В клинике долго обсуждали, надо ли выписывать ее домой для полного выздоровления. Врачи даже воспользовались услугами прессы, и корреспондент из Сети задал ей несколько вопросов. У него была приятная внешность, она решила пофлиртовать с ним во время интервью, отчего журналист смущался и немного нервничал. Она взяла с собой крысу и поехала домой на Парнассус-авеню вместе с этим корреспондентом. Он был покорен как агнец. Она ему очень понравилась.

Миа обрадовалась, что ей удастся наконец приготовить что-нибудь вкусное и съесть, потому что в клинике ей говорили о возможных проблемах с аппетитом. Эти проблемы могли стать вполне реальными: когда ее кормили, она всегда ела с удовольствием, но, если блюда не ставили прямо перед ней, совсем не ощущала голода. Она чувствовала урчание в животе, некоторую слабость, и у нее порой кружилась голова, но она не была голодна. Ей казалось, что от пищи у нее слегка портится зрение. Она чувствовала запахи, пробовала пищу и охотно ела, но анализы свидетельствовали — в ее гипоталамусе происходит какая-то реакция. Врачи надеялись, что это скоро пройдет. Ну а если не пройдет, им придется этим заняться.

Готовка привела ее в восторг. Прежде она никогда особенно этим не занималась, относилась к еде равнодушно и продукты иногда просто пропадали. Она слушала, как журналист два часа хвастался своими важными связями. Миа накормила его и предложила выпить настойку. Он был совсем молод, около сорока. Ее так и подмывало его поцеловать, но она знала, что совершит серьезную, быть может, непоправимую ошибку.

Они опутали ее квартиру незримой проводкой, как на пункте телеприсутствия. Она не могла даже незаметно почесаться: каждое движение ее пальца тотчас фиксировалось в режиме реального времени на каком-нибудь медицинском 3D-датчике.

Когда корреспондент стал прощаться, она обняла его в дверях и поцеловала. Так, легкое прикосновение губ, но это был первый, навсегда запомнившийся ей поцелуй. Она не верила, что могла бы существовать, не поцеловав кого-нибудь. Это было бы невообразимо глупо, вроде жизни без воды.

Она осталась одна в своей квартире. Как это замечательно, как приятно и как невероятно — быть одной. Не считая, конечно, всех этих медицинских датчиков. Просто быть с собой наедине. И еще с этими подсматривающими и подслушивающими устройствами. Она убрала квартиру — вычистила и вымыла.

Кончив уборку, она спокойно села за полированный кухонный стол. У нее возникло странное ощущение. Что-то начало расти у нее внутри, и она это почувствовала. Это существо казалось ей большим и независимым. Больше ее тела. Больше всей квартиры. В тишине она ощущала, как ее новая сущность заполняет пространство, вырывается за окно.

Она вскочила с места и поставила музыкальную кассету Миа. Это была жуткая музыка, часто звучащая в наши дни, прерывистая, глуховатая, словно сотканная из пыли. Она посмотрела на стены, оклеенные старыми, чудовищного рисунка обоями. На занавески — они висели, как паруса без ветра. Казалось, кто-то затаился в ее квартире. И этот кто-то был скучный, безжизненный, ссохшийся.

Она попыталась уснуть в постели Миа. Это была отвратительная узкая старомодная кровать с большим уродливым кислородным саваном-покрывалом и ортопедическим матрасом. Но ей больше не требовалась опора для позвоночника. Во всяком случае, теперь у нее был совсем другой позвоночник. К тому же ее датчики попискивали и позвякивали на простынях. Она осторожно прокралась в переднюю, улеглась на полу и закуталась в одеяло.

Крыса, жившая в основном по ночам, проснулась и принялась энергично грызть прутья своей клетки. Грыз — грыз — грыз — раздавалось в темноте. Скреб — скреб — скреб.

