КРЕСТ ДЛЯ ГАВАЙЦЕВ

Хотя Камеамеа в переводе значит «Одинокий», «Покинутый», на самом деле этот самодержец был не столь уж одиноким. Известно, что у него была двадцать одна жена. Первой была энергичная Кааумана, но самой любимой стала вторая – Кеопуолани, которую он получил в качестве военной добычи. Лиолио, перворожденного сына из одиннадцати детей от Кеопуолани, он назначил своим наследником, а умную Каауману еще при своей жизни объявил регентшей, дав ей право накладывать вето на решения нового короля. Пост верховного жреца Камеамеа отдал своему племяннику Кекуаокалани.

Естественно, что верховный жрец Кекуаокалани чтил полинезийских богов и стремился хранить гавайские традиции и полинезийскую религию. Однако вдовы Камеамеа – регентша Кааумана и царица-мать Кеопуолани придерживались другой точки зрения. Им хотелось как можно быстрее покончить с системой гавайских табу, а заодно и с верой своих предков. Такой была ситуация, сложившаяся на Гавайях после смерти Камеамеа. На другой стороне планеты, в Новой Англии (на северо-востоке Соединенных Штатов Америки), также готовились к борьбе с полинезийскими богами. Это были фанатичные христиане – кальвинисты из Массачусетса и Коннектикута, которые узнали от моряков, что в Тихом океане существуют острова, где живут десятки тысяч язычников, не знающих крещения и не слышавших слова божьего.

Пуритан из Новой Англии просили о помощи сами гавайцы, добравшиеся на утлых суденышках до побережья Северной Америки. Одним из них был Опукахаиа. Первый раз это имя я услышал на берегах, залива Кеалакекуа, где когда-то произошла встреча двух миров – гавайского и негавайского.

Местные жители показали мне неподалеку от деревни Напоопоо скалу, с которой прыгнул в море шестнадцатилетний Опукахаиа, чтобы подплыть к одному из первых парусников чужеземцев, бросивших в заливе якоря. К скале прикреплена мемориальная доска, на которой написано: «В память о Генри Опукахаиа. Родился в 1792 году в Кау. С 1797 по 1808 год жил в Напоопоо, затем до своей смерти в 1818 году в Новой Англии – Корнуолли, штат Коннектикут. Его вера в Иисуса Христа и любовь к людям, помогли основать первую американскую миссию на Гавайях».

Не знаю, насколько эти слова соответствуют истине. Бесспорно одно: юный Опукахаиа принял участие в междоусобной войне на Гавайских островах. Он был свидетелем страшной братоубийственной бойни: на его глазах погибли мать, отец и брат, и поэтому, он решил бежать с Большого острова. Когда в заливе Кеалакекуа бросил якорь парусник капитана Бринтнелла из штата Коннектикут, Опукахаиа прыгнул в воду и поплыл к паруснику. В отличие от своих соотечественников он это сделал не для того, чтобы приобрести у белых людей какие-нибудь вещи, а для того чтобы остаться в мире пришельцев.

Капитан Бринтнелл взял юношу к себе на судно, а затем, уже в Нью-Хейвене, привел в свой дом. В Нью-Хейвене находился один из лучших американских колледжей того времени – Йельский. Тут только у Опукахаиа открылись глаза. Увидев этот храм науки, он зарыдал, поняв, насколько невежественны его соотечественники. Юношей, который принял так близко к сердцу непросвещенность своих земляков-островитян, заинтересовался профессор теологии. Опукахаиа, вскоре овладевший языком белых людей и воспринявший их образ мышления, загорелся идеей нести христианскую правду своим далеким братьям на Сандвичевы острова, тем, кто все еще жил во тьме языческого невежества.

Именно рассказы Опукахаиа о том, какие несчастья приносит гавайцам их незнание веры христовой, способствовали тому, что приверженцы пресвитерианской и конгрегациональной церквей, объединенные в Американском совете уполномоченных по делам зарубежных миссий Бостона, решили основать в Корнуолле учебное заведение для язычников Южных морей с более чем красноречивым названием «Миссионерская школа для некрещеных варваров». Первым учеником корнуолльской школы для «тихоокеанских варваров» стал гаваец Опукахаиа.

