Глава 4

Барбара Джарвис приехала в Ленокс-Хилл через два часа после того, как ей позвонила Лиз Ваткинс. Лиз нашла телефон Джарвис в справочнике, когда пришла домой, и Барбара сразу приехала, потрясенная сообщением. Было девять часов утра, и в отличие от сестры, во всем накрахмаленном, проводившей ее в холл, Барбара Джарвис выглядела так, словно не спала всю ночь. Она поздно легла, да еще новость о случившемся потрясла ее до глубины души. По телефону ее уведомили о том, что Дафна Филдс находится в отделении интенсивной терапии больницы Ленокс-Хилл и что она может навещать ее, но не более пятнадцати минут через каждый час, и просили сообщить, какие родственники имеются у пациентки. Позвонив, Лиз Ваткинс задалась вопросом, приедет ли секретарша и какая она. По телефону она говорила не особенно любезно, не поблагодарила Лиз за звонок и даже с каким-то подозрением отвечала на вопросы. Лиз предположила, что она странная особа, и сестра, которая встретила посетительницу в регистратуре, наверняка бы с этим согласилась. Она была если не странной, то, во всяком случае, не особенно приветливой, и о Дафне спрашивала неприятным, покровительственным тоном. Судя по ее вопросам, она страдала разновидностью паранойи, и это вызывало у сестры чувство раздражения. Она хотела знать, сообщено ли прессе, навещал ли кто-нибудь мисс Филдс, появилось ли ее имя в каком-либо центральном реестре и знает ли персонал, кто она, мисс Филдс, такая.

– Да, некоторые из нас знают. – Сестра посмотрела на нее. – Мы читали ее книги.

– Возможно. Но здесь она не пишет. Я не хотела бы, чтобы мисс Филдс беспокоили. – Барбара Джарвис имела свирепый вид: внушительный рост, темные волосы, собранные в узел, в глазах глубокая озабоченность. – Вам понятно? Из какой бы газеты ни позвонили, никаких комментариев, никаких сообщений, никаких рассказов. Мисс Филдс – человек с именем и в данной ситуации имеет право, чтобы ее не беспокоили.

Дежурная сестра не замедлила огрызнуться:

– В прошлом году у нас лежал губернатор Нью-Йорка, мисс... – Она так ужасно устала, что не могла даже вспомнить фамилию этой особы, ее так и подмывало назвать ее мисс Битч [4]. – И он пользовался полной конфиденциальностью, пока был здесь. То же будет с мисс Филдс.

Но было очевидно, что темноволосая амазонка, стоящая перед ней, не верила ни единому ее слову. Она была полной противоположностью своей работодательнице, миниатюрной, хрупкой, нежной и светловолосой.

– Каково ее состояние?

– С тех пор как вы позвонили, перемен не было. У нее была тяжелая ночь.

Искорки беспокойства вспыхнули в глазах Барбары Джарвис:

– Она очень страдает от боли?

– Не должна. Ей обеспечен хороший уход, но сказать трудно. – Сестра раздумывала, может ли Барбара пролить хоть какой-то свет на тот загадочный бред, который был у Дафны минувшей ночью. Когда она вновь взглянула на Барбару Джарвис, ее голос смягчился: – У нее была действительно тяжелая ночь.

Она рассказала о галлюцинациях больной, которые Лиз Ваткинс описала в истории болезни. Судя по выражению глаз, Барбара Джарвис знала, о чем идет речь, но не хотела ничего раскрывать.

– Ее мучили кошмары... сновидения... возможно, это последствия сотрясения мозга, я не знаю.

Секретарша не проронила ни единого слова.

– Если вы хотите ее навестить, это должно быть недолго. Она находится в полуобморочном состоянии и может вас не узнать.

Барбара кивнула и обвела взглядом двери палат, выходившие в ярко освещенный холл. В отделении интенсивной терапии даже здоровому человеку становилось не по себе. В холл не проникал ни единый луч дневного света, однако все сверкало и светилось, все было начинено техникой и очень рационально. Там было по-настоящему страшновато, а Барбара Джарвис никогда до этого не видела ничего подобного. Но знала, что Дафне это знакомо. Она поступила к ней работать через несколько лет после того трагического пожара. И Дафна однажды вечером рассказала ей об этом. Барбара знала все: и об Эми, и о Джеффри; за три последних года работы с Дафной она узнала еще очень многое.

