Глава 18

Она провела с Джеком в Виргинии несколько тяжелых дней, полных постоянного напряжения. Он почти все время пребывал в плохом настроении. Часто закрывался у себя в кабинете, вел какие-то тайные телефонные переговоры. На этот раз не с президентом, Мэдди знала. Президент еще не оправился от ран, страной правил вице-президент. А с ним Джек никогда не был близок.

Однажды, думая, что мужа нет дома, Мэдди сняла трубку, чтобы позвонить Биллу, как вдруг услышала, что Джек из своей комнаты разговаривает с какой-то женщиной. Она тут же положила трубку. Кто это может быть? Джек тогда очень ловко ушел от вопроса о той женщине на фотографии, с которой он выходил от «Аннабел» в Лондоне. В последние месяцы он держится как-то отстраненно и почти не занимается с ней любовью. С одной стороны, Мэдди чувствовала облегчение, с другой – ее это удивляло. На протяжении их совместной жизни он всегда выказывал жадное и неутолимое желание обладать ею. А теперь, казалось, потерял к ней всякий интерес. Лишь обвиняет, попрекает и ворчит.

В День благодарения она все-таки умудрилась позвонить Лиззи, а на следующий вечер и Биллу, улучив момент, когда Джек вышел к соседу поговорить о лошадях. Билл сообщил, что праздники прошли так себе, но они хорошо покатались на лыжах. Сказал, что они с детьми приготовили индейку. Мэдди с Джеком тоже – в гробовом молчании – ели индейку. Она попыталась заговорить об их натянутых отношениях, но он попросту отмел все ее слова, сказав, что это только ее выдумки. Однако Мэдди прекрасно знала, что это не так. Она уже давно не чувствовала себя такой несчастной, пожалуй, с тех самых пор, как избавилась от издевательств Бобби Джо. А ведь сейчас происходит то же самое, только Джек глумится над ней гораздо утонченнее, но не менее болезненно.

Когда они, наконец, сели в самолет, и полетели обратно в Вашингтон, она почувствовала огромное облегчение. Джек взглянул на нее с подозрением.

– А почему это ты так счастлива, что возвращаешься домой? Есть какие-то особые причины?

– Просто хочется поскорее вернуться к работе.

Ей совсем не хотелось с ним ссориться. А вот ему, похоже, не терпелось начать ссору.

– А может, тебя кто-нибудь ждет в Вашингтоне, Мэд? Он смотрел на нее с отвратительной ухмылкой.

Она в отчаянии вскинула на него глаза:

– Никого у меня нет, Джек, и ты это знаешь.

– Сомневаюсь, что я что-нибудь о тебе знаю. Но могу узнать, если захочу.

Она ничего не ответила. Кажется, молчание теперь для нее лучший вид обороны.

На следующий день она пошла на занятия группы женщин, подвергающихся насилию. Ей вовсе этого не хотелось, она пошла только потому, что обещала доктору Флауэрс. Джеку она сказала, что идет на заседание комитета у первой леди. Вряд ли он ей поверил, но почему-то на этот раз не стал придираться. У него были свои планы на вечер – деловая встреча, как он сказал.

Мэдди шла в подавленном состоянии, которое продолжало ухудшаться. И здание, где должны состояться занятия, похоже на трущобу, и район ужасный. И соберутся там, наверное, несчастные, забитые, ноющие особы. Только этого ей сейчас не хватает. Однако, вскоре она с изумлением смотрела на собравшихся – некоторые в джинсах, другие в деловых костюмах, кто помоложе, кто постарше, некоторые очень привлекательные, другие совсем невзрачные дурнушки. В общем, на удивление пестрое сборище. Однако большинство из женщин казались интеллигентными, очень живыми, интересными людьми. Вошла руководительница группы, села на привычное место. Взглянула на Мэдди умными теплыми глазами.

