Квартира безвременно покинувшей нас госпожи Фроловой, эта стандартная двухкомнатная "распашонка" на четвёртом этаже некрасивой панельной пятиэтажки, оказалась опечатана. Какое-то ответственное лицо прилепило к стальной двери бумажные полоски с важными оттисками и кудрявыми подписями. Меня это обстоятельство не смутило. Меня вообще в этой жизни уже мало что смущает. Вытащив из потайного кармана Ключ От Всех Дверей, любезно изготовленный для меня полсотни лет назад колдуном Лао Шанем, я приготовился к тому, что на языке уголовного кодекса называется незаконным проникновением. Но едва отодрал бумажки и вплотную занялся первым замком, услышал, как хлопнула дверь в подъезд. Во, подумал, непруха. Чертыхнулся, выдернул ключ, поплевал на бумажки и присобачил на место. Отошёл от двери на шаг и прикинулся лопушком.
Поднималась роскошная дама под пятьдесят в красных резиновых сапогах и кислотно-жёлтом дождевике поверх коверкотового пальто цвета бильярдного стола. Грузно ступая, она тащила клетчатую сумку, из которой торчали морды двух карликовых пинчеров. Скучное выражение лица дамы можно было описать фразой "Отвалите ради бога, жду трамвая". А вот мокрые крысиные морды пинчеров излучали любопытство.
Увидев меня, дамы – о, мужчинка! – заметно оживилась.
 
      – Здрасьте, – сказала она, и сходу спросила: – Вы случайно не Володя?
      – Нет, не Володя, – ответил я, отошёл к стене, чтобы не загораживать проход, и вернул приветствие: – Добрый вечер.
      – Точно не Володя? – уточнила дама.
      Хармс в гробу перевернулся, подумал я. Прикусил губы, чтоб не улыбнуться, и кивнул:
      – Точно.
      – А кто вы?
      – Я… Хм, как бы вам…
      Всегда теряюсь, когда мне задают этот вопрос, вот и теперь. Айсберг или человек? Ха-ха. Не задавай вопросов и не услышишь лжи. Кажется, Моэм.
 
Не дождавшись быстрого ответа, дама сделалась подозрительной.
 
      – А что вам тут нужно? – спросила она и глянула на меня строго так строго. – А?
      – Что мне нужно? – Я пожал плечами. – Да, собственно… Собственно, я вот к Эльвире Николаевне.
      – К Эльвире? – удивилась дама.
      – Ну, да, – кивнул я и пояснил: – Назначила мне на сегодня, прихожу, а здесь… вот.
 
И я с потерянным видом показал на бумажки с печатями.
 
      – А вы что писатель? – спросила дама.
      – Вообще-то поэт.
      – Детский? – зачем-то уточнила она.
      – Взрослый, – брякнул я, потом поправился: – Для взрослых стихи пишу.
      Дама понимающе качнула ухоженным, похожим на сдобную булочку, подбородком и оглядела меня с ног до головы – вот такие вы, значит, поэты-писатели. А я быстренько утопил всплывшую в сознании глумливую сентенцию "Для взрослых писать нужно так же, как и для детей, только хуже" и вновь показал на опечатанную дверь:
      – Не подскажете, что случилось?
      – Вы что же, ничего не знаете? – спросила дама.
      – Нет, – соврал я, энергично мотнул головой туда-сюда, мол, совсем-совсем ничего не знаю, и ещё раз соврал: – В отъезде был.
      – Померла на той неделе наша Эльвира Николаевна. – Дама опустила сумку на бетон и перекрестилась. – Господи, на всё твоя воля.
      Пока она осеняла себя душеспасительным крестом, псы изловчились, выскочи из сумки, как те черви из яблока, и с дурным лаем кинулись ко мне.
      – Как так померла? – включив все свои актёрские таланты, прижал я руку к груди и отпрянул, будто увидел что-то страшное.
      – Снотворным отравилась, – ответила дама и прикрикнула на псов: – Лёлик! Болик! А ну-ка фу!
 
Псы хозяйку не послушались и атак на мои ботинки не прекратили.
 
