ТОРЖЕСТВО НА ОСТРОВЕ ТАХАА

На сей раз я воспользовался гидропланом и после короткого перелета с Бораборы оказался в лагуне священного острова Раиатеа – последней Гаваики Полинезии. Но пробуду я здесь недолго, ведь моя цель – Тахаа, единственный из крупных островов архипелага, куда не летают самолеты.

Придя на утуройский мол, я понял, что мне повезло, так как сразу же нашел владельца лодки с парусом, самого удобного из всех средств передвижения в этих водах.

Лодка идет легко, и все же лодочник, с трудом сохраняющий равновесие в своей узкой посудине, должен быть осторожен. Раиатеа и Тахаа окружает один общий коралловый риф, образующий весьма широкое «внутреннее море» – лагуну, которая, к сожалению, усеяна десятками больших кораллов, гребней, подступающих к самой поверхности воды. Эти подводные коралловые острова очень опасны. Знаменитый мореплаватель Ален Гербо, несмотря на свой богатый морской опыт, дважды терял ориентировку в коралловом лабиринте местной лагуны.

Мой лодочник, однако, здесь не заблудится. Он с самого рождения плавает между Раиатеа и Тахаа, да и есть ли в мире мореплаватели лучше полинезийцев? Так что судьба Гербо мне не грозит.

Прежде чем выйти на берег, мне хочется объехать весь остров, потому что вместо дорог на Тахаа есть лишь труднопроходимые тропы, а рельеф здесь столь же горист, как на Бораборё и священной Раиатеа. Ландшафт здесь похож на лунный, хотя все покрыто зеленым тропическим ковром. И раз уж я вспомнил о луне, то приведу легенду, рассказанную мне островитянами.

В небе Полинезии когда-то плыли пять лун, а не одна. Четыре из них постепенно попадали в морские волны, после чего одна превратилась в остров Хуахине, другая – в Раиатеа, третья – в Тубуаи и, наконец, четвертая – в гористую Тахаа.

Горы Тахаа подступают к самому морю. Жители острова, когда-то глубоко чтившие Хиро, в гротескных скальных образованиях видели доказательство присутствия здесь этого «великого бога». Лодочник показывает мне различные окаменевшие части тела Хиро и даже его профиль. Чуть дальше он демонстрирует окаменевшую лодку Хиро, его рыболовный крючок, страшную собаку, которую бог Хиро убил, и пойманного им кабана, В глубине острова можно увидеть даже окаменевшие следы Хиро, а также петуха, курицу и целый как будто застывший в камне зоологический сад.

Мое плавание вокруг Тахаа, упавшей с неба луны, заканчивается у южного берега острова. Здесь его правильная округлая форма нарушается тремя языками-заливами: Хурепити, Апу и самым глубоким из них – Хаамене. В южной части острова на берегах этих трех заливов выросло большинство деревень и поселений. Сейчас население Тахаа примерно вдвое превышает число жителей Бораборы. Однако остров, будучи изолированным от цивилизованного мира, насчитывает большее число чистокровных полинезийцев, чем живет их на Бораборе.

На южной стороне Тахаа находились и оба дома – Тапутему и Туаотеуира – местной ложи Ариои, возглавляемой магистром. Здесь же возвышалось, и главнее святилище острова Апуора – «Длинная стена», жилище бога Тане, которое давно разрушено. Вообще судьба святилищ Тахаа довольно плачевна – из строительного материала последнего марае, сохранившегося в деревне Хипу, построил себе, например, дом норвежский моряк, осевший на острове.

В этой части Тахаа находятся и хижины так называемого «Клуба Медитеране», в таитянской канцелярии которого в Папеэте мне сказали, что там, хотя и без всяких удобств, может поселиться редкий путешественник, прибывший на остров.

Я внял совету и не пожалел об этом. Потому что хотя в хижинах «Клуба Медитеране» и проживало всего несколько случайных гостей, но для них, а главным образом, конечно, для чиновников управления территории, которые находились здесь в командировке, жители острова приготовили «великое торжество».

