа с помощью насыпей и срезов. Сакбе строились очень добросовестно, прочно и служили постоянными коммуникациями между городами. Основу сакбе обычно составлял вал из камней, а покрытие - известковый бетон, утрамбованный каменным катком. Сакбе отнюдь не малозначительные сооружения местного масштаба (возьмем, к примеру, белую дорогу, ведущую из Йашуны и Кобу). Для майяской архитектуры характерны также стелы, высокие каменные мононти изображающие стоящую фигуру патрона катуна (двадцатилетия). На них наносились календарные даты двадцатилетия, в честь которого они воздвигались. С того момента, как майя начали использовать камень, каменные стелы, по всей видимости, заменили прежние деревянные: ведь культ стел был главным образом распространен в ранний период, в так называемом Древнем царстве, между тем как позднее стелы уже почти не устанавливались. Кроме каменных рельефов, майяские постройки богато украшают настенные росписи, мозаика, штуковые рельефы.
      Мы много говорили о штуковой штукатурке, известковом растворе, эмплектоне - известковом бетоне. Где древние майя брали известь для своих сооружений? Ответ несложен: Юкатан - известняковое, карстовое геологическое образование. Известняка у майя, следовательно, было достаточно. Но как они делали из него известь, если у них не было печей для обжига? Майя жгли известняк в ямах. Подобная яма делалась просто: из ветвей и круглых бревен, сложенных так, чтобы они расходились лучами от центра, устраивали костер диаметром примерно 6 метров и высотой 1,5 метра, а посреди костра оставляли вертикальное отверстие примерно 30 сантиметров в диаметре. Сверху на этот костер клали раздробленный на куски известняк слоем около метра толщиной. Через отверстие в центре, куда помещали щепки и листья, костер зажигали. И если не дул ветер и не шел дождь, за каких-нибудь два дня получали известь. В некоторых городах на морском побережье, в Тулуме и на Косумеле, вместо известняка майя использовали морские ракушки.
      Для майяских городов типична свободная застройка, без какого-либо подчинения главным осям, симметрии и общему плану. Майяские города представляют собой свободные скопления строений разной архитектоники. Это архитектура свободных и открытых пространств, расположенных на разных уровнях и окруженных свободно, ритмически и контрастно размещенными зданиями. Мы не находим здесь ни главной улицы, как в мексиканском Теотиуакане, ни центральной площади, как в ацтекском Теночтитлане. В майяских городах нельзя определить какое-либо пространство или какую-либо постройку как подлинный центр города; центром здесь является почти вся застроенная площадь. Майя не признавали порядка и системы в планировке города, что в еще большей степени способствовало свободному размещению построек. Равноценность значения и расположения зданий и вольных пространств соответствует и равноценности отдельных майяских городов. У майя никогда не было единого правителя, который бы осуществлял власть над всей майяской территорией. Централизованная власть и управление были для майя совершенно чужды, и в самом деле мы нигде - ни в Древнем, ни в Новом царстве - не находим никакой столицы; все города независимы и равноценны точно так же, как здания внутри самого города; только одни города побольше, другие поменьше. (Если мы сравним с майяскими городами, например, ацтекский Теночтитлан, могущественного властителя великой империи, подчиненной централизованному управлению, то увидим посредине Теночтитлана главную пирамиду, вокруг которой расположена главная площадь с дворцом правителя, и от этой площади во все стороны света расходятся четыре главные улицы.)
      Нет надобности особенно подчеркивать, что майя прекрасно умели вписывать города в окружающую местность, но для наглядности можно привести пример. В Петене, гористом крае с глубокими ущельями, лежит город Тикаль, постройки которого, часто поставленные на самом краю обрыва, при относительно небольшой площади основания весьма высоки (пирамида IV - 70 метров) и таким образом подчеркивают глубину ущелий. Постройки в городах равнинного северного Юкатана уже занимают большую площадь; расстояние между ними значительное, а сами строения часто низкие и подчеркивают горизонтальную линию.
      Прежде чем расстаться с классической майяской архитектурой, рассмотрим ее характерные черты соответственно областям их распространения. Основные элементы строительной техники, общие для всего классического периода майяской истории, - это камень, раствор извести с песком, опора и ложный свод. Остальные элементы, как мы увидим, уже имеют различные местные модификации.
      П е т е н. Массивные постройки с небольшим внутренним пространственными коньковыми фронтонами, кладка из каменных блоков на известковом растворе, фасады, украшенные штуковыми декоративными элементами, отлитыми в форме колонны с энтазисом и характерные «мансардовые» крыши, которые имеют такой же угол наклона, как стены самой пирамиды. Этим примечательным, хотя и простым способом достигается единство, органическая законченность всей постройки.
      М о т а г у а. Постройки без коньковых фронтонов; богатое архитектоническое решение города и штуковые фасады в Копане контрастируют с городом Киригуа, немногочисленные здания которого построены из песчаника; связующим материалом здесь, в качестве исключения из общего правила, служит глина. Малочисленность зданий в Киригуа уравновешивается большим числом стел.
      У с у м а с и н т а. Для нижней Усумасинты в штате Чиапас характерен город Паленке. Конструктивно Паленке представляет собой противоположность Петену. Здания здесь имеют тонкие стены и большие, сложно решенные внутренние пространства, двухпролетные галереи, колоннады, здесь есть башня у дворца, пирамиды с гробницей, акведук. Характерным элементом остается «мансардовая» крыша и коньковый фронтон. На нижней Усумасинте были найдены постройки, почти не встречающиеся в других местах Американского континента до его открытия европейцами: постройки в майяском городе Комалькалько возведены из кирпичей размерами 19 X 25 X 24 сантиметра, причем кирпичей обожженных.
      Города в области Петен и бассейна рек Усумасинты и Мотагуа, лежащие в южном Юкатане у подножия Кордильер, чаще всего относят к так называемому Древнему царству, его иногда называют периодом «Начальных серий» (принятый в американистике термин для подробного способа майяской датировки, применявшегося в Древнем царстве). Города северного Юкатана, которые древние майя населяли в позднеклассический майяский период (Пуук) и в майяско-тольтекский период, относятся к Новому царству. Переходным звеном между архитектурой Древнего и Нового царств (тут уместнее было бы говорить о некоей «промежуточной области» между Древним и Новым царствами, поскольку речь идет скорее о географической территории, расположенной между Древним и Новым царствами, чем о хронологическом периоде, каковой представляется достаточно спорным, если учитывать, что население здесь существовало и во время Древнего, и во время Нового царства) мы можем считать стиль Чен (Чен-Рио-Бек), который характерен для западной части центрального Юкатана.
      Ч е н. В отличие от штуковых фасадов в Петене фасады из тесаного камня. От стиля Рио-Бек стиль Чен отличается меньшей сложностью архитектонических форм и более простым способом работ. Для него характерны дверные проемы, вкомпокованные в змеиную маску.
      П у у к. Этот стиль значительно отличается от остальных классических стилей и не только означает переворот в развитии архитектуры, но и сигнализирует изменения в майяском образе жизни. Пуукские архитекторы позднеклассического периода изменили всю предшествующую майяскую строительную практику. Ранние постройки как на Юкатане, так и в Петене или на Усумасинте возводились из каменных блоков и плит, большей частью покрытых штуком. Пуукские строители открыли бетон из щебня, связанного известковым раствором (эмплектон), который обшивался тонкой облицовкой из тесаного и обработанного камня, или, точнее, заливался в нее. Мощные подпорки зданий в южных городах были заменены более стройными опорами и колоннами, которые позволяли лучше варьировать решение фасада, облегчали стены и увеличивали проемы для освещения помещений. Пуукские строители отказались от штуковых фасадов юга и заменили штукатурку отделкой из обработанных каменных плит. Подобно стандартным конструкциям, они образуют мозаику общего внешнего облика фасада. Здесь уже нет монументальных, могучих коньковых стен, вместо них появляются простые высокие фасады с горизонтальным членением. «Мансарда» крыши заменяется богато украшенным антаблементом, резко отличающимся от гладкой несущей стены. Изменение технологии строительства (вместо каменной кладки монолитный бетон, обшитый заранее заготовленной и состоящей из стандартных деталей с каменной оболочкой, образующей модулевую сеть) означало технический переворот и прогресс в строительстве. Календарь и боги, видимо, уже не почитаются как прежде; стелы и монументальные храмы исчезают, смыслом архитектуры становится не создание храма, не прославление божеств, а целесообразность; центром внимания перестает быть бог, им становится человек. Примером этого переворота может служить сознательная перестройка пирамиды в дворец с несколькими этажами (Сайиль).
      Стиль Пуук прямо требует, чтобы мы называли его не только ренессансом в майяской архитектуре, но связали его и с ренессансом в майяской жизни. Стиль Пуук следует рассматривать как стиль земли Пуук (отсюда прописная буква в названии). Но этот стиль, хотя он, в сущности, повсюду исходит из одинаковых художественных критериев и из единого основного понимания формы, дает разные варианты в зависимости от места распространения и хронологии.
      Своеобразное и многообещающее развитие не только майяской архитектуры, но и всей майяской культуры было, к сожалению, прервано приходом мексиканских тольтеков. Тогда, около 1000 года, второй раз изменяется майяский образ жизни в городах-государствах северного Юкатана. Намечается переход от прежнего земледельческого к городскому стилю жизни. Но одновременно уже проявляется губительное влияние воинственного характера тольтеков. Идеалом становится приобретение и удержание власти. При этом тольтекская династия (в данном случае Кокомы) не только стоит во главе Майяпана, но и правит в ряде других городов. Тольтекские военачальники мечтают о сражениях, о войнах. На строительство импозантных сооружений не остается времени, не остается времени даже на солидный ремесленный труд (или, может быть, даже каменщики должны были служить в войске?), здания строятся скорее небрежно, чем неумело, конструкции их непрочны, планировка определяется стихийно. И здесь, в архитектуре, сказывается общий декаданс, упадок некогда высокоразвитой майяской культуры, которая все же не могла слиться с воинственной тольтекской культурой. С архитектонической точки зрения заслуживает упоминания лишь майяпанская пирамида, которая явно была копией «Пирамиды «Пернатого змея» в Чичен-Ице. Крепостные стены позднее до основания разрушенного Майяпана окружало около 4000 зданий, большей частью жилых, которые занимали площадь 4 квадратных километра.
      Наконец, особо мы должны рассмотреть архитектуру в области Кинтана-Роо. На этой территории мы можем установить два главных этапа развития, или, иными словами, два главных строительных стиля. Более древние города, как, например, Коба, построены в классическом петенском стиле. Города позднейшего периода, большей частью расположенные на побережье Карибского моря и на Косумеле, представляют разные майяские архитектурные стили - от классического петенского стиля с массивными стенами и коньковыми фронтонами до стиля Пуук и майяско-тольтекской концепции постройки. Тут необходимо подчеркнуть, что термин «майяско-тольтекская постройка» не совсем точно отражает характер этих зданий, ибо постройки тольтекского периода значительно отличаются как от майяского понимания конструкции постройки, так и от тольтекской. Общая концепция здешних зданий, да и здешних городов, производит впечатление, будто эти центры были созданы единым народом, что на побережье Кинтана-Роо произошло нечто, не удавшееся в Чичен-Ице, а именно полное слияние майя с тольтеками. Наиболее характерным городом подобного рода можно считать Тулум.
      Здесь, в Кинтана-Роо, архитектура майя и тольтеков (очевидно, не только архитектура) принципиально изменилась. От создания трудоемких сводов почти отказываются, для перекрытия зданий используется простой и легкий деревянный потолок из балок, высота его невелика, что отражается на фасаде и общей форме здания. Небольшая толщина балочного потолка на фасаде выражена всего лишь простым карнизом, заменяющим антаблемент, высокие сложные фризы не применяются вовсе. Однако постройки сохраняют майяский характер, причем именно в тех чертах, которые родственны и тольтекам. По-прежнему используется вход, расположенный в нише и украшенный колоннами и рельефом; тольтекские колонны в виде змей и наклонный цоколь зданий удачно соединяются с характерной для майя штуковой штукатуркой. Архитектура продолжает оставаться майяской и тольтекской, хотя в действительности речь идет уже о новой архитектуре как в архитектоническом смысле, так и в понимании конструкции - назовем ее, допустим, «неомайяской». К сожалению, свидетельств о дальнейшем развитии у нас нет. Последний островок этой удивительной культуры, которая во время испанской колонизации словно бы начала пробуждаться от предшествующего декаданса, оказался не настолько сильным, чтобы, отражая непрестанные нападения испанских завоевателей на Кинтана-Роо и защищая свою самостоятельность, еще сохранять и даже развивать собственные архитектурные традиции.
      Текст книги я разбил на двадцать глав, так как в основной двадцатеричной системе майяский месяц состоит из двадцати дней. Отдельные дни-главы я обозначил майяскими иероглифами. На юкатанском майяском языке эти дни называются: Ик, Акбаль, Кан, Чикчан, Кими, Маник, Ламат, Мулук, Ок, Чуэн, Эб, Бен, Иш, Мен, Сиб, Кабан, Эцнаб, Кавак, Ахав и Имиш.
      Кроме иероглифического обозначения «дня», каждый шмуцтитул дополнен репродукцией какого-либо произведения майяских мастеров.
 

