За десять лет супружества дружеские разговоры стали для них особым удовольствием. Когда у Армана не хватало времени поговорить с женой, он чувствовал себя одиноко. Он уже пообещал себе, что на корабле станет работать со своим помощником Жаком Перье только с десяти до полудня, а все остальное время будет свободен. Так что путешествие оказалось большой удачей и для Перье. Молодой человек, примерно одного возраста с Лианой, должен был бы возвращаться во Францию на другом корабле и, разумеется, вторым классом. Но Арман, желая вознаградить его за пять лет преданной службы, похлопотал за своего помощника, и Жак получил возможность плыть на «Нормандии». Сначала Лиана обрадовалась за Жака, но теперь втайне надеялась, что он подыщет себе компанию и будет не слишком докучать им. Как и Арман, она больше всего на свете хотела побыть наедине с мужем. За девочек она не беспокоилась — на судне имелось множество развлечений для детей: бассейн, игровые комнаты, кукольный театр, кино, не считая специального помещения для собак, куда могли заходить дети. Лиана рассчитывала, что Жак тоже найдет себе занятие. Выходя из каюты, они как раз вспомнили о нем.

— Думаю, он сам найдет нас, когда корабль отчалит, — сказал Арман. — Ну так что же тебе не терпится посмотреть?

— Все! — Ее глаза сияли, как у маленькой девочки. — Я хочу увидеть бар, отделанный лакированной кожей, зимний сад, главный салон… Хочу осмотреть даже мужскую курительную комнату. В рекламном буклете она выглядит потрясающе.

— Ну, не думаю, что ты пойдешь в курительную комнату. — Арман снова улыбнулся жене — такой красивой в красном шелковом костюме. Трудно поверить, что они женаты уже десять лет. Ей и сейчас нельзя дать больше девятнадцати. Рядом с ним она смотрелась почти ребенком. Встречные невольно провожали взглядом эту красивую пару. Они не спеша спустились на шлюпочную палубу, затем прошли в носовую часть судна, откуда был виден Нью-Йорк в мареве знойного июньского дня. Но здесь, на корабле, жара совсем не чувствовалась, лицо обвевал приятный легкий ветерок. Они пересекли холл первого класса и заглянули в помещение театра. Лиана вспомнила о бассейне.

— Часть бассейна отведена для детей, там мелко, и девочки могут спокойно купаться.

— Наши маленькие рыбки? — улыбнулся Арман. — Они могут спокойно нырять в любом бассейне.

— Все-таки спокойнее, когда знаешь, что есть мелкая часть. Как ты думаешь, бассейн сегодня открыт? — Ей хотелось видеть все сразу.

— Скорее всего, его не открывают до отплытия.

На «Нормандии» часто устраивали прощальные вечеринки, и нетрудно было предположить, что кому-то из пассажиров или гостей придет в голову мысль прыгнуть в бассейн после пары бутылок шампанского.

Они прошли театр и заглянули в библиотеку, красиво и строго оформленную, за библиотекой Лиана обнаружила зимний сад, о котором читала в рекламном буклете. Войдя сюда, она чуть не лишилась дара речи. Здесь переплетались заросли тропической зелени, тихо журчала вода в мраморных фонтанах, в высоких прозрачных клетках прыгали экзотические птицы. Сад располагался в носовой части корабля, благодаря чему возникало ощущение открытого пространства. Еще никогда Лиане не приходилось видеть более экзотического места. Она просто не верила своим глазам.

— Боже, как красиво! Куда лучше, чем на фотографиях.

В самом деле, никакие фотографии не могли передать неповторимого очарования «Нормандии» и всех ее роскошных интерьеров. Поднявшись на ее борт, вы попадали в сказочную страну, более живописную, чем Версаль или Фонтенбло; и люди вокруг начинали казаться необыкновенно красивыми и интересными. Ни Арман, ни Лиана никогда не видели ничего подобного. Возвращаясь к себе в каюты, расположенные в противоположном конце корабля, они со всех сторон слышали восторженные возгласы: «Потрясающе… замечательно… Просто чудо…». Они и сами думали так же.

— Посмотрим, здесь ли Жак? — Они как раз проходили мимо его каюты, направляясь к себе; сердце Лианы на миг болезненно сжалось. Ей вовсе не хотелось сейчас видеть Жака, он вообще был ей здесь не нужен. Нужен только Арман, Лиана мечтала путешествовать только с ним одним. Она даже немного жалела о том, что с ними девочки. А как было бы чудесно провести эти пять дней наедине друг с другом.

