Она надеялась, что кто-то встретит ее, объяснит обязанности, доверит водить санитарную машину или выполнять работу, о которой она имела представление. Но никто и не собирался ничего ей объяснять. Перед ней лежали люди, невероятно изуродованные осколками и шрапнелью. Были и обожженные, отравленные фосгеном и хлором. Немцы действовали с крайней жестокостью, уничтожая противников, у которых не было подобного оружия. В расчет не принималось даже то, что во время газовой атаки ветер переменился и погнал газ на германские окопы.

Санитар остановился. Виктория мельком услышала, как кто-то называл его Дидье. К счастью, он знал английский, но она едва не упала в обморок, когда он велел ей помочь ухаживать за людьми, только что доставленными из окопов. Все они стали жертвами газовой атаки; многие временно лишились рассудка.

– Постарайтесь сделать для них что можете, – тихо сказал он, и Виктория внезапно вспомнила о трупах, плававших вокруг нее после крушения «Лузитании». Но это… это куда хуже, хотя бедняги все еще живы.

– Они не протянут и ночи. Наглотались газа. Тут уж ничего не попишешь.

Мужчина, лежавший у ее ног, изрыгал зеленую слизь, и Виктория вцепилась в руку Дидье.

– Я не сестра, – пробормотала она, подавляя приступ тошноты. Это уж слишком. Она не выдержит. Не стоило приезжать сюда. – Не могу…

– Я тоже не медик, – резко бросил Дидье, – Я музыкант… Вы остаетесь или нет?

Это ее испытание. Испытание огнем. Она кичилась тем, что сама этого хочет, что не похожа на других.

– Если нет, убирайтесь, у меня нет на вас времени. Он презрительно смотрел на нее, как на ничтожество, на дилетантку, явившуюся сюда, чтобы потом хвастаться светским приятелям своей отвагой. Санитар словно бросал ей вызов, и Виктория кивнула.

– Остаюсь, – хрипло выдавила она и медленно опустилась на колени рядом с ближайшим раненым. Половина его лица представляла кровавую массу, и, хотя кто-то забинтовал раны, доктора, очевидно, сочли его безнадежным. Возможно, в настоящем госпитале ему оказали бы надлежащую помощь, но полевой просто не был для этого приспособлен.

– Как… как вас зовут? – пробормотал раненый в полубеспамятстве. – Я Марк.

Судя по выговору, он, должно быть, англичанин.

– А я Оливия, – постаралась улыбнуться девушка и взяла его за руку, пытаясь понять, каким он был до того, как его так зверски изуродовали.

– Вы американка, – догадался Марк. – Я был там однажды.

– Из Нью-Йорка, – подтвердила Виктория. Словно это имело значение…

– Когда вы приехали? – допытывался он, продолжая цепляться за жизнь, будто сознавал, что, пока говорит с красивой незнакомкой, смерть за ним не придет.

– Только сейчас, – пояснила она, снова чувствуя, как подступает к горлу желчь. В этот момент еще один раненый дернул ее за передник.

– Из Америки… вы давно оттуда? – пробормотал Марк.

– На прошлой неделе… спаслась с «Лузитании»… – едва выговорила она. Господи, как их много… и воздух содрогается от их рыданий и воплей.

– Проклятые фрицы… женщин и детей… звери… – охнул Марк, но Виктория уже склонилась над вторым. Он звал мать и просил воды. Мальчику из Гэмпшира было всего семнадцать, и через несколько минут он умер у нее на руках. В эту ночь она утешала бесчисленное множество раненых и проводила их в последний путь. Ничего особенного от Виктории не требовалось: она держала их за руки, зажигала папиросы, подносила воду даже тем, кто уже не мог пить. У некоторых были разворочены животы, сожжены лица, наполнены газом легкие. Невероятные, немыслимые, вызывающие безумный ужас сцены…

Только утром она вернулась в палатку сестер, перепачканная кровью, гноем и рвотой. И не знала, куда идти и где ее вещи. Во всем этом кошмаре она совершенно забыла о чемодане. Она всю ночь помогала Дидье выносить мертвых и складывать их на землю. Сколько их, юных и пылких, нашли свой последний приют в глинистых холмах Франции!

