– Куда ты, мой хороший, – покачал головой Архипыч. Включив Взгляд, аккуратно потянул шалуна вниз, усадил на землю с нашей стороны забора и на всякий случай усыпил. Птичьи глазки затуманились сонной поволокой и уже в следующий миг бах – крылышки в стороны, лапки с зябко поджатыми коготками кверху.
      А в то же самое время Володя Щеглов по прозвищу Нырок и ещё четыре бойца делали свою работу, кончали приблудного демона. Переведя себя в состояние левитации, они с мечами наперевес ловко перескочили через забор, разлетелись, словно звено истребителей на параде, веером, взяли растерявшегося человекоубийцу в плотное кольцо, и в два счёта порубили злыми лучами на куски. Несколько точных выпадов, несколько решительных дружных взмахов и всё. Только эхо испуганного визга, заглушённого предсмертным хрипом, и уже после кем-то из бойцов зачитанного заклинания отпора – ослепительные брызги в разные стороны. Бардовые такие жирные брызги, которые, вспыхивая ярко, гасли не сразу, а уже на подлёте к земле.
      Насладиться в полной мере мрачной красотой этого своеобразного салюта мне не довелось, нужно было срочно снять заклятие и вернуть спящему мальчонке его подлинный вид. Чем, собственно, я без промедления (промедление в таком деле уж точно смерти подобно) и занялся.
      Жутковатые метаморфозы, отслеживать которые было тяжело, но необходимо, практически уже закончились, когда во двор с мерзким воем влетела машина, замаскированная под обычную карету скорой помощи. Указав водителю, куда подъехать, Архипыч обнял меня по-дружески и сказал с видимым облегчением:
      – Молоток ты, Егорушка. Справился почище любого великого. Теперь любимый город может спать спокойно.
      – Не фига подобного, – возразил я и показал ему пакет с журналом.
 
 
Глава 14.
 
 
Когда я в общих чертах обрисовал суть проблемы, Архипыч слёту понял, какая беда приключилась. Проникся, озаботился и озадачился. Правда, сам в "Сибирские зори" заглядывать не стал (не царское, видимо, это дело), позвал Самохина. Эксперт по заклинаниям, флегматичный дылда со шкиперской бородкой, сделал охраняющий жест, сунул в левый глаз свой знаменитый защитный монокль из бутылочного, отшлифованного географически и технологически на Шаман-камне стекла, взял протянутый журнал и полюбопытствовал. И уже через несколько секунд, ничем не выдавая своих эмоций (если таковые, вообще, в его душе когда-либо возникают), вынес приговор:
 