 

1

 
      Чешский исследователь и путешественник Милослав Стингл - автор многих книг, посвященных этнографии народов Америки и Тихого океана. Ряд его работ («Индейцы без томагавков».М., 1971; «В горы к индейцам Кубы». М., 1974, и др.) переведены на русский язык и пользуются заслуженным успехом. Несомненно, заинтересует нашего читателя и новая книга М. Стингла.
      Главная задача, которую ставил перед собой автор «Тайн индейских пирамид», - это познакомить читателя с историей изучения культур ольмеков и майя. Это ему, безусловно, удалось. Использовав в виде сюжетного приема повествования дневник своего путешествия по Мексике, Стингл увлекательно рассказывает о замечательных городах ольмеков и майя, о памятниках монументальной архитектуры, обнаруженных там, об исследователях - археологах и путешественниках, и о драматических эпизодах, не раз случавшихся в их нелегкой работе. Живой и образный язык повествования, четкость формулировок, умение выделить основные факты, превосходные иллюстрации - все это, несомненно, найдет у нашего читателя и соответствующий эмоциональный отклик, и заслуженную высокую оценку.
      Разумеется, не все положения книги могут быть приняты безоговорочно. Во-первых, любой исследователь пропускает отобранные им факты через призму собственного мироощущения и мировоззрения, выражая свою точку зрения на ту или иную проблему. А в науке известно немало случаев, когда два ученых, основываясь на одинаковых данных, придерживались диаметрально противоположных взглядов (сравните, например, споры о датировке ольмекской культуры, изложенные в первых главах). Во-вторых, от написания любой книги до ее публикации проходит определенное время, и часто новые открытые материалы требуют или иного подхода, или иного освещения. Наконец, у всякого автора возможны и ошибки. Не мог, естественно, избежать такой участи и Милослав Стингл; этими обстоятельствами и вызвано появление данного послесловия. Некоторые неточности оговорены в примечаниях к тексту, о других упомянем здесь.
      Стингл постоянно пользуется термином «Древнее царство» (оговаривая, конечно, условность этого названия). Теперь этот термин устарел: сейчас принято делить историю древних майя на три больших периода. Первый - доклассический, датируется приблизительно 1500 годом до н. э. - 300 годом н. э. и делится на три фазы: раннюю (1500-1000 годы до н. э.), среднюю (1000-300 годы до н. э.) и позднюю (300 год до н. э. - 300 год н. э.). За ним следует классический - 300-900 годы н. э., делящийся на две фазы: раннюю (300-600 годы) и позднюю (600-700 годы). Период, завершающий доколумбову историю майя, носит название послеклассического (900-1530 годы) и также делится на две фазы: раннюю (900-1200 годы) и позднюю (1200-1530 годы). Едва ли следует говорить, что это деление, основанное главным образом на сравнительной классификации археологического материала, хотя в известной степени и соответствует основным этапам древнемайяского общества, имеет все же несколько формальный и предварительный характер. Оно, конечно, не передает достаточно четко пестрой и в ряде случаев противоречивой картины развития. О предварительности говорит и тот факт, что ряд ученых сейчас предлагает другую классификацию, где история Месоамерики членится на следующие разделы: архаический (?-1500 год до н. э.), формативный (1500 год до н. э. - 150 год н. э.), делящийся в свою очередь на раннюю (1500-800 годы до н.э.), среднюю (800-300 годы до н. э.) и позднюю (300 год до н. э. - 150 год н.э.) фазы. За ним следует краткий протоклассический период (150-300 годы н.э.) и классический, охватывающий раннюю (300-600 годы н. э.) и позднюю (600 - 900 годы) фазы. Послеклассический период делится на раннюю (900-1200 годы) и позднюю (1200-1530 годы) фазы. Мы будем пользоваться в дальнейшем первой классификацией и напоминаем читателю, что «Древнее царство» Стингла - это классический период (300-900 годы) по данной хронологической схеме.
      Не совсем правильно и полно освещает Стингл и сложные события, которые привели к оставлению южных городов майя. Большинство исследователей в настоящее время пришли к мнению, что имелся целый комплекс причин, в который входили и социальные волнения, и нарушение традиционной торговли разными экологическими районами, и нашествия иноземных завоевателей. Мы теперь уже не говорим о массовом переселении жителей городов юга на остров Юкатан; во время бурных событий на юге обитатели городов Юкатана, жившие там по крайней мере с доклассического периода, продолжали спокойно свое развитие, но позже и их коснулась тольтекская волна.
      Не можем мы согласиться с автором и в другом, более частном вопросе. В главе 10 Стингл указывает, что культ Тлалока появился у майя вместе с тольтеками. Новейшие данные, о которых упомянем ниже, показывают, что этот тезис не соответствует исторической действительности. Кроме того, следует, конечно, помнить, что и боги дождя майя, и Тлалок имели общий ольмекский генезис.
      Все эти частные замечания, однако, ни в коей мере не снижают общего хорошего впечатления от новой книги Милослава Стингла.
 

