– Извините, что напрягаю. Я знаю, разговоры на подобные темы между сотрудниками Комиссии не приветствуются, но мне тут больше не с кем. Не с гражданскими же об этом… Сами понимаете, что они о нас могут подумать.

– Представляю. И не извиняйся. Я хоть и чиновник, но не чинуша. Живой человек. Понимаю, как тяжело быть рыцарем плаща и кинжала с интеллектуальными амбициями. Вот тебе моя жилетка – рыдай.

– Видите ли, господин полковник… – начал было Грин но вдруг осекся. Смущенно опустил глаза и уставился на носки своих ошеломляюще белых, без единого пятнышка, туфель.

«Главное, чтобы в обморок не упал», – подумал Харднетт и обронил:

– Знавал я одного танкиста, страдающего клаустрофобией.

– Что?

– Да ничего. Ты не стесняйся, майор, выкладывай. Чего там накипело в душе?

Грин поднял на него глаза, взгляда не выдержал, вновь опустил и наконец, признался:

– Мне в последнее время кажется, что все напрасно.

– Что значит «все»?

– Вся наша кипучая деятельность.

– Деятельность Комиссии? – настороженно спросил Харднетт.

Грин, в глазах которого промелькнул испуг, поспешил объясниться.

– Нет, я о деятельности Федерации по обустройству новых наделов, – сказал он, после чего уточнил: – О нашей внешней политике. – И стал рассуждать: – Вот смотрите. Мы работаем, стараемся, презентуем свои нормы, вводим, где исподволь, а где и явно, цивилизованные порядки, свергаем то по-тихому, то шумно тиранов-деспотов, подгоняем социальный облик отдельных стран и целых планет под универсальные лекала, ну и все такое прочее. И что в итоге? Какой от этого всего толк?

Харднетт пожал плечами:

– А что не так?

– А то, что нравы-то аборигенов не меняются! – воскликнул Грин. – Вот что не так. Они по-прежнему ненавидят, терзают и убивают друг друга. Они… Ай, ладно! – Майор огорченно махнул рукой. – Короче говоря, все наши труды на поверку…

– Эка ты, дружок, копнул, – оборвал его Харднетт. – А мы сами что, святые? Идеальные? Сам же только что проговорился: мол, между людьми нет никаких отличий. Чем мы лучше их?

– Как это «чем лучше»? – удивился Грин. – Разве мы…

Но Харднетт не дал ему сказать:

– Да ничем мы, майор, не лучше. Раскрой глаза! По сути, мы такие же дикари, как и они. Только чуть более продвинутые. А то, что являемся Носителями Базовых Ценностей, вовсе не означает, что автоматически являемся носителями высоких моральных качеств. И разница между нами, землянами, и теми, кого мы окучиваем, только в уровне освоения социальных технологий. Мы научились держать себя и других в узде. Вот и все. Только это одно и дает нам право считать себя римлянами. Остальное – от лукавого. Надо это понять, майор, принять, если не душой, так хотя бы умом, и успокоиться. Странно, что ты сам до этого не дошел. В Комиссии шестой год. Пора уже.

– Не всем легко и быстро дается циничное восприятие Мира, – огрызнулся Грин. – Я еще где-то на подходе.

И ушел в себя – стал смотреть невидящим взглядом куда-то в угол.

«На самом деле ты на подходе к списанию на берег», – подумал Харднетт, а вслух произнес: – В нашем деле лучше быть циником, чем резонером. – И через секунду поправился: – Неправильно сказал. Не лучше – честнее.

Грин промолчал.

– Ты не дергайся, майор, – продолжил полковник невольный монолог. – Я ведь правду говорю. Что поделать, если тяга к греху присуща человеку разумному. Против имманентного, майор, не попрешь. А попрешь, умоешься. Изменить людей труднее, чем конституцию. Это настолько трудно, что даже невозможно. Поэтому, как учили древние, рази мечом мудрости сомнения, порожденные невежеством сердца, не волнуйся по пустякам и не играй в бильярд арбузами.