– Можно мне ее сейчас повидать?

Сестра кивнула и повела ее в палату Дафны. Она вошла и сразу остановилась. Посмотрела на Дафну, перевела взгляд на мониторы и, видимо, осталась довольна осмотром. Дафне час назад сделали очередной укол промедола, после которого она должна была проспать несколько часов. Сестра взглянула на Барбару и увидела слезы, медленно текущие по ее щекам. Она подошла к Дафне, взяла ее миниатюрную белую руку в свою, большую, и держала ее, как будто больная была ее ребенком. Пульс у Дафны был все еще слабым, и по-прежнему рано было говорить, выживет ли она. Барбара задерживала дыхание, стараясь не плакать, но не могла сдержаться. Сестра наконец оставила их одних. Барбара стояла, печально глядя на Дафну, пока сестра не вернулась и не подала знак, что пора уходить. Высокая, сильная женщина стояла на том же самом месте, где старшая сестра ее оставила, потом она осторожно поправила руку Дафны на кровати и вышла из палаты. Барбара медленно шла по холлу и, казалось, была совершенно убита горем. Когда они остановились у сестринского стола, она сняла маску.

– Она поправится? – Глаза Барбары искали чего-то, чего не могли найти: утешения, надежды, обещания. Действительно, было трудно поверить, что Дафна, лежащая там, такая безмолвная, такая маленькая и неподвижная, может выкарабкаться. Вид у нее был уже почти как у покойницы. Лиз немного успокаивало сознание того, что спасению Дафны, несомненно, отдадут все силы. Но Барбара Джарвис теперь смотрела на сестру, ожидая ответа, которого никто не мог дать, кроме Бога.

– Говорить слишком рано. Очень возможно, что она выкарабкается.

И ее голос, натренированный за многие годы, стал мягче:

– А может, и нет. Она получила очень серьезные травмы.

Барбара Джарвис молча кивнула и медленно пошла к телефонной кабине. Когда она вышла, то спросила, можно ли опять повидать Дафну. Сестры сказали, что можно через полчаса.

– Не хотите ли чашку кофе? Вы сможете опять навестить ее в течение пятнадцати минут. Или...

Может, она захочет уйти, в конце концов, она всего лишь ее секретарь...

Барбара прочла их мысли:

– Я останусь. – Она постаралась слабо улыбнуться, но оказалось, что это выше ее сил. – Я бы выпила кофе. – И почти с болью: – Спасибо.

Сестра-практикантка проводила ее к кофеварке, удобно стоящей рядом с голубым виниловым диваном, повидавшим много горя на своем веку. Сам этот диван показался ей удручающим, когда она подумала о людях, которые ждали на нем, выживут или умрут их близкие, причем последнее происходило чаще. Сестра в голубом налила чашку горячего черного кофе и подала Барбаре. Та минутку постояла, глядя девушке в глаза.

– Вы читаете книги?

Покраснев, сестричка кивнула и ушла. А в три часа Лиз Ватки не пришла снова на сдвоенную смену, Барбара все еще была там и выглядела измученной и обезумевшей. Лиз посмотрела историю болезни и увидела, что улучшения нет.

Потом она пришла поговорить с Барбарой Джарвис и налила ей свежую чашку кофе. Ей было интересно, что Барбара за человек.

Было понятно, что она примерно ровесница Дафны, и сначала хотелось спросить, какая Дафна на самом деле, но Лиз понимала, что сделать это значило бы снова навлечь на себя враждебность секретарши, словно темную тучу.

– У больной есть какие-либо родственники, которым следовало бы сообщить о случившемся? – Это было единственное, на что она решилась.

Барбара только долю секунды помедлила, а затем покачала головой:

– Нет, никаких.

Она хотела сказать, что Дафна одна на всем белом свете, но это было не совсем так, да к тому же какое до этого дело сестре.

– Я знаю, что она вдова.

