Глава 1

Эдвард Хэскомб Роулингз сидел в своем офисе и улыбался, глядя в раскрытую утреннюю газету, лежащую перед ним на столе. Улыбка его относилась к большой фотографии на пятой странице: молодая женщина спускалась по трапу самолета. Подпись: «Достопочтенная Кизия Сен-Мартин». На другой фотографии, поменьше, она же, под руку с высоким молодым человеком приятной наружности, покидала аэровокзал, направляясь к ожидавшему их лимузину. Молодой человек был известен Эдварду как Уитни Хэйуорт III, младший партнер юридической фирмы «Бентон, Тэтчер, Пауэрс и Фрай». Эдвард знал Уитни с тех пор, как мальчик закончил юридическую школу, — было это десять лет назад. Но в данном случае дело не в Уитни. Эдварда интересовала миниатюрная женщина, державшая его под руку. Ему были так хорошо знакомы ее почти смоляной черноты волосы, темно-голубые глаза, типичный для англичанки молочный цвет лица.

Даже на газетной фотографии она выглядела прекрасно: улыбалась и казалась загорелой. Наконец-то она вернулась. Для Эдварда периоды отсутствия Кизии длились бесконечно. В газете сообщалось, что она только что прилетела из Марбелья после уик-энда в испанском летнем доме своей тети, графини ди Сан-Ричамини, урожденной Хилари Сен-Мартин. Перед этим она провела лето на юге Франции, «почти в полном уединении». Эдвард рассмеялся. Все лето он регулярно просматривал колонку с сообщениями из Лондона, Парижа, Барселоны, Ниццы и Рима. «В уединении» она провела очень насыщенное лето.

В следующем абзаце говорилось еще о троих пассажирах, прибывших тем же рейсом, что и Кизия. Среди них сенсационно разбогатевшая дочь греческого корабельного магната, оставившего ей, единственной наследнице, почти все состояние. Упоминалась также бельгийская принцесса, которая прибыла в Нью-Йорк развлечься, — разумеется, с запасом последних парижских туалетов. Неплохая подбиралась компания. Интересно, сколько удалось Кизии выиграть в триктрак. Игроком она была отличным. Эдварда поразило, что и на этот раз основное место в репортаже отведено именно ей.

С этой женщиной неизменно так. Всегда в центре внимания, подобная сверканию молнии, всегда окруженная вспышками камер, запечатлевающих, как она входит в рестораны или выходит из театра. Когда Кизия была совсем юной девушкой, это было воистину ужасно — вечно жадные до новостей, вездесущие фотографы и репортеры не оставляли ее в покое. На протяжении многих лет ее словно преследовала стая пираний. Впрочем, тогда она только что унаследовала отцовское состояние; сейчас журналисты привыкли к ней, и внимание их стало менее назойливым.

Поначалу Эдвард изо всех сил пытался спрятать ее от прессы. В тот жуткий год. В тот ужасный; невыносимый, мучительный год, когда девочке исполнилось девять. Но грязные писаки ждали своего часа. И дождались. Тринадцатилетняя Кизия была потрясена, когда за ней увязалась молодая репортерша из тех, что гоняются за пикантными историями. При воспоминании об этом лицо Эдварда окаменело. Вот мерзавка. Как можно было так поступить с ребенком? «Что вы чувствовали, когда ваша мать…» На четыре года опоздала она со своей историей. А к полудню следующего дня потеряла работу. Эдвард был разочарован — он надеялся, что она лишится ее тотчас же, к вечеру. Тогда впервые Кизия вкусила скандальную славу. Впервые коснулись ее сплетни о родителях, о деде с бабкой, у которых уже были и власть, и деньги. По материнской линии девять поколений, по отцовской — только три достойны упоминания. Власть, богатство, известность — этого не украсть, не выдумать, не получить от доброго волшебника. С этим нужно родиться, получить с генами. Красота, шик — еще нечто волшебное в крови, нечто подобное блистательному танцу молний. И только тогда… только тогда вы сможете зваться Кизией Сен-Мартин. И другой подобной вам не будет.

Помешав кофе в бело-золотой чашке лиможского фарфора, Эдвард откинулся на спинку стула, устремив взгляд в окно. Справа далеко простиралась Ист-Ривер, испещренная баржами и лодками. На севере раскинулся скученный Манхэттен, утыканный небоскребами. Эдвард перевел взгляд вниз, на жилые бастионы Пятой авеню. А вдали темное пятно — Гарлем и Парк-авеню, что расположились вокруг Центрального парка, — зелень его уже начинала обретать цвета осени. Все это просто вид из окна, не особенно его интересовавший. Эдвард Хэскомб Роулингз был занятым человеком.

Отхлебнув кофе, он обратился к колонке Мартина Хэллама: сейчас узнаем, кто из знакомых в кого влюблен, кто дает обед и где, кто на этот обед придет, а кто, по всей вероятности, нет из-за какой-нибудь светской размолвки. Ой не сомневался, что одно-другое сообщение будет из Марбелья. Хорошо зная стиль Кизии, можно быть уверенным, что она обязательно упомянет себя. Она разумна и никогда ничего не упускает. Так и есть: «В списке вернувшихся беглецов, которые провели лето за границей, — Скутер Холлингсуорс, Биби Адам-Джоунс, Мелисса Сентри, Жан-Клод Реймс, Кизия Сен-Мартин и Джулиан Бод-ли. Привет-привет всей честной компании! С возвращением домой!»

Стоял сентябрь, и Эдварду вспомнились слова Кизии — это было тоже в сентябре, семь лет назад…

— Ну вот, Эдвард. Я все выполнила. Вассар, Сорбонна и еще одно лето у тети Хил. Теперь мне исполнился двадцать один, и для разнообразия я хочу поступать как мне вздумается. Хватит тельных поездок по местам, которые были бы угодны отцу, которые предпочла бы мать или ты находишь «подходящими». Я потрудилась довольно — для них и для тебя. Теперь я собираюсь пожить для себя…

Она расхаживала по офису взад-вперед с неистовым выражением лица, и Эдвард забеспокоился: что значит «пожить для себя»? Она так молода и так привлекательна…

— И чем же ты собираешься заняться?

— Пока точно не знаю. Но кое-какие мысли, конечно, есть.

— Поделись, пожалуйста.

— Я и хочу, но только не сердись, Эдвард. — Кизия обернулась, рассыпав на него искры темно-голубых глаз. Она была потрясающе хороша, а когда сердилась — особенно. В глазах загорался синий огонь, кожа цвета камелии покрывалась на скулах легким румянцем, и темные волосы в этот момент матово светились, как оникс. Производимое впечатление почти заставляло забыть о том, какая она крошечная. Росту в ней не больше метра пятидесяти, но абсолютно пропорциональна, фигурка — точеная. В моменты гнева лицо ее становилось подобно магниту и притягивало глаза жертвы к ее собственным. Со дня смерти родителей бремя ответственности за нее было возложено на Эдварда, гувернантку миссис Таунсенд и тетю Хилари, графиню ди Сан-Ричамини.

Хилари, разумеется, не хотела проблем. Она не имела ничего против, а теперь и вовсе была в восторге, когда девушка приезжала в Лондон на Рождество или летом на виллу в Марбелья. Но она не желала заниматься «мелочами». К «мелочам» относились увлечение Кизии Корпусом мира и ее роман с сыном аргентинского посла, щедро освещавшийся в прессе три года назад. «Мелочью» была депрессия, которую пережила Кизия, когда молодой человек женился на своей кузине; «мелочами» считались и другие пристрастия Кизии люди, страны и увлечения. Возможно, в чем-то Хилари права — со временем все проходило само собой. Но, пока «мелочи» длились, разбираться с ними приходилось Эдварду. К тому времени, когда Кизии исполнился двадцать один год, Эдвард уже нес это бремя на своих плечах долгие двенадцать лет. Драгоценное бремя.

— Кизия, ковер в офисе ты уже истоптала до дыр, но так и не посвятила меня в свои таинственные планы. Как насчет того, чтобы прослушать курс по журналистике в университете Коламбии? Тебе это интересно?

— Честно говоря, да. Эдвард, я собираюсь поступить на работу.

— Любопытно.. — Он не сумел скрыть, что насторожился. «Господи, сделай так, чтобы это была какая-нибудь благотворительная организация». — Пожалуйста. И куда же?

— Хочу работать в газете, а по вечерам изучать журналистику. — В глазах Кизии читался отчаянный вызов. Она знала, что скажет Эдвард. И почему.

— Думаю, гораздо разумнее будет окончить курс в Коламбии, получить магистерскую степень и" уж потом поступать на работу. Так логичнее и смысла больше.

— А когда я получу магистерскую степень, какую газету ты мне посоветуешь, Эдвард? Может, ежедневник «Дамские моды»? — спросила девушка сквозь слезы разочарования и гнева.

О Боже, опять проблемы. С каждым годом она делается все упрямее. Точь-в-точь отец.

— А в какую газету ты собралась, Кизия? В «Голос деревни» или в «Колючку Беркли»?

— Нет. В «Нью-Йорк таймс».

По крайней мере у девочки есть вкус. Хоть с этим все в порядке.

— От всей души одобряю, моя дорогая. Думаю, мысль замечательная. Но если ты намерена там работать, полагаю, было бы гораздо лучше сначала прослушать курс в Коламбии, получить магистерскую степень и…

Кизия вскочила с ручки кресла и ехидно осведомилась:

— И вышла бы замуж за кого-нибудь «ужасно милого» из Школы бизнеса? Точно?

— Только если тебе этого захочется. Какая утомительная девчонка. И опасная. Точь-в-точь мать.

— Этого мне не захочется. — Она гордо вышла из офиса.

Впоследствии Эдвард узнал, что Кизия уже устроилась на работу в «Таймс» и продержалась там ровно три с половиной недели.

Случилось именно то, чего он боялся. Она снова стала притчей во языцех, будучи одной из пятидесяти самых богатых женщин мира. Каждый день в какой-нибудь газете появлялась заметка о Кизии, фотография или что-нибудь из ее высказываний. Светские репортеры неустанно преследовали ее. собирая материал любого свойства и характера. Особенно усердствовали «Дамские моды». Это стало продолжением кошмара — вечеринка по случаю четырнадцатилетия, куда ворвались фотографы. Вечер в опере вдвоем с Эдвардом во время рождественских каникул — ей тогда исполнилось пятнадцать — превратился из-за них в нечто совершенно ужасное. Омерзительные намеки о характере их отношений. Несколько лет после этого они нигде не показывались вместе… Постоянная борьба с фотографами и репортерами не всегда заканчивалась успехом. Кизия боялась ходить на свидания, а если шла, то потом горько сожалела об этом. В семнадцать лет она боялась своей известности больше, чем чего бы то ни было на свете, в восемнадцать — возненавидела ее. Возненавидела из-за уединенной жизни, которую вынуждена была вести, из-за того, что постоянно приходилось прятаться и проявлять благоразумие, осмотрительность. Нелепо и неестественно для девушки ее лет выдерживать подобный образ жизни, но Эдвард ничего не мог поделать, чтобы облегчить ее страдания. Кизия вынуждена была жить в соответствии с давно установленными правилами, с каким бы трудом это ни давалось. На дочь леди Лайэн Холмс-Обри Сен-Мартин и Кинана Сен-Мартина не могли не обращать внимания. Говоря попросту, Кизия «стоила кучу денег». К тому же молода, хороша собой, не без способностей. Естественно, репортеры гонялись за ней. Любые попытки девушки ускользнуть от этой доли обрекались на неудачу. Не под силу нам изменить законы общества. По крайней мере, так считал Эдвард, хотя и поражался ловкости, с какой она умела прятаться от газетчиков, когда хотела этого (теперь он снова бывал с ней в опере), и тому, как научилась осаживать их. Ослепительная, широкая улыбка, пара слов — и тем оставалось только гадать, смеется она над ними или вместе с ними, а может, вообще собирается позвать полицию. Этого у Кизии не отнять. Угрожающе острое лезвие властности. Но была и мягкость, поражавшая всех. Причудливое соединение черт обоих родителей.

Нежность и легкость она унаследовала от матери, несокрушимую силу — от отца. Они были необычной парой. Удивительной парой. Кизия похожа на обоих, хотя больше на отца. Эдвард постоянно замечал это. А сходство с матерью пугало его. Британский род, история которого насчитывает не одну сотню лет, прадедушка по материнской линии — герцог, и хотя дедушка по отцу всего лишь граф, но такая в Лайэн чувствовалась порода, такой стиль, такое изящество и осанка, что Эдвард влюбился в нее как безумный с первой же встречи. Она об этом гак никогда и не узнала. Никогда. Эдвард понимал, что не может… не может… но ведь она совершила куда более ужасное. Сумасшествие… шантаж… кошмар… По крайней мере удалось избежать публичного скандала. Никто ничего не знал. Кроме мужа… и Эдварда… и этого… Эдвард недоумевал, что нашла она в мальчишке. По сравнению с Кинаном он был вовсе не мужчина. И такой… такой неотшлифованный. Почти вульгарный. Она сделала скверный выбор. Очень скверный выбор. Лайэн взяла в любовники субъекта, который учил Кизию французскому. Историю можно было бы назвать гротескной, не обойдись она так дорого. Лайэн в конечном итоге она стоила жизни. А Кинану пришлось потратить тысячи, чтобы никто ничего не узнал.

Кинан сделал так, что молодого человека «убрали» из их круга и отправили во Францию. Лайэн потребовалось меньше года, чтобы доконать себя коньяком, шампанским и, тайком от всех, таблетками. Кинан через год погиб в автомобильной катастрофе. Несомненно, это несчастный случай, но вызван он был безразличием ко всему вокруг и прежде всего к себе. Даже больще, чем безразличием. Кинану после смерти Лайэн стало наплевать на все, и Эдвард не мог избавиться от подозрения, что он просто позволил случиться тому, что случилось, — просто позволил своему «мерседесу» пересечь барьер и выскочить навстречу несущемуся по шоссе потоку машин. Может, он был пьян или просто очень устал. Не то чтобы самоубийство, просто конец.

Да, в те последние месяцы Кинан был равнодушен ко всему, даже к дочери. Он признался в этом Эдварду, но только ему. Эдвард — всеобщая «жилетка». Однажды за чаем даже Лайэн поведала ему свою безобразную историю, а он кивал с умным видом, от души надеясь, что не потеряет сознание прямо здесь, в ее гостиной. Она смотрела на Эдварда так мрачно, что хотелось плакать.

Эдвард беспокоился за всех. Эдвард беспокоился за Лайэн — слишком совершенной, чтобы кто-нибудь смел к ней прикасаться (по крайней мере, так он считал), — и за ее ребенка. Он так и не смог найти ответа на вопрос, что привлекало Лайэн в ее избраннике. Возможно, как раз факт, что он был не ее круга, но, может быть, дело просто в том, что он молод и вдобавок француз.

Эдвард мог защитить Кизию от подобных безумств и давным-давно дал себе клятву сделать это во что бы то ни стало. Теперь за нее отвечал именно он, и нужно сделать так, чтобы жизнь Кизии во всем соответствовала ее высокому происхождению. Никаких катастроф, никакого шантажа, никаких французских репетиторов с мальчишескими физиономиями. Все должно быть по-другому. Она будет достойна богатой родословной по материнской линии и власти, которой обладали предки по линии отца. Эдвард считал это своим долгом перед Кинаном и Лайэн. И перед самой Кизией. Хотя и понимал, что будет непросто. Он обязан привить ей чувство долга, чувство гордости за свое происхождение. Подросшая Кизия с усмешкой называла все это своей власяницей, но все же понимала, что так надо. Объективно говоря, в этом Эдвард преуспел. Девушка в полной мере осознавала, кто и что она такое. Она — Кизия Сен-Мартин. Достопочтенная Кизия Холмс-Обри Сен-Мартин, отпрыск славного рода, плод союза британской знати и американской аристократии; отец ее с помощью одних миллионов создавал новые и новые — на стали, меди, каучуке, бензине и нефти. Если где-то появлялась возможность заработать бешеные деньги, Кинан Сен-Мартин не заставлял себя долго ждать. Для всего мира он был человеком-легендой, чем-то вроде американского принца. Эта легендарность досталась Кизии по наследству в придачу к богатству. Конечно, если быть до конца честным, кое в чем руки Кинана были грязноваты, но, впрочем, не слишком. Он всегда был таким представительным — настоящий джентльмен, которому люди готовы простить все, даже то, что большую часть своих денег он заработал сам.

Действительная угроза исходила со стороны Лайэн, опасность крылась именно там.

…Лайэн, постоянное напоминание о том, что, переступив невидимые грани допустимого, Кизия может поплатиться жизнью, как случилось с матерью. Эдвард предпочел бы, чтобы она больше походила на отца. Ему бы это причиняло меньше боли. Однако так часто… слишком часто… дочь превращалась в точную копию Лайэн; только она сильнее, умнее и даже красивее.

Кизия — дитя выдающихся родителей. Последнее звено в длинной цепи высокого и прекрасного рода. И делом Эдварда теперь стало проследить, чтобы с ребенком ничего не случилось. Опасная кровь Лайэн… Но с ребенком все было в порядке, и Эдвард, подобно всем одиноким людям, не слишком смелый и сильный, не особо красивый, восхищался ею. Его собственная, в меру изысканная семья в Филадельфии была несравнима с теми сказочными людьми, которым он отдал свою душу. Он стал их стражем. Хранителем Святого Грааля — Кизии. Сокровища. Его сокровища. Поэтому он был рад, что ее планы работать в «Таймс» так жалко провалились. Снова все будет хорошо. Хотя бы на время. Она принадлежит ему, ее защитнику, а он — ей, своей повелительнице. Правда, до сих пор Кизия ни разу не приказывала ему, но он боялся, что такой день придет. Она будет вести себя так, как ее родители. Ему доверяли и приказывали, но не любили.