      – Ну что тут могу сказать. Это так называемая "Zapatera". Резонансное заклинание, запрещённое Шестым параграфом Пражской конвенции. Включено в Индекс заповеданных словоформ Книги Тьмы и Света. Испанский раздел, подраздел – альфа заглавная, что значит – "смертельно опасные". Номер позиции в подразделе – альфа заглавная восемь. Всего в данном подразделе, если ничего не путаю, а я никогда ничего не путаю, тридцать четыре позиции. Наиболее из них известные: abbarrisco, a trochimoche, cochite hervite, quitame alla esas pajas, zapatera, zurriburi…
      – Стоп, – прервал его речитатив Архипыч. – Необъятного не обнять. Ты нам доложи, чем эта самая конкретная замануха опасна.
      – Тут просто, – сказал Самохин и, с запредельной аккуратностью протирая стекло монокля носовым платком, выдал то, что я уже и так прекрасно знал: – Если не менее трёх раз подряд повторить это заряженное злой волей заклинание, возникает непреодолимый позыв к самоубийству. Простой человек кончает жизнь каким-нибудь тривиальным, доступным ему на момент исхода способом, маг при Силе – путём добровольного развоплощения в Запредельном.
      – Вслух нужно произнести или про себя? – уточнил кондотьер.
      – Это, Сергей Архипыч, не важно. Вслух ли, про себя ли – ни какой разницы. И при каких обстоятельствах произнести тоже не важно: намеренно или случайно, по неосторожности или по глупости. Важно, чтобы в голове засело. Дальше – дело времени. Сперва возникают лёгкие вибрации, потом сознание выворачивается наизнанку, потом рвутся психические связи с реальностью, ну а потом… Что потом, думаю, ясно. Да, кстати, забыл сказать. Не знаю, имеет это для вас какое-то значение или нет, но все заклинания из подраздела альфа заглавная опечатаны убийственной Печатью Эльсенсента.
      Последнее сообщение эксперта на Архипыча большого впечатления не произвели.
      – Ерунда, – произнёс он с плохо скрываемой похвальбой. – Любой маг первого ранга, а тем более ранга высшего, не говоря уже о великих, распечатает на раз, и даже не чихнёт.
      Самохин спрятал монокль в нагрудный кармашек, закрыл его, вжикнув молнией замка, после чего сказал, умудрившись совершенно индифферентным голосом вложить в свои слова особенный смысл:
      – Заметьте, не я это первым сказал.
      Архипыч озадаченно хмыкнул и задумался. Всерьёз так задумался. Было над чем. Магов-то первого ранга в Городе человек тридцать всего наберётся, а высшего и того меньше – шесть. Шесть – это, включая самого Архипыча и его вечно пропадающего в Москве начальника. Ну а великих в нашем городе нет. Из ныне живущих не добрался ещё никто до такого уровня.
      Я воспользовался заминкой кондотьера и, вступая в разговор, обратился к эксперту:
      – Скажи, Модест Владимирович, а как это заклятие действует на тех, у кого Силы нет? Как в таком случае пресловутое послание Ланьлинского насмешника работает? Сколько не думал, так понять и не сумел.
      – Как я уже сказал, что это заклятие резонансное, – спокойно, как и полагается настоящему профессионалу, стал объяснять Самохин. – Чтоб оно сработало, большой Силы на самом деле не нужно. Незначительная Сила самого заклятия попадает в резонанс с незначительной Силой жертвы, и всё. Незначительное на незначительное даёт на выходе значительное. И это не арифметическое сложение Силы, это – синергия, это – взрыв.
      – А всегда резонанс случается? – спросил я и стал умолять мысленно: "Скажи, что нет, скажи, пожалуйста".
 
Однако ответ эксперта был скор и безжалостен:
 
      – Да, Егор, всегда. Рано или поздно, но обязательно. Временные рамки – одни биологические сутки.
      – И через какое время наступает кризис? – подхватил тему Архипыч.
      – В среднем через трое суток плюс-минус пять часов, – ответил Самохин. – За это время идея о никчемности собственного существования достигает апогея, а мысль, что иного выхода из этого наполненного страданием бытия помимо самоубийства нет, становится предельно очевидной. Дальнейшая песня стара как мир: в смертной схватке с целым морем бед покончить с ними, умереть, уснуть и видеть сны. Слова Шекспира, музыка народная.
      – Короче говоря, купили мы дуду на свою беду, – подытожил Архипыч и зло пнул пустую бутылку из под колы. Затем кивком поблагодарил Самохина и обратился ко мне: – Если насчёт Леры не ошибаешься, сколько ей осталось?
      До меня не сразу дошёл жестокий смысл вопроса, а когда дошёл, я пожал плечами:
      – Не знаю. – Потом прикинул вслух: – Что-то около суток прошло, получается, осталось около двух. – Сказал и схватил за рукав комбинезона собравшегося идти Самохина: – Подожди, Модест Владимирович. Скажи, а как-то можно этому заклинанию противодействовать?
      – Конечно, – ответил эксперт.
 
В моей душе затеплилась надежда.
 
      – Как?
      – Например, можно пострадавшего усыпить, – сообщил Самохин. И не успел я добавить, что это очевидно, как он добавил: – Только ненадолго. Надолго усыплять нельзя.
 
Я насторожился:
 
      – Почему?
      – Чревато. Мозг-то во сне полностью не выключается. Так что через десять-двенадцать часов кошмарные сновидения по любому разрушат сознание, фиг потом в кучу соберёшь. Жить пациент будет, но станет идиотом. В самом что ни на есть клиническом смысле этого слова.
 