2

 
      Книга М. Стингла была написана в 1967-1968 годах, с того времени прошло несколько лет. Археология майя сейчас развивается весьма интенсивно, и поэтому даже за этот краткий период накопились новые, очень интересные материалы. Кроме того, автор путешествовал только по Мексике, а территория, занимаемая майя в древности, охватывала и современную Гватемалу, и часть Гондураса, Белиза и даже Сальвадора. О последних открытиях здесь также следует упомянуть хотя бы вкратце для большей полноты исторической картины.
      История исследования ольмекской культуры и анализ новых материалов, с нею связанных, прекрасно изложены в книге советского ученого В. И. Гуляева

, поэтому мы не будем останавливаться специально на данной теме. Может быть здесь следует лишь упомянуть, что Канзасский и Веракрусский университеты начали недавно обследование района около гор Тустлас. В ранчо Кобата участниками экспедиции была найдена базальтовая голова, самая большая из известных, и отправлена в Сантьяго-Тустла. Начаты раскопки в Серро-Вигиа, небольшом культовом центре ольмекской эпохи, в том самом, где, очевидно, первоначально была воздвигнута эта голова.
      Среди многих нерешенных и важных проблем, волнующих и сейчас исследователей древней культуры майя, остановимся здесь на трех, наиболее важных для рассматриваемой темы. Это, во-первых, вопрос о территориальных (и в известной мере и хронологических) границах культуры майя, во-вторых, связанная с первым вопросом проблема «ольмеки и майя» и, наконец, третий вопрос - «город-государство Теотиуакан и города-государства майя».
      Долгое время южную границу Месоамерики ученые проводили по течению р. Улуа в западном Гондурасе и далее вели ее в южном направлении, захватывая территорию Сальвадора, тихоокеанский район Никарагуа и северо-западную Коста-Рику. Считалось, что южнее этой линии уже господствовало влияние культур Южной Америки. Новые исследования изменили эти представления. Обследование пещер Куйамель (департамент Колон, северо-восточный Гондурас). В 1973 году показало, что восточный Гондурас в ранний и средний доклассический периоды (1200-600 годы до н. э.) входил в культурный ареал Месоамерики.
      Найденные в этих пещерах образцы керамики очень разнообразны по форме и технике. Среди них сосуды в виде птиц и животных (броненосец, ягуары с человечьими лицами) или в виде плодов и овощей. Один сосуд изображает сидящего человека. Вся найденная керамика имеет явную связь с такими отдаленными городищами Центральной Мексики и Гватемалы, как Тлатилько, Каминальуйу (фаза 8 Мирафлорес), Тлапакойа. Другие черты в ней близки к керамике среднего доклассического периода в Гондурасе (Плайа-де-лос-Муэртос, Йарумела II, пещеры близ Копана).
      Самым интересным и значительным, однако, явилось установление по этому материалу несомненных связей с керамикой ольмекских городов: Сан-Лоренсо (фаза Бахиа), Ла-Вента, Трес-Сапотес. Один сосуд с рельефом, изображающим морду ягуара, безусловно, сделан ольмеками. Все эти данные заставляют по-новому смотреть на вопрос о причинах появления ольмеков в так называемой «южной периферии» области майя.
      Наличие памятников ольмекской мелкой пластики в этом регионе объяснялось по-разному: как результат переселений, торгового обмена, военной экспансии. Причины проникновения ольмеков сюда объясняли их желанием отыскать новые источники нефрита и серпентина. Однако, хотя изделия из этих камней довольно многочисленны (Лос-Наранхос около оз. Йаохоа, на равнине Сула, в Плайа-де-лос-Муэртос), природных месторождений их здесь не обнаружено. Поэтому в последнее время исследователи все больше склоняются к мнению, что в доклассический период этот регион входил в большую и сложную сеть торгового обмена, охватывавшую и ольмекские области и Центральное плоскогорье. Как мы видели, материалы из пещер Куйамель подтверждают эту гипотезу. Исходя из более поздних данных, можно предполагать, что вывозились отсюда бобы какао. Перед испанским завоеванием оживленная торговля этим продуктом существовала между северным Гондурасом, Юкатаном и побережьем Мексиканского залива (вероятно, через такие порты, как Косумель и Шикаланко).
      Не менее важные данные по первой и второй проблемам были получены и при изучении другого района майяской периферии - в юго-восточной горной части Сальвадора. Эта местность прежде почти не обследовалась, и поэтому раскопки расположенного здесь крупнейшего майяского городища Чальчуапы принесло много нового и даже сенсационного.
      Выбор этого места для исследований определялся несколькими важными причинами. Уже само положение городища указывало, что оно могло служить посредником между центрами, расположенными на тихоокеанской равнине и в горной зоне. 120 км отделяют его от крупного центра горных майя Каминальуйу и почти столько же от величественного города равнинных майя Копана. Кроме того, город Чальчуапа находился на самой границе между майя и другими народами Центральной Америки. Наконец, предварительные исследования показывали, что он существовал почти без перерыва около 2600 лет. Все это и привело к организации музеем Пенсильванского университета экспедиции, проработавшей там под руководством Р. Дж. Шарера несколько лет.
      Прежние археологи, производившие раскопки в разных местах этого района, давали им разные названия (Тасумаль, Каса-Бланка, Эль-Трапиче, Пампе и Альмулунга). Раскопки экспедиции Пенсильванского университета показали, что в действительности эти поселения были отдельными группами единого городища. Центр его (вернее, то, что осталось от него, так как значительная часть развалин была уничтожена при строительстве современного города Чальчуапы) занимал площадь 3 км 2. На этом пространстве археологи обнаружили 58 больших зданий церемониального назначения, открытые площади (пласы), много низких платформ и террас, каменную скульптуру, а также 87 холмиков - остатков жилищ. Кроме того, поблизости было расположено по крайней мере еще три поселения: Лас-Викториас, селение у лагуны Кускачапа и селение у лагуны Сека.
      Этот район был заселен с заключительного этапа ранней фазы доклассического периода (то есть около 1200-900 года до н. э.) земледельцами, возделывавшими кукурузу. Об этом свидетельствовали остатки керамики, найденной около ключей Эль-Трапиче и у северного берега лагуны Кускачапа. Она близка к керамике тихоокеанского побережья Гватемалы и Чиапаса.
      Добытый материал, относящийся к средней фазе доклассического периода (около 900-500 года до н. э.), показывает признаки все возрастающего культурного влияния ольмеков. Так, керамика комплекса Колос (около 900-500 года до н. э.) может быть по происхождению ольмекской (как по форме и материалу, так и по специфической ольмекской орнаментации). Явно ольмекские стилевые черты чувствуются и в глиняных статуэтках этого времени. Открытые еще в 50-е годы ольмекские рельефы около Лас-Викториас, судя по стилистическим данным, очевидно, также относятся к этой эпохе, хотя точная датировка их неизвестна. Наконец, следы ольмекского влияния видны и в большой пирамидальной постройке ЕЗ-I