– Вон в той палатке столовая, – показал Дидье, и Виктории на миг показалось, что у нее просто нет сил туда добраться. Она не спала ночь, все тело ныло, как от побоев, но Дидье, казалось, был неутомим. – Уже жалеете, что приехали, Оливия? – осведомился он, и девушка едва не поправила его, назвавшись настоящим именем, но вовремя осеклась.

– Нет, – солгала она с вымученной улыбкой.

Но Дидье сразу распознал ложь. Да, она достойно повела себя, и, если останется, на такую можно положиться. Большинство добровольцев – просто хлюпики. С трудом выдерживали несколько дней и давали деру, потрясенные увиденными ужасами. Стойких и отважных было слишком мало, фактически единицы, но они выносили на своих плечах все тяготы войны и были здесь с самого начала, вот уже почти год. Но эта… эта… вряд ли. Слишком молода и красива. Заявилась сюда по глупости и тщеславию и теперь не знает, как выбраться.

– Вы привыкнете. Подождите до зимы и увидите, вам понравится, – пообещал он. Прошлой зимой войска тонули в грязи, а сверху лились потоки воды. Но это все же лучше, чем, подобно русским, замерзать в Галиции.

Но Виктория вдруг сообразила, что зимой уже будет дома, с Чарлзом и Джеффри. Какими они кажутся сейчас далекими и нереальными! Только Оливия по-прежнему живет в ее душе, и Виктория почти слышала, как сестра разговаривает с ней по ночам.

Она отошла от Дидье и поковыляла к палатке, где раздавали еду, жадно втягивая носом ароматы кофе и какие-то незнакомые запахи. Странно, несмотря на всю бойню, кровь и мерзость, она зверски голодна!

Виктория положила себе яичницу из порошка, рагу, состоявшее в основном из хрящей, и толстый ломоть хлеба, зачерствевший до твердости дерева, но она все равно съела его, макая в подливу. И запила все двумя огромными кружками крепкого черного кофе. С ней здоровались, но и сестры, и санитары были слишком измучены, чтобы поговорить. Здесь раскинулся настоящий военный городок. Палатки служили казармами, госпиталем, столовой и складами, в маленьком замке стояли постоем старшие офицеры во главе с генералом, а на ферме жили младшие. Остальные разместились в казармах. Виктория все еще не знала, где будет жить.

– Вы от Красного Креста? – спросила ее миловидная полная девушка в форме сестры милосердия. Она с аппетитом уминала завтрак, не обращая внимания на измазанный кровью передник. Двенадцать часов назад Виктория была бы шокирована, но сейчас даже глазом не моргнула.

– Должна была к ним присоединиться, но не успела, – пояснила Виктория. Девушку звали Рози, и, как многие здесь, она оказалась англичанкой. – Они уехали без меня. Не знаю, что с ними случилось.

Рози как-то странно поглядела на нее.

– Зато я знаю. Их машину накрыло снарядом .в Меце. Никто не спасся. Все трое убиты.

Подумать только, если бы она сидела в той машине, сегодня ее уже похоронили бы… если бы было что хоронить.

– Что собираетесь делать? – тихо спросила Рози, и Виктория надолго задумалась. Она отнюдь не была уверена, что хочет остаться. Здесь куда опаснее и тяжелее, чем она представляла. Одно дело – находиться в Нью-Йорке и слушать лекции. Издали все казалось таким простым и определенным, проблемы – ясными, идеи – благородными. Она собиралась водить машину. И возить… кого? Умирающих? Трупы? Какой же она была наивной дурочкой! Но если она решит остаться, значит, должна приносить пользу.

– Сама не знаю, – нерешительно протянула она. – Я не сестра милосердия и ничего не умею. Вряд ли от меня будет толк.

Сгорая от непривычного для себя смущения, она робко поглядела на Рози:

– С кем мне поговорить?

