До полуночи гулять!
      ВИШЕНКА
      Я в садочек вышла
      На закате дня.
      Вишенка, ты, вишня,
      Приласкай меня!
      Расскажи, родная,
      Как любила ты,
      Как весной роняла
      Белые цветы.
      Звал меня парнишка
      В тихий поздний час.
      Вишенка, ты, вишня,
      Ты скрывала нас.
      Оба мы мечтали
      Под твоей листвой.
      Тайну доверяли
      Мы тебе одной.
      Я в садочек вышла
      И одна хожу.
      Вишенка, ты, вишня,
      Все тебе скажу.
      Не заходит милый
      Вечером за мной.
      Он проходит мимо
      К вишенке другой.
      БИРЮЗОВЫЕ КОЛЕЧКИ
      Бирюзовые колечки
      Раскатились ай да по лужку.
      Ты ушла, и твои плечики
      Закатилися в ночную мглу.
      Во зеленой травушке муравушке
      Не сыскать растерянных колец,
      Не найти любви забавушки,
      Тут и счастьицу конец.
      Ты звучи, гитара моя милая,
      Разгони ты грусть мою печаль.
      Ах ты жизнь, ты жизнь моя постылая,
      Ничего теперь не жаль.
      А НА ДВОРЕ ЧУДЕСНАЯ ПОГОДА
      А на дворе чудесная погода.
      Окно откроешь - светит месяц золотой.
      А мне сидеть еще четыре года.
      Душа болит! - как хочется домой.
      А вот недавно попал я в слабосилку
      Из-за того, что ты не шлешь посылку.
      Я не прошу того, что пожирней,
      Пришли хотя бы черных сухарей.
      А в воскресенье сходи-ка ты к Егорке.
      Он по свободе мне должен шесть рублей.
      На три рубля купи ты мне махорки,
      На остальные черных сухарей.
      Да не сиди с Егоркой до полночи,
      Не то Егорка обнять тебя захочет,
      А коль обнимет, меня не забывай
      И сухарей скорее высылай.
      Итак, кончаю. Целую тебя в лобик,
      Не забывай, что я живу, как бобик.
      Привет из дальних лагерей
      От всех товарищей-друзей.
      Целую крепко-крепко. Твой Андрей.
      ВЕШНИЕ ВОДЫ
      Вешние воды бегут с гор ручьями,
      Птицы весенние песни поют.
      Горькими хочется плакать слезами.
      Только к чему? Все равно не поймут...
      Разве поймут, что в тяжелой неволе
      Самые юные годы прошли.
      Вспомнишь о воле, взгрустнешь поневоле,
      Сердце забьется, что птица в груди.
      Плохо, мой друг, мы свободу любили,
      Плохо ценили домашний уют.
      Только сейчас мы вполне рассудили,
      Что не для всех даже птицы поют.
      Вспомнишь о воле: былое веселье,
      Девичий стан, голубые глаза...
      Только болит голова, как с похмелья,
      И на глаза накатится слеза.
      Годы пройдут, и ты выйдешь на волю,
      Гордо расправишь усталую грудь,
      Глянешь на лагерь презренно глазами,
      Чуть улыбнешься и тронешься в путь.
      Будешь бродить по российским просторам
      И потихоньку начнешь забывать
      Лагерь, окутанный мощным забором,
      Где приходилось так долго страдать.
      Вешние воды бегут с гор ручьями,
      Птицы весенние песни поют.
      Горькими хочется плакать слезами.
      Только к чему? Все равно не поймут...
      ГОЛУБИ
      Голуби летят над нашей зоной,
      Голубям нигде преграды нет.
      Как бы мне хотелось с голубями
      На родную землю улететь.
      Но забор высокий не пускает,
      И колючка в несколько рядов.
      Часовые с вышек наблюдают,
      И собаки рвутся с поводов.
      Вечер над решеткой догорает,
      Солнце тает, словно уголек,
      Это свою песню допевает,
      Это засыпает паренек.
      Плачут в дальних камерах девчата,
      Вспоминая молодость свою.