, датируемой тем же временем. Эта могучая пирамида, достигавшая 20-метровой высоты, была одной из самых больших построек тогдашней Месоамерики и, вероятно, возведена раньше большой пирамиды в Ла-Венте.
      Появление здесь памятников, связанных с ольмекской культурной традицией, истолковывалось исследователями по-разному. Конечно, уже сам факт обнаружения здесь следов жителей района Мексиканского залива весьма интересен и многозначителен. Высказывались предположения о сети торговых станций, установленных ольмеками среди независимого политически местного майяязычного населения. Другие говорят о некоем торговом соглашении между правящими слоями ольмеков и ранних майя. Наконец, третьи видят в ольмекских памятниках на этой территории следы «Ольмекской империи», установившей политический контроль в этих районах, который поддерживался военной силой. Шарер после исследования материалов Чальчуапы приходит к выводу, что здесь, вероятно, существовал ольмекский торговый центр (возможно, конечный в длинной цепи таких центров или станций на тихоокеанском побережье юго-восточной Месоамерики). Это поселение обеспечивало вывоз к ольмекам какао, гематита и обсидиана (из Иштепеке). Данных, свидетельствующих о массовом ольмекском населении около Чальчуапы, по мнению Шарера, нет. Другая такая станция ольмеков была расположена, вероятно, в районе Ауачапана (в горах около 25 км к западу от Чальчуапы), так как именно из этой местности происходит большинство находок ольмекоидных статуэток из серпентина и жадеита. Однако само поселение пока не обнаружено.
      В позднюю фазу доклассического периода Чальчуапа процветала, значительно возросло население. Керамика, обнаруженная здесь, свидетельствует как о тесных связах обитателей городища с Каминальуйу в Гватемале, так и позволяет предположить, что именно из этой области народы майя заселяли низменность Петена. Чальчуапа становится одним из важнейших центров изготовления и продажи так называемой усулутанской керамики. Переделывалась и расширялась древняя пирамида ЕЗ-1, в центре была построена большая площадь с комплексом церемониальных платформ. Интересная стела I из группы Эль-Трапиче с большим, но сильно испорченным иероглифическим текстом позволила Яну Грэхему выдвинуть гипотезу о возможном происхождении письма майя именно из этой области.
      В конце поздней фазы доклассического периода или, может быть, в самом начале следующего (около 0-200 года н. э.) развитие Чальчуапы прерывается катастрофой: мощным извержением или серией извержений расположенного неподалеку вулкана Илапанго. После извержения не только Чальчуапа и окружающая его долина, но и часть юго-западной горной цепи оказалась погребенной под толстым слоем вулканического пепла. Группы Каса-Бланка, Тасумаль и Эль-Трапиче стали центральноамериканскими Помпеями; при раскопках под мощным вулканическим слоем были обнаружены недостроенные здания, монументальные скульптуры, возделанные поля.
      Эта гигантская катастрофа, очевидно, затронувшая прямо или косвенно все города горной области майя, имела большое значение для дальнейших исторических судеб этого района. Население здесь резко уменьшилось; вероятно, часть его переселилась в другие области Центральной Америки. Так, можно предположить что появление в Белизе керамики Флорэл-Парк связано с этими событиями! Подтверждают переселение из района Чальчуапы и материалы археологического обследования Сакахута (район Кобана) и протоклассическая стела из Салама. Ряд городов южного нагорья был разрушен, другие, например Каминальуйу, хотя и не затронутые катастрофой, ослабели. Ведущая роль в развитии культуры майя перешла от центров нагорья к молодым городам низменности. И здесь мы встречаемся с третьей проблемой - Теотиуакан и майя. Но прежде чем перейти к ней, скажем несколько слов о дальнейшей судьбе города Чальчуапы.
      После перерыва, длившегося, вероятно, несколько поколений, Чальчуапа снова оживает. Но былое величие этого города уже остается навеки в прошлом; он становится типичным периферийным поселением. Группа Эль-Трапиче никогда не была восстановлена, начатые в Каса-Бланке строительные работы к началу позднеклассического периода также прекратились. Только Тасумаль несколько раз перестраивался и расширялся в течение классического и начала послеклассического периодов. Центром его являлась большая пирамида В1-1. Керамика свидетельствует, что в это время Чальчуапа поддерживала оживленные сношения с Копаном (найдены сосуды типа Копадор) и несколькими другими городами низменности. Полихромная керамика Никойи и ювелирные изделия указывают на связи с племенами Центральной Америки. В поздней фазе послеклассического периода на территории, окружающей Чальчуапу, поселились пипили (народ науа), пришедшие сюда с Центрального плоскогорья, а затем - покомамы, один из горных народов майяязычной группы. Вскоре после этого Центральная Америка испытала ужасы испанского завоевания.
      Вернемся, однако, к проблеме Теотиуакан и майя. Совсем еще недавно, лет 10-15 тому назад, у ученых существовало общепринятое мнение, что майя классического периода жили в некоем культурном вакууме и не имели каких-либо контактов с другими цивилизациями этого времени. Последующий, послеклассический период, как известно, характеризовался вторжением тольтеков в некоторые области, населенные майя (полуостров Юкатан, горная Гватемала). Некоторые исследователи полагали, что такое же вторжение народов Мексиканского плоскогорья в IX веке положило конец существованию южной цепи городов майя классического периода. До этого времени, как уже было сказано выше, ученые не видели следов каких-либо контактов между майя и народами Центральной Мексики. Классический период считался совершенно мирным; отрицалось даже существование внутренних, локальных конфликтов между отдельными городами-государствами майя в это время.
      Последние археологические открытия перевернули эти ставшие уже привычными представления. Остановимся на некоторых из них. Но прежде несколько слов о народах Центрального плоскогорья в классический период.
      С первых веков до нашей эры около современного города Мехико существовал гигантский политический и культурный центр народов Мексиканского плоскогорья - Теотиуакан, по-видимому, крупнейший здесь город-государство. Размеры его внушают уважение даже по современным масштабам. Теотиуакан занимал площадь около 20 км 2, в нем жило в период расцвета до 200 тысяч населения. Этническая принадлежность его обитателей неизвестна: одни исследователи видят в них протонауа, другие - протототонаков. Известный исследователь этнографии майя Р. Жирар считал, что жители Теотиуакана относились к языковой группе майя.
      О значимости этого города как религиозного и культурного центра свидетельствуют многочисленные памятники архитектуры и монументальной скульптуры: «Сьюдадела», или «Храм Кецалькоатля», украшенный объемными головами змеев, «Храм Тлалока», «Храм земледелия» с многоцветными фресками, посвященными возделыванию растений, сбору урожая и т. д.; много дворцовых строений, частично еще не раскопанных. Одним из культовых центров Теотиуакана была «Пирамида солнца» - это второе по величине сооружение древней Мексики имеет высоту 72 м при основании 240 X 255 м; храм, венчавший ее вершину, не сохранился. Все основные здания города были выстроены вдоль прямой магистрали - «Дороги мертвых», тянувшейся с севера на юг на 5 км. У северного конца ее расположена «Пирамида луны» (высота 42 м) - более раннее сооружение, чем «Пирамида солнца», с комплексом храмовых зданий у ее подножия. Город изобиловал памятниками монументальной скульптуры, но следует сразу отметить, что среди них нет стел, характерных для других городов-государств классического периода. К этому любопытному обстоятельству мы еще вернемся.