А Грин по-прежнему будто и не слышал его. Продолжая глядеть в никуда, не то спросил, не то посетовал:

– Почему все так глухо и безнадежно?

– Потому что железобетон, – объяснил Харднетт. – Потому что не дано нам. Нет, ну, быть может, для того, кто горазд заделаться святым, человеческая сущность – что тот пиджак: снял, расправил крылья и взлетел. Но я до сих пор таких не встречал. Ты, случайно, не такой?

Грин горько усмехнулся:

– Не думаю.

– Вот то-то и оно. Признай себя человеком и признай человеческое в других. Ненависть друг к другу – это наша природа, майор. Ес-тес-тво. Зная это, жить не хочется. Но жить надо.

– Как? – вырвалось у Грина.

Ответ Харднетта последовал незамедлительно:

– Каком кверху. И уповая на постепенное смягчение людских нравов.

Какое-то время они молчали.

Видя, что тень задумчивости все еще лежит на лице майора, полковник нарушил тишину и произнес с нарочитой бодростью:

– Я тут отличный пример вспомнил в тему. Знаешь, почему невозможно создание информационных сетей на базе нейрокомпьютеров?

Грин, который едва поспевал за сбивающим с толку многословием Харднетта, не сразу понял, о чем его спрашивают, но потом смысл вопроса до него все-таки дошел, и он признался:

– Никогда не вдавался. Знаю, что нельзя, а вот почему…

– Потому что всякий нейрокомпьютер считает себя индивидуальностью, – объяснил полковник. – Личностью он себя считает. Человеком.

– И что?

– А то. Когда в две тысячи двести девятом мохнатом году в лабораториях корпорации «Прикладные Цифровые Решения» соединили в сеть два нейрокомпьютера, а именно – Негро и Гамса Черного, ничего не вышло. Ни одну контрольную задачу они не смогли решить.

– Почему?

– Ты что, правда, ничего об этом не слышал?

– Нет.

– Ну майор, ты даешь! – Харднетт, искренне удивляясь, покачал головой. – Ты кто у нас будешь по диплому?

– Юрист, – ответил Грин и уточнил специализацию: – Международное право.

– Тогда все с тобой, майор, понятно. Дремучая ты, майор, тундра. Непроходимая. – Полковник какое-то время цокал языком и качал головой, дескать, ну надо же, какая неосведомленность. Но, в конце концов, прекратил глумиться и объяснил: – Негро и Гамс Черный облажались по той простой причине, что вместо того чтобы наладить совместную работу, они весь свой интеллектуальный ресурс тратили на тупое выяснение, кто в их маленьком и замкнутом мире круче.

– Играли в сапиенсов? – догадался Грин.

– Не играли, – возразил Харднетт. – Они и считали себя сапиенсами. И поэтому ненавидели один другого.

– А потом?

– Потом к ним подключили Кали.

– И что?

– Да ничего. Думали, простое количество перейдет в полезное качество и проблема рассосется сама собой. Фиг там. Негро стал ревновать Кали к Гамсу Черному. Гамс Черный – корчить из себя отверженного. А Кали – игнорировать их обоих на почве тендерных заморочек.

– А потом?

– Потом подключили четвертого… Не помню, как звали.

– И что вышло?

– Ничего хорошего. Все стали воевать против всех.

– А пятого подключали?

– Подключали. Пошли интриги, сепаратные переговоры, заключение тайных союзов и перманентная борьба за власть с переменным успехом.

– А когда шестого подключили, что случилось?

– А вот шестого как раз и не подключали. Боги из лаборатории ИКС-6 разгневались, сочли эксперимент неудачным и вырубили на хрен всех этих пиндосов!

– Я об этом не слышал.

– Ничего удивительного. Вот если бы эксперимент удался, тогда бы яйцеголовые нам все уши прожужжали. А так – сам понимаешь. Кому охота трубить о провале… Давай связь.

– Что? – снова не успел переключиться майор.