Тут уже и Архипыч подключился:
 
      – А ещё какие-нибудь варианты есть?
      – Есть ещё один, – кивнул Самохин. – Можно оттянуть финал, опрокинув несчастного в растительное состояние и удерживая, пока Силы хватит.
      – Не вариант, – мотнул головой Архипыч.
 
Эксперт развёл руками:
 
      – Других способов нет. Во всяком случае, я их не знаю.
      И на несколько секунд после этих его слов воцарилось молчание, какое случается, когда мысли собеседников разбегаются в разные стороны.
      – Иное слова, что та солома, – нарушая тишину, посетовал Архипыч, – разгорится, не зальёшь.
 
А мне в худшее верить не хотелось.
 
      – Модест Владимирович, – спросил я, – скажите, а это заклятие отменяемое? Или в принципе обратного хода не имеет?
      – Отчего же, имеет, – сказал Самохин. – Хотя и особо опасное, а отменяется как все прочие.
      – То есть затейник должен лично отменить свою волю?
      – Именно так. Он должен взять свое слово обратно. А что, Егор, ты в курсе, кто трикстер?
 
Я помотал головой и развёл руками – увы.
Архипыч тем временем нашёл глазами Борю Харитонова, который в тот момент руководил погрузкой в "газель" троса отврата, концентраторов Силы и прочих спецсредств, сунул два пальца в рот, свистнул по-разбойничьи и махнул рукой:
 
      – Эй, Улома, греби сюда. – А когда Боря подошёл, всучил ему журнал в руки и выдал распоряжение: – Возьми парней человек пять, смотайся на склад Первой типографии, раскопай и изыми весь тираж вот этой вот мути. Как изымешь, вывези куда-нибудь загород, облей горючкой и сожги к едрени фене. Задача ясна?
      – Так точно, мой коннетабль, – не вдаваясь, как и подобает настоящему солдату, в суть происходящего, ответил Боря.
      – Вопросы?
      – Расплачиваться или грубо взять?
 
Архипыч вопросительно посмотрел на меня.
 
      – Уже оплачено, – пояснил я. – А с редактором договоримся.
      – Ещё вопросы есть? – вновь повернулся Архипыч к Боре.
 
Тот вытянулся в струнку.
 
      – Никак нет, мой коннетабль.
      – Тогда вперёд и прямо.
      Боря отсалютовал уставными "вилами" и пошагал к "хаммеру", раздавая на ходу распоряжения. Чётко раздавая. Как бравым воякам и положено.
      А фиг ведь скажешь, что с бодуна, невольно изумился я. Геройский мужик. Из нашенских. Из тех, кто во хмелю неукротим, но и в похмелье, каким бы жестоким оно ни было, несгибаем.
      – Господа, я ещё вам нужен? – поинтересовался тем часом Самохин.
      – Пока нет, – развернулся к нему Архипыч. – Но если что…
 
Он не успел закончить.
 
      – Всегда, – приложив руку к сердцу, заверил вольнонаёмный эксперт.
      Как только мы остались вдвоём, Архипыч положил мне руку на плечо и обратился доверительно:
      – Что будем делать, Егор?
      – Вы – не знаю, – ответил я. – А я буду искать того, кто всё это затеял. Мне Леру спасать надо. По-любому.
      – С чего начнёшь?
      – Да я, собственно, уже начал. С версией определился, сейчас начну отматывать клубок. К Бабенко поеду, к автору стишков. Правда, думаю, это не последний пункт. Думаю, промежуточный.
      – Правильно, думаешь, – согласился Архипыч. – Не знаю я такого первостатейного мага Бабенко. А если я не знаю, стало быть, нет его. Стало быть, товарищ – либо начинающий, либо профан.
      – Вот и хочу разобраться.
      – Давай, Егор, действуй. А мы пока с другого конца начнём. Раз к делу каким-то образом причастен маг высокого уровня, устроим проверку на свой манер.
      – Надо понимать, дадите делу законный ход?
      – Обязательно, Егор. Тухлое дело, изуверское. Надо гада чехлить и карать по всей строгости закона.
      – Что ж, имеете право.
      – Не право, Егор, а обязанность. К тому же: твои проблемы, это мои проблемы. Разве нет? Всегда же так было.
      Покивав, дескать, было, Серёга, было, я попытался освободиться от его дружеских объятий. Однако Архипыч не позволил мне уйти. Мало того, прихватил плотнее и, круто сменив интонацию с доверительной на интонацию "ты – безбилетный пассажир, я – кондуктор", произнёс:
      – Кстати, о твоих проблемах. Не хотел до поры до времени говорить, пацана нужно было спасать, побоялся тебя гондурасить. Теперь скажу. – С этими словами сунул руку во внутренней карман своей чекистской кожанки, вытащил и показал мне зажигалку. Мою зажигалку. Ту самую, которую я где-то посеял прошлой ночью. – Что это, Егор, за ерунда?
 