– С сержантом Моррисон, – улыбнулась Рози. – Она главная над добровольцами. Не обманывай себя, крошка. Нам необходима любая помощь, даже если ты ничему не училась. Вопрос в том, сумеешь ли ты это вынести.

– Как мне ее найти?– вместо ответа осведомилась Виктория.

Рози рассмеялась и налила себе кофе.

– Подожди минут десять, она сама тебя отыщет. Сержант Моррисон знает все, что здесь творится. Смотри не говори потом, что тебя не предупредили.

Она оказалась права. Не прошло и обещанных десяти минут, как в палатку деловито вошла великанша в мундире и смерила Викторию оценивающим взглядом. Она уже услышала от Дидье о новенькой. Сержант Моррисон, блондинка с голубыми глазами, под два метра ростом, прибыла из Мельбурна. Она сражалась во Франции с самого начала войны и даже не была ранена. При этом она обращалась с волонтерами как с собственными рабами и, если верить Рози, правила железной рукой.

– Говорят, вы проработали всю ночь, – вежливо начала она, и девушка, изумленно взирая на нее, вздрогнула от непонятного страха.

– Да, – пробормотала она, вытягиваясь как старательный рядовой. Странно после всего хаоса наконец отыскать оазис порядка и спокойствия. Здесь каждый знал свои обязанности.

– И как вам понравилось? – без обиняков допрашивала сержант.

– Вряд ли «понравилось» – подходящее слово, – уклончиво заметила Виктория.

Рози, попрощавшись, направилась к операционной: ей предстояла еще одна двенадцатичасовая смена. Они работали сутки или пока не валились с ног. Рози однажды выдержала тридцать.

– Большинство из тех, за кем я ухаживала, умерли еще до рассвета, – выдохнула Виктория, и Пенни Моррисон молча кивнула, хотя в глазах промелькнуло нечто вроде жалости.

– Такое случается здесь каждый день. И что вы при этом чувствуете, мисс Хендерсон?

Она помнила ее имя, знала, кто она, и без ведома Виктории успела отослать ее чемодан в казарму и отвести койку в женском отделении.

– Лишняя пара рук нам очень пригодится, – честно призналась Пенни. – Не знаю и не хочу знать, по каким мотивам вы сюда приехали, но неплохо бы, если бы у вас хватило мужества все это вынести. Здесь идут жестокие бои.

Виктория уже стала свидетельницей этому прошлой ночью. Ей даже выдали респиратор – на случай, если немцы прорвут линию обороны и снова применят газ.

– Мне бы хотелось остаться, – выпалила она, к собственному удивлению. Она сама не поняла, что заставило ее сказать это, словно какой-то внутренний голос ответил за нее.

– Прекрасно.

Сержант встала и посмотрела на часы. У нее было полно дел. Чуть позже назначено совещание командиров, и она, как старшая над добровольцами, должна там присутствовать. И разумеется, будет единственной женщиной.

– Кстати, – бросила она через плечо, – вас поселили в женских казармах. Я отослала туда ваш чемодан. Кто-нибудь покажет вам, где это. Через десять минут вы обязаны доложить, что прибыли на смену.

– Сейчас? – ошеломленно пробормотала Виктория. Она не спала всю ночь и валилась с ног. Но сержант, похоже, не посчитала это уважительной причиной.

– Вы освободитесь в восемь вечера, – улыбнулась она. – Я уже сказала, Хендерсон: нам необходима ваша помощь. Позже успеете выспаться. И кстати, – строго велела она, хотя глаза лучились теплом, – свяжите волосы на затылке.

И с этими словами она исчезла. Позже Виктория узнала, что эта женщина в самом деле была настоящим тираном, но обычно щадила сестер и предпочитала нещадно гонять добровольцев.

Виктория тяжело вздохнула, выпила еще чашку кофе и представила двенадцать бесконечных часов. Сумеет ли она выдержать? Но так или иначе выхода все равно нет.

