Глава 20

День благодарения прошел еще более тоскливо, чем она ожидала. Было что-то странное и неестественное в том, чтобы отмечать праздники без Теда и Чеда. И какой смысл пытаться делать вид, что все нормально, когда душа плачет кровавыми слезами?! Офелия, окинув взглядом немногих, сидевших за столом, дрогнувшим голосом поблагодарила всех за то, что пришли, прочитала молитву за упокой души покойных мужа и сына, а потом, уронив голову на стол, вдруг разразилась слезами. Обняв мать, Пип плакала вместе с ней. Следом за ними расплакалась и Андреа. И даже малыш Уильям, увидев мать в слезах, принялся жалобно подвывать. Мусс, не понимая, что происходит, беспокойно заскулил. Сцена вышла настолько трагикомическая, что даже Офелия не выдержала и рассмеялась. Так прошел весь день. Глаза у всех были на мокром месте – то они плакали, то смеялись истерическим смехом по всякому поводу.

Индейка, приготовленная Офелией, получилась вполне прилично, а вот гарнир вышел суховатым.

Впрочем, есть особенно никто не хотел, да и вид у индейки казался не слишком аппетитным. Праздничный обед решили устроить на кухне – малыш Уильям, которому исполнилось почти семь месяцев, вечно баловался, размахивал пухлыми ручонками и обычно ухитрялся перемазаться с головы до ног. Офелия даже обрадовалась, что они не в гостиной, – она вдруг живо представила себе, как Тед с торжественным видом разрезает индейку, как он делал это каждый год. Она зажмурилась, и перед глазами ее встал Чед, с мученическим видом дергающий новый галстук. Офелия помотала головой – боль потери еще слишком свежа в ее памяти.

Андреа засобиралась домой, едва стало смеркаться. Пип, проводив ее, поднялась к себе, сказав, что хочет порисовать. Она просидела в спальне долго. Только услышав, как скрипнула дверь в спальню Чеда, Пип выскочила из комнаты как раз в тот момент, когда Офелия пыталась бесшумно прикрыть ее за собой. Пип посмотрела на мать умоляющими глазами.

– Не ходи туда больше, мамочка, ну прошу тебя! Ты только напрасно мучаешь себя! – Пип прекрасно знала, что там происходит. Она не раз уже видела, как мать сворачивается клубочком на постели Чеда и часами лежит так, обливаясь слезами и вдыхая оставшийся на подушке запах его волос. Пип не подглядывала за ней – рыдания матери хорошо было слышно сквозь стену, и сердце у нее разрывалось от жалости. Она бы все отдала за то, чтобы занять в сердце матери место Чеда, но знала, что такого не будет никогда. А Офелия не знала, как ей объяснить, что невозможно заменить одного человека другим, что она любит дочь не меньше, чем погибшего сына, просто гибель его оставила в ее душе пустоту, которую никто не в силах заполнить.

– Я только на минуточку, – хрипло взмолилась она, и глаза Пип снова наполнились слезами.

Не сказав ни слова, Офелия повернулась и молча постояла около двери спальни. Слезы в глазах дочери заставили ее почувствовать себя виноватой. Поколебавшись, она прикрыла дверь в спальню сына и пошла к себе, открыла дверцу шкафа и принялась перебирать лежавшие там вещи Теда. Тоска нахлынула на нее с такой силой, что Офелии казалось – еще немного, и она просто не выдержит. Их не вернуть, но если бы она могла коснуться чего-то, что принадлежало одному из них, почувствовать такой родной, знакомый запах одеколона Теда… прижать к груди рубашку Чеда. Она испытала мучительное чувство, понять которое может лишь тот, кому знакома жгучая боль потери. Все, что у нее осталось, – это вещи… одежда, которую они носили, да еще обручальное кольцо мужа, тоненький золотой ободок, который весь год Офелия носила на груди. Никто, кроме нее, не знал о нем. И только она сама порой незаметно касалась его рукой, просто чтобы еще раз убедиться, что когда-то у нее был муж, который ее любил. Теперь ей все реже верилось в это. Но иногда ее вдруг мутной волной захлестывал страх, когда Офелия внезапно с какой-то ошеломляющей ясностью сознавала, что его больше нет и она навеки осталась одна. Вот и сейчас, почувствовав приближение дурноты, она зарылась лицом в один из пиджаков Теда, а потом, словно желая вновь почувствовать объятия мужа, сняла его с вешалки и накинула себе на плечи.