– Мы все здесь называем друг друга по имени. И если кого-то узнаем, не обсуждаем это. Случайно встретившись на улице, делаем вид, будто не знаем друг друга. Никому и нигде не рассказываем о том, что здесь слышим и кого видим. То, о чем говорится, никогда не выходит за стены этой комнаты. Мы чувствуем себя здесь в безопасности. Для нас это очень важно.

Мэдди кивнула. Она сразу поверила этой женщине. Все расселись на обшарпанных стульях. Представились, называя только имена. Кое-кто здоровался. Некоторые, похоже, уже знали друг друга по прошлым занятиям. Руководительница пояснила, что обычно у них собирается примерно человек двадцать. Они встречаются два раза в неделю. Мэдди может приходить тогда, когда захочет. Никто никого ни к чему не принуждает.

В углу на столе стоял кофейник. Кто-то из женщин принес булочки и домашнее печенье.

Одна за другой они заговорили. Рассказывали о том, чем занимаются, что происходит в их жизни, о своих печалях и радостях. О своих страхах. Некоторые жили в ужасающих условиях, другие уже оставили своих мужей, которые дурно с ними обращались. Кое у кого были дети. Однако всех связывало одно – всем пришлось жить с тиранами, садистами и мучителями. Кое-кто жил в таких семьях с самого детства. Другие же вели прекрасную жизнь до тех пор, пока не повстречали своего мучителя или мучительницу – некоторые женщины оказались лесбиянками.

Слушая их, Мэдди неожиданно для себя почувствовала, что расслабляется, как никогда раньше. То, что она услышала, оказалось таким знакомым, таким реальным, таким... своим... Она словно сбросила с себя тяжелые доспехи и глотнула свежего воздуха. Она как будто вернулась в родной дом, а все эти женщины – ее сестры. И все, о чем они говорят, так напоминает пережитое ею самой, и не только с Бобби Джо, но гораздо позже – в последние годы, с Джеком. Ей казалось, что она слышит свой голос, рассказывающий ее собственную историю. Теперь она смогла убедиться: Джек издевался над ней, он тиранил ее с самого первого дня, как ее увидел. Он использовал для этого все: власть и обаяние, угрозы, подарки, оскорбления, унижение, слежку и контроль. Они все прошли через это. Сейчас перед ней нарисовали такой классический, такой типичный портрет тирана и садиста, что Мэдди могла только удивляться, как она раньше ничего не замечала. Даже несколько месяцев назад, когда доктор Флауэрс нарисовала ту же картину на собрании комитета у первой леди, Мэдди этого не осознала так мучительно ясно, как сейчас. Внезапно она поняла, что больше не испытывает ни смущения, ни растерянности, ни стыда. Только огромное, невероятное облегчение. Ведь единственное, в чем она оказалась виновна, – это в том, что с готовностью приняла всю вину на себя, что соглашалась со всеми обвинениями мужа.

Она рассказала им о своей жизни с ним, о том, что он делал, что говорил, какими словами и каким тоном. Рассказала о его реакции на появление Лиззи. Все сочувственно кивали. А потом указали ей на то, что у нее есть выбор: дальше все будет зависеть от нее.

– Я боюсь... – Слезы потекли по ее щекам. – Что со мной будет, если я его оставлю... А вдруг я без него не проживу?

Никто не засмеялся, никто не назвал это глупостью с се стороны. Они все испытывали страх, и многие не без оснований. У одной из женщин муж сидел в тюрьме за то, что пытался ее убить. Она уже заранее с ужасом ждала, что будет, когда его срок кончится. Это должно было случиться примерно через год. Многие из женщин годами терпели побои, так же как и она от Бобби Джо. Многие покинули благоустроенные дома, а две даже оставили детей, вынужденные спасать собственную жизнь. Просто бежали куда глаза глядят. Другие все еще пытались вырваться, неуверенные в том, что смогут это сделать, так же как и она, Мэдди. Однако теперь ей стало предельно ясно, что каждый день, каждый час, каждую минуту совместной жизни с Джеком она подвергается опасности. Внезапно она поняла все, что пытались ей внушить доктор Флауэрс, Билл и Грег. До сегодняшнего дня она их словно не слышала. А теперь, наконец, все поняла.

