— Может, она мне уже погадала… — сказал Элен.

Фауна, к немалому своему огорчению, сама не слишком верила, что звездам есть до нас дело; однако утешалась тем, что в это верят другие. Астрология давала ей отличную возможность подсказывать людям, как жить, а уж как кому жить — лучше Фауны не знал никто.

Впрочем, иногда Фауне — несмотря на скрытый скептицизм — становилось не по себе от какого-нибудь гороскопа. Гороскоп Элена поверг ее в ужас и изумление. Может, лучше сжечь эти бумажки и никому не рассказывать?

Фауна с Эленом проследовала в Ночлежку. Мак налил Фауне из бочонка — гостья выпила залпом, не выходя из задумчивости…

— Ну как, ты мне погадала? — с волнением спросил Элен.

Фауна взглянула на него скорбно:

— Лучше не спрашивай…

— Почему? Там что-нибудь плохое?

— Не то слово.

— Ладно, говори, я ничего не боюсь.

— Я уж и так, и этак проверяла… — Фауна вздохнула. — Ты день рождения, случайно, не перепутал?

— Нет, не перепутал.

— Тогда никакой ошибки. — Фауна устало оглядел собравшихся. — По звездам выходит, что Элен станет президентом Соединенных Штатов.

Наступило потрясенное молчание.

— Не верю! — сказал наконец Мак.

— Не хочу быть президентом! — молвил Элен со всей искренностью.

— Хоти не хоти, а звездам виднее, — сказала Фауна. — Поедешь в Вашингтон.

— Не хочу, я там никого не знаю!

— Давайте тогда и мы куда-нибудь поедем, — предложил Уайти II. — Я знаю островки в Тихом океане — заглядение. Может, туда и махнем? Кстати, это подмандатная территория Штатов! Слышь, Элен, твои острова-то!

— Не надо мне никаких островов!

— Может, лучше его убить? — спросил Мак.

— Нельзя, — сказала Фауна. — В гороскопе этого нет. Он проживет до семидесяти восьми лет и помрет от тухлой устрицы.

— Не люблю устриц!

— Ничего, в Вашингтоне полюбишь.

— А может, это все-таки ошибка? —спросил Мак.

— Если бы. Знаешь, сколько раз я проверяла! Нет, ничего тут не попишешь, быть Элену президентом.

— А может, оно и ничего? —раздался одинокий голос Эдди. — Мы ведь еще и не таких президентов видели…

— А нельзя мне пойти отказаться? — Элен был в отчаянии. — Нельзя? Тогда я спрячусь!

— Бесполезно, — мрачно покачала головой Фауна. — Хочешь, проверим еще раз, но надежды никакой. Сколько у тебя на ногах пальцев? Ведь девять?

— Не знаю.

— Посчитай!

Элен снял ботинки, зашевелил губами. Потом объявил горько:

— Ага, девять.

— Вот видишь, и в гороскопе так написано. Так что остается молить бога, чтобы все хорошо обошлось.

— Тут уж моли не моли, хорошего не дождешься, — сказал Уайти II. — Ну Фауна, ну астрология! Сделала из придурка президента. Лучше бы помогла Доку книжку написать…

— Это кто придурок? — грозно спросил Элен.

— Уильям Генри Гаррисон, девятый президент.

— А… — сказал Элен. — Тогда ладно.

— Что же нам делать с Доком? Он стал совсем на себя не похожий! — заверещала Агнесса своим хриплым сопрано. — Я принесла ему пинту виски, он ни разу и не приложился. Сидит, смотрит на свои желтые бумажки. А знаете, что он на них нарисовал?

— Головастиков?.. — предположил Уайти I.

— Нет, хуже. Неприличную картинку!

— Фу ты напугал, — сказал Мак. — Может, он наоборот, на поправку пошел. Так что там за картинка?

— Представляете, — Агнесса понизила голос, — нарисована женщина, совсем голая. А рядом с ней осьминог курит трубку! Нет, раньше Док таких картинок не рисовал!..

Могучая Ида очнулась — словно гора ожила — и сказала:

— А ведь какой раньше был легкий, веселый! Прямо как порча на него нашла. Будь это не Док, а кто другой, я бы сразу подумала, что здесь баба замешана. Да нет! Сроду еще Док от баб не плакал!..