Рукава беспомощно упали, и Офелия, словно потерявшийся ребенок, зябко обхватила себя руками. В кармане что-то захрустело, и она бессознательно сунула внутрь руку, чтобы посмотреть, что там. Это оказалось смятое письмо, и на мгновение в груди у нее вспыхнула безумная надежда, что письмо от мужа. Но оно было не от Теда. Просто в кармане завалялся лист бумаги, напечатанный на компьютере, а вместо подписи внизу стояла одна буква. Офелия почувствовала смутный укол совести – ведь письмо было адресовано не ей… но все-таки осталась какая-то часть его, листок еще, казалось, хранил тепло его рук. Офелия поспешно пробежала его глазами, и на какое-то мгновение ей даже показалось, что оно похоже на ее собственное письмо… Однако она твердо знала, что это не так. Сердце ее вдруг заколотилось часто-часто. Закусив губу, она принялась читать.

«Дорогой Тед, – начиналось письмо. Сердце у Офелии едва не остановилось, но она стала читать дальше. – Я знаю, то, что произошло между нами, было полной неожиданностью для нас обоих. Но случается, что порой такие вот повороты судьбы становятся величайшим благодеянием. Поверь, дорогой, я этого не хотела. Но тут уж ничего не поделаешь. Я уже не так молода, как прежде, и, боюсь, другого шанса у меня может уже и не быть. А этот ребенок… он значит для меня больше, чем что-либо в этом мире, еще и потому, что он твой!

Я знаю, ты этого не хотел. Поверь, я тоже ни о чем таком не думала. Все началось как веселая шутка, ведь у нас с тобой всегда было столько общего, дорогой. Мне известно, какими тяжелыми были для тебя эти последние годы, – поверь, никто не знает этого лучше меня. И виновата в этом только она – это ее вина, что вы с Чедом ссорились. Кто знает, решился бы бедный мальчик на самоубийство, если бы не она! Если, конечно, он вообще это сделал… если она тебя не обманула! Как это должно быть, было тяжело для тебя! Как и ты, я не слишком верю в то, что у него проблемы с психикой. Скажу тебе откровенно, этот диагноз всегда вызывал у меня сомнения. А эти его попытки самоубийства сильно смахивают на желание привлечь к себе внимание – твое внимание, дорогой. Не кажется ли тебе, что это своего рода мольба избавить его от нее? Что-то подсказывает мне, что она с самого начала сделала все, чтобы представить тебе это совсем в другом свете. Но тогда… если все будет так, как я надеюсь, возможно, самым лучшим выходом для нее будет уехать с Пип, оставив нам с тобой Чеда. Надеюсь, ему с нами будет намного лучше, чем сейчас, когда она бестолково суетится вокруг него, словно глупая наседка, только пугая несчастного мальчишку. Что в этом хорошего, скажи на милость?! А ведь он твой сын, он куда больше похож на нас с тобой, чем на нее. Она совершенно его не понимает – ты это знаешь не хуже меня. Это просто бросается в глаза. Может быть, это просто потому, что даже сейчас он куда умнее ее… возможно, умнее даже нас обоих. В любом случае, если это то, чего ты хочешь, я была бы рада попытаться создать ему семью. Пусть живет с нами, если ты скажешь.

Что же до нас с тобой, я твердо верю, что это только начало. Ваша совместная жизнь с ней подходит к концу. Впрочем, к этому все и шло. Она просто этого не понимает… или не хочет понимать. Сама она полностью зависит от тебя и от детей. У нее нет собственной жизни… да она ее и не хочет. Она как вампир: ты, дети – вы нужны ей только для того, чтобы ее жизнь имела хоть какой-то смысл. Но это же глупо! Рано или поздно ей придется отпустить тебя, обрести какую-то цель в жизни. Может быть, это случится не скоро, но необходимо открыть ей глаза, дать понять, насколько пустое и бессмысленное существование она привыкла вести и как мало она может дать такому человеку, как ты! Она словно жернов у тебя на шее. Как пиявка, она присосалась к тебе и сосет из тебя жизнь. И так уже многие годы…

А этот ребенок, кто бы ни родился, мальчик или девочка, незримой нитью свяжет нас, любимый, он станет мостиком в наше будущее. Знаю, ты еще ничего не решил, но, думаю, догадываюсь, чего ты хочешь. Да и ты тоже это уже понял. И все, что от тебя требуется, – это заявить свои права, точно так же как ты заявил их на меня. Вспомни, как это было. Ведь и ребенок наш никогда бы не появился на свет, если бы ты не мечтал об этом так же страстно, как я сама.