На моём лице не дрогнул ни один мускул.
 
      – Это? – Я всё же сумел освободиться от его медвежьей хватки. – Это, Серёга, не ерунда, это зажигалка.
      – Ладно тебе, Егор. Не финти. Сечёшь прекрасно, о чём толкую.
      – Не-а, не секу, Серёга. Не секу и не просекаю.
      Кондотьер хмыкнул недовольно, а потом громко вздохнул и покачал головой. Жуть как не хотелось ему чинить разборки. Но должность обязывала.
      – Ну хорошо, – глядя куда-то в сторону сказал он. – Раз не просекаешь, значит, не просекаешь. Тогда слушай сюда. Тут такое дело.
      – Кто жив, тот знает, такое дело: душа гуляет и носит тело, – перебил я его в бессознательной попытке оттянуть неприятное разбирательство.
      Номер не прошёл, Архипыч, не обратив на моё глубокое метафизическое замечание ни малейшего внимания, поведал следующее:
      – Сегодня на рассвете срочный вызов случился, вампиры двух своих подняли возле Ухашовского моста. Не до того нам, честно говоря, было, с чёрным демоном возились, но дежурную бригаду всё же отправили. Не могли проигнорировать. Не имели права. Так вот парни докладывают, что занятную картинку обнаружили на берегу. Представляешь, двум упырям из стаи Дикого Урмана кто-то ночью головы отсёк.
      – Да ты что! – притворно дался диву я и покачал головой: – Ай-яй-яй, нехорошо-то как.
      – Ничего про это не слышал? – проигнорировав моё чернушное шутовство, полюбопытствовал Архипыч.
 
Я смерил его взглядом.
Глыба. Монумент. Памятник. Памятник силе, чести и отваге того битого, за которого десять битых дают. Врать такому, что от Вечного Огня прикуривать, потому ответил уклончиво:
 
      – А в чём проблема?
      – А в том проблема, что упыряки эту зажигалку возле одного из трупов нашли, – чётко проговаривая каждое слово, произнёс Арихипыч. И, ткнув в зажигалку пальцем, добавил: – Штучка, между прочим, эксклюзивная. Гравировка на ней имеется примечательная. Надпись на дарсе. На древнем драконьем языке.
      – А я, Серёга, и не отрекаюсь, что вещица моя. Глупо отрекаться. Ты же её у меня видел тысячу раз.
 
Признался и, слямзив зажигалку с его похожей на совковую лопату ладони.
 
      – Значит, всё-таки ты там был сегодня ночью? – шумно, как после выпитой стопки водки, выдохнул молотобоец.
 
Вопрос прозвучал как утверждение.
Ответил я не сразу, несколько секунд искал верную линию поведения, но в итоге решил, что проще всего сказать правду, и как с обрыва в воду прыгнул:
 
      – Был.
 
И сразу услышал главный вопрос:
 
      – Вампиров ты завалил?
      – Нет, Серёга, – мотнул я головой. – Это как раз они меня завалить пытались.
      – Ой ли, Егор? – прищурился кондотьер.
      – А зачем, скажи, мне врать? Я ваших людских законов не боюсь, я дракон, я неподсуден. Завалил бы кого, так бы прямо и сказал: завалил.
      – Законов ты не боишься, понимаю, – не стал спорить молотобоец, – а как насчёт Дикого Урмана?
 