      – Кошкой пахну, – объяснил я их прыть. Помолчал, делая вид, что напряжённо о чём-то думаю, после чего спросил: – Так я не понял, она специально, что ли, отравилась? Руки на себя наложила?
 
Дама с выразительным видом поиграла ощипанными до ниток бровями:
 
      – Кто его там знает. Может, да. Может, нет. Одинокая она была, ни мужа, ни детей. И записки никакой не оставила. Что там как произошло, одному Богу известно.
 
И вновь перекрестилась.
 
      – Ужас, какой ужас, – покачал я головой. – А кто её обнаружил, если у неё никакого?
      – Так я и обнаружила. Второй час ночи шёл, когда её Лёлик зашёлся. Вот он, Лёлик. – Дама показала на одного из псов, а потом и на другого: – А это вот мой Болик. Они из одного помёта. Родные братики.
      Хоть убей не пойму, как она их различала. Одинаковыми были эти чудовища, как две капли воды.
      – Так вот Лёлик в ту ночь и зашёлся, – продолжила дама, – То ли не выгулянный был, то ли почуял чего, а только так завыл, хоть святых выноси. Я терпела, терпела и не вытерпела, позвонила. Чисто по-соседски. Трубку-то она ещё сумела снять. Я ей: "Что там такое у тебя, Эльвира, приключилась. Лёлик воет, аж сердце лопается". А она мне и отвечает: "Заболела". Сказала и трубку выронила. Вот так вот – не положила, а выронила. И вой Лёлика я уже и так слышать стала, и этак – по телефону. Тут и поняла, чай, не дура, что дело неладно. Своего растолкала, пойдём, говорю Жора, с Эльвирой худо. Поворчал, но поднялся. Пошли. Стучали-стучали – впустую. Тогда Жора с балкона Ишмутдиновых на её балкон перебрался. Отворил, я вхожу, а там… Отходила она уже. Руки холодные, пульс – еле-еле. Скорая приехала, повезли, да не довезли. Померла по дороге.
      – Кошмар какой, – банальным образом прокомментировал я её грустный рассказ.
      – Кошмар, – согласилась она. Вздохнула с глубокой, неподдельной печалью и сказала: – А Лёлика я к себе забрала. Куда ж его теперь. Сейчас вот племянника её жду из Владивостока. Никогда не видела, знаю только, что Володей зовут и что моряк. Когда всё случилось, он в рейсе был, на похороны приехать не смог, обещал на девять дней. – После этих слов она замолчала и некоторое время о чём-то размышляла, а затем сказала, продолжая вслух внутренний монолог: – Приедет. Куда денется соколик, приедет. Единственный наследник, как ни крути. Так что обязательно приедет. Квартиру не бросит.
      Я слушал, кивал и сочувственно поддакивал, и только тогда, когда дама, исчерпав тему, стала гнать братьев-пинчеров домой, спросил:
      – Извините ради бога, но вот когда вы той ночью ей позвонили, она один раз сказала, что заболела? Или несколько? Знаете, так: "Заболела, заболела, заболела". Не помните часом?
      – Ну, да, – кивнула дама без малейшего сомненья. – Именно так, три раза она и сказала, а потом трубку…
      Тут что-то такое в голове у моей собеседницы щёлкнуло, и в её глазах появился испуг, который уже в следующий миг сменился стальной решимостью. Преградив мне путь, она заорала:
      – Жо-о-о-ра-а-а!
      – Ба, – процитировал я Азазелло и указал рукой на лампочку, плафоном для которой служила обыкновенная литровая банка.