— Зайдем, если хочешь.

Она знала, что Жак нужен Арману. Конечно, было бы куда лучше, если бы здесь, на «Нормандии», он мог забыть о работе. Но таков уж Арман, такова его служба. Обязанности превыше всего. Они остановились и постучали, но, к радости Лианы, ответа не последовало. К ним тотчас же подошел стюард.

— Вы ищете мсье Перье, господин посол?

— Да.

— Он в кафе-гриль с друзьями. Я могу проводить вас туда.

— Нет, не стоит. — Арман вежливо улыбнулся стюарду. — У нас будет достаточно времени. — По крайней мере, теперь он точно знал, что Перье на борту. До прибытия во Францию Арману следовало подготовить еще несколько очень важных дипломатических бумаг, и помощник был ему необходим. — Спасибо.

— Не стоит благодарности. Я ваш главный стюард на время путешествия. Жан-Ив Херрик.

— Судя по акценту, он был из Бретани. — Думаю, в каюте вас ждет записка от капитана.

— Еще раз спасибо.

Лиана и Арман вошли в каюту и действительно рядом с огромной корзиной цветов и двумя корзинами фруктов от вашингтонских друзей на рояле увидели письмо от капитана Торо, который приглашал их на капитанский мостик наблюдать отплытие «Нормандии». Такой чести удостаивались немногие, и Лиана была польщена.

— Как ты думаешь, мы можем взять фотоаппарат?

— Думаю, да. А где же дети?

Девочек нигде не было. Гувернантка оставила де Вильерам записку, сообщая, что девочки захотели посмотреть собак и теннисный корт. Лиана знала, что на мадемуазель можно положиться. Капитанский мостик находился в носовой части корабля, как раз над зимним садом, и они повернули туда, откуда только что пришли.

Два офицера охраняли вход в рулевую рубку — любопытные сюда не допускались. Арман показал им приглашение от капитана Торо, и де Вильеров провели в рубку, где их встретил сам капитан. Это был худощавый седой человек с глубоко посаженными голубыми глазами Он поцеловал Лиане руку и обменялся рукопожатием с Арманом, приветствуя их на борту своего корабля. Они в свою очередь рассыпались в похвалах «Нормандии».

— Мы все очень ею гордимся. — Капитан сиял. «Нормандия» только что снова побила рекорд по скорости, переходя через Атлантику, но куда больше она прославилась своим великолепием.

— Она даже прекраснее, чем мы ожидали. Необыкновенный корабль. — Арман с интересом осмотрелся вокруг… Везде царил безупречный порядок, все было отлажено, как механизм швейцарских часов. На большом столе лежали штурманские карты. Здесь же, в штурманской рубке, располагалось возвышение, где стояли капитан и его первый помощник, управлявший судном. Отсюда открывался превосходный вид. «Нормандия» была известна своим плавным ходом; правда, первое время после спуска на воду отмечалась неприятная вибрация, но и эту проблему вскоре решили. Одним словом, «Нормандия» стала воплощением самых смелых конструкторских замыслов.

Отойдя в сторону, чтобы не мешать работе команды, Арман и Лиана наблюдали, как корабль медленно оторвался от причала, с помощью буксиров дошел до выхода из порта, медленно развернулся на восток и взял курс на Францию. И вот нью-йоркский порт начал исчезать из виду — они оказались в открытом море. Армана восхитила маневренность судна и слаженность работы команды.

— Мы надеемся, ваше путешествие будет приятным, — улыбнулся Лиане капитан. — Вы окажете мне большую честь, если отужинаете сегодня со мной. У нас на корабле, как обычно, немало интересных людей. — Он так гордился своим кораблем, что не мог не похвастать немного, но он имел на это право. Арман с удовольствием принял приглашение. К тому же было интересно, что за знаменитости соберутся у капитана за ужином. Он надеялся, что Лиана подружится с кем-нибудь и новые знакомые не дадут ей скучать, пока он работает с Жаком. Де Вильеры еще раз поблагодарили капитана и вернулись к себе.