      Как они кому-то и когда-то
      Говорили ласково: "Люблю".
      Даже самый строгий надзиратель
      У волчка задумавшись стоит.
      Только он один, паскуда, знает,
      Что парнишке ночь осталось жить.
      А наутро грянули засовы,
      И парнишку вывели во двор.
      И последним словом его было:
      "Приведите сына моего".
      Тут из-за ворот из-за тюремных
      Выбежал парнишка лет пяти,
      Бросился на шею с криком: "Папа,
      Родненький, с собой меня возьми".
      Вы летите, голуби, летите
      За леса, в родимые края,
      Там родимой матушке скажите,
      Что на свете нету уж меня.
      Голуби летят над нашей зоной,
      Голубям нигде преграды нет.
      Как бы мне хотелось с голубями
      На родную землю улететь.
      ЖАЛЬ МНЕ ПОКИНУТЬ ТЕБЯ, ЧЕРНООКУЮ
      Жаль мне покинуть тебя, черноокую!
      Ночь нас накрыла крылом.
      Эх, да налейте мне чару глубокую
      Пенистым красным вином!
      Есть у меня кофточка, скоком добытая,
      Шубка на лисьем меху.
      Будешь ходить ты вся золотом шитая,
      Спать на лебяжьем пуху.
      Знаю: за долю свою одинокую
      Много я душ погубил.
      Я ль виноват, что тебя, черноокую,
      Больше, чем жизнь, полюбил?
      Что ж затуманилась, зоренька ясная,
      Пала на землю росой?
      Что ж пригорюнилась, девица красная,
      Глазки налились слезой?
      Как мне покинуть тебя, черноокую!
      Ночь нас накрыла крылом.
      Эх, да налейте мне чару глубокую
      Пенистым красным вином!
      ВОРОВСКАЯ ДОЛЯ
      Такова уж воровская доля,
      В нашей жизни часто так бывает.
      Мы надолго расстаемся с волей,
      Но наш брат нигде не унывает.
      Может, жизнь погибель мне готовит,
      Солнца луч блеснет на небе редко.
      Дорогая, ведь ворон не ловят,
      Только соловьи сидят по клеткам.
      ВЫ ХОЧЕТЕ ПЕСЕН
      Вы хочете песен? - Их есть у меня!
      В прекрасной Одессе гитары звенят!
      Пройдись по бульварам, швырнись по садам,
      Услышишь гитару, увидишь мента.
      Припев:
      Эх, Одесса, мать-Одесса,
      Ростов-папа шлет привет!
      Есть здесь много интереса,
      Фраерам покоя нет!
      Их будят ночью блатные песни,
      Несутся звуки серенад.
      И не уснуть ему, хоть тресни,
      Под музыкальный этот блат.
      Припев.
      В легавку звонишь - а там блатные,
      Ты не бери их на испуг!
      Карманы чистят они вам ныне
      Стерильно, без касанья рук!
      Припев.
      Они разденут вас глазами,
      И шмотки спустят - ну так что ж?
      Уже мы раньше вам сказали,
      В Одессе вора не найдешь!
      Припев.
      Так приезжайте к нам с перстнями,
      Одесса-мама здесь вас ждет.
      Пускай опер попляшет с нами,
      Потом вам песенку споет.
      ТАГАНКА
      Цыганка с картами, дорога дальняя,
      Дорога дальняя, казенный дом.
      Быть может, старая тюрьма Центральная
      Меня, мальчишечку, по новой ждет.
      Припев:
      Таганка, все ночи, полные огня,
      Таганка, зачем сгубила ты меня?
      Таганка, я твой бессменный арестант,
      Погибли юность и талант в твоих стенах.
      Я знаю, милая, и без гадания:
      Дороги разные нам суждены.
      Опять по пятницам пойдут свидания
      И слезы горькие моей родни.
      Припев.
      Прощай, любимая, больше не встретимся,
      Меня, несчастного, устанешь ждать.
      Умру в Таганке я, умру, тебя любя,
      Твоих красивых глаз мне не видать.