— Зато они от него плакали, — ввернул Мак.

— А может, и правда, дело в какой-нибудь девчонке? — спросила Фауна, подбочась. — Может, водит его какая-нибудь за нос?

— Нет, — сказал Элен, — у него больше на болезнь похоже. Придешь к нему, а он молчит. Скажешь — не слышит… Скорей бы он выздоравливал.

— Давайте ему подбросим парочку девиц, — предложил Уайти II. — Глядишь, и оживет.

— Знаете, — сказал Мак, — хоть и не верю я в эти звезды, пусть-ка Фауна ему погадает. Авось в гороскопе найдем что-нибудь дельное…

— Все вы не верите, только просите, погадай, — проворчала Фауна. — Что мне, больше всех надо?.. Так когда у Дока день рождения?

Ко всеобщему удивлению, выяснилось, что никто не помнит.

— Вроде бы осенью… — неуверенно сказал Эдди.

— Мне не вроде, мне надо точно знать, — сказала Фауна. — Мак, может, ты у него спросишь?

— Ладно. Слушай, Фауна, ты это… не особо на звезды смотри, прибавь там от себя что надо.

— А что надо?

— Ну, чтоб бросил писать свою чертову книжку. Да зажил по-старому…

— А что плохого, пускай он ее напишет, — сказал Элен. — Раз уж хочется.

— Давайте по-честному, — сказал Мак и почесал живот. — Конечно, ему хочется эту книжку написать, день и ночь над ней страдает. Только знаете, что я думаю? Никогда он ее не напишет!

— Это почему?! — Элен аж с места привскочил.

— Знаете, есть такие люди, их врачи называют «предрасположенные к страданиям»? Они страдают всегда и везде. А почему? Потому что на самом деле им страдать нравится! Так и наш Док. Ему не книжку хочется написать, а пострадать.

—Выходит, он сам себя мучает? — удивился Уайти I. — Зачем?

— Сейчас объясню. Слыхали такое слово — «замена»?

— Это у футболистов, что ли? — спросил Эдди.

— Сам ты футболист, — сказал Мак. — «Замена» — это когда человеку чего-то недостает и он пытается восполнить чем-то еще. Сам того не зная.

— Врешь! — грозно вскричал Элен. — Док все на свете знает.

— Спокойно, — сказал Мак, — конечно, знает. Он и про книжку знает. Знает, что книжка — еще не самый главный вопрос! Потому и не может ее написать! Quod erat demonstrandum.

— Чего, чего? — не поняла Фауна.

— Ч. т. д. — что и требовалось доказать.

— Ах, да, — сказала Фауна. — Твоя правда…

10. В СТЕНЕ, НАС ОКРУЖАЮЩЕЙ, ЕСТЬ ЛАЗ, НАС ВОПРОШАЮЩИЙ

Док сделал кое-какую перестановку: теперь стол стоял у окна. Док строчил по желтой бумаге: «Изменение цвета, по-видимому, является не только следствием усиленного притока жидкостей к поверхности, но также следствием коробления тканей, которое вызывает преломление световых лучей, создавая тем самым впечатление цвета».

Где-то хлопнула дверь. Док бросил взгляд в окно: по тропинке от дверей Королевской ночлежки вразвалку шла Фауна.

Док снова склонился над столом, но тут на улице послышались шаги. Так, а теперь кто? Оказывается, это Могучая Ида идет к себе в кафе. Вот открылась двери лавки и показался Джозеф-Мария. Он перешел через дороту, поднялся на крыльцо Западной биологической и постучал.

— Войдите, — крикнул Док (в голосе звучало облегчение).

— Вот, решил заглянуть. А то у меня оркестр над головой репетирует. Свихнуться можно.

— Вообще-то я занят, — не очень уверенно сказал Док.

Джозеф-Мария осмотрел комнату.

— Зачем тебе змеи?

— Продавать.

Док выглянул в окно.

— Да кто их купит? — сказал Джозеф-Мария. — Что ты там увидел? —Он по-гусиному вытянул шею в сторону окна. — Так это же новенькая, та самая, из «Медвежьего стяга». Ох, Фауна с ней и наплачется!..