– Так быстро вернулась? Должно быть, наткнулась на сержанта Моррисон, – поддел Дидье, увидев девушку. Он тоже еще не успел смениться, и Виктория поспешно натянула чистый передник, скрутила волосы в узел и отыскала когда-то чистую шапочку. Союзники снабжали их чем могли, но нехватка в войсках ощущалась постоянно.

Девушка снова приступила к своим обязанностям, ничем не отличавшимся от вчерашних: умирающие мальчишки, кричащие мужчины, оторванные конечности, пустые глазницы, легкие, сожженные ядовитым газом. К восьми часам Викторию уже шатало и едва не рвало от усталости. Она с трудом добрела до женской палатки и даже не справилась, где ее чемодан. Рухнула на ближайшую койку и мгновенно отключилась. Она в жизни так не уставала и на этот раз даже не вспомнила о сестре.

Проснулась Виктория только к полудню, приняла душ в специально приспособленной для этого палатке, вымыла голову и отправилась в столовую. Стоял прекрасный майский день. Виктория наконец почувствовала себя человеком и даже немного поела, с жадностью выпив кофе, который здесь поглощали буквально ведрами.

Кстати, когда ей снова приступать к работе? Никто не сказал ей, когда начинается смена.

Приканчивая тарелку все того же рагу, она увидела Дидье и спросила, когда выходить на смену. Сам он только возвращался с тридцатишестичасового дежурства и выглядел хуже некуда.

– Вряд ли тебя ожидают до полуночи. Должно быть, Моррисон поняла, что тебе надо поспать. Но тебе должны были прислать расписание.

– Да и тебе тоже, – сочувственно заметила Виктория, ощущая себя винтиком огромной машины. Как прекрасно находиться в гуще событий! – Спасибо, Дидье. Увидимся.

Дидье лихо отсалютовал ей и удалился, унося оловянную кружку с кофе. Теперь даже бомбы, даже канонада ему нипочем. Он не просто устал, а окончательно вымотан.

Но все же Дидье улыбался. Ему нравилась новенькая. Не понятно только, почему она сюда явилась. Правда, у всех здешних были свои причины идти на фронт, и они редко откровенничали, разве что в разговорах с близкими друзьями. Многие были недовольны прежней жизнью или исповедовали высокие идеи. Но что бы ни привело их во Францию, удерживало их здесь нечто совершенно другое.

Расписание действительно лежало на ее походной койке. Через два часа ей снова заступать.

Виктория еще немного отдохнула, а потом прошлась по лагерю. Она подумывала было написать Оливии, но решила, что времени не хватит.

Вышло так, что она явилась на дежурство даже немного раньше и не увидела ни одного знакомого лица, если не считать сержанта Моррисон, которая чуть позже пришла проверить ее работу. Она удовлетворенно кивнула при виде строгой прически Виктории и дала ей комплект формы, состоявшей из длинной юбки, чего-то вроде гимнастерки, белого передника и маленькой шапочки с красным крестом. На случай холодов полагалась красная шапочка.

– Как идут дела? – осведомилась Моррисон.

– Неплохо, – осторожно откликнулась Виктория, возмещавшая старанием недостаток опыта.

– Рада это слышать. Заберете удостоверение личности в штабной палатке. На вчерашнем совещании вам разрешили остаться. Думаю, у вас все будет хорошо, – деловито объявила Пенни и ушла, провожаемая удивленным взглядом Виктории. Но времени на размышления не оставалось. Этой ночью произошло сражение при Берри-о-Бак, и поток раненых не иссякал.

Она проработала четырнадцать часов без отдыха и, слишком измученная, чтобы поесть, зашагала в казарму. Невозможно забыть о погибших мальчиках, о детях, утонувших после взрыва «Лузитании». Сколько бессмысленных смертей! И это сейчас, когда светит солнце, поют птицы, распускаются цветы!

Виктория миновала казарму, отыскала маленькую полянку, уселась на землю, прислонившись спиной к дереву, и закурила. Ей необходимо хотя бы недолго побыть одной. Слишком много людей, слишком много страданий. Ее все время дергали, что-то требовали, добивались. До сих пор она не понимала, как это опустошает.