      А потом загуляла, запела братва.
      Только слышно баян да гитару.
      Как весной зелена молодая трава!
      Полюбил я красивую шмару.
      * * *
      Звезды ярко в решетках искрятся.
      Грустно в сердце младого красавца.
      Он не весел, не хочет смеяться.
      Про свободу он песню поет.
      Припев:
      Знаю, радость моя впереди:
      Грязь я смою, а грубость запрячу,
      И прижмусь к материнской груди,
      И тихонько от счастья заплачу.
      Мне теперь, дорогая, обидно.
      Ни тебя, ни кого мне не видно.
      Предо мной твои пышные кудри,
      Да любовь в моем сердце горит.
      Припев.
      Багровеет заря, мне не спится.
      Сердце птицей на волю стремится.
      Угасают последние звезды,
      Пропадают с рассветом мечты.
      Припев.
      Знаю, радость моя впереди:
      Грязь я смою, а грубость запрячу,
      И прижмусь к материнской груди,
      И тихонько от счастья заплачу.
      МЫ ВСТРЕТИЛИСЬ С ТОБОЙ
      Мы встретились с тобой лишь на минутку
      Там, где стояла старая тюрьма.
      Ты подошел и протянул мне руку,
      Но я руки своей не подала.
      Зачем меня так искренне ты любишь?
      Ты не дождешься ласки от меня.
      Мой милый друг, себя ты этим губишь,
      Я больше не могу любить тебя.
      Была пора, и я тебя любила,
      Рискуя часто жизнью молодой.
      Мой милый друг, тюрьма нас разлучила,
      И мы навек расстанемся с тобой.
      Тюрьма, тюрьма, разлуки не страшны мне,
      Но страшен мне тюремный твой обряд,
      Вокруг тебя там бродят часовые,
      А по углам фонарики горят.
      Мой милый друг, зачем меня ты любишь,
      Сгорая страстью жаркой, молодой.
      Мой милый друг, тюрьма тебя погубит.
      Я не могу встречаться уж с тобой.
      Таганка, все ночи, полные огня,
      Таганка, зачем сгубила ты меня?
      Таганка, я твой бессменный арестант,
      Погибли юность и талант в твоих стенах.
      НА ЗАЛИВЕ ТАЕТ ЛЕД ВЕСНОЮ
      На заливе тает лед весною
      И деревья скоро расцветут,
      Только под конвоем нас с тобою
      В лагеря этапом повезут.
      Снова эти крытые вагоны
      И колес унылый перебой,
      Снова опустевшие перроны
      И собак конвойных злобный вой.
      В лагерях не знают о свободе,
      Там нельзя об этом говорить,
      Там винтовки часовых на взводе
      Вам свободу могут заменить.
      Скоро вы узнаете, как летом
      Васильки на поле зацветут,
      Разве мы узнаем все об этом,
      Ведь цветы свободных только ждут.
      День за днем года пройдут упрямо,
      Все забудут наши имена,
      И никто не вспомнит, только мама
      Скажет, что у сына седина.
      Скажет, что мой сын еще вернется,
      Тот, кто любит, долго будет ждать.
      Может быть, кому из вас придется
      Эту боль, как матери, узнать.
      На заливе тает лед весною,
      И деревья скоро расцветут,
      Только под конвоем нас с тобою
      В лагеря этапом повезут.
      ПО ТУНДРЕ
      Это было весною, в зеленеющем мае,
      Когда тундра проснулась, развернулась ковром.
      Мы бежали с тобою, замочив вертухая,
      Мы бежали из зоны - покати нас шаром!
      Припев:
      По тундре, по широкой дороге,
      Где мчится скорый Воркута - Ленинград,
      Мы бежали с тобою, опасаясь тревоги,
      Опасаясь погони и лая собак.
      Лебединые стаи нам навстречу летели,
      Нам на юг, им на север - каждый хочет в свой дом.
      Эта тундра без края, эти редкие ели,
      Этот день бесконечный - ног не чуя, бредем.
      Припев.