— С кем? — рассеянно спросил Док.

— Ты что, не слышишь?

— Мне надо работать… — вяло сказал Док.

— Знаешь, — неожиданно сказал Патрон, — а я все равно не верю!

— Ты о чем?

— Не верю, что в шахматах нельзя сжульничать.

— Нельзя! Извини, мне пора.

— Постой, куда спешишь?

— Отлив скоро…

Док брел берегом моря. Белые от пены волны лезли на песок, нет-нет да и обдавали ноги. Впереди катили кулички. Золотое солнце уходило все дальше в простор на запад; на ниточке горизонта непрочно замерла шхуна.

Слева белели круглые песчаные дюны, за ними вставали сосны — темные, словно хранившие днем частицу ночи.

«Итак, при стимуляция у них учащается пульс, точь-в-точь как у человека в момент эмоционального или физического напряжения. Возможно, выделяется адреналин. Но как это доказать? Теперь до самых весенних приливов не найти подопытных организмов…» — думал Док.

«Веришь ли ты сам во все это? Ты разучился смеяться над собой. Ты в плену у своего самомненья», — наговаривал средний голос.

«Одинок ты! Никому ничего не даешь, ни от кого не берешь… Никто не согреет твою душу! Нет у тебя дорогого человека!»-надсаживался где-то в самом нутре нижний голос.

Больше всего на свете Док хотел вернуться к старой жизни — так взрослые порой хотят вернуться в детство, забывая о том, что и детям бывает горько. Док присел на корточки и, согнув ладонь совком, вырыл ямку в сыром песке. Ямка быстро наполнялась водой, песчаные края таяли. Из-под пальцев пустился наутек песчаный крабик.

Сзади раздался голос:

— Чего ты ищешь?

— Ничего, — буркнул Док, не оборачиваясь.

— Тут нет моллюсков.

— Знаю, — бросил Док. Верхний голос запел: «Хочу быть один. Надоели разговоры, объяснения, споры. Не желаю слушать. Сейчас мне выдадут какую-нибудь доморощенную океанологическую теорию. Лучше не оборачиваться».

— В море столько металла! — сказал голос сзади. — Магнием из одной кубической мили можно было бы вымостить всю страну. — «Везет мне на чокнутых, — подумал Док. — Магнитом, что ли, их ко мне тянет?»

— Я ясновидец, — сказал голос сзади.

Не вставая, Док стремительно обернулся, в нем закипала злость:

— Очень приятно! Я тоже ясновидец. А двум ясновидцам в одном месте тесно! — сроду он еще не был так невежлив с незнакомым человеком.

Незнакомец был крупный бородатый мужчина с живыми и ясными глазами здорового смышленого ребенка. Одет в драный комбинезон и выцветшую голубую рубаху. Ноги босы. На голове соломенная шляпа с двумя порядочными дырами в полях — явно, прежним ее хозяином была лошадь какого-нибудь фермера.

Доку стало занятно.

— Я имею обыкновение приглашать захожих людей отобедать со мной, — сказал ясновидец. — Конечно, в этом я не оригинал. То же делал Гарун-аль-Рашид. Пойдемте…

Док поднялся с корточек, в подколеньях покалывало как иголочками. Рядом с маленьким Доком ясновидец высился подобно башне. Глаза у него и впрямь как у смышленого, жизнерадостного ребенка; зато лицо словно из гранита высечено — такие лица были у пророков и патриархов; так же, наверное, выглядели святые, думал Док. Из обтрепанных рукавов голубой рубахи торчали руки — узловатые, как виноградная лоза; ладони одеты коричневым панцирем мозолей, иссечены порезами ракушек. В левой руке ясновидец держал дряхлые кеды. Видя, что Док смотрит на них, он сказал:

— Я их надеваю, когда захожу в море, — ракушки очень острые, приходится защищать ногу.

— Гаруна, — сказал Док, невольно смягчаясь, — посещали джинны, а также духи земли, огня и воды. Вас тоже навещают джинны? — и тут же подумал: «Господи, ну зачем я ввязался в этот дурацкий разговор? Надо поскорее сматываться, пока еще можно».

Ясновидец посмотрел сверху вниз в лицо Доку.