Виктория медленно прикрыла глаза. Жаркие лучи приветливо пригревали, но ей казалось, что она состарилась за один день.

– Не боитесь загореть? – раздался чей-то голос. – В таком случае я знаю чудесные местечки для отдыха.

Незнакомец говорил по-английски с легким французским акцентом. Виктория лениво подняла веки, и снизу мужчина показался ей едва ли не выше дерева. Светлые седеющие волосы, прекрасная осанка… в другое время и в другом месте он показался бы ей настоящим красавцем.

– Откуда вы узнали, что я не француженка? – с любопытством, но без улыбки поинтересовалась она.

– Вчера я подписывал разрешение на ваше пребывание здесь, – суховато объяснил он. Оба тайком приглядывались друг к другу. – Узнал вас по описанию.

Пенни Моррисон рассказала о приезде ослепительно красивой американки, спасшейся после крушения «Лузитании», и предположила, что девушка пробудет на фронте не более десяти минут. Об этом он не стал говорить Виктории.

– Мне нужно встать по стойке «смирно» и отдать честь? – спросила она. Виктория не знала устава, но сейчас они были просто мужчиной и женщиной, а не командиром и подчиненной.

На этот раз он улыбнулся.

– Нет, если вы не служите в армии. Поступайте как считаете нужным. Но ведь вы даже не сестра милосердия, так что, откровенно говоря, на вашем месте я не стал бы волноваться.

Виктория не знала, что он учился в Оксфорде и Гарварде и там выучил язык. Незнакомец выглядел старше Чарлза, но она так и не смогла определить его возраст. С виду настоящий аристократ и очень привлекателен.

– Я капитан Эдуар де Бонвиль, – представился он, и глаза Виктории просияли – впервые с того дня, как она покинула Нью-Йорк. Она так давно ни с кем не говорила, если не считать леди Макуорт. Все остальные беседы были чисто деловыми. Но тут… тут что-то иное.

– Вы здесь главный? Наверное, все-таки следует встать, хотя не уверена, что удержусь на ногах.

– Вот и еще одно преимущество штатских. Ни к чему все эти церемонии. От души советую вам не вступать в армию, – пошутил он и уселся на потемневшее от времени бревно. – Кроме того, я вовсе не командующий. Довольно мелкая шишка. Третий или четвертый по рангу.

– Поскольку именно вы подписывали мои бумаги, позвольте вам не поверить.

– Ну… скажем, я не очень отошел от истины.

На самом деле все было не так. Он окончил Сомюр, знаменитую военную академию для дворян и аристократов, и стал кадровым военным. И если и дальше будет продвигаться по службе такими темпами, скоро станет генералом. Но сейчас Эдуара куда больше интересовала не собственная биография, а прелестная незнакомка. Последние два дня мужчины ни о ком другом не говорили, и даже Пенни Моррисон терялась в догадках. Что нужно здесь юной красавице, явно из хорошей семьи? Такой, как она, куда пристойнее проводить лето на балах и вечеринках, в обществе себе подобных.

– Я слышал, вы плыли на «Лузитании», – заметил он, глядя ей в глаза. Да… она не лжет… пережитые скорбь и боль ничем не подделать. – Боюсь, ваша одиссея неудачно началась. Хотя это еще не конец. Все впереди. Позвольте спросить: вы заблудились по дороге в какой-то земной Эдем или настолько ненавидите себя, что стремились именно сюда?

Виктория засмеялась. Ей отчего-то нравился этот совсем незнакомый человек. Было в нем нечто чистосердечное и открытое.

– Скорее второе. Я хотела попасть на фронт и была бы безутешна, если бы мне это не удалось.

Взгляды их снова встретились. Оказалось, что глаза у них совершенно одного цвета, несмотря на то что она была брюнеткой, а он – блондином. Всякий посчитал бы их неотразимо привлекательной парой, хотя капитан был намного старше. Ему уже исполнилось тридцать девять, и Виктория почти годилась ему в дочери.