– Что вы думаете теперь делать, Мэдди? – спросил кто-то из женщин.

– Не знаю. Мне страшно. Я боюсь, он догадается, что меня в голове, или услышит, о чем я думаю.

– Единственное, что он наверняка услышит, это когда вы хлопнете дверью и сбежите куда глаза глядят. До этого он ничего не услышит.

Это сказала женщина со щербатым ртом, с жидкими волосами. Но, несмотря на отталкивающую внешность и грубый тон, она чем-то понравилась Мэдди. Теперь она осознала: эти женщины ее спасут. То есть спасать себя ей, конечно, придется самой, но они ей помогут. Их она услышала, хотя и непонятно почему.

Ей показалось, что она рассталась с собравшимися совершенно другим человеком. Тем не менее, ее предупредили, чтобы не слишком полагалась на судьбу. Ничто не совершается по мановению волшебной палочки. Как бы чудесно она себя сейчас ни чувствовала, как бы ни помогло ей общение с жертвами насилия, главное ей предстоит решать самой, и это будет очень нелегко. Это она тоже осознала в полной мере.

– Отказаться от привычки терпеть издевательства все равно, что отказаться от наркотиков, – без обиняков сказала ей одна из женщин. – Вы к этому так привыкли, что почти перестали замечать. Вам кажется, что только так и можно жить, только так и можно любить. Покончить с этим будет неимоверно трудно. Вы слишком с этим сжились.

Мэдди уже слышала нечто подобное от доктора Флауэрс. Но и сейчас, как и тогда, почувствовала, что ей неприятно это слышать. И все же это горькая правда, теперь она ясно понимала. Но что с этим делать...

– Не ждите слишком многого от себя с самого начала, – предупредил еще кто-то из женщин. – Но и не тяните слишком долго. Не уговаривайте себя, что вот, мол, это последний раз, еще одна попытка. Эта попытка действительно может оказаться для вас последней в жизни. Даже те мужики, которые вроде бы пальцем женщину не трогают, порой, словно сходят с ума. Ваш муж очень плохой человек, Мэдди, намного хуже, чем вы думаете. Он и убить может. Возможно, ему даже хочется вас убить, только он не решается. Пока. Поэтому постарайтесь убраться из его дома, прежде чем он на это решится. Он вас не любит, ему на вас плевать. Единственное, что ему нравится по-настоящему – это истязать вас. Это он и будет продолжать. Он никогда не изменится, разве только в худшую сторону. И чем больше вы будете стараться угодить ему, чем лучше вам что-то будет удаваться, тем свирепее он будет себя вести. Вы в серьезной опасности.

Мэдди поблагодарила всех на прощание. По дороге домой она мучительно обдумывала услышанное. Да, все правда. Теперь она ни минуты в этом не сомневалась. Но она сознавала и другое: по какой-то необъяснимой причине ей до боли хочется, чтобы Джек перестал ее мучить, чтобы он полюбил ее по-настоящему. Она понимала, что это безумие, но ничего не могла с собой поделать. Вот бы показать ему, как надо любить, может быть, даже объяснить ему, и тогда, возможно, он все поймет и перестанет ее мучить. Вместе с тем она прекрасно понимала, что это невозможно. Он будет мучить се все больше, все изощреннее. Поэтому единственное, что ей остается, – это расстаться с ним, пусть даже ей сейчас кажется, что она его любит. Для нее это вопрос жизни.

По дороге она позвонила Биллу из машины и обо всем рассказала. Он, казалось, почувствовал огромное облегчение. Сказал, что будет молиться о том, чтобы женщины из группы дали ей силы совершить решительный поступок.