Было три часа пополудни, и Арман предложил заказать в каюту сандвичи и чай. У них была своя столовая как раз для таких случаев. Пока Арман читал меню, Лиана растянулась на большой, удобной кровати.

— Если я все это съем, тебе придется во Франции выкатывать меня с корабля, как шар, — засмеялась она.

— Ты можешь позволить себе потолстеть на пару фунтов. — Лиана многим казалась слишком худощавой, но именно такой она и нравилась Арману: высокая, стройная, элегантная. Худоба делала ее похожей на девочку-подростка, и, когда она играла на лужайке с дочерьми, ее можно было принять за их старшую сестру. Она так и дышала юностью, особенно сейчас, когда, сняв красный шелковый костюм, осталась в атласном белье, отделанном целым каскадом дорогих кружев. Арман отложил меню в сторону и подошел к жене. И как раз в эту секунду как на зло зазвенел колокольчик у двери. Лиана вздохнула, Арман пошел к выходу.

— Я сейчас. — Но раньше, чем вошедший заговорил, Лиана поняла, что это Жак Перье. Верный помощник, правая рука посла — честное лицо, очки в роговой оправе, всегда битком набитый портфель. Из-за Жака их медовый месяц заканчивался, так и не начавшись. Она слышала, как они разговаривают в гостиной. Через минуту Арман вошел в спальню.

— Он ушел? — Лиана, все еще в одном белье, сидела на постели.

— Нет… Мне очень жаль, Лиана… Тут несколько телеграмм… Их принесли перед самым отъездом. Я должен… — Он на секунду запнулся, стараясь заглянуть ей в глаза. Но она только улыбнулась.

— Ладно, я все поняла. Вы будете работать здесь?

— Нет, наверное, пойдем к нему. Закажи пока что-нибудь поесть. Я вернусь через полчаса. — Он быстро поцеловал ее и вышел, его мысли были уже далеко. Лиана снова заглянула в меню, но есть ей совсем не хотелось. Ее мучил другой голод. Ей нужен был Арман, ей хотелось все время быть с ним. Она легла на кровать, закрыла глаза и скоро уснула. Ей снился пляж где-то на юге Франции. Она видела Армана и пыталась подойти к нему, но ей преграждал путь незнакомец с лицом Жака Перье. Лиана проспала два часа, пока девочки с гувернанткой не вернулись из бассейна.

В соседнем люксе Хиллари Бернхам стояла перед баром и с раздраженным видом изучала его содержимое. Шампанского было хоть залейся, но ни капли шотландского виски.

— Черт бы побрал этот паршивый бар. Вонючие французишки, вечно думают только о своем проклятом вине. — Она захлопнула бар и повернулась к Нику — темные глаза сверкали, волосы, черные и блестящие, как шелк, ниспадали на эффектное платье из белого крепдешина. Шляпку Хиллари швырнула на стул, войдя в гостиную. Отделка апартаментов не вызвала у нее никакого восхищения, она даже не заметила окружающего ее великолепия. Первым делом Хиллари распорядилась, чтобы горничная начала распаковывать чемоданы с одеждой и погладила черную атласную юбку и малиновую блузку, которые хозяйка собиралась надеть вечером.

— Может, сначала осмотримся вокруг, а уж потом ты выпьешь, Хил?

Ник наблюдал, как Хиллари, качая головой, отошла от бара, похожая на обиженного, безнадежно несчастного ребенка. Он никогда не мог понять, отчего она так несчастна. Конечно, ее всячески баловали и в детстве, и в юности, муж ее раздражал, она разочаровалась в жизни, и все-таки ему трудно было понять ее. За маской грубости, дерзости скрывалась прелестная женщина, все еще имеющая над ним большую власть. Самым грустным было то, что она никогда не была так же сильно привязана к нему. Несколько раз Нику приходила в голову сумасшедшая мысль, что на корабле жена изменится, что вдали от нью-йоркских и бостонских друзей она снова станет той девушкой, которую он встретил когда-то, но в эту минуту он понял, что все эти мечты — ерунда. Накануне вечером Хиллари несколько раз куда-то звонила из своей туалетной комнаты, а в одиннадцать ушла и вернулась только через пару часов. Он не спрашивал, куда она ходила. Теперь это не имело значения. Они уезжали на целый год.

— Хочешь шампанского? — Он говорил па-прежнему ровно и доброжелательно, но теплоты в его голосе почти не осталось.