У нас с тобой впереди еще целых шесть месяцев, чтобы все решить, обо всем договориться, – шесть месяцев, прежде чем на свет появится наш малыш. Шесть месяцев на то, чтобы сказать прошлому «прощай» и начать новую жизнь. Знаешь, я только об этом и думаю, только об этом и мечтаю. И ничего другого мне не нужно, любимый. Ты для меня – все. Я восхищаюсь тобой, верю в тебя, и любовь моя не знает границ.

Будущее принадлежит нам, любимый. Скоро на свет появится наш малыш. А вместе с ним начнется и наша с тобой жизнь – с ним или с ней. Хотя я по-прежнему уверена, что у нас родится сын, точная копия тебя, дорогой. Это сам Господь в милости своей дал нам шанс начать все снова, заново прожить жизнь, о которой мы оба мечтали. И разве мы не имеем права на счастье, ведь мы любим, уважаем и понимаем друг друга. А рождение нашего ребенка теперь свяжет нас новой, незримой цепью.

Я люблю тебя – люблю всей душой, всем сердцем. И даю тебе слово, что если ты придешь ко мне – вернее, когда ты придешь ко мне, потому что я твердо верю, что так и будет, – ты обретешь счастье, о котором всегда мечтал. Да, будущее принадлежит нам, любимый. Так же, как я – тебе. Твоя А».

В письме стояла и дата – за неделю до трагической гибели Теда…

Острая боль вдруг словно ножом полоснула по сердцу, и Офелия рухнула на колени. Сидя на полу, она еще раз пробежала глазами письмо. Она не верила своим глазам. Мысли вихрем закружились у нее в голове. Кто же мог быть автором письма, гадала она… и не могла догадаться. Это было невероятно. Такого просто не могло случиться! Наглая ложь, подумала она. Гадкая, грязная шутка, которую кто-то решил сыграть с ней. Пиджак Теда сполз с ее плеч и с мягким шорохом упал на пол, но Офелия даже не заметила этого. Держа в дрожащих руках смятый листок, она снова и снова пробегала его глазами.

Наконец, прислонившись спиной к стене, чтобы не упасть, Офелия остановившимся взглядом уставилась перед собой, даже не заметив, что сжимает в руке смятое письмо. Она вдруг все поняла, обо всем догадалась. Всему поверила… и теперь ей хотелось только одного – умереть. Ребенок, о котором говорилось в письме, тот самый, который, если верить датам, должен был появиться на свет через полгода после смерти Теда, – теперь она знала, кто он. Уильям Теодор. Офелия похолодела – выходит, она не осмелилась назвать его Тед и выбрала то, что ближе к его имени. И это вовсе не дань уважения трагически погибшему другу, как она говорила. Ребенка назвали в честь умершего отца – второе имя Теда было как раз Уильям. Все, что ей было нужно, – просто поменять местами имена. Итак, малыш Уилли – сын Теда! Андреа не обращалась в банк спермы, чтобы стать матерью. А письмо написала она, в этом у Офелии не осталось никаких сомнений. Буква А в конце только подтвердила ее догадку. Господи, как она могла?! Выходит, ради того, чтобы заполучить ее мужа, она не постеснялась даже воспользоваться болезнью ее несчастного мальчика!

Играя на нежелании Теда смириться с несчастьем, Андреа бесстыдно поливала ее грязью. И эту женщину она вот уже восемнадцать лет считает своей лучшей подругой! Выходит, Андреа предала ее! И он, Тед, тоже! Понять такое просто невозможно… в это нельзя было поверить… с этим нельзя было смириться. Значит, Тед больше не любил ее?! Он любил Андреа, любил так сильно, что даже сделал ей ребенка. На подгибающихся ногах Офелия доползла до своей спальни, снова бросила взгляд на письмо, и вдруг ее стало неудержимо рвать. Когда ее отыскала Пип, она стояла, вцепившись в край раковины. В лице ее не было ни кровинки, все тело сотрясала неудержимая дрожь.