Поймав его внимательный взгляд, я пожал плечами:
 
      – Не понимаю, куда ты клонишь.
      – Всё ты, Егор, отлично понимаешь. Как ни крути, а вожак упыриной стаи в плане боевой магии покруче нагона-мага будет.
      – И что с того?
      – А то, что вряд ли хочешь, чтобы дохлых упыряк на тебя повесили. Разве нет?
      – Чего хочу, чего не хочу, это, извини, Серёга, сугубо моё дело. А твоё дело знать, что я этих диких пальцем не тронул. Это также точно, как и то, что смерть неизбежна, а жизнь прекрасна.
      – Ага, прекрасна, – ухмыльнулся Архипыч. – Если правильно подобрать антидепрессанты.
 
Какое-то время мы молчали, потом кондотьер спросил:
 
      – Слушай, а может, свидетели есть?
      – Свидетели? – Я задумался. – Нет, свидетелей нет. Зато есть моё честное слово. И слово это такое: я их не трогал. Веришь?
      – Верю. Но если не ты, то кто? Может, истребители?
      – Не знаю.
      – Как же так, Егор? – покосился на меня Архипыч. – Ведь ты там был.
      – Был-то я там был, но только ничего не видел. Когда им секир-башка делали, пребывал в глухой отключке.
 
Молотобоец крякнул и огладил бороду:
 
      – Это как так?
      Ничего не оставалось, как рассказать о мрачных событиях прошедшей ночи. И я рассказал. Только о спасителе своём, о чёрном мотоциклисте умолчал. А закончил свою историю такими словами:
      – Что касается Урмана, тут ты, Серёга, ошибаешься. Не боюсь кровососа. Дёрнется, разорву в Ночь Полёта как тузик грелку.
      – До ближайшей трансформации тебе ещё дотянуть нужно.
      – Уж как-нибудь дотяну. А если нет… Так на этот счёт скажу: смерть в бою не самое ужасное из того, что готовит серьёзным мужчинам их неясная будущность.
      – Ага, – понимающе подмигнул мне Архипыч. – Не самое ужасное. Тем более что смерть для отдельных серьёзных мужчин есть понятие весьма условное. Ведь так, Егор?
      Кондотьер намекал на дарованную Высшим Неизвестным способность нагонов к воскрешению. Я это понял, но никак не прокомментировал. А он не унимался:
      – Стало быть, не боишься?
      – Пустое.
      – А я боюсь.
      – Чего ты, душа моя, боишься?
      – Войны между дикими вампирами и золотым драконом боюсь. Вы же, Егор, дойдёт до драки, весь город на уши поставите. Бои местного значения развернёте будь здоров. Всё запылает.
      – Тебе-то что?
      – Мне? – Архипыч повёл могучими плечами. – Мне ничего, а вот город жалко. Как говорит наш общий приятель Лао Шань, одна искра может спалить десять тысяч вещей, но когда исчезнут эти вещи, где пребывать огню?
 
Понимая его озабоченность, я попытался успокоить:
 
      – Не волнуйся, Серёга, постараюсь снять тему с повестки очень аккуратно.
      – Ладно, – протянул мне Архипыч свою огромную пятерню. – Закончили базар ни о чём. Понадобится содействие, зови. Ты меня сегодня здорово выручил, по гроб жизни теперь твой должник.
      Слова эти прозвучали как песня, но я прекрасно понимал, что молотобоец имеет в виду помощь сугубо неофициальную. На официальную дракон рассчитывать не может. Тот, кто не признает людских законов, лишён официальной защиты по определению. Что, впрочем, не мешает ему рассчитывать на помощь, оказанную в частном порядке.
 