Около полуночи в ее голове будто что-то щелкнуло. Она встала, скинула халат и натянула брюки Миа. Надела пуловер Миа. Нашла в гардеробе хороший красный жакет. Он ей идеально подошел. Отыскала туфли Миа, которые немного жали. Обнаружила сумку. Маловата. Достала другую, большую сумку. Сунула в нее нижнее белье. Положила губную помаду. Расческу, щетку, бритву. Темные очки. Книгу для чтения в дороге. Носки. Тушь для ресниц. Карандаш для обводки глаз. Зубную щетку.

Ее нетлинк отчаянно зазвонил. Она же подключила его к Сети.

— Должно быть, они подшутили, — громко заявила она в пустоту комнаты. — Это не моя квартира. Это не я, и это не мое. Я не могу так жить. Разве это жизнь? Ни за что здесь не останусь! — Она подошла к двери и распахнула ее.

На площадке она засмеялась, обернулась, снова открыла дверь и вернулась в квартиру.

— Все в порядке, — сказала она, — давай, выходи, глупышка. — Она отперла клетку и вытащила оттуда крысу. — Пойдем, уж ты-то можешь уйти.

Она выбросила диадему, как только вышла из квартиры. В это же время карета скорой помощи вспыхнула фарами и припарковалась у ее дома. Поднявшись по Парнассус-авеню, она избавилась от серег и десяти колец на пальцах. В ожидании такси сбросила с ног туфли и освободилась от мерзких подследников. Кожа под ними все еще была влажной.

Подъехало такси.

Она села, сняла брюки, сорвала наколенники и огромные повязки-наклепки. Выбросила их в окно. В поезде по дороге к аэропорту она отправилась в дамскую комнату, стащила с себя бюстгальтер и еще несколько повязок. От этих наклеек у нее ныло тело, и после того, как она освободилась от них, ее настроение сразу улучшилось.

Она прибыла в аэропорт. На летном поле стояли сверкающие огнями самолеты. Они легко и красиво расправляли крылья и взлетали в прохладном ночном воздухе, когда им хотелось оторваться от земли. В салонах хорошо было видно сидящих и движущихся людей, потому что обшивка была очень тонкой, почти прозрачной. Некоторые пассажиры включили лампочки, но большинство просто улеглись в надувных креслах и наслаждались ночным небом, видным сквозь фюзеляж. Кое-кто уже спал, ведь предстоял ночной рейс в Европу. Это было умиротворяющее и прекрасное зрелище. Хотя на самом деле все обстояло далеко не так просто.

Она направилась к трапу и поднялась в самолет. Стюардесса заговорила с ней по-немецки, когда она вошла в салон. Она открыла сумку, достала оттуда крысу, показала ее стюардессе и опять убрала в сумку. Затем повернулась на каблуках и, не скрывая радости, уверенной походкой двинулась по проходу. Стюардесса никак на это не отреагировала.

Она выбрала симпатичное коричневое кресло в бизнес-классе и улеглась. Стюард принес ей вкусный горячий напиток.

В три часа ночи самолет взлетел, и ей наконец удалось уснуть.

Она проснулась в восемь часов утра 10 февраля 2096 года. Она прибыла во Франкфурт.

Она вышла из самолета и теперь бродила по франкфуртскому аэропорту, одинокая, с заспанными, покрасневшими глазами и полным отсутствием планов на будущее. Это было блаженное чувство. Она не взяла с собой никаких денег. Ни кредитной карточки, ни карточки для оплаты наличностью. Ни удостоверения личности. Очевидно, все работавшие в службе социальной помощи проходили проверку у местных властей, но немецкие чиновники никогда не обращали на вас внимания, если вы не старались привлечь их внимания.

Она попила воды из фонтана и отправилась в туалет.

Вымыла лицо и руки, поменяла нижнее белье и носки. Теперь ее лицо не слишком нуждалось в косметике, но она все-таки торопливо подкрасилась. Отсутствие макияжа беспокоило ее больше, чем отсутствие документов.

Она вышла из туалета, смешалась с другими пассажирами, на нее никто не обращал внимания.

Затерявшись в толпе, она прошла через лабиринт застекленных холлов и киосков, спустилась на эскалаторе и оказалась на железнодорожном вокзале, увитом плющом. Похоже, немцы гордились своим плющом, и особенно плющом, выросшим там, где вырасти у него не было ни малейших шансов.