Во время путешествия по Полинезии мне приходилось принимать участие в нескольких подобных торжествах. Но чаще всего я вспоминаю о длившемся всю ночь празднике на Тахаа и еще об одном – на острове Тутуила архипелага Самоа. Там, на Самоа, можно было фотографировать, так как торжество состоялось днем, и на всеобщее ликование я смотрел через видоискатели своих фотоаппаратов.

Наступает вечер, и я с несколькими другими гостями покидаю хижины «Клуба Медитеране»: торжество будет проходить в расположенном недалеко отсюда бамбуковом домике, украшенном яркими гирляндами гибискусов. Для гостей уже приготовлены два стола. И на них тоже стоят раскрывшие свои бутоны гибискусы. Вокруг столов поставлены стулья, а все а остальное просторное помещение отведено танцовщикам.

Танцы, которые нам показали, сильно отличались друг от друга и по характеру, и по числу исполнителей, и по способу музыкального и хорового сопровождения. Первым _ был исполнен медленный танец, точнее, это даже пантомима, во время которой танцовщики, сидящие на земле, движениями рук и пальцев (на местном языке «рима») старательно иллюстрировали текст песни.

Зрители, включая местных жителей, с огромным вниманием следили за танцем. Но вот послышались удары полинезийского барабана, изготовленного из целого куска дерева и обтянутого крокодиловой кожей. Одновременно прозвучал тонкий голос бамбуковой флейты. Начинается танец куда более веселый и темпераментный. Танцовщики – восемь мужчин и восемь женщин – двигаются по команде «повелителя танцев», главного хореографа, который краткими указаниями определяет все позиции.

В ураганном ритме движутся, однако, только руки и ноги танцовщиков, корпус же почти неподвижен. Танец повествует о случаях из жизни воинов или судьбах рыбаков острова Тахаа. Это – рассказы о мужестве, о трагических происшествиях. Одни из них произошли вчера, другие – тысячу лет назад. Память Полинезии хранит множество подобных историй.

После быстрого танца, вероятно для передышки, следует танец, исполняемый сидя. Мужчины и женщины образуют круг и пением отвечают на вопросы «повелителя танцев». Темп задают сами танцовщики, которые, постепенно убыстряя ритм, выстукивают его по полу руками.

Наконец поднимается первая пара, которая в сопровождении хора и ритмических ударов других участников торжества начинает танец. Когда эта пара устает, выходит вторая.

Танец заканчивается. Парни и девушки острова Тахаа медленно уходят в теплую тропическую ночь. А что же делают зрители? О них позаботился «повелитель танцев». Он обратился к нам с дружескими словами и подарил венки из белых цветов.

Через полчаса танцовщики возвращаются в помещение, где их ждет настоящее пиршество. Местная кухня имеет значительно более ограниченный выбор, чем, скажем, у прославленных гастрономов – французов или китайцев, и тем не менее, мне кажется, она почти не уступает им в разнообразии благодаря невероятной фантазии кулинаров. Полинезийцы любят поесть. Они большие жизнелюбы. И пища доставляет здесь немало наслаждения.

Наше пиршество проходило в два приема. Приступили мы к нему в том же бамбуковом танцевальном зале. Первое блюдо представляло собой одно из любимых лакомств этой части Полинезии – сырую рыбу. Рыбаки Тахаа предпочитают треску и бониту [6]. На этот раз нам предложили отведать сырого тунца.

Хотя, как правило, я не ем сырую рыбу, к этому блюду привыкаешь довольно быстро. Значительно большие трудности я испытал во время второй части трапезы, когда подают сырую, разрезанную на тонкие кусочки рыбу в холодном соку. Перед тем, как подать на стол, ее около двух суток держат в большом сосуде из тыквы, до краев наполненном сильно пахнущей жидкостью, главной составной частью которой является соленая вода. Говорят, эту жидкость не выливают, а вновь используют, если через несколько недель опять надо готовить рыбу. Я не знаю, правда ли это. Во всяком случае, рыба пахнет ужасно. После я отведал третье блюдо – речных креветок, тоже сырых, вымоченных в лимонном соке, сильно наперченных и залитых кокосовым молоком.