– Мам, что с тобой? – В глазах девочки мелькнул страх. – Что случилось? – Пип перепугалась до смерти: мать выглядела совершенно больной – во всяком случае, Пип никогда до сих пор еще не видела у нее такого мертвенно-бледного лица.

– Ничего, – прохрипела Офелия, прополоскав рот. Слава Богу, рвало ее недолго, в основном желчью, да и неудивительно, ведь она почти ничего не ела – так, крохотный кусочек индейки, и все. Но ощущение было такое, словно вместе с содержимым желудка она извергла все, что составляло добрую половину ее самой, – сердце, душу и даже память о своем замужестве.

– Может быть, хочешь прилечь? – участливо предложила Пип.

Для них обеих день оказался тяжелый, особенно для матери – Пип достаточно было только взглянуть на Офелию, чтобы убедиться в этом. Она выглядела так, словно вот-вот умрет.

– Потерпи минутку. Сейчас пройдет, и все будет хорошо. Еще одна ложь, устало подумала Офелия про себя. Как теперь может быть хорошо, когда ей все известно? А что, если бы Тед не погиб? Если бы он ушел от нее? Да еще забрал бы с собой и Чеда? Это убило бы ее. И Чеда тоже, сколько бы они ни пытались отрицать очевидное. Но теперь Тед мертв. Они оба мертвы, и уже ничего не изменишь. И она вместе с ними… Тед убил ее Так же верно, как если бы выстрелил ей в сердце. Письмо словно проложило невидимую границу между прошлым и будущим, разом превратив в фарс все, чем прежде дорожила Офелия, – брак, любовь, дружбу с Андреа. Офелия была раздавлена. Она просто не в состоянии понять, как они могли так поступить с ней! А Андреа? Какой же холодной, циничной стервой нужно быть, чтобы предать лучшую подругу?!

– Мамочка, ну ляг, полежи, прошу тебя… – Пип чуть не плакала. Офелия вздрогнула – дочь не называла ее «мамочкой» уже много лет. Но она так испугалась, увидев зеленовато-бледное лицо матери, что это слово само сорвалось у нее с языка.

– Мне нужно выйти… на минутку.

Офелия обернулась и бросила взгляд на дочь. И Пип перепугалась окончательно. Еще минуту назад она боялась, что мать снова превратится в робота. Но то, что она увидела, оказалось куда страшнее. Перед ней предстало лицо вампира, каким его принято изображать в фильмах ужасов, – белое-белое и застывшее, словно ледяная маска. Покрасневшие от слез, обведенные темными кругами глаза горели лихорадочным блеском. Пип отшатнулась – это не ее мать! Нет, только не она! Больше всего ей хотелось бы, чтобы это жуткое существо исчезло навсегда и никогда больше не возвращалось.

– Побудь немного здесь, хорошо?

– Куда ты? Может, мне лучше пойти с тобой? – Теперь Пип уже тоже дрожала всем телом.

– Нет! – отрезала Офелия. – Я скоро вернусь. Только запри за мной дверь. И не отпускай от себя Мусса, хорошо?

Она говорила почти так же, как прежняя Офелия, только лицо у нее оставалось чужим и страшным. Впрочем, она уже и не была ею – эта новая Офелия вдруг почувствовала в себе холодную решимость, которой она никогда прежде не обладала. В эту минуту она понимала тех несчастных, совершивших убийство в порыве страсти. Нет, она не собиралась убивать Андреа. Она просто хотела посмотреть ей в глаза, увидеть ее еще раз – женщину, разрушившую ее семью, надругавшуюся над ее любовью, испоганившую ее воспоминания о муже. Теперь Офелия не могла позволить себе даже такую роскошь, как возненавидеть его. И вдруг все разом перевернулось в ее душе – вся боль и ужас, в которых она жила последний год, снова вернулись к ней, но только теперь это была вина Андреа! Офелия скорчилась от нестерпимой муки. Больше всего она страдала От того, что не может отплатить им той же монетой. Жаль, что нельзя вернуться в прошлое, заставить этих двоих пройти через тот же ад, в котором пришлось жить ей!