— Нет, спасибо. Я, пожалуй, зайду в бар.

Она взглянула на план помещений корабля и выяснила, что один из баров расположен как раз под ними. Прежде чем выйти из каюты, она быстро провела по губам помадой. Джонни гулял с гувернанткой по палубе, и, немного поколебавшись, Ник решил пойти с женой. Он принял решение не спускать с нее глаз, чтобы она хотя бы здесь не взялась за старое. Что бы там ни оставалось у нее в Нью-Йорке, во Франции он не намерен позволять ей делать то же самое. Американцев в Париже было сравнительно немного, не хватало еще, чтобы о ней начали говорить. И если она собралась вести себя в том же духе, как и последние девять лет, то, значит, ему придется ходить за ней по пятам.

— Куда ты?

Она удивленно взглянула на него через плечо.

— Я решил пойти вместе с тобой в бар. — Он спокойно встретил ее взгляд. — Ты не возражаешь?

— Вовсе нет. — Они разговаривали как чужие люди.

Хиллари спустилась в круглосуточный гриль-бар на шлюпочной палубе. Ник пошел за ней. Это был тот самый бар, который так заинтересовал Лиану отделанными кожей стенами. Он выходил окнами на палубу первого класса, где собралось много пассажиров, наблюдавших за отплытием «Нормандии». Теперь они парами и небольшими группами направлялись в бар, оживленно разговаривая и смеясь. Только Хиллари и Ник мрачно сидели в полном молчании, по крайней мере, так казалось Нику, наблюдавшему, как люди входят и рассаживаются. Внезапно он ясно осознал, что просто не знает, о чем говорить с этой женщиной, как будто они совершенно чужие друг другу. Все, что он знает о ней, это то, что она постоянно ходит на вечеринки, покупает новые наряды и при первой возможности старается улизнуть в Ньюпорт или Бостон, Как, в сущности, странно, что они оказались здесь вдвоем. Пока Хиллари заказывала себе виски, Нику пришло в голову, что она, пожалуй, чувствует себя здесь, в этом баре, загнанной в ловушку. Он сидел и не мог придумать, что бы такое сказать. О чем говорить с женщиной, которая избегает его вот уже девять лет? «Привет, как живешь? Как ты жила эти годы? Будем знакомы, меня зовут Ник…» Он невольно улыбнулся абсурдности этой мысли и, подняв голову, увидел, что Хиллари смотрит на него с любопытством и подозрительностью одновременно.

— Что смешного?

Он хотел ответить что-нибудь неопределенно-успокаивающее, но передумал.

— Мы смешные, Хил. Я все стараюсь вспомнить, когда мы с тобой последний раз вот так сидели, никуда не торопились, не ссорились. Как нелепо. Я никак не могу придумать, что тебе сказать.

Он совсем забыл, как она быстро заводится, но совсем не хотел сердить ее сейчас. У него даже мелькнула надежда, что они снова найдут общий язык. Может быть, без своего бостонского дружка Хиллари изменится. Он снова улыбнулся своим мыслям и накрыл ее длинную нежную руку своей, почувствовав под пальцами бриллиант в десять каратов, который сам когда-то подарил ей. Вначале он дарил ей много драгоценностей, но это ее не очень-то радовало, и в последние годы он перестал делать ей подарки. Зато теперь она получала дары от других, например этот жакет из лисы, который появился у нее прошлой зимой, потом большая брошь с изумрудами — она ее надевает, словно дразня его… кольцо с рубином… Он старался не думать об этом. Ничего хорошего от этих размышлений не будет. Он заглянул в ее большие темные глаза и улыбнулся.

— Привет, Хиллари. Как хорошо, что ты здесь, со мной.

— В самом деле? — Она казалась скорее грустной, чем рассерженной. — Не знаю, почему так получается, Ник. Я никогда не была тебе хорошей женой. — В ее голосе слышалось не раскаяние, а лишь легкий оттенок горечи.

— Мы стали чужими за эти годы, Хил, но, я надеюсь, не навсегда.

— Навсегда, Ник. Ты ведь почти не знаешь меня, а я, сказать по правде, часто не могу даже вспомнить, кто ты такой. Я только смутно помню, что было время, когда мы с тобой куда-то ходили вместе, ты казался мне таким красивым, мы смотрели друг на друга… — Ее глаза заблестели, она отвернулась. — Теперь все не так.