— Я живу один, — сказал он просто. — Живу на вольном воздухе. Ночью лежишь: волны плещут, сучья сосновые над головой чудно так чернеют… Конечно, от всего этого — от звуков, от тишины, от разноцветья и одиночества — у меня бывают видения. Да и у кого бы их не было…

— Но ведь вы в них не верите? — Док ожидал услышать в ответ «нет».

— По-моему, — отвечал ясновидец, — вера тут ни при чем. Вы видели, как солнце садится в океан? Какое оно делается плоское, как причудливо меняет очертанья? Неужели вы себе напоминаете, что это иллюзия, вызванная атмосферной пылью и преломлением света в воде?.. Наверное, просто наслаждаетесь красотой. А у вас не бывает видений?

— Нет.

— А когда вы слушаете музыку, разве вам не являются какие-то образы, воспоминания?

— Ну, это совсем другое дело…

—Не вижу разницы, — сказал ясновидец. — Прошу вас, обед готов.

Среди дюн, в местах, где искривленные ветром сосны сдерживают ползучий песок, образуются небольшие глубокие ложбины. В одной из таких ложбинок, в какой-нибудь сотне ярдов от берега, и жил ясновидец. Крохотная долинка была защищена от ветра. Сверху нависали сосновые сучья; душистая хвоя густо устилала песок. Над головами, в вершинах деревьев, гулял ветер, а на дне маленькой чаши было тихо и уютно; под корявыми ветвями постоянно царил полумрак. Сосны выжили лишь потому, что все время подлаживались к буйным силам стихии: росли кривыми да коренастыми, вытягивали по ветру руки-сучья, опекали стелющиеся растеньица, которые замедляют ход дюн. Под соснами горел костер, на плоских накаленных камнях, служивших плитой, в закопченных дочерна консервных банках дымилось какое-то варево.

— Рад вас приветствовать в своем доме, — сказал ясновидец. — Нас ждет чудесный обед.

Из развилки сосны он вынул большую жестянку, извлек из нее батон белого хлеба, отрезал два толстых ломтя. Потом из мокрой корзинки достал несколько морских ежей, расколол их о камень, положил на хлеб их гонады.

— Самцы сладкие, самки кислые. Я их смешиваю.

— Да, я их пробовал. — сказал Док, — Этот продукт очень богат белком. Итальянцы их едят. Говорят, они содержат вещества, усиливающие половое чувство.

Есть люди, которых никаким умным трепом не собьешь. Ясновидец был непобедимо прост.

— Теперь, — промолвил он, — попробуем вареных моллюсков. У меня есть булавка, чтоб удобней подцеплять. А морскую капусту вы любите? У нее изысканный вкус. Еще у меня есть сборная похлебка — нечто вроде буйабес. Не буду говорить из чего — догадайтесь сами.

— Я вижу, вы добываете всю пищу из моря?

— Нет, не всю. Хорошо бы, конечно… Жить было бы тогда проще. Я полностью получаю из моря свой белок, но увы, мой грешный желудок не может без крахмала. Я ем немного хлеба и картофеля. К морской пище хорошо что нибудь кислое — у меня есть уксус и лимоны. Балуюсь и пряными травами — розмарином, тимьяном, шалфеем, душицей…

— А как же саха`ра? — спросил Док. — Ведь в море их нет?..

Ясновидец потупился и несколько времени наблюдал за черным муравьем, который тщетно пытался преодолеть песчаный завал — песок осыпался у него из-под лапок. Наконец выговорил тихо:

— Я краду в магазине леденцы, — чувствовалось, что ему очень стыдно. — Ничего не могу с собой поделать…

— Плоть немощна…

— Это меня не волнует. Аппетит — вещь хорошая. Чем больше у человека желаний, тем он богаче. Но я ненавижу воровство. Меня учили, что воровать грех. Как стащу леденец, чуть не плачу от стыда. Все удовольствие пропадает. А я так люблю леденцы «Ребячья нежность»…

Они ели моллюсков, подцепляя их из раковин булавками и окуная в лимонный сок; потом похлебку — месиво из мидий, моллюсков, крабов и мелкой рыбешки, приправленное чесноком и розмарином. («Не всем это нравится», — сказал ясновидец.)

