Глава 8

Два дня в Венеции промелькнули как сказочный сон. Чарльз показал ей все городские достопримечательности: и Дворец дожей с его величественными порталами, и мост Риальто, и собор Санта-Мария делла Салуте, и Дом таможни, увенчанный золотым флюгером. Особенно ей запомнился мост Вздохов, где Чарльз велел ей затаить дыхание и где они целовались. А гондольер пел им, когда они проплывали под сводами этого моста. Чарльз уверял, что их желания исполнятся, и она посмеивалась над ним. Но большую часть времени они проводили в ее номере. Он снял для вида небольшую комнату на том же этаже, но не оставил там даже своего багажа. Эти два дня и две ночи они не расставались ни на минуту, и Одри временами впадала в отчаяние, потому что час разлуки неумолимо приближался. Она заказала билет до Лондона на тот же день, когда Чарльз уезжал в Австрию, чтобы сесть там в «Восточный экспресс».

Одри была так подавлена в последний вечер, что не могла говорить и думала лишь об одном — как они будут прощаться.

Внезапно плотина слез рухнула, и Од разразилась рыданиями.

— Любимый, не… не надо… не уезжай…

Что он мог поделать? Он все время умолял ее ехать с ним, но она твердила, что это невозможно. Настаивать было бы жестоко, и он дал себе слово больше не мучить ее.

— Я примчусь в Сан-Франциско, как только смогу. Закончу дела в Пекине и тут же сяду на теплоход.

Он держал ее в объятиях, а она все всхлипывала и никак не могла остановиться. Новой разлуки с ним она просто не вынесет.

Теперь она принадлежит только ему.

Чарльз помог ей надеть платье и смотрел, как она застегивает жемчужное колье, надевает серьги и соломенную шляпу. Ему так хотелось остановить время, ведь это была счастливейшая пора в его жизни. Он вдруг подумал, что Одри даже не прикасается к своему фотоаппарату. И то сказать, не до этого им было — их целиком поглотила любовь и мучительное желание, осуществившееся наконец во всей полноте и завершенности. Ни ему, ни ей вовеки не суждено забыть эти дни. Подавленные, они стояли возле отеля, глядя, как их багаж укладывают в гондолу.

Одри оглянулась, будто хотела навсегда запомнить это место.

— Никогда в жизни сюда не вернусь!

— Почему? — удивился он.

Неужели он не понимает?

— Никогда уже мне не будет так хорошо. Хочу запомнить все-все и хранить это в своем сердце…

Она подняла на него взгляд, улыбаясь сквозь слезы, он обнял ее и помог сесть в гондолу. Мысль о том, что ему предстоит проститься с ней, ужасала его.

Как двое детей, затерянных в огромном мире, они сидели, прижавшись друг к другу. Потом он посадил Одри в ее поезд, который отходил на полчаса раньше, чем его. Стоя рядом с ней в отдельном купе, он смотрел, как носильщик укладывает ее вещи. Что они могли сказать друг другу? Обещать то, чего не смогут исполнить? У него работа, у нее семья… Он обнимал ее, и щеки у них были мокрые от слез, и они целовались, закрыв глаза.

Наконец он оторвался от нее. Он не мог больше этого вынести.

— Од, я люблю тебя. Навсегда.

Он в последний раз обнял ее, выскочил из купе, спрыгнул на платформу и бросился к ее окну. Одри высунулась наружу, наклонилась, и он поцеловал ее.

— Увидимся, как только я вырвусь из Пекина…

Но она не желала даже слышать об этом… Ведь он говорил, что пробудет там несколько месяцев… может быть, даже полгода… Он сам не знает, сколько времени ему придется провести в Китае. Срок сдачи материала — конец года, но ведь там идет настоящая война, и неизвестно, что его ждет.

— Я напишу тебе. Од.