Барбара, казалось, удивилась, что Лиз это знает, но кивнула и отхлебнула горячего кофе. Однажды об этом говорилось в телешоу, но больше нигде это не обсуждалось, Дафна не хотела, чтобы кто-то знал об этом. Теперь она была известна только как «мисс Филдс», и подразумевалось, что она никогда не была замужем. Поначалу Дафна сама воспринимала это как измену Джеффу, но понимала, что в перспективе так будет лучше. Она не могла говорить о нем и об Эми. Она говорила о них только с... Но Барбара отогнала от себя эту мысль, представив, что бы он сейчас переживал.

– Газетчики не звонили? – Она с внезапным беспокойством подняла глаза над чашкой.

– Никто. – Лиз доверительно улыбнулась. – Я ими займусь. Не беспокойтесь. Мы их к ней не допустим.

В первый раз Барбара немного улыбнулась настоящей улыбкой, и, странное дело, на долю секунды она стала почти миловидной.

– Она всей душой ненавидит репортерскую настырность.

– Это, должно быть, очень неприятно. Они, наверное, постоянно за ней охотятся.

– Конечно. – Барбара опять улыбнулась. – Но она умеет им противостоять, когда захочет. В поездках этого избежать нельзя, но даже там она очень умело уклоняется от бестактных вопросов.

– Она очень застенчивая? – Лиз как голодная набрасывалась на каждую подробность о Дафне. Это была единственная знаменитость, которую Лиз хотела бы повстречать, и теперь она была здесь, рядом, и все же оставалась сплошной тайной.

Барбара Джарвис снова стала осторожной, но без враждебности.

– В некотором роде да. А с другой стороны, ничуть. Я думаю, ей лучше подходит эпитет «скромная». Она тщательно охраняет свою частную жизнь. Она не боится людей. Она просто держит дистанцию. Кроме, – Барбара Джарвис на мгновение задумалась, – кроме людей, о которых она заботится и с кем ее связывают близкие отношения. С ними она похожа на восторженного счастливого ребенка. – Сравнение, казалось, понравилось обеим женщинам, и Лиз с улыбкой поднялась.

– Я всегда восхищалась ею, когда читала ее книги. Жаль, что знакомство с ней произошло при таких обстоятельствах.

Барбара кивнула, ее улыбка померкла, глаза сделались печальными. Она не могла поверить, что женщина, которую она боготворила, может быть при смерти. И горе Барбары отразилось в ее глазах, когда она посмотрела на Лиз Ваткинс.

– Я скажу вам, как только можно будет опять зайти к ней.

– Я подожду здесь.

Лиз кивнула и поспешила прочь. Она потеряла почти полчаса, а дел была масса. Дневная смена была самой напряженной, ее хватило бы на две, а еще предстояла собственная ночная. День обещал быть долгим и нелегким и для нее, и для Барбары Джарвис.

Глава 5

Когда обе женщины снова вошли в палату Дафны, Барбара увидела, как глаза лежащей приоткрылись и потом закрылись, дрожа. Барбара в панике быстро взглянула на старшую сестру. Но Лиз была спокойна. Она измерила пульс и с улыбкой кивнула Барбаре.

– Успокоительное понемногу перестает действовать.

И почти одновременно с тем, как она это сказала, Дафна снова открыла глаза и попыталась сфокусировать их на Барбаре.

– Дафна? – тихо обратилась Барбара к своей работодательнице и подруге. Глаза Дафны опять раскрылись с выражением озабоченности. – Это я... Барбара...

На этот раз глаза остались открытыми, а на губах появился слабый намек на улыбку. Она снова как бы погрузилась в сон на одну или две минуты, после чего опять посмотрела на Барбару и, казалось, хотела что-то сказать. Барбара наклонилась, чтобы лучше ее слышать.

– Кажется... это была... вечеринка... У меня... ужасно башка трещит...

Ее голос пресекся, и она улыбнулась тому, что произнесла. Слезы наполнили глаза Барбары, хотя она и засмеялась. Она вдруг почувствовала облегчение, что Дафна заговорила, и повернулась к Лиз с торжествующим видом, словно это были первые слова ребенка, и глаза Лиз тоже увлажнились от утомления и переживаний. Она себя бранила за слабость, но ее не могла оставить спокойной увиденная сцена. Эти две женщины составляли странную пару, одна такая маленькая и светлая, а другая такая высокая и темная, одна такая сильная своим словом, хотя и миниатюрная, другая крупная и так благоговеющая перед Дафной. Лиз увидела, что Дафна снова сделала попытку заговорить.