Сдавив что есть силы ладонь кондотьера, я предупредил его:
 
      – Ловлю на слове.
      – Не надо меня на слове ловить, – обиделся Архипыч. – Ты же знаешь, я своё слово всегда держу.
      – Извини, – хлопнул я его по спине. – Глупость спорол.
      На том и разбежались. Он двинул навстречу незадачливому столичному ревизору, которой в сопровождении Нашей Маши появился во дворе, а я через служебный вход вошёл в торговый комплекс и узкими залами выбрался на Пролетарскую, где на стоянке возле цирка стоял мой болид.
      Пока катил по улицам города к выезду на Лачугский тракт, всё думал о чёрном ноббире. Точнее даже не о самом демоне-убийце, а вообще о демонах. О тех существах, которые называем мы порождениями Запредельного, но которые на самом деле все до единого созданы великими, перешедшими грань добра и зла, магами.
      Всякий маг, достигая величия (не Силы, нет, Сила приходит и уходит, но именно величия, мастерства магического, одарённости запредельной), считает своим долгом придумать и – то, что мыслимо, то осуществимо – создать персонального демона. В принципе это чуть ли не единственный способ, явить себя великим городу и миру. Столько в результате демонов наплодили, что счёту теперь им нет. Возьмёшь какой-нибудь толковый бестиарий, начнёшь листать, рука устаёт. А ведь не все ещё и описаны. Описаны самые-самые, самые яркие, самые злобные, самые отвратные. Ординарным же, неудачно нафантазированным, тем нет ни счёту, ни классификации. Считать, не пересчитать. Максим Тирский, к примеру, полагал, что число их достигает тридцати тысяч, Альфонс де Спина – что сто тридцать три тысячи, Иоган Виер, ученик Агриппы, – что четыреста с лишним тысяч. Великий же Неизвестный, которому единственно только и стоит верить, так сказал однажды на этот счёт: "Сколь угодно великое число не назови, представляя армию демонов, всё равно ошибёшься на порядок". Мудро сказал. Впрочем, как всегда.
      И вот ехал я и думал: зачем? Зачем так? Почему всё устроено таким образом, что величие своё, мастерство магическое иным способом нельзя показать? Почему в доказательство своего великого статуса обязательно нужно на веки вечные пропечатывать в Запредельном образ очередного вычурного гада? Что это: убожество мира или безумие разума?
 