Прежде он никогда никому не давал обещания писать. Они в последний раз поцеловались, и он ринулся прочь — больше не было сил выдерживать эту пытку. Он сел в свой вагон и стал ждать. Когда лязгнули колеса и ее поезд начал медленно набирать скорость, Чарльз зажмурился и стиснул зубы, будто смертник под наведенным на него дулом. Потом закрыл глаза рукой и откинулся на сиденье. Он так напряженно думал об Одри, что ему показалось, будто он видит, ощущает ее рядом с собой чувствует запах ее духов, слышит ее голос…

— Чарльз, может, ты все-таки посмотришь на меня?

Он подскочил, не веря своим глазам, — Одри стояла перед ним и улыбалась, а носильщик деловито раскладывал по полкам ее багаж.

— Как… Бог мой! Одри! Ты чуть до инфаркта меня не довела!

Он подхватил ее, поднял, издал воинственный клич и принялся целовать так неистово, что она чуть не задохнулась.

— Как ты здесь оказалась?!

— Очень просто. Решила прокатиться с тобой в Стамбул.

Когда он ушел, она поняла, что не может с ним расстаться.

Она успеет в Лондон к отплытию «Мавритании», к четырнадцатому сентября, а если задержится, возьмет билет на следующий рейс. А сейчас она во что бы то ни стало должна быть с ним.

— Твое приглашение остается в силе?

Одри вся так и светилась счастьем. А он все никак не мог прийти в себя.

— Это мы еще посмотрим, — с напускной важностью проговорил он и снова притянул ее к себе.

Носильщик вышел, и они остались вдвоем.

— Не хочу расставаться с тобой, Од. Никогда!

— Это что, предложение руки и сердца? — полушутя спросила она.

— В некотором роде. Я не представляю, как буду жить без тебя.

Она тоже не мыслила себе жизни без него. Но кто-то из них должен принести жертву: она — свою семью или он — карьеру.

— Не надо сейчас говорить об этом. Будем просто радоваться сегодняшнему дню.

Одри была мудрая женщина и сама все решила. Она знала, что должна быть с ним. Она поедет с ним до Стамбула. А может, и дальше. Там будет видно.

Глава 9

Они провели ночь, предаваясь радостям любви, утром же, когда Одри подняла голову, глаза ее расширились от удивления.

Поезд стоял на каком-то скучном полустанке.

Выглянув из-за плеча Чарльза в окно, она увидела по другую сторону платформы сверкающий синий с золотом экспресс.

«Compagnie internationale des wagon-lits et dcs grands express Europeens»[1], — прочла она, и глаза у нее округлились. Это был тот самый поезд, о котором она так много читала и слышала И дедушка о нем рассказывал. Ему доводилось ездить на этом поезде А в альбоме отца даже были фотографии «Восточного экспресса». И вот теперь она сама увидела это чудо во всем его неповторимом великолепии.

— Чарльз, Чарльз, ты только посмотри!

— Доброе утро, любимая!

Несмотря на ранний час, в поезд уже садились весьма респектабельные на вид пассажиры. Мужчины — похоже, преуспевающие банкиры; женщины — то ли дорогие содержанки, то ли кинозвезды, то ли президентские жены. Одна куталась в меха чернобурок, другая — в соболя, хотя стоял теплый сентябрьский день. На мужчинах были костюмы в тонкую полоску и дорогие фетровые шляпы; тяжелые золотые цепочки вились у них по животам, как бы не давая им слишком уж выпирать Одри, точно зачарованная, приникла к окну. Чарльз смотрел на нее, ему забавно было видеть ее такой взволнованной, он даже попытался подтрунивать над ней.

— Господи, как же ты не понимаешь! Это же не просто поезд, это «Восточный экспресс»! Его обязательно надо сфотографировать!

Она уже готова была отщелкать полпленки, но он, смеясь, выхватил у нее фотоаппарат, осторожно отложил его в сторону, а потом прижал ее к постели всем своим длинным гибким телом — Ах вот, значит, для чего вы, мадемуазель, поехали со мной? У вас только фотография на уме!

— Конечно, черт побери! А ты как думал? — засмеялась она Он стал ее целовать, и оба они смеялись, и он все целовал и целовал ее…

— Как хорошо, что я здесь с тобой, Чарльз.

— Я так тебе благодарен, любовь моя.