Школа, возможно, и помогла Опукахаиа обрести блаженство, однако телу его она пользы не принесла. В 1818 году он заболел тифом и вскоре умер. Так корнуоллская школа лишилась своего удивительного ученика. Во всей Новой Англии не нашлось достаточного количества обитателей Южных морей, мечтавших о крещении, поэтому самозваные крестители «варваров» решили сами отправиться к жителям тихоокеанских островов. Воистину, если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе.

Американский совет уполномоченных по делам зарубежных миссий стал готовить экспедицию, призванную донести до земляков Опукахаиа слово божье. 23 октября 1819 года бостонский порт покинул двухсотсорокатонный бриг «Таддеус». На борту парусника находилось семнадцать мужчин и женщин, задачей которых было обратить в веру Христову до сих пор незнакомых с Евангелием аборигенов Сандвичевых островов. Руководили экспедицией миссионеров два духовных отца – Аса Торстон и Хайрэм Бингхем. Последний особенно фанатично верил в спасение, которое он нес «полинезийским варварам». Именно Бингхем в конце концов стал лидером экспедиции.

Среди миссионеров, отправившихся на острова, были также врач Голмэн, два учителя – Уитней и Раглес, крестьянин Даниэл Чемберлен и даже печатник Элиш Луми, с изданиями которого я уже познакомился. Все они были сравнительно молодыми и холостыми. Однако до руководителей Американского совета уполномоченных по делам зарубежных миссий дошел слух о красоте и радушии гаваек, которые к тому же ходят почти нагими. Чтобы оградить мужчин от искуса, ждавшего их на Сандвичевых островах, совет обеспечил своих посланцев женами.

В экспедиции приняли участие и четверо земляков умершего Опукахаиа, которые тоже учились в корнуолльской школе для «тихоокеанских варваров»: Кануи, Хопу и Джордж Каумуалии. Имя последнего мне хорошо известно по истории Гавайев. Этот юноша – сын правителя острова Кауаи Каумуалии, единственного из гавайских правителей сумевшего до конца жизни Камеамеа сохранить определенную независимость жителей острова. Он доверил своего шестилетнего первенца бостонскому капитану, чтобы тот отвез его в Новую Англию и научил полезным ремеслам. В Новой Англии сын гавайского владыки, удрав от своего наставника, стал бродяжничать, был чернорабочим, во время войны 1812 года служил в американском флоте и, наконец, попал к служителям культа, вернувшись вместе с ними на родную землю.

Вся эта разношерстная компания молодых миссионеров, их жен и четырех гавайских юношей отправилась вдоль берегов Северной, Центральной и Южной Америки к самой южной точке – мысу Горн, а затем через весь Тихий океан снова на север, на Сандвичевы острова.

Парусник оказался неудобным, почти все страдали от морской болезни, нехватки питания, миссионеры часто ссорились друг с другом. Таким стал медовый месяц для наспех созданных супружеских пар.

Пока пассажиры брига «Таддеус» преодолевали огромное расстояние, равное тридцати трем тысячам километров, обе вдовы Камеамеа, регентша Кааумана и Кеопуолани, мать престолонаследника Лиолио, желали, как и миссионеры из Новой Англии, покончить с властью полинезийских богов над гавайцами, уничтожив всякие запреты и «ветхозаветные» табу, все еще действующие на архипелаге.

Уже в день смерти Камеамеа обе вдовы приступили к исполнению своей воли. Однако новый король Лиолио, воспитанный в традиционной вере, воспротивился их желанию. Недели через две королева-мать осмелилась публично разделить трапезу с мужчиной – своим сыном Кауикеаоуили. Это считалось тяжким преступлением и каралось немедленной смертью. Но ничего не случилось: земля не разверзлась, и гром не обрушился на головы грешников. Еще через несколько недель вдовам Камеамеа удалось переубедить нового короля, и он на глазах у пораженных придворных сел за стол вместе со своей матерью и теткой. Этим символическим актом Лиолио упразднил одно из самых древних табу на Гавайях и потряс устои системы гавайских традиционных запретов.

Разумеется, далеко не все гавайцы были готовы отказаться от веры и порядков, установленных предками. На защиту старых обычаев встал прежде всего племянник короля – верховный жрец Кекуаокалани. Он собрал войска и начал вооруженную борьбу за старую веру. Поборники полинезийского образа жизни и веры отцов сражались мужественно. Однако армия обеих вдов была вооружена европейским огнестрельным оружием, и довольно скоро военное счастье склонилось на их сторону. Верховный жрец отчаянно дрался. Раненный, он продолжал борьбу, упав на колени и, наконец, уже лежа на земле. В этом бою погибла и его отважная жена Маноно.