В случае с «Таймс» обошлось без приказаний. Кизия ушла сама. На время она вернулась в школу, потом на лето улетела в Европу, а осенью вдруг все снова изменилось. Она почти путала Эдварда.

Девушка вернулась в Нью-Йорк более оживленная, чем обычно, и еще более женственная. На этот раз она не стала советоваться с Эдвардом, даже не стала ставить его перед фактом и не доказывала, что она уже взрослая. В двадцать два года сама продала квартиру на Парк-авеню, в которой жила вместе с миссис Таунсенд — Тоти — на протяжении благостных тринадцати лет, и сняла две отдельные небольшие квартирки, одну для себя, другую для Тоти, от которой отделалась мягко, но решительно, не обращая внимания на ее слезы и протесты Эдварда. Затем столь же решительно, как с квартирой, наладила дело и с работой. И, надо сказать, весьма ловко.

Она поделилась с Эдвардом новостью за обедом в своей отдельной квартирке, подавая ему отличное «Фюме Пюилль», — видимо, чтобы смягчить удар.

Лишив Эдварда дара речи, Кизия поведала, что нашла литературного агента и за лето опубликовала целых три статьи, послав их из Европы. И, что самое удивительное, они ему очень понравились и запомнились надолго. Заметка о политической жизни, написанная в Италии; статья о кочевом племени, на которое она набрела на Ближнем Востоке, и презабавный пустячок о клубе поло в Париже. Все три материала появились в американских газетах за подписью К.-С. Миллер. А публикация последней статьи потянула за собой целую цепь событий.

Они открыли вторую бутылку вина, и на лице Кизии появилось озорное выражение. Он должен ей кое-что обещать. У Эдварда противно засосало под ложечкой. Значит, есть еще что-то. Ему всегда становилось не по себе, когда взгляд Кизии делался таким. Он сразу напоминал Эдварду ее отца. Взгляд, означавший, что все уже продумано, решение принято и ты ничего не можешь изменить. Что она скажет?

Кизия достала утреннюю газету и развернула ее на одной из страниц во второй тетрадке. Непонятно, что он мог там не заметить, — ведь это была газета, которую он читал каждое утро, и весьма внимательно. Но она указала на колонку светской жизни, которую вел некий Мартин Хэллам, — он и впрямь сегодня ее пропустил.

Колонка действительно была необычной и появилась лишь месяц назад. В ней с большим знанием дела, с легким цинизмом — прямо-таки мастерски журналист описывал то, что творилось в личной жизни тех, кто принадлежал к сливкам общества. Никто понятия не имел, кто же такой этот Мартин Хэллам, и оставалось только ломать голову в поисках вероятного предателя. Однако, кем бы он ни был, писал он без злости, зато был явно осведомлен о том, что людям посторонним известно быть никак не могло. И сейчас Кизия обращала внимание Эдварда на что-то в самой верхней части колонки.

Он внимательно ее прочел, но имя Кизии Сен-Мартин там не упоминалось.

— И что?

— А то, что я хочу познакомить тебя с моим другом Мартином Хэлламом. — Она торжествующе расхохоталась, и Эдвард почувствовал себя довольно глупо. Стараясь подавить смех, Кизия пожала ему руку, — в глазах ее скакшш знакомые аметистовые искры. — Привет, Эдвард. Я Мартин. Как поживаешь?

— Что? Кизия, ты шутишь!

— Вовсе нет. Никто никогда не узнает. Даже редактор не знает, кто это пишет. Все делается через моего литературного агента, а он человек чрезвычайно скрытный. В — течение месяца я должна была давать им материал, чтобы они смогли убедиться, что я знаю то, о чем пишу, а сегодня наконец все решилось. Теперь колонка будет появляться регулярно три раза в неделю. Разве это не божественно?

— Божественно? Это безбожно. Кизия, как ты могла?

— А почему бы и нет? Я не пишу ничего такого, за что на меня можно было бы подать в суд, и я не выдаю секретов, которые могли бы разрушить чью-нибудь жизнь. Я просто… ну, скажем, держу всех в курсе… и развлекаю.

В этом вся Кизия. Достопочтенная Кизия Сен-Мартин… она же К.-С. Миллер и Мартин Хэллам. И сейчас она вернулась домой после еще одного лета, проведенного за границей. С начала ее карьеры прошло семь лет. Она добилась успеха, и обаяние ее от этого еще больше выросло. В глазах Эдварда успех придавал ей блеск загадочности, почти невыносимую притягательность. Кто еще, кроме Кизии, сумел бы так долго продержаться? И написать все это? Только Эдвард и литературный агент были посвящены в тайну, что Кизия Сен-Мартин ведет еще одну жизнь, отличную от той, что так щедро живописалась в «Городе и деревне», а иногда и в колонке «Таймс» под рубрикой «Люди».

Эдвард еще раз взглянул на часы. Теперь можно ей позвонить. Уже одиннадцатый час. Он потянулся к телефону. Этот номер Эдвард всегда набирал сам. После двух звонков Кизия ответила. Голос был хрипловатым, как обычно по утрам, и это нравилось Эдварду больше всего. В нем было нечто очень интимное. Эдвард иногда размышлял о том, что она надевает, отправляясь спать, а потом всегда укорял себя за эти мысли.

— С приездом, Кизия! — Он улыбнулся газетной фотографии, все еще лежащей перед ним на столе.

— Эдвард! — Радость в ее голосе обдала его приятным жаром. — Я так по тебе скучала!

— Вряд ли так уж сильно, противная девчонка, если не послала мне даже открытки. За ланчем в прошлую субботу Тоти сказала мне, что все-таки изредка получала от тебя письма.

— Это совсем другое дело. Она просто с ума сойдет, если я не буду давать ей знать, что жива. — Кизия рассмеялась, и Эдвард услышал звяканье чашки о телефонную трубку. Утренний чай. Без сахара. И много сливок.

— А ты не думаешь, что я тоже могу сойти с ума?

— Нет, конечно. Ты же стоик. Это было бы дурным тоном. Положение обязывает, и так далее, и тому подобное.

— Ладно, ладно. — Ее прямота часто смущала Эдварда. Впрочем, она права. Его всегда беспокоило, что можно, а чего нельзя себе позволить. Из-за этого он никогда не говорил, что любит ее. Из-за этого он так и не признался в любви ее матери.

— Как Марбелья?

— Ужасно. Наверное, я старею. Дом тети Хилари был битком набит восемнадцатилетними детишками. Боже мой, Эдвард, я старше их на целых одиннадцать лет! Почему они не сидят дома с нянюшками? — Слова эти рассмешили его. Она по-прежнему выглядела двадцатилетней. Двадцатилетней — хотя уже многое повидала в жизни. — Слава Богу, я провела там только уик-энд.

— А до этого?

— Разве ты не читал утром мою колонку? Там говорится, что большую часть лета я провела в уединении на юге Франции. — Она опять рассмеялась, и он тоже улыбнулся. Как приятно слышать ее голос…

— Я и правда там была. Наняла яхту, и это было замечательно. Так спокойно. Написала целую кучу всего.

— Я видел статью о трех американцах, которые сидят в турецкой тюрьме. Мрачно, но великолепно. Ты была там?

— Конечно, была. И это действительно очень грустно.

— А где еще ты была? — Он решил сменить тему. Незачем разговаривать о мрачном.

— О, я была на приеме в Риме… на демонстрации моделей в Париже… в Лондоне на встрече с королевой… «Киска, киска, где была?» А была я в Лондоне, чтобы посмотреть…

— Кизия, ты невозможна, но восхитительно невозможна.

— Ага. — Она сделала большой глоток из своей чашки. — Но я скучала по тебе. Просто кошмар, если никому нельзя рассказать, чем ты на самом деле занимаешься.

— Так давай встретимся, и ты мне обо всем расскажешь. Как насчет ланча в «Ля Гренвиль» сегодня?

— Отлично. Я должна встретиться с Симпсоном, а потом — сразу с тобой. А как твои дела?

— Все хорошо. И знаешь, Кизия…

— Да? — Вдруг голос ее изменился — хрипотца исчезла, он стал мягким и грудным. По-своему она тоже любила его. Уже почти двадцать лет он был ей вместо отца.

— Я правда счастлив, что ты вернулась.

— А я счастлива оттого, что есть кто-то, кому на это не наплевать.

— Глупышка, ты говоришь так, будто никому больше нет до тебя дела.

— Все это называется синдромом бедной богатой маленькой девочки, Эдвард. Профессиональная болезнь наследниц. — Она засмеялась, но что-то в ее смехе настораживало. — Увидимся в час.

Она положила трубку, и Эдвард вновь устремил взгляд за окно.

За двадцать два квартала от Эдварда Кизия лежала в постели, допивая чай. На постель навалена кипа газет, а рядом на столе — целая груда почты. Шторы подняты, и из окна открывается мирный вид — сад за соседним домом. На кондиционере чирикает птичка. И тут раздался звонок в дверь.

— Черт побери! — Задумавшись, кто бы это мог быть, она стянула со спинки кровати белый шелковый халат. Догадка пришла быстро и оказалась правильной. Когда Кизия открыла дверь, мальчик-пуэрториканец с тонким, нервным лицом протянул ей длинную белую коробку.

Она поняла, что в коробке, сразу, не успев даже дать мальчику доллар на чай. Она знала также, и от кого коробка. Она угадала даже, из какого цветочного магазина она доставлена. И не сомневалась, что увидит на карточке почерк секретарши. По прошествии четырех лет вполне можно позволить секретарше написать за тебя что-нибудь на карточке. «Знаешь, Эффи, что-нибудь вроде: „Ты не можешь представить, как я по тебе скучал“ — и так далее». Эффи прекрасно справлялась с такими поручениями. Она писала именно то, что пятидесятичетырехлетняя старая дева может написать на карточке, прилагающейся к дюжине красных роз. И, в общем-то, Кизии было все равно, от кого открытка — от Эффи или от Уита. Какая разница? В принципе никакой.

На этот раз Эффи добавила к обычным цветочным посланиям: «Поужинаем вместе?» — и Кизия задумалась. Вертя в руках карточку, она опустилась в уютное кресло, обитое голубым бархатом, — оно принадлежало еще матери. Кизия не виделась с Уитом целый месяц, с тех пор как он прилетел по делам в Лондон и они оказались вместе на вечере у Аннабелы накануне его возвращения обратно. Вчера вечером он встретил ее в аэропорту, но они так и не поговорили. Им почти никогда не удавалось поговорить.

В задумчивости она потянулась к маленькому столику, все еще держа карточку в руках. На глаза попались аккуратные стопки приглашений, рассортированные секретаршей, которая приходила два раза в неделю; те, что Кизия уже пропустила; те, что касаются ближайших дней; а на эти надо ответить позже. Ужины, коктейли, вернисажи, показы мод, благотворительные мероприятия. Два сообщения о свадьбе и одно о рождении.

Она набрала номер офиса Уита и стала ждать.

— Уже встала, Кизия, дорогая? Ты, наверное, совершенно измучена.

— Есть немного, но ничего, выживу. Розы просто великолепны. — Она изобразила улыбку, надеясь, что по голосу это будет понятно.

— Хорошие? Я очень рад. Кизия, вчера вечером ты выглядела просто чудесно! — Она засмеялась, — взгляд ее упал на дерево в соседнем саду за окном. За четыре года оно изменилось куда больше, чем Уит.

— Так мило, что ты встретил меня! А розы — такое чудесное начало, дня! Я уже было приуныла, глядя на вещи, которые придется распаковывать.

Глупо приезжать в тот день, когда у прислуги выходной. Ладно, сумки подождут.

— Так поужинаем вместе? Ужин дают Орньеры, и если ты не слишком устала, то Ксавье предлагает потом всем вместе отправиться в «Рэффлз».

Орньеры снимали огромный люкс в башне отеля «У Пьера», используя его только раз в год, во время приездов в Нью-Йорк. Они оплачивали светские связи дорогой ценой, но для Кизии в этом не было ничего нового. А дававшиеся ими ужины относились как раз к тем событиям, которые она должна была освещать в своей колонке. Нужно снова нырять в глубь светского общества, и ланч с Эдвардом в «Ля Гренвиль» будет неплохим началом, но… к черту! Сначала она съездит в нижний город. Там есть удовольствия, которые Уиту и в голову не придут… а тем более — что она может быть с ними знакома. Кизия улыбнулась своим мыслям и тут же вспомнила, что Уит ждет на другом конце провода.

— Прости, дорогой, я бы с удовольствием, но устала ужасно. Светская жизнь просто каторга, да еще этот безумный уик-энд у Хилари. Скажи Орньерам, что я умерла, а я постараюсь увидеть их до отъезда. Для тебя я воскресну завтра, но сегодня — увы. — Она зевнула и спохватилась. — О Боже, я не собиралась зевать тебе прямо в ухо. Извини, пожалуйста.

— Ерунда. Думаю, что насчет сегодняшнего вечера ты права. Они вряд ли подадут ужин раньше девяти. Знаешь, как у них обычно бывает… Раньше чем в два ночи ты вряд ли вернешься домой…

«Танцы в разукрашенном подвале, — подумала Кизия, — только этого мне не хватало!»

— Рада, что ты все понимаешь, милый. Наверное, я поставлю телефон на автоответчик и лягу спать часов в семь-восемь. Зато завтра я буду просто блеск.

— Договорились. Значит, до завтра?

— Разумеется, дорогой, разумеется. Да, у меня на столе приглашение — что-то вроде праздника в «Сан-Режи». Почему бы не пойти туда? Наверное, Марши сняли заведеньице, чтобы отпраздновать девяносто восьмую годовщину свадьбы или что-нибудь в этом роде.

— Противная злючка. У них двадцать пятая годовщина. Я закажу столик в «Ля Котэ баск», а потом мы сможем заскочить к ним.

— Это было бы идеально, дорогой. До завтра.

— Заехать за тобой в семь?

— Лучше в восемь.

«А еще лучше никогда», — подумала Кизия.

— Прекрасно, дорогая. До встречи.

Надо быть добрее с Уитом. Зачем доставлять ему неприятности? Все считали их парой, и он был с ней мил и по-своему полезен. Ее постоянный сопровождающий. Дорогой Уитни… бедный Уит. Такой предсказуемый и такой совершенный, такой красивый и так безупречно одетый. Все это бесспорно и невыносимо. Ровно шесть футов и один дюйм роста, ярко-голубые глаза, короткие и густые белокурые волосы, тридцать пять лет, обувь от Гуччи, галстуки от Диора, одеколоны от Дживенчи, часы от Пьяже, квартира на 63-й Парковой, репутация отличного юриста и всеобщая любовь. Несомненно, прекрасная партия для Кизии, и уже одного этого достаточно, чтобы его возненавидеть, хотя нельзя сказать, чтобы она действительно его ненавидела. Уит просто раздражал, и более всего раздражало то, что он был ей нужен. Нужен, несмотря на его пассию из Сэттон Плейс, о которой, по его мнению, Кизия ничего не знала.

Отношения Кизии и Уита были фарсом, но фарсом, не бросавшимся в глаза. И весьма полезным. Уит — идеальный и неизменный эскорт, причем абсолютно безопасный. Сейчас даже противно вспоминать, что год или два назад она всерьез собиралась за него замуж. Тогда казалось: а почему бы и нет? Ведь все останется по-прежнему, а о колонке Кизия ему расскажет. Они будут ходить на те же вечера, встречаться с теми же людьми и вести каждый свою жизнь. Вместо того чтобы посылать розы, он будет их приносить сам. У них будут отдельные спальни, а когда Кизия станет показывать кому-нибудь дом, то про спальню Уита скажет: это комната для гостей. Она будет ездить в нижний город, он — в Сэттон Плейс, и оба будут вполне благоразумны. Об этом ни один из них не упомянет: Кизия будет якобы «играть в бридж», а он — «ездить к клиенту», наутро же за завтраком они встретятся умиротворенные, расслабившиеся, довольные и любимые. Что за дикая идея?! Сейчас об этом и думать смешно. Кизия все еще надеялась на большее. Теперь Уит был для нее просто старый друг. Он нравится ей по-своему. И она привыкла к нему, что хуже всего.

Улыбаясь, Кизия медленно побрела в спальню. Как хорошо дома… Так приятно вновь ощутить уют своей квартиры, лечь в большую белую постель с покрывалом из черно-бурой лисы — это. правда, чересчур экстравагантно, но ей ужасно нравилось. Изящная легкая мебель, служившая еще матери. Над кроватью картина, которую год назад Кизия купила в Лиссабоне: похожее на дыню солнце над полями и работающий крестьянин. В ее спальне тепло и приветливо, как ни в одном другом месте. Ни на вилле Хилари в Марбелья, ни в прелестном доме в Кенсингтоне, где у Кизии была своя комната, — лондонский дом Хилари насчитывал столько комнат, что она могла наделять ими отсутствующих друзей и их семьи, словно кружевными носовыми платками. Но нигде Кизия не чувствовала себя так, как дома. В спальне камин, а несколько лет назад она раздобыла в Лондоне бронзовую кровать; рядом с камином — обитое коричневым бархатом кресло, а на полу белый меховой коврик, на котором так приятно танцевать босиком. По углам комнаты и вдоль окон вились растения, а свечи на камине по вечерам озаряли спальню мягким светом. Как хорошо дома!

Кизия засмеялась от удовольствия, поставила на стереопроигрыватель Малера и отправилась в ванную. А вечером… к Марку. Сначала — литературный агент, затем — ланч с Эдвардом. А потом наконец Марк. Самое приятное остается на потом… если ничего не изменится.