Как она радовалась, когда они пересели в «Восточный экспресс»! Салон и вагон-ресторан внутри были целиком обшиты красным деревом. Стекла узорные и матовые, медные детали начищены до блеска.

Общая комната в их просторном купе, великолепно отделанная деревом, с бархатными шторами, походила скорее на роскошную гостиную, и Одри не уставала восхищаться. Ожидая, пока все пассажиры заполнят экспресс, они позавтракали. Их трапеза, состоявшая из шести блюд, скорее напоминала обед.

Бродячие скрипачи-цыгане услаждали их слух. Официант принес им блюдо с закусками — мясо-тартар, тонко нарезанная лососина на ломтиках хлеба, — и Одри вдруг с некоторым смущением обнаружила, как сильно она проголодалась. Они с Чарльзом ухитрились опустошить все блюдо, а затем заказали несколько порций икры.

Завтрак был столь же великолепно завершен, сколь и начат: голландская спаржа, молодой барашек, креветки, профитроли.

Когда они допивали превосходный кофе по-венски, Одри почувствовала, что встать из-за стола ей будет трудновато. Чарльз выкурил сигару, что он делал не часто, но сейчас, после такого изысканного завтрака, он не мог отказать себе в этом удовольствии.

Одри откинулась на спинку стула, с наслаждением вдыхая запах дорогой сигары и разглядывая пассажиров, садившихся в поезд.

Уютно устроившись в глубоком бархатном кресле, Одри рассказывала Чарльзу о своем отце, о его фотографиях. С Чарли она чувствовала себя так свободно и непринужденно, будто знала его давным-давно Вкусы их сходились во всем. Что казалось смешным или неприятным одному, веселило или огорчало и Другого. Они оба чем-то восхищались или вместе что-то осуждали.

Его бесконечно трогало то, как она всем восхищается, и он был безмерно счастлив, что она едет с ним. Он не мог дождаться, когда покажет ей Стамбул, повезет ее в свой любимый отель, Он не хотел сейчас и думать о предстоящей разлуке, о том, что должен отправить ее в Лондон. Ведь их путешествие только начинается, и можно не думать об этом, пока они будут веселиться.

К вечеру Одри приняла душ и переоделась. На ней было розовое шерстяное, наискосок задрапированное от плеча к бедру платье, которое привело Чарльза в восхищение, и маленькая шляпка от знаменитой Роз Дескэт, купленная в Канне по настоянию леди Ви. Шляпка оказалась весьма уместной в этом сногсшибательном «Восточном экспрессе». И еще Од надела бабушкино колье из крупных жемчужин и жемчужные сережки — это был подарок дедушки в день ее совершеннолетия. Как и шляпка, жемчуг пришелся сегодня весьма кстати. Молодые люди рука об руку прогуливались по платформе, и Одри чувствовала, что выглядит ослепительно. Возвращаясь, они с удивлением увидели, что возле их вагона появилась группа мужчин в необычной военной форме. Дюжие молодчики топтались у входа, тихо переговариваясь и посматривая по сторонам, будто ожидали кого-то.

— Кто это? — спросила Одри.

Чарльз обратил внимание на лацканы незнакомцев. Такие знаки отличия он, кажется, видел в Германии.

— Наверное, люди Гитлера.

— Здесь? — недоуменно спросила Одри.

Она знала, что уже семь месяцев, как Гитлер стал канцлером, но здесь все-таки Австрия, а не Германия!

— В Австрии тоже есть нацисты. Я их приметил в Вене, когда был там в июне. Здесь их редко можно увидеть в форме.

Долфус[2] запретил нацистскую форму, а Гитлер взбесился и ввел пошлину для всех немцев, выезжающих в Австрию, тем самым лишив австрийцев части прибылей от туризма. Вероятно, некоторые здешние нацисты плюют на запрет и разгуливают в своей форме. А эти парни здесь, видимо, по какой-то служебной надобности.

Одри еще у себя дома, в Америке, довольно много читала о Гитлере, да и Ви с Джеймсом часто о нем говорили. Они считают, что он опасен, хотя в Америке никто всерьез его не воспринимает.