— Разве я так сильно изменился за эти годы?

Ему тоже стало грустно Они должны были давно сказать это, но только теперь, в этом баре, на отплывающем корабле, чуть-чуть приоткрыли друг другу свои души. — Разве я стал другим, Хил?

Она кивнула; когда Хиллари снова подняла на него глаза, в них блестели слезы.

— Да. Ты мой муж. — Она произнесла это так, будто на свете нет более ужасного слова; плечи ее резко дернулись, она даже откинулась на стуле, будто хотела отодвинуться от него подальше.

— Разве это так плохо?

— Мне кажется… — Ей было трудно говорить, но она решилась идти напролом. Пусть он знает, что она чувствует. — Я думаю, для меня — плохо. Наверное, я зря вообще вышла замуж.

В голосе Хиллари больше не было горечи, она как будто снова стала прекрасной молодой дебютанткой, той девушкой, которую он, как она заявила однажды, «изнасиловал», «выкрал из дома», которой он «сделал ребенка» и которую насильно заставил стать его женой. Сейчас она говорила совершенно искренне; именно так она все себе и представляла. Бесполезно спорить с ней, напоминать, что она сама захотела переспать с ним, что в ее беременности она сама виновата ничуть не меньше его и что он, в отличие от нее, сделал все, чтобы как-то наладить их совместную жизнь.

— Я чувствую себя так, как будто меня загнали в ловушку, будто я птица, которая не может летать, а только прыгает и хлопает крыльями, и над ней все потешаются… Я чувствую себя безобразной, уродиной, совсем не такой, как раньше.

— Но ты стала еще красивее, — произнес Ник, глядя ей в глаза. Хил действительно стала красавицей: молочно-белая кожа, блестящие волосы, изящные плечи и руки. В Хиллари Берн-хам не было ничего безобразного, кроме диких выходок, которые она себе иногда позволяла, но сейчас он предпочел не вспоминать о них. — Ты превратилась в потрясающе красивую женщину. Да это и неудивительно. Ты ведь была очень красивой девушкой.

— Но я больше не девушка, Ник. Я даже не женщина. — Она замолчала, как бы подбирая слова. — Ты даже не представляешь, что значит для женщины быть замужем. Это значит стать чьей-то собственностью, вещью, когда никто больше не видит в тебе человека. — Ник никогда не задумывался об этом, и слова Хил удивили его. Так вот чего она добивалась все эти годы — она хотела стать самостоятельной, принадлежать самой себе.

— Я вовсе не считаю тебя своей собственностью, Хил. Я считаю тебя своей женой.

— А что это значит? — Впервые за полчаса в ее голосе снова зазвучала злость; она сделала знак проходящему мимо официанту, чтобы он принес еще виски. — «Моя жена» звучит так же, как «мой стул», «мой стол», «моя машина». Моя жена. И что дальше? Миссис Николас Бернхам. У меня даже имени своего нет, черт возьми. Мама Джонни! Как будто чья-то собачка! Я хочу быть самой собой — Хиллари!

— Просто Хиллари? — Он грустно улыбнулся.

— Просто Хиллари. — Она взялась за свой стакан.

— А кто ты для своих друзей, Хил?

— Своя. По крайней мере, моим друзьям и знакомым нет дела до того, что я твоя жена. Мне надоело до смерти слышать о Нике Бернхаме: «Ник Бернхам то… Ник Бернхам се… О, вы, должно быть, миссис Николас Бернхам…» Жена Ника Бернхама… Ник Бернхам… Ник Бернхам! — Она почти кричала, и он попытался остановить ее. — И не затыкай мне рот, черт возьми! Ты даже не представляешь себе, каково это. — Чувствовалось, что она рада наконец выложить все начистоту. Для них это было нечто новое, ведь они привыкли жить каждый своей жизнью. Может быть, теперь он начнет понимать, что скрывается за ее независимостью. Ирония заключалась в том, что именно то, что сейчас так раздражает Хил, и привлекло ее когда-то к нему. Ведь больше всего ей в нем понравилось то, что он был Николас Бернхам, со всем из этого вытекающим.