Дома Джек с подозрением посмотрел на нее и спросил, где она задержалась. Мэдди повторила, что это связано с работой комитета первой леди. Даже осмелилась упомянуть о том, что была на собрании группы женщин, подвергающихся насилию, которую они собираются обследовать. Сказала, что ей это показалось очень интересным. У Джека ее слова вызвали только злость.

– Воображаю, что это было за сборище. Не могу поверить, чтобы тебя заставляли встречаться с такими.

Мэдди открыла было рот, чтобы сказать что-то в защиту своих новых знакомых, но вовремя передумала. Теперь она сознавала, что это опасно. Нет, больше рисковать она не будет.

– А отчего это у тебя такой довольный вид? – внезапно спросил он.

Мэдди взглянула на него как можно невиннее. Она понемногу училась применять на практике ту науку, которую ей преподали сегодня. Нет, она больше не будет вздрагивать при каждом его слове.

– На самом деле это оказалось довольно скучно. Но я обещала Филлис.

Он окинул ее внимательным взглядом и кивнул. Кажется, на этот раз она ему угодила, нашла правильный ответ.

Ночью он овладел ею, впервые за долгое время. Овладел грубо, как бы для того, чтобы дать ей почувствовать, кто в доме хозяин. Как обычно, она ничего ему не сказала. Пошла в ванную и долго мылась под душем, однако так и не смогла смыть с себя ощущение ужаса перед Джеком. Казалось, он проник в поры ее кожи. Молча прошла в спальню, легла в постель. С облегчением услышала храп мужа.

Утром она встала раньше его. К тому времени как Джек спустился вниз, она уже была на кухне. Все, казалось, было как всегда, с той лишь разницей, что теперь Мэдди ощущала себя пленницей, на ощупь пытающейся найти путь к спасению, каким бы долгим и трудным он ни оказался. Джек моментально что-то почувствовал:

– В чем дело? Ты какая-то странная.

Господи, только бы он не прочел ее мысли. Нельзя дать себе поверить, что он на это способен. Мэдди сознавала, что она изменилась, и уже одно это для нее опасно.

– Кажется, я заболеваю. Грипп, наверное.

– Прими витамин С. Мне совсем не улыбается искать тебе замену. Только этого не хватало.

Как же он груб с ней... постоянно. Но, слава Богу, он, кажется, поверил ее выдумке.

– Ничего. Я смогу работать.

Он кивнул. Взял газету. Мэдди смотрела на страницы «Уоллстрит джорнал» невидящим взглядом. Сейчас она молила Бога только об одном – чтобы Джек не догадался, о чем она думает. Ей надо выработать план спасения, надо бежать, пока он ее не погубил. Теперь-то она не сомневалась – ненависть, которую она в нем заподозрила, реальна, и она гораздо сильнее, чем можно себе представить.

Глава 19

Декабрь, как обычно, проходил в бесконечных хлопотах, суматохе и суете. Собрания, встречи, приемы, подготовка к праздникам. Казалось, все посольства без исключения устраивают приемы с коктейлями, званые обеды, танцевальные вечера. И все по возможности демонстрировали свои национальные традиции. В этом заключалась одна из прелестей жизни в Вашингтоне. Мэдди всегда этим наслаждалась. В начале совместной жизни с Джеком она очень любила ходить на вечера и приемы вместе с ним. Теперь же отношения между ними стали настолько натянутыми, что она с трудом выносила его общество. Он постоянно ревновал, следил за ней, когда она разговаривала с другими мужчинами, а потом обязательно обвинял ее в каком-нибудь проступке. Выезды в свет с мужем теперь стали для нее настоящим мучением, как и все остальное. Нет, в этом году она вовсе не мечтала о наступлении Рождества.