Креветками заканчиваются холодные закуски сегодняшнего «банкета». Начинается второе действие. «Повелитель танцев» приглашает нас на улицу. Здесь мы рассаживаемся на площадке перед хижиной вокруг очага, по местному обычаю скрестив ноги. Диаметр очага достигает пяти метров, а глубина – около четверти метра. В нем местные повара задолго до начала ужина развели огонь. Затем они покрыли раскаленные угли слоем во множестве встречающихся здесь камней вулканического происхождения. Раскаленные камни, в свою очередь, покрываются банановыми листьями, на которых готовят новые блюда замечательного ужина. Прежде всего это снова рыба, крепко посоленная и наперченная, а также выпотрошенный, обложенный бананами и сладким картофелем поросенок. Рыбу и свинину покрывают еще одним слоем банановых листьев; все это обмазывают глиной, оставшейся после рытья ямы для очага.

Фруктовый десерт завершает ужин. Но к хорошей пище положен и добрый напиток. Это – основа хорошего ужина. Поэтому у китайского торговца был закуплен целый ящик пива, а для нас – чужеземных гостей – достали даже несколько бутылок красного вина из Франции. А к напиткам полагается песня. И вновь первым слово берет «повелитель танцев». Он начинает петь медленно, очень медленно, словно о чем-то раздумывая. Эти «песни к вину» чаще всего повествуют о любви. Причем не о несчастной любви, а о любви в разлуке – они рассказывают, например, о том, как парень уезжает на рыбную ловлю, а девушка остается одна.

Торжество заканчивается. Затем полинезийцы поют нам еще несколько религиозных гимнов и сказаний о прошлых временах.

МЕЧТА О ТАИТИ

Я мечтал – почему я не могу в этом признаться? Мечтал об этом острове больше, чем о каком-либо ином месте на нашей Земле. Имя его звучало для меня сладкой песнью сирен, легендарной музыкой небес. Таити! О, Таити!..

Даже тот, кого зовут в путь не грезы Агасфера, а научные интересы, обязанности, связанные с делом, имеет право мечтать. И я еще раз признаюсь: да, я мечтал о Таити.

И вот наступил день, когда мечта сбылась. Когда романтические представления об этом острове столкнулись с его истинным лицом. С Подветренных островов, с двуединого Хуахине самолет возвращается в Папеэте. Внизу остаются вершины первого из Наветренных островов – Муреа, затем – поле аэродрома, и вот, наконец, под нами сердце и нега Полинезии – Таити.

По правде говоря, после; всего того, что я пережил на Бораборе, Тахаа, на священной Раиатеа, среди лунных кратеров и их лагун, среди зубчатых вершин горных массивов и в деревнях, раскинувшихся в пальмовых рощах, первые впечатления о Таити во время поездки в столицу острова – Папеэте не оставили в моей душе большого следа.

И здесь дорогу окаймляли стройные кокосовые пальмы. Потом стали появляться первые хижины то типа таитянских фаре, то жалкие лачуги, которые я хорошо знал по району трущоб в Рио-де-Жанейро.

Затем пошли здания более высокие и современные. Дорога стала медленней убегать из-под колес автомашины, свернула на набережную дель Юрани. С калейдоскопической быстротой мелькали набережная Бир Хакейм, статуя Бугенвиля, причал для танкеров, склад фирмы «Компани Франсез де фосфат дель Осеани», район Фаре Ута с военной базой, французские матросы, какие-то прохожие, подъемные краны и даже трактор...

Полинезия? Что-то не похоже. Что, собственно, напоминает мне этот портовый квартал Папеэте? Микроскопический Гамбург? Чилийское Вальпараисо? Может быть – Марсель? Да, скорее всего, Марсель.

Наступает ночь. Матросы покидают корабли и попадают в свой «рай». На набережной несколько дансингов. Я выбираю один из них – «Роял клаб». А почему бы и нет? Гарсон, одну анисовую! И дайте мне возможность осмотреться. Что же произошло с «раем»? И где же здесь Полинезия? Да вот она, уже идет сюда. Как во время свадебной церемонии в объятиях моряков движутся самые прекрасные девушки на свете. И так же как во время войны – самые отзывчивые.