Не было у меня ответов на эти вопросы.
Я способен восторгаться, равно удивляться действиям великих магов, но глубокий, а быть может, и глубинный, смысл этих действий остаётся – да, боюсь, навсегда и останется – для меня неуловимым. Хотя, может быть, когда-нибудь сам стану великим, тогда и пойму. Только вряд ли стану. С чего? Не дано. Да и не хочу.
А ещё меня всегда поражало то обстоятельство, что сами великие, помимо пробного воплощения, демонов в Пределы не вызывают. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Это считается у них дурным тоном, чем-то недостойным и что важнее всего – проявлением слабости. Великому со своими проблемами должно справляться самому, без помощников из Запредельнго, иначе какой же он великий. А вот магам рангом ниже, менее мастеровитым или даже начинающим вызвать демона отнюдь не зазорно. Вот и пользуются готовым. Тем более не так уж это и трудно – демона вызвать. Придумать и сотворить непросто, использовать готовое – легче лёгкого. Ввёл себя прописанным ритуалом в нужное состояние, воспроизвёл известный образ в собственном сознании и, промолвив заклинание, наложил данный образ на волну высвобождаемой Силы. Дальше Сила сама вырвет демона из Запредельного и наделит его плотью. Тиб-тибидох, как говорится, и вот она, материализация во всей красе. Точнее – безобразии..
Если бы не Молотобойцы, которые на цугун насаживают всех тех, кто без особой надобности демонов Оттуда Сюда вызывают и при этом не удосуживается назад отправлять, пожалуй, уже давно бы кишели Пределы всякими там крым-рымами, марами, чёрными ноббирами, лютыми арахнамии, демонами воздаяния и прочими злобными мурашами. Шагу бы ступить было бы нельзя, чтобы с какой-нибудь инфернальной гнусью ни столкнуться. Не все же маги, к сожалению, ответственны. В истории полным полно примеров безответственного поведения. Наиболее вопиющий, на мой взгляд, случай произошёл с неким Аноком, который служил придворным колдуном при дворе Вильгельма Завоевателя. Этот паренёк вызвал однажды тринадцать демонов Руана (было это во время сражения при Сонме), а отправить их назад не удосужился. Так и шастают с тех мохнатых времён по городам и весям демон слепоты, демон сердечного приступа, демон летящих ножей и прочие их коварные братья. И не тринадцать их уже, а тринадцать в тринадцатой степени. Ведь демоны, которых от полной луны до полной луны не развоплотили, плодиться начинают. А плодятся они споро, как плесень.
Но этих заблудившихся демонов ещё можно уничтожить, наслав на них антиподов или – если нет у демона антипода – лично вступив в рукопашную. Но ведь есть ещё (немного их, но они есть) и, так называемые, наказанные демоны, те демоны, которые по той или иной причине лишились возможности вернуться в Запредельное. Этих развоплотить в принципе невозможно (ведь развоплотить – это и значит навечно отправить в Запредельное), этих только по хвостам бить можно, устраняя по ходу дела последствия их деяний.
А кроме наказанных есть ещё Отверженный. Он же: Многоликий, Падший, Тысячеискусный Изобразитель, Творец иллюзий, Ахеронский комедиант и Князь Тишины. Этот демон демонов, в отличие от остальных, сам себе хозяин, гуляет, когда и где хочет, ведёт себя непредсказуемо, способен для достижения своих целей принимать тысячи обличий, а помимо того обладает властью над всеми остальными прочими демонами. Когда-то давно, так давно, что живых свидетелей тому не осталось, был Отверженный великим магом, и знали все его под именем Шлом Халахлом. Возжелав возвыситься над остальными, отдался он однажды в Ночь Обращения всей душой Запредельному и сам себя превратил в демона. С этими, вообще, беда. С этим не соскучишься.
Предаваясь размышлениям о природе демонов во всём их многообразии, я выехал из города и как-то незаметно для себя добрался до развилки Оглоблино-Смирновщина, где на обочинах крестьяне местных деревень устроили по случаю хорошей погоды импровизированный базар. Был бы я чуваком хозяйственным, обязательно бы притормозил и затарился плодами нынешнего богатого урожая. А торговали тут всяким: огурцами-помидорами, кабачками-патиссонами, зеленью всякой и картошкой различных сортов. Ну и, конечно, ягодой садовой и лесной: малиной, крыжовником, смородиной, земляникой, брусникой. А ещё грибами шла бойкая торговля. Когда я увидел вёдра с бравыми рыжиками, груздями и опятами в ассортименте, мысль моя совершила сложный манёвр, вспомнился вдруг дядя Миша, а следом почему-то – Лера. В груди заныло, и я решил, что нужно срочно позвонить Ашгарру. Начал вызывать номер из записной книжки, но тут поэт сам вышел на меня. Почуял, видать, всплеск неизбывной тревоги.
 
      – Как дела? – спросил я.
      – Есть проблема, – ответил Ашгарр. – Часа три во дворе "хонда" серебристая стоит с тонированными стёклами. Двое из неё выходили. По виду – дикие. Что делать?
      – Ничего не делать. Хоть и дикие, а без спроса порог не переступят, так что наплюй. Скажи лучше, как там Лера.
      – Пока в порядке. Тьфу-тьфу-тьфу.
      – Чем занимается?
      – Наводит порядок в книжном шкафу.
 
Я удивился:
 
      – Серьёзно?
      – Вполне, – подтвердил поэт.
 
Сообразив, что не он не шутит, я предупредил:
 
      – Если решит навести порядок у меня, сразу бей по рукам.
      – Разве у тебя там можно навести порядок? – съязвил Ашгарр.
      – Возможно, порядок и нельзя, а вот хаос можно.
      – У тебя там и так хаос.
      – То мой хаос, он мне по душе. Чужой хаос мне без надобности.
      – Ладно, Ашгарр, не бойся. Не допущу вторжения.
      – Спасибо, чувак. Сам-то чем занимаешься?
      – Чем обязался заниматься, тем и занимаюсь. Слежу за Лерой, а параллельно рассказ вымучиваю.
      – Про девушку и дракона?
      – Ну.
      – И как? Много написал?
      – Много. Первую фразу.
      Ответ поэта был полон самоиронии, но я сделал вид, ничего такого не услышал, и поддержал его морально:
      – Как сказал товарищ Аристотель, начало есть более чем половина всего.
      – Возможно, – сказал поэт и тут же спросил: – Хочешь послушать?
 