– Ларингофон через плечо, – усмехнулся Харднетт. – Активируй терминал, установи телекодовый канал со Станицей, мне нужно отработать один маленький вопрос.

Прозвучало как приказ, поэтому Грин невольно подтянулся:

– Слушаюсь, сэр!

Сбросив в канал изображение отпечатков пальцев с места происшествия, Харднетт запустил поиск по базе данных Департамента кадровых ресурсов местной Экспедиции Посещения.

Полученный результат полковника не удивил.

– Все же Курт Воленхейм, – сорвалось у него с языка.

– Курт Воленхейм? – переспросил Грин, вспоминая, где слышал это имя. И вспомнил: – Это, кажется, один из тех пропавших конвойных.

– Угадал, майор. Это действительно один из них. И вот именно Курт Воленхейм, будучи раненым, пытался задействовать тепловую мортиру. Или сначала попытался, а потом схлопотал. Я еще с этим не определился. Еще думаю.

– И кого он собирался испепелить? Напарника?

– А вот тут как раз есть варианты. И знаешь, сдается мне, что аррагейцы правы: без муллватов здесь не обошлось.

– Я бы предпочел, чтобы они были ни при чем.

– Признаться, я тоже мести не жажду. Но если выяснится, что это муллваты пустили кровь Воленхейму, то…

– …то мы уничтожим Тиберрию?

Харднетт ничего не ответил. Встал и, ступая с пятки на носок, подошел к окну. Заглянул за жалюзи. Какое-то время молча наблюдал за тем, как на площади снимают оцепление.

– Я слышал, у Бригады Возмездия появилась новая боевая система, – прервав паузу, сказал Грин. – Не врут?

Не оборачиваясь, Харднетт уточнил:

– Ты имеешь в виду машинку Кустова?

– Да, излучатель.

– Еще не приняли на вооружение. Идут испытания.

– А в чем суть?

– Я в деталях не очень… Что-то связанное с изменением структуры жидкости головного мозга. Подавляет волю к жизни. И там все жестко. Подвергнутые воздействию добровольно отказываются от приема пищи, режут себе вены, лезут в петлю, прыгают… с мостов. Короче, всякими различными способами пытаются лишить себя жизни. Как понимаешь, штука эффективная. Приговоренные сами приводят приговор в исполнение. Полное самообслуживание… Ладно, майор, все это разговоры в пользу бедных. – Резко опустив жалюзи, полковник вернулся к столу, уселся в кресло и закинул ногу на ногу. – Скажи-ка лучше, что ты думаешь о Пророчестве муллватов?

Грин несколько секунд молчал, потом развел руками:

– Миф.

– Миф?

– Ну да, миф.

Харднетт одобрительно покачал головой:

– Тогда это круто.

– Почему? – не понял Грин.

– Потому что миф – это то, чего никогда не было, никогда не будет, но есть всегда.

Грин не успел прокомментировать – раздался стук, и майору пришлось крикнуть:

– Да!

Дверь без шума отворилась, и в образовавшуюся щель заглянул курьер.

– Доставили? – спросил у него Грин.

Курьер выразительно хлопнул ресницами: мол, так точно, сэр. И получил распоряжение:

– Пригласите.

Послышались шаркающие шаги, и через мгновение-другое в кабинете появился по местным меркам пожилой, далеко за шестьдесят, человек. Мощный лоб с глубокими бороздами морщин, мозолистые ручищи, бурый цвет обветренного лица и рассеянный взгляд испорченных постоянным чтением глаз выдавали в невысоком сутулом бородаче и книгочея и землекопа. Одет он был в нечто брезентовое и бесформенное – плащ не плащ, накидка не накидка. На голове имел серую широкополую шляпу, на ногах – потрепанные кеды фирмы «Абидас», под мышкой держал истрепанную кожаную папку, из которой выглядывали желтоватого цвета листы.

Войдя, бородач задержался у порога и смешно поводил носом.

«Как крыса, забравшаяся в сырную лавку», – подумал Харднетт.