Поев, Док улегся на ковер из сосновых игл, закинул руки за голову. Ему было хорошо и покойно. Чистый воздух, мягкая сосновая подстилка… Густой запах хвои, водорослей и матэ… Пение ветра в кронах сосен… К Доку вернулся прежний душевный лад.

— Удивляюсь, — сказал он лениво. — Отчего вас до сих пор не посадят? Мы живем в такое время, что всех, кто не бегает, не суетится, считают опасными. Ну а если человек к тому же не верит, что близится конец света, это уж и вовсе подозрительно.

— Близится-то он близится, — сказал ясновидец. С первого дня творенья…

— Нет, правда, отчего вы до сих пор не за решеткой? Подумать только, человек счастлив без житейского хлама! В нашей стране это преступление.

— А меня и сажали — несколько раз. Кроме того, время от времени меня берут на обследование.

— Ах да, — сказал Док. — Вы ведь сумасшедший?..

— По-видимому, — сказал ясновидец. — Но я не опасный сумасшедший. А с леденцами меня ни разу не поймали! Я ворую ловко. И никогда не беру больше одного.

— Только не вздумайте собирать вокруг себя учеников, — посоветовал Док. — А то вас распнут как миленького.

— О, это мне вряд ли грозит. Я никого ничему не учу.

— Вот в этом я не уверен, — сказал Док. — Беда нашего проклятого времени в том, что хочешь не хочешь, а ввязываешься в жизнь общества. Может, вы и не проповедуете никаких антиобщественных идей. Зато ваше житие почище всяких проповедей.

— Просто я лентяй, — сказал ясновидец. — Вы когда нибудь пробовали парагвайский чай матэ?

— Нет.

— Сейчас попробуете. Он крепок и ароматен. От него немного слабит. Вы не возражаете, если я вам его подам в пивной бутылке?

— Ничуть.

— Пожалуйста. Осторожно, бутылка горячая. Прихватите прутиком.

Немного погодя ясновидец спросил:

— Что все-таки вас гложет? Или вы не хотите об этом говорить?

— Эх, кабы я сам знал… — вздохнул Док. — По правде говоря, сейчас отлегло, не пойму отчего.

— А-а, понятно, — сказал ясновидец. — Вы мне вот что скажите: есть у вас жена, дети?

— Нет.

— А хотите, чтоб были?

— Не знаю. Наверное, нет.

— Знаете, — слазал вдруг ясновидец, — вчера ночью я видел русалку. Если помните, в небе стоял полумесяц, все окутывала легкая дымка. Ночь была не простая — черно-серо-белая, — ночь была цветная! У берега в одном месте есть подводный выступ. Отлив был сильный, вода с него сошла, и обнажилось каменное ложе, выстланное мягкими водорослями. Ну вот, подплыла туда русалка, забила хвостом, как семга на пороге, и взлетела на ложе из водорослей, и давай выгибать свои чудные белые руки как будто танцует! Долго я смотрел… Потом вода стала прибывать…

— Она вам, верно, приснилась? Или возникла в вашем воображении?

— Не знаю. Но если я смог такое вообразить, то это прекрасно! Все-таки скажите, чего вы хотите от жизни?

— Как бы это получше выразить… Я хотел бы все, что перевидал, передумал, все, что узнал, — сжать, связать воедино, очистить от постороннего сора, оставив одну нагую суть, чтобы мне наконец явился смысл вещей. Пока же у меня это не выходит…

— Может, вы к этому не готовы? А может, вам нужна помощь?

— Помощь?

— Есть вещи, которые человек не может делать один. Я бы, например, не отважился ни на что такое большое без… — он примолк.

Волны тяжко бились о берег; облако, превратившееся в лучах заходящего солнца в слиток червонного золота, медленно уплывало к востоку…

— Без чего? — спросил Док.

— Без любви, — ответил ясновидец. — Извините, но я вынужден вас покинуть. Мне надо на берег. Кажется, солнце дошло до того места, откуда дальше без меня опускаться не может. — Он поднялся, отряхивая сосновые иголки со своих потрепанных одежд.

— Я к вам еще наведаюсь, хорошо?

— Боюсь, вы меня не застанете, — сказал ясновидец. — Во мне живет беспокойство. Скорей всего, вы меня не застанете.