Пип с испуганным лицом застыла на лестнице, беспомощно глядя матери вслед. Что делать? Звать кого-то на помощь? Но кого? Она не знала. Поэтому она уселась на лестнице и молча прижала к себе Мусса. Чувствуя, что с его маленькой хозяйкой что-то неладно, пес завилял хвостом и принялся облизывать залитые слезами щеки Пип. Так они и сидели вдвоем, дожидаясь возвращения Офелии.

А та даже не заметила, как вихрем пролетела те десять кварталов, что отделяли ее небольшой особняк от дома, где жила Андреа. Офелия не обращала внимания на светофоры, проскакивая перекрестки на красный свет, и, с визгом затормозив возле дома, выскочила из машины, бросив ее на дороге. Ей и в голову не пришло позвонить Андреа по телефону. Единым духом взлетев по ступенькам, Офелия с силой дернула за шнур звонка. В спешке она забыла про пальто; поверх тонкой водолазки на ней не было ничего, но Офелия не чувствовала холода. Через пару минут Андреа распахнула дверь. Она держала на руках одетого в пижаму Уильяма. Увидев стоявшую в дверях Офелию, оба радостно заулыбались.

– Привет… – по привычке радостно бросила Андреа. И осеклась, заметив, что Офелия вся дрожит. В кармане у нее лежало то самое письмо. – Послушай, у вас все в порядке? Что случилось?! Что-то с Пип? Где она?

– Да, случилось… но не с Пип. – Стоя в дверях, Офелия вытащила из кармана злополучное письмо. Руки у нее тряслись, как у старухи. – Я наткнулась на твое письмо.

Лицо Офелии побледнело еще больше. С лица Андреа тоже сбежали все краски, и обе женщины вдруг стали удивительно похожи. Андреа даже не пыталась ничего отрицать. Осенний холодный ветер злобно дергал обеих за волосы, но они ничего не замечали. Застыв на крыльце, с лицами, бледными как мел, они молча смотрели в глаза друг другу.

– Зайдешь? – запинаясь, пробормотала Андреа. Но Офелия не шелохнулась, словно не слышала.

– Как ты могла?! Целый год обманывала меня и еще притворялась моей лучшей подругой! Как ты посмела родить от него ребенка и нагло лгать всем и каждому, что обратилась в банк спермы? Да как у тебя только язык повернулся говорить такое о Чеде?! И все только для того, чтобы вертеть его отцом! Ты ведь знала, как он мучается из-за сына, и постаралась найти самое больное место, да? Ты ведь даже не любила Теда, тебе просто нравилось играть с ним. Ты никого не любишь, Андреа. Ни меня, ни Пип. И его ты тоже не любила. Зато ты с радостью отобрала бы у меня сына – просто для того, чтобы показать Теду, какая ты замечательная! А пока ты играла в свои игры, бедный мальчик убил бы себя! Об этом ты подумала?! Но ведь тебе наплевать, правда? Какая же ты дрянь! Хладнокровная, расчетливая стерва! Я тебя ненавижу, слышишь? Ты уничтожила единственное, что у меня осталось… веру, что Тед любил меня… это оказалось ложью… Но ты его не любила. А я… я любила его – любила всегда. И не важно, что он часто обижал меня, что пропадал на работе, забывая о том, что у него есть семья, – все равно я его любила! А вот ты… Господи помилуй, Андреа, как ты могла?!

Офелии показалось, что она сейчас умрет прямо тут, на пороге этого дома, но ей уже было все равно. Эти двое и так уже почти убили ее. Прошел всего год со дня его гибели, но они своего добились. Ее жизнь кончена. Это их рук дело – ее мужа и ее лучшей подруги. Даже сейчас Офелия отказывалась понимать, как такое могло случиться.

– Но теперь предупреждаю, Андреа: держись подальше от нас. От меня и от Пип! Не смей больше попадаться нам на глаза! И не звони, слышишь? Для меня ты умерла! Тебя больше нет, понимаешь? Ни тебя, ни… ни его… слышишь, Андреа?! – Голос ее оборвался, и Офелия зарыдала.

Андреа молчала. За все это время она не произнесла ни слова, не пыталась ничего возразить, только крепко прижимала к себе ребенка, и было видно, что она тоже вся дрожит. В душе Андреа сознавала, что Офелия права – она заслужила такое отношение! Весь год ей не давала покоя мысль о том, куда Тед дел ее злополучное письмо. Но шло время, о письме не было ни слуху ни духу, и Андреа понемногу успокоилась, решив, что Тед успел уничтожить его. Оказалось, нет. И теперь уж ничего не поделаешь. Оставалось только сказать этой женщине, которая всегда была ей верным другом, прежде чем она уйдет из их жизни навсегда, последние слова. Она обязана их сказать.