Единственное, чего бы ей хотелось, – это провести праздники с Лиззи. Но с Джеком это, конечно, невозможно. Либо ей придется воспротивиться желаниям мужа, а это будет означать открытое противостояние, со всеми последствиями, либо она будет вынуждена, как всегда, смириться. С Джеком никакие компромиссы невозможны. Все должно быть так, как он сказал. А ведь раньше она даже не замечала, насколько ему наплевать на ее желания, на ее нужды. Он лишь использовал их для того, чтобы поднять ее на смех или заставить ее почувствовать себя виноватой. И она годами мирилась с этим... Сейчас она даже не заметила, когда и как произошла перемена, которая заключалась в том, что она все чаще и все мучительнее ощущает его неуважение, его давление и все сильнее стремится вырваться из-под его гнета. И все же... все же в глубине души она сознавала, что пока еще его любит. И это само по себе наводило на нее ужас: она не могла не понимать, что эта любовь делает ее беззащитной.

Нельзя ждать, пока любовь пройдет. Любовь тут вообще ни при чем. Надо уходить, что бы она к нему ни чувствовала. Каждый день, прожитый с Джеком, чреват для нее опасностью. Ей приходилось постоянно напоминать себе об этом. Вместе с тем она сознавала, что это невозможно никому объяснить. Никто не поймет, кроме тех, кто сам через это прошел. Остальным происходящая в ней борьба постоянно сменяющихся эмоций, непрерывное чувство вины покажутся признаками сумасшествия. Даже Билл, при всем его искреннем теплом отношении к ней, до конца не может этого понять. Ему, правда, помогает то, что он узнает на собраниях комитета о различных формах насилия над женщинами, в том числе и изощренных. И действительно, то, что проделывает с ней Джек, в полном смысле слова трудно назвать жестокостью или насилием. Хотя на самом деле это и есть выражение тирании и садизма. Внешне все выглядит совсем наоборот: он хорошо ей платит за работу, он ее спас, дал уютный, красивый, надежный дом в Вашингтоне, загородную виллу, самолет, которым она может пользоваться в любое время, роскошные туалеты, драгоценности, меха, возможность проводить отпуск на французской Ривьере. Разве кто-нибудь в здравом уме может назвать все это тиранией и насилием?! Лишь сама Мэдди и кое-кто еще, имевший возможность увидеть их взаимоотношения с Джеком, что называется, «под микроскопом», способны понять, какая здесь таится опасность, какое зло скрыто под приманками, которым так трудно противостоять и которые превратили ее жизнь в западню. Год за годом, день за днем, час за часом, минута за минутой яд, источаемый Джеком, всасывался в ее поры, он уже пропитал ее всю. Теперь Мэдди жила в постоянном страхе.

Порой у нее возникало ощущение, что даже у Билла она вызывает раздражение. Она прекрасно знала, чего он от нее ждет, хотя и не могла до конца понять почему. Билл ждал, что она, наконец, освободится от Джека и найдет путь к спасению. Он не мог больше спокойно наблюдать за тем, как она спотыкается и падает, как делает один робкий шаг вперед, а потом снова отступает, как внезапно теряет ясность суждений и позволяет чувству вины завладеть собой, полностью парализовать ее волю. Это выводило его из себя и повергало в отчаяние. Они по-прежнему каждый день разговаривали по телефону, иногда с большими предосторожностями встречались за ленчем. Всегда оставалась опасность, что кто-нибудь может заметить, как она входит в его дом, и сделать свои выводы – не только неверные, но губительные для нее. Даже оставаясь наедине, они не могли полностью забыть об опасности. Меньше всего Биллу хотелось доставить Мэдди новые неприятности. Он чувствовал, что у нее их и так выше головы.

Президент поправился и вернулся в свой Овальный кабинет. Он пока работал полдня и быстро утомлялся, однако, увидев его однажды на небольшом приеме, Мэдди нашла, что он выглядит намного лучше. Он явно окреп. Филлис, напротив, выглядела изнуренной. Однако каждый раз, когда она обращала взгляд на мужа, ее лицо озарялось улыбкой. Мэдди ей отчаянно завидовала. Она даже представить себе не могла, каково это, когда супруги так бережно относятся друг к другу. Сама она настолько привыкла к другому, к постоянной напряженности, стрессу, униженности, что ей казалось, будто иначе и быть не может.