      Дождик капал на рыло и на дуло нагана.
      Лай овчарок все ближе, автоматы стучат.
      Я тебя не увижу, моя родная мама,
      Вохра нас окружила, "Руки в гору!" - кричат.
      Припев.
      В дохлом северном небе ворон кружит и карчет.
      Не бывать нам на воле, жизнь прожита зазря.
      Мать-старушка узнает и тихонько заплачет:
      У всех дети как дети, а ее - в лагерях.
      Припев.
      Поздно ночью затихнет наш барак после шмона.
      Мирно спит у параши доходяга-марксист.
      Предо мной, как икона, вся запретная зона,
      А на вышке маячит ненавистный чекист.
      * * *
      Я по тебе соскучилась, Сережа,
      Истосковалась по тебе, сыночек мой.
      Ты пишешь мне, что ты скучаешь тоже
      И в октябре воротишься домой.
      Ты пишешь мне, что ты по горло занят,
      А лагерь выглядит суровым и пустым.
      А вот у нас на родине, в Рязани,
      Вишневый сад расцвел, как белый дым.
      Уж скоро в поле выгонят скотину,
      Когда нальется соком нежная трава.
      А под окном кудрявую рябину
      Отец срубил по пьянке на дрова.
      У нас вдали, за синим косогором,
      Плывет, качаясь, серебристая луна.
      По вечерам поют девчата хором,
      И по тебе скучает не одна.
      Придут домой, обступят, как березы:
      "Когда же, тетенька, вернется ваш Сергей?"
      А у одной поблескивают слезы,
      В глазах тоска-печаль прошедших дней.
      А я горжусь, но отвечаю скромно:
      "Когда закончится осенний листопад,
      Тогда Сергей навек покинет зону
      И вслед за тем воротится назад".
      Так до свиданья, Сережка, до свиданья.
      Так до свидания, сыночек дорогой,
      До октября, до скорого свиданья,
      Как в октябре воротишься домой.
      * * *
      Серебрился серенький дымок,
      Таял в золотых лучах заката.
      Песенку принес мне ветерок
      Ту, что пела милая когда-то.
      Жил в Одессе славный паренек.
      Ездил он в Херсон за голубями.
      И вдали мелькал его челнок
      С белыми, как чайка, парусами.
      Голубей он там не покупал,
      А ходил и шарил по карманам.
      Крупную валюту добывал.
      Девушек водил по ресторанам.
      Но пора суровая пришла:
      Не вернулся в город он родимый.
      И напрасно девушка ждала
      У фонтана в юбке темно-синей.
      Кто же познакомил нас с тобой?
      Кто же нам принес печаль-разлуку?
      Кто на наше счастье и покой
      Поднял окровавленную руку?
      Город познакомил нас с тобой.
      Лагерь нам принес печаль-разлуку.
      Суд на наше счастье и покой
      Поднял окровавленную руку.
      А за это я своим врагам
      Буду мстить жестоко, верь мне, детка!
      Потому что воля дорога,
      А на воле я бываю редко.
      Серебрился серенький дымок,
      Таял в золотых лучах заката.
      Песенку принес мне ветерок
      Ту, что пела милая когда-то.
      БАЦИЛЛА И ЧУМА
      Лежали на нарах два рыла,
      По воле грустили друзья:
      Один был по кличке Бацилла,
      Другой был по кличке Чума.
      Природа им счастье дарила,
      А горе сулила тюрьма.
      В Маруську влюбился Бацилла,
      На Катьку глаз бросил Чума.
      В картишки мастишка валила,
      А ну-ка держись, фраера!
      Ведь с вами играет Бацилла.
      "Вот черти!" - кричал им Чума.
      Маруська подумать любила,
      А Катька порчушкой была.
      За Муськой приехал Бацилла,
      За Катькой приплыл сам Чума.
      В Москве у Нескучного сада,
      На воздух подняв два пера:
      "Мне с вами базарить не надо,
      Разденьтесь! Я самый Чума".