– Какие новости? – Она это едва прошептала, ее с трудом можно было расслышать.

– Новостей немного. Последняя – это то, что ты сбила машину. Мне сказали, что от нее остались рожки да ножки.

Они обменивались шутками каждое утро, но в этот раз, когда Дафна смотрела на Барбару, глаза ее были печальны.

– От меня тоже...

– Это чепуха, и ты это знаешь.

– Скажи мне правду... как мои дела?

– Лучше всех.

Глаза Дафны обратились на сестру, которую она теперь хорошо видела, словно хотела получить заверения.

– Вам гораздо лучше, мисс Филдс. А завтра вы почувствуете себя еще лучше.

Дафна кивнула, как маленькая послушная девочка, словно она верила в это, и вдруг ее глаза наполнились беспокойством. Она опять нашла глазами Барбару, и теперь, когда она снова заговорила, в ее взгляде было что-то непреклонное:

– Не... говори... Эндрю...

Барбара кивнула.

– Я серьезно... И... Мэтью...

От этих слов сердце Барбары упало. Она боялась, что Дафна это скажет. А если что-то случится? Если она не «почувствует себя завтра лучше», как пообещала сестра?

– Поклянись... мне!..

– Клянусь, клянусь. Но, ради Бога, Дафф...

– Нет.

Она явно слабела, глаза закрылись и потом опять открылись, на этот раз с любопытством.

– Кто... меня... сбил?

Как будто это могло иметь значение.

– Какой-то болван с Лонг-Айленда. Полиция говорит, что он не был пьян. Этот парень заявил, что ты не смотрела, куда идешь.

Она попыталась кивнуть, но вдруг сморщилась, и потом ей потребовалось перевести дыхание, Лиз тем временем замеряла ее пульс. Время посещения подходило к концу. Но казалось, что Дафна хочет еще что-то сказать:

– ...Честно... говоря...

Они ждали, но ничего больше не услышали, и тогда Барбара наклонилась и спросила:

– Что, дорогая?

Голос был тихим, и глаза снова улыбнулись.

– Этот... болван... я... не... смотрела... я думала...

И затем ее глаза устремились на Барбару. Только она одна знала, каким невыносимым было для Дафны Рождество, как это было больно каждый год, с тех пор как Джефф и Эми погибли в огне в рождественскую ночь. А в этом году она была одна> и ей было еще тяжелее.

– Я знаю.

А теперь воспоминания о них чуть не стоили ей жизни. Или она просто зазевалась? Барбару поразила страшная мысль: вдруг она нарочно бросилась под машину? Но она бы этого не сделала. Не Дафна... нет, или да?

– Не беспокойся, Дафф.

– ...Пусть... его не.., наказывают... Он не виноват... Передай им, что я,., так сказала.

Она посмотрела на Лиз, как бы желая, чтобы та засвидетельствовала это.

– Я... ничего... не помню.

– Хорошо, хорошо.

И затем она помрачнела, и слезы наполнили ее большие голубые глаза.

– ...кроме... сирен... они выли, как...

Дафна закрыла глаза, и слезы медленно скатились из уголков ее глаз на подушку. Барбара сама со слезами на глазах взяла ее руку.

– Не надо, Дафна, не надо. Тебе надо поправляться. – А затем как бы вернула Дафну назад. – Подумай об Эндрю.

Дафна открыла глаза и долгим и тяжелым взглядом посмотрела на Барбару; между тем Лиз показана на часы и кивнула Дафне.

– Теперь мы хотим, чтобы вы отдохнули, мисс Филдс. Ваша подруга через некоторое время сможет опять навестить вас. Может, желаете болеутоляющего?

Но Дафна покачала головой и, казалось, была благодарна, что снова может закрыть глаза. Она уснула еще до того, как Барбара и Лиз вышли из палаты.