Она увидела юную европейку с очень короткой стрижкой в ярком красном жакете. Поскольку у нее самой были очень короткие волосы и ярко-красный жакет, она подумала, что ей лучше всего последовать за этой девушкой и делать то же, что и она. Это было очень разумно, потому что девушка знала, куда ей нужно идти. Девушка взяла печенье в киоске германской службы социальной помощи. И она тоже взяла такой пакет. Она не платила. Печенье оказалось вкусным. Она почувствовала, как легко эта обогащенная витаминами, одобренная правительством, полезная пища прошла через ее пищевод.

Она жадно проглотила несколько печений, запила их водой и почувствовала себя хорошо, уютно и осталась довольна собой. Она и крысе дала несколько крошек.

В зале железнодорожного вокзала несколько парней в больших шерстяных пончо и широкополых черных шляпах играли на флейтах и гитарах народные чилийские мелодии. Эти латиноамериканские парни собирали плату, но вы могли и не платить, если не хотели. Вы просто могли сидеть и слушать их свободно льющуюся музыку. Невдалеке валялись спальные мешки, рядом стояли прямо на полу бутылки с водой и пакеты с какой-то едой, а чуть поодаль находилась красивая дверь в дамскую комнату. Насколько она могла судить, никаких причин покидать это приятное место не было. Да я бы провела здесь остаток жизни, подумала она.

В этом тихом и удобном месте ей хотелось наблюдать за европейцами, шагающими туда-сюда со своим багажом. Захватывающее зрелище. Она почувствовала, что привлекает к себе внимание, но не нашла в этом ничего предосудительного. Очевидно, смотревшие на нее думали, как она отлично выглядит. Немцы приветливо улыбались ей. Особенно часто улыбались мужчины. Убив так целый час, она успела обнаружить в толпе дюжину ребятишек. Маленькие дети тоже улыбались ей.

Может, пассажиры полагали, что она занимается чем-то важным. Как это забавно и трогательно! Почему они не могут просто спокойно сидеть и наслаждаться жизнью? Куда они спешат? К чему вся эта бесцельная суета? Они были готовы прожить миллион лет — тогда в чем же смысл? Вы можете лежать в спальном мешке и быть в гармонии со Вселенной, ощущая полнейшее счастье.

Она радовалась часа полтора, но потом ей сделалось скучно, откровенно скучно. И беспокойно. Ее охватила тревога, она больше не могла сидеть здесь ни минуты. К тому же латиноамериканцы стали петь свои песни по второму разу, и их свистящие флейты начали ее раздражать. Она поднялась и вместе с другими пассажирами вошла в прибывший поезд.

В вагоне было шумно. Сам поезд не издавал никаких громких звуков, но кругом оживленно разговаривали, ели сандвичи, яичные лепешки и пили пиво. Поезд шел на огромной скорости, но скользил тихо, словно рыба в воде. Он двигался по рельсам, но вроде и не прикасался к ним. Она поставила сумку под сиденье и пожалела, что не знает ни слова по-немецки.

Потом она достала сумку и обнаружила, что та расстегнута, и поняла: ее крыса исчезла. Маленькая, волосатая мерзавка наконец-то вырвалась на свободу и удрала от нее то ли здесь, в поезде, то ли еще на франкфуртском вокзале. Сначала она немного расстроилась, но потом ей стало понятно, какой хитрой была эта крыса. Грызун на свободе! Европу охватит паника. Что же, прощай, загадочный зверек, удачи тебе, грызунчик! И никаких переживаний! Она сошла с поезда в Мунхене, потому что ей понравилось название города.

Некогда он был Мюнихом, или Миунхеном, или Моенхеном, или даже Мюнхеном, но общеевропейская орфографическая реформа превратила его в Мунхен. Мунхен, Мунххен, Мунхен. Кто-то говорил, что Штутгарт был крупнейшим центром искусства в мире, но название Штутгарт и вполовину не звучало так привлекательно, как Мунхен.