      Теотиуакан был и значительным торговым центром. Об этом свидетельствует как наличие в нем более 600 мастерских, в которых изготовлялись керамика, статуэтки, орудия из обсидиана, базальта и сланца, так и находки этих вещей в очень отдаленных от Теотиуакана районах Месоамерики. Об этом же говорят и материалы, полученные из одного участка городища. Здесь было найдено много чужой керамики, главным образом с побережья Мексиканского залива, Юкатана и из Гватемалы, вероятно, здесь жили приезжие торговцы.
      Общественное устройство Теотиуакана не известно. Отсутствие стел, которые в Месоамерике были тесно связаны с царским культом, заставляет предполагать, что в этом гигантском городе если и существовал единоличный правитель, то роль его была весьма незначительной. Видимо, роль Теотиуакана как торгового центра аналогична роли Карфагена в Старом Свете. Поэтому вполне возможно допустить, что он управлялся, как и многие другие города - центры торговли, выборной коллегией из нескольких знатных лиц. Тогда отсутствие в нем стел вполне объяснимо и естественно.
      Около 650 года Теотиуакан был захвачен пришедшими с севера племенами (по мнению В. Хименеса Морено - отоми) и сожжен. Небольшая группа уцелевших жителей его основала в долине Мехико новый город Аскапоцалько, но ему уже никогда не удалось достичь размеров и величия своего предшественника.
      Раскопки последних лет выявили многочисленные следы контактов между Теотиуаканом и городами майя. Материалы об этих связах накапливались постепенно. Вначале речь шла о транспортабельных предметах (изделия из зеленого обсидиана, расписная керамика, статуэтки божеств). Поэтому была выдвинута теория о существовании между майя классического периода и Теотиуаканом торговли. Но дальнейшие исследования, выявившие новые факты, усложнили проблему.
      В крупном майяском городище Каминальуйу на территории горной Гватемалы были обнаружены постройки в чисто теотиуаканском стиле. Археологические материалы свидетельствовали о тесной культурной связи Каминальуйу и Теотиуакана в IV - VI веках н. э. В тайнике на одной из площадей Копана (Гондурас) были найдены нефритовые таблички с изображением главного бога Теотиуакана - аналогичного позднейшему Тлалоку ацтеков. На одной из стел этого города (стела 6) мы находим изображение другого божества Центрального плоскогорья - Шипе-тотека.
      Подверглись переоценке и прежние данные. Дж. Кублер недавно убедительно показал, что в церемониях, связанных с памятью крупнейшего правителя Паленке «Солнечного щита» (о гробнице которого читатель узнал из главы 20 этой книги), участвовал представитель Теотиуакана (или, говоря осторожнее, представитель правящего где-то рода, связанного с Теотиуаканом). На трех рельефах из «Храма креста», «Храма лиственного креста» и «Храма солнца» этот представитель (имя которого условно читается как «Владыка [города] пирамид» - вспомним могучие пирамиды Теотиуакана!) приносит жертвы вместе с тогдашним правителем Паленке «Ягуаровой змеей» (VII век).
      При недавних раскопках майяских городов в Петене теотиуаканские влияния обнаружились еще отчетливее. В крупнейшем центре классических майя Тикале были найдены монументальные здания, выстроенные не только в типично теотиуаканском стиле, но и с применением свойственной обитателям этого города строительной технологии. На одной из главных площадей Тикаля обнаружены две стелы; на одной из них изображен Тлалок (стела 32), на другой (стела 31) - майяский правитель, перед которым в почтительной позе стоят два теотиуаканских воина. Такие же воины встречаются и на стелах соседнего с Тикалем Вашактуна (стелы 26 и 5). Мексиканские черты имеет и рельеф на стеле 2 из Трес-Исласа. О многочисленных находках теотиуаканской керамики в городах Петена уже упоминалось выше.
      Задачей экспедиции Национального научного фонда США (руководитель Н. М. Хеллмут) первоначально было исследование влияния теотиуаканской культуры на культуру майя Петена в классический период. Для этого было избрано небольшое майяское поселение Йашха, расположенное на берегу одноименного озера. Оно было известно ученым уже давно. Первое упоминание о нем мы находим в сообщении губернатора Петена полковника Хуана Галиндо, посетившего «озеро Йашау» в 1831 г. Но настоящим его первооткрывателем стал Теоберт Малер, который, руководя седьмой экспедицией Музея Пибоди, открыл здесь развалины поселения и окрестил их по названию озера - Йашха («Зеленая вода» по-майяски). В 1915 г. в Йашха работала первая экспедиция Института Карнеги. Участник ее, известный специалист по эпиграфике древних майя, С. Г. Морли обнаружил среди развалин стелу 11 с очень любопытным рельефом. На нем был изображен бог Тлалок в пышном головном уборе из перьев, коротконогий, вооруженный длинным копьем и прямоугольным щитом. Никаких иероглифических знаков на стеле Морли не нашел. В дальнейшем в Йашха побывала в 1924 г. восьмая экспедиция того же института ив 1928 г. экспедиция Тулэйнского университета, руководимая Ф. Бломом и О. Лафаржем. В 1932 г. здесь работал две недели У. Линколн, снявший карту центральной части городища. В течение последних десяти лет в Йашха несколько раз побывал У. Буллэрд, раскапывавший соседнее поселение Топоште, расположенное на одном из островов озера.
      Стела с изображением Тлалока и явилась непосредственной причиной для избрания Йашха в качестве объекта исследования, так как это божество служит своего рода опознавательным знаком при выявлении следов культуры Теотиуакана. Однако уже первый сезон работы в 1970 году показал, что городище имеет значительно большие размеры, чем это представлялось прежним исследователям. Выяснилось, что Йашха вполне может соперничать по величине с такими центрами культуры майя, как Накум, Наранхо, Копан или Паленке. Поэтому работа была до известной степени переориентирована на изучение самого городища.
      Раскопки дали много любопытного и важного. Город существовал с I по X век н. э. В нем было воздвигнуто более 500 монументальных зданий и около 40 стел. В Йашха имеется 10 акрополей, из них один комплекс зданий явно дворцового типа, расположенных около 6 дворов. Через город было проложено несколько шоссе шириной до 18 м; одно из них вело к озеру и, вероятно, являлось священной дорогой. Вдоль этих шоссе построены с двух сторон плотно примыкающие друг к другу здания, что не типично для майяской архитектуры. Необычна и большая плотность застройки.
