Ночью исчез менеджер отеля. Хохлова тоже не удавалось отыскать.

Той же ночью высадилась новая бригада турецких специалистов отельного бизнеса из Стамбула. Судя по страшному шуму, они тут же принялись за переоборудование казино. Прежний персонал из киприотов это вторжение повергло в растерянность и тоску. Они только и могли, что скакать, как кролики, из номера в номер, из одного крыла в другое.

Старлиц воспользовался суматохой и переселился в превосходные апартаменты на втором этаже, с окнами на море, а потом позвонил оператору, чтобы ему переключили телефон. Выполнить его просьбу оказалось некому. Вместо этого Старлицу пришлось общаться со сломанной голосовой почтой отеля. Сначала он выслушал вступительную трескотню по-турецки, затем — бессмысленную, но все равно до обморока пугающую мешанину, которой его попотчевал женский голос, похожий на глас самой судьбы. Он не услышал ни одного приятного слова — сплошь тьма, грязь, дым, даже кости. Перед спасительным завершающим щелчком ему послышалось слово «Легги».

Старлиц бросил трубку и уставился на свои дрожащие руки. Его парализовал ужас. Ему виделся указующий перст из будущего, не сулящий ничего хорошего. Спасения не было, отсрочка истекала.

Когда паралич прошел, Старлиц беспокойно забегал по отелю. Миссис Росс коренным образом меняла свой облик и была еще недосягаема, остальные девушки проявляли нетерпение. Они успели обгореть на кипрских пляжах, как спички, и теперь им хотелось на сцену. Они уже собрали вещи для отправки в аэропорт, их истеричные поклонницы повели традиционную борьбу за места, с которых можно будет разглядеть, кто сидит в лимузине рядом со звездой. Первыми в путь отправились звукооператоры и осветители: они уже размещались в стамбульском отеле «Стадион» и вели склочные разговоры по мобильным телефонам, требуя пятидесятиамперные лампы и прочую дребедень.

Озбей находился в прекрасной форме. Пентхаус остался в его распоряжении. Этажом ниже размещались многочисленные турецкие телевизионщики.

В вестибюле решалась судьба остальных постояльцев «Меридиена». Решалась она вполне благополучно: новые владельцы не требовали от них уплаты по прежним счетам, проявляя щедрость, показавшуюся Старлицу зловещей.

Скрежеща зубами, он возвратился в свой пустой кабинет. Ни Хохлова, ни Виктора. Ответов тоже не было. Времени оставалось в обрез, он чувствовал возрастающую тяжесть, мешавшую двигаться.

Поборов себя, Старлиц выудил из своего бездонного бумажника щегольскую визитную карточку и набрал указанный на ней номер. Ему ответила по-японски одна из очаровательных служащих эксцентричного миллионера. Он попросил соединить его с Макото.

— Как делишки, Регги? — спросил Макото. — Есть хороший новость?

Английскому языку Макото нельзя было не удивляться. Грамматикой он владел нетвердо, зато выговор у него был в самый раз для американской поп-сцены. При помощи дешевой гитары он без труда перехрипел бы Роберта Джонсона [17]. Его ноткам одиночества и хронического насморка позавидовал бы Джимми Роджерс. Своим гавайским фальцетом он запросто заткнул бы за пояс Брадду Иза [18]. Макото ничего не стоило назвать Легги «Легги», но он звал его по старинке «Регги».

— Хороших новостей нет, Макото, есть проблема. Крупная проблема. Я это нюхом чую. У вас не происходит каких-нибудь гадостей? Крупное землетрясение, нервно-паралитический газ в подземке, что-нибудь в этом роде?

— Нет, нет! Здесь прекрасно все.

— Так и я думал. — Старлиц изучал новый вид за окном, качающиеся верхушки пальм. — Мне пора платить по счетам.

— Деньги — проблема. Не волнуйся из-за деньги! Потому что мы друзья.

— Дело не в деньгах. Все не так просто.

— Талант — проблема. Я пошлю тебе новую Японку. Кто-то симпатичный. Я все время твержу тебе, Регги: нанимай настоящих музыкантов! Плати меру. Это проще.

— С девчонками все в порядке. С выступлениями тоже. Тут все дело в… — Старлиц вздохнул. — В личной проблеме.

Последовало продолжительное молчание. Макото был поражен.

— Но ты же Регги! — запротестовал он наконец. — У тебя нет личного. Совсем ничего личного!

— Обычно нет. Но сейчас необычные времена. Конец эпохи. Что-то вроде моей персональной «проблемы Y2K». Она принимает угрожающие размеры.

Макото присвистнул.

— Даже не знаю, что на это сказать…

— Все слишком серьезно. Я даже не уверен, что вытяну. Возможно, мне придется взять что-то вроде отпуска.

— Отпуск? Что это такое?. Такого нет в нашем договоре, Регги.

— Знаю, потому и звоню. Ты хозяин, я работник. Работнику потребовался отпуск, понимаешь? Личное время. Ты не возражаешь?

— О'кей! Нет проблем! Приезжай на Кауаи. Здесь хороший отдых. Песок танцевать на пляже. Барбара

берет уроки танец хулу. Барбара любить Гавайи, я люблю Барбару, так что это прекрасный тихоокеанский рай.

— Позже. Я помню нашу с тобой партию в китайское домино на Гуаме. «Большая Семерка» — это одно, наше пари — другое. Я ему верен.

— Конечно, ты верен наш пари, — проворковал Макото. — Ты мой друг, ты честный.

— Это точно.

— Зачем беспокойство? Ты слишком беспокоиться.

— Есть из-за чего, — пробормотал Старлиц. — Мне надо было раньше опомниться. Я забыл про время.

— Человек не может против нашей музыки, — пропел Макото жутковатым голосом. — Если ты верить в магию, в молодое сердце девочки…

— Правильно, Макото. Каждому свое.

— Ты позвонить мне снова, когда ты больше в себе, позитивно правильный. — И Макото повесил трубку.

Старлиц позвонил в pansiyon в Лефкосе, чтобы выяснить, пережил ли Виктор ночь. Ему пришлось долго и без всякого толка препираться с молоденькой проституткой из Белоруссии, родителей которой упек в тюрьму режим Лукашенко. Такого забавного русского акцента, как у нее, Старлиц никогда еще не слышал, но никакого Виктора Билибина она не знала и не нашла никого, кто бы о нем слыхал. С Хохловым тоже произошло что-то непонятное: за ним больше не числилось номера в «Меридиене», даже в книге постояльцев не осталось его имени. Хохлов растворился в турецком Кипре.

Чувство надвигающейся беды стало еще острее. Старлиц нашел убежище в гостиничном баре, где заказал двойной «Гленморэнджи» с добавлением портвейна и купил две пачки красного «Данхилла». Похлопав себя по карманам, он не обнаружил спичек.

— Прошу. — Туристка в африканском балахоне щелкнула перед его носом зажигалкой.

— Спасибо. — Он блаженно затянулся и взглянул на благодетельницу. — Господи!..

Женщина поспешно убрала за железную дужку очков светлую с проседью прядь волос.

— Я так сильно изменилась, Легги? Ты меня даже не узнал.

— Что ты, Вана! — заученно солгал Старлиц. — Ты превосходно выглядишь.

Вана невесело хмыкнула во влажную салфетку.

— Какой же ты мастер вранья!

— Когда ты приехала?

— Сегодня утром. Я была в Будапеште. Пыталась прийти в себя с помощью подружек из листа «Faces». Но тебе лучше этого не знать.

— Предположим.

Старлиц был рад увильнуть от уточнений и знай себе цедил виски. Ситуация понемногу прояснялась. Она обрушивалась на него с сокрушительной силой, придавливала к земле лавиной старых номеров «Ms.» и «Плейбоя».

По подавленному, безрадостному виду Ваны он понял, что последние события оказались еще хуже, чем он мог вообразить. Он уже чувствовал, как рушится все, ради чего он столько трудился, как сама его жизнь сходит с рельсов. Но по крайней мере Вана была узнаваема, она была действующим параметром среди хаоса, и это успокаивало. Он больше не паниковал, он был готов разбираться с последствиями краха.

— Они киберфеминистки, — продолжила Вана.

— Я в последнее время отстал от событий, — пожаловался Старлиц. — Дела и все такое прочее…

— Могу себе представить. — Вана выцедила из стакана остававшийся среди льда бренди и постучала по стойке зажигалкой. — Эй, мистер Турок! Налейте-ка мне еще вашего туристического пойла! Только сделайте послаще.

Бармен нахмурился. В его местной версии реальности женщины не заказывали себе выпивку, уж по крайней мере этого не делали раньше испуганные хиппи с Западного побережья с мешками под глазами, с лишними шестьюдесятью фунтами веса, в брюках в обтяжку. Старлиц поспешил сделать понятное во всем мире движение большим и указательным пальцами, обозначающее плату, и постучал себя по груди. Бармен нехотя кивнул.

— Ну, как живется в раскольнической коммуне? — спросил Старлиц, забирая сдачу и стряхивая пепел.

— Уже никак. С нами разделались.

— Серьезно? С вашими-то связями в Белом доме? Как это могло произойти?

— Очень просто. Нас разметали, как кегли в боулинге. Мы торговали «виагрой» в Интернете. Не пойму, зачем мы бросили RU-486 [19] и стали заниматься виагрой. Этим глупым сучкам в центральном комитете вдруг захотелось прибылей. Когда Движение становится жадным до денег, пиши пропало. — Унылое лицо Ваны еще больше погрустнело, сквозь ее очки стало видно, что она готова пустить слезу.

— Брось, Вана, — утешительно произнес Старлиц. — Даже Клинтон пострадал от сексуального скандала. Это делает вам честь.

— Не хочу больше об этом говорить. Кончено, ушло. — Вана передернула плечами и закурила сигарету с мерзким гвоздичным запахом. — Слушай, ты действительно знаком с русским по фамилии Хохлов? У него еще свой самолет.

— Не знал, что Хохлов — владелец собственного самолета. А самого Хохлова я действительно знаю.

— Это он меня сюда доставил. Ну и самолет у этого русского — свихнуться можно! Приземлился на пляже, представляешь? Он сказал, что войти в отель не может, потому что здесь его хотят убить.

— Сейчас наша группа выселяется из отеля, — молвил Старлиц, не комментируя только что услышанное. — Нам предстоит выступление в Стамбуле.

— Эта твоя группа… Никак не возьму в толк: ты — импресарио девичьей группы… Кто бы мог подумать! — Она выдохнула струю вонючего дыма в сторону бармена, и тот опасливо посторонился. — Тебя что, тоже хотят убить?

— Меня — нет. Я ведь не русский.

— Допустим. — Вана отпила добрую половину своего коктейля и заерзала на табурете, осматривая Старлица с головы до ног. — Как я погляжу, ты процветаешь. Даже одеваешься приличнее, чем раньше. Одни штиблеты чего стоят!

— Я купил их в Цюрихе. Хочешь поесть, Вана? На Кипре превосходно кормят. Тут даже при желании не найдешь несъедобной отравы.

Вана ничего не ответила, если не считать ответом огромную слезу, медленно сползшую по ее щеке. Старлиц решительно привлек внимание бармена и заказал закусок в надежде, что кухня в «Меридиене» работает по-прежнему. Вана медленно опустила непричесанную седеющую голову. То ли она захмелела, то ли мучилась от резкой перемены часового пояса. Старлиц с осторожностью, больше подходящей заклинателю змей, дотронулся до ее ключицы и удостоверился, что перед ним человек из плоти и крови. Вана побывала в передряге, но осталась его Ваной.

— Сколько времени мы с тобой не встречались? — спросил Старлиц. — Уже лет десять?

— Бери больше, все тринадцать, — ответила она, глядя на него затуманенным взглядом.

— Ладно, выкладывай. Отведи душу.

Вана подкрепилась новым глотком коктейля.

— В общем, когда наш комитет развалился, у нас с Джуди вышла идеологическая размолвка…

— Крупно полаялись.

— Ну да. Под Джуди как раз подкапывались за торговлю наркотой, вот она и решила перебраться на время туда, куда не дотянутся щупальца этого злобного глобального неолиберального капитализма.

— В Югославию?

— Нет.

—Ливан? Парагвай? Беларусь? Йемен? Чечня?

— Да заткнись ты! В Западную Африку, дурень. В рамках кампании по борьбе с увечьями.

— Понятно, — кивнул Старлиц. — Женское занятие. Как я сразу не догадался?

— В общем, Джуди якшалась там с цветными сестрами, поднимая уровень их самосознания. Казалось, ее труд приносит плоды, пока речь не зашла о главном…

— Ее сцапала полиция?

— Нет, сами женщины. Она осмелилась прочесть им лекцию о здоровье, об анатомии женщины. Их это так потрясло, что они отдубасили ее швабрами и половниками.

— Скажите пожалуйста!

— Ей крепко досталось, Легс. Мне пришлось обратиться в американское посольство, чтобы ее эвакуировали оттуда на самолете. Когда полицейские из отдела борьбы с наркотиками увидели, в каком она состоянии, они отказались от всех предъявленных ей обвинений. Бедняжка до сих пор в клинике в Портленде, пытается ходить. — Вана всхлипнула.

— Когда это произошло?

— Три месяца назад.

— Целых три месяца! Почему ты не позвонила мне?

— Потому что мы не должны от тебя зависеть, — пробормотала она сквозь слезы. — Ты сам это знаешь.

— Причем тут зависимость? — повысил голос Старлиц. — Просто теперь у меня такая куча денег, что ты не поверишь! Я тут заправляю такими делами! Я мог бы накупить ей сто тонн пластырей.

Вана сморщилась.

— Пожалей меня, на меня столько всего навалилось, что я не выдержу! Ты не представляешь, какая Джуди теперь. Она — воплощение горечи. Она совершенно не способна гнуться.

— С таким характером она не переживет Y2K.

— Только не грузи меня этой чушью! Меня уже тошнит от проблемы Y2K! Я прочла пятьдесят мегабайт досье CERT [20] об ошибках UNIX, связанных с этой датой. Кончилось это тем, что сгорел мой глупый Windows. — Она нетрезво пошарила под стойкой, достала вязаную гватемальскую сумку и показала новенький спутниковый телефон размером с ее предплечье. — Теперь у меня вот эта — крутющая «Моторола-Иридиум».

— Черт! — Старлиц разинул рот от удивления. — Таких я еще не видал.

— Мгновенный всемирный доступ! — провозгласила Вана, отважно смахивая слезы. — Глобальная связь, с тем светом тоже.

— Да, вот это новинка так новинка! Штука не из этого столетия.

— Одна минута соединения обходится в шесть долларов, — гордо сообщила она. — Если платить, конечно. К ним же подсоединяются жулики.

— А как же!

Старлиц пожирал глазами спутниковый телефон. Это был предмет из будущего. Возможно, они заложили слишком крутой вираж и потерпят поражение, но эта штуковина выглядела предвестницей будущего, ископаемым из предстоящих времен. Старлиц испытал сильное побуждение схватить ее, погладить, может, даже укусить, но сдержался. Вана неверно истолковала бы такой поступок.

Из кухни принесли еду. Вана, судя по ее виду, уже измучилась от голода. Лимонный коктейль при своем невинном виде разил кипрским горным козлом и лягал с соответствующей силой.

— А русского юношу Виктора ты знаешь? — спросила Вана, с невинным видом поливая салат оливковым маслом. — Он похож на любителя наркотиков и «рейва»… — Она запнулась и блаженно простонала: — Как вкусно!

— Да, я знаю Виктора.

— И как он тебе?

— Себе на уме. Сообразительный паренек. Хохлов и Виктор умнее, чем кажутся. Ни к чему не пригодны, но настоящие русские — очень способные.

— Я общалась со славянскими киберфеминистками, — сообщила Вана, жмурясь от наслаждения. — Русские теперь занимаются странными делами. В Петербурге есть сестры, которые дадут фору любым теоретикам Движения.

— Мне нравятся русские. Просто в двадцатом веке им здорово досталось.

Вана облизала ложку и с энтузиазмом взялась за капустную долму.

— Этот Хохлов оказал мне большую услугу — увернулся от радара. Документы у меня не совсем в порядке, так что… Но мне пришлось оставить Зету с ними обоими.

— Кого оставить?..

— Зету. Зенобию. Зенобия Боадиция Гипатия Мак-миллен — наша дочь, понял?

Старлиц лишился дара речи.

— Ты привезла ребенка сюда? — выдавил он.

— Да. Наша дочь болтается по Кипру с твоими русскими приятелями. Надеюсь, они не причинят ей зла.

В его мыслительный горизонт ударила ослепительная молния, и его мир наполнился новой, дикой ясностью.

— Проклятие, Вана! Дочь… Я никогда не слышал ее полного имени. Зенобия — это мне еще знакомо, но я не знал, что твоя фамилия — Макмиллен.

Она выразительно пожала плечами.

— В свидетельстве о рождении обязательно должна стоять какая-то фамилия.

— Ты сказала, что ее полное имя Зенобия Боадиция Гипатия Макмиллен? Штат Орегон на такое согласился?

— Представь себе.

— Какое же в таком случае твое полное имя? — поинтересовался Старлиц, поразмыслив.

— Можешь по-прежнему звать меня Вана. — Она затушила свою зловонную гвоздичную сигарету, чтобы есть обеими руками. — Я привыкла. Меня все так называют.

Старлиц изумленно качал головой.

— Не могу поверить, что ты изменила себе и привезла девочку, чтобы познакомить ее со мной.

— Просто я сломалась, — призналась Вана со вздохом.

— Ей уже десять лет?

— Одиннадцать. Только не обвиняй в этом меня! Я всегда была сторонницей того, чтобы познакомить Зету с ее отцом. Но Джуди была категорически против. А теперь… Наш шабаш ведьм меня возненавидел. Мой брак с Джуди рухнул. Дома меня сторожат легавые из отдела наркотиков. Все летит в тартарары. Огромные медицинские счета и никакой крыши над головой. Плюс ко всему — клиническая депрессия. Ты только погляди, как я разжирела, как постарела! — Вана сорвалась на тихий визг. — Я сижу на таблетках, у меня сердечная недостаточность. Собственная дочь меня не выносит! У нее пятьдесят семь истерических приступов за день, и все из-за тебя и твоей дурацкой группы! Зета окончательно сведет меня с ума.

Старлиц оторвался от нутовой подливки.

— Ты хочешь сказать, что Зета — поклонница «Большой Семерки»?

— Совершенно оголтелая! — Вана чуть не раздавила в руке стакан. — Я ничего не могу поделать, Легги. Ни с ней, ни с собой. Это какой-то конец света!

Старлиц побарабанил пальцами по стойке.

— Вот, значит, как? А я? Мы не виделись много лет. Со мной ты сумела бы справиться?

— Понятия не имею, — отозвалась Вана сопя. — Но это неважно. Ты — все, что у меня осталось. — Она улыбнулась сквозь слезы. — Ты моя последняя надежда, Оби ван Кеноби.

— Я рад тебя повидать, Вана, — честно сказал Старлиц. — Ты отлично выглядишь.

— Брось, я знаю, какой у меня ужасный вид. Хуже не бывает. Но я это заслужила. Ты даже не представляешь, что мне пришлось пережить.

— Просто ты перенапряглась, — тихо проговорил Старлиц. — Пора переключить скорость. Перевалить через весь этот миллениум и собрать осколки своей жизни в целую картину.

— Я пыталась. На самом деле! Все напрасно. Становится только хуже.

— В этот раз ты угодила в правильное место. В этом отеле есть неплохие номера. Например, мой. К тому же для меня здесь все бесплатно.

— Неужели? — Вана рассеянно рассматривала тающий лед на дне стакана.

— Знаешь что, давай поднимемся ко мне в номер. Прямо сейчас. Побарахтаемся в стогу, так сказать.

Вана чуть не подавилась. Поставив стакан, она вытаращила красные глаза.

— Ты выжил из ума? Кому ты это предлагаешь?

— А что такого? Идем!

— Я лесбиянка!

— Ну, один раз за двенадцать лет — это не смертельно. Держу пари, ты не занималась ничем таким уже больше трех месяцев.

— Больше трех лет…

— Тем более. Гляди, мы с тобой пьяны, настроение подходящее, у меня хороший номер. Мы все-таки какая-никакая семья, у нас есть общее прошлое. Вспомним старое!

Они враскачку добрели до его номера и с немалыми трудностями, отдавая должное возрасту, осуществили соитие.

— Здорово! — пропыхтел Старлиц, скатываясь с нее и отдуваясь. Закрывшись в ванной, он избавился от турецкого резинового изделия. Рев туалетного бачка пробудил Вану к жизни.

— Дай сигарету! — простонала она. — У тебя найдется аспирин?

— У меня есть золофт! — крикнул Старлиц.

— Еще лучше.

Старлиц достал из холодильника бутылку турецкой минеральной воды и пакет с разноцветными упаковками транквилизаторов. Выковыряв из одной таблетку, он принес Ване ее и бутылку. Она положила таблетку на язык и разом выпила полбутылки. Устало выбравшись из-под простыни, они скрестила посреди развороченной кровати целлюлитные ноги, не стесняясь потрескавшихся пяток.

— Господи, у меня такое чувство, словно меня возили по полу.

— Ничего страшного. Подумаешь, всего лишь ты да я.

— Не могу поверить, что я это сделала. Зачем я согласилась? Никогда больше себе этого не позволю!

— Подожди еще двенадцать лет, потом и говори.

— Тебя не затруднит надеть штаны? — взмолилась она.

— Не затруднит.

— И рубашку. Не обижайся.

— И не подумаю. — Старлиц, довольно посвистывая, натянул просторные трусы. — Я чувствую себя помолодевшим, — сообщил он, ныряя в костюмные брюки. — Как следует поддать и потрахаться — вот то, что мне требовалось. Такое ощущение, что вернулся 1977 год.

— Тебе понравилось? — недоверчиво спросила Вана.

— Очень. Жить хорошо.

— Если хотя бы одному из нас полегчало, значит, это был не напрасный труд.

— Еще бы! Как же иначе? Секс творит чудеса во всем мире.

Вана допила воду и уронила бутылку.

— Честно говоря, лично я ничего чудесного в этом не обнаружила, но… Возможно, ты прав. Наверное, благодаря тебе я ударилась о дно. Хуже уже не может быть. У меня ощущение полной опустошенности.

— Брось, ты выглядишь роскошно. Неземной вид!

— Нашел, что сказать! — подозрительно прошипела Вана и закусила нижнюю губу. — Помнишь безумный секс втроем в гамаке? Говорят, это меняет судьбу. Мою это точно изменило.

— Вот и сейчас то же самое.

Вана поднялась и побрела в ванную. Сначала она отвернула кран, потом посмотрела на себя в зеркало — и вскрикнула.

— Боже! Что со мной?

— Просветление. Внутреннее свечение.

— У меня кожа стала прозрачной… Я похожа на матовую лампочку.

— Влияние средиземноморского солнца, — заверил ее Старлиц как ни в чем не бывало. — Недаром Кипр — родина богини Афродиты. Естественный вид, веяние нового века. Красота!

— Кажется, подкралась моя смерть… Может, это от сочетания выпивки и лекарства? Неужели я сейчас окочурюсь? Лучше лечь.

Еле передвигая ноги от испуга, Вана доползла до постели и рухнула. Несколько минут из-под несвежих простыней доносилось тяжелое дыхание и беспокойное ерзанье. Старлиц тем временем, беззаботно напевая, причесался и повязал галстук.

Потом наружу высунулась всклокоченная голова Ваны. Совершенно новый голос позвал:

— Легс?

— Что?

— Я должна кое-что тебе сказать о Зете. Я решила оставить ее с тобой.

— Я так и думал, — отозвался Старлиц, не оборачиваясь. — Другого и не ждал. Ведь эта девочка… В общем, это единственное сделанное мной в двадцатом веке, от чего мне не откреститься.

— То есть?

— В том, что она объявилась в самый канун Y2K, есть бездна смысла. Ведь она — последствие, которое меня переживет. От нее мне не увильнуть и не отказаться. Не уползти и не отпрыгнуть. Раз я собираюсь быть самим собой, значит, надо смотреть правде в глаза. Я должен пройти насквозь и выйти с другой стороны.

— Послушай, я ее мать, и я ее люблю. Но у Зеты большие странности. — Старлиц промолчал. — И вовсе не в хорошем смысле. То есть иногда она бывает мила, но чаще это какой-то полтергейст.

— Одиннадцать лет, что ты хочешь? Наверное, обожает лошадей и прочую живность, безобразно ведет себя за столом? — Старлиц решил, что бритье благополучно завершено, и сполоснул бритвенный станок.

— Если бы! — вздохнула Вана. — Как тебе полеты из окна четвертого этажа? Телевизор, ломающийся от одного ее взгляда? И все такое прочее.

Старлиц махнул рукой, обросшей пеной для бритья.

— Дети вечно придумывает разные сверхъестественные чудеса. Они же умницы.

— Что толку разговаривать с тобой? — бессильно простонала Вана. — Ты последний, кто поймет, насколько это серьезно. Но я по крайней мере попробовала. Не забывай эту мою попытку.

— Ты права, детка, — проговорил Старлиц, внимательно разглядывая в зеркале свою выбритую физиономию. — Чем меньше болтать, тем лучше.

— Только бы она ничего не натворила с этими беднягами русскими! После полета она была сама не своя.

— Эти парни у меня на содержании. Они с ней справятся.

— Пускай попробуют. А я сдаюсь! — заявила Вана. — Так и знай: сдаюсь! — Она села в кровати. —

Я устала от тревог. Больше так не могу! Я забрела в тупик. — Неожиданно она улыбнулась.

— Видишь, тебе полегчало, — сказал Старлиц, по-прежнему не оборачиваясь.

— Я тебе скажу, что я надумала. У меня родился новый план. Целая новая программа. Пока я тут отдавала Богу душу, придавив лицо этой поганой подушкой, меня осенило.

— Поделись мыслями.

— Я отправлюсь в Канаду, на остров Ванкувер. Я там знаю секту колдунов. Славные люди! Живут в шалашах на деревьях. Займусь с ними травоедением и йогой. Йога и йогурты — вот спасение! Буду вставать вместе с солнцем и питаться вареными овощами. Так ко мне вернется здоровье.

Старлиц одобрительно кивал.

— Крепкое повествование!

— Это будет самоочищением! — От воодушевления голос Ваны креп с каждой секундой. — В унитаз антидепрессанты!

— Туда им и дорога.

— Конец сидению с чужими детьми и драмам слюнявого инь. К черту лазание по Интернету! Лучше штудировать «Бхагаватгиту» и каждый день грести на байдарке. Перестройка чакр — вот что мне требуется. Наступление Y2K мы отметим плясками вокруг здоровенного тотемного шеста.

— Потрясающе! То, что доктор прописал. Вперед и с песней! Нащупай свою внутреннюю сущность и больше не выпускай.

— Думаешь, у меня получится? Я миную рубеж Y2K?

— Как пить дать! — заверил ее Старлиц. — Великолепная идея, именно то, что тебе требуется. Кстати, не отдашь мне свой спутниковый телефон?

— Не отдам, — сказала Вана, поразмыслив.

Старлиц нашел Хохлова и Зету в Гирне, в портовом клубе «Кокни». Они устроились за столиком на террасе, под большим потрепанным зонтиком, и уплетали жареную рыбу с картошкой.

Вокруг них насыщались пенсионеры-британцы. Человек десять — пятнадцать пожилых людей развалились тут же в шезлонгах, нежась в воображаемой старческой стране Шангри-Ла. Хохлов, похожий сейчас на добродушного дядюшку, передавал девчонке стодолларовые купюры, вытягивая их по одной из перехваченной резинкой толстой пачки.

На Зете была дешевенькая матроска, волосы были заплетены во французскую косу. Увидев ее, Старлиц замер, испытывая совершенно новое ощущение. Это было чувство колоссального могущества, способного творить чудеса. Она не очень-то походила на него: длинные руки и ноги, светлая кожа, вся в Вану. Но когда она изогнула шею, ловя ртом длинный золотистый картофельный ломтик, Старлиц убедился, что голова у нее посажена точно так же, как у него, на диво крепко, и имеет ту же форму пушечного ядра. Этого хватило для прилива гордости: за столиком восседало его изделие.

Он подошел ближе. Зета рассматривала передаваемые Хохловым купюры и складывала их двумя аккуратными стопками.

— Эта не годится, — решала она. — Эта туда-сюда… А это что за кошмар? — Она подняла за уголок поддельную купюру и скорчила гримасу. — Что за балбес ее нарисовал?

Хохлов поманил Старлица к столу.

— Не отвлекай ее, чтобы не сбилась со счета! — попросил он по-русски. — У нее настоящий талант!

Старлиц опустился в белое пластмассовое кресло. Он еще не придумал, что сказать. Раньше ему не

приходилось иметь дело с людьми, наделенными такими свойствами, как у Зеты, и он пребывал в растерянности.

— Откуда у тебя столько подделок? — спросил он наконец по-русски.

— От одного литовца. Он мне заплатил за отмывание наличности на Кипре.

— Я думал, что литовцы овладели искусством подделки американских денег.

— Этот литовец — русский по происхождению.

— Тогда другое дело.

Зета дружелюбно улыбнулась Старлицу, показав по-детски неровные зубы.

— Привет, мистер!

— Хелло.

— Вы говорите по-английски?

— Говорю.

— А неправильные деньги у вас есть? Давайте мне, я умею отличать их от правильных.

— Молодец! — послушно похвалил ее Старлиц. — Полезный навык.

Хохлов усмехнулся. На нем были итальянские авиаторские очки, кремовый льняной костюмчик, щегольская соломенная шляпа. Даже его морщинистые щеки порозовели.

День был неистощим на новизну. Впервые, сидя за шатким столиком, Старлиц увидел красоту маленькой гавани Гирны, залитой солнцем и полной кокетливых яхт. В таком местечке можно было примириться со всей враждебной вселенной.

— Глазам своим не верю! — сказал вдруг Хохлов, словно уловил его мысли. — Никогда тебя не видел таким.

— Каким?

— Счастливым!

Старлиц ничего не ответил, но мысленно согласился. Именно так называлось это непрошеное чувство фантастического, преобразившего его всесилия. Неведомое ощущение, зовущееся простой человеческой радостью. Хохлов сказал правду: Старлиц был счастлив, счастлив и горд уже тем, что просто сидит рядом с родной дочерью. Он даже чувствовал, как меняет форму его лицо: на нем появилось совершенно несвойственное выражение.

Хохлов снял темные очки и улыбнулся.

— Неплохой сюрприз, верно, Леха?

— Не говори, сюрприз так сюрприз! Спасибо, Пулат Романович.

— Рассказать, как мне это удалось? — Хохлов самодовольно откинулся. — Вышла целая история — заслушаешься.

— Нет, не сейчас. Позволь, я просто ею полюбуюсь. Хохлов подозвал официанта.

— Пусть на минутку уберет всю эту зелень, — попросил Старлиц. — Хочу угостить тебя славным турецким пивком.

Зета послушно спрятала деньги в розовый виниловый рюкзачок корейского производства с эмблемой «Большой Семерки» — семью извивающимися в танце мультяшными фигурами с вытаращенными глазами. Страны Тихоокеанского бассейна исправно снабжали поклонниц предметами поклонения.

Зета отодвинула жареную корочку.

— Я ем только белое, — сообщила она.

— Тебе нравится группа «Большая Семерка»? Зета ретиво закивала, хлеща себя косичкой по шее.

— Первая и вторая мамаши покупают мне все их белые эмблемы.