— И я тебе еще кое-что скажу. В Бостоне всем наплевать, кто ты такой, Ник. — Они оба знали, что это неправда, но очень уж ей хотелось так сказать. — Там все мои друзья, и они меня знали еще до того, как ты женился на мне. — Он и представить себе не мог, что это для нее так важно. И тут ему пришло в голову, что, вероятно, есть способ избавить Хиллари от этого ужасного бремени злобы и гнева. В это время к ним подошел стюард.

— Мистер Бернхам?

— Да? — Он сразу же подумал о Джонни. Вдруг с мальчиком что-то случилось, пока они тут сидят.

— Вам записка от капитана. — Ник взглянул на Хиллари и внезапно понял, что ее откровенности не хватило на самое главное: она завидует ему.

— Спасибо. — Он кивнул и взял конверт с золотой каймой. Стюард ушел, Ник достал листок с официальным приглашением: «Капитан Торо имеет честь пригласить вас на ужин… сегодня в 9 часов вечера в Большом обеденном зале».

— Что там? Они уже начали — целовать тебе зад? — Хил допивала второй бокал, ее глаза уже слишком ярко блестели, но на этот раз не от слез.

— Ш-ш-ш, Хил, пожалуйста. — Он огляделся, не услышал ли ее кто-нибудь. Мысль о том, что кто-то стремится заискивать перед ним, казалась неприятной. Но ведь он и в самом деле весьма важная персона и неизбежно вызывает интерес. И надо признать, он неплохо справляется со своей ролью, хотя временами держится излишне скромно. — Капитан приглашает нас на ужин.

— Это еще зачем? Хотят, чтобы ты купил корабль? Я слышала, эту старую калошу называют плавучим долгом Франции.

— Этот корабль стоит того, чтобы его купили. — Он знал по опыту, что, когда она в таком настроении, прямые ответы на ее вопросы злят ее еще больше. — Мы приглашены на девять часов. Может быть, ты что-нибудь съешь? Сейчас только половина пятого. Мы можем заказать что-то здесь или выпить чай в Большом салоне.

— Я ничего не хочу. — Ник заметил, что Хиллари делает знак официанту, чтобы тот принес еще выпить. Он отрицательно покачал головой, и официант исчез.

— Я не ребенок, Ник. — Она уже почти шипела. Всю жизнь ее окружающие — мать, отец, гувернантки, Ник — обращались с ней как с ребенком. И только Райан Хэлоуэй, Филипп Маркхам и другие видели в ней взрослую женщину. — Я не маленькая и могу пить столько, сколько захочу.

— Если ты выпьешь слишком много, тебя замучает морская болезнь.

На этот раз она не стала спорить. Пока Ник выписывал чек, она открыла золотую с алмазной застежкой пудреницу от Картье и небрежно провела по губам ярко-алой помадой. Она принадлежала к тем женщинам, которые без малейших усилий привлекают внимание окружающих; вот и сейчас, пока они шли к выходу, многие из сидящих в зале мужчин провожали ее взглядами. Они вышли на прогулочную палубу. Нью-Йорк уже исчез из виду. «Нормандия» шла со скоростью тридцать узлов, почти не оставляя следа за кормой.

Они молча стояли, опершись о поручни; Ник размышлял над тем, что узнал о своей жене из их последнего разговора. Он никогда раньше не осознавал, насколько мучительным был для нее брак. Она хотела принадлежать только себе. Возможно, она права, ей и в самом деле не следовало выходить замуж. Но теперь слишком поздно думать об этом. Ник никогда не позволит ей уйти и не отдаст Джонни. На миг ему захотелось обнять ее, но он инстинктивно почувствовал, что этого делать не следует, и тихо вздохнул. Он часто тосковал по той дружеской привязанности, какая устанавливается между близкими людьми и какой никогда не было между ним и Хиллари. Их связывал секс, страсть, по крайней мере вначале, но покоя, который появляется, когда людям легко и удобно вместе, у них никогда не было. И сейчас он задавал себе вопрос: любили ли они когда-нибудь друг друга? Или то, что их связывало, оказалось лишь физическим влечением?

— О чем ты думаешь, Ник? — Он не ожидал от нее такого вопроса и, повернувшись к ней, грустно улыбнулся:

— О нас. О том, что у нас есть, чего нет. — Опасные слова. Но здесь, на палубе, когда ветер бьет в лицо, Ник чувствовал себя до странности свободным, как будто он попал в другой мир, где необязательно следовать строгим правилам обычной, нормальной жизни.