– После Сорбонны я год проучился в Оксфорде, ну а потом, чтобы отшлифовать американский акцент, провел еще год в Гарварде. – Он подмигнул и прекрасно сымитировал бостонский тягучий выговор. – Ну а потом окончил Сомюр – это такая дурацкая военная академия, с кучей лошадей.

Виктория с уважением покачала головой. Даже она слышала о знаменитой кавалерийской школе, равной по славе и репутации американскому Уэст-Пойнту, разве что в последнем не было никаких лошадей.

– И вот я здесь, но откровенно говоря… – Он закурил, и Виктория достала из пачки вторую папиросу. – Откровенно говоря, хотел бы оказаться за тысячу миль отсюда.

Виктория горько усмехнулась. Вероятно, каждый на его месте желал бы того же. Поразительно, что она так стремилась попасть сюда.

– И если в вас осталась хоть капля здравого смысла, вы немедленно вернетесь в Англию, сядете на корабль, только на этот раз американский, поскольку ваш президент достаточно разумен, чтобы не ввязываться во все это, и отправитесь домой. Кстати, откуда вы?

– Нью-Йорк, – сдержанно объяснила девушка.

– Сбежали от тиранов-родителей?

По паспорту ей было двадцать два. Должно быть, рвалась на волю из родительского гнезда. Возможно, ее привело сюда разбитое сердце. Правдоподобно, хотя донельзя глупо.

– Нет. У меня добрый, любящий отец. Эдуар удивленно поднял брови.

– И он позволил вам отправиться сюда? Странно! Виктория сама не знала, почему откровенничает с ним.

Но он ей действительно нравился. Особенно голос, выговаривающий слова с чужеземным прононсом.

– Знаете, я ни за что не позволил бы своей дочери пуститься в такую авантюру! Слава Богу, что у меня нет детей!

Она невольно взглянула на его левую руку. Обручального кольца нет, но это ничего не значит. У нее тоже нет кольца, хотя она замужняя женщина.

– Он не знает, что я здесь, – откровенно призналась Виктория. – Думает, что я в Калифорнии.

– Вы некрасиво поступили, – неодобрительно хмыкнул Эдуар. Что, если с ней случится что-то? Она уже пережила кораблекрушение! Весьма отважна для столь юной девушки. Дерзка и глупа. – И никто не знает, где вы?

– Кроме сестры, – ответила Виктория, снова прислонившись к дереву. Приятно было поговорить с ним, но она ужасно устала. Правда, что-то толкало ее на откровенность. Хотя стоит ли признаваться ему во всем? Но теперь он не отошлет ее обратно: бумаги подписаны, и, кроме того, она совершеннолетняя. Кто может ей помешать?

– Мы близнецы, – тихо пояснила она.

– Двойняшки? – полюбопытствовал он, сразу оживляясь.

Виктория кивнула.

– Совсем одинаковые?

– Абсолютно. Как две капли воды. Так называемые зеркальные близнецы. Все приметы, что у меня слева, – у нее справа, как эта родинка. Видите?

Она показала крошечное пятнышко на ладони, почти между пальцами. Эдуар вежливо улыбнулся, не слишком интересуясь подробностями. Хорошо, что второй сестры нет рядом, иначе началась бы бог весть какая путаница.

– Никто не может различить нас, если не считать старой няни, – лукаво усмехнулась девушка. – Даже отец.

Эдуар на секунду представил, что способны натворить такие вот озорные девчонки, и даже зажмурился.

– Должно быть, окружающим от вас досталось, – заметил он, – особенно мужчинам. Вы, разумеется, дурачили всех знакомых?

Виктория с таинственным видом поднесла палец к губам. Эдуар прикрыл глаза, словно ослепленный ее красотой. Восторженные отклики, которые он о ней слышал, не могли передать всей ее прелести. Эта девушка великолепна. Такую можно встретить только раз в жизни.