Она решила, что полюбит Мунхен, как только заметила, что там в киосках продают крендели. Не маленькие американские сухие крендели с йодированной солью, а большие теплые хлебные крендели, в которых чувствовался вкус настоящей пшеницы и настоящие углеводы. На вокзале в Мунхене ей бросились в глаза дети со всей Европы. Их было около сотни, они разглядывали эти круглые, с дыркой, крендели, напоминавшие с виду браслеты, и смеялись. Баварским пекарям и продавцам из службы социальной помощи это, видимо, вполне нравилось. Можно было сказать, что они руководствовались какими-то неочевидными мотивами.

Она с азартом сжевала два огромных кренделя, запила их водой и вскоре увидела еще более хорошенькую девушку, с длинными белокурыми волосами, в бархатном пальто. Миа последовала за ней и так добралась до Мариенплац.

На площади, к которой вел куполообразный переход, располагался отдававший безвкусицей фонтан, окаймленный каменным бордюром, и большая мраморная колонна. Подойдя, Миа обратила внимание на четырех бронзовых херувимов, сцепившихся в схватке с нечистой силой. Колонну венчала позолоченная статуя Девы Марии, как будто наблюдавшая за прохожими. Можно было подумать, что она тоже работает в службе социальной помощи. На углу площади находился пункт телеприсутствия, а за ним тянулся ряд фешенебельных магазинов со сверкающими двигающимися манекенами. Рядом парковались высокие красивые европейские мотоциклы с большими педалями. По площади разгуливали толпы самых разных людей. Туристы со всех концов света. Среди них преобладали индонезийцы.

Она, как и собравшиеся на площади ребятишки, присела на каменную ограду фонтана. Посреди него стояли три мускулистые бронзовые статуи, из их массивных бронзовых корзин беспрестанно низвергались струи воды. Солнце уже взошло, и было довольно прохладно. У детей раскраснелись щеки, волосы растрепались от порывистого ветра. Они были в куртках, ярких разноцветных шарфах и странного вида европейских молодежных ботинках.

Когда на площади появились две патрульные немецкие овчарки, ребятишки сразу притихли, немного испуганные.

Мариенплац была красивой площадью. Ей понравилось, что мунхенцы заботятся о своей церкви с острыми готическими арками, балконами, искусно изваянными каменными святыми, святыми, умерщвлявшими свою плоть. Но особое впечатление на нее произвели крашеные средневековые деревянные механические фигуры на башенных часах. Наверху, у шпиля башни, вытянувшись на цыпочках, стояли три обнаженных католика. Их руки были сложены в молитвенном жесте. Они двигались друг за другом, как заключенные на прогулке. Прохожие привычно не обращали на них внимания, да, по правде сказать, этих католиков трудно было разглядывать на такой высоте и видеть, как они раскачиваются на зубчатом выступе готического шпиля. Порывы ветра хлестали их обнаженные тела, им было холодно, но самоотверженно и фанатично они следовали ритуалу в совершенном одиночестве — до них не могли долететь даже воздушные змеи.

Кто-то подошел к ней справа и заговорил. Она повернулась, оторвав взгляд от узников на башне.

Рядом стоял красивый молодой человек в замшевом костюме. В сущности, он был с ног до головы одет в замшу, и даже его лицо закрывала, словно дубленая безглазая маска, тень от большого капюшона. Из-за этого костюма он сперва показался ей белокурым и кудрявым, но, присмотревшись, она заметила его черные приглаженные волосы и черные изогнутые брови.

— А, вы англичанка, — произнес он. — Нет проблем. Я говорю по-английски.

— Говорите? Хорошо. Привет.

— Привет. Откуда вы приехали?

— Из Калифорнии.

— Вы прибыли в Мунхен сегодня?

— Jа [1].

Он улыбнулся:

— Как вас зовут?

— Майа.

— А я Ульрих. Добро пожаловать в мой прекрасный город. Итак, вы совсем одна, ни родителей, ни друга? Вы стоите здесь, на Мариенплац, уже два часа, ни с кем пока не познакомились и ничего не сделали. — Он усмехнулся. — Вы заблудились?