Док посмотрел ему вслед: ясновидец вскарабкался на край дюны; ветер вздернул поля соломенной шляпы — солнце высветило лицо и позолотило бороду.

11. ТЯЖКИЕ ДУМЫ ЭЛЕНА

Мак отправился к Доку узнавать день его рождения (кстати, Дока он не застал); другие тоже разошлись по делам. В Ночлежке остался один Элен: он сидел задумавшись в кресле-качалке. Лишь теперь начал он постигать своим неповоротливым умом суть речей Мака: Док не сможет написать книгу! Разумеется, мысль, что Док уже не прежний великий Док, все более овладевавшая жителями Консервного Ряда, была недоступна Элену; он только понимал — с Доком какая-то беда. Испытывать к Доку дружеское презрение он не мог — Док оставался для него величайшим из людей. Если бы у Элена спросили, когда конец света, — он отправил бы за ответом к Доку… Вот почему дума его была не о слабости Дока, а о предательстве друзей, которые усомнились… посмели усомниться в таком человеке!

Элен стукнул кулаком по подлокотнику, вскочил и пошел в заведение Могучей Иды. За стойкой стоял Эдди Элен скоренько пропустил два виски, а заплатил как за одну кока-колу…

Пройдя между двумя корпусами консервного завода, он очутился на берегу моря. Тут его сочувственное внимание привлекла чайка с перебитым крылом. Он погнался за ней — хотел помочь, — а она поплыла в море и утонула.

Док в беде! Для Элена это было вроде землетрясения; но кто же потрясатель?

Элен брел вдоль прибрежных скал, пока не вышел на пляж Пасифик-Грова. Коричневые от загара юноши стояли на руках перед восторженными девушками; Элен не обратил никакого внимания на эту акробатику. Он поднялся по дороге в город и осмотрел весь нижний этаж универсального магазина Холмана. Заведующий этажом сопровождал его неотступно — право, такой чести удостаивались немногие посетители. Элен был так задумчив, что даже не остановился у любимой витрины с блестящим слесарным инструментом…

Еще бы, разве можно, вырвав у человека почву из-под ног, ожидать, что он поведет себя нормально? На обратном пути Элен проходил мимо похоронного бюро; как раз собирались кого-то хоронить. В другую пору Элен с великой охотой присоединился бы к процессии. Теперь он смотрел равнодушно, как выносят все новые и новые венки — и ни малейшего участия не пробуждалось в душе его… Покойник мог проститься с мыслью, что Элен почтит присутствием его пышные похороны…

В Новом Монтерее Элен, вместо того чтоб обойти дерущихся собак, проложил дорогу прямо сквозь свору.

Все вышеописанные поступки немало бы обеспокоили его друзей, но если б друзья узнали его мысли, то попросту бы устрашились.

Мыслить — вообще не просто. Для Элена же это был сущий подвиг. Разрозненные образы, обрывки воспоминаний, отдельные слова, осколки фраз толклись беспомощно у него в голове. Ни дать ни взять автомобильная пробка на бойком перекрестке; машины фырчат, сигналят, а Элен стоит посередке, размахивает руками — направо, налево, прямо — куда там, не разъехаться…

Добравшись до Консервного Ряда, Элен не пошел в Королевскую ночлежку, а улегся под черным кипарисом на пустыре, улегся по старой памяти: прежде, до Ночлежки, он много лет жил под этим деревом…

Мысли Элена не отличались сложностью. Спасибо, что они вообще были!.. Элен любил Дока. У Дока какая-то беда. Кто же виноват? То, что виноваты могли быть обстоятельства, а не люди, было выше понимания Элена. Надо спасать Дока, пускай даже для этого понадобится убить того, кто портит ему жизнь. Лишить человека живота Элен бы не убоялся — до этих пор он никого не убил только потому, что не было нужды и соответствующего настроения… Что там говорили про доково несчастье? Ничего конкретного, все растекается. Хотя стоп. Мак сказал, что Доку ни за что не написать книжку. Вот оно! Неужто Мак? Раз Мак так в этом уверен, значит, он и навредил? Да, как ни грустно, все сходилось на Маке. Мака Элен тоже любил, поэтому подумал: может, еще сговоримся по-доброму, не придется убивать?..