– Боррлом Анвейрром Зоке, историк, археолог, антрополог, – представил Грин вошедшего. Ученый кивнул и коснулся края шляпы. Тем временем майор указал рукой на Харднетта и задумался над тем, как представить его.

– Господин Зоке, называйте меня полковником, – опередил Грина Харднетт. – Просто полковником. А я буду называть вас профессором. Я знаю, что вы не профессор, но мне будет удобно, а вам, думаю, приятно. Не против?

Боррлом Зоке, прищурив глаза, сфокусировал взгляд на Харднетте и недоверчиво спросил:

– Вы действительно специальный агент Комиссии?

Говорил он на всеобщем языке очень правильно, практически без акцента, но так, будто набрал в рот стакан меда, – слова вязли и прилипали друг к другу.

– А что, я не похож на агента? – Харднетт встал и обернулся вокруг себя.

Боррлом Зоке ничего не ответил, но еще раз скептически осмотрел его с ног до головы. Похоже, больше всего его смутили босые ноги землянина.

Харднетт это понял.

– Не обращайте внимания на мой внешний вид, – попросил он. – Это элемент конспирации.

– Вы не доверяете аррагам? – спросил Боррлом Зоке. В вопросе явно прозвучало одобрение.

– Скажем так, не всегда и не во всем, – дипломатично ответил Харднетт. – И в связи с этим, я хотел бы попросить вас, профессор, чтобы и сам факт нашей беседы, и ее содержание остались тайной для аррагейцев. Иначе может приключиться…

Боррлом Зоке не дослушал его.

– Со своей стороны я хотел бы попросить того же и от вас, – запальчиво сказал он. – Даже не попросить, а потребовать.

– Вот так? – поразился Харднетт. Такая постановка вопроса его позабавила.

Боррлом Зоке, взгляд которого в ту минуту исполнился величавого презрения, кивнул:

– Только так. Больше не хочу иметь с ними никаких дел. Они идиоты! Причем идиоты, упорствующие в своем идиотизме.

– А мы, по-вашему, не… – начал Харднетт.

Но Боррлом Зоке вновь опередил его:

– Я так вам скажу – посмотрим. Хотя то, насколько медленно вы отреагировали на мое сообщение, говорит не в вашу пользу.

Харднетт заулыбался, ему было по душе такое откровенное, не прикрытое никакими пошлыми оговорками нахальство. Но секунду спустя он погасил улыбку и заметил:

– Зря вы, профессор, обвиняете нас в медлительности. Не успели вы в звоночек звякнуть, а я уже здесь. – Харднетт ткнул себя в грудь. – Вот он я. Налицо. Хотя и не совсем официальный, но уполномоченный представитель властей Большой Земли.

– Нам нужен не один эмиссар, а тысячи воинов, – недовольно проворчал Боррлом Зоке. – И не сегодня, а еще вчера. Пророчество сбывается. Понимаете? Кошмарный сон становится явью.

– Так, стоп! – остановил его Харднетт. – Тут мы подходим к той теме, ради которой я здесь. Присаживайтесь, профессор. Устраивайтесь. И поудобней. Будем разговоры разговаривать.

Медленно передвигая ноги, будто водолаз в скафандре, Боррлом Зоке приблизился. Обнажил лысоватую голову, опустил шляпу на стол, рядом аккуратно пристроил папку и сел в одно из кресел.

Харднетт обошел стол, сел напротив и, глядя на ученого в упор, произнес:

– Итак, профессор, я вызвал вас… – Увидев, как скривился собеседник, полковник быстро исправил ошибку: – Простите, профессор. Конечно же, не вызвал, а пригласил. Да – пригласил. Для того, собственно, чтобы своими собственными ушами услышать то, о чем на днях вы сообщили нашему сотруднику. – Он кивнул в сторону Грина. – Сможете?

– Запросто, – согласился Боррлом Зоке.

– Но, прежде чем вы начнете, я хотел бы прояснить для себя одну принципиальную вещь.