После поражения Кекуаокалани и разгрома защитников гавайских богов были уничтожены и сами боги – их деревянные скульптуры. Регентша Кааумана прежде всего распорядилась сжечь изображение личного бога ее умершего мужа, а затем еще сто две статуи в Каилуа и Хило. По ее приказу стали разрушать и каменные гавайские святилища – хеиау, которые, как поется в песне, были гордостью, драгоценностью полинезийской земли.

Языки пламени уничтожали не только полинезийские алтари, но и нечто более важное – гавайский образ мышления, гавайскую общественную систему, опиравшуюся на табу и регулируемую ими. В жизни гавайцев, их мировоззрении и представлениях неожиданно образовался вакуум. Как это часто бывает, старое было уничтожено, но не заменено новым. Насколько я знаю, ничего подобного не случилось ни в одной другой части Океании. Гавайскую веру, гавайские традиции, гавайских богов, гавайские святилища уничтожили не чужеземные миссионеры, не колониальные ландскнехты, не захватнические экспедиции. Это сделали сами гавайцы, побуждаемые двумя королевскими вдовами.

Характерно, что надругательство над традиционными богами происходило тогда, когда на Гавайи плыла экспедиция миссионеров из Новой Англии, ставившая перед собой точно такую же задачу. При этом миссионеры, огибая мыс Горн и борясь со штормами, не знали, что в тот момент происходило на архипелаге. Когда их изнурительное морское путешествие длиной тридцать три тысячи километров подошло к концу и судно бросило якорь в Каилуа, проповедники с удивлением и радостью узнали, что гавайцы сами расправились с собственными богами. Разумеется, в «идолоборчестве», в сожжении полинезийских святилищ кальвинисты из Новой Англии усмотрели перст собственного бога, помощь, которую им оказал в их благородном деле всемогущий господь. Они воздали хвалу господу богу и, чувствуя близкую победу, исполнили сочиненный еще в Бостоне религиозный гимн, в котором говорилось: «Пробудитесь, о острова юга! Ваше спасение близко».

Весть о спасении, обещанном миссионерами обитателям тихоокеанских островов, с особой радостью восприняли обе вдохновительницы гавайского «идолоборчества», вдовы Камеамеа – Кааумана и Кеопуолани. Рядовые же обитатели островов куда больше заинтересовались женами провозвестников новой веры. Гавайцы уже много раз видели белых мужчин, но еще ни разу не встречали белых женщин. Особенно островитян удивили их одежды, полностью закрывавшие тело, причем верхняя часть одежды сильно стягивала грудь. Полинезийцам понравились белая кожа и особенно, как им показалось, длинные шеи миссионерских жен, поэтому они сразу стали звать их «длинные шеи».

Больше всего заинтересовалась одеждой «длинных шей» регентша Кааумана. Она сразу заказала у миссионеров платье. Белые женщины выполнили ее просьбу, и на островах появилось длинное, закрытое платье, которое по традиции носят здесь и в наши дни.

«Длинные шеи» и их мужья постепенно рассредоточились по всему архипелагу. Пастор Торстон и врач Голмэн остались при королевском дворе. Через несколько месяцев к первой группе миссионеров прибавилась вторая экспедиция из Новой Англии. Теперь уже миссии были основаны в Хило, Гонолулу, Каилуа и, конечно, в Лахаине, которая до 1845 года была столицей архипелага. Здесь появились новые здания – результат деятельности миссионеров: «Дом Болдуина», миссионерская школа Лахаиналуна, основанная Ричардсом, типография «Хейл Пай», а также миссионерское кладбище Ваинеэ.

С приходом миссионеров в Лахаине и на всех Сандвичевых островах произошли значительные перемены. Над землей, над мыслями и душами гавайцев, знавших до этого лишь полинезийских богов, вознесся далеко не всегда служивший их благу крест. Привезли его из Новой Англии и подняли над островами кальвинистские миссионеры.