Под кипарисом становилось темно, так темно, что уж и читать нельзя (Элен всегда судил о свете по тому, можно ли читать, хотя книжек и в руки не брал). Зажегся фонарь над парадным входом в «Медвежий стяг». У Дока света не было. С холма, из окон Королевской ночлежки, лился тусклый свет керосиновой лампы… Снова и снова Элен пробовал вернуться к сладкому бездумью, да не тут то было. В голове неотвязно вертелось: «Мак виноват. Пускай все исправляет!»

Элен встал, отряхнулся от кипарисовых чешуек и направился домой. Он прошел вдоль ржавых труб, пересек колею железки, вот и родная тропка. Издалека, приглушенные корпусами консервного завода, долетали звуки трубы Какахуэте. Мальчишка играл «Шторм на море», и морские львы у Китайского мыса вторили ему лаем.

В Ночлежке вовсю шла игра в крестики-нолики. Играли на полу. Поблизости, чтоб далеко не ходить, стоял кувшин с вином.

— Вот и Элен, — сказал Мак. — Причаливай.

— Мак, — грустно сказал Элен, — пойдем выйдем…

— Что-что? — не понял Мак.

— А то, что ты сейчас огребешь!

— За что?

Этого вопроса Элен боялся больше всего. Как бы половчее ответить?

— Пойдем, там узнаешь.

— Элен, детка, что с тобой? — спросил Мак с ласковым участием. — Скажи, может, я чем помогу.

Элен почувствовал, как улетучивается его решимость.

— Что ты сделал с Доком?! — заорал он исступленно. — Кого хочешь, а Дока не тронь!!!

— А что я сделал? — удивился Мак. — Ничего я не сделал. Ну, разве раскрутил на доллар-другой, так ведь мы все из него деньги тянем. Помнится, и ты как-то раз…

— Зачем сказал, что ему не написать книжку?!

— Так ты об этом?

— А то о чем. Ишь как ты сразу забоялся!..

— Ладно, забоялся, забоялся, — облегченно сказал Мак. — Другой раз не забоюсь… Сядь отдохни. Отпей глоток из кувшина…

Все бросились приголубливать Элена. Он расчувствовался и чуть не плакал. Но все равно не мог забыть о несчастном Доке.

— Вы должны ему помочь, — твердил он. — Вы же знаете, как он мается. Помогите ему!

— Понимаешь, не в нас тут дело, — сказал Мак. — Вся беда в том, что он дал сомнению, аки червю, угнездиться в душе своей.

— Вот-вот, золотые слова, — подтвердил Уайти II.

— Отговорки, — мрачно сказал Элен. — Надо что-то делать…

Мак подумал, подумал, потом сказал:

— Ребята, а ведь Элен прав. Какие мы эгоисты! Самому лучшему другу не хотим помочь. Стыд! Спасибо, Элен — открыл глаза… Если б случилась беда со мной, хотел бы я, чтоб Элен был рядом. Советчик из него, может, и никудышный, зато он настоящий друг, никогда не предаст!

Элен в растерянности склонил голову набок. За свою жизнь он слышал так мало похвал…

— Вношу предложение, — продолжал тем временем Мак. — Встанем и выпьем за здоровье Элена — благородной души!

И все друзья — Мак, Эдди, Уайти I и Уайти II — встали и обступили Элена, и каждый по очереди выпил за него, лихо отставив локоть. Всем стало так хорошо, что захотелось еще… На третий раз Элен не выдержал:

— А нельзя… за что-нибудь такое выпить, чтоб и мне с вами?

— За Пасифик-Гров! — радостно провозгласил Эдди. Лед был сломан. Всех охватило благорасположение.

Пришлось почать очередной бочонок из погребов Эдди.

Эдди вынул пробку, чутко принюхался.

— Как же, как же, помню… Я сюда слил из абсентовой бутылки, мексиканцы не допили…

— Аромат-то, аромат, — сказал Мак. — Аж на всю комнату…

Чувство было такое, будто вернулись старые добрые времена. Вот если б еще Гай был здесь! Выпьем за старину Гая, за ушедшего друга!