      Дама задрала голову, отвлеклась, и я моментально воспользовался её оплошностью. Проскользнул вдоль стены аки гад ползучий и, перепрыгивая через ступени, поскакал вниз. Псы было погнались за мной, но быстро отстали. Не той породой наделила их природа, чтобы гоняться за удирающими нагонами. Были бы какими-нибудь натасканными бультерьерами, вот тогда бы действительно пришлось мне туго.
      Благодаря этой случайной встрече, необходимость осмотра квартиры покойной Фроловой отпала сама собой. И я, признаться, об этом нисколько не жалел. Чем бы мог в квартире разжиться? В лучшем случае, какими-нибудь рукописями, записями, быть может, дневником. И даже найди я какие-нибудь бумаги, не факт, что они помогли бы мне в расследовании. Из беседы же с общительной и весьма проницательной дамой с собачками выяснил я очень важную, если не сказать архиважную, деталь: уходя из этого мира, шептала завидущая отделом поэзии журнала "Сибирские зори" те же самые слова, что произнёс перед смертью верстальщик Костя Звягелский, и выкрикнула, прежде чем кинуться под колёса грузовика, ответственный секретарь Марина Мордкович. Это были те самые слова, которые, как я предполагал, отправили меня в Запредельное. Слова, похожие не на шорох за дверью (врал автор), а на перестук вагонных колёс: за-па-тера, за-па-тера, за-па-тера.
      Теперь я окончательно убедился в своих осторожных предположениях. Ну почти окончательно. Мало того, когда выбегал из подъезда, вспомнил вдруг, что, перебирая давеча колдовские способы энвольтирования на смерть, совсем упустил из виду тот, который широко известен в узких кругах под названием "Послание Ланьлинского насмешника".
      Как известно, "Ланьлинским насмешником" именуют анонимного автора знаменитого романа "Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй". Легенда гласит, что роман этот написал некий юноша, желающий рассчитаться с богатым сановником за убийство отца. Зная о пристрастии злодея к чтению, юноша пообещал прислать ему рукопись нового романа и, поскольку никакого романа на самом деле не существовало, спешно сел за его сочинение. Подгоняемой жаждой мести, писал он споро, а когда поставил последнюю точку, пропитал все страницы рукописи ядом, так как имел достоверные сведения, что сановная сволочь привыкла слюнявить при чтении пальцы. Вечером того же дня рукопись была доставлена по назначению. Роман оказался настолько увлекателен, что вельможа не мог оторваться от него до самого утра. Читал, листал и с каждой новой страницей получал очередную порцию яда. А как только прочёл последнюю страницу, в тоже мгновение задрожал всем телом, позеленел лицом и умер. Автор романа, хотя и был крайне молод, но знал толк в ядах, и рассчитал всё очень грамотно: последнее слово совпало с последним вздохом. Так гласит легенда.
      В память о той давней истории и назван хитрый способ магического душегубства. Правда, ядом чёрные маги книжки не мазюкают (низкий сорт, грубая работа), а вот скрытые проклятия в письма, поздравительные открытки, телеграммы, эсэмэски и прочие образцы эпистолярного жанра порой вкладывают. В некоторых магических школах есть даже такая специальная дисциплина, предметом которой является сокрытие и распознание убийственной магической информации в заурядных бытовых и разного рода литературных текстах. Называется эта дисциплина парастеганографией.