Ученый нахмурил брови:

– Какую?

– Я хотел бы понять, насколько серьезны ваши слова.

– У вас есть сомнения?

– Я на службе и, что бы сам себе не думал, вынужден быть формалистом. – Заметив, что Боррлом Зоке вновь недовольно поморщился, Харднетт побарабанил пальцами по пластику стола и попробовал объясниться: – Для вас, профессор, наверняка не секрет, что наступление новых времен всегда и везде сопровождалось феноменом «великого ужаса». Известный факт: когда устоявшийся порядок вещей ломается, люди начинают напрягаться в ожидании бедствий, которые якобы вот-вот должны свалиться на Мир. Вспышка фобий на сломе веков – штука обычная. Взять хотя бы старушку-Землю. Чего только праземляне не боялись. «Ядерная зима», «глобальное потепление», «конец истории», «коровье бешенство», «птичий грипп», «мутация гена ТСР-5», «подмена личностных матриц» – это еще далеко не полный список. – Полковник пристально, будто собрался насквозь прожечь взглядом, посмотрел на ученого. – И мне бы хотелось, профессор, чтобы вы хорошенько подумали и ответили, не является ли «Зверь из Бездны» феноменом того же порядка. То есть явлением, относящимся более к проблемам перевозбужденной человеческой психики чем к вещам, которые мы называем реальными.

Терпеливо выслушав его, Боррлом Зоке переспросил:

– Вы сказали «явлением психики»?

Несмотря на то что в голосе ученого прозвучал явный сарказм, Харднетт даже глазом не моргнул.

– Ну да, – кивнул он. – Что, если вы слишком близко к сердцу приняли происходящие в стране перемены. Знаете, как иной раз бывает: живут люди себе, живут, в ус не дуют, но вдруг наступают такие времена, когда всем начинает казаться, что хаос окончательно прорвал непрочный полог истории. Как результат – всеобщее смятение, паника, переходящая в… в черт знает что.

– Вы хотите понять, не чокнутый ли я? – перевел Боррлом Зоке на нормальный язык вопрос землянина. – Хотите понять, не место ли мне в печальном заведении, где никогда не гаснет свет и на всех окнах решетки?.. Ну что же. Понимаю.

Харднетт погрозил ему пальцем:

– Я попросил бы не приписывать мне то, чего я…

– Я так вам скажу: я не чокнутый, – оборвал его Боррлом Зоке. – Пророчество на самом деле сбывается. Это факт. Объективный и реальный. Я бы даже сказал, научный. Хотите вы это признать или не хотите, но все напророченное сбывается. И если ничего не предпринять, то… – Он театрально развел руками. – Сами понимаете.

– Нет, не понимаю, – признался Харднетт. – Что будет?

– Да ничего, – вздохнул Боррлом Зоке. – Ничего не будет. И нас не будет.

– Кого это «нас»? – вступил в разговор до сих пор молчавший Грин. – Муллватов? Аррагейцев? Или вообще – всех тиберрийцев?

– При чем тут Тиберрия?! – сорвался Боррлом Зоке и с силой хлопнул ладонью по столу. Гулкий звук испугал его самого. Он сбавил голос и стал объяснять, как объясняют малым детям: – Да вы поймите, во всей Вселенной никого не останется. Доберутся Звери до Сердца Мира, обретут неимоверную силу, а потом выжрут всех. Подчеркиваю, всех! Всех живых и все живое в этой Вселенной. Только одни лошади останутся. И те потом сдохнут от тоски.

– А вот с этой цифры давайте чуть помедленнее и с подробностями, – попросил Харднетт. – Только без всяких экзотических штучек, своими словами и в доступных терминах.

– Хорошо, – согласился ученый. – Затем и пришел. Но прежде и я хочу кое-что для себя выяснить.

– Давайте, – разрешил Харднетт:

И Боррлом Зоке, глуховато покашляв, спросил:

– Вы прибыли говорить со мной как равный с равным или намерены сюсюкаться, как посетитель зоопарка с потешной обезьяной?