В это время люди в нацистской форме заговорили с каким-то пассажиром, его женой и еще с одним мужчиной, который, видимо, ехал вместе с этой супружеской четой. Все трое были уже немолоды и выглядели Весьма респектабельно. Тот, что повыше, спокойно объяснял что-то двум нацистам, а те все больше раздражались и, кажется, угрожали ему. Один из нацистов что-то пролаял, и тот из пассажиров, который был постарше и пониже ростом, предъявил им паспорта, очевидно, свой и жены.

— Чего эти молодчики от них хотят? Как ты думаешь? — спросила Одри.

— Наверное, просто проверяют документы, — небрежно бросил Чарльз, подливая херес в ее стакан. — Не беспокойся ты, ради Бога! Здесь все ужасные бюрократы — что в Германии, что в Австрии. Но нас они беспокоить не будут.

Чарльз не хотел, чтобы хоть что-нибудь омрачило их поездку. До него уже и раньше доходили разные тревожные слухи о нацистском режиме. Для самой Германии он, безусловно, неплох — экономический подъем и прочее… одни дороги чего стоят… Но этот их возмутительный антисемитизм… Чарльз снова посмотрел за окно, куда был прикован взгляд Одри. Один из молодчиков в нацистской форме вдруг схватил пожилого господина за воротник. Все, кто был на платформе, остолбенели, а жена этого несчастного испуганно вскрикнула. Нацист наотмашь ударил старика по лицу, выхватил у него паспорта и рявкнул что-то в сторону женщины и другого джентльмена. Два парня поволокли старика прочь. Он, видно, еще пытался им что-то объяснить, призывая на помощь жену.

— Что он говорит? — Одри взволнованно вскочила.

То, что она увидела, ее потрясло. Она не могла без содрогания смотреть на рыдающую женщину, которую тщетно пытался утешить ее спутник.

— Успокойся, Од. — Чарльз обнял ее за плечи. — Он, наверное, крикнул жене и другому джентльмену, чтобы они не волновались, он все уладит.

Но в это время они увидели, как из вагона выносят багаж несчастного старика, жена которого все рыдала, припав к плечу твоего друга.

Вне себя от волнения, Одри выбежала из купе!

— Что случилось с этим человеком? — накинулась она на проводника. Ее немного смутило, что только она одна так всполошилась. Все остальные, кто наблюдал эту безобразную сцену, спокойно разошлись, не вступившись и не сказав ни слова.

— Ничего особенного, мадемуазель, — улыбнулся проводник, видимо, спеша успокоить Одри, и поверх ее головы бросил Чарльзу многозначительный взгляд. — Просто один мелкий преступник пытался сесть на поезд, только и всего.

«Но он совсем не похож на преступника, — подумала Одри. — Он похож на банкира, на крупного коммерсанта, на кого угодно, только не на преступника… Он прекрасно одет — дорогая шляпа, костюм от хорошего портного, толстая золотая цепочка. И жена его тоже одета весьма изысканне».

— Нет причин для тревоги, мадемуазель, — добавил проводник и попросил официанта принести им еще одну бутылку шампанского.

Немного погодя, когда в вагон вошел кто-то из пассажиров, до слуха Одри долетели сказанные шепотом слова, я она сразу все поняла.

— Juden[3]! Это ведь про них говорят, да?

— Право, не знаю. Од. — Он тоже встревожился, но не подал виду, чтобы не напугать ее еще больше.

— Они евреи. Или он один еврей. Значит, это правда — все эти слухи! Боже мой, Чарльз… Как это ужасно!

Он ласково сжал ее руку, всей душой желая отвлечь ее от горестных мыслей.

— Од, пойми, мы с тобой все равно ничего не можем поделать. Давай не будем портить нашу с тобой поездку. Выкинь все это из головы!

Однако оба были огорчены и расстроены и долго не могли прийти в себя. Но вот наконец поезд тронулся, и Чарльз подошел к Од, сел с ней рядом на бархатный диванчик и взял ее руки в свои.

— Од, пойми, тут мы с тобой совершенно бессильны.

Он обнял ее за плечи, и она горько заплакала.

— Это ужасно, Чарльз… Почему мы им не помогли?