Пройдя рядом с Барбарой до половины холла, Лиз повернулась и посмотрела на нее:

– Есть ли что-то, что вы хотели бы узнать, мисс Джарвис? – Ее глаза глубоко вонзились в глаза Барбары. – Иногда сведения глубоко личного характера очень помогают в работе с пациентом. – Она хотела добавить: помогают пациенту сделать выбор между жизнью и смертью, но не добавила. – Этой ночью ее мучили кошмары.

В ее тоне звучали тысячи вопросов, и Барбара Джарвис кивнула, но моментально возникла стена, защищающая Дафну.

– Вы уже знаете, что она вдова?

– Это все, что она сказала, – подтвердила Лиз.

– Понимаю.

Затем она подошла к своему столу, а Барбара, после того как налила себе очередную чашку черного кофе, вернулась на голубую виниловую кушетку. Она со вздохом села и почувствовала себя совершенно измученной. Почему, черт возьми, она пообещала ничего не говорить Эндрю? Имеет же он право знать, что его мать, возможно, при смерти. А если бы она сказала ему, что тогда? Дафна выделяла ему более чем достаточно из своих гонораров в последние годы, но ему было нужно гораздо больше. Ему была нужна Дафна, и никто другой... и если она умрет... Барбара содрогнулась, посмотрела на снег, который опять стал падать за окном, и почувствовала, что на душе у нее так же уныло.

Дафна ничего ей о нем не сказала в первый год работы у нее. Вообще ничего. Она была известным автором, работала больше многих других, практически не имела личной жизни. Впрочем, в этом не было ничего странного. Где бы она нашла на нее время, если писала по две большие книги в год? Она не могла этого себе позволить. В сочельник Барбара задержалась у Дафны допоздна и вдруг обнаружила ее в кабинете рыдающую. Именно тогда она все сказала ей о Джеффе... и Эми... и Эндрю... Эндрю – ребенок, которого она зачала в ночь рокового пожара... ребенок, родившийся девять месяцев спустя, когда ей было так одиноко без семьи, без мужа, без друзей, которых она не хотела видеть, потому что все они напоминали ей о Джеффе. Эти роды были совершенно другими, чем первые. Эми родилась с громким криком, когда Джефф держал Дафну за руку, и оба они то плакали, то заливались победным смехом. Эндрю Дафна рожала сложно: каждому его вздоху угрожала пуповина, пока наконец через восемнадцать часов он и его мать не были милостиво освобождены срочным кесаревым сечением.

Доктор говорил, что новорожденный издал странный, тихий звук, когда появился на свет, и был почти синим и что они прилагали все усилия, чтобы спасти его и Дафну. Когда анестезия прошла, она была слишком слабой, чтобы взять его. Но Барбара навсегда запомнила выражение глаз Дафны, когда та рассказывала ей о том, как сестра впервые положила его ей на руки. Вдруг боль исчезла, все в мире потеряло значение, когда она взяла этого малыша, который смотрел на нее очень серьезным, недетским взглядом и был так похож на Джеффри. Она назвала его Эндрю Джеффри Филдс. Дафна хотела назвать его именем отца, но не решилась. Имя «Джефф» каждый раз вызывало бы слишком много болезненных воспоминаний, поэтому она назвала его Эндрю. Это было имя, которое они выбрали для мальчика, когда Дафна была беременна Эми. Она также рассказала Барбаре о том, какой пережила шок и радость, когда обнаружила через шесть недель после пожара, что беременна. Только это было единственным, что позволило ей пережить эти кошмарные месяцы, единственным, что удержало ее от самоубийства. И она осталась жить, как и Эндрю, несмотря на его неблагополучное рождение. Он был очаровательным, розовощеким, веселым малышом. У него были, как у Дафны, васильковые глаза, но в остальном он был точной копией отца.