НА БОРТУ КИТОБОЙНЫХ СУДОВ

Стоит сказать несколько слов о том, какую роль сыграли Гавайи в истории китобойного промысла и как повлиял сам промысел на историю Гавайев и особенно Лахаины – китобойной столицы Тихого океана. Прежде всего обратимся к экспонатам музея, который устроил на борту своего парусника капитан Томсон. Здесь собраны все предметы, использовавшиеся при ловле страшных тихоокеанских кашалотов, показано, в каких условиях трудились китобои на своих судах. Кроме того, выставлены документы, рассказывающие о жизни китобоев в Лахаине.

Я пожертвовал семьдесят пять центов и не пожалел об этом, так как провел на борту «Карфагенянина» несколько очень интересных часов. Всюду вокруг меня были китообразные. Не только кашалоты, но и синие киты, полосатики, касатки, нарвалы на картинах, гравюрах, эстампах, даже на старых дагерротипах. Здесь выставлен полный скелет кита. Между костями скелета можно ходить как по детскому лабиринту. И, конечно, есть тут все то, чем пользовались местные китобои для отлова и хранения морских гигантов. Это прежде всего гарпуны, которые китобои всаживали в тела несчастных жертв, всякого рода топорики и горшки для китового жира. В музее имеется полное снаряжение китобоя прошлого века. Я осмотрел трюм, где располагался экипаж судна. Места рядовых матросов находились на носу и корме, а офицеры и гарпунеры размещались в центральной части. Здесь же выставлены навигационные приборы – секстанты и компасы. В конце осмотра прямо на палубе показали фильм, рассказывающий обо всех этапах охоты на китов.

Парусник выходил в море в поисках стада кашалотов. Когда стадо обнаруживали, с «Карфагенянина» спускали небольшую шлюпку с шестью или семью охотниками на борту, и она почти вплотную подходила к кашалоту. Затем с очень близкого расстояния в кашалота метали гарпун. Доставляли кашалота на парусник, из его тела вырезали огромные куски жира, тут же на палубе вытапливали, разливали по бочонкам и опускали в трюм.

На Гавайи заходят главным образом крупнейшие из гигантских морских млекопитающих – хищные кашалоты. Как известно, они приплывают в мае из района Алеутских островов, чтобы здесь, в теплых гавайских водах, произвести на свет свое потомство. У кашалотов рождается только один детеныш. Самка кашалота носит в себе плод шестнадцать месяцев. Целый год она кормит детеныша своих молоком.

Я приехал сюда в мае, а в это время инстинкт гнал морских гигантов в воды Гавайев. Разумеется, я собираюсь охотиться на них не с гарпуном, как это прежде делали китобои. Моя цель «поймать» нескольких хороших кашалотов объективом своего фотоаппарата, поэтому я готовился к своеобразному фотосафари, подобному тем, в которых я участвовал в странах Восточной Африки, собирая в свою фотоколлекцию местных животных. Насколько я знаю, еще никто не устраивал фотосафари на китов. Почему бы мне не стать первым?

Наступило ясное гавайское утро. Теплые лучи тропического солнца, обитающего, по преданию, на вершине горы Халеакала, задорно светили в окна «Пайонир Инн». Пора идти на охоту. Я обошел номера, где жили мои друзья, разбудил их, и вскоре все четверо, включая нашего гида, владельца скоростного катера из местных жителей, собрались в холле гостиницы.

Несколько шагов, и вот мы уже на берегу океана. Здесь, вблизи «Карфагенянина», нас ждало «китобойное судно» и приключение, о котором я мечтал с детства, – охота на китов!

Наш гид завел мотор, катер рванулся вперед, и Лахаина осталась у нас за кормой. Город виднелся на фоне гор, а над всем этим возвышалась зеленая вершина Пуу Кукуй. Впереди, на противоположной стороне залива, из моря поднимался ананасовый остров Ланаи. А слева, далеко у горизонта, проплывал необитаемый, печальный восьмой остров Гавайского архипелага – Кахоолаве.

Шумно работал мотор нашего небольшого катера. Мы быстро плыли по морю. Я пристально всматривался в поверхность океана в поисках знаменитого фонтана – знака, свидетельствующего о присутствии кашалота. Прикидывая, я оглядел наш катер: его длина – не более семи метров, в то время как местные кашалоты достигают в длину двадцати метров и более. Я испугался от одной мысли, что может произойти, если лодка столкнется с кашалотом или разъяренное животное само бросится на нас.