Абсент, смягчивший вкус смеси, сообщил ему вместе с тем что-то невыразимо сладостное и старинное. И в обитателей Ночлежки словно вселился дух старинного джентльменства. «Только после вас», — говорили они друг другу прикладываясь ко вновь наполняемому кувшину.

— Вот будут у нас деньги, пойдем к Уолворту, купим наконец стаканы! — сказал Мак.

— Какие к черту стаканы! Мы же их перекокаем, — сказал Уайти II. — Но мне нравится твоя мысль!

Все вдруг осознали, что наступил один из тех моментов, когда история словно приостанавливается, выбирая, каким путем двигаться дальше. Осознали, что будут вспоминать эту ночь как начало новой эпохи. В такие минуты людей тянет к ораторству.

Мак утвердился, прислонясь к плите, и постучал по вытяжке — тише, мол!

— Джентльмены! Давайте поклянемся вытащить Дока из бездны отчаяния, в которой он пребывает…

— Помнится, как-то раз мы уже хотели сделать ему добро… — осторожно сказал Эдди. — Помните, как за лягушками ездили?..

Но Мак был безмятежен:

— Где нам было тогда — молодо-зелено. А теперь мы все продумаем — чтоб не оплошать!

Элен пребывал в умилении — вернулись старые дружные времена! — и речь его стала счастливо-бессвязной.

— За Пасифик-Гров, — уже в который раз повторял он.

Мак откинул дверцу плиты и сел на нее.

— Долго я думал, — оказал он, — все последние дни только и думаю…

— Ну, конечно, на что ты еще способен, — сказал Уайти II.

— Есть у меня одна идея… — продолжал Мак, не обращая на него внимания.

— Не мешай, дубина, — сказал Эдди.

— Это ты кому? — спросил Уайти II.

— Так, никому, — невинно отвечал Эдди, — но коль уж ты отозвался…

— Есть у меня одна идея… если вы, конечно, в состоянии воспринимать, — важно сказал Мак. — Предупреждаю, она может прийтись вам не по нутру. Все же обдумайте ее серьезно, поменьше эмоций… По-моему, Доку нужна жена…

— Что?! — вскричали все разом.

— Ну, жениться-то не обязательно, — поспешно поправился Мак, — сами понимаете…

Если бы не абсент, размягчивший ребят, быть бы Маку битым!

— Прошу не перебивать, — возвысил голос Мак. — Взглянем на проблему брака в масштабах страны. Почему у нас столько разводов? Да потому, что мужики выбирают себе жен сами! Вот и женятся на ком попало.

— По-моему, безопасней вообще не жениться, — сказал Уайти II.

— Что делать, не все могут удержаться от этого шага, — сказал Мак. — В общем, обдумайте, утром скажете.

Элен потянул Мака за рукав.

— Ты не шутишь?

— Нет, не шучу.

— А знаешь, что я с тобой сделаю, если с Доком что нибудь плохое выйдет?

— Да, — сказал Мак, — догадываюсь. И поделом мне тогда…

…Все другие обитатели Королевской ночлежки давно угомонились, а Элен долго лежал без сна. Его кровать, помимо ножек, имела четыре жидких столбика, покрытых стеганым одеялом на манер балдахина — однажды он увидел такую в кино и потом смастерил по памяти. Элен лежал, глядел на стеганые узоры. Голова шла кругом. Неужели нельзя помочь Доку как-нибудь проще, без этой чертовой женитьбы?.. Он пробрался к двери, выглянул наружу — у Дока в окне горела лампа с зеленым абажуром.

— Бедняга, — прошептал Элен.

Плохо спалось ему в эту ночь; снились ему громадные поганки…

12. ЦВЕТОК НА ПОЧВЕ КАМЕНИСТОЙ

Джо Элегант, повар в «Медвежьем стяге», был молод, тощ и бледнолиц. Он носил прямую челку, курил заграничные сигареты, вставляя их в длинный мундштук из слоновой кости, и любил придавать лицу сатирическое выражение. Воздушные пирожные его изготовления не имели равных в мире, так же как и массаж, который он делал девочкам перед субботним нашествием матросов. Джо видели только в завтрак, обед и ужин, остальное время он укрывался в маленькой пристройке, где были кухня и его комната. Заполночь оттуда доносился грохот пишущей машинки.