— И что же у нас есть?

— Я уже ни в чем не уверен. — Он вздохнул и наклонился над перилами. — Я знаю, что было у нас вначале.

— Начало было ненастоящим.

— Начало никогда не бывает настоящим. В нашем начале как раз и было настоящее. Я очень любил тебя, Хил.

— А теперь? — Она впилась в него взглядом.

— Я все еще люблю тебя. «Почему? — задал он вопрос самому себе. — Может быть, из-за Джонни?»

— После всего, что я сделала тебе? — Она признавала свои грехи, по крайней мере, иногда. А сейчас она, как и он, чувствовала странную свободу, особенно после двух стаканов виски.

— Да.

— Ты смелый человек. — Она говорила открыто и честно, но так и не призналась, что любит его. Сказать так значило бы полностью открыться перед ним, признать, что она принадлежит ему. Откинув с лица волосы, Хил смотрела на море. Ей не хотелось, чтобы Ник заглядывал к ней в душу, а может быть, она просто старалась не причинять ему боль. — Что мне надеть на ужин?

— Надень что хочешь. — Им вдруг овладела усталость и грусть. Он так и не решился спросить, любит ли она его. Может быть, теперь это не так уж важно. Возможно, она права. Они женаты. Она принадлежит ему. Но теперь он ясно понял, что думать так — заблуждение. — Мужчины будут в белых галстуках. Думаю, тебе лучше надеть что-то достаточно строгое.

Она подумала, что для такого случая черная юбка и малиновая блузка, пожалуй, не подойдут. Пока они возвращались в каюту на верхней палубе, Хил мысленно перебрала содержимое своих чемоданов и остановилась на изящном розовато-лиловом платье.

Когда они вернулись к себе, Ник заглянул в комнату к сыну, но мальчика не было — вероятно, Джонни с гувернанткой все еще путешествуют по палубам. Ник вдруг пожалел, что не пошел с сыном. Выйдя из комнаты мальчика, он увидел, что Хиллари смотрит на него. Она сняла белое крепдешиновое платье и стояла теперь в белой комбинации, красивая, как никогда. Она была из таких женщин, с которыми мужчинам хочется быть грубыми. Это не приходило Нику в голову, когда ей было восемнадцать. Но теперь он часто думал о ней так.

— Боже правый, посмотри на свое лицо! — засмеялась Хиллари глубоким грудным смехом, когда Ник приблизился к ней. — Ты выглядишь как злодей, Ник Бернхам! — Лямка ее сорочки упала с плеча, и он увидел, что на ней нет бюстгальтера. Она стояла перед ним, дразня его каждой клеточкой своего тела.

— Послушай, Хил, если ты будешь так стоять, у тебя могут быть большие неприятности!

— Да? И что же это за неприятности? — Ник приблизился к жене, ощущая тепло ее дразнящего тела. Но на этот раз он не стал играть с ней в слова. Он просто впился губами в ее губы, не раздумывая, хочет ли она этого. С Хиллари это никогда нельзя сказать наверняка, все зависит от того, насколько активным оказывается в данный момент ее любовник. Но здесь у нее нет любовника. Она на корабле, в десятках миль от берега, затерянная между двумя мирами. Она обняла мужа, он быстро подхватил ее на руки, вошел в спальню и ногой захлопнул за собой дверь Опустив ее на постель, он сорвал с нее белую шелковую сорочку. С жадностью умирающего от голода человека он приник к ее восхитительной плоти. Она отдавалась со страстью, напоминавшей о прошлом, однако теперь в ней чувствовался полученный за последние годы опыт. Но он больше не задавал вопросов, не думал ни о чем, кроме своего безудержного желания, которое, нарастая, стало наконец безграничным, и он накрыл ее тело своим. Потом они лежали обессилевшие, и он подумал, что она, конечно, права. Она, без сомнения, его жена. Но она никогда не будет принадлежать ему. И никому другому. Хиллари принадлежит только себе, так было в прошлом, так будет и в будущем. Она всегда была недосягаема для него, и теперь, глядя на нее, мирно спящую в его объятиях, он с горечью подумал, что мечтал о невозможном. Хил похожа на дикого зверька, которого стараются приручить. И еще в одном она права — он действительно втайне всегда хотел, чтобы она принадлежала ему.