— Мне некуда идти. Я просто гуляю по площади.

— Вы заблудились?

— Ладно, — сказала Майа, — может быть, я немного заблудилась. Но, во всяком случае, в отличие от вас я не шпионю за другими людьми два часа подряд.

Ульрих обворожительно улыбнулся, снял с плеч большой коричневый рюкзак и поставил его у ног.

— Как можно не наблюдать за такой красивой женщиной?

От неожиданности она раскрыла глаза:

— Вы действительно так думаете? О господи…

— Да, да. И конечно, я не первый мужчина, кто говорит вам об этом. Иначе и быть не может. Вы очаровательны. Вы красивы. Вы элегантны, словно большой кролик.

— Ручаюсь, Ульрих, что по-немецки это звучит очень мило, но…

— Я уверен, что сумею вам помочь. В каком отеле вы остановились?

— Я еще нигде не остановилась.

— В таком случае где ваш багаж?

Она подняла сумку.

— У вас нет багажа. Вы не забронировали номер в отеле. Вы не знаете, куда вам идти. У вас нет родителей и бойфренда. Ну а деньги-то у вас есть?

— Нет.

— А как насчет ID — удостоверения личности? Надеюсь, что ID у вас при себе.

— У меня нет и ID. В том числе.

— Итак, выходит, вы откуда-то сбежали. — Ульрих задумался и не мог скрыть своей радости. — Что ж, у меня для вас есть хорошие новости, мисс Майа-беглянка. Вы не единственная беглянка, оказавшаяся в Мунхене.

— Я уже подумала, что мне надо вернуться во Франкфурт поездом, сегодня вечером.

— Во Франкфурт? Зачем? Вы только потратите время зря. Франкфурт — это кладбище. Могила! Идемте со мной, я отведу вас в самую знаменитую на свете пивную.

— С какой стати я пойду куда-то с парнем, который так относится к овцам?

Обиженный Ульрих изумленно потрогал свой замшевый костюм.

— Вы забавно рассуждаете. Я сам убил этого барана, уложил его одним выстрелом. Он набросился на меня. Пойдемте. Я отведу вас в прославленный Хофбраухаус. Там едят мясо! И пьют пиво!

— Вы, должно быть, шутите?

— Тут недалеко. — Ульрих потер свои белые, тоже вроде как замшевые руки. — Так вы хотите увидать это или нет?

— Да. Я хочу увидать. О'кей.

Он привел ее в Хофбраухаус, как и обещал. Вход был украшен массивной каменной аркой. Они подошли к большой медной двери, у которой дежурили одетые в форму люди из службы социальной помощи. Ульрих сбросил куртку, мгновенно снял замшевые брюки, все спрятал в свой объемистый рюкзак. И оказался в легком костюме расцветкой под леопарда.

Они спустились в зал. Потолок украшали арочные перекрытия, толстые стены были обшиты железом, на них были развешаны ярко горящие фонари. В духоте жаркой пивной сильно пахло подгоревшим мясом. Старики трубачи в причудливых шляпах играли польки двухсотпятидесятилетней давности. Эти народные мелодии так хорошо сохранились, что «доплыли» до слушателей двадцать первого века, подобно гальке в речном потоке. Туристы сидели за полированными столами на длинных лавках и наслаждались крепким пивом. Майа с облегчением заметила, что большинство не пьет ничего, кроме пива. Они потягивали ячменный напиток через соломинки, что в значительной мере уменьшало дозу и защищало печень от токсинов.

В зале было шумно.

— Вы не хотите поесть? — громко спросил Ульрих.

Майа посмотрела на проходившего мимо официанта. Куски мяса плавали в темном соусе, гарнированные капустой и вареным картофелем.

— Я не голодна.

— И не желаете выпить немного пива?

— Нет!

— Чего же вы тогда хотите?

— Не знаю. Думаю, просто посмотреть, что здесь происходит. Здесь есть какой-нибудь уголок, где мы могли бы посидеть и спокойно побеседовать?

Брови Ульриха удивленно поднялись, он с нетерпением взглянул на нее, а затем пристально осмотрел собравшихся.