      Вообще-то в том, что я упустил из виду такой способ магического убийства, ничего удивительного не было. Я, конечно, не великий специалист в области колдовского умерщвления, но точно знаю, что "Послание Ланьлинского насмешника" против обычных людей, вообще-то, не используют. Применяется сей экзотический способ исключительно против магов высокого ранга. Дело в том, что засланные слова проклятия, являясь вербализированной волей колдуна-киллера, лишь запускают механизм саморазрушения, но для действия этого механизма обязательно нужно, чтобы сама жертва обладала Силой. Причём, огромной Силой. Такой Силой, которая была бы способна подавить силу естественную, витальную. Я, к примеру, такой непосредственной магической Силой никогда не обладал, моя витальная сила всегда была больше. Даже на пике магической волны пропорция никогда не превышала двух к одному. Поэтому на тот момент я не совсем понимал, как это так хитро получилось, что едва не сгинул в Запредельном, воткнув в сознание пагубное заклятие. Даже про себя не понимал. А уж что говорить про обычных людей, у которых Её кот наплакал. Любой посвящённый знает, что соотношение магической Силы и витальной у обычных людей в среднем один к двадцати пяти.
      Но с другой стороны я прекрасно осознавал, что если тёмные маги уже придумали некий изощрённый алгоритм, позволяющий сделать так, чтобы обычный человек сам себя ненароком проклял, то это, разумеется, лом, против которого нет приёма. Это не менее круто, чем споры сибирской язвы в почтовом конверте и полоний в чашке с чаем. Маг высокого уровня из такой беды ещё может выкрутиться (если, конечно, Силу в себе для сопротивления найдёт), а простому человеку – хана. Даже мне бы хана пришла, когда бы не странная кошка Красопета. Ведь вся моя Сила, как теперь мне стало понятно, не украдена была, а на исполнение проклятия ушла. Ни капли в наличии не осталось. Даже осознай я в последний миг, что же именно со мной происходит, ничем бы себе помочь не смог бы. Это только в красивой детской сказке барон Мюнхгаузен сам себя из болота за волосы вытащил, в жизни таких чудес не бывает. В жизни вообще нет чудес. Лишь голая физика. И ещё голая магия, разумеется.
      Вот до чего я додумался к той минуте, как раскачегарил болид. И всё это очень походило если и не на окончательную истину, то на истинную правду точно. Но поскольку механизм проклятия через стишок был мне пока не совсем ясен, применение "Послания Ланьлинского насмешника" решил до поры до времени считать всё-таки версией. Быть может, и наиболее предпочтительной, но всё же версией. Одной из.
      Уже вырулив с Трилиссера на Декабрьских Событий, я набрал номер госпожи Верхозиной.
      – Да, – взял трубку какой-то мужчина.
      В трубке слышалась музыка (если ничего не путаю, увертюра к опере "Шёлковая лестница" Джоаккино Россини), и сквозь неё – заливистый смех двух женщин.
      – Я могу поговорить с Инессой Романовной? – спросил я.
      – Секунду, – ответил мужчина.
      За секунду пятьдесят китайцев рождается, хотел было ляпнуть я. Но сдержался и промолчал. Культур-мультур, блин.
 