– Послушай меня… Я должна сказать тебе кое-что… Прости меня. Я всегда буду казнить себя. Но Теда не вернешь. А малыш… по крайней мере у меня остался Уильям… И он ни в чем не виноват…

– Мне нет никакого дела ни до тебя, ни до твоего ребенка.

Беда заключалась в том, что на самом деле все совсем не так, как говорила Офелия. Она с ужасом понимала, что по-прежнему любит их… может быть, именно поэтому ей и было так больно. Знать, что это ребенок Теда… Господи, как он похож на него… куда больше, чем бедный Чед!

– Выслушай меня, Офелия. И постарайся понять, что я скажу. Тед так ничего и не решил. Он сказал, что просто не представляет себе, как сможет оставить тебя, ведь ты столько сделала для него, особенно в первые годы вашего брака. Тед считал, что обязан тебе всем. Тед был эгоистом… делал только то, что хотел… и вот он захотел меня. Сейчас я думаю, что для него это была просто игра. В отличие от меня – я-то всегда хотела его. Мы с ним очень похожи, понимаешь? Короче, когда вы с детьми как-то уехали во Францию, я решила – теперь или никогда. Это был мой единственный шанс. И я его не упустила. Да что там – если честно, я вцепилась в него обеими руками. А вот Тед… да, конечно, он воспользовался удобным случаем, но не думаю, что он меня любил. Скорее всего нет. Может быть, он никогда бы не оставил тебя. В общем, не знаю. Тед так ничего и не решил. Он все колебался… поэтому я и написала это проклятое письмо. Хотела уговорить его, убедить… впрочем, ты и сама все уже поняла. Кто его знает… он вполне мог передумать и остаться с тобой. Если честно, не знаю, способен ли он был вообще любить кого-то, кроме себя. Ты же помнишь, каким самовлюбленным эгоистом он был. Теперь я уже ни в чем не уверена. Любил ли он меня? Но если Тед и любил кого-то в своей жизни, так это тебя. Во всяком случае, так он говорил. И мне кажется, он сам в это верил. Лично я, если хочешь знать, всегда считала, что он вел себя с тобой как полное дерьмо – уж ты-то всегда заслуживала большего! Но тебя он любил – насколько он вообще был способен кого-то любить.

– Видеть тебя не хочу! Больше не смей мне звонить, слышишь? – выплюнула Офелия.

Потом круто повернулась и на подгибающихся ногах заковыляла по дорожке к своей машине. Двигатель, который Офелия забыла выключить, тихо урчал. Офелия даже не оглянулась на стоявшую в дверях Андреа. Единственным ее желанием сейчас было никогда в жизни больше не видеть эту женщину. Впрочем, Андреа и сама уже все поняла. Она знала, что Офелия ее не простит. Глядя вслед отъезжавшей машине, она тихо плакала. Что ж, по крайней мере ей хватило мужества сказать Офелии правду – так, как она ее представляла. Тед и в самом деле до последнего дня не знал, как ему поступить.

Возможно, он и вправду не любил ни одну из них, но Офелии незачем это знать. Пусть думает, что он колебался, не в силах расстаться с ней, что испытывал к ней теплые чувства и считал, что многим ей обязан. Впрочем, может быть, он и вправду предпочел бы остаться с ней. И тогда она, а не Андреа осталась бы победительницей в их женском поединке. Что ж, в конечном итоге они обе проиграли. Тед, Чед, Офелия, Андреа, даже малыш Уильям. Все они проигравшие. Тед погиб, так ничего и не решив, а письмо, вместо того чтобы отправиться в корзину, попало в руки его вдове. Может быть, он именно этого и хотел? Возможно, решил даже, что это было бы наилучшим выходом из сложившейся ситуации? Теперь уже никто ничего не узнает. И все, что Андреа могла сейчас сделать для Офелии, – это признаться, что муж ее так ничего и не решил… и что возможно… только возможно… он все-таки любил ее – насколько такой человек вообще мог кого-то любить.