— Кизия, — обратилась она к своему обнаженному отражению в ванной, наслаждаясь разливающейся по всему дому музыкой. — Ты весьма подлая особа. — Она погрозила пальцем отражению и, откинув голову, рассмеялась. Длинные черные волосы струились по спине до талии. Застыв на мгновение, она наклонилась и заглянула в глаза отражению. — Да, я знаю. Предательница. Но что поделаешь? Надо же девушке чем-то жить. — Она опустилась в ванну, размышляя о своей жизни. Контрасты, противоположности, секреты… но не ложь. Она молчала. Но лгать — не лгала. Или почти не лгала. Трудно жить, когда лжешь. Проще иметь тайны.

Нежась в теплой воде, Кизия вспоминала Марка. Великолепный Маркус. Буйная шевелюра, потрясающая улыбка, запах чердака, на котором он жил, игра в шахматы, смех, музыка, его тело, его страсть… Марк Були… Закрыв глаза, Кизия представила, как проводит пальцем вдоль его спины и касается губ. В глубине живота словно шевельнулось что-то, и она медленно повернулась в ванне — по воде пробежала мягкая волна.

Через двадцать минут Кизия вышла из ванной, уложила волосы в гладкий узел и надела простое белое платье от Диора, а белье — то, что купила во Флоренции: кружевное, цвета шампанского.

— Думаешь, я чокнутая? — спросила она у зеркала, аккуратно надевая шляпу и чуть сдвигая ее на один глаз. Нет, как чокнутая она явно не выглядела. А выглядела как «та самая» Кизия Сен-Мартин, собиравшаяся на ланч в «Ля Гренвиль» в Нью-Йорке или к «Фуке» в Париже.

— Такси! — Вытянув руку, Кизия улыбнулась привратнику, пробегая мимо него к остановившейся в нескольких футах от подъезда машине. Итак, начался ее нью-йоркский сезон. Что он принесет? Книгу? Мужчину? Марка Були? Дюжину пикантных статей для популярных журналов? Множество сладостных мгновений? Уединение, тайна и великолепие… Все это ее ждет. Новый сезон лежал перед ней как на ладони.

Эдвард нетерпеливо расхаживал по офису, время от времени выглядывая в окно. Уже в одиннадцатый раз на протяжении последнего часа он взглянул на часы. Всего через несколько минут она войдет, посмотрит на него, засмеется, протянет руку и прикоснется к его лицу… «Ах, Эдвард, какое счастье видеть тебя!» Кизия Сен-Мартин обнимет его, улыбнется и сядет рядом, а Мартин Хэллам в это время будет фиксировать происходящее: кто с кем сидит… ну и так далее. А К.-С. Миллер будет размышлять о той книге, что собирается писать.

Глава 2

Кизия едва протолкнулась сквозь толпу, сновавшую между гардеробной и баром в «Ля Гренвиль». Народу к ланчу собралось полным-полно, бар был битком набит, и все столики заняты, официанты носились с невероятной быстротой — декорации ничуть не изменились. Красные кожаные сиденья, розовые скатерти, яркая живопись маслом на стенах и цветы на каждом столе. В зале полно алых анемонов и улыбающихся лиц; почти у всех серебряные ведерки — охлаждается сухое вино. То здесь, то там хлопают пробки шампанского.

Женщины красивы или по крайней мере им удается казаться таковыми. Ювелирных изделий в избытке. Журчит французская речь. Мужчины, в темных костюмах и белых рубашках, с сединой на висках, угощают друг друга роскошными сигарами «Романофф», без маркировки, — это Швейцария изготовляет из кубинского табака…

В «Ля Гренвиль» обретались только самые богатые и самые шикарные представители общества. Мало иметь деньги, чтобы заплатить по счету. Вы должны принадлежать к этому кругу, вы должны щедро источать его благоухание.

— Кизия? — Она почувствовала прикосновение руки к своему локтю и, обернувшись, увидела загорелое лицо Амори Стронгуэлла.

— Нет, дорогой. Это мой призрак. — Он заслужил шутку.

— Ты выглядишь восхитительно.

— А ты так бледен, бедняга Амори! — Усмехаясь, она разглядывала бронзовый загар, приобретенный им в Греции. Он осторожно сжал ее плечо и поцеловал в щеку.

— Где Уит?

— Возможно, в Сэттон Плейс, дружище. Полагаю, работает как сумасшедший. Ты будешь завтра на вечере у Маршей? — Вопрос был риторическим, и он с отсутствующим видом кивнул головой. — Я сейчас встречаюсь с Эдвардом.

— Счастливчик.

Она улыбнулась, ему в последний раз и скользнула сквозь толпу к метрдотелю, который должен был провести ее к Эдварду. Хотя она могла бы найти его и без посторонней помощи. Эдвард сидел за своим любимым столом, на котором охлаждалась бутылка шампанского. «Луи Родерер», как обычно.

Она ловила на себе взгляды, отвечала на сдержанные приветствия знакомых, мимо которых проходила, а официанты улыбались ей. За многие годы это стало привычным. Известность. В шестнадцать лет она мучилась из-за нее, в восемнадцать воспринимала как необходимое зло, в двадцать два пробовала противиться ей, а сейчас, в двадцать девять, наслаждалась. Все это было забавно, и про себя Кизия от души смеялась над происходящим. Мужчины пробормочут что-нибудь про Уита, женщины скажут: «Великолепное платье», — а еще подумают: будь у них столько же денег, они завели бы себе точно такую же шляпку. Официанты, подталкивая друг друга локтем, будут шептать по-французски: «Сен-Мартин». Когда Кизия уйдет, фотограф из «Дамских мод», возможно, сфотографирует ее на выходе. Забавно! Она прекрасно играла в эту игру.

— Эдвард, ты выглядишь просто отлично! — Быстро оглядев, она крепко обняла его и опустилась рядом на банкетку.

— Ты, детка, тоже выглядишь неплохо. Она нежно поцеловала его в щеку и с ласковой улыбкой погладила по щеке.

— Как прошла встреча с Симпсоном?

— Приятно и продуктивно. Мы обсудили кое-что по поводу книги. Он дал мне ценные советы, но давай не будем… здесь. — Хотя оба понимали, что здесь слишком шумно, чтобы кто-нибудь мог что-то понять из обрывков разговора, но так уж было заведено — не говорить о работе на людях, «Скромность — лучшая доблесть», как нередко говаривал Эдвард.

— Хорошо. Шампанского?

— Разве я когда-нибудь отказывалась? — Он сделал знак официанту, и ритуал под названием «Луи Родерер» начался. — Господи, как я его обожаю! — Она еще раз улыбнулась Эдварду и медленно огляделась вокруг.

— Я знаю, о чем ты думаешь, Кизия. Ты невозможна. — Она явно изучала материал для очередной колонки. Он поднял бокал и улыбнулся. — За вас, мадемуазель! С приездом!

Они чокнулись и медленно отпили шампанского. Оно было именно такое, как они любили, — холодное как лед и должной выдержки.

— Между прочим, как Уит? Встречаешься с ним сегодня за ужином?

— Отлично. Нет, сегодня мы не увидимся. Я собираюсь отдохнуть после путешествия.

— Не то чтобы я верил в это, но будем считать, что так и есть.

— Какой ты умный, Эдвард. Наверное, поэтому я и люблю тебя.

Мгновение помолчав, он взял ее за руку.

— Кизия, прошу тебя, будь осторожна.

— Да, Эдвард. Я понимаю. Я осторожна.

Это был приятный ланч, как и все их ланчи. Она расспрашивала его о самых важных клиентах, не путаясь в именах, и интересовалась, что думает он о своей кушетке — ее давно пора перетянуть. Они приветствовали знакомых, а двое партнеров Эдварда даже подошли ненадолго к их столику. Кизия немного рассказала о своем путешествии, одновременно следя за тем, кто входит и выходит из ресторана и в какой компании.

В три часа они расстались. Как бы нечаянно оказавшийся у двери фотограф из «Дамских мод» сделал снимок, и Эдвард посадил ее в такси, прежде чем отправиться к себе в офис. Ему всегда было спокойнее, когда, она находилась в городе. Он сможет быть рядом, если вдруг понадобится, — так он чувствовал себя ближе к ее жизни. Эдварду ничего не было известно наверняка, но тем не менее он был убежден, что в жизни Кизии есть нечто помимо танцев и вечеров у Маршей. Что-то гораздо более важное, чем Уит. Но она ничего не рассказывала, а он не расспрашивал. Ему ничего и не хотелось знать, при условии, что у нее все в порядке и она, как он выражался, «осторожна». Но в этой женщине было слишком много от отца, чтобы она могла довольствоваться мужчиной вроде Уита. Эдвард знал это очень хорошо. Потребовалось два года, чтобы без огласки выполнить завещание Кинана и сделать все необходимое для двух женщин, о существовании которых никто не подозревал.

Такси подвезло Кизию к дому и остановилось, шумно притормозив и разбросав уличный мусор. Поднявшись к себе, Кизия сняла платье и аккуратно повесила в шкаф. Через полчаса она была уже в джинсах, волосы свободно спускались по плечам, а телефон поставлен на автоответчик. Она собиралась «отдохнуть» и не желала, чтобы ее тревожили завтра до полудня. Через несколько секунд она уже выбежала из дома.

Пройдя пешком, нырнула в метро на Семьдесят седьмой улице Лексингтон-авеню. Без грима, без сумки, только кошелек с мелочью в кармане и улыбка в глазах.

Метро — квинтэссенция Нью-Йорка, во много раз усиливающая все звуки и запахи, населенная самыми разнообразными и немыслимыми персонажами. Смешные старые дамы с лицами, превращенными макияжем в маски; веселые парни в узких брючках; роскошные девушки, которым перед тем, как стать моделями, приходилось бегать с папками для бумаг; мужчины, пахнущие потом и сигарами, от которых все старались держаться подальше, и случайно забредшие пассажиры с Уолл-стрит, в полосатых костюмах и роговых очках, коротко подстриженные. То была симфония образов и тех самых запахов и звуков, которой дирижировали поезда, дополняя ее своим шумом. Кизия задержала дыхание и зажмурила глаза под порывом жаркого воздуха и пыли, поднятой приходящим поездом, быстро вскочила внутрь, и двери за ней закрылись.

Она нашла место рядом с пожилой женщиной, державшей в руках хозяйственную сумку. На следующей остановке в вагон вошла молодая пара — незаметно для контролера эти двое по очереди затягивались «травкой». С улыбкой Кизия спросила себя, не словит ли ее соседка кайф от одного запаха. Поезд, визжа, затормозил, и Кизия вышла. Легко взбежала по ступенькам и оглянулась вокруг.

Она снова дома. В другом месте, но тоже дома. Большие магазины и давно не знавшие ремонта многоквартирные дома, пожарные лестницы и кондитерские, а за несколько кварталов отсюда — картинные галереи, кофейни и чердаки, где обитают художники, писатели, скульпторы и поэты, бородатые, с яркими платками на шее. Здесь по-прежнему поклонялись Камю и Сартру, а де Коонинг и Поллок были живыми богами. Она быстро зашагала, сердце забилось учащенно. Не следует придавать этому такого значения… не в ее возрасте… не те у них отношения… не надо так радоваться своему возвращению… все могло измениться. Но возвращение было таким приятным, и она не хотела, чтобы что-нибудь менялось.

— Привет, девочка. Где ты пропадала? — Высокий, гибкий чернокожий парень, затянутый в белые джинсы, приветствовал ее с радостным удивлением.

— Джордж! — Обняв, он подхватил ее на руки и закружил в воздухе. Джордж танцевал в Метрополитен-опера. — Как я рада тебе!

Он поставил ее, задохнувшуюся и улыбающуюся, на тротуар рядом с собой и обнял за плечи.

— Леди, вы надолго пропали.

— Да, ты прав. Временами даже боялась, не исчезнет ли здесь все без меня.

— Никогда! Сохо священен. — Оба засмеялись. — Куда ты направляешься?

— Заскочим в «Партридж» выпить кофе? — Она вдруг испугалась встречи с Марком. Испугалась, что все могло измениться. Джордж, наверное, знал бы, но она не хотела расспрашивать.

— Лучше вина, и тогда на целый час я твой. У нас репетиция в шесть.

Они выпили графинчик вина в «Партридже». Пил больше Джордж, а Кизия вертела в руках пустой стакан.

— Знаешь что, детка?

— Что. Джордж?

— Смех на тебя берет.

— Потрясающе. И почему?

— Потому что я знаю, из-за чего ты нервничаешь и так трусишь, что даже боишься меня спросить. Будешь спрашивать, или мне самому сказать? — Он явно смеялся над ней.

— А вдруг это что-то такое, что я не хочу слышать?

— Чушь, Кизия. Почему бы тебе просто не пойти к нему в студию и не убедиться самой? Так будет лучше. — Он поднялся и, сунув руку в карман, вытащил три доллара. — Все мои сокровища. Ты просто идешь домой.

Домой? К Марку? Да, пожалуй… она так чувствовала и сама.

Он проводил ее, и Кизия оказалась перед знакомым подъездом через дорогу от кафе. Она даже не посмотрела на окно, оглядывая вместо этого лица незнакомцев и чувствуя нервную дрожь. Сердце ее колотилось, как молот, пока она бежала по лестнице на пятый этаж. Запыхавшись и чувствуя, как кружится голова, она остановилась на площадке и протянула руку, чтобы постучать. Дверь распахнулась мгновенно, и Кизия оказалась в объятиях ужасно длинного, неимоверно худого мужчины со спутанными волосами. Он поцеловал ее, поднял на руки и внес внутрь, улыбаясь и крина:

— Эй, ребята! Это же Кизия! Как поживаешь, малышка?

— Как я рада! — Он усадил ее, и она оглянулась вокруг. Те же лица, тот же чердак, тот же Марк… Ничего не изменилось. Ее возвращение оказалось триумфальным. — Господи Иисусе, впечатление такое, будто меня не было целый год! — Она снова засмеялась, кто-то протянул бокал красного вина.

— И не говори… А теперь, леди и джентльмены… — Молодой человек низко поклонился и широким жестом указал своим приятелям на дверь. — Моя дама вернулась. Иными словами, ребята, убирайтесь!

Они добродушно посмеялись и удалились, на ходу бормоча «пока». Не успела дверь закрыться, как Марк притянул ее к себе.

— Ох, малышка, я так рад, что ты наконец вернулась.

— Я тоже. — Она просунула руку под рваную, испачканную красками рубашку и улыбнулась, глядя в его глаза.

— Дай на тебя посмотреть. — Он медленно стащил с нее через голову рубашку, и Кизия осталась стоять, выпрямившись во весь рост: волосы падают на одно плечо, теплый свет в ярко-голубых глазах — ожившая копия наброска, висевшего на стене за ее спиной. Марк сделал его прошлой зимой, вскоре после того, как они познакомились. Кизия медленно потянулась к нему — и, когда он, улыбаясь, обнял ее, в дверь постучали.

— Убирайтесь!

— Нет, я не уйду. — Это был Джордж.

— Чертов ублюдок, какого дьявола тебе надо? — Кизия, с обнаженной грудью, метнулась в спальню, и Марк рывком открыл дверь.

Огромный улыбающийся Джордж показался в двери, держа в руке маленькую бутылку шампанского.

— Это для твоей брачной ночи, Маркус.

— Джордж, ты чудо! — Махнув на прощание рукой, тот танцующей походкой побежал вниз по лестнице, а Марк, хохоча, закрыл дверь. — Эй, Кизия! Как насчет шампанского?

Она вернулась в комнату, обнаженная и улыбающаяся, волосы рассыпались по спине, в глазах смех, рожденный воспоминанием о шампанском в «Ля Гренвиль» и платье от Диора. Совершенно абсурдное сравнение.

Она задержалась в дверях и. склонив голову, наблюдала, как он открывает шампанское. Внезапно Кизия почувствовала, что любит его. Это тоже совершенный абсурд. Оба знали, что ничего подобного быть не может. Оба понимали… но так приятно ни о чем не думать, хотя бы мгновение. Не быть рациональной, не быть благоразумной. Так прекрасно любить его, любить кого-нибудь — кого угодно… так почему не Марка?

— Я скучал по тебе, Кизия.

— Я тоже, дорогой, я тоже. А еще я боялась, что ты завел себе другую даму. — С улыбкой она глотнула приторный, пенящийся напиток. — Так перенервничала, что даже не сразу поднялась к тебе. Остановилась и выпила вина с Джорджем в «Партридже».

— Какие глупости! Надо было сразу идти сюда.

— Я боялась. — Она подошла к нему и провела пальцем по его груди.

— Знаешь, Кизия, случилось кое-что невероятное.

— Что? — Ее глаза затуманились.

— У меня сифилис.

— Что? — Она в ужасе уставилась на него, и он ухмыльнулся.

— Шутка. Просто было интересно посмотреть, как ты отреагируешь. Нет у меня никакого сифилиса. — Он выглядел очень довольным.

— Боже ты мой, — усмехнувшись, она покачала головой и снова обняла его, — ну и чувство юмора у тебя.

Марк ничуть не изменился. Он отвел ее в спальню и вдруг хрипловатым, прерывающимся голосом сказал:

— На днях я видел в газете фотографию одной девушки. Очень на тебя похожа, только старше и такая шикарная.

В его словах звучал вопрос. Вопрос, на который она не собиралась отвечать.

— У нее какая-то французская фамилия. Не Миллер. А имя было смазано, и я не смог разобрать. У тебя нет такой родственницы? Весьма фешенебельная особа.

— Нет у меня такой родственницы. А что? — Итак, ей пришлось лгать. Вместо скрытности — вранье. Ах ты, черт…

— Не знаю. Просто интересно. В ней было что-то интересное, неистовое и несчастное.

— И ты в нее влюбился, решив, что разыщешь и спасешь и вы будете жить долго и счастливо. Точно?

Она старалась говорить как ни в чем не бывало, но это не слишком хорошо получилось. Вместо ответа он поцеловал ее и осторожно опрокинул на постель. По крайней мере на час ложь уступила место правде. Тела обычно не лгут.

Глава 3

— Готова?

— Готова.