Конечно, я читал роман Германа Мелвилла о белом кашалоте, напавшем на китобойное судно и потопившем его вместе с его фанатичным капитаном. Я поинтересовался у нашего гида, который в тот момент одновременно исполнял обязанности капитана и моториста, может ли подобный факт иметь место в действительности.

Оказывается, кашалоты не раз нападали на китобоев в Южных морях. Так, в период наибольшего расцвета китобойного промысла в Тихом океане раненный гарпуном кашалот бросился на парусник «Арабелла» и разбил несколько шлюпок. Почти в то же время другой кашалот (утверждают, что он был необыкновенных размеров) напал на китобойное судно «Альбатрос», которым командовал капитан Смит. Получивший тяжелые повреждения, «Альбатрос» затонул за каких-нибудь пять минут. Экипаж китобоя спасся в четырех шлюпках. Пути шлюпок разошлись. Две направились к Маркизским островам, а две другие – к архипелагу Хуан-Фернандес. Первые две шлюпки так больше никто никогда и не видел. На двух других за пятнадцать дней умерло десять человек, а в живых осталось только четверо. Им не оставалось ничего другого, как питаться трупами своих товарищей. Несчастных подобрал парусник, который по счастливой случайности тоже направлялся к островам Хуан-Фернандес.

Одно из знаменитых нападений кашалотов на суда связано с китобойным парусником «Эссекс», оно и легло в основу замечательного романа Германа Мелвилла о Моби Дике. Водоизмещение «Эссекса» превышало шестьдесят тонн, а длина его была почти тридцать метров. Тем не менее кашалот несколько раз бросался на парусник. После первого удара годовой в борт «Эссекса» морской гигант еще четырежды повторял нападение. Экипажу удалось благополучно покинуть тонущий парусник, разместившись в трех шлюпках. Имевшие минимальные запасы продуктов и воды, шлюпки потеряли друг друга из виду. Одна исчезла, а на двух оставшихся умирающие от голода моряки питались трупами.

Я так мечтал о счастливом исходе нашей охоты! В сотый раз я проверял телеобъективы фотоаппаратов, измерял экспонометром освещенность. Я был готов к охоте, но охотиться все еще было не на кого. Долгие часы снова и снова мы всматривались в голубые воды пролива, пока далеко, почти у самого горизонта, я не заметил один, а потом и второй фонтан высотой метров десять. Поднявшись на поверхность, примерно в течение десяти минут кашалот должен сделать около шестидесяти вдохов и выдохов. В это время из дыхательных отверстий под огромным давлением вылетают струи воды.

Я страшно обрадовался. Наконец-то исполнилось давнишнее мое желание. И я выкрикнул те слова, с которыми долгие столетия обращались к капитану китобойного судна матросы, обнаружившие кита:

– Там брызжет!

Я почувствовал себя настоящим китобоем. Будто я один из тех, кто плавал на «Карфагенянине» или «Эссексе», «Арабелле» или «Альбатросе» или других таких же парусниках.

Оба кита покачивались на волнах. Но уж слишком они были далеко, сфотографировать их я не мог, любуясь великолепными китовыми фонтанами, угловатыми головами и пятнами на темных телах океанских гигантов.

В наши дни кашалоты в гавайских водах – это лишь еще одно развлечение для туристов. Уже нет тех китобоев, которые добывали себе хлеб насущный столь жестоким и тяжелым путем. Давно уже Америка освещается иным способом, а не с помощью китового жира. Так что начиная со второй половины прошлого века китобойные парусники, подобные «Карфагенянину», стали выходить из игры, а в 1925 году в Нью-Бедфорде закончил свое существование последний из них – «Маргарет».

Вот почему китобои больше не заходят в Лахаину, а киты продолжают посещать ее все так же регулярно. Ежегодно в мае сюда съезжаются сотни любопытных со всех уголков планеты. Сотни, тысячи людей прибывают в Лахаину также для того, чтобы принять участие в самом главном местном празднике. Так как это мир китобоев, то и праздник здесь, разумеется, китобойный. Называется он «уэйлин спри». С помощью словаря я перевел это название как «китобойная кутерьма». Надо сказать, уж слишком нежное название для дикой вакханалии лахаинского карнавала.