— Сделайте для меня хоть что-нибудь, прошу вас. Вы видите вон ту пожилую туристку с ноутбуком?

— Да.

— Подойдите к ней и спросите, есть ли у нее туристическая карта. Поговорите с ней минуту, шестьдесят секунд, не более того. Спросите, не подскажет ли она, где находится Китайская башня. А затем выйдите из Хофбраухаус, мы встретимся на улице.

— Зачем? — Она обвела его недоверчивым взглядом. — Мне нужно сделать что-то дурное? Вы ведь это мне предлагаете?

— Возможно, это глупо, но очень полезно для нас. Ступайте и поговорите с ней. Никакого вреда от этого не будет.

Майа встала и подошла к пожилой даме, которая аккуратно доедала яичную лепешку, орудуя вилкой и ложкой. Майа отметила, что дама очень элегантная. Дама выпила глоток из бутылки под названием «Фрюхтлимо».

— Извините меня, мэм, вы говорите по-английски?

— Да, говорю.

— У вас есть карта Мунхена? На английском языке. Мне нужно найти одно место.

— Конечно. Я с удовольствием вам помогу. — Женщина открыла свой ноутбук и прошлась по файлам. — Как называется это место?

— Китайская башня.

— О да. Я знаю, где это. Вам надо выйти вот так. — Она показала. — Она расположена в Английском парке. В парке, разбитом графом фон Румфордом в 1790-х годах. Граф фон Румфорд — это Бенджамен Томпсон, американец. — Она дружелюбно поглядела на Майю. — Как интересно, этот древний город построил один из наших соотечественников — американец.

— А то, что Индианаполис перестроили индонезийцы, разве не забавно?

— Да, — нахмурившись, отозвалась женщина. — Все это случилось задолго до вашего рождения. По воле судьбы я родилась в Индианаполисе и жила там, когда индонезийцы купили город. Поверьте мне, в то время мы отнюдь не считали это забавным.

— Огромное спасибо за помощь, мэм.

— Если хотите, я отпечатаю вам карту. У меня в сумке есть скроллер.

— Хорошо. Я должна встретиться с одним человеком, мне пора идти.

— Но до города далеко, вы можете заблудиться. Позвольте мне просто… — Она удивленно осеклась. — У меня пропала сумка.

— Вы потеряли сумку?

— Нет, я ее не теряла. Она была здесь со мной, прямо здесь. — Она огляделась по сторонам, потом посмотрела на Майю и понизила голос: — Боюсь, что кто-то стащил мою сумку. Украли. О боже, что делать?

— Мне жаль, — неловко отозвалась Майа.

— Мне придется обратиться в полицию. — Пожилая дама вздохнула. — Это очень неприятно. Они будут так расстроены, бедняги. Ужасно, когда подобные случаи происходят с иностранцами.

— С вашей стороны очень благородно, что вы подумали об их чувствах.

— Конечно, мне больно не оттого, что лишилась своих скромных сбережений, а от нравов нашего жестокого мира.

— Я вас понимаю, — сказала Майа. — Мне действительно жаль. Я бы охотно отдала вам свою сумку. — Она положила на стол свою сумку. — Тут немного, но я хочу, чтобы вы взяли.

Пожилая дама впервые взглянула ей прямо в глаза. Между ними возникло что-то неуловимое. Глаза женщины расширились, она побледнела.

— Разве вы не сказали, что у вас назначена встреча, — неуверенно произнесла она, — что вы должны с кем-то увидеться? Пожалуйста, я вас не задерживаю.

— Да, верно, — пробормотала Майа. — До свидания. Wiedersehen.

Она покинула Хофбраухаус. Ульрих ждал ее на улице. Он опять надел свой замшевый костюм.

— Вы там слишком долго пробыли, — усмехнулся он, обращаясь к ней. — Пошли. — Он двинулся по улице. В сторону куполообразного перехода.

Спускаясь вниз на эскалаторе, Ульрих открыл свой рюкзак и начал шарить в его глубинах.

— Ага, ну так я и знал. — Он достал маленькие, легкие, как перышко, наушники. — Вот они. Наденьте-ка.