Уит улыбнулся ей. Они допивали последнюю чашку кофе и доедали шоколадный мусс, уже на два часа опаздывая на вечеринку к Маршам в Сан-Режи. Впрочем, никто не обратит внимания. Марши пригласили человек пятьсот.

Кизия была великолепна в серо-голубом шелковом платье, закрывающем шею и оставляющем открытой загорелую спину. В ушах сверкали маленькие бриллиантовые серьги, а волосы были высоко подняты. Уит, в классическом вечернем костюме, выглядел, как всегда, безукоризненно. Они были весьма представительной парой и притягивали1 взгляды, воспринимая это как само собой разумеющееся.

Толпа на входе в Сан-Режи была огромная. Элегантные мужчины в смокингах, чьи имена постоянно фигурируют в «Форчн»; дамы в бриллиантах и туалетах от Баленсиага, Дживенчи и Диора, словно сошли со страниц «Вог», где их лица мелькали так же часто, как и интерьеры их гостиных. Титулованные особы из Америки, отпрыски лучших американских семей, друзья с Палм-Бич и Гросс Пуан, из Скоттсдэйла и Биверли Хиллз. Марши превзошли сами себя. Во все увеличивающейся толпе сновали официанты, предлагая шампанское «Мюэ э Шандон», маленькие тарелочки с икрой и паштетом.

В буфете в конце комнаты подавали холодного омара, а затем на сцене появился главный сюрприз — огромный свадебный торт: точная копия того, которым угощали двадцать пять лет назад. Каждый гость получил крохотную коробочку с именами пары и датой свадьбы на упаковке. На следующий день в своей колонке Мартин Хэллам написал, что торт был «довольно-таки липкий». Уит передал Кизии бокал шампанского и мягко взял ее за руку.

— Потанцуем, или хочешь немножко побродить?

— Пожалуй, поброжу, если только это в человеческих силах. — Она одарила его мягкой улыбкой, и он пожал ей руку.

Приглашенный хозяевами фотограф запечатлел Кизию и Уита: они влюбленно глядели друг на друга, и он обнимал ее за талию.

После проведенной с Марком ночи Кизия была исполнена благожелательности и снисходительности ко всем, даже к Уиту. Странно было вспоминать, что еще на заре она бродила с Марком по улицам Сохо, неохотно рассталась с ним только в три часа дня, чтобы позвонить агенту, который должен был передать материал для колонки, разобралась на письменном столе и легла отдохнуть перед наступающим вечером. Позвонил Эдвард, чтобы узнать, как она себя чувствует, они немножко посмеялись над тем, как она описала в своей утренней колонке их ланч.

— Боже правый, Кизия, как можно называть меня «сногсшибательным»? Мне уже за шестьдесят.

— Тебе только шестьдесят один. И ты действительно сногсшибательный, Эдвард. Посмотри на себя.

— Стараюсь делать это как можно реже.

— Дурачок. — Разговор перешел на другие темы, причем оба старались никоим образом не коснуться того, чем она могла быть занята накануне вечером.

— Еще шампанского, Кизия?

— А? — Она уже незаметно для себя выпила свой бокал. Кизия думала о другом: об Эдварде; о новой статье, которую ей заказали, — про выдающихся женщин — кандидатов на общенациональных выборах. Она совсем забыла и об Уите и о вечеринке у Маршей. — Боже милостивый, а я свое уже выпила? — Она опять улыбнулась Уиту, и он с лукавым выражением спросил:

— Все еще не отошла от путешествия?

— Нет, просто замечталась. Немножко отключилась от того, что вокруг.

Кизия поменяла пустой бокал на полный, и они отправились на поиски укромного уголка, откуда можно было бы наблюдать за танцующими. Ни одна деталь не ускользнула от ее пристального взора: кто с кем и кто в чем. Оперные дивы, банкиры, знаменитые красавицы и известные плейбои. Фантасмагория рубинов, сапфиров, бриллиантов и изумрудов.

— Ты сегодня красива, как никогда.

— Ты льстишь мне, Уит.

— Нет. Я люблю тебя.

Глупо было это говорить. Оба прекрасно знали, что ничего подобного нет. Но она грациозно кивнула головой и ласково улыбнулась. Может, он и впрямь по-своему любил ее. Возможно даже, она сама любила его, как брата или друга детства. Уит — приятный человек и не может не нравиться. Но любить его? Это совсем другое дело.

— Похоже, летний сезон пошел тебе на пользу.

— Скорее, Европа. Ой, нет!

— Что случилось? — Он повернулся, недоумевая, что же ее так огорчило, но было поздно. На них надвигался толстощекий коротышка барон ван Шнеллинген. По вискам его струился пот, а на лице застыл восторг от встречи с молодой парой.

— О Боже, скажи, что на тебя наложили заклятие и ты не можешь танцевать, — прошептал Уит.

Смех Кизии барон, конечно, принял за выражение восторга.

— Счастлив видеть вас, дорогая. Добрый вечер, Уитни. Кизия, вы сегодня сама изысканность.

— Благодарю вас, Манфред. Вы весьма недурно выглядите.

Пышущий жаром и потный. И жирный, и мерзкий. И, как обычно, с похотливым выражением в глазах.

— Это вальс. Как раз для нас. Йа?

«Ноу» — но попробуй объяснить почему. Она не могла отказаться. Он наверняка начнет рассказывать, как обожал ее дорогого покойного отца. Придется уступить ему один танец. Танцором он был хорошим, во всяком случае когда дело касалось вальса. Она кивнула и протянула руку, чтобы он ввел ее в круг танцующих. Расплывшийся от счастья барон с легким хлопком схватил ее ладонь, но Уит успел шепнуть Кизии, до того как их разлучили:

— После вальса я тебя вызволю.

— Будь добр, дорогой, — шепнула она, почти не размыкая губ, растянутых в хорошо отрепетированную улыбку.

Смогла бы она объяснить все это Марку? Смешно и думать, что кому-нибудь из присутствующих на этой вечеринке можно рассказать о Марке и о ее анонимных вылазках в Сохо. Хотя барон понял бы, что ее влечет туда. Он, вероятно, облазил места куда более скандальные, чем Сохо, но ему и в голову не придет, что Кизия Сен-Мартин тоже может бывать там.

Подобно другим мужчинам, барон искал иных приключений и по иным причинам… но, может быть, различие не столь уж велико? Кто она — бедная богатая маленькая девочка, убегающая в Сохо, чтобы заняться любовью и порезвиться со своими богемными друзьями? Да воспринимала ли она их как нечто настоящее? Порой она задавалась этим вопросом. Вечеринка была настоящей. Уит был настоящим. Барон тоже был настоящим. Таким настоящим, что временами ее охватывала тоска. Позолоченная клетка, из которой не выбраться. Нельзя избавиться от своего имени и своего лица, от своих предков, от отца и матери — неважно, что они давно умерли. Нельзя избавиться от всего, что именуется «положением в обществе». Или все-таки можно? Просто с улыбкой на лице и жетоном в руках раствориться в подземке и никогда не возвращаться обратно… Таинственное исчезновение достопочтенной Кизии Сен-Мартин. О нет, если уж человек решает уйти, он должен делать это открыто и элегантно. Сохраняя стиль, а не просто скрывшись в метро и не сказав никому ни слова. Если она предпочтет Сохо, то должна так и сказать, хотя бы ради уважения к себе. Это она понимала. Но действительно ли она этого хочет? В самом ли деле Сохо лучше, чем все это? То же самое, что спагетти вместо суфле из креветок. Ни тем, ни другим не наешься. Ей нужен хороший, настоящий бифштекс. Ей просто хочется жить в обоих мирах, чтобы каждый из них дополнял другой, и хуже всего то, что Кизия отлично понимала это. Цельности не было ни в том. ни в другом… А в ней самой? Незаметно для себя она задала этот вопрос вслух.

— В вас — что? — проворковал на ухо барон.

— О, извините, пожалуйста. Я наступила вам на ногу?

— Нет, моя красавица. Всего лишь на сердце. Танцуете вы как ангел.

Тошнотворно… Она приятно улыбнулась, продолжая кружиться в его объятиях.

— Благодарю вас. Манфред.

Еще один круг, и наконец вальс, слава Богу, подошел к концу. Ее глаза встретились с глазами Уита. Слегка отстранившись от барона, она еще раз поблагодарила его.

— Может быть, они сыграют еще один? — Барон выглядел разочарованным, как ребенок.

— Вы прекрасно танцуете вальс, сэр. — Унт был уже рядом. В знак одобрения он слегка поклонился обливающемуся потом барону.

— Зато вам ужасно везет. Уитни.

Кизия и Унт обменялись влюбленными взглядами. Кизия еще раз улыбнулась барону, и они устремились прочь от него.

— Жива?

— Вполне. Я ужасная лентяйка. До сих пор еще ни с кем не пообщалась. — Надо работать. Вечер только начинается.

— Хочешь задержаться и поболтать с кем-нибудь из друзей?

— Почему бы и нет? С тех пор как вернулась, никого еще не видела.

— Тогда вперед, миледи. Отдадим себя на съедение львам. Кто первый?

Еще при входе Кизия заметила, что приехали абсолютно все. Обойдя дюжину столиков и задержавшись около шести-семи стоящих вдоль стены танцевального зала групп, она с радостью заметила двух своих приятельниц. Уитни подвел ее к ним и отправился выкурить сигару со своим старшим партнером. Небольшой доверительный разговор с «Монте-Кристо» в руках никогда не повредит. Он помахал ей на прощание и исчез среди черно-белой компании, выпускающей дым лучших гаванских сигар.

— Привет обеим! — Кизия присоединилась к двум высоким худым молодым женщинам, которые, казалось, были удивлены ее появлением.

— Не знала, что ты вернулась! — Их щеки почти соприкоснулись, когда они обменялись почти поцелуями. Дамы смотрели друг на друга с явным удовольствием. Тиффани Бенджамин была прилично пьяна, но Марина Уолтере выглядела бодрой и оживленной. Тиффани — жена Уильямса Паттерсона Бенджамина IV. человека номер два в самой большой брокерской конторе Уолл-стрита. Марина разведена. И ей это нравится. По крайней мере по ее собственным словам. Хотя у Кизии совсем другие сведения.

— Когда ты вернулась из Европы? — С улыбкой одобрения Марина разглядывала ее платье. — С ума сойти, какое платье. Сен-Лоран?

Кизия кивнула.

— Я так и думала.

— Ваше, полагаю, тоже, мадам Зоркий Глаз. — Марина, довольная, кивнула, но Кизия знала, что платье всего лишь копия. — Знаешь, я вернулась два дня назад, но чувство такое, будто никуда и не уезжала. — Поддерживая беседу, Кизия время от времени оглядывала зал.

— Мне это знакомо. Я вернулась на прошлой неделе, чтобы отдать детей в школу. После того как мы побывали у ортодонта, заказали школьную форму и обувь, посетили три дня рождения, я уже забыла о том, что куда-то ездила. Я готова к новому летнему сезону. Где ты была в этом году Кизия?

— На юге Франции, а два последних дня — у Хилари в Марбелья. А ты, Марина?

— Целое лето в Хэмптоне. Ужасно скучно. У меня бывали летние сезоны и получше. Кизия приподняла бровь.

— А в чем дело?

— Никаких мужчин, вообще ничего такого…

Ей вот-вот исполнится тридцать шесть, и пора уже побеспокоиться о мешках под глазами. Прошлым летом «восхитительный врач» в Цюрихе подтянул ей грудь. Кизия намекнула на это в своей колонке, и Марина была вне себя от ярости.

Тиффани ездила на лето в Грецию, а еще несколько дней провела у дальних родственников в Риме. Биллу надо было вернуться домой пораньше. «Буллок и Бенджамин» требовала постоянного внимания своих директоров. Но Биллу это очень нравилось. Работа заставляла его забывать о еде, о сне и о любви. Само сердце его билось в такт колебаниям рынка. Так писал Мартин Хэллам в своей колонке. Но Тиффани его понимала: таким же был и ее отец. Президент фондовой биржи лишь за месяц до инфаркта, что свел его в могилу, удалился от дел, занявшись игрой в гольф. Смерть настигла его между биржей и курсами гольфа. Жизнь матери Тиффани была менее напряженной. Как и дочь, она пила. Но гораздо меньше.

Тиффани гордилась Биллом. Он был значительным лицом. Даже более значительным, чем ее отец. Или брат. А брат, черт возьми, работал не меньше Билла. Так говорила Глория. Брат был одним из юристов фирмы «Уиллер, Споулдинг и Форбс», принадлежавшей к старейшим на; Уоллстрит. Но самым важным учреждением Уолл-стрит была фондовая биржа «Буллок и Бенджамин». Это придавало значительности и самой Тиффани. Миссис Уильям Паттерсон Бенджамин IV. И она не возражала против того, чтобы оставаться одной во время отпускного сезона. На Рождество она возила детей в Швейцарию, в феврале — на Палм-Бич, на весенние каникулы — в Акапулько. Летом они проводили месяц у матери Билла в Вайнарде, а затем уезжали в Европу: Монте-Карло, Париж, Канны, Сен-Тропез, Уап-д'Антиб, Марбелья, Скопио, Афины, Рим. Это божественно! У Тиффани все божественно. Настолько, что она напивалась до смерти.

— Более божественного вечера никто не давал, правда? — Тиффани, слегка покачиваясь, наблюдала за приятельницами. Марина и Кизия обменялись быстрыми взглядами, и Кизия кивнула. С Тиффани она вместе училась в школе. Та, когда не напивалась, была очень приятной девушкой. Вот о ней Кизия ни за что не стала бы писать в своей колонке. Все знали, что она пьет, и больно было видеть Тиффани в этом состоянии. Читая о таких вещах за завтраком, вряд ли развеселишься. Это не подтяжка Марининого бюста. Больно и горько. Самоубийство шампанским.

— Чем теперь собираешься заняться, Кизия? — Марина зажгла сигарету, а Тиффани снова уткнулась в свой бокал.

— Не знаю. Может, устрою прием… После того как закончу статью, о которой сегодня договорилась.

— Ну, ты смелая. У меня все это вызывает содрогание. Мег готовила вечер восемь месяцев. В этом году ты по-прежнему останешься в Комитете помощи больным артритом?

Кизия кивнула.

— Еще они хотят, чтобы я занялась балом в пользу детей-калек.

При последних словах Тиффани встрепенулась.

— Дети-калеки? Какой ужас!

Слава Богу, хоть это не божественно.

— Что в этом ужасного? Обычный бал. — Марина встала на защиту праздника.

— Но ведь дети-калеки… Кто же сможет на них спокойно смотреть?

Марина с раздражением пожала плечами.

— Тиффани, дорогая, ты видела хоть одного больного артритом на балу в их пользу?

— Нет… Не думаю…

— Значит, никаких детей-калек и на этом балу ты тоже не увидишь. — Марина говорила вполне здравые вещи, Тиффани, казалось, успокоилась, но у Кизии почему-то тоскливо засосало под ложечкой.

— Ты, наверное, права, Марина. Итак, ты будешь устраивать в их пользу бал, Кизия?

— Пока не знаю. Еще не решила. Если честно, я немного устала от всей этой благотворительной беготни. Занимаюсь этим уже Бог знает сколько.

— Как и мы все, — уныло отозвалась Марина, стряхивая пепел в беззвучно предложенную официантом пепельницу.

— Ты должна выйти замуж, Кизия. Это божественно. — Тиффани блаженно улыбнулась и взяла еще один бокал с плывущего мимо подноса. Только за то время, что Кизия присоединилась к ним, это был уже третий. В дальнем конце зала опять заиграли вальс.

— Этот танец, девочки, приносит мне несчастье. — Кизия внутренне застонала. Куда, к черту, подевался Уит?

— Несчастье? Почему?

— Вот почему. — Кизия быстро кивнула в сторону приближающегося барона. Вальс исполняли по его просьбе, и он рассчитывал наслаждаться ее обществом около получаса.

— Ну и везет же тебе! — злорадно ухмыльнулась Марина, а Тиффани изо всех сил постаралась сосредоточиться.

— Вот и объяснение, милая Тиффани, почему я не выхожу замуж.

— Кизия! Наш вальс! — Протестовать бесполезно. Она грациозно кивнула приятельницам и унеслась в объятиях барона.

— Ты думаешь, он ей нравится? — Тиффани была ошарашена. Он действительно очень уродлив. Даже сквозь алкогольные пары это очевидно.

— Нет, конечно… Эх ты… Она хочет сказать, что, когда за тобой все время увиваются подобные образины, просто нет времени найти нормального мужика. — Марине это было знакомо, как никому. Она охотилась за вторым мужем уже почти два года… Если в ближайшее время не появится хоть кто-то худо-бедно приемлемый — дела ее плохи. Подтянутая грудь вновь обвиснет, ягодицы станут похожи на вафли. В течение года кого-то надо найти, иначе все пропало.

— Не знаю, Марина. Может, он ей и нравится. Знаешь, Кизия ведь со странностями. Иногда мне кажется, что на нее плохо подействовали эти деньги, которые она получила так рано. Я думаю, это повлияло бы на любого. Вряд ли можно вести нормальную жизнь, когда ты одна из богатейших…

— Христа ради, Тиффани, умолкни ты! Почему бы тебе не пойти домой и хоть немного не протрезветь?

— Как мерзко говорить такое! — В глазах Тиффани выступили слезы.

— Нет, Тиффани, на это мерзко смотреть. — Марина повернулась на каблуках и направилась в сторону Хэлперна Медли. Она слышала, что он и Люсиль только что разошлись. Самое благоприятное время. Несчастный, пришибленный перспективой самому решать все жизненные проблемы, скучает по детям, одинок по ночам… У нее трое детей, и она знает, чем занять Хэлперна. Он — подходящая добыча.

На танцевальной площадке Кизия медленно кружилась в объятиях барона. Уитни был занят серьезным разговором с молодым брокером — обладателем длинных, изящных кистей. Часы на стене пробили три.