– Профессор, вы отлично говорите на всеобщем, – уходя от прямого ответа, похвалил полковник.

Боррлом Зоке парировал незамедлительно:

– Вы тоже.

Грин, которого позабавила их перепалка, усмехнулся, Харднетт же покачал головой:

– А вам, господин профессор, палец в рот не клади.

– Так как – равный с равным? – не отступал от своего Боррлом Зоке.

– Не сомневайтесь, профессор, – как равный с равным, – заверил полковник, переходя на официальный тон. – Я настроен очень серьезно. Очень! Дело в том, что часть сообщенных вами сведений нашла свое объективное подтверждение. Допускаю, что и остальное – правда. Поэтому и хочу услышать все из первых уст. Лично от вас.

Ученый вскинул руки и победно потряс ими над головой:

– Ну, слава Богам, нашлись на свете здравомыслящие люди!

– А мы и не терялись, – между делом заметил Харднетт и поторопил: – Итак, к сути. Посвятите меня в то, что вам известно, ибо я тот, кто вам нужен, профессор.

– Хорошо, – согласился Боррлом Зоке. – Полагаю, вам неинтересно, как именно я добыл сведения о Пророчестве муллватов. И вряд ли вы хотите знать, какие трудности чинили мне власти Схомии во время экспедиций. А они чинили. К примеру, отказывали в листах на проведение археологических раскопок. И все оттого только, что в жилах моих течет муллватская кровь.

– Вы муллват? – удивился Грин.

– К сожалению, лишь на четверть, – сказал ученый и после задумчивого молчания продолжил: – Итак, я опускаю повествование о многолетних разысканиях на грани научного подвига. Перехожу к главному.

– Вот и прекрасно, – одобрил такой мужественный подход Харднетт.

И Боррлом Зоке начал свой рассказ:

– Когда-то, много веков назад, на той земле, где ныне живут муллваты, существовало небольшое государство людей, которые называли себя Истинными Сыновьями Агана. Я так вам скажу: это был очень красивый и умный народ. В дошедших до нас легендах говорится, что это были люди, которые искали мудрость в чистоте своего сердца, но жили скромно и творили добро без шума. И это был народ с очень развитой цивилизацией. – Взглянув мельком на Харднетта, потом на Грина, ученый уточнил: – И в культурном, и в этическом, и в технологическом плане развитой. Это принципиально. Так вот. Все у них, у Истинных Сыновей Агана, складывалось прекрасно. Государство процветало, соседи до поры до времени не досаждали, поля колосились, а стада тучнели. Только одно их тяготило.

Подобравшись к этому месту своего рассказа, Боррлом Зоке принял чрезвычайно важный вид и взял многозначительную паузу. Первым не вытерпел Грин:

– Ну и что же их тяготило?

– Несовершенство Мира! – с патетикой в голосе объявил ученый. – Не больше, но и не меньше.

Харднетт обескураженно покачал головой и покосился на Грина. А у того лицо сделалось каменным. Тема была для майора больной.

Боррлом Зоке тем временем продолжал:

– Долго думали самые мудрые из Истинных Сыновей Агана над причиной подобного положения вещей. И однажды решили, что все проблемы Мира происходят оттого, что нет у Мира сердца.

– И тогда для гармонизации Мира они сами смастерили для него сердце? – предположил полковник.

– Да, так и есть, – кивнул ученый. – Они создали Сердце, дабы источало оно доброту во все пределы Мира. Произошло это во времена правителя Доумша, правнука правителя Анкмта, родоначальника династии Эхташм, который… В общем, давным-давно это произошло. А чтобы не могли пробраться к Сердцу Мира злые люди и демоны ночи, его поместили в глубоком подземелье, над которым выстроили храм.

Грин, повернувшись к Харднетту, счел нужным пояснить:

– Это тот самый Храм Сердца, который в Айверройоке.