Прошло гораздо больше обещанного, прежде чем госпожа Верхозина ответила:
 
      – Слушаю.
      – Добрый вечер, Инесса Романовна, – сказал я. – Это Егор Тугарин говорит.
      – Егор… Какой… А-а, ну да. Слушаю вас, Егор Тугарин.
      Кажется, она была пьяна. Слегка. Чуть-чуть. Самую малость. Ничего не имею против. Абсолютно. В конце концов, all ladies do it, чем эта хуже.
      – Инесса Романовна, – спросил я, – скажите, вы читали подборку стихов "Вздохи северной страны" из последнего номера вашего журнала?
      – Ух, ты!
      – Что?
      – Ничего, просто странный какой-то вопрос на ночь глядя.
      – Нормальный вопрос.
      – Нет, не читала. И что характерно – не хочу.
      – Вот и не читайте, – попросил я.
      – Вот и не буду, – задорно хохотнув, пообещала она. – А в чём, собственно….
 
Я её перебил:
 
      – Вы такого Бабенко, Всеволода Бабенко, знаете?
      – Шапочно.
      – А как бы мне…
 
Теперь она меня перебила:
 
      – К Холобыстину, Егор Тугарин. К Холобыстину.
      Послала меня вот так вот сходу и тут же замолчала. Не бросила трубку, не отключилась, а просто замолчала. По сдавленным звукам и осторожным шорохам я понял, что её целуют. Или она кого-то целует.
      Позавидовав удачливому незнакомцу, а возможно – богема как никак – и незнакомке, я сложил трубку. Похмыкал на все лады, покачал головой и, поскольку устами пьяной женщины, как это доподлинно известно трезвым мужчинам, глаголет истина, воспользовался советом: позвонил главному редактору "Сибирских зорь". Он не ответил. Тогда я набрал его домашний, но и тут меня ждала неудача. Решил перезвонить попозже. Но был крайне недоволен. Где это, скажите, видано, чтобы сено бегало за коровой.
      Между тем времени было уже начало одиннадцатого, до встречи с Адлером оставалось чуть меньше двух часов, и я решил потратить их с толком. Заехал на станцию технического обслуживания, заказал помывку и – раз уж такая пьянка пошла – замену масла. Пока болид прихорашивался, я томился в тамошнем кафе. Местечко оказалось уютным. Нормальным таким. И кофе мне сварили неплохой или, как бы сказал Владимир Владимирович Набоков, – неплохое. Единственное, что напрягало, так это концерт, который транслировали через проектор на большой экран. Выступали кривляки из "Кривого зеркала". Брр. Лучше бы фильм какой-нибудь крутили, а то и смотреть невмоготу, и думы свои думать не представлялось никакой возможности, ибо – шумное веселье, которое я, между прочим, полагаю первым признаком отсутствия чувства юмора. В общем, было в этом плане немного не по кайфу. Но зато понял наконец, из-за чего разведывательные космические корабли разумных цветоводов с планеты Б-612 облетают нашу Землю стороной. Всё раньше удивлялся, почему Контакт откладывается, а тут вдруг – ах, вот оно почему! – дошло.
 
На место встречи подъехал тютелька в тютельку.
Съезд к лодочной станции совсем размыло, рисковать не стал и, оставив болид на обочине, пошёл вниз, к входным металлическим воротам, пешкодралом.
Погода по-прежнему не радовала. Ветер, срываясь на порывы, бухал о рекламные щиты, водоотводы не справлялись с потоками, дождь перешёл в фазу затянувшегося любовного романа – уже не бушует, но и не прекращается. А тут ещё и от реки потянуло холодом. Дрянь, одним словом, а не погода.
Осторожно ступая в чавкающую глину, которая так и пыталась сорвать с меня боты, я проклинал всё на свете. И погоду проклинал. И деловых вампиров. И себя любимого. И, разумеется, – это завсегда – поганое устройство человечьего мира.
У административного домика никого не обнаружил, ни сторожа, ни гостей. Там вообще всё было заперто, на двери висел огромный амбарный замок. Я не поленился, заглянул в окошко – темнота кромешная. Чертыхнулся, врезал ногой по двери со всей дури, вернулся с дощатого крыльца на тропу и пошёл вдоль ряда разномастных металлических контейнеров к причалу. Подумал, может, там меня вампиры ждут.
Свет от придорожных фонарей до берега не добивал, и наличие пришвартованных к дебаркадерам лодок и катеров угадывалось лишь по звону цепей. Собственно, я и шёл на этот звон.
Не дошёл.
Не по своей вине не дошёл – свалили ударом по голове. Я в этот момент как раз достал зажигалку, чтобы обозначить себя в темноте, а они подкрались сзади тихо-тихо (вот в чём вампиры великие мастера, так именно в этом) и врезали доской. Ни здравствуйте тебе, ни до свидания, сразу – бабах. Обидно, блин. С другой стороны, действительно, – к чему в такой ситуации слова? Как справедливо заметила однажды Айседора Дункан, слова не нужны, когда можно просто станцевать.
Словом: тупой удар по затылку, острая боль под правой ключицей и всё – я полетел в грязь.
Ещё успел услышать, как Адлер приказал лысому корешу:
 
      – Волына у него. Возьми, добей.
 
И как Гурон ответил:
 
      – Щас.
 
А что было дальше, не помню, благополучно отчалил в небытиё.
 
 
Глава 8
 
 
И главное ведь ничего нового не будет, подумал я, когда вновь сумел открыть глаза. А будет всё как у Александра Блока. Умрёшь – начнёшь опять сначала. И повторится всё, как встарь: ночь, ледяная рябь канала, аптека, улица, фонарь. Подумал так и простонал:
 
      – Про аптеку – актуально. Очень. – После чего осторожно повернулся на бок и приказал себе: – Вставай, недобиток. Толку дохлым притворяться, когда вампиров за борт смыло.
 