Почувствовав головокружение, Тиффани опустилась на красную бархатную банкетку в углу комнаты. Где Билл? Он сказал что-то про звонок во Франкфурт. Франкфурт? При чем здесь Франкфурт? Она никак не могла вспомнить. Но он вышел в коридор… Сколько же часов прошло?.. Разрозненные обрывки мыслей теснились и путались. Билл? Она не могла припомнить, приехала ли она сюда с ним или его нет в Нью-Йорке, а приехала она с Марком и Глорией. Черт, почему же так трудно вспомнить? Надо постараться. Она ужинала дома с Биллом и детьми… или только с детьми?.. Кажется, впрочем, дети все еще в Вайнарде с матерью Билла… Так что же?.. Что-то в ее желудке начало медленно кружиться в такт медленному кружению вещей вокруг, и она поняла, что сейчас ее стошнит.

— Тиффани? — Это был ее брат Марк, а за ним стояла Глория. Целая стена попреков отделяла ее от туалета, где же он, черт бы его побрал, находится? Что за отель?.. Или они у кого-то дома? Проклятие, ни черта она не помнит.

— Марк… Я…

— Глория, отведи Тиффани в дамскую комнату. — Он не стал тратить время на объяснения с сестрой, а сразу воззвал к жене. Тиффани прекрасно все воспринимала. Это было еще хуже. Сколько бы она ни выпила, всегда все понимала. Она слышала, каким тоном с ней говорят. Алкоголь не мог заглушить этого.

— Я… Прости меня… Марк, Билла нет в городе, и если бы ты отвез меня домой… — Она громко рыгнула, и Глория нервно бросилась к ней. Марк, наоборот, с отвращением отшатнулся.

— Тиффани? — Это был Билл, с его обычной неопределенной улыбкой.

— Я думала… ты… — Марк и Глория исчезли в глубине комнаты, а муж взял ее за руку и как можно быстрее повел прочь из зала, где затухала вечеринка. В редеющей толпе она очень бросалась в глаза.

— Я думала…

Они шли уже по коридору, и тут Тиффани вспомнила, что оставила сумочку на банкетке. Кто-нибудь может унести ее.

— Моя сумка, Билл… моя…

— Все в порядке, дорогая. Я о ней позабочусь.

— Я… О Боже, как мне паршиво. Мне нужно сесть. — Голос ее опустился до шепота, и о сумке она уже забыла. Билл шел слишком быстро, от этого ей стало еще хуже.

— Тебе надо просто подышать воздухом. — Крепко держа ее под руку, он улыбался проходящим мимо. Господин директор по дороге в свой офис… Доброе утро… Привет… рад вас видеть… Улыбка не исчезала, а глаза не теплели.

— Я только… Я… ой…

Прохладный ночной воздух ударил ей в лицо, и в голове слегка прояснилось, но желудок по-прежнему бунтовал.

— Билл…

Она повернулась и на мгновение посмотрела на мужа. Она хотела задать ему ужасный вопрос. Что-то побуждало ее сделать это. Спросить. Как ужасно. О Господи, взмолилась она. пожалуйста, не надо. Иногда, сильно напившись, она хотела спросить то же самое у брата. Однажды спросила у матери, и та дала ей пощечину. Изо всех сил. Каждый раз, когда Тиффани напивалась, этот вопрос начинал ее жечь. От шампанского это случалось всегда, а иногда и от джина.

— Сейчас мы посадим тебя в симпатичное уютненькое такси, и все будет хорошо, правда, дорогая?

Он осторожно сжал ее плечо, как чрезмерно заботливый метрдотель, и подозвал привратника. Через секунду перед ними стояло такси с открытой дверью.

— Такси? Билл… а ты?.. — Господи, опять этот вопрос, готовый в любой момент сорваться с языка, вырваться из самой ее души.

— Все в порядке, дорогая.

Билл наклонился, чтобы поговорить с водителем. Он ее не слушал. Тиффани уловила, как он называет шоферу адрес, и на мгновение опомнилась. Билл так уверен в себе…

— Увидимся утром, дорогая.

Он потрепал ее по щеке и захлопнул дверь. Машина тронулась, и перед ней мелькнуло улыбающееся лицо швейцара. Она нашла кнопку, открывающую окно, и изо всех сил на нее нажала… Вопрос… вопрос продолжал клокотать в ней. Она больше не могла сдерживать себя. Она должна спросить Билла… Уильяма… Билли… Надо вернуться, необходимо выяснить… Но такси уже давно отъехало от тротуара, и вопрос вырвался наружу вместе с потоком рвоты:

— Ты меня любишь9

Таксисту заплатили двадцать долларов за то, чтобы доставить даму, что он и сделал, не сказав ни слова. Не ответив на ее вопрос. Билл тоже не ответил. Билл поднялся в номер, снятый им в Сан-Реми. Обе девушки все еще ждали его. Крохотная перуанка и крупная блондинка из Франкфурта. Утром Тиффани не вспомнит, что приехала домой одна, — Билл был в этом уверен.

— Пошли?

— Да. — Кизия подавила зевок и сонно кивнула У и ту.

— Отличный вечер. Ты представляешь, сколько времени0

Она кивнула и посмотрела на часы.

— Почти четыре. Ты будешь завтра в офисе полумертвый.

Но он привык к таким возвращениям. Они случались почти каждый день. Светские рауты или Сэттон Плейс.

— Не могу валяться до полудня, как все вы, праздные дамы.

«Все мы?»

— Бедный, бедный Уит. Грустно слышать, — ответила девушка, потрепав его по щеке.

Кизия, однако, тоже не собиралась проводить утро в постели. Нужно начинать работу над статьей — в девять она будет уже на ногах.

— На сегодня у нас что-нибудь запланировано? — Уит подозвал проезжающее такси и открыл дверь. Подобрав голубые шелковые волны, она села в машину.

— О Боже, надеюсь, нет. После лета я еще не пришла в себя.

Впрочем, лето было почти таким же. Разве что она была, к счастью, избавлена от общества барона.

— Давай подумаем. Завтра вечером я ужинаю с партнерами. Но в пятницу, кажется, что-то намечается в «Эль Марокко». Ты будешь в городе?

Они неслись вверх по Парк-авеню.

— Вообще-то сомневаюсь. Эдвард пытается подбить меня на смертельно скучный уик-энд в обществе своих старых приятелей. Они были знакомы с отцом.

Сказать так — самое безопасное дело.

— Тогда в понедельник. Ужин в «Рэффлз».

Она чуть улыбнулась и положила голову ему на плечо. Все-таки пришлось опять лгать. Никуда она не собиралась с Эдвардом. Тот слишком хорошо знал ее, чтобы рассчитывать на уик-энд вроде того, какой она обрисовала Уиту. Кизия отправится в Сохо. Сегодня вечером она это заслужила… Да и что значит мелкая ложь Уитни? Все это ради благого дела. Ее умственного и психического здоровья.

— «Рэффлз» в понедельник — звучит симпатично.

К тому времени ей потребуется новый материал для колонки. А до этого она кое-что наскребет, позвонив приятельницам. Отличным источником была Марина. Да и сама она станет прекрасным материалом. Ее интерес к Хэлперну Медли не остался не замеченным Кизией. Да и Хэлперн, похоже, не остался равнодушным. Кизия знала, почему ее приятельница вдруг так заинтересовалась Хэлперном, и не винила ее. Остаться у разбитого корыта — невесело, а Хэлперн — самое симпатичное лекарство от мучившей ее болезни.

— Я позвоню тебе завтра или послезавтра, Кизия. Может, пообедаем где-нибудь?

— Обязательно. Может быть, глоток бренди или кофе? Яичницу?

Меньше всего ей хотелось, чтобы он поднимался к ней, но она ощущала себя должницей. Если ему не нужен секс, она приготовит яичницу.

— Честно, дорогая, — не могу. Я и так ничего не буду соображать завтра с утра. Лучше все-таки немного вздремнуть. Да и тебе надо поспать.

Такси остановилось у ее двери, Уит поцеловал Кизию в уголок рта, едва коснувшись его губами.

— Спокойной ночи, Уит. Чудесный был вечер. Фраза настолько избитая, что дальше некуда. Он ответил такой же:

— Все вечера с тобой чудесны, Кизия. — Он проводил ее до двери и в ожидании, когда привратник отопрет, сказал: — Просмотри завтра газеты, Кизия. Уверен, там о нас напишут не одну строчку. Даже Мартин Хэллам, несомненно, найдет что сказать об этом туалете.

Его глаза с восхищением скользнули по ее фигуре, и он тихонько поцеловал ее в лоб. Привратник у двери терпеливо ждал. Забавно — годами они не уставали притворяться. Легкий поцелуй здесь, легкий поцелуй там, объятие, прикосновение… Давным-давно она заявила ему, что девственна, и он охотно поверил в ее ложь.

Уит медленно пошел к машине, и она, помахав ему на прощание, полусонная, поднялась к себе. Расстегнув по дороге молнию, она сняла платье и положила на кушетку, здесь ему предстоит лежать до понедельника. Ко дню, когда решится то, что ее действительно интересует. Что за безумный способ зарабатывать деньги! Жизнь проходит в фиглярстве, в игре… ежедневном маскараде, шпионстве за своими друзьями. Это был первый сезон, когда Кизия начала терзаться этим с самого начала. Обычно совесть просыпалась через несколько месяцев. Слишком быстро она задергалась в этом году.

Кизия выкурила последнюю сигарету, потушила свет… Казалось, прошло всего несколько минут, как зазвонил будильник. На часах было восемь утра.

Глава 4

Кизия три часа проработала над новой статьей: составила план, отметила то, что она уже знала о своих будущих «героинях», набросала черновики писем к людям, которые могли дать о них дополнительные сведения. Выходил отличный образец творчества К..-С. Миллер, и она была довольна. После этого Кизия проглядела почту. Обычный поток приглашений, два письма от поклонников ее журналистского таланта (а это редакция переправила через агента) и записка от Эдварда, где он напоминал, что нужно встретиться и обсудить, как уменьшить сумму налогов. Ничего интересного, и она опять почувствовала беспокойство. Зрел замысел еще одной статьи. Тема — «Дурное обращение с детьми в семьях среднего класса». Это будет жесткий, сенсационный материал, если только Симпсону удастся его пристроить. Интересно, Марши, дающие приемы для тысяч гостей, хоть когда-нибудь задумывались о таких вещах?.. Дурное обращение с детьми. Трущобы. Смертная казнь в Калифорнии. Все это отнюдь не те проблемы, чтобы модные дамы пытались их решить, но получалось как раз так: устраивались благотворительные мероприятия, «сказочные» балы, «дивные маленькие вернисажи» — что-нибудь «абсолютно высшего класса», организованное комитетом из очаровательных леди… Марина с нетерпением дожидалась бы распродажи у Бенделя или снижения цен у Орбаха, а Тиффани объявила бы проблему «божественной»…

Да что же с ней самой-то творится, черт возьми? Какое ей дело до того, что Марина пытается выдать свои платья-копии за оригиналы? Или до того, что Тиффани успевает напиться задолго до полудня? Ей-то что?! И тем не менее все это не давало Кизии покоя. Господи, до чего же все противно! Может быть, хороший секс успокоит нервы? В половине первого она уже была в студии у Марка.

— Эй, леди, что случилось?

— Ничего. А почему ты спрашиваешь? — Она стояла и смотрела, как он работает гуашью. Рисунок ей нравился. Она хотела бы купить его, но нельзя, как нельзя было и принять в подарок. Она знала, что ему нужны деньги, а между ними денежных дел быть не должно.

— Ты так хлопнула дверью, будто за тобой кто-то гонится.

У нее снова были ключи от его жилища.

— Нет, я просто раздражена, вот и все. Дурацкая светская жизнь. — В глазах ее сквозь раздражение проступила улыбка, и она опустилась в кресло. — Я так скучала по. тебе прошлой ночью. Иногда мне хочется, чтобы ты не отпускал меня от себя.

— А что, у меня есть такая возможность? — удивленно спросил Марк.

Она засмеялась и скинула туфли.

— Нет.

— Я так и думал. — Похоже, он не особенно огорчился, и Кизии понемногу стало легче.

— Мне нравится этот рисунок гуашью. — Марк, отступив, рассматривал утренние труды, а Кизия заглядывала через его плечо.

— Да. Возможно, кое-что из этого выйдет. — Стараясь скрыть удовольствие, он принялся поглощать шоколадное печенье из коробки. Внезапно повернулся и обнял ее. — А чем ты занималась со вчерашнего дня?

— Сейчас скажу. Прочитала восемь книг, пробежала милю, побывала на балу, выставила свою кандидатуру на пост президента. Обычные дела.

— Но ведь во всей этой чуши есть и кусочек правды, точно? — Она пожала плечами, и, улыбнувшись друг другу, они поцеловались. Ему было не особенно интересно, чем она занималась, когда уходила от него. У него была своя жизнь, работа, вот этот чердак, друзья… У нее тоже своя жизнь. — Лично я думаю, что ты боролась за президентский пост.

— От тебя ничего невозможно утаить, Маркус.

— Ничего. — Он осторожно расстегивал ее рубашку. — Никаких тайн… Вот она, тайна, которую мне хотелось раскрыть. — Он с нежностью обнажил одну грудь и наклонился поцеловать ее, а она, просунув руки ему под рубашку, соединила их за спиной. — Я скучал по тебе, Кизия.

— И вполовину не так, как я по тебе. — Вдруг перед ее глазами, как вспышка, пронеслись сцены вчерашнего вечера… Танцующий барон… Она отодвинулась от Марка и с улыбкой принялась его рассматривать. — Ты самый красивый мужчина во всем мире, Марк Були.

— И твой раб.

Она засмеялась, ибо Марк не был ничьим рабом, и оба прекрасно это знали. Потом она вырвалась и, босая, забежала за мольберт, схватив по дороге коробку с шоколадным печеньем.

— Эй!

— Вот сейчас все и выяснится! Что ты любишь больше? Меня или шоколадное печенье?

— Да ты в своем уме? — Он бросился вслед за ней. — Я обожаю шоколадное печенье! Как можно сравнивать!

— Ха-ха! Ну так ты его не получишь! — Она убежала в спальню и вскочила на постель, прыгая с ноги на ногу, смеясь, со сверкающими глазами и развевающимися волосами.

— Отдай мне печенье, дочь Евы! Я без него жить не могу!

— Наркоман!

— Да! — С загоревшимися глазами он тоже вскочил на постель, отобрал печенье и зашвырнул его на обтянутый пергаментом стул, а потом крепко прижал к себе Кизию.

— Ты не только безнадежный шоколадоголик, Марк Були, ты еще и эротоман. — Засмеявшись счастливым детским смехом, она поудобнее устроилась в его объятиях.

— А может, без тебя я тоже жить не могу…

— Сомневаюсь. — Он притянул ее к себе, и, смеясь, они занялись любовью.

— Что ты хочешь на ужин? — Она зевнула и свернувшись калачиком, подвинулась поближе к нему на большой, удобной кровати.

— Тебя.

— Это было на обед.

— Ну и что? Разве есть закон, запрещающий одно и то же блюдо на обед и ужин? — Он взъерошил ей волосы, и губы его потянулись к ее губам.

— Марк, я серьезно. Что будешь есть, кроме шоколадного печенья?

— Не знаю… Ну, как обычно… бифштекс… омар… икра. — Он и представления не имел, насколько это для нее обычно. — Правда, не знаю. Наверное, пиццу. Какую-нибудь колбасу. Лазанию. Можно сейчас купить свежий базилик?

— Ты опоздал на четыре месяца. Сейчас не сезон для базилика. А как насчет соуса из моллюсков?

— Договорились.

— Я сейчас вернусь. — Она провела языком по его пояснице, еще раз потянулась и выскочила из постели так, что он не успел дотронуться до нее. — Хватит, Маркус. Потом. Иначе мы останемся без ужина.

Перевернувшись на спину, он стал наблюдать, как она одевается.

— Зануда ты, Кизия, но смотреть на тебя приятно.

— Возвращаю оба комплимента.

Он лениво растянулся на простынях, и ей пришло в голову, что трудно представить себе нечто более прекрасное, чем дерзкая нагота очень молодого и очень красивого мужчины.

Кизия вышла из спальни и вернулась с сеткой в руке, одна из его рубашек была завязана узлом под грудью, джинсы плотно облегали бедра, волосы перехвачены красной лентой.

— Я должен тебя вот так нарисовать.

— Ты должен перестать быть таким дурнем. Я могу от тебя заразиться. Есть какие-нибудь особые пожелания? — Он улыбнулся, отрицательно покачал головой, и она ушла на рынок.

По соседству было несколько итальянских рынков, где она любила покупать для него еду. Это была настоящая пища: домашняя пицца, свежие овощи, огромные фрукты, налитые соком помидоры, великое множество колбас и сыров, к которым так и хотелось прикоснуться и вдохнуть их аромат. Все это казалось таким соблазнительным и сулило королевскую трапезу. Длинные батоны итальянского хлеба, которые удобно нести под мышкой, как она обычно делала в Европе. Бутылки вина, подвешенные на крюках к потолку.

Идти было недалеко, и наступило как раз то время дня, когда молодые художники начинали выползать из своих убежищ. Конец дня, когда те, кто работает по ночам, начинают оживать, а те, кто работает днем, испытывают желание потянуться и пройтись. Чуть позже на улицах станет полно народа: гуляют, болтают, курят травку, собираются группами, забредают в кафе по пути к друзьям или на выставку чьих-нибудь скульптур. Все в Сохо были друзьями, и все много работали. Попутчики в странствиях души. Первооткрыватели в искусстве. Танцоры, писатели, поэты, художники, собранные в южной оконечности Нью-Йорка между умирающим, полным грязи и непристойностей Гринвич-Виллиджем и стеклом и бетоном Уолл-стрита. Насколько же приятнее здесь, в Сохо, в мире друзей.