Ничего не оставалось, как сказать:
 
      – Угу, валяй.
      Выдержав небольшую паузу, чтоб отделить жизнь от искусства, Ашгарр произнёс витиеватую фразу в том вычурном стиле, который Владимир Владимирович Набоков однажды самокритично обозвал "мороженой клубникой". И не дав мне ни секунды времени перевести на нормальный язык то, что я только что услышал, попросил дать оценку:
      – Ну как? Не слишком мармеладно?
      Обижать его не хотелось. Художника любой обидеть может, зачем же вкладывать в это дурное дело свои пять копеек? Поэтому от критики воздержался я и ответил так:
      – Хичкок великий и ужасный утверждал, что кино – не кусок жизни, а кусок торта. Думаю, эту мысль можно отнести и к изящной словесности. Так что – угу. В смысле – потянет.
      – Да-а-а, – протянул Ашгарр. – Вывернулся. Тем не менее, спасибо тебе, камрад, на добром слове.
      – Кушайте на здоровье.
 
На этом я хотел распрощаться, но тут поэт сам пустился в расспросы:
 
      – Ты-то там как?
      – В порядке, – коротко ответил я.
      – Тебя-то самого вампиры не пасут?
      – Пока не чую.
      – На каком этапе находишься?
      – Качу в Оглоблино, господина Бабенко хочу допросить.
      – Бабенко… – Ашгарр задумался. – А-а, вспомнил. Это тот самый товарищ из журнала. А в качестве кого ты собираешься его допросить?
      – Не знаю пока, – честно ответил я. – Может, в качестве свидетеля, может, в качестве пособника. Определюсь на месте. Хотя, честно говоря, полагаю, что товарищ вовсе не при делах. Скорее всего, его именем, а может, даже и обликом воспользовался какой-нибудь тёмный гад. Причём, как тут мне умные люди подсказали, гад весьма и весьма высоко ранга. Не ниже первого.
      – Кто подсказал?
      – Молотобойцы.
      – Пересёкся?
      – Только что принял участие в их боевой операции.
      Шокированный Ашгарр несколько секунд молчал, а потом не преминул высказать своё фи:
      – Скажи, Хонгль, тебе больше делать, что ли, нечего?
      – Ребёнок был в опасности, – сказал я в своё оправдание. – Пришлось вписаться.
      – Ну и как? Спас?
      – Спас. А по ходу дела Силой малёха разжился.
      – Ну-ну, – скептически хмыкнул Ашгарр.
      – Понимаю природу твоего скептицизма, – заметил я, – но ты ведь знаешь людей. Умеют устроить так, что нелюди добровольно начинают им боеприпасы подтаскивать. Хитрецы.
      – Да, лисы ещё те, – согласился поэт. И, будучи, как все творцы, натурой противоречивой, тут же и возразил себе и мне (что в нашем случае, впрочем, одно и то же): – А вообще-то, люди, Хонгль, они разные. Вон подглядываю сейчас в щёлочку за Лерой, смотрю на мордашку её увлечённую, и полагаю, что никогда и ни при каких обстоятельствах не будет она ничего подлого по отношению к другим устраивать. Чистая душа. Чистейшая.
      – Угу, чистейшая. Пока не ведает ничего. А вот однажды станет ведьмой… Впрочем, согласен: люди, они разные. И, по моим многолетним наблюдениям, делятся на две категории. На тех, кто слышит в известной песне Саруханова "скрип колеса", и на тех, кто полагает, что поёт он "скрипка-лиса". Первые – романтичные прагматики, вторые – прагматичные романтики.