Обидчиков моих и вправду ни слышно, ни видно не было.
Когда поднялся (далось с трудом, но далось), первым делом отодрал от спины доску. Не так-то просто это было сделать. Из горбыля, которым меня столь коварно огрели, торчал гвоздь, и ржавая эта "сотка" вошла в моё мясо минимум сантиметров на пять. Однако справился. Изловчился, вывернул руки не хуже какой-нибудь цирковой женщины-змеи и выбил из себя дурацкую деревяшку. Постоял немного, постанывая от боли и витиевато матерясь, после чего сунул руку под мышку. Кольт оказался на месте, в аккуратно застёгнутой на пуговку кобуре. Не сумел Гурон его вытащить.
Точнее – не успел.
Это я понял, когда обнаружил тело вампира в двух шагах слева от себя, а его бритую тыковку в двух шагах справа.
 
      – Пальцы веером, очко пропеллером, – обронил я ошарашено и чисто на автомате выхватил пушку. Замер. Прислушался. Но – ничего. И никого. Только шум дождя, плеск воды, звон цепей.
      Продолжая держать оружие на изготовке, я стал подниматься по тропе к дороге, и через десяток шагов, обогнув голый безобразный куст, наткнулся на второе тело. Вернее сначала на голову, а потом уже на тело. Разглядывать не стал, и без того было ясно, что эти мрачного вида комплектующие когда-то составляли единое целое по имени Адлер. Всё походило на то, что гадёныш спешно пытался покинуть место преступления, да ничего у него с этим делом не вышло. Догнал его таинственный зорро. Догал и почикал. В два счёта почикал. Причём, так ловко почикал, что вампир, будучи уже дохлым, успел сделать по инерции два-три шага, и только после этого рухнул. Это судя по тому, где лежала его голова и где всё остальное. А вообще-то он теперь походил на вратаря, пропустившего одиннадцатиметровый и рухнувшего на землю в отчаянном прыжке. На бесбашенного такого вратаря.
      – Возмездие должно вершиться своевременно, – произнёс я назидательно и убрал пистолет в кобуру.
      Нет, я не злорадствовал. Вот ещё. Просто радовался. За себя радовался. А помимо того чисто не по-человечески был благодарен тому, кто проучил мерзавцев. И мне даже повезло увидеть его, своего спасителя. Другое дело, что спасибо сказать ему не сумел. Так уж вышло. А вышло так. Выползаю, расставляя лапти "елочкой", на обочину, смотрю и вижу: неподалёку от моего болида в круге жалкого фонарного света тарахтит кровавого (сразу уточню – не чёрного драконьего, а человечьего красного) цвета "ямаха". В седле в позе форейтора сидит человек во всём чёрном. Боты на нём чёрные, штаны-куртка чёрные, шлем и тот чёрный – всё чёрное. И всё стильное. Любо дорого поглядеть. Красавчик с рекламного постера. Не то что некоторые. Под некоторыми я в первую очередь себя имею в виду. Одетого в будничное шмотьё, с ног до головы перемазанного глиной, да ещё и вампирами отчебуреченного.
      Разглядеть лицо незнакомца я не смог, расстояние не позволило, но каким-то шестьсот шестьдесят седьмым чувством понял, что именно этот таинственный мотоциклист вытащил меня из передряги. Само собой, приветственно махнул ему рукой. Дескать, привет, мужик. Жди, уже иду выразить признательность и всё такое. Но, как оказалось, встреча со мной в планы человека в чёрном не входила. Убедившись, что я жив-здоров, он опустил на лицо зеркальное забрало и выжал газ. "Ямаха" взревела диким зверем, встала на заднее колёсо, и в следующую секунду сорвалась с места. И всё. Только грязные брызги из-под колёс в разные стороны.
      Истребитель вампиров? – озадаченно подумал я, провожая незнакомца взглядом. – Или нет? А если нет, то тогда кто?
      Думал я над этим до тех пор, пока красно-чёрное пятно окончательно не растворилось в промокшей темноте. И даже после этого ещё какое-то время думал. До тех пор думал, пока в кармане перепачканного плаща не зазвучал твист, под который в "Криминальном чтиве" так ярко зажигали Ума с Джоном. Этот рингтон в шутку, смысл которой я давно уже позабыл, закреплён у меня за мобильником Ашгарра. Тщательно потерев руку о джинсы, потом ещё и о свитер, я вытащил трубу и приложил к уху:
      – Говори.
      – Тут два трупа, – взволнованным голосом сказал поэт.
 