Девушка в зеленной лавке хорошо ее знала.

— А, синьорина, как поживаете?

— Прекрасно, а вы?

— Так себе. Что вам угодно?

Побродив среди великолепных запахов, Кизия выбрала салями, сыр, хлеб, лук и помидоры. Фьорелла одобрила ее покупки. Сразу видно, продавщица понимает, что к чему. Она нашла прекрасное салями, все ингредиенты для соуса — это будет настоящий паэзский соус! Симпатичная девушка. Наверное, замужем за итальянцем. Впрочем, Кизия никогда об этом не спрашивала.

Заплатив, она вышла с полной сеткой. Зашла в соседнюю лавочку купить яиц, а потом пошла вниз по улице в сторону кондитерской — там продавалось столь любимое им шоколадное печенье. Над головой простиралось играющее всеми цветами вечернее небо, вокруг витали ароматы свежего хлеба, колбас, кофе «Эспрессо» — это из соседних кафе. Иногда к ним примешивался запах марихуаны. Стоял чудный сентябрь: было все еще тепло, но вечерняя прохлада уже начинала насыщать воздух свежестью, и розовые тона неба казались от нее еще нежнее — это напоминало ранние акварели Марка. Воркуя, голуби вперевалку разгуливали по улицам. У стен застыли велосипеды. То здесь, то там девочки прыгали через скакалку.

— Что ты принесла? — Марк лежал на полу и курил.

— То, что ты заказывал. Наше обычное меню: омар, икра, бифштекс. — Послав ему воздушный поцелуй, она поставила пакеты на узкий кухонный стол.

— Серьезно? Ты купила бифштекс? — В его голосе звучало скорее разочарование, чем предвкушение.

— Нет. Фьорелла сказала, что мы мало едим салями, ну я и купила целую тонну.

— Хорошо. Надо полагать, она разбирается.

До появления Кизии он жил на консервированных бобах и шоколадном печенье. Фьорелла была одним из многочисленных подарков Кизии, частью ее тайны.

— Конечно, разбирается. Еще как разбирается.

— И ты тоже отлично разбираешься.

Она стояла в дверях, глаза ее блестели в наполняющих комнату сумерках. Глядя на распростертого на полу Марка, она сказала:

— Знаешь, иногда мне кажется, что я и в самом деле люблю тебя, Марк.

— Мне тоже иногда кажется, что я люблю тебя.

Во взглядах, которыми они обменялись, звучало многое. В них не было места раздражению, напряженности, нервозности. Не было глубины чувства, но не было и кокетства. Одно лишь признание: я очень ценю, что я с тобой.

— Хочешь, пойдем погуляем, Кизия?

— Погуляем, — повторила она по-итальянски, и он ласково рассмеялся. Она всегда называла прогулку по-итальянски и объясняла это так: — Там, в Нью-Йорке, люди ходят. Бегают. Они ненормальные. Здесь, в Сохо, пока еще понимают, что значит жить! В Европе тоже понимают это. Итальянцы каждый вечер выходят в сумерках на прогулку, а еще в полдень по воскресеньям — в этих забавных маленьких городках, где большинство женщин носят черное, а мужчины — шляпы, белые рубашки, мешковатые костюмы и не надевают галстуков. Гордые земледельцы, добродетельные люди. Они глазеют по сторонам, приветствуют знакомых. И делают это так, словно выполняют важный обряд. Это ритуал, многовековая традиция, и мне это очень нравится.

— Ну, пошли. — Он поднялся, потянулся и обнял ее за плечи. — Поедим, когда вернемся.

Кизия понимала, что имеется в виду. Одиннадцать, может, и двенадцать часов. Сначала они будут гулять, потом встретят друзей и остановятся на улице поболтать. Станет темно, и они зайдут к кому-нибудь из друзей Марка, чтобы взглянуть, как продвигается работа, и в конце концов в студии соберется столько народу, что они решат пойти посидеть в «Партридж» и выпить там вина. А через несколько часов выяснится, что все умирают с голоду, и Кизии придется кормить девять человек. В комнате будут гореть свечи, играть музыка, звучать смех и гитара, и все будут передавать друг другу сигареты с травкой. Призванные разговорами, в комнате будут витать духи Клее, Руссо, Кассата и Поллока. Наверное, таким был Париж во времена импрессионистов. Изгои официального искусства, они собирались вместе, создавая свой собственный мир, в котором дарили друг другу смех, мужество и надежды… в ожидании дня, когда кто-нибудь откроет их и сделает знаменитыми, а вместо шоколадного печенья они будут есть икру. Ради них самих Кизия надеялась, что этого не случится, — никогда они не покинут свои пыльные студии, где сами собой возникают волшебные вечера, подобные этому; ведь тогда им придется облачиться в смокинги, улыбки их станут сухими, а глаза — печальными. Они будут ужинать в «21», танцевать в «Эль Марокко» и ходить на приемы вроде вчерашнего.

Но Парк-авеню далеко от Сохо. Это другая Вселенная. А воздух все еще полон летнего тепла, и ночь освещена улыбками.

— Куда ты, любовь моя?

— Есть дела дома.

— Тогда пока. — Он уже не интересовался ею, всецело поглощенный гуашью.

Кизия поцеловала его на прощание, окинула комнату быстрым, внимательным взглядом. Ей было противно возвращаться домой. Все время возникало чувство, что она не сможет вернуться обратно. Вдруг кто-то откроет ее секрет, узнает, где она бывает, и помешает ей прийти сюда еще раз. Мысль эта повергала в ужас. Ей необходимо возвращаться — она не может без Сохо, ей нужен Марк, и ей уже не обойтись без всего, что с этим связано. Кто может помешать ей? Эдвард? Призрак ее отца? Вздор. Ей двадцать девять лет. И все равно, уходя из Сохо, она не могла избавиться от ощущения, что пересекает вражескую границу, чтобы вести разведку за железным занавесом. Ее развлекали подобные фантазии. А спокойствие, с которым Марк воспринимал ее исчезновения и возвращения, облегчало путешествия из мира в мир. Она смеялась над собой, легко сбегая по лестнице.

Стояло яркое солнечное утро. Кизия вышла из подземки за три квартала от своего дома и быстро пошла по Лексингтон-авеню и Семьдесят четвертой. Медсестры из Леннокс Хилл торопились на обед, посетители магазинов к полудню выглядели измученными, злобно выли машины. Все здесь двигались в убыстренном темпе. Было темнее, грязнее и шумнее, чем в Сохо.

Привратник открыл перед нею дверь и, приветствуя, прикоснулся к фуражке. В холодильнике, заведенном управляющим дома специально для таких случаев, хранились для нее цветы. Боже упаси, если они завянут, пока мадам посещает парикмахера или Сохо. Привычная белая коробка от Уита.

Кизия, взглянув на часы, быстренько прикинула свои дела. В течение дня надо сделать кое-какие звонки, охотясь за лакомыми кусочками для колонки Мартина Хэллама. А тот материал, что уже закончен, передать агенту по телефону. Быстренько принять ванну, а затем бегом на встречу по организации бала в пользу больных артритом. Первая встреча в этом году и отличный материал для Мартина Хэллама. В пять часов можно снова пойти в Сохо, купить провизию у Фьореллы и быть готовой к вечерней прогулке с Марком. Великолепно.

Дома телефонная служба сообщила, что ей несколько раз звонили. Эдвард, два раза Марина и Уит — он интересовался, не изменились ли их планы на завтрашний вечер. Кизия перезвонила ему, пообещала завтра быть полностью в его распоряжении, поблагодарила за розы и внимательно выслушала, как он скучает по ней. Через пять минут она уже лежала в ванне, совершенно забыв про Уита, а через пятнадцать вытиралась большим белым полотенцем с розовой монограммой.

Встреча проходила дома у Элизабет Морган. Миссис Энджиер Уимпл Морган III. Она была ровесницей Кизии, но выглядела лет на десять старше. Муж был старше ее вдвое. Она стала его третьей женой; две предыдущие благополучно умерли, существенно увеличив его состояние. Элизабет все еще занималась переделкой дома. По ее словам, «чтобы найти именно то, что нужно, уходит целая вечность».

Кизия опоздала на десять минут, и, когда она прибыла, в зале уже толпились дамы. Две горничные в хрустящей от крахмала черной форменной одежде подавали чай с сандвичами и лимонад на длинном серебряном подносе. Дворецкий бесшумно принимал заказы на спиртное — он пользовался большей популярностью, чем тот, что предлагал еще один длинный серебряный поднос — с чаем.

На кушетках и пуфиках в стиле Людовика XV («Представляешь, дорогая, восемь — у Кристи! И все в один день! Знаешь, это из поместья Ричли, там есть такая надпись!») торжественно, будто на королевских тронах, сидели пожилые матроны из комитета, позвякивающие золотыми браслетами и увешанные жемчугами: «пристойные» костюмы и «потрясающие» шляпы — целая выставка моделей от Баленсиага и Шанель. Они пристально смотрели на женщин помоложе, готовые разразиться потоком критических замечаний.

Зал был двухэтажный, камин — французский, мрамор эпохи Людовика XVI — «сказочный», а люстра «ужасная» — свадебный подарок матушки Элизабет. Столики розового дерева, инкрустированный письменный стол, сундучок с украшениями из золоченой бронзы — все это напоминало обстановку у Сотби накануне аукциона.

«Девочкам» было дозволено полчасика расслабиться, перед тем как приступить к делу, и наконец из глубины комнаты их призвали к вниманию. Вела собрание Кертни Сен-Джеймс.

— Леди, добро пожаловать домой после летних каникул! Как вы все великолепно выглядите! — Сама она — в элегантном костюме из синего шелка: в меру облегает бедра и подчеркивает грудь. На лацкане крупная сапфировая брошь, жемчуга, разумеется, тоже на месте, шляпа — в ансамбле с костюмом, а в пальцы рук, простертых в приветственном жесте к «девочкам», намертво впились несколько колец. — Пора заняться организацией нашего чудесного, нашего замечательного праздника. Он состоится в «Плазе» в этом году.

Вот сюрприз! Настоящий сюрприз! Так это будет «Плаза», а не «У Пьера». Какая невероятная, волнующая неожиданность!

Женщины перекинулись парой слов, и дворецкий с подносом начал обходить собрание. Тиффани оказалась одной из первых на его пути. Приветливо улыбаясь друзьям, она, кажется, не совсем твердо держалась на ногах. Кизия отвела от нее глаза и окинула взглядом всю компанию. Все они здесь — знакомые лица, одна или две новенькие, но отнюдь не незнакомки. Вошли в этот комитет вдобавок к десятку тех, в которых уже состоят. Ни одного постороннего, все из их круга. Нельзя же позволить кому попало заниматься подготовкой бала в пользу больных артритом! «Дорогая, вы ведь помните, кем была ее мать, правда?» В прошлом году Типпи Уолгрин попыталась ввести в эту компанию одну из своих странных подружек. «Но ведь все знают, что ее мать — наполовину еврейка! Типпи, девушке наверняка будет неловко в нашем обществе!»

Собрание потекло обычным чередом. Распределялись поручения. Устанавливался график будущих собраний — дважды в неделю на протяжении долгих семи месяцев. Это обеспечит женщинам смысл жизни и хороший предлог выпить — по крайней мере четыре мартини за вечер, если, конечно, им удастся поймать взгляд дворецкого. Он будет так же бесшумно обходить присутствующих, а поднос с лимонадом останется почти нетронутым.

Как обычно, Кизии досталась роль старшей в молодежном комитете. Пока она в городе, это пойдет на пользу ее колонке. Все, что потребуется, — это проследить, чтобы все дебютантки из соответствующих семей попали на бал, и доверить наиболее достойным из них лизать марки. Честь, которая приведет в восторг их матушек. «Бал в пользу больных артритом, Пегги? Как модно!» Модно… модно… модно…

Собрание кончилось в пять, и по крайней мере половина женщин уже была прилично навеселе — впрочем, не до такой степени, чтобы, добравшись домой, как обычно, не заявить мужу: «Ты ведь знаешь Элизабет… Она буквально вливает все это в тебя». А Тиффани скажет Биллу, что собрание было «божественным». Если тот вернется сегодня домой. До Кизии дошли чрезвычайно неприятные слухи о Тиффани.

Все эти голоса вызвали у нее воспоминания о днях давно ушедших, но навсегда оставшихся в памяти. Упреки, доносящиеся из-за закрытых дверей, предостережения и звуки, означавшие, что кто-то мучается ужасной рвотой… Ее мать. Как и Тиффани. Поэтому сейчас Кизии невыносимо смотреть на приятельницу. Все эти «божественности» и глупые шутки не могли скрыть постоянную боль в глазах, а отсутствующий, туманный взгляд ясно показывал, что она не вполне соображает, где и зачем находится.

Кизия нервно посмотрела на часы. Уже почти полшестого, и она решила не тратить время на переодевание. Костюм от Шанель Марк переживет. А может, поглощенный своим мольбертом, и вовсе не заметит. В это время почти невозможно поймать такси. Кизия расстроено оглянулась по сторонам. Ни одной свободной машины.

— Тебя подвезти? — спросил кто-то за ее спиной, и Кизия с удивлением оглянулась. Это оказалась Тиффани рядом с элегантным темно-голубым «бентли». За рулем — шофер в ливрее. Машина, как знала Кизия, принадлежит матери Билла.

— Матушка Бенджамин одолжила мне машину, — произнесла Тиффани виноватым голосом. При ярком дневном свете, вдали от мира вечеров и от спасительного полумрака Кизия заметила, что ее подруга сильно постарела. Вокруг глаз пролегли морщины, кожа стала вялой. В школе она была очень хорошенькой, да и сейчас еще оставалась такой, но, видимо, ненадолго… Кизия снова вспомнила о матери и едва смогла выдержать взгляд Тиффани.

— Спасибо, милая, но не стоит делать крюк.

— Черт… но ведь ты живешь не очень далеко, правда? — Она улыбнулась усталой улыбкой и сразу помолодела. Будто утомилась, слишком долго находясь в обществе взрослых, и сейчас хочет домой. Она выпила как раз столько, чтобы это не сказалось на памяти. Кизия уже не первый год не меняла жилья.

— Нет, Тиффи, я живу недалеко, только мне не домой.

— Ну и пусть. — Она казалась такой одинокой и нуждающейся в друге. Кизия не смогла отказать. К горлу подступили слезы.

— Хорошо, спасибо. — Она улыбнулась и пошла к машине, заставляя себя думать о чем-нибудь постороннем. Бога ради, не может же она разрыдаться прямо тут, перед этой несчастной. Разрыдаться — из-за чего? Из-за матери, умершей двадцать лет назад… или из-за Тиффани, которая уже тоже наполовину мертва? Кизия приказала себе отвлечься от этих мыслей и села на заднее сиденье. Бар был уже открыт. У «матушки Бенджамин» приличный запас спиртного.

— Харли, у нас опять кончилось виски.

— Да, мадам, — ответил шофер невыразительным голосом, и Тиффани обернулась к Кизии.

— Хочешь выпить?

Кизия покачала головой.

— Почему бы не подождать до дома?

Тиффани кивнула, держа стакан в руке и глядя в окно. Она пыталась вспомнить, вернется ли Билл к ужину. Кажется, он на три дня собирался в Лондон, но это могло быть и на прошлой неделе… или на следующей.

— Кизия?

— Да? — Кизия сидела натянутая как струна, в то время как…

— Ты меня любишь? — Кизия была ошеломлена, а Тиффани — в совершенном ужасе. Она задумалась, и это вырвалось само собой. Снова проклятый вопрос. Мучающий ее дьявол. — Я… Я прошу прощения… Я… Я думала о… другом человеке… — Из глаз Кизии полились слезы, когда она встретилась взглядом с отвернувшейся от окна Тиффани.

— Все в порядке, Тиффи, все в порядке. — Она обняла подругу, и надолго воцарилось молчание. Шофер бросил взгляд в зеркало, быстро отвел глаза и сидел прямо, спокойный и невозмутимый, профессионально сдержанный. Молодые женщины не замечали его присутствия. Так они были воспитаны. Он подождал минут пять, пока женщины на заднем сиденье сидели обнявшись. Одна из них тихо плакала, но было непонятно, какая именно.

— Мадам?

— Да, Харли? — Голос Тиффани казался совсем детским и одновременно хриплым.

— Куда нужно отвезти мисс Сен-Мартин?

— О… не знаю. — Рукой, затянутой в перчатку, она вытерла глаза и с полуулыбкой обернулась к Кизии. — Куда ты хочешь?

— Я… Шерри-Низерлэнд. Можешь меня там высадить?

— Конечно. — Машина тронулась, а женщины откинулись на спинки сидений, обитых тонкой бежевой кожей и черной замшей, держа друг друга за руки и храня молчание. Говорить не имело смысла: начни любая из них, ей было бы трудно остановиться. Молчать проще. Тиффани хотелось пригласить Кизию на ужин, но она не могла вспомнить, в городе ли Билл. Он не любил ее друзей. После ужина он всегда занимался бумагами, которые приносил с работы, или отправлялся на деловую встречу — короче, не считал нужным занимать гостей светской болтовней. Тиффани хорошо усвоила правило: на ужине никого быть не должно, если только Билл сам не пригласит гостей. Уже много лет она не нарушала это правило… Наверное, поэтому… наверное, в этом причина… ее одиночества. Отец умер, а мать… ну, мать… Она надеялась, что хотя бы дети будут с ней, но Билл не любил, чтобы дети ужинали с ними. Дети ели на кухне в половине шестого с няней Синглтон, а она считала, что для Тиффани «неразумно» присоединиться к ним. Дети будут «не в своей тарелке». Поэтому она ужинала одна в столовой в половине восьмого. Тиффани судорожно соображала, приедет ли Билл сегодня к ужину и очень ли рассердится, если…

— Кизия?