      Среди многих десятков монументальных зданий выделяются 9 пирамид с базами, большими, чем пирамида, поддерживающая известный храм II в Тикале. Четыре из этих пирамид не имеют на своих вершинах храмов, но здание 216 близко по размерам и пропорциям к тикальскому и несет на себе сложный двухкомнатный храм. В Йашха было два стадиона для культовой игры в мяч. Площадь «С» представляла собой комплекс зданий для астрономических наблюдений, близкий к таким же постройкам в Копане, Накуме, Ушуле, Ошпемуле, Хацкаб-Кееле, Вашакканале и др. При обследовании был обнаружен комплекс из пирамид-близнецов, единственная известная постройка такого типа вне Тикаля. Хотя он явно копирует тикальские образцы, в комплексе Йашха тем не менее имеются и отличия. Перед восточной пирамидой не было воздвигнуто стел, а перед западной - помещен алтарь (стоящая сейчас там стела 13, очевидно, перенесена сюда из ограды). Параллелью к тикальскому зданию 5Д31 /42 является и здание 90 в Йашха: длинная узкая постройка с семью входами, украшенная шестью круглыми колоннами (1 м в диаметре). Назначение этого загадочного памятника и время его постройки установить не удалось. Вероятно, верх его был деревянным.
      В западной группе археологи обнаружили сводчатую погребальную камеру. Захоронение, судя по оставшимся обломкам, очень богатое, было разграблено кладоискателями как раз перед прибытием экспедиции. Другое захоронение в чультуне было расхищено еще в древности. В постройке 103 удалось раскопать нетронутое тройное погребение, но оно оказалось очень бедным по инвентарю (всего три сосуда).
      На берегу озера была найдена большая мастерская (площадью около 2000 м 2) по обработке кремня с огромным количеством остатков производства. Неподалеку, на склоне скалы, высечено много петроглифов (площадь их 12 м 2), вероятно относящихся к доклассическому периоду.
      Остатки керамики, зернотерок и кухонных отбросов показывают, что в Йашха наряду с монументальными зданиями было много легких деревянных построек, служивших жилищами для рядовых членов общества. Теперь от этих хижин остались только низкие платформы.
      Была достигнута и первоначальная цель обследования. Обнаружены здания с типичной для архитектуры Теотиуакана системой «талуд-таблеро». Рельефы на стелах 6, 8, 10, 12 указывают на тесную связь с Теотиуаканом в области культовых церемоний. Остатки сосудов-курильниц, найденных в озере Йашха, также указывают на такие связи. Подобные фигурные курильницы, найденные в озере Аматлилан, показали их теотиуаканское происхождение. Да и само распространение культа озер в области майя, по-видимому, связано с религиозной идеологией Теотиуакана.
      Исследования Йашха продолжаются. Несомненно, они принесут еще много нового и интересного.
      Еще более загадочным и пока не находящим удовлетворительного объяснения фактом является находка Д. Пендергаста. В 1970 г. этот канадский археолог, руководивший раскопками на территории Белиза (бывший Британский Гондурас), нашел в крупном майяском центре этого района - Альтун-Ха одиночное погребение. В центре пирамиды Р8 был захоронен мужчина, снабженный вещами явно теотиуаканского происхождения: статуэтками из зеленого обсидиана и керамикой. Загадка усугубляется тем, что данные предметы относятся к теотиуаканской фазе Миккаотли и датируются II веком н. э. Ту же датировку дает и само погребение. Следовательно, в Белизе, на самой периферии майяской территории, теотиуаканское влияние зафиксировано на 2,5-3 столетия раньше, чем в центральном Петене. Может быть, здесь уместно вспомнить, что и для позднеклассического периода мы имеем из этого района памятник, связанный с религиозными представлениями Центрального плоскогорья (расписной сосуд из пещеры Актун-Балам).
      Как же объясняют исследователи все эти новые данные? Пока нельзя назвать ни одного окончательного мнения, которое удовлетворительно суммировало бы все полученные при раскопках результаты. Так, Николаус Хеллмут, руководитель работ в Йашхе, полагает, что выводы могут быть получены только через несколько лет, то есть просто уклоняется пока от ответа. Уильям Р. Ко, руководивший раскопками Тикаля, перечисляет несколько одинаково возможных, по его мнению, причин теотиуаканского влияния в Тикале. Это или подражательное восприятие тикальской знатью в определенный период идей прежнего мексиканского центра (то есть уже после падения Теотиуакана), или наличие представителей Теотиуакана (послов или заложников) в Тикале. Наконец, американский исследователь допускает возможность обучения некоторых групп тикальских ремесленников в Теотиуакане. Нетрудно видеть, что третье объяснение является следствием первого, а вовсе не самостоятельным. Кроме того, все теотиуаканские влияния в Тикале датируются примерно 450-600 годами, а поэтому идея «Тикаль - второй Теотиуакан» отпадает по хронологическим соображениям.
      Более решительно высказываются по данной проблеме авторы большого теоретического труда о развитии месоамериканского общества Уильям Сандерс и Барбара Прайс. Они прямо говорят о наличии в Тикале теотиуаканской колонии, имевшей дипломатические или торговые задачи. Их точку зрения разделяют и другие исследователи, причем они приписывают установление стел 31 и 32 теотиуаканским купцам.
      Надо иметь, однако, в виду, что эти теотиуаканские влияния не ограничивались, как мы уже показали, только Тикалем. Тогда, следуя Сандерсу, Прайс и их сторонникам, надо допустить, что подобные колонии существовали и в других городах Петена. И второе, главное возражение. Стелы майя - памятники царского культа, и трудно представить, что подобные памятники могли воздвигать чужеземцы, не имеющие к такому культу никакого отношения и вряд ли пользовавшиеся в Тикале какими-то особыми правами. Египет, например, имел в свое время очень оживленные торговые отношения с Критом, но никаких отзвуков минойских культов в официальных памятниках почитания фараонов мы не находим. Кроме того, выше уже говорилось, что обитателям Теотиуакана вообще была чужда практика установления подобных стел. Думается, что вопрос о теотиуаканских влияниях следует решать в разных регионах майя по-разному. Вскоре после катастрофических событий в горной Гватемале (см. выше о Чальчуапе) часть ее территории подверглась прямому завоеванию теотиуаканцев. Центром завоевателей в этом районе стал Каминальуйу; этот город становится форпостом Теотиуакана на гватемальской территории и перевалочным центром для торговли с майя Петена. Очевидно, что перед последними вставала угроза прямого нападения теотиуаканцев на их города, так как кое-где воздвигаются даже оборонительные сооружения - рвы и валы с палисадами. Но до прямого военного столкновения не дошло. В Тикале, Вашактуне и Йашха власть была захвачена определенными группами знати, опиравшимися на город Каминальуйу. Они начали пропагандировать в своих городах-государствах религиозную идеологию Теотиуакана (стелы 4 и 32, алтарь 19 в Тикале, стелы 6, 8, 10, 11, 12 в Йашхе). Наблюдаются даже попытки создания синкретических (то есть отражающих смешанную религиозную идеологию) памятников, как, например, стела 31 в Тикале. Но скоро эти группы были подавлены, а памятники расколоты и спрятаны в тайники. Происходили эти последние события до падения Теотиуакана и захирения Каминальуйу или непосредственно после, сказать пока трудно.
      Иначе обстояли дела в Паленке, Пьедрас-Неграсе и Копане. Два первых города, очевидно, имели какие-то политические (может быть, даже династические) связи с форпостом Теотиуакана или с самим мексиканским центром. В Копан теотиуаканские влияния попадают, вероятно, несколько позже, в связи с передвижением в этот район народов с побережья Мексиканского залива. Таково современное состояние проблемы «Теотиуакан и майя».
 