Дафна сняла маленькую квартирку для них двоих и всю детскую завесила фотографиями Джеффри, чтобы в один прекрасный день малыш узнал, каким был его отец, а в небольшой серебряной рамке поместила фотографию его сестры. Только когда Эндрю исполнилось три месяца, Дафна стала подозревать, что с ним что-то неладно. Он был самым покладистым ребенком, какого она когда-либо видела, упитанным и здоровым. Но однажды Дафна уронила на пол целую стопку тарелок, а он спокойно лежал на кухонном столе и даже не вздрогнул при этом. Она хлопнула в ладоши у него над ухом, а он просто улыбнулся ей. Ее охватил тихий ужас. Дафна не отважилась сразу обратиться к специалисту, но при очередном посещении врача она как бы невзначай задала пару вопросов, и он моментально понял, что она подозревает. Ее наихудшие опасения подтвердились. Эндрю был от рождения глухим. Он время от времени издавал случайные звуки, но только позже можно было выяснить, является ли он еще и немым. Неизвестно было, явилось ли это результатом шока, пережитого ею сразу после зачатия, или лечения, которое она прошла в больнице от ожогов и ран, полученных при пожаре. Она провела в больнице больше месяца, принимала много лекарств, никто даже не предполагал, что она беременна. Но какова бы ни была причина потери слуха, она была полной и необратимой.

Дафна любила его горячо, с рвением и самопожертвованием. Днем она проводила с ним каждую свободную минуту, ставила будильник на пять тридцать, чтобы наверняка проснуться раньше его и быть готовой ко всему, что бы ни принес им день, готовой помочь ему в любую трудную минуту. А таких минут было много. Сначала она панически боялась потенциальных опасностей, которые могли его подстерегать, но со временем привыкла предупреждать своего малыша, ведь он не имел понятия о сигналах машин, лае собак и шипении бекона на сковороде.

Она постоянно пребывала в стрессе. И все же выпадали бесконечно драгоценные минуты, часы, когда слезы нежности и радости от общения с сыном лились по ее щекам. Он был очаровательным, лучезарным ребенком, но снова и снова ей приходилось сталкиваться с истиной, что его жизнь никогда не будет нормальной. В конце концов все в ее жизни остановилось, кроме занятий с Эндрю. Она посвящала сыну каждую свободную минуту, боясь оставить его с кем-либо, боясь, что другие могут не понимать так хорошо, как она, опасностей и разочарований, которые его поджидали. Она брала на свои плечи все заботы о его жизни, и каждую ночь ложилась спать обессиленная, истощенная этими усилиями. Бывали также моменты, когда ее собственные огорчения от общения с глухим ребенком почти одолевали ее, когда для того, чтобы побороть в себе желание закричать на него или нашлепать, ей приходилось сжимать зубы и кулаки. Ей хотелось наказать не Эндрю, а жестокую судьбу, которая сделала глухим ее любимое дитя. Она трудилась с тяжелым ощущением, что это она виновата, что она должна была это предотвратить. Дафна не смогла спасти Джеффа и Эми от гибели в огне, а теперь она не могла оградить Эндрю от этой жестокой реальности. Она была не в силах что-либо изменить. Она перечитала все книги, какие только могла найти о детях с врожденной глухотой, и она показывала его всем специалистам в Нью-Йорке, но они были бессильны ему помочь. Дафна воспринимала очевидность этого почти с яростью, как врага, с которым надо бороться. Она столько потеряла, а теперь и Эндрю... Несправедливость случившегося пылала в ней, как тихая ярость, а ночью ее мучили кошмары про пожар, и она с криком просыпалась.

Специалисты, которых она посещала, советовали ей со временем отдать Эндрю в специальную школу, что было бы для него самым лучшим, поскольку он не сможет общаться с нормальными детьми. И они еще и еще раз подчеркивали, что, несмотря на нечеловеческие усилия Дафны, существуют барьеры, которые она не в силах преодолеть. Хотя Дафна знала Эндрю лучше, чем кто-либо, даже она испытывала трудности в общении с ним, и специалисты предупреждали, что через некоторое время она будет обижаться на него за собственные просчеты. В конце концов, она не была профессионалом, настаивали они, он же требовал большей квалификации, чем она могла ему предложить. Кроме того, постоянная изоляция от других детей сделала его подозрительным и враждебным в те редкие моменты, когда он их видел. Слышащие дети не хотели играть с ним, потому что он был другим, и их жестокость причиняла Дафне такую боль, что она не ходила с ним на детскую площадку. И все-таки она противилась идее окружения Эндрю такими же, как он, детьми, и поэтому держала его при себе. Между тем доктора продолжали донимать ее насчет отправки сына в специальный интернат.