      Но вскоре округа вся взвыла,
      Узнала про них Колыма:
      Во льды оторвался Бацилла,
      Во мхи возвратился Чума.
      Лежали на нарах два рыла,
      По воле грустили друзья:
      Один был по кличке Бацилла,
      Другой был по кличке Чума.
      * * *
      За окном кудрявая белая березонька.
      Солнышко в окошечко нежным светом льет.
      У окна старушечка - лет уже порядочно,
      С Воркуты заснеженной мать сыночка ждет.
      И однажды вечером принесли ей весточку.
      Сообщили матери, что в разливе рек
      Ваш сыночек Витенька, порешив охранника,
      Темной зимней ноченькой совершил побег.
      Он ушел из лагеря в дали необъятные,
      Шел тайгой дремучею ночи напролет,
      Чтоб увидеть мамочку и сестренку Танечку.
      Шел тогда Витюнечке двадцать третий год.
      И однажды ноченькой постучал в окошечко.
      Мать, увидев Витеньку, думала, что сон.
      "Скоро мне расстрел дадут, дорогая мамочка!"
      И, к стене приникнувши, вдруг заплакал он.
      Ты не плачь, старушечка, не грусти, не мучайся,
      Ты слезами горькими сына не вернешь.
      На ветвях березовых капельки хрустальные:
      С ней береза плакала, не скрывая слез.
      ЖУРАВЛИ УЛЕТЕЛИ
      Уходящая осень- журавли улетели.
      Опустели и смолкли родные поля.
      Лишь оставила стая среди бурь и метелей
      Одного с перебитым крылом журавля.
      Поднялись они в путь, и опасный, и дальний,
      И затих на мгновенье широкий простор.
      Скрип больного крыла, словно скрежет кандальный,
      А в глазах бесконечный, безмолвный укор.
      Был когда-то и я по-ребячьи крылатым,
      Исходил и изъездил немало дорог,
      А теперь вот лежу я в больничной палате,
      Так без времени рано погас и умолк.
      Вот команда раздалась и четко, и бойко
      Снова в бой посылают усталых солдат.
      У окошка стоит моя жесткая койка.
      За окном догорает багряный закат.
      Ну так что?! Ну и пусть! И какое мне дело,
      Если даже последний закат догорит.
      Журавли улетели - скоро будут метели,
      Только я с перебитым крылом позабыт.
      * * *
      Мы познакомились на клубной вечериночке.
      Картина шла у нас тогда "Багдадский вор".
      Глазенки карие и желтые ботиночки
      Зажгли в душе моей пылающий костер.
      Не знал тогда, что ты с ворами связана,
      Не знал тогда: красиво любишь жить.
      Но все тогда, что нами было сказано,
      Умела в злую шутку обратить.
      Я не заметил, как зажегся страстию.
      Я не заметил, как увяз в грязи.
      Прошло полгода - с воровскою мастию
      Вперед я двинулся по новому пути.
      Я воровал и жил красиво, весело,
      По ресторанам широко гулял.
      Но вот однажды на "малине" вечером
      Мне про тебя все кореш рассказал.
      Нет, не меня любила ты, продажная.
      Нет, не со мной в мечтах своих была.
      Мне отдавалась целиком ты ночью каждою,
      А днем за деньги с фраером жила.
      Я взял наган, надел реглан красивый.
      Вошел, тихонько двери отомкнув.
      Наган увидела ты - и твой взор тоскливый
      Меня как будто под руку толкнул.
      Не помню, как бежал и как я падал,
      Не помню, где и с кем я водку пил.
      А помню только, как я горько плакал
      И наше танго бесконечно заводил.
      Мы познакомились на клубной вечериночке.
      Картина шла у нас тогда "Багдадский вор".
      Глазенки карие и желтые ботиночки
      Зажгли в душе моей пылающий костер.
      * * *
      Я родился на Волге, в семье батрака.
      От семьи той следа не осталось.
      Мать безумно любила меня, чудака,
      Но судьба мне ни к черту досталась.
      Был в ту пору совсем я хозяин плохой,
      Не хотел ни пахать, ни портняжить,
      А с веселой братвой, по прозванью блатной,
      Приучился по свету бродяжить.