Майа приложила наушник к правому уху. Ульрих заговорил с ней по-немецки. С его губ сорвался поток немецкой невнятицы, и наушник стал синхронно переводить его речь.

— Вот так будет лучше, — повторил наушник на слишком правильном, среднеатлантическом английском. — Теперь мы сможем установить нечто вроде интеллектуальной связи.

— Что? — переспросила Майа.

— Перевод работает, не так ли? — Ульрих перешел на английский и настороженно прислушался.

— А… — Майа прикоснулась к наушнику. — Да, он работает.

Ульрих с облегчением продолжил свой немецкий монолог:

— Тогда все в порядке. Сейчас я смогу вам продемонстрировать, что я куда предприимчивее и умнее, чем доказывает мой скромный английский и неверно построенные фразы.

— Вы только что украли сумку у этой женщины.

— Да, я это сделал. Так было нужно, даже необходимо. А иначе разговаривать с вами было бы слишком тяжело. Я не сомневался, что у женщины ее возраста и положения есть туристический переводчик. Кто знает, может быть, в ее большой сумке найдутся и другие интересные вещицы.

— А что, если они вас поймают? То есть нас поймают.

— Они нас не поймают. Когда я взял у нее сумку, был в леопардовом костюме, а ни одного человека в леопардовом костюме не зафиксировали входящим или выходящим из здания. Есть особые приемы, благодаря которым можно выбраться, не возбуждая подозрений и вполне безопасно. Но это трудное искусство, и новичку не объяснишь. — Ульрих резко похлопал по рукаву своей куртки. — Однако вернемся к делу. Я неплохо понимаю английский, а вот говорю на нем куда хуже. — Он улыбнулся. — Так что вы можете обращаться ко мне по-английски, а в ответ я буду говорить с вашим наушником по-немецки, и мы прекрасно поймем друг друга.

Они сошли с эскалатора и начали пробираться сквозь лабиринт растений в кадках — в основном цихасов, папоротников и гинкго.

— Когда кто-нибудь говорит на плохом английском языке, — пояснил Ульрих, — не следует недооценивать его интеллект, это очень важно. Люди часто кажутся форменными идиотами. Меня не беспокоит, что вы меня недооцените. Но неверная оценка сразу повлияет на наши отношения, и они будут развиваться не так, как надо.

— О'кей. Я вас поняла. Вы прекрасно говорите. Но вы вор.

— Да. Мы, европейские карманники, обычно очень образованны, и это нам на руку. — Она уловила нотки сарказма в немецкой речи Ульриха даже в торопливом переводе. В его монолог вплетались и английские слова, которые можно было разобрать благодаря старательной артикуляции. Он старался говорить именно так — ясно и четко.

Они направились в стеклянную трубу поезда и уселись на заднее сиденье. Ульрих явно не собирался платить.

— Лучше побыстрее оставить место преступления, — пробормотал он, взял сумку Майи, раскрыл ее и вытряхнул туда содержимое из украденной сумки, постаравшись прикрыть эту операцию собственным рюкзаком с большими карманами. — Вот, — сказал Ульрих, отдав ей сумку, — теперь это все ваше. Посмотрите, чем здесь можно воспользоваться.

— Ведь это преступление.

— Это вы преступница, Майа. Вы иностранка, нелегально путешествующая без ID, — заявил Ульрих. — Вы готовы стать честной и вернуться домой? Вы хотите честно взглянуть в глаза людям, от которых сбежали?

— Нет-нет, ни за что. Я не хочу этого.

— В таком случае вы уже нарушили правила. И вам придется нарушить еще больше этих дурацких правил. Без ID вы не получите никакой нормальной работы. Вы не получите рецепты на лекарство, вы не получите страховку. Если полицейские зададут вам формальные вопросы, то стоит им взглянуть на ДНК, и они узнают, кто вы такая. Неважно, откуда вы приехали, хотя наш мир очень велик, неважно, кто вы на самом деле. Общественная медицинская база данных очень точна. — Ульрих потер свой подбородок. — Майа, вам известно, что такое «информационное общество»?