– Не всех. Разве что некоторых, – с невинным видом заверила она, чему де Бонвиль ни на секунду не поверил.

– Бедняги. Как нехорошо с вашей стороны! Я рад, что не попался в ваши сети, хотя неплохо бы увидеть вас вдвоем. Кстати, как зовут вашу сестру?

– Виктория, – едва заметно поколебавшись, обронила она.

– Оливия и Виктория. Звучит как-нежная мелодия. Итак, Оливия, лишь ваша сестра знает, где вы. И сколько времени вы намерены пробыть с нами? До конца войны?

Весьма сомнительно. Что ей здесь? Она, очевидно, богата, образованна, прекрасно воспитана, умна и ослепительно прекрасна. И разумеется, в любую минуту может вернуться домой, едва устанет от трудностей, грязи, вони, крови, непрерывной канонады. Дня два-три – и ее здесь не будет.

– Не знаю, – честно ответила девушка, и глаза ее досказали все, чего до сих пор не понимал де Бонвиль. Кажется… кажется, она бежит от чего-то. Или кого-то?

– Останусь, сколько смогу. Это зависит от сестры.

– От сестры? – удивленно переспросил он, поднимая брови. – Но почему?

Его как магнитом тянет к ней. Много бы он отдал, чтобы провести день с этим необыкновенным созданием.

– Она держит оборону в Нью-Йорке.

– Слишком сложно для моего понимания, – пожал плечами Эдуар.

– И вообще слишком сложно.

– Надеюсь, что когда-нибудь вы мне об этом поведаете.

Теперь он не выпустит ее из виду. И постарается как можно чаще попадаться на ее пути.

Девушка неохотно поднялась и, морщась от боли в каждой косточке, направилась в женскую казарму. Ей не хотелось покидать его, но она свалится, если немного не поспит. К удивлению Виктории, Эдуар и не думал прощаться и проводил ее до самого входа. Непонятно, неужели ему хочется, чтобы его видели с ничтожной санитаркой? Однако он казался совершенно невозмутимым.

Всю следующую неделю они постоянно встречались: то в госпитале, где она поддерживала голову исходившего рвотой раненого, то в столовой, где им удавалось выпить кофе. Они говорили обо всем, перекрикивая постоянный грохот и взрывы: о зеленовато-желтых облаках газа, о десятках тысяч искалеченных, изуродованных и убитых и, как ни странно, о самых обыденных вещах: о теннисе, яхтах, любви Эдуара к лошадям, приведшей его в Сомюр, и его учебе в Гарварде. Оказалось, что у них даже есть общие знакомые в Ньюпорте. Но такие минуты выдавались редко. Чаще они толковали о том, что происходило у них на глазах.

Иногда он даже заходил в казарму. Прошел месяц, прежде чем де Бонвиль пригласил ее в замок на ужин, который устраивал генерал для старших офицеров.

– Прямо в замке? – охнула девушка. Ей совершенно нечего надеть! Все вещи погибли на «Лузитании», а в ливерпульском магазине нашлись только повседневные свитера и юбки. Здесь она носила исключительно форму сестры с крахмальными передниками.

– Боюсь, парижский «Максим» чересчур далеко, – поддразнил Эдуар. Настоящая женщина! Такая мгновенно способна позабыть о том, что ежедневно меняла окровавленную одежду и садилась за руль санитарной машины, чтобы отвезти трупы в импровизированный морг.

– У меня ничего нет, кроме формы, – посетовала она, польщенная вниманием Эдуара.

Они быстро стали друзьями, но ей и в голову не приходило, что с его стороны может быть нечто большее. Он старше, намного выше рангом, и фронт – малоподходящее место для романов, хотя Виктория знала, сколько любовных историй случается именно здесь. Смерть и страдания часто сближают людей, хотя некоторые, наоборот, считают разумным не преступать невидимую границу. До сих пор она считала, что Эдуар следует второму принципу.

– У меня тоже ничего нет, кроме мундира, Оливия, – заверил он.