Билетом для участия в «китобойной кутерьме» служат усы и борода, и, чем пышнее, тем лучше. Так что мужчине, у которого на лице нет растительности, на празднике китобоев в Лахаине делать нечего. «Уэйлин спри» проводится в мае. Правда, усов я не ношу, но тем не менее мне хочется принять участие в этом празднике. Я все-таки решил рискнуть и проверить, чем радует своих гостей этот уникальный праздник, напоминающий о китобойных традициях Лахаины.

Первый номер программы имел самое прямое отношение к билету: это был конкурс на самые пышные бороду и усы. Победителем конкурса и обладателем круглой суммы стал тот, у кого усы и борода оказались самыми длинными и по китобойной традиции самыми «дикорастущими». Проводился и такой смотр: у кого наиболее интересный наряд, пригодный для ловли китов. Первые места на этой своеобразной демонстрации мод заняли люди, наряженные в лохмотья.

Во время «китобойной кутерьмы» я побывал на соревнованиях по серфингу и регате – состязаниях гавайских гребцов. Я заглянул и во множество лавок, палаток и киосков, выставивших массу китобойных сувениров – от деревянных фигурок гарпунеров и кашалотов до довольно дорогих, но популярных изделий из китовой кости.

Те, кто не скользил на досках по волнам или не участвовал в соревнованиях по гребле, кто не выставлял напоказ свои усы и бороду или оборванный китобойный «костюм», танцевали, пели и кричали в «Пайонир Инн» или в подобных ему заведениях, во всяком случае, все вели себя как можно развязнее и шумливее. Ведь в многочисленных рассказах китобои из Лахаины представляются решительными парнями, которые ни перед чем не останавливаются. Однако ни в одном из них не удалось передать атмосферу этого удивительного городка так ярко, как в кличе «Женщины или жизнь!».

«ЖЕНЩИНЫ ИЛИ ЖИЗНЬ!»

Неподалеку от «Пайонир Инн» находится исторический памятник, о котором нельзя не упомянуть. На гавайском языке эта достопримечательность называется Хале Паахао, по-английски prison – «тюрьма». Подобно другим зданиям Лахаины, построенным во времена миссионеров и китобоев, Хале Паахао сооружено из мощных блоков кораллового известняка. Я осматриваю и этот исторический памятник, заглядываю в отдельные арестантские камеры.

В наши дни в них тихо, ибо бывшая тюрьма, как и многие другие сооружения той эпохи, превращена в музей. Однако более ста лет назад Хале Паахао было весьма полезным, совершенно необходимым учреждением для городка, в котором одни белые люди (миссионеры из Новой Англии) раньше всех других мест на Гавайях стали читать проповеди о спасении души, а другие, их соотечественники, китобои из Нью-Бедфорда, показали островитянам пути, ведущие прямо в ад.

Один из жителей Лахаины писал в те времена: «Этот городок является средоточием разврата, здесь самое выгодное дело – проституция и продажа алкоголя. В Лахаине голые девушки исполняют для китобоев бесстыжие танцы, а мужчины, у которых нет совести, поставляют китобоям своих дочерей и жен». Все написанное соответствовало действительности. Китобойный промысел способствовал экономическому процветанию Лахаины. Она стала для китобоев тихоокеанской столицей, но для обитателей городка так и не наступили благословенные времена, обещанные первыми посланцами белой цивилизации. Скорее наоборот: экономическое процветание способствовало тому, что островитяне погрязли в страшных грехах, подвергавшихся суровому осуждению миссионера Болдуина и его коллег.

Из окна моего номера в «Пайонир Инн» виден лишь один парусник – «Карфагенянин», а, во времена наивысшей славы гавайских китобоев в Лахаину заходило более четырехсот судов в год. Абсолютный рекорд был поставлен в 1846 году – четыреста двадцать девять судов. В те времена здесь обитало около трех тысяч человек, имелись восемьсот восемьдесят две гавайские хижины и пятьдесят девять каменных или деревянных домов.

На каждом из четырехсот китобойных парусников находились парни, которые до появления здесь много месяцев скитались в океане. Впереди их ждали долгие странствия по морским дорогам. Это был сброд, принадлежащий к низшим слоям люмпен-пролетариата. Ни один капитан более или менее приличного торгового судна не взял бы их себе на борт. Правда, встречались среди них и «белые вороны». Однако исключения лишь подтверждают правила. Эти суровые люди, не знавшие угрызений совести и правил хорошего тона, не признававшие законов, здесь, на Гавайях, и вовсе руководствовались девизом: «К западу от Горна бога нет». К западу от мыса Горн все дозволено. Первой и часто единственной землей к западу от этого мыса для китобоев оказывались Гавайи – Лахаина, та самая Лахаина, о которой китобои грезили как о рае, полном женщин удивительной красоты.

