Всеволода? Ну, конечно! А как же! Всеволод Михайлович наш постоянный автор, подборки его стихов публикуем в каждом… ну практически в каждом номере. И в последнем, кстати, тоже его стихи есть. В этот раз он малость оплошал, принёс рукопись за день до сдачи номера, однако Эльвира Николаевна, царство ей небесное, место для него нашла. И не удивительно. Всеволод Михайлович прекрасный поэт. Замечательный. Неизменный участник всех Балбашевских чтений. В лучшие годы, кстати, являлся сопредседателем поэтического фестиваля имени…
      – И превосходно, – грубо прервал я трындёж господина литератора. – А вы не подскажите, как мне его найти?
      – Это необходимо для расследования? – зачем-то уточнил Холобыстин.
      Нет, усмехнулся я про себя, автограф хочу у него взять. Горю весь от нетерпения.
 
А вслух сказал:
 
      – Угу, для него, для расследования. Есть необходимость переговорить с ним по вашему делу.
      – Он что, каким-то образом замешен? – забеспокоился Холобыстин.
      – Мы же договорились, Семён Аркадьевич, что вы вопросов по существу расследования задавать не будете, – напомнил я ему холодно. После чего уже более мягким тоном сказал: – Просто поверьте, что мне с ним необходимо переговорить. И чем быстрее, тем лучше.
      – Вообще-то он загородом живёт, – ответил Холобыстин. – Городскую квартиру давно продал, купил дом в Оглоблино. Подождите секунду, я гляну адрес.
 
Я успел докурить сигарету, прежде чем на том конце раздалось:
 
      – Записывайте.
      – Секунду, – сказал я и вытащил записную книжку с ручкой. – Готов, диктуйте.
      – Улица Нагорная, дом шесть.
      – А телефон?
      – Телефона у него, к сожалению, нет. После смерти жены, живёт отшельником. Бежит людей.
      – Ну что ж, Семён Аркадьевич, спасибо и на этом.
 
Я уже было собрался отключиться, но Холобыстин успел спросить:
 
      – Егор Владимирович, а как там наше дело в целом и общем?
      – Продвигается, – сухо ответил я.
      – Егор Владимирович, я…
      Господин литератор неожиданно замолк и, в поиске нужных слов, напряжённо задышал в трубку.
      – Алло, Семён Аркадьевич, – выждав некоторое время, поторопил я. – Слушаю вас, говорите.
 
Наконец он разродился:
 
      – Я бы, Егор Владимирович, хотел извиниться за то, что не явился вчера на встречу. Видите ли…
      – Семён Аркадьевич, – не желая тратить время на бесполезное выяснение отношений, прервал я его исповедь. – Всё прекрасно понимаю и претензий не имею. В конце концов, у каждого из нас свои недоставки и свои достоинства.
      – Спасибо за понимание, – промямлил господин редактор. – И… И держите меня в курсе.
      – Обязательно, – пообещал я и отключился.
      Закончив разговор с Холобыстиным, трубку прятать не стал и сразу позвонил Серёге Белову. Однако сходу связаться не получилось, мобильный телефон главного опера городских Молотобойцев оказался занят. Прекрасно понимая, что телефон столь важной шишки может быть занят надолго, набрал номер штаб-квартиры. Линия у них многоканальная, тут не промажешь. После того, как соединение произошло, милая девушка-оператор проинформировала меня:
      – Вы позвонили по номеру Городского филиала неправительственной общественной организации "Благоденствие без границ".
 
Я отвесил комплимент:
 
      – У вас приятный голос. – И произнёс пароль: – Меч и объятия.
      – Переключаю, – сказала девушка.
      – Спасибо, душечка, – успел вставить я.
      А уже через секунду на том конце раздался усталый, но по-военному чёткий голос:
      – Оперативный дежурный Городского Поста кондотьеров Предельного съезда сыновей седьмого сына третий лейтенант Прокофьев. Слушаю вас.
      – Егор Тугарин говорит, – представился я.
 
После небольшой паузы третий лейтенант уточнил:
 
      – Тот, который дракон?
      – Тот самый.
      – Приветствую вас, господин Тугарин. Могу чем-нибудь помочь?
      – Можешь, лейтенант. У меня срочная информация для Белова. Будь добр, соедини.
      – Прошу прощения, но в данный момент это невозможно.
      – Это как так? Почему?
      – Полковника нет на месте.
      – Это плохо. – Я на секунду задумался. – Тогда на зама его, на Харитонова.
      – И Харитонова нет, – ответил третий лейтенант, после чего, поколебавшись некоторое время, объяснил: – У нас тут на рассвете кризисная ситуация приключилось второй категории, все сотрудники задействованы в оперативно-розыскных мероприятиях. В конторе, кроме меня и уборщицы, никого.
      Накладка вышла, раздосадовано подумал я. Райком закрыт, все ушли на фронт.
 
Но уже в следующую секунду нашёлся:
 
      – Послушай, Прокофьев, а как насчёт оперативной связи по полевому варианту? Быть такого не может, чтобы не было.
      – Оперативная? Оперативная есть, – произнёс дежурный таким тоном, что я сразу понял: связь-то есть, только не про мою честь.
      Не стал я качать права, и в истерику впадать не стал, поступил мудрее. Очень спокойно, но так чтобы господин третий лейтенант всё-таки моей заботой проникся, объяснил:
      – Понимаю, что парни не на пикник выехали, верю, что запарка у вас конкретная, но послушай, лейтенант, информация у меня действительно серьёзная. И срочная. Я не мальчик с мелким делом соваться. Поверь, далеко я не мальчик. Так что сам прикинь. Завернёшь сейчас меня, потом крайним окажешься. Оно тебе надо? Думаю, вряд ли. Поэтому сделай так, чтобы кто-нибудь из этих двоих вышел на меня в ближайшее время. Лады?
 