Виктория всегда улыбалась, слыша имя сестры. И хотя уже привыкла к нему, в устах Эдуара оно звучало чем-то чужеродным, напоминая Виктории о затеянной интриге. Несколько раз она подумывала во всем признаться, но боялась попасть в беду. Она приехала сюда с чужим паспортом, а в этой стране действуют законы военного времени.

– Никто не обратит внимания. Я зайду за вами в семь, когда кончится смена.

Виктории пришлось получить специальное разрешение, чтобы освободиться пораньше. К счастью, Дидье согласился ее заменить. Пришлось рассказать ему о приглашении.

– Я все гадал, когда это случится, – одобрительно заметил он. Виктория нашла в нем искреннего друга. Она ему действительно нравилась: усердно трудилась, не лгала, не флиртовала, работала сверхурочно, без жалоб и нытья.

– Мы всего лишь приятели, – возмутилась Виктория.

– Можете так думать, но поверьте мне, вы не знаете французов.

– Глупости! – фыркнула девушка и помчалась к палатке, чтобы переодеться в чистую униформу. Единственной данью женственности в этот вечер были распущенные по плечам волосы. Даже подкрасить губы было нечем – она не позаботилась купить помаду. Тогда это казалось несущественным, теперь – стало жизненно важным!

Эдуар заехал за ней на грузовике. Только несколько любопытных взглядов было брошено в их сторону: в этот час остальные либо ужинали, либо работали.

– Вы прекрасно выглядите, – восхищенно прошептал он.

– Вам нравится мой наряд? – кокетливо осведомилась она, делая изящный пируэт. – Только сейчас прибыл из Парижа. А моя прическа? Целый час возилась.

– Вы просто чудовище. Неудивительно, что семья решила от вас отделаться.

– Как вы догадались? – печально вздохнула она, вспомнив о муже и пасынке. Но правду говоря, Виктория ничуть по ним не скучала. Ни разу не затосковала, с тех пор как лопала сюда.

– Сестра вам пишет?

– Да, я получила два письма и успела ответить. Только вряд ли она поймет меня. Нужно своими глазами увидеть, что здесь творится, иначе все слова покажутся напыщенными и высокопарными.

– Тут вы, пожалуй, правы, – согласился Эдуар.

Они остановились во дворе замка, и Виктория, нервно пригладив волосы, шагнула на крыльцо.

Кроме нее, за столом были всего две женщины: хозяйка замка, живущая в маленьком коттедже садовника, немолодая графиня, годившаяся ей в матери, очень милая и вежливая, и жена одного из полковников. Тот вот уже много месяцев не мог вырваться в Лондон и позволил ей навестить его.

Ужин был неофициальным и проходил в узком кругу, разговоры в основном велись о войне и галицийской кампании, печально известной своими жертвами и жестокостью. Более миллиона поляков полегло в борьбе с немцами, и это показалось Виктории невероятным, хотя она тут же сообразила, что за это время, возможно, видела более тысячи трупов. Мужчины были чрезвычайно учтивы с ней, все превосходно говорили по-английски, хотя за последнее время и ее французский намного улучшился. Часов в десять они встали из-за стола, и Эдуар повез Викторию обратно. Он был в восторге от проведённого вечера и искренне горд своей спутницей. Та, сама не подозревая, произвела огромное впечатление на графиню и генерала и сейчас весело болтала с Эдуаром, несмотря на то что где-то вдалеке опять шел бой. Она успела привыкнуть и к взрывам, и к пушечной канонаде. Оставалось только молиться о том, чтобы раненых и убитых было поменьше.

– Чем все это кончится? – тихо спросила она, когда Эдуар подъехал к казарме. Он не дал ей выйти из машины. Здесь даже негде было поговорить: в столовой и на улице, как всегда, толпился народ. Но именно сейчас как никогда он жаждал быть с ней наедине. Сказать то, о чем молчал все это время.

– Миром… когда-нибудь, – философски заверил он. – Но войны отнюдь не улучшают наше бытие. Вспомните историю, начиная с Пунических войн. В конце концов все остаются в проигрыше.