Я его поправил:
 
      – Не тут, а здесь.
      – Где здесь? – не понял он.
 
Несколько запутавшись, я по-собачьи встряхнул головой:
 
      – Ты, вообще-то, про что сейчас говоришь?
 
Ашгарр прокашлялся и хрипловатым шёпотом поведал:
 
      – Пять минут назад звонок в дверь. Подхожу, гляжу в глазок, там двое. Спрашиваю, кто, какого. Привет, говорят, дракон, мы правильные перцы, мы бабло Егору за Зёрна подкатили. Должок хотим задуть, проценты отслюнявить и всё такое. Ну ладно, думаю, должок так должок. Пошёл халат накинул, возвращаюсь, открываю, а там… Короче эти двое уже не стоят ни фига, а лежат в затейливых позах. И у них, знаешь, это…
 
Ашгарр замялся.
 
      – Ну выкладывай давай, не томи, – поторопил я. – Чего там у них?
      – Головы у них отрезаны, – выдохнул поэт.
      Час от часу не легче, подумал я. Быстро прикинул хвост к носу и распорядился:
      – Шухер не поднимай, срочно затащи тела в квартиру.
      – Уже.
      – Молодец. Видел кто?
      – Вроде нет. Тихо в подъезде, спит народ.
      – Черепушки подобрал?
      – Само собой.
      – Вот и хорошо, вот и отлично. Дальше так: никому не открывай, жди меня, буду через полчаса. И это ещё…
      – Что?
      – Не нервничай.
      – А я и не нервничаю.
      – Вот и умница.
      Сложив трубу, я прыгнул за руль и сразу вжал педаль газа в асфальт. Час был поздний, светофоры мигали жёлтым, и я катил без остановок на предельно возможной скорости. Через двадцать восемь минут подъехал к дому и, оставив болид у подъезда, рванул к себе на третий.
 
Ашгарр уже открывал.
 
      – Смотрю, крови нет, – сказал я, оглядев лестничную площадку. – Затёр?
      – Её и не было, – ответил Ашгарр, пропуская меня в квартиру. А когда увидел, в каком виде я припёрся, ахнул: – Ёпсель-мопсель! Ты чего такой уделанный?
      – Работа такая у нас, шахтёров, – коротко ответил я. Но затем, пока скидывал плащ и боты, всё-таки рассказал (за не имением времени, не вдаваясь в подробности) о том, что со мной произошло у моста через Ухашовку. После чего спросил: – Ну а где твои?
      – В комнате Вуанга, – ответил Ашгарр и зачем-то показал рукой, будто я не знал, где это.
      Поэт уложил тела посреди вечно пустующей комнаты воина с какой-то немыслимой аккуратностью – ножки вытянуты, ручки прижаты к бёдрам. И даже головы приставил.
      – Ты уверен, что котелки не перепутал? – спросил я, разглядывая эту мрачную инсталляцию.
      – Этот вот поплотнее, – показал Ашгарр на левого, – значит, и помордатее.
 
Я согласился:
 
      – Логично.
      Парням было лет по тридцать, плюс-минус год-два. Парни как парни – стильные стрижки, модные шмотки, не гопники по виду, но и не метросексуалы. Плотный (тот, что был в плаще) походил на менеджера среднего звена, второй (тот, что был в куртке) – на бандита средней руки. У того, что походил на менеджера, лицо было спокойное (не до безмятежности спокойное, а сосредоточено-спокойное), лицо же "бандита" перекосило от ужаса, и теперь само навевало ужас.
      – Карманы обшманал? – спросил я.
 
Ашгарр покачал головой:
 
      – Нет.
      – Чего так?
      – Ну… как сказать….
      – Понятно. Побрезговал. Тогда учись, студент, пока я жив.
      Документов у мертвяков при себе не оказалось, зато у одного нашлась заточка, а у второго – финский нож с красивой, до умопомрачения красивой, наборной ручкой. Это всё. Ни лопатников, ни банковских карт, ни мобильников, ни ключей. Знали ребята, куда и на что идут.
 