3

 
      Не следует думать, что археологические исследования на территории майя поставили перед учеными только рассмотренные выше проблемы. Ряд новых находок за последнее пятилетие расширил наши знания о древних майя, изменил старые представления и, естественно, вызвал новые вопросы.
      Много важных и интересных данных было получено при обследовании юго-восточной части штата Кампече (Мексика) объединенной экспедицией Национального географического общества США, Тулэйнского и Миннесотского университетов в 1969-1972 годах (руководители Д. Уиллис Эндрьюс IV и Р. Э. В. Адаме).
      Этот район был избран для исследования по достаточно интригующей причине. Выше уже указывалось, что классический период у майя считался исключительно мирным. Но в 1934 году К. Рупперт и Дж. Денисон, обследуя данную местность, обнаружили значительное городище, окруженное большим рвом. Они сочли этот ров оборонительным сооружением и окрестили найденные развалины Беканом («Ров, наполненный водой» - по-майяски).
      Находка Рупперта и Денисова вызвала большие споры. Большинство ученых считало, что они приняли за ров ямы, оставшиеся после выемки строительных материалов, а следовательно, об оборонительном значении их говорить не приходится. Другие допускали существование рва, но относили его создание к позднему времени - периоду вражеских нашествий. Экспедиция Уиллиса Эндрьюса и Адамса и была предпринята, чтобы выяснить это загадочное явление.
      Проведенные работы показали, что Бекан, расположенный на выступе скалы, действительно был окружен самым настоящим рвом, имевшим, безусловно, оборонительное назначение. Ширина его при постройке достигала 16 м, а глубина - более 5 м. Стенки рва были вертикальными. Для большей неприступности из земли и камней, вынутых при сооружении, на краю рва была воздвигнута насыпь десятиметровой ширины и высотой около 5 м. Обращенный ко рву склон ее был очень крутым. Таким образом, воинам, которые решились бы штурмовать Бекан, пришлось бы преодолеть почти вертикальную стену 11 м с лишним высоты. Возможно, что наверху насыпи существовал еще палисад из бревен. Ров был сухим; в этом отношении предположения первооткрывателей не подтвердились. Добавочным препятствием для осаждающих явились бы и вертикальные стены зданий, расположенных сразу же за насыпью, они образовали как бы вторую линию укреплений.
      Для перехода через ров в мирное время было оставлено семь узких перемычек, которые в случае опасности могли быть легко перегорожены баррикадами. Длина рва достигала 1890 м, концы его упирались в непроходимые болота, поэтому город был совершенно неприступен.
      Сооружение это потребовало значительных усилий. Исследователи высчитали, что при постройке было вынуто и перемещено около 118 тыс. м 3земли и камней; эта работа могла быть выполнена 10 тыс. человек в течение 35 дней. Выяснилось также, что оборонительные сооружения Бекана по своей мощи значительно превосходят укрепления Тулума и Майяпана - признанных крепостей послеклассического периода. Уступают Бекану и позднеклассические защитные сооружения Тикаля, Чакчобы и нескольких других городов.
      Наибольшим сюрпризом для исследователей, пожалуй, явилось время сооружения укреплений Бекана. Керамические материалы неопровержимо свидетельствуют, что они были воздвигнуты в поздней фазе доклассического периода. Таким образом, первоначальные предположения археологов, связывавших его сооружение с экспансией Теотиуакана, не оправдались.
      Кроме Бекана, экспедиция исследовала развалины небольшого церемониального центра Чиканны, расположенного всего в 2,5 км от первого города. Поблизости находятся еще несколько групп развалин, и в настоящее время трудно решить: составляли они вместе с Беканом единое целое или были в какой-то мере самостоятельно существовавшими политико-экономическими единицами. Все сохранившиеся здания Чиканны относятся к позднеклассическому периоду, но имеются и остатки построек раннеклассического времени.
      Исследование керамики района Бекана - Чиканны выявило, что он был заселен приблизительно с 300 года до н. э. до XIII или даже XIV века. Было определено 8 керамических комплексов, из которых ранние связаны с традицией Петена. В комплексе Сабукан (400-550 годы) прослеживаются влияния Теотиуакана, однако определить характер контактов пока невозможно. Затем следует период уменьшения населения, продолжавшийся до 650 года. После этого времени наблюдается обратная картина, вероятно связанная с переселением в данный район групп из южной части Белиза. Этот новый расцвет продолжался, судя по керамическим материалам, до начала XI века, после чего наступает уже окончательное запустение. Отдельные находки курильниц майяпанского типа показывают, что в позднее время этот район эпизодически посещался небольшими группами земледельцев, совершавших жертвоприношения старинным памятникам.
      Недавно проведенные обследования территории южной части Кинтана-Роо также указывают, что находки в области археологии майя далеко еще не исчерпаны. В 1972 году здесь было обнаружено много дотоле неизвестных городищ классического периода; заново был исследован и значительный центр Цибанче. Наиболее интересными, однако, оказались материалы из Окопа.
      Были начаты или продолжались археологические работы и в других городищах майя доиспанского времени.
      Продолжалось исследование священного сенота в Чичен-Ице. На краю его были найдены остатки паровой бани, а в самом сеноте - остатки жертвенной керамики (позднеклассического и послеклассического периодов) и детские скелеты. В Белизе начато новое обследование значительного городища Лубаантун (там работала объединенная экспедиция Кембриджского университета, музеев Британского и Пибоди). В этом же районе продолжала работу и канадская экспедиция музея в Онтарио. Обнаружена пещера с хорошо сохранившимися деревянными и медными изделиями и керамикой, датируемыми V-VIII веками.
      В последние годы началось исследование и Тайясаля (Таиса, Флорес). Это городище неоднократно привлекало внимание ученых, так как было столицей последнего независимого государства древних майя. Уединенное положение Тайясаля в джунглях Петена, да вдобавок еще на острове посреди большого озера, обусловило его долгое самостоятельное существование в давно завоеванной испанцами стране. Только в марте 1697 года большому военному отряду конкистадоров, вооруженному даже пушками, удалось после ожесточенной битвы положить конец последнему оплоту древней культуры майя.
      Работавшей в Тайясале экспедицией Пенсильванского университета под руководством У. Р. Ко была составлена тщательная карта городища, обследованы сенот и некоторые развалины монументальных строений, проанализирована найденная керамика. Последняя, в частности, показала, что в этой местности поселение существовало уже в средней фазе классического периода, то есть задолго до времен государства Ица.
      Продолжались исследования и в горной части территории майя. О том, как много неожиданного может встретиться здесь, свидетельствуют результаты обследования долины р. Грихвальвы, проведенного в связи с гидроэнергетическими проектами. Здесь было обнаружено 179 городищ, датируемых от ранней фазы доклассического периода до 1524 года. Среди них и церемониальные центры сравнительно небольшого размера и настоящие города. Интересные результаты получены и экспедицией Пенсильванского университета, работавшей в Каминальуйу. В горном Чиапасе найдено 8 богатых погребений и скульптурные памятники классического периода.
      В Копане были сделаны радиоуглеродные анализы, которые показали, что под знаменитой иероглифической лестницей находится постройка, датируемая 600 годом н. э. Найденные под этим зданием строительные отбросы указывают на еще более раннюю дату - около III века до н. э.
      Исследования древней культуры майя продолжаются. Нет сомнения, что они принесут еще много нового, интересного и неожиданного.
 