— Это не в наших силах. Можно ли обуздать стихию?

Сейчас здесь творятся страшные вещи. И главное для нас — не вмешиваться.

— Ты в самом деле так думаешь? — возмутилась она.

— Да я не о себе, пойми! Подвергать опасности тебя — вот на это я никогда не пойду. Вмешайся я сегодня, вышла бы потасовка. Допустим, меня бы покалечили, что стало бы с тобой? Нацисты здесь пользуются большим влиянием. Мы не в состоянии воспрепятствовать им, надо признать этот прискорбный факт. Тут тебе не Лондон и не Нью-Йорк, и мы с тобой не дома.

Да, теперь она наглядно в этом убедилась. Ей стал понятен зловещий смысл того, что случилось сегодня. Она не могла не думать о судьбе этого несчастного.

— Сознавать свою полную беспомощность… Невыносимо!

Он молча кивнул. Эта мысль и ему не давала покоя. Ее упрек задел его за живое. А если бы такое случилось с Джеймсом? Или с Од?! Страшно подумать! Чарльз притянул ее к себе, они, как дети, искали утешения, обнимая друг друга. Немного спустя желание снова овладело ими… За окном мелькал мирный сельский пейзаж.

Вечером, одеваясь к обеду, они чуть-чуть успокоились. Роскошь и комфорт, царившие вокруг, заставляли забыть, что они в поезде, а не в дорогом отеле. И, когда они шли в вагон-ресторан, Чарльз, любуясь Одри в белом атласном платье с глубоким вырезом, оставляющим открытой ее загорелую спину, вновь ощутил прилив почти болезненной нежности.

За обедом они опять заговорили о том, что, произошло сегодня утром, как бы желая отвести душу и успокоить друг друга.

— — Неужели здесь, в Австрии, подобные сцены не редкость?

Они что, арестовывают, всех евреев? — тревожно Спросила она, дождавшись, когда отойдет официант, подавший им вино.

— Не думаю. Правда, в июне, когда я был в Вене, уже ходили подобные слухи. И в Берлине, с полгода тому назад, я тоже об этом слышал. Но, по-моему, это единичные случаи.

Нацисты говорят, что они хватают только врагов рейха, но я этому не верю. Враги рейха? Весьма туманное определение, правда?

Одри кивнула. Вид у нее был удрученный.

— Вот и Джеймс говорит то же самое. Гитлер хочет превратить всю страну в военный лагерь, это страшно. Это же прямой путь к войне. Почему это никого не пугает?

— Потому что мало кто об этом задумывается. А американцы, насколько мне известно, вообще считают Гитлера незаурядным политическим деятелем.

— Меня это просто убивает.

Одри снова вспомнила о человеке, которого схватили у них на глазах.

Чарльз задумчиво курил сигару.

— Какое все-таки счастье чувствовать себя свободным! — сказал он.

Одри рассеянно кивнула.

К их большому удивлению, пассажиров почти не было видно. Все сидели по своим купе, глядя в окно и потягивая шампанское в обществе своих жен или любовниц. Поезд приближался к Стамбулу, и Одри становилась все задумчивее и печальнее.

В последний вечер они вышли прогуляться.

— Не верится, что это конец, — сказала она. — Казалось, целая жизнь впереди… и вот остается всего два дня…

Чарльз только теснее прижал к себе ее руку.

Все эти дни они часами говорили о политике, о книгах, о его поездках, об отце Одри и его путешествиях, о покойном брате Чарльза, об Аннабел и Харкорте, о ее фотографиях. Но теперь им казалось, что они так ничего и не успели сказать друг другу.

А завтра они уже будут в Стамбуле, послезавтра она уедет в Лондон, и Бог знает, когда они снова увидятся.

Они вошли в вагон и сели. За окном в ранних сумерках мелькали холмы, леса, сельский пейзаж, пастухи, бредущие домой со стадами овец, — вполне библейская картина.

— У меня из головы не выходит этот несчастный. Что с ним сталось?

— Вероятно, его отпустили, и он сел на следующий поезд, — рассудительно сказал Чарльз. — Перестань себя мучить, Од. Мы не в Америке. Здесь творятся странные дела.