– Так и есть, – подтвердил Боррлом Зоке. – Тот самый Храм Сердца, который в Городе Безруких. И я вам так скажу: это сооружение является свидетельством изумительного взлета инженерной и технологической мысли. И чтобы там ни думали…

– Подождите, – прервал ученого Харднетт. – Что за странный топоним – «Город Безруких»?

Ученый пожал плечами:

– Совсем не странный. Потому так и называется, что многие из его жителей безруки.

– Это почему так про…

Харднетт еще не успел закончить, а сообразительный Боррлом Зоке уже объяснял:

– Среди Истинных Сыновей Агана выделялось тринадцать великих воинов – Хранителей Сердца Мира. Каждый из Хранителей владел страшной силы оружием, исполненным в виде браслета. Почему в виде браслета, честно говоря, не знаю. Полагаю, для удобства. Так вот, с этим оружием не все так просто. Всякий кандидат в Хранители надевал на руку освободившийся браслет, и если по своим физическим и ментальным качествам человек подходил, то браслет уже невозможно было снять с руки до самой смерти. – Ученый вновь посмотрел сначала на Харднетта, потом на Грина. Убедившись, что те слушают его с большим вниманием, он продолжил: – Так раньше было и так происходит до сих пор. Как видите, процедура проста, быстра и вполне демократична. Вызвался, надел браслет, не снимается – подходишь. А если ты не подходишь, тогда…

Полковник попытался догадаться сам:

– Тогда тебе отрубают руку?

– Тогда браслет сам отрезает кандидату руку, – невозмутимо поправил Боррлом Зоке. – Такое вот хитрое устройство. Такое вот своеобразное испытание.

– Сильно! – удивленно покачал головой Грин.

– Это что-то вроде нашей оружейной системы распознавания хозяина, обязательной по «сто-пять-три», – прикинул Харднетт. – Ну-ну, и что дальше, профессор?

Боррлом Зоке наморщил лоб:

– На чем прервались?

– На сотворении Сердца Мира, – напомнил полковник. – Сотворили. Застучало?

– Застучало. И все бы хорошо, да только на его стук потянулись из Бездны Звери. И когда…

– Подождите секунду, – прервал его Харднетт. – Я хочу кое-что уточнить во избежание разночтений. Сердце Мира – это техническое устройство?

– Ну да. Конечно. Некий механизм.

– Вы его видели?

– Хранители никого не подпускают к Храму.

– Даже своих?

– А кто это – «свои»? – в лоб спросил Боррлом Зоке.

Харднетт понимающе хмыкнул и дал задний ход:

– Вопрос снят с повестки. Итак, Сердце – это механизм. А Звери тогда кто?

– Звери – это Звери. Существа, которые стремятся уничтожить Сердце Мира. Появляются в пик времени тллонг. Вы знаете, что такое тллонг?

– Слышал, – кивнул полковник.

– Так вот, – продолжил рассказ ученый. – Звери выползают из Бездны, восемь дней гоняются за всем, что шевелится, убивают всех подряд, забирая себе силу убиенных, а на девятый день наступают на город в надежде добраться до Храма Сердца. Вот смотрите.

Профессор вытащил из складок своего одеяния нечто, очень напоминающее камень, и кинул его на стол.

– Что это? – спросил Грин, склонившись над столом. – Камень?

– Мышь, – ответил Боррлом Зоке. – Убитая Зверем полевая мышь. Подобрал после прошлого нашествия.

Харднетт взял трупик животного, с интересом повертел в руке и определил:

– Безглазая мумия. Занятный сувенир.

– Мы скоро все станем вот такими сувенирами, – нахмурился ученый. – Только одни лошади останутся.

– Почему? – спросил Грин.

– Их Зверь не трогает. Почему – не знаю. На этот вопрос еще предстоит ответить науке… – Боррлом Зоке вдруг всплеснул руками: – Аган ты мой, что я такое несу! Что предстоит? Кому предстоит?! Никого не будет!

– Признайтесь, профессор, вы сами когда-нибудь видели хоть одного Зверя? – бросив труп мыши на стол, спросил Харднетт.