Мой уверенный тон и лукавые аргументы возымели действие.
 
      – Хорошо, господин Тугарин, – выдержав короткую паузу, сказал дежурный. – Сделаю всё, что в моих силах.
      Я не успел его поблагодарить, пошли короткие гудки. Сунув трубу во внутренний карман куртки, я глянул на часы. "Командирские" показывали восемь двадцать семь. Пора, подумал я, хлопнул ободряюще себя по коленям и, прихватив мешок, пошёл за Фифой.
      Подозревал, что будет круто, но такого эффекта, признаться, не ожидал. Оторвалось моя сиротка, что говорится, по полной программе. Во всех комнатах царил жуткий кавардак, и ни что уже не напоминало о былом ремонте. Стены покрывали пятна жирной копоти, натяжные потолки были изодраны, люстры превращены в хрустальную пыль, шторы и занавески разорваны на лоскуты. И это ещё не всё. В гипсокартоне зияли сквозные дыры, а паркет обезображивали такие глубокие борозды, будто какой-то упорный крестьянин его безотвальным плугом весь день распахивал. О мебели и говорить нечего: дрова, клочья, пух. Стеклопакеты на окнах порушены и не подлежат восстановлению, а на одном окне раму Фифа вообще выдрала с корнем, и через зияющий пролом в квартиру теперь врывался дождь и хлёсткий ветер.
      Хозяина я нашёл в дальней комнате. Он сидел на изуродованном, усыпанном мелким мусором, полу и раскачивался в такт тому гнусному скрипу, что издавала повисшая на одной петле межкомнатная дверь. Выглядел он нехорошо. Выглядел так, будто побывал под мельничными жерновами. На его побелевшем лице играла жалкая улыбка растерянности и безнадёги, а безумный взгляд был устремлён в невидимую стороннему наблюдателю туманную даль. Подойдя к несчастному поближе, я продекламировал с выражением:
      – J'ai vu l'ombre d'un cocher, qui avec l'ombre d'une brosse frottait l'ombre d'une carrosse. – После чего на всякий случай спросил: – Понимаешь по-французски?
 
Он никак не отреагировал, тогда я перевёл:
 
      – Я видел тень кучера, которая тенью щётки чистила тень кареты. Правда, красиво? Да?
 
Он вновь промолчал.
Ему не хотелось говорить.
Ему вообще ничего не хотелось, ничегошеньки.
О чём он думает? – прикинул я. И так решил: ни о чём не думает. Даже о том, что это сейчас тут произошло такое, не думает. Лишь ощущает странное. Ощущает, что вот топал он весь такой уверенный в себе по столбовой дороге жизни и вдруг сорвался нежданно-негаданно с крутого обрыва. И теперь летит стремительно в мрачную бездну, оглушённый хаосом и гулом неведомой стихии.
Присев рядом на корточки, я запанибратски похлопал его по плечу:
 
      – Эй, морячок. Ты чего раскис? Испугался, что ли? Да? Так это ты зря. Нашёл чего пугаться. – Я снял с его разодранного халата шматок дорогих шелковистых обоев, откинул его в сторону и объяснил: – Причина твоего нынешнего страха, морячок, лежит в области исключительно видимых проявлений. А это пустяк. Ей-ей, пустяк. Закрыл глаза и вот уже нестрашно, и вот ты уже в домике. Куда как страшнее, когда причина страха не проявлена, когда она в тебе самом. Вот это вот настоящий ужас. Ты уж, поверь, я на этих делах собаку съел, я в этом плане уже почти кореец. Кстати, о собаках. Зря ты пса вчера ударил. Не делай так больше. Не будешь?
 
Мордоворот, не поднимая взгляда, мотнул головой, дескать, нет, не буду.
 
      – Вот и молодец, – одобрил я его ответ – А стариков-детей-женщин обижать будешь?
      Он вновь мотнул головой и так энергично, что верилось – даже ромашку в чистом поле теперь не сорвёт.
      – Вот и умница, – похвалил я. Поднялся и напутствовал на прощание: – Живи, морячок. Живи, цвети, как у нас говорится, и пахни. Только делай это всё, пожалуйста, без нахрапа. Нахрап, поверь, ничего в этом мире не решает. Абсолютно ничего. Рано или поздно, жизнь распихивает всё и всех по своим местам. А упрёшься тупым рогом, хлебнёшь по верхнюю планку. И никто тебя тогда не спасёт. Никто. Это всё, что я хотел сказать.
      На пороге я остановился и, с опаской поглядывая на криво висящую дверь, добавил:
      – Да, чуть не забыл. Не говори ни кому о том, что тут приключилось. Хорошо?
      И он опять кивнул. Любой бы на его месте кивнул. Другое дело, что не любой позволил бы себе оказаться на его позорном месте. Есть же на белом свете и приличные люди.
      Оставив горемыку переживать пережитое, я вышел из комнаты и принялся аукать-выкрикивать тень.
      Все комнаты обошёл, во все антресоли заглянул, все углы-закоулки осмотрел, все завалы разгрёб, а нашёл её – кто бы мог подумать – в лежавшем на боку холодильнике. Чёрт его знает, как она туда забралась. Как-то сумела.
      Запихивая в мешок уставшую, а оттого заметно поблекшую хулиганку, я её не хвалил, не ругал, а просто рассуждал вслух:
      – Святой Августин утверждал, что зло существует, чтоб оттенять добро. С этим утверждением, согласись, Фифа, не поспоришь. Я и не