В этот ночной «рай», в неоновый Папеэте, как мотыльки, слетаются девушки со всей Французской Полинезии. Они садятся на суда, перевозящие копру, и покидают Борабору, Тахаа, Хуахине. Как бы сошедшие с картин Гогена, приезжают они сюда, чтобы жить на Таити. Они даже не продаются, а лишь отдают и берут свое. Торговлю на Таити организовали мы, белые люди. Неотразимо привлекательные девушки Океании просто хотят жить. А в «Роял клабе» ночь никогда не кончается. Но меня тревожит мысль, что будет с этими красавицами, когда, они проснутся. Запах неона и анисовой слишком силен. Те, что сегодня танцуют в «Роял клабе», уже никогда не вернутся на свои острова, в свои хижины. Но чем же для них все это кончится?

Пока что в порту Папеэте царит веселье. Я тоже начинаю поддаваться дурманящему коктейлю из джаза, скверных напитков и женщин. Пора подниматься и идти искать ночлег.

К счастью, я быстро обнаружил захудалую, но по местным условиям удивительно дешевую гостиницу прямо здесь, на набережной, в двух шагах от веселого «Роял клаба». Хозяйка несколько раз переспросила меня, действительно ли я буду спать один. Наверняка мое поведение противоречило здешним привычкам и местной морали. По крайней мере в этом убеждает меня кровать шириной три метра – единственная мебель в комнате.

– Да, мадам, один.

Хозяйка посмотрела на меня с жалостью, дала ключ и взяла несколько франков.

– Доброй ночи, месье.

– Спокойной ночи, мадам.

Я поднялся наверх. Деревянные стены комнаты не могли утаить ни одного звука. Здесь все обо всех знали. И никто не спал. Шум и жара выгнали меня на широкую деревянную веранду, нависающую прямо над набережной Бир Хакейм.

Я уселся в плетеное кресло-качалку, стал смотреть на звезды и прислушиваться к ночным звукам Папеэте. Открылись двери веранды. Вошла моя горничная, которой едва исполнилось четырнадцать лет. За две недели до этого она приехала с островов Туамоту. По-французски говорит очень плохо, Папеэте и «Роял клаб» совсем еще не знает, и вся она в точности такая, как девушки на картинах великого Гогена.

И при этом – жаркая ночь. Бедра молоденькой горничной обвиты легким паре, в волосах красные цветы гибискусов. Мне хочется задать ей какой-нибудь вопрос Но о чем спрашивать здесь, на Таити, когда наступает ночь...

Потом я задавал вопросы уже себе самому. В чем коренится, на чем основана эта глупая сентиментальность, это очарование, воздействующее и на меня, человека, который должен быть объективным и внимательным наблюдателем, а не одним из участников этой фальшивой игры? Почему именно Таити, таитяне и, конечно, таитянки уже двести лет играют главную роль в пьесе о «последнем рае». Роль приторно сладкая, часто невыносимо сентиментальная и притом, как это ни странно, иногда и правдивая.

В чем твоя притягательная сила, Таити? В чем состоят твои чары? Почему грезы и явь переплетаются здесь теснее, чем где-либо в другом месте?

На следующий день я словно отрезвел. Порт был таким же грязным, как почти все порты в мире. Клубы днем оказались похожими на давно изношенные бальные платья, а гостиница на набережной – еще более душной.

Я удрал из своей деревянной камеры еще до рассвета. Порт уже стонал голосами кранов, старающихся поднять непосильную ношу. А я отправился подальше от набережной, в центр города. Все таитяне – ведь меня на этот остров влекли именно они, а вовсе не европейские моряки или владельцы китайских баров, – выйдя на набережную из своих легких лодочек, двигались теперь в одном направлении.