— А? — Кизия была поглощена мрачными мыслями и уже минут двадцать, как ощущала тупую боль в желудке. — Да?

— Почему бы тебе не поужинать сегодня со мной? — Тиффани выглядела как маленькая девочка, которую посетила блестящая идея.

— Тиффи… это… я… мне очень жаль, милая, но я никак не могу. — Это было бы невыносимо. И ей нужно увидеть Марка. Просто необходимо. Иначе она просто не выживет. Ужасный был день. — Извини, ради Бога.

— Ничего. Не беспокойся. — Машина остановилась у Шерри-Низерлэнд, и на прощание они крепко обнялись, одна мучимая одиночеством, другая — раскаянием.

— Побереги себя, хорошо?

— Обязательно.

— Позвонишь мне на днях? Тиффани кивнула.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Кизия помахала ей и вошла внутрь здания, подождала пять минут, а затем подозвала такси и поспешила в Сохо, стараясь забыть страдальческие глаза Тиффани. Та, оставшись в машине одна, с жадностью выпила приличную порцию виски.

— О Боже, да это Золушка! Что случилось с моей рубашкой?

— Я думала, ты не обратишь внимания. Прости, милый, я забыла ее дома.

— Обойдусь. Ты сегодня кто — Золушка? Или претендентка на место в Белом доме? — Прислонившись к стене, он разглядывал сделанную за день работу, но было видно, что он очень рад Кизии.

— Вообще-то я собираюсь в сенаторы. Президент — это так тривиально. — Она усмехнулась и пожала плечами. — Я быстренько переоденусь и сбегаю за едой.

— Прежде чем уйдете, госпожа сенатор… — Лукаво ухмыляясь, он с решительным видом направился к ней.

— Вот как? — Жакет был уже наполовину снят, блузка расстегнута, а волосы рассыпались по плечам.

— Вот так. Я успел по тебе соскучиться.

— Думаю, ты даже не заметил моего отсутствия. Когда я уходила, ты был так занят.

— Но сейчас я не занят. — Он подхватил девушку на руки, ее ноги в одних чулках болтались в воздухе, а черные волосы падали ему на лицо. — Ты прямо картинка, когда одета вот так. Похожа на ту девицу, что я видел в газете, пока тебя не было, только симпатичней. Намного симпатичней. У той вид стервы.

Кизия уронила голову ему на грудь и рассмеялась.

— А я не стерва?

— Нет, Золушка, никоим образом.

— Сколько у тебя иллюзий!

— Только по поводу тебя.

— Дурачок. Милый, милый дурачок… — Она нежно поцеловала его в губы, и через несколько мгновений вся комната до самой постели оказалась забросанной ее одеждой. Было уже темно, когда они поднялись.

— Сколько времени?

— Наверное, около десяти. — Она потянулась и зевнула. В квартире было темно. Марк выпрыгнул из постели, чтобы зажечь свечу, а затем снова заключил Кизию в объятия. — Хочешь где-нибудь поужинать?

— Нет.

— Я тоже не хочу, но надо что-то съесть, ты ведь ничего не принесла? Она покачала головой.

— Я ужасно спешила. Почему-то мне хотелось увидеть тебя раньше, чем Фьореллу.

— Не беда. Поужинаем сыром и ореховым маслом.

Она ответила приглушенным смехом. Они поцеловались и пошли в ванную, где, забравшись вместе под душ, весело плескались и резвились под струями воды, а потом вытерлись одним ярко-красным полотенцем. Без всяких монограмм.

Вытираясь, Кизия размышляла о том, что мир Сохо пришел в ее жизнь слишком поздно. Если бы ей было двадцать, она могла бы поверить в него и счесть настоящим. Сейчас же это всего лишь забава… необычная… чудесная… но хозяином здесь был Марк, а не она. Кизия правила другими мирами, совсем для нее нежеланными, но тем не менее принадлежавшими ей.

— Кизия, для тебя важно то, чем ты занимаешься? — Она долго молчала, прежде чем ответить, а потом пожала плечами.

— Может, да, может, нет… может быть, я и сама этого не знаю.

— Имеет смысл над этим подумать.

— Пожалуй. Обещаю разобраться до полудня. — Она вспомнила, что завтра обедает с Уитом.

— А что за важное мероприятие у тебя завтра? — В его голосе определенно звучал интерес, и она отрицательно покачала головой. Они доедали остаток печенья, запивая его вином.

— Ничего. Ничего важного завтра не произойдет.

— Ты так сказала, что я подумал…

— Нет, ничего похожего. Между прочим, мне только что пришло в голову, милый, что в моем возрасте уже ничего не кажется особенно важным. Включая даже тебя, и нашу близость, и твое замечательное молодое тело, и мою собственную дурацкую жизнь.

— Позволишь тебя цитировать, Мафусаил?

— Разумеется. Меня цитируют уже кучу лет. — И она звонко рассмеялась в тиши ясной осенней ночи.

— А что здесь смешного?

— Все. Абсолютно все.

— Ты, похоже, пьяна. — Его слова позабавили Кизию, и на мгновение ей действительно захотелось напиться.

— Может быть, немного пьяна… от жизни… от твоей жизни.

— Почему «от моей»? Разве она не может быть и твоей? Чем уж так отличаются наши жизни?

Господи Иисусе! Эту тему ей никак не хотелось развивать.

— Тем, что я баллотируюсь в сенаторы! Взяв девушку за плечи, он посмотрел ей прямо в глаза, игнорируя все попытки отшутиться.

— Кизия, почему ты от меня все скрываешь? Иногда мне кажется, ты совсем не та, какой хочешь казаться. — Напряжение, с которым он сжимал ее плечи, и вопрос в его глазах поселили в ней беспокойство, но она лишь уклончиво улыбнулась. — Вот что я тебе скажу, Золушка: кем бы ты ни была, ясно, что ты заколдована.

Они оба рассмеялись, и Кизия пошла за ним в спальню, стерев со щек две безмолвные, невидимые слезинки. Марк — милый мальчик, но совсем не знает ее. И она этого не допустит. Он всего лишь мальчик.

Глава 5

— Мисс Сен-Мартин, счастлив вас видеть!

— Благодарю вас, Билл. Мистер Хэйуорт уже здесь?

— Нет, но столик заказан. Позвольте вас проводить?

— Нет, благодарю вас. Я подожду у камина.

Клуб «21» ломился от жаждущих обеда. Деловые люди, модные фотомодели, знаменитые актеры, продюсеры, боссы издательского мира, горстка титулованных особ… Самая что ни на есть элита. Ресторан собрал всех добившихся в жизни успеха. Каминная — тихий уголок, где Кизия может спокойно посидеть, перед тем как вместе с Биллом броситься в ревущий водоворот. Клуб «21» был забавным заведением, но сегодня ее туда не тянуло.

Мысль об обеде угнетала. Странно, теперь ей приходится делать над собой все больше усилий. Вероятно, наступает возраст, когда вести двойную жизнь слишком тяжело. Мысли ее обратились к Эдварду. Возможно, она увидит его в «21», но скорее он обедает в «Лютеции» или «Мистрале». Предпочитает французские рестораны.

— Как, по-твоему, дети отнесутся к тому, что мы возьмем их на Палм-Бич? Не хочу, чтобы они считали, что я отвращаю их от отца. — Обрывок разговора заставил Кизию обернуться. Так-так, Марина Уолтере и Хэлперн Медли. Дела определенно идут на лад. Новость номер один для завтрашней колонки. Совершенно точно, они не заметили ее, свернувшуюся в одном из больших красных кожаных кресел. Преимущество быть маленькой. И тихой.

А затем она увидела Уита, элегантного, моложавого, загорелого, в темно-сером костюме и голубой рубашке. Она помахала ему.

— Вы сегодня великолепно выглядите, мистер Хэйуорт. — Не вставая, Кизия протянула ему руку, и он чуть коснулся губами запястья и легонько пожал пальцы.

— Сегодня я чувствую себя намного лучше. А ты как?

— Спасибо, отлично. Я проспала целый день, — соврала Кизия и улыбнулась. Уит взял ее под руку, и они направились в ресторан к своему столику.

— Не заставляй меня мучиться завистью! Твои сонные забастовки просто возмутительны!

— О, мистер Хэйуорт, мисс Сен-Мартин… — Метрдотель подвел их к столику, который обычно заказывал Уит, и, усевшись, Кизия оглядела зал. Все те же лица, та же толпа. Даже фотомодели казатись знакомыми.

— Где ты была вчера вечером, Кизия?

По ее улыбке он не смог бы ничего прочесть.

— Играла в бридж.

— Вид у тебя такой, будто ты выиграла кучу денег.

— По правде говоря, так оно и есть. Мне везет с тех пор, как я вернулась.

— Рад за тебя. А я просадил в триктрак за последние четыре недели приличную сумму. Чертовски не везет. — Впрочем, он отнюдь не выглядел опечаленным. Похлопав ее по руке, Уит подозвал официанта. Две «Кровавые Мэри» и бифштекс под соусом «тартар». Как обычно. — Дорогая, ты хочешь вина?

Она отрицательно покачала головой. «Кровавая Мэри» — как раз то, что нужно.

Обед обещал быть коротким — в два ему нужно вернуться в офис. Лето кончилось, и наступили обычные заботы: завещания, доверенности, дети, разводы — новый сезон. Почти как Новый год. Подобно детям, возвращающимся в школу, светское общество начинало год с «сезона», и он только начался.

— Ты будешь в городе во время уик-энда, Кизия? — Явно поглощенный своими мыслями, он подозвал ей такси.

— Нет. Помнишь? Я говорила, что собираюсь провести его с Эдвардом.

— Ах да. Отлично. Тогда я не буду чувствовать себя негодяем. Хочу провести уик-энд с деловыми знакомыми. Но в понедельник я тебе обязательно позвоню. Не обидишься?

Этот вопрос ее позабавил.

— Ничуть. — Кизия грациозно села в машину и широко ему улыбнулась. — Значит, с деловыми знакомыми, дорогой? Спасибо за обед.

— Увидимся в понедельник. — Он помахал еще раз, когда машина тронулась, и она облегченно вздохнула. Финита. До понедельника она свободна. Только очень уж тошно от опутывающей жизнь лжи.

Уик-энд был великолепным. Яркое солнце, легкий ветерок, воздух чистый, почти без пыли. Они с Марком красили спальню в ярко-голубой цвет. «В честь твоих глаз», — сказал он ей, усердно трудившейся у окна. Работенка была та еще, но, закончив, оба были страшно довольны собой.

— Как насчет пикника, чтобы отпраздновать все это дело? — Марк был в прекрасном настроении. Она тоже.

Она побежала к Фьорелле за съестным, пока он искал, у кого бы одолжить машину. Приятель Джорджа предложил свой автофургон.

— Куда мы поедем, сэр?

— На Остров сокровищ. Мой собственный Остров сокровищ. — И он принялся распевать обрывки дурацких песенок про острова, перемежая пение приступами хохота.

— Марк Були, ты чокнутый.

— Пусть так, Золушка. Но ведь тебе это нравится. — Он называл ее Золушкой без всякой насмешки. Они были очень счастливы. Да и вообще Марк не был человеком ехидным.

Он привез ее на маленький островок Ист-Ривер, безымянное чудо близ острова Рэндалл. Свернули с шоссе и поехали сквозь кусты по узкой неровной дороге, которая, казалось, никуда не ведет, переехали через маленький мост, и вдруг… о чудо! Маяк и руины замка, и все это принадлежит только им.

— Похоже на иллюстрацию к «Падению дома Эшеров».

— Да, и это все мое. А теперь и твое тоже. Никто никогда сюда не приезжает.

Из-за реки на них мрачно смотрел Нью-Йорк. Здания ООН, компании «Крайслер» и «Эмпайр стейт билдинг» наводили на мысли о лощеной, холодной вежливости. Счастливая пара разлеглась на траве и открыла лучшее вино из запасов Фьореллы. По реке проплывали паромы и буксиры, и Кизия с Марком смеялись и с детским восторгом махали команде и капитанам.

— Какой дивный день!

— Да, действительно. — Он положил голову ей на колени, и она, нагнувшись, поцеловала его.

— Хотите еще вина, мистер Були?

— Нет, если можно, кусочек неба.

— К вашим услугам, сэр.

Начали собираться облака, и в четыре небо прорезала первая молния.

— Полагаю, вы получите кусочек неба, который заказывали. Минут через пять. Видите, как я стараюсь вам угодить? Ваше желание для меня закон.

— Малышка, ты просто чудо! — Он вскочил на ноги и простер руки к небу. Через пять минут началась сильная гроза, и они, держась за руки и хохоча, побежали по островку, мгновенно вымокнув до нитки.

Вернувшись домой, они вместе забрались под душ, и горячая вода приятно обжигала их озябшие тела. Обнаженные, они вернулись в свежевыкрашенную голубую спальню и ласково заключили друг друга в объятия.

Кизия собралась уходить в шесть утра. Марк спал как ребенок, подложив руку под голову, волосы падали на лицо.

— До свидания, мой любимый, спи крепко. — Она осторожно поцеловала его в висок и взъерошила волосы. Он проснется не раньше полудня, когда она будет уже далеко. В другом мире, выслеживая драконов на опасной тропе.

Глава 6

— Доброе утро, мисс Сен-Мартин. Я скажу мистеру Симпсону, что вы пришли.

— Спасибо, Пэт. Как поживаете?

— Столько дел, что с ума сойти. Похоже, после лета у всех родилась идея написать книгу. Кто с рукописями, кто с неоплаченным чеком на гонорар.

— Да, я вас понимаю. — Кизия сочувственно улыбнулась, думая о собственных планах по поводу книги.

Секретарша быстро оглядела письменный стол, взяла несколько бумаг и скрылась за тяжелой дубовой дверью. Литературное агентство «Симпсон, Уэллс и Джонс» немногим отличалось от юридической фирмы Эдварда, офиса Уита или брокерской конторы, занимавшейся ее акциями. Это был серьезный, хорошо поставленный бизнес. Длинные полки книг, деревянные панели, бронзовые дверные ручки и толстый ковер цвета бургундского. Здравомыслие, внушительность, престиж. Ее интересы представляла фирма с отличной репутацией. Поэтому она не побоялась открыть свою тайну Джеку Симпсону. Он знал, кто перед ним, только ему и Эдварду были известны ее многочисленные псевдонимы. Знали, конечно, и служащие Симпсона, но им и в голову не придет болтать лишнего. Ее тайна надежно хранилась.

— Мистер Симпсон ждет вас, мисс Сен-Мартин.

— Благодарю вас, Пэт.

Он ждал ее, встав из-за стола, — симпатичный человек примерно одних лет с Эдвардом, лысеющий, с седыми висками, широкой отеческой улыбкой и теплыми, дружескими руками. Как всегда, они обменялись рукопожатием. Она села напротив и помешала чай, принесенный Пэт. Сегодня — чай с мятой. Иногда это был «Инглиш брэкфаст», а после полудня — обычно «Эрл-грей». Офис Джека Симпсона был для нее раем, местом, где можно расслабиться и вздохнуть свободно. Где она ощушала радость от сделанной работы. Здесь Кизия всегда была счастлива.

— У меня есть для вас задание, дорогая.

— Великолепно. А именно? — Она выжидающе посмотрела, отставив чашку с золотым ободком.

— Давайте сначала немного поболтаем. — Сегодня в его глазах было что-то новое. Только Кизия не могла понять, что именно. — Это несколько не похоже на все, чем вы до сих пор занимались.

— Порнография? — Она отхлебнула чай и слегка притушила улыбку. Симпсон улыбнулся.

— А вы именно этим хотели бы заняться, да?

Кизия улыбнулась ему в ответ. Он зажег сигару. «Данхилл», а не кубинскую. Каждый месяц она присылает ему коробку.

— Сожалею, но вынужден вас разочаровать. Это определенно не порнография. Это интервью.

Он внимательно наблюдал за ней. Несколько слов — и она начинала походить на затравленную олеыиху. Некоторых сторон ее жизни не осмеливался касаться даже он.

— Интервью? Вот как… Что-нибудь еще?

— Нет, но я думаю, нам надо поговорить об этом подробнее. Вы слышали о Лукасе Джонсе?

— Не уверена. Имя знакомое, но никаких конкретных ассоциаций не вызывает.

— Это очень интересный человек. Ему тридцать пять, шесть лет провел в заключении в Калифорнии за вооруженное ограбление. Срок отбывал в Фолсоме, Сан-Квентине — во всех тех местах, о которых идет ужасная слава. Ну вот, прошел через все это и сумел сохранить себя. Он был одним из первых, кто начал организовывать профсоюзы среди заключенных и устраивать шум из-за их прав. Теперь он уже на свободе и продолжает свое дело. Думаю, в этом смысл его жизни. — Он поставил своей целью уничтожить тюрьмы, а пока они еще существуют, добиваться улучшения положения заключенных. Даже отказался от досрочного освобождения, потому что, по его словам, не завершил то, что начал. Это было первый раз. А когда решение о досрочном освобождении было принято вторично, решили больше его не спрашивать. Они хотели от него избавиться, но и оказавшись на воле, он продолжал гнуть свою линию. То, что он рассказывает о ситуации в тюрьмах, оказывает на общественное мнение огромное воздействие. Кстати, этот Джонс написал очень сильную книгу — год или два назад, не помню точно, — когда оказался на свободе. Его часто приглашают выступить, в том числе на телевидение. И, что удивительно, он проделал все это с большим успехом, хотя по-прежнему числится условно освобожденным. Полагаю, он рискует, продолжая свою кампанию.

— Надо думать.

— Он отбыл шесть лет из своего срока, но тем не менее еще не свободный человек. Насколько я понимаю, у них в Калифорнии существует так называемая система неопределенного срока наказания, которая предполагает, что человек сам не знает, на какой срок он заключен. В его случае это, кажется, от пяти лет до пожизненного. Он отсидел шесть. Думаю, мог бы отсидеть и десять, и двадцать — по усмотрению тюремных властей, но он им, мягко говоря, надоел.