Нельзя давать втянуть себя в них.

Подобная точка зрения во многом объясняла профессиональный успех Чарльза. Он никогда не позволял себе вмешиваться в те события, о которых писал, ограничиваясь ролью наблюдателя. В тысяча девятьсот тридцать втором году, когда японцы вторглись в Шанхай, он смог беспрепятственно оттуда выехать, потом вновь вернуться, даже не один раз, и все потому, что держался в стороне, хотя то, о чем он писал, не оставляло его равнодушным. Все это он и пытался сейчас объяснить Одри.

— Пойми, Од, это цена, которую мы платим за то, что можем здесь находиться. Мы должны делать вид, что ничего не замечаем.

— Но это же трудно! Невозможно!

— Но иначе ты рискуешь попасть в переделку.

Он вздохнул, встал, принялся ходить из угла в угол, снова сел. Сейчас другие мысли занимали его. Наступают последние часы, которые им предстоит провести здесь, в «Восточном экспрессе». А потом, всего через день, она отправится на Запад, в Лондон, а он начнет свое бесконечное путешествие на Восток Ему страстно хотелось, чтобы она поехала с ним, но он боялся и заикнуться об этом. Он посмотрел во тьму за окнами и стал думать о том, какой сказочный день они проведут в Стамбуле.

— Тебе понравится Стамбул, Од. Это удивительный город, такого ты никогда не видела.

Какое удовольствие показать ей этот город, открыть перед ней целый мир, новую, неведомую ей жизнь, дать почувствовать все неповторимое ее очарование. За ужином он только об этом и говорил, а она зачарованно слушала, думая, что хорошо бы когда-нибудь еще поехать с ним вместе в путешествие. Вернувшись к себе, оба вновь впали в уныние — печаль предстоящей разлуки, казалось, витала в воздухе. Одри все порывалась сказать, как она счастлива, что поехала с ним, и первая решилась наконец сказать то, о чем они оба так старательно умалчивали.

— Я больше не мыслю своей жизни без тебя, Чарли, — горестно вздохнула она. Он с несчастным видом смотрел на нее. — Странно, правда? Ведь мы совсем недавно познакомились.

У них обоих было такое чувство, будто они как-то незаметно для самих себя уже поженились, будто судьба наложила на них нерасторжимые узы. Наверное, природа наделила их с Чарльзом особенным, редким даром любви… Что теперь станется с этим даром?

— Я тоже не могу себе представить, как я оставлю тебя.

Он не находил себе места, тревожась за нее. Как она одна поедет домой, что ее там ждет? Почему они не могут быть вместе? Какая несправедливость!

— Правда, такая кочевая жизнь, наверное, показалась бы тебе трудной. — Он испытующе посмотрел на нее. — Смогла бы ты жить вот так, как сейчас, без корней, и чувствовать себя счастливой?

Эта мысль давно не давала ему покоя, с тех самых пор, как он уехал с мыса Антиб, и особенно занимала его в последние несколько дней, которые они провели в поезде.

Одри, как всегда, честно отвечала ему:

— Да, смогла бы. — Она грустно улыбнулась. — Если бы у меня не было семьи, о которой я должна заботиться.

— Неужели у тебя нет права на свою собственную жизнь?

Он раздражался, когда она начинала говорить о своей семье. Скажи она, что ей не нравится все время разъезжать, он бы ее понял, но эти ее вечные рассуждения об ответственности…

— Пока у меня нет этого права, Чарльз. Может быть, потом…

— Когда? Когда тебе будет пятьдесят, когда ты воспитаешь всех своих племянников? Скажи, когда тебя отпустят? Через неделю? Через год? А может, через десять лет? Не обманывайся. Од! Они никогда не дадут тебе уйти. Им с тобой слишком удобно.

Он разозлился. Почему она должна возвращаться к семье?

Почему не может остаться с ним? Это они, ее близкие, во всем виноваты. Ему даже в голову не приходило спросить себя, в каком качестве Одри стала бы его сопровождать в путешествии — ведь формально они никак не связаны, только любовь удерживает их вместе.