4

 
      Следует сказать несколько слов еще об одной, чрезвычайно серьезной проблеме, вставшей в последние годы перед исследователями майяской культуры. Речь идет о расхищении древних памятников.
      Любительские раскопки, при которых уничтожается весь археологический комплекс как целое и остаются лишь эффектные, но, по сути дела, уже бесполезные для науки одиночные произведения искусства, всегда были горем для археологов. Но в настоящее время, когда художественные ценности стали выгодным помещением капитала и рынок для них необычайно расширился, размеры и размах подобных хищений приобрели уже характер подлинного бедствия.
      Есть все основания полагать, что существует несколько крупных компаний, занятых добычей и распродажей археологических памятников Месоамерики. Обладая большими средствами и мощной техникой (включая вертолеты), они направляют свои грабительские экспедиции в самые малодоступные районы территории майя. Эти грабители расхищают городища, вывозя все, имеющее рыночную ценность: вазы с росписью, изделия из нефрита, статуэтки. Стелы, которые, как правило, слишком громоздки для хищения, распиливаются на куски специальными пилами. При этом боковые надписи погибают, а изъятые фрагменты расходятся по частным коллекциям и становятся недоступными ученым. Само городище после такого налета представляет собой сплошной хаос, в котором исследователям почти невозможно разобраться. Бороться с подобными грабежами чрезвычайно трудно: территория очень велика, стража обычно немногочисленна и не имеет оперативной связи. Зарегистрированы и прямые случаи нападения на охранников и археологов, если они оказывались на городище в момент прибытия туда контрабандистов. Так, в 1971 году был убит проводник-гватемалец экспедиции Я. Грэхема, работавший в Тикале, - Педро Артуро Сьерра. Правительства нескольких стран Центральной Америки, в том числе Мексики и Белиза, недавно приняли специальные законы об охране художественных сокровищ древности и объявили их национальным достоянием народа, но результаты пока мало эффективны. Только в случае, если удается доказать, что похищенный памятник происходит с такого-то городища, есть надежда на его возвращение. Так, мексиканские археологи, обследовавшие развалины поселения Кохунлич, сфотографировали храм, украшенный великолепными масками. Когда они вернулись туда на следующий год, то обнаружили, что одна из масок срезана и похищена. После розысков удалось установить, что она была продана в США за 500 тыс. долларов. Мексиканские власти заявили официальный протест, и памятник был возвращен на родину. А сколько еще неизвестных науке городищ было варварски раскопано и ограблено! А так как в распоряжении археологов нет соответствующей документации, то сделать ничего не удается.
      Вот, наудачу, несколько фактов, свидетельствующих о том, насколько в настоящее время серьезно положение вещей.
      В Тикале археолог Д. Пулестоун нашел в 1965 году новую, хорошо сохранившуюся стелу. Он сделал с нее слепок, но, опасаясь налета грабителей, ничего не сообщил о находке корреспондентам. Тем не менее, вернувшись туда в 1970 году, Пулестоун обнаружил, что значительная часть стелы разрушена при попытке отделить от нее деталь рельефа. Подобная же история произошла и в другом городище - Мачакиле. Крупная стела с большой надписью была расколота на несколько частей и вывезена в Калифорнию, где ее пытались продать за 350 тыс. долларов. Крупнейший специалист по эпиграфике майя Ян Грэхем, не раз работавший в Мачакиле, опознал ее.
      Разграблены майяские города Накум, Дос-Пилас, Ла-Флорида, поселения на острове Топоште, Эль-Перу. Последний был особенно богат скульптурными памятниками, теперь от стел остались лишь вкопанные в землю основания. По свидетельству руководителя работ в Йашхе Н. Хеллмута, за последние три года в этом городище искателями художественных ценностей разрушены здания 100, 103, 110 в западной группе, постройки 207, 208, 216 в восточном акрополе, здания 386 и 387 в главном акрополе, а кроме того, несколько десятков построек в других местах. Стелы 1 и 2 полностью разбиты грабителями, и все остатки похищены; сколота часть прекрасной стелы 6, а в центральной фигуре просверлена дыра. Украден один из четырех сегментов стелы 13, была попытка вывезти и алтарь из близнечного комплекса.
      В настоящее время еще нет возможности полностью оценить размер разрушений, причиненных этой контрабандной торговлей древностями. Мэрл Грин, долгое время обследовавшая города майя и снимавшая слепки со скульптурных памятников, утверждает, что из 50 посещенных ею городищ 18 уже ограблены полностью или частично.
      Археологи прилагают все усилия к спасению памятников древних культур. Они печатают статьи в популярных изданиях, обращаются к коллекционерам, убеждая их не покупать краденые произведения искусства. Музей Пибоди объявил, что не будет покупать или принимать в дар вещей, не имеющих точных данных о происхождении. Разрабатывается проект под эгидой ЮНЕСКО по созданию Фонда спасения майя, аналогичного Фонду Венеции. Однако существенных результатов от всех этих мер пока не видно. Расхищение древних памятников индейских культур Латинской Америки все еще продолжается.
 
      

Город Мехико (исп.).
 
      

О календаре майя автор рассказывает в гл. 20. - Прим. ред.
 
      

Развитие Ла-Венты охватывает период приблизительно
 
      

Последние исследования не подтверждают эту точку зрения. Как уже указывалось выше (прим. ред. на с. 28), начало фазы I Ла-Венты датируется приблизительно 1000 годом до н. э. Сан-Лоренсо существовал параллельно с Ла-Вентой по крайней мере еще 200 лет - до 900 года до н. э. - Прим. ред.
 
      

Стефенс Д. Л. Иллюстрированные записки о любопытной экспедиции в Центральную Америку. СПб, 1866. (Правильное написание его фамилии Стивенс, однако здесь и далее в тексте дается уже принятая в литературе форма - Стефенс.) - Прим. ред.
 
      

Хотите, сеньор? (исп.)
 
      

Англичанина (исп.)
 
      

См.: Д. де Ланда. Сообщение о делах в Юкатане, 1566, Изд. АН СССР. М.-Л., 1955, с. 112-113. - Прим. ред.
 
      

Педерналь ( исп.) - кремень. - Прим.ред.
      

Судя по источникам, холь-поп обладал юридической властью только в пределах одной общины - Прим. ред.
 
      

Имя бога (или божеств), связанное с культом сенота в Чичен-Ице, в источниках не сообщается. В жертву приносились не только девушки; при исследовании сенота было найдено много детских скелетов. - Прим. ред.
 
      

Этьен Брассар де Бурбур, один из основоположников майяведения, переводил в XIX веке тольтекское «Нуаль» как «ciensia suprema» или «misterio supremo» - высочайшая наука или высочайшее таинство. - Прим. автора.
      В действительности слово «нуаль» обозначает у индейцев Центральной Америки животное-двойник, покровитель-дух. - Прим. ред.
 
      

В настоящее время археологи считают, что в городище Цибильчальтун было около 20000 монументальных зданий и приблизительно столько же строений из дерева и тростника, не оставивших заметных следов. - Прим. ред.
 
      

В настоящее время вторым по древности основания (после Цибильчальтуна) археологи считают Тикаль, начало которого относится к VI веку до н. э. - Прим. ред.
 
      

Даты на самой древней и самой поздней стеле в Киригуа отстоят друг от друга на 104 года, это и имеет, очевидно, в виду М. Стингл. Сам город существовал, конечно, значительно дольше. - Прим. ред.
 
      

Агиляр, попав в плен к индейцам, дал обет целомудрия, пока не вернется к соотечественникам. - Прим. ред.
      

См.: Послесловие. - Прим. ред.
 
      

Батаб - не повелитель воинов, а правитель селения. - Прим. ред.
 
      

Самая большая иероглифическая надпись майя помещена на лестнице храма 26 в Копане, она содержит не менее 2,5 тысячи иероглифов. - Прим. ред.
 
      

Погребения в майяских пирамидах археологи находили и до раскопок в Паленке (Вашактун, Комалькалько, Чинкультик, Иошиха, Сан-Антонио, Тонина и др.) и после (Тикаль, Караколь. Цибильчальтун и др.) - Прим. ред.
 
      

Schellhas P. Funfzig Jahre Mayaforschung. - B: Zeitschrift fur Ethnologie, J. 69, S. 365 - 389.
      

Tozzer A. M. Maya Research. Vol. 1, p. 3- 9. На русском языке можно порекомендовать книгу: Галленкамп Ч. Майя. Загадка исчезнувшей цивилизации. М., 1966.
      

Кнорозов Ю. В. Письменность индейцев майя. М.-Л. 1963; его же: Комментарий к изд. Диего де Ланда. Сообщение о делах в Юкатане. М.-Л., 1955.
      

Кинжалов Р. В. Искусство древней Америки. М., 1962; его же: Искусство древних майя. Л., 1968; его же: Культура древних майя. М.-Л., 1971.
      

Гуляев В. И. Америка и Старый Свет в доколумбову эпоху. М., 1968; его же: Древнейшие цивилизации Мезоамерики. М., 1972; его же: Проблема происхождения майя. - «Советская археология», 1966, № 3, с. 17 - 31.
      

В настоящее время известно более тысячи развалин древних поселений на территории майя. - Прим. ред.
      

Гуляев В. Идолы прячутся в джунглях. М., 1972.
 
      

По существующим у зарубежных археологов правилам, вся территория древнего поселения разбивается на квадраты с обозначениями, как на шахматной доске, в буквенно-цифровой системе, например квадрат ЕЗ. Каждому зданию в таком квадрате дается порядковый номер римскими или арабскими цифрами. Таким образом, ЕЗ-1 обозначает здание № 1 в квадрате ЕЗ. Если здание несколько раз перестраивалось, то к его нумерации соответственно прибавляется уточнение: 1-е, 2-е, 3-е и т. д.; значительно реже археолог нумерует все обнаруженные им здания подряд. Так поступил Н. Хеллмут в Йашха.
 

This file was created

with BookDesigner program

bookdesigner@the-ebook.org

12/8/2007