Боррлом Зоке покачал головой, развел руками и тут же объяснил:

– Я вам так скажу: обычные люди не способны их увидеть. Их видят только Охотники – люди с особенными качествами.

– Охотники – это, как я понимаю, то же самое, что Хранители? – предположил полковник. – Так?

– Да. Хранители во время тллонг становятся Охотниками.

– И что? Что дальше-то? – Харднетту не терпелось выкачать из ученного все, что тот знает.

– Вынужден вернуться чуть назад, – сказал Боррлом Зоке. – Когда Звери впервые появились на Тиберрии, они уничтожили почти всех Сыновей Агана. Только небольшой отряд под водительством Хранителей сумел укрыться в Храме Сердца. А потом вышло так, что Хранители, делая вылазки, перебили всех Зверей.

– Как это у них так ловко вышло? – спросил Грин.

– Им помог хранящийся в Храме фенгхе, – ответил ученый.

– Фенгхе? – не понял Харднетт. – Что такое «фенгхе»?

– По вашему – раймондий, – пояснил ученый. – Священный металл. Из него, за неимением другого металла, укрывшиеся в Храме делали ножи и наконечники для стрел.

– Как это «священный металл»? – удивился полковник. – Не понимаю. Раймондий ведь у жителей Схомии считается греховным? – Он постучал себя по голове в районе имплантата. – Или я что-то путаю?

– Это у аррагейцев он греховный, – пояснил Грин. – А у муллватов – священный.

Боррлом Зоке кивком подтвердил верность его слов.

– Ах вот как! – воскликнул Харднетт. – Это интересно. Это даже очень интересно… – Какое-то время он обдумывал открывшееся обстоятельство, после чего спросил: – И что там у них дальше произошло?

– А дальше наступило время агалл, – сказал ученый. – Спасенные разделились. Часть ушла из города.

– От греха подальше? – предположил полковник.

– От Зверя подальше, – поправил его Боррлом Зоке. – Ушедшие осели в других краях, и от них пошел род аррагейцев.

От тех же, кто остался, – а среди них были и тринадцать Хранителей Сердца, – пошел род…

– …муллватов, – догадался Харднетт.

– Да, муллватов. Ну, с тех пор и завертелось. Едва наступает время тллонг, появляются Звери, и начинается Охота.

– И Охотники с Аганом в душе и с волшебным браслетом на руке потихоньку и полегоньку переколачивают всех Зверей?

– Да. Только не переколачивают, а успокаивают. Так настоящие Охотники говорят.

– А моряки не плавают, а ходят…

– Что?

– Ничего. Успокаивают так успокаивают – без разницы. А как перебьют, так и наступает время агалл.

– До сих пор так и было.

– А ловить Зверей не пробовали? – спросил Харднетт.

– Для чего? – не понял Боррлом Зоке.

– Чтобы приручить.

– Вы что, всерьез полагаете, что на Зверя из Бездны можно набросить ошейник?

– Ну почему обязательно ошейник? Можно и… – Вспоминая слово, Харднетт побарабанил пальцами по столу. – Можно и шлейку.

– Вы плохо представляете природу Зверей, – покачал головой Боррлом Зоке.

Полковник не стал возражать:

– Профессор, «плохо» – не то слово. Совсем не представляю.

– Запомните, их можно только успокоить. Иначе – никак.

– Ну и славно, – сказал Харднетт. – Если Зверь поражающий может быть поражен, тогда в чем проблема, профессор? Если Охотники так удачно справляются, зачем вы подняли такой тарарам?

– А затем, – ответил Боррлом Зоке, – что Звери, прежде чем направиться к Храму Сердца, успевают погубить множество ни в чем не повинных людей. Сообща мы могли бы спасти если не всех, то многих. Это – во-первых. А во-вторых, на этот раз все будет по-другому. Так сказано в Пророчестве, и нет причин этому не верить.

– Что же такого особенного случится на этот раз?