Кизия, заинтригованная, кивнула. На это Сим-пеон и рассчитывал.

— Он убил кого-нибудь во время ограбления?

— Нет, я абсолютно уверен, что нет. Просто поднял большую суматоху. Весьма бурная молодость, как явствует из книги. Образование он получил преимущественно в тюрьме — школа, диплом колледжа и магистерское звание по философии.

— Во всяком случае, трудолюбив. А после того как он вышел, возникли какие-то проблемы?

— С уголовщиной он, по-видимому, покончил. Мне известно о единственной проблеме: он ходит над пропастью благодаря той известности, что приобрел, устроив кампанию в поддержку прав заключенных. А интервью требуется потому, что скоро у него выходит еще одна книга — критический анализ условий, в которых содержатся заключенные, — ив этой книге он развивает те же взгляды, что и в предыдущей, но еще более жестко. Судя по тому, что я слышал, она должна произвести фурор. Самое время о нем написать, Кизия. А вы самый подходящий для этого человек. Вы уже сделали две статьи о выступлении заключенных в Миссисипи в прошлом году, так что предмет вам отчасти знаком.

— Но ведь это не материал, основанный на документах. Это интервью. — Она поймала его взгляд. — Вы знаете, что я не занимаюсь интервью. И кроме того, речь пойдет не о Миссисипи. Он говорит о калифорнийских тюрьмах. А о них я знаю не больше всякого другого — только то, что писалось в газетах.

Предлог был никудышным, и оба это осознавали.

— Принципы те же, Кизия. Вы это понимаете. К тому же нас просят дать материал о Лукасе Джонсе, а не о калифорнийских тюрьмах. Об этом он вам расскажет и сам. Если нужно, прочтите его первую книгу. Там есть все, если только вы сможете это переварить.

— Что он за человек?

Симпсон подавил улыбку. Возможно… возможно… Нахмурился и положил сигару в пепельницу.

— Странный, интересный, очень сильный, очень закрытый и одновременно искренний. Я видел его выступления, но лично не знаком. Впечатление такое, будто он готов все что угодно и кому угодно рассказывать о тюрьмах, но о себе и слова не скажет. Интервью с ним будет делом непростым. Я бы сказал, он все время настороже, но в то же время, безусловно, обаятелен. Похож на человека, который ничего не боится, потому что ему нечего терять.

— У всех есть что терять, Джек.

— Вы говорите о себе, моя дорогая, но с некоторыми людьми дело обстоит совсем по-другому. Они уже потеряли все, что им дорого. Перед тем как он попал в тюрьму, у него были жена и ребенок. Ребенок погиб в автомобильной катастрофе, виновник ее скрылся, а жена покончила самоубийством за два года до того, как его выпустили. Возможно, он один из тех, кто потерял все… От такой жизни можно сломаться. Или обрести свободу. Думаю, именно так и случилось. Те, кто хорошо его знает, относятся к нему как к Богу. Вы услышите о нем массу прямо противоположных отзывов — теплый, любящий, добрый или, наоборот, безжалостный, жестокий, холодный. В зависимости от того, с кем будете говорить. По-своему он человек-легенда, человек-загадка. Никто по-настоящему не знает, кто он на самом деле.

— Похоже, вам о нем многое известно.

— Он меня заинтересовал. Я прочел книгу, побывал на выступлениях. Можно сказать, провел небольшую исследовательскую работу, перед тем как пригласить вас обсудить этот вопрос. Мне подумалось, что вы сможете написать о нем блестящий материал. Вы чем-то похожи — оба живете в подполье. Возможно, знакомство с ним вас кое-чему научит. И, несомненно, такой материал будут читать все.

— Поэтому я и не могу за него взяться. — К ней снова вернулась твердость. Но Симпсон не терял надежды.

— Вы стали стремиться к безвестности?

— Не к безвестности, а к благоразумию. Анонимности. Душевному покою. Ничего нового. Мы обсуждали все это уже много раз.

— В теории. А сейчас речь идет о вопросе практическом. О том, чтобы сделать статью, которая будет не только интересна вам самой, но и чрезвычайно перспективна с профессиональной точки зрения, Кизия. Я просто не мог не предоставить вам такую возможность. Вы сваляете дурака, если откажетесь.

— И еще большего дурака — если соглашусь. Нет, не могу. Я слишком многим рискую. Если попытаюсь взять у него интервью, «фурор», как вы выражаетесь, произведу я сама. Из того, что вы рассказали мне, я поняла, что он — личность заметная. И неужели вы думаете, что потребуется много времени, чтобы благодаря ему я тоже оказалась в поле зрения? Да взять того же Джонса. Он может знать, кто я такая. — На этот раз она уже твердо покачала головой.

— Он не тот человек, Кизия. Плевать он хотел на светскую жизнь, на балы дебютанток и все остальное, что делается в вашем мире. Он слишком занят тем, что происходит в его собственном. Готов поклясться, что он никогда не слышал вашего имени. Он — Калифорнией, сейчас живет на Среднем Западе, вряд ли когда-нибудь был в Европе, и можете быть абсолютно уверены — он не читает светскую хронику.

— Ну, не скажите…

— Готов поручиться. Я чувствую этого человека и почти наверняка знаю, к чему он стремится. Только к одному. Он бунтарь, Кизия. Интеллигентный самоучка, абсолютно убежденный бунтарь. Ни в коем случае не плейбой. Ради Бога, детка, будьте благоразумны. Речь идет о вашей карьере. На следующей неделе он будет выступать в Чикаго, и вы легко и незаметно для окружающих сделаете все, что нужно. Возьмете на следующий день интервью в офисе, и точка. Никто из пришедших на выступление не узнает вас. Более того, я абсолютно уверен, что и он вас не знает. Нет оснований думать, что вы не сойдете за К.-С. Миллер. Ему будет куда интереснее, что вы о нем напишете, чем то, как складывается ваша личная жизнь. О таких вещах он просто не думает.

— Он гомосексуалист?

— Возможно, не знаю. Понятия не имею, что делают с человеком шесть лет тюрьмы. Да это и не имеет значения. Важно то, за что он выступает и как он это делает. Вот в чем суть. Если бы я хоть на секунду заподозрил, что этот материал может вызвать у вас затруднения, я никогда бы вам его не предложил. Могу только еще раз подчеркнуть, что совершенно убежден: он понятия не имеет, кто вы и откуда.

— Но откуда такая уверенность? Предположим, он авантюрист, ловкий жулик — узнает, кто я такая, и решит на этом сыграть. И получится совсем наоборот: не он, а я прогремлю во всех газетах благодаря истории с интервью.

Симпсон начал терять терпение. Он погасил сигару.

— Послушайте, вы пишете о разных событиях и местах, о политике, беретесь за психологические портреты. Вы написали несколько отличных вещей, но ни одна из них не смогла бы сравниться с этим материалом. Я думаю, он должен у вас получиться. Это ваш главный шанс, Кизия. Вопрос только в том, пишущий вы человек или нет.

— Разумеется. Просто все это кажется мне чрезвычайно неразумным. Нарушением собственных правил. Я спокойно жила целых семь лет только потому, что была абсолютно, целиком и полностью осторожна и предусмотрительна. Если я начну брать интервью, сделаю это… потом другие… и… Нет. Я просто не могу.

— Вы не хотите даже обдумать мое предложение. Вот его последняя книга, на случай если вам захочется прочесть. Убежден, перед тем как окончательно что-либо решить, вы должны хотя бы просмотреть ее.

Поколебавшись несколько секунд, она чуть кивнула головой. Это единственная уступка, на которую она пойдет. Кизия по-прежнему уверена, что делать материал не будет. Не позволит себе этого. Вероятно, Лукасу Джонсу и нечего терять, но ей есть что. Она может потерять все. Душевный покой и тщательно охраняемую тайну, которую с таким трудом пестует. Лишь благодаря этой жизни она держится. Ни для кого на свете она не поставит эту жизнь под угрозу. Ни для Марка Були, ни для Джека Симпсона, ни для незнакомого жулика, ставшего сенсационной фигурой. Ну его к черту! Ни один человек этого не стоит.

— Ладно, я прочту книгу. — Впервые за последние полчаса она улыбнулась и с жалобным видом покачала головой. — Вы отлично умеете уговаривать. Злодей!

Однако Симпсон понимал, что отнюдь не уговорил ее. Ему оставалось надеяться лишь на любопытство Кизии и на то, что написал Лукас Джонс. Он утром почувствовал, что это — ее тема, а ошибался он очень редко.

— Симпсон, вы действительно первостатейный злодей! Вы изобразили это так, будто от моего согласия будет зависеть вся моя карьера… или даже жизнь.

— Возможно, так оно и есть. А вы, моя дорогая, — первостатейный литератор. Однако я думаю, что в вашей карьере наступил момент, когда приходится делать выбор. И он не будет легким, не надейтесь. Я забочусь прежде всего о том, чтобы ваша жизнь и ваша карьера не прошли мимо.

— Не думаю, что жизнь или карьера проходят мимо меня. — С деланной усмешкой она подняла бровь. Обычно он не был так откровенен и заботлив.

— Нет, до сих пор все шло нормально. Рос профессионализм, росло мастерство, однако лишь ло определенного уровня. Когда-то должен наступить перелом. Момент, когда вы больше не сможете «встраиваться», делать все по своему вкусу. Вам следует решить, чего вы действительно хотите, и поступать соответственно.

— А почему вы думаете, что я так не поступаю? — Она удивилась, когда он отрицательно покачал головой.

— Нет, не поступаете. Но думаю, что уже пора.

— То есть?

— Решить, кем вы хотите быть. К.-С. Миллер, пишущей серьезные материалы, которые действительно помогут сделать карьеру; Мартином Хэлламом, под псевдонимом сплетничающим о своих друзьях, или достопочтенной Кизией Сен-Мартин, порхающей по балам дебютанток и «Тур д'Аржан» в Париже. Вы не можете быть сразу всеми, Кизия. Даже вы.

— Не говорите мне таких вещей, Симпсон! — Он, безусловно, сумел вывести ее из равновесия, и все из-за статьи про какого-то бывшего уголовника, ставшего профсоюзным агитатором. Какой абсурд! — Вы прекрасно знаете, что колонка Мартина Хэллама для меня не больше, чем шутка, — с раздражением продолжала она. — Я никогда не относилась к ней серьезно, а уж последние пять лет — в особенности. И вы отлично знаете, что для меня по-настоящему важна только моя работа как К.-С. Миллер. Балы дебютанток и ужины в «Тур д'Аржан», как вы выразились, — это то, чем я иногда занимаюсь, чтобы провести время, по привычке, и для того, чтобы продолжать колонку Хэллама. Я не продаю свою душу за этот образ жизни. — Она прекрасно понимала, что лжет.

— Не уверен, что это правда, но даже если так, то рано или поздно вы все равно обнаружите, что приходится платить — или душой, или карьерой.

— Не драматизируйте.

— Я не драматизирую. Просто говорю откровенно. И беспокоюсь за вас.

— Ну так не беспокойтесь. По крайней мере по этому поводу. Вы знаете, как я должна поступать, знаете, чего от меня ждут. Невозможно разделаться с многовековой родословной, просидев несколько лет за пишущей машинкой. Кроме того, многие пишущие люди работают под псевдонимами.

— Да, но они не живут под псевдонимами. И я не согласен с вами относительно родословной. Вы правы в том смысле, что с традициями предков и впрямь не разделаешься за несколько лет. Традиции можно изменить лишь резко, внезапно, путем кровавой революции.

— Не думаю, что это необходимо.

— А точнее, не думаете, что это «благородно», не так ли? Вы правы, это неблагородно. Революции не бывают благородными, а перемены — легкими. Мне начинает казаться, что вам самой будет полезно прочитать книгу Джонса, По-своему вы тоже в темнице почти тридцать лет. — Он заглянул ей в глаза, и голос его смягчился. — Кизия, неужели вам нравится эта жизнь? Жизнь, которая лишает вас счастья?

— Дело не в этом. К тому же бывают ситуации, когда нет выбора. — Она отвела взгляд, одновременно раздраженная и обиженная.

— Вот именно об этом мы и говорим. Выбор есть всегда. — Разве сама она этого не знала? — Вы собираетесь ломать себе жизнь ради какого-то дурацкого «долга», только для того, чтобы угодить опекуну, из-под влияния которого вы уже лет десять как вышли? Хотите порадовать родителей, которых уже двадцать лет нет в живых? Почему заставляете себя? Почему? Потому что они умерли? Бога ради, вы в этом не повинны, и времена к тому же изменились. Да и вы сами изменились. Или вы хотите оправдать ожидания молодого человека, с которым помолвлены? Если причина в нем, то, вероятно, наступит время, когда вам придется выбирать между ним и работой, и лучше, чтобы вы уже сейчас отдавали себе в этом отчет.

Какой молодой человек? Уит. Смешно. И почему Симпсон решил сейчас обо всем этом говорить? Ни о чем таком раньше не было и речи. Почему именно сейчас?

— Если вы имеете в виду Уитни Хэйуорта, то я с ним не помолвлена и не собираюсь. Самое большее, что я могу из-за него стерпеть, — это скуку в течение вечера. Так что по этому поводу вы беспокоитесь напрасно.

— Рад слышать. Тогда в чем дело, Кизия? Зачем нужна двойная жизнь?

Она глубоко вздохнула и посмотрела на свои руки, сложенные на коленях.

— Потому что каким-то образом им удалось внушить мне, что если даже на минуту вы уроните чашу Святого Грааля или отставите ее в сторону на один день, то рухнет целый мир и вы будете в этом виновны.

— Позвольте открыть вам великую тайну — мир не рухнет. С миром ничего не случится. К вам не явятся призраки родителей, а ваш опекун не наложит на себя руки. Живите для себя, Кизия. Вы должны жить настоящей жизнью. Сколько можно лгать?

— Разве псевдоним — ложь? — Слабая защита, и Кизия сама это понимала.

— Нет, ложь, как вы им пользуетесь. Вы используете псевдоним, чтобы вести две жизни, абсолютно отдельные друг от друга. У вас два лика. Один — долг, другой — любовь. Вы словно замужняя женщина, которая имеет любовника и не желает ни от чего отказываться. Думаю, это очень тяжкое бремя. И никому не нужное. — Он посмотрел на часы и слегка покачал головой. — А сейчас извините меня. Я браню вас почти целый час. Но мне уже давно хотелось об этом поговорить. Со статьей про Джонса поступайте как знаете, но подумайте немного над нашим разговором. Думаю, он был важным.

— Полагаю, вы правы. — Внезапно она почувствовала себя совершенно измученной. Это объяснение отняло у нее все силы. Казалось, перед глазами пронеслась целая жизнь. И какой незначительной она выглядела при близком и таком безжалостном рассмотрении. Симпсон прав. Кизия еще не знала, как поступит с материалом про Джонса, но дело совсем в другом. Все гораздо серьезней. — Я прочитаю книгу Джонса сегодня вечером.

— Прочитайте и позвоните завтра. Я могу задержать ответ в журнал. Вы простите мне нравоучения?

Она улыбнулась ему теплой улыбкой.

— Только если вы разрешите мне поблагодарить вас. Вы не сказали ничего приятного, но, думаю, мне нужно было все это услышать. Последнее время я сама размышляла об этих вещах, и спор с вами был вроде спора с самой собой. Чистой воды шизофрения.

— Ничего столь экзотичного. Вы не единственная — этим путем пришлось пройти многим. Кому-нибудь следовало бы написать руководство, как справляться с подобными проблемами.

— Вы хотите сказать, что кому-то все-таки удалось с этим справиться? — Она рассмеялась, допивая чай.

— Да, и удалось прекрасно.

— И как же? Бегство с лифтерами, чтобы доказать свою правоту.

— Если хотите — да. Но это те, что поглупее. Остальные находили решения получше.

Она старалась отогнать мысли о матери.

— Вроде Лукаса Джонса? — Кизия сама не понимала, как это у нее вырвалось. Мысль была совершенно абсурдной. Почти смехотворной.

— Ну, вряд ли. Я не предлагал вам выйти за него замуж, моя дорогая. Речь шла всего лишь об интервью. Так вот почему вы так забеспокоились.

Джек Симпсон отлично понимал причины ее беспокойства. Кизия боялась. Он как мог попытался успокоить ее. Только одно интервью… всего лишь одно… Для Кизии оно может изменить очень многое — расширить ее горизонты, открыть целый мир, сделать ее писателем.

Если все пройдет гладко. Лишь будучи абсолютно уверенным, что иначе Кизия не выберется из добровольной западни, Симпсон побуждал ее заняться Лукасом Джонсом.

Если она попадется, то спрячется уже навсегда, это он понимал хорошо. Но так случиться не должно. Он все тщательно продумал, прежде чем предложить ей эту работу.

— Право, Джек, многое из того, что вы говорили, совершенно справедливо. Должна признать, что последнее время моя «тайна» прилично поизносилась. С течением времени она утрачивает свою привлекательность. — Джек прав. Она похожа на замужнюю женщину, у которой есть любовник… Эдвард, Уит, приемы, комитеты, а потом Марк, Сохо и пикники на волшебных островах и, наконец, существующая независимо от всего этого работа. Сплошные противоречия. Три жизни. И каждую из них приходилось скрывать, и уж давно Кизия чувствовала, что разрывается на части. Чему в первую очередь должна она хранить верность? Конечно, самой себе, но как легко об этом забыть. До тех пор пока кто-нибудь не напомнит, как только что сделал Джек Симпсон. — Сэр, вы позволите себя обнять?

— Не просто позволю — буду в восторге, моя дорогая. Получу огромное удовольствие.

Поднявшись, она быстро обняла его и улыбнулась на прощание.