Я последовал за ними, как детектив, который уверен, что идет по верному следу. В нескольких кварталах от набережной Вир Хакейм, в конце улицы 22 августа – эта дата напоминает о временах первой мировой войны, когда беззащитный город засыпали шрапнелью немецкие крейсеры «Шанхорст» и «Гнейзенау», – оказался городской рынок.

И здесь наконец я увидел таитян, одних только таитян. Они привозят на рынок этого единственного во всей Французской Полинезии большого города главным образом рыбу – бесчисленное множество разноцветных тихоокеанских рыб самых невероятных пород. Наряду с рыбой и другими дарами моря упитанные таитянские торговки предлагают плоды тропической земли: манго, авокадо, папайю и, конечно же, знаменитую ваниль.

Рынок в Папеэте, даже не знаю почему, напомнил мне камбоджийские базары. Около него стоят десятки раскрашенных, невероятно обшарпанных грузовиков с наскоро сколоченной крышей, на которых сюда приезжают жители окрестных сел.

Свои допотопные средства передвижения таитяне называют «трак» – английское слово, которое дошло даже сюда, на край света. Вокруг меня – полинезийский мир.

На первом этаже Этнографического музея, в разделе, посвященном истории архипелага, который сейчас носит название островов Общества, выставлены регалии таитянских вождей. Эти знаки власти (жезл, герб и даже корона) великолепно знакомы нам, европейцам, как символы самодержавия. И это не случайно. Ведь благодаря благосклонности европейцев, и особенно огнестрельному оружию, переданному вождю одного из небольших независимых таитянских племен, он стал монархом сначала острова, а впоследствии и всего архипелага.

На Таити уже не осталось в живых представителей таитянской королевской династии. Но сохранился дворец, жезл, герб, штандарт и корона. И, конечно, могилы – памятники давно угасшей славы.

В ЗАЛИВЕ МЯТЕЖНИКОВ

Я продолжаю свой путь вдоль побережья острова по его окружности и, минуя большие деревни Аруе и Тахару, попадаю на самый северный выступ – мыс Венера.

Почти весь он, замыкающий просторную, очень красивую бухту, покрыт пальмовой рощей. Над деревьями возвышается белый маяк, свет которого виден на расстоянии пятидесяти километров. Прямо под маяком – монумент, напоминающий о том, что здесь в 1777 году с яхты «Дафф» на берег вышли первые английские миссионеры.

В нескольких десятках метров от монумента находится еще один памятник. Он свидетельствует о посещении острова самым знаменитым исследователем Южных морей – капитаном Куком, который как раз отсюда вместе с двумя учеными, Соландером и Грином, по просьбе Королевского астрономического общества наблюдал за прохождением Венеры через солнечный диск. Именно поэтому мыс, где была расположена обсерватория капитана Кука, назван именем Венеры.

Бухта, образованная мысом Венера, с 1767 года, когда на Таити ступил первый европеец – капитан Самюэль Уэллс, прибывший на корабле «Дельфин», стала излюбленным местом стоянки сначала английских, а потом и французских кораблей.

Называется она Матаваи, что означает «взгляд на воду», или «вид на море».

Бухта Матаваи стала опорным пунктом первых европейцев. На ее берегу один из офицеров «Дельфина», лейтенант Ферн, поднял британский флаг, подчинив таким образом Таити власти английского короля. Вновь открытую землю он назвал островом Георга III, а залив Матаваи стал королевским портом – Порт-Роялом.

Вскоре после «Дельфина» якорь в этой бухте бросили корабли знаменитого Кука, который наряду с астрономическими наблюдениями занимался также изучением Таити и соседних островов. Вместе с одним из таитянских верховных жрецов, Тупале, он побывал на Подветренных островах – Хуахине и священной Раиатеа.

Подветренные и Наветренные острова Кук назвал островами Общества в честь лондонского Королевского общества. Название это сохранилось и до наших дней.

Уэллс, первый, кто посетил Таити, подарил островитянам кошку и несколько других мелких домашних животных, до того времени неизвестных в Полинезии. Кук оказался значительно щедрее. Во время своего вторичного посещения Таити в 1778 году мореплаватель преподнес таитянскому королю Помаре I, кроме всего прочего, быка и трех коров.