Я передал оружие Ашгарру:
 
      – Кинь куда-нибудь.
      Сам вновь склонился над трупами и засунул палец в пасть сначала одному, потом и другому.
 
Мои худшие предположения подтвердились.
 
      – Что там? – заглядывая мне через плечо, поинтересовался Ашгарр.
      – Вампиры, – доложил я и вытер руку о штанину "бандита". После чего расстегнул на нём куртку и разорвал рубаху на груди. Над левым его соском синела татуировка в виде коронованной жабы. Точно такую же лупоглазую царевну я нашёл и на загорелой груди "менеджера". Чертыхнувшись, я обернулся к Ашгарру: – Видишь?
      – Вижу, – сказал он. – Только не совсем понимаю, что эти тату означают.
      – А то и означают, что парни из стаи Дикого Урмана.
      – Это плохо или очень плохо?
      – Это никак. Но если Урман решит, что мы его парней уделали, то…
      – Что?
      – Вспотеем.
      Ашгарр нахмурился и, сложив по своему обыкновению руки на груди (чисто Наполеон Бонапарт), спросил:
      – Ну, и что мы, Хонгль, будем со всем этим делать?
      Я не ответил, не до того мне было. Ухватив голову "бандита" за волосы, обследовал поверхность среза.
 
Не дождавшись ответа, Ашгарр присел рядом:
 
      – Чего такого интересного узрел?
      – Смотри, – показал я. – Видишь, как мясо спеклось и все сосуды опалены. Потому и крови не было.
      – Огненный луч?
      – Так точно.
      – Полагаешь, инхип?
      – Не-а, Молотобойцы не причём.
      – Думаешь?
      – Тут и думать нечего. Случись официальная ликвидация, Архипыч нас обязательно бы предупредил. А если тайная… На тайную они бы со штатными мечами не пошли. Факт. Не дети подставляться.
      – Тогда кто, если не они? – нахмурил лоб Ашгарр. – Истребители?
      – Вопрос, – заметил я. – Большой вопрос. Вдогон другому: какого беса дикие вампиры решили напасть на старого дракона?
      – Версий нет?
      – Честно?
      – Честно.
      – Сплошной туман и ни одного просвета.
 
Ашгарр вздохнул и вновь озаботился:
 
      – Ну, так и всё же, Хонгль, что будем делать?
      – Будем разбираться, – ответил я. – Но прежде избавимся от трупов,
      – Сейчас?
      – А когда? Когда вонять начнут? – Я глянул на часы. – Два двадцать. Времени вагон.
      – До чего? – уточнил Ашгарр.
      – До рассвета, – пояснил я и, уже покидая комнату, распорядился: – Я в душ, а ты пока найди какие-нибудь старые простыни, пододеяльники… Короче, сам сообрази. Сообразишь?
      – Уж как-нибудь, – обиженно хмыкнул Ашгарр.
 
Прежде чем зайти в ванную, я поинтересовался:
 
      – Слушай, а пожрать есть что-нибудь? Жрать хочу, как медведь бороться.
      – Суп на плите, – ответил Ашгарр, выглянув из гостиной.
      – Суп? Суп это хорошо. А какой?
      – Грибной. Дядя Миша Колун целое ведро боровиков притащил, я и наварил.
      – Из целого ведра?
      – Зачем. Часть на зиму заморозил.
      – Ну ты, блин, и хозяйственный.
      – Это похвала или упрёк?
 
Я стянул с себя насквозь промокший свитер и уверил брата-нагона:
 
      – Похвала, чувак, похвала.
      – Тогда живи, – разрешил Ашгарр. Хотел ещё что-то сказать, но заметил свежую рану на моей спине и осёкся.
      Пока он ковырялся в шкафах и антресолях, я успел постоять под душем, смазать рану бальзамом собственного изготовления (аль мы не маги-чародеи), натянуть свежие шмотки и приступить к супу, который был чудо как хорош.