Если эти парни и мечтали о чем-то, то мечтой их были Гавайские острова. И вовсе не потому, что здесь красивая природа или замечательный, мягкий климат, их манили горячие объятия островитянок. Каждый моряк, когда-либо побывавший на архипелаге, вспоминал прекрасных девушек, которые без приглашения подплывали к парусникам, не стыдясь, поднимались на них и не только не сопротивлялись, но и сами предлагали себя членам экипажей. Они не могли забыть, как пели и танцевали гавайки, украшенные венками из душистых цветов. Такое представление о полинезийском рае долгое время соответствовало действительности. Однако скоро все в Лахаине переменилось. Причем конец горячим объятиям островитянок, которых так жаждали китобои, положили их соотечественники – миссионеры из Новой Англии.

В 1825 году, как всегда в мае, парусники охотников на кашалотов бросили якоря у Лахаины, но ни одна местная девушка не раскрыла своих объятий навстречу китобою: миссионер Ричардс, возглавлявший миссию в Лахаиналуна, сумел убедить местных вождей и наместника острова Мауи наложить табу на связи местных женщин с китобоями. Гавайки, естественно, подчинились запрету, зато резко воспротивились ему китобои.

Первыми, кому отказали в удовольствии поразвлечься с аборигенками, стали моряки английского парусника «Даниэл». Бесстрашные ловцы кашалотов, разумеется, не обратили внимания на какое-то там полинезийское табу. Они решили взять силой то, в чем им было отказано по наущению миссионеров.

Их капитану Уильяму Баклу следовало бы образумить своих моряков, но у него самого рыльце было в пушку. Во время промысла, пока его ребята постились, он развлекался в каюте с молоденькой островитянкой Леолики, бывшей ученицей миссионера Ричардса, удравшей из его школы. Бакл тайно купил ее за пятьдесят долларов для «постоянного использования» во время прошлогоднего посещения Лахаины. Теперь его ребята хотели получить такое же удовольствие. Они вышли на улицы города, чтобы самим на вести здесь порядок. У дверей здания миссии они настигли Ричардса и, приставив нож к его горлу, потребовали: «Женщины или жизнь!»

Я знал из детективных романов, что грабители в похожих выражениях требуют от своих жертв деньги, но возглас «Женщины или жизнь!» услышал впервые, изучая историю городка Лахаины.

Миссионер Ричардс не сдавался. Видимо, вспомнив христианских мучеников, брошенных в римском цирке на растерзание львам, он с достоинством ответил морякам: «Наши жизни (он имел в виду себя и супругу) вы взять можете, но наших женщин – никогда!»

Казалось, Ричардсу действительно придется заплатить жизнью за «ущерб», нанесенный китобоям, но в тот момент миссию окружила толпа возбужденных гавайцев, сторонников Ричардса. Они бросились на английских моряков с ножами и пиками. Бунтари были рады, что им удалось унести ноги. На следующий день «Даниэл» покинул Лахаину.

Вскоре из-за местных женщин разразился новый конфликт. Экипаж английского китобойного парусника «Джон Палмер» тайком пригласил к себе на борт группу гавайских девушек. Наместник острова Мауи Хоапили потребовал от капитана Уолтера Клерка, чтобы женщины вернулись на берег. Капитан отказался выполнить это требование. Тогда местные власти стали угрожать, что будут мстить всем, кто украл их жен и дочерей. Рассерженный Клерк воскликнул:

– Никто не смеет отказывать англичанам в женщинах!

И вслед за китобоями «Даниэла» провозгласил:

– Женщины или смерть!

В подтверждение того, что он серьезно относится к слову «смерть», Клерк приказал обстрелять Лахаину из корабельных орудий. Островитянам не оставалось ничего иного, как капитулировать. И «Джон Палмер» вместе со своей добычей отправился в более спокойные воды.

В память об этих драматических событиях в Лахаине хранят ядро – одно из тех, которыми охотники на кашалотов бомбили миссию Ричардса.