      Помню я, как встречались мы в первые дни,
      Я с ворами сходился несмело.
      Но однажды меня пригласили они
      На одно разудалое дело.
      Помню, ночь, темнота, можно выколоть глаз.
      Но ведь риск - он для вора обычай.
      Поработали мы - обернулись за час
      И, как волки, вернулись с добычей.
      А потом загуляла, запела братва.
      Только слышно баян да гитару.
      Как весной зелена молодая трава!
      Полюбил я красивую шмару.
      Ну и девка была - глаз нельзя оторвать!
      Точно в сказке ночная фиалка.
      За один только взгляд рад полжизни отдать,
      А за ласки - и жизни не жалко.
      Одевал, раздевал и ходил, как шальной,
      Деньги тратил направо, налево.
      Но забрали меня темной ночкой одной
      За одно развеселое дело.
      Заклинаю вас, судьи, и вас, прокурор:
      Не судите сплеча подсудимых.
      Час, быть может, пробьет - будет стыд и позор,
      И вас тоже возьмут у любимых.
      Я родился на Волге, в семье батрака.
      От семьи той следа не осталось.
      Мать безумно любила меня, чудака,
      Но судьба мне ни к черту досталась.
      Я ГРУЗИН-АРМЯНИН
      Я грузин-армянин без копейки денег.
      Я не ем, я не пью, потому что беден.
      Я придумал один штук, как мне стать богатым,
      Я поеду в Вашингтон, где гуляют дамы.
      Вот идет одна мадам вон с того пригорка,
      Я как опытный грузин начал с разговорка:
      "Вы красивы, вай-вай-вай, можно в вас влюбляться,
      Мы поедем на трамвай - будем прокататься".
      Я ее обнимал, целовал немножко.
      Из кармана вынимал золотая брошка.
      И она пошла домой бледна, как сметана,
      Только ветер раздувал два пустых кармана.
      ЧУБЧИК
      Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый,
      Разве можно чубчик не любить?!
      Раньше девки чубчик так любили
      И теперь не могут позабыть.
      Бывало, шапку наденешь на затылок,
      Пойдешь гулять, гулять по вечеру...
      Из-под шапки чубчик так и вьется,
      Так и вьется, бьется на ветру.
      Сам не знаю, как это случилось,
      С двух бутылок здесь не разберешь.
      Из-за бабы, лживой и лукавой,
      В бок всадил товарищу я нож.
      Пролетит зима, настанет лето,
      В садах деревья пышно расцветут.
      А меня, да бедного мальчишку,
      Ох, в Сибирь на каторгу сошлют.
      Но я Сибири, Сибири не страшуся:
      Сибирь ведь тоже - русская земля!
      Так вейся ж, вейся, чубчик кучерявый,
      Эх, развевайся, чубчик, у меня!
      * * *
      Помню ночку темную, глухую
      На чужом скалистом берегу.
      По тебе, свобода, я тоскую
      И надежду в сердце берегу.
      Помню годы, полные тревоги,
      Свет прожекторов ночной порой.
      Помню эти пыльные дороги,
      По которым нас водил конвой.
      На которых день и ночь звучали
      Частые тяжелые шаги.
      Разве ты забыл, как нас встречали
      Лагерей тревожные свистки?!
      В лагерях мечтают о свободе.
      Не дано там права говорить.
      Там винтовки часовых на взводе
      Могут вам свободу заменить.
      Срок пройдет, пройдут года упрямо.
      Все забудут наши имена.
      И никто не вспомнит, только мама
      Скажет, что у сына седина.
      Может, сын еще к тебе вернется.
      Мать-старушка выйдет на перрон.
      Скажет: "Здравствуй, сын", - и отшатнется,
      Подавив в груди невольный стон.
      Скоро вы увидите, как летом
      На полях цветочки расцветут.
      Разве вы не знаете об этом,
      Что цветы свободных только ждут?
      * * *
      Судьба во всем большую роль играет,
      И от судьбы ты далёко не уйдешь.
      Она тобою повсюду управляет:
      Куда велит, туда покорно ты идешь.
      Огни притона заманчиво мерцают.
      И трубы джаза так жалобно поют.
      Там за столом мужчины совесть пропивают,
      А дамы пивом заливают свою грудь.
      И там в углу сидел один угрюмый
      В костюме сером и кожаном пальто.
      Он молод был, но жизнь его разбита.
      В притон заброшен был своею он судьбой.
      Малютка рос, и мать его кормила,
      Сама не съест, а все для сына берегла.
      С рукой протянутой на паперти стояла,
      Дрожа от холода, в лохмотьях, без платка.
      Вот сын возрос, с ворами повстречался.
      Стал пить-кутить, ночами дома не бывать,
      И жизнь повел в притонах и шалманах,
      И позабыл он про свою старуху мать.
      А мать больная лежит на порванном диване.
      Болит у матери надорванная грудь.
      Она лежит в нетопленном подвале,
      Не в силах руку за копейкой протянуть.
      Вот скрип дверей - и двери отворились.
      Вошел в костюме и кожаном пальто,
      Стал на порог, сказал лишь: "Здравствуй, мама!"
      
      И больше вымолвить не смог он ничего.
      А мать на локте немного приподнялась,
      Глаза опухшие на сына подняла:
      "Ты, сын, пришел проведать свою маму,
      Так оставайся же со мною навсегда".
      "Нет, мама, нет, с тобой я не останусь,
      Ведь мы судьбою навек разлучены:
      Я - вор-убийца, чужой обрызган кровью,
      Я - атаман среди разбойничьей семьи".
      И он ушел, по-прежнему угрюмый,
      Чтоб жизнь пропащую в шалманах прожигать.
      А мать больная навсегда осталась
      В своем подвале одиноко умирать.
      И вот однажды из темного подвала
      В гробу сосновом мать на кладбище несли,
      А ее сына с шайкою бандитов
      За преступления к расстрелу повели.
      Судьба во всем большую роль играет,
      И от судьбы ты далёко не уйдешь.
      Она тобою повсюду управляет:
      Куда велит, туда покорно ты идешь.
      Годы пройдут, и ты выйдешь на волю,
      Гордо расправишь усталую грудь,
      Глянешь на лагерь презренно глазами.
      Чуть улыбнешься и тронешься в путь.
      * * *
      Знаю, мать, что ты ищешь меня
      По задворкам глухим да околицам.
      По какой-то нелепой статье
      Дали, мамка, мне целый червонец.
      Край сибирский суровый такой.
      Но, однако ж, весна нас ласкает.
      Только вот плоховато одно:
      Меня, мамка, домой не пускают.
      Все пройдет, пролетит, словно сон,
      Перемелется, станет мукою.
      Только ты погоди умирать,
      Надо встретиться, мамка, с тобою.
      Знаю, мать, что ты ищешь меня
      По задворкам глухим да околицам.
      По какой-то нелепой статье
      Дали, мамка, мне целый червонец.
      * * *
      "Что с тобою, мой маленький мальчик?
      Если болен - врача позову".
      "Мама, мама, мне врач не поможет
      Я влюбился в девчонку одну.
      У нее, мама, рыжая челка,
      Голубые большие глаза.
      Юбку носит она шантеклерку
      И веселая, как стрекоза".
      "Знаю, знаю, мой маленький мальчик,
      Я сама ведь такою была:
      Полюбила отца-хулигана
      За его голубые глаза.
      Хулигана я страстно любила,
      Прижималась к широкой груди.
      Как не вижу - безумно тоскую,
      Как увижу - боюсь подойти.
      Хулиган был красив сам собою,
      Пел, плясал, на гитаре играл.
      Как увидел, что я в положенье,
      Очень быстро куда-то пропал.
      Для кого ж я росла-вырастала,
      Для кого ж я, как роза, цвела?
      До семнадцати лет не гуляла,
      А потом хулигана нашла.
      Рано, рано его полюбила,
      Рано, рано гулять с ним пошла.
      Очень рано я матерью стала,
      Хулигану всю жизнь отдала".
      * * *
      Дни уходят один за другим,
      Месяца улетают и годы.
      Так недавно я был молодым
      И веселым юнцом безбородым.
      Но пришла и увяла весна.
      Жизнь пошла по распутистым тропкам.
      И теперь вот сижу у окна
      Поседел за тюремной решеткой.
      Не по сердцу мне здесь ничего.
      Край чужой, чужеземные дали.
      Извели, измотали всего,
      В душу, грубо смеясь, наплевали.
      А на воле осенняя грусть.
      Рощи, ветром побитые, никнут.
      Все равно я домой возвращусь,
      И родные края меня примут.
      Знаю, счастье мое впереди:
      Грязь я смою, а грубость запрячу,
      И прижмусь к материнской груди,
      И от счастья тихонько заплачу.
      Здравствуй, милая, добрая мать!
      Обнимаю тебя, и целую.
      Остается мне верить и ждать,
      Что застану тебя я живую.
      В ОСЕННИЙ ДЕНЬ
      В осенний день, бродя как тень,
      Зашел я в первоклассный ресторан.
      Но там прием нашел холодный.
      Посетитель я негодный:
      У студента вечно пуст карман.
      Официант - какой-то франт
      В сиянье накрахмаленных манжет.
      Он подошел, шепнул на ушко:
      "Здесь, приятель, не пивнушка,
      Для таких, как ты, здесь места нет".
      А год спустя, за это мстя,
      Я затесался в дивный синдикат.
      И, подводя итог итогу,
      Стал на новую дорогу,
      И надел шкарята без заплат.
      Официант - все тот же франт.
      В клиенте каждом понимает толк.
      Он подошел ко мне учтиво,
      Подает мне пару пива,
      Предо мной вертится как волчок.
      Кричу я в тон: "Хэлло, гарсон!",
      В отдельный кабинет перехожу я.
      Эй, приглашайте мне артистов,
      Скрипачей, саксофонистов.
      Вот теперь себя вам покажу я.
      Сегодня - ты, а завтра - я.
      Судьба-злодейка ловит на аркан.
      Сегодня пир даю я с водкой,
      Завтра снова за решеткой.
      Запрягаю вечный шарабан.
      А шарабан мой - американка.
      Какая ночь! Какая пьянка!
      Друзья, танцуйте, пойте, пейте,
      А надоест - посуду бейте.
      Я заплачу. За все плачу.
      ВДАЛИ ШУМЕЛИ КАМЫШИ
      Среди бушующей толпы
      Судили парня молодого.
      Он был красив и молчалив,
      Но в жизни сделал много злого.
      Его хотели расстрелять,
      Но он просил у судей слова.
      Ему не смели отказать
      В законе права нет такого.
      "Когда мне было десять лет,
      Я из семьи родной сорвался.
      Я научился воровать,
      И со шпаною повязался.
      Когда мне было двадцать лет,
      Я был в кругу ребят фартовых.
      И то, что грабил я один,
      Мы всё делили меж собою.
      Однажды мы вошли в село,
      Где люди мирно-тихо спали.
      И стали грабить один дом,
      Но света в нем не зажигали.
      Когда я взялся зажечь свет,
      О боже, что я там увидел.
      О боже, ты меня прости
      Я сам себя возненавидел.
      Передо мной стояла мать,
      С кинжалом в сердце умирая.
      А на полу лежал отец,
      Рукой зарезан атамана.
      А шестилетняя сестра
      В своей кроватке умирала.
      Она, как рыбка без воды,
      Cвoй нежный ротик раскрывала".
      Вдали шумели камыши.
      Стреляли парня молодого.
      Он был красив и молчалив,
      Но в жизни сделал много злого.
      ДЕВУШКА В СИНЕМ БЕРЕТЕ
      Шум проверок и звон лагерей
      Не забыть никогда мне на свете
      И из всех своих лучших друзей
      Эту девушку в синем берете.