— Да, наверное. Я догадываюсь.

— Европа и есть настоящее информационное общество. Настоящее информационное общество, созданное информаторами. — Темные глаза Ульриха сузились. — Общество крыс. Стукачей. Иуд. Шпионов. Ну как, этот перевод передает мой пафос?

— Да.

— Значит, это отличный перевод. Он схватывает немецкие обороты и интонации. — Ульрих весело засмеялся и понизил голос: — В Мунхене легко спрятаться, потому что наши полицейские никогда не торопятся. Если вы ловкач и у вас хорошие друзья, вы можете жить в Мунхене, залечь на дно. Но если ищейки что-то заметят, они явятся и арестуют вас. Вам нужно с этим считаться.

— Ульрих, а вы тоже нелегал?

— Вовсе нет. Я немец и гражданин Германии. Мне двадцать три года. — Он потянулся и обнял ее за плечи. — Мне просто нравится такая жизнь. Это настоящий кайф. И еще по идеологическим причинам. Излишняя честность ни к чему, она скорее приносит вред.

Майа заглянула в свою сумку. Ей захотелось быть откровенной с ним, пожаловаться, но, увидев, сколько всего он сумел стащить, она предпочла промолчать.

Конечно, без своего владельца мини-банк был бесполезен, но в сумке нашлось несколько карточек с ерундовыми остатками наличности. А также билет на мунхенский поезд. Темные очки. Щетка для волос, расческа. Лак для волос. Губная помада (не ее цвета), увлажняющий ночной крем, жвачка со вкусом мяты. Минеральные таблетки для настоек, противовоспалительное средство, платки и бумажные салфетки, красивый маленький мобильный телефон. Скроллер и фотокамера.

Майа схватила камеру. Компактный туристический цифровой фотоаппарат. На ощупь камера показалась ей очень приятной. Она пристально осмотрела линзы, потом обернулась, выбрала нужный ракурс и заключила лицо Ульриха в рамку. Он отпрянул и торопливо покачал головой.

Майа проверила информацию в памяти камеры и аккуратно очистила встроенный диск с фотографиями.

— Вы и правда хотите, чтобы я взяла все это?

— Эти вещи вам пригодятся, — ответил Ульрих по-английски.

— Отлично. — Она начала протирать камеру бумажной салфеткой.

— Я случайно заглянул в вашу сумку, — признался он. — Пока вы смотрели вверх на этих психов католиков. И увидел, что в ней ничего нет, кроме недоеденного бесплатного кренделя и трусиков со следами крысиного помета. Мне стало любопытно. — Ульрих вплотную придвинулся к ней. — Поймите, я не собирался пользоваться вашей сумкой, да и кому она нужна? Я подумал, что мог бы вам помочь, защитить как-нибудь. Не знаю, кто вы, маленькая калифорнийка. Но вы не от мира сего, уж это точно. Без поддержки вы в Мунхене долго не продержитесь.

Она ослепительно улыбнулась ему. Майа была счастлива и абсолютно уверена в себе.

— Итак, вы мой новый друг?

— Разумеется. Я из плохой компании. Как раз то, что вам нужно.

— Вы очень щедры. Во всем, что касается чужой собственности.

— Я был бы щедр и к своей, имей хоть что-нибудь. Если бы мне позволили. — Он взял ее руку и осторожно сжал ее. — Неужели ты мне не веришь? Ты можешь мне во всем доверять. Тогда мы классно проведем время. — Ульрих взял ее руку и легонько дотронулся пальцами до своих губ.

Майа высвободила руку и провела ладонью по его шее. Она наклонилась к нему. Их лица соприкоснулись. Их губы встретились.

Поцеловав его, Майа пришла в восторг. От замшевого воротника куртки шел жар, и казалось, что его стройную молодую шею окутало горячее облако. Запах мужского тела пробил плотную оболочку ее памяти, и она вспыхнула от пробудившегося желания. Майа почувствовала, что все ее нутро сжалось и будто взорвалось, а голова ни о чем не думала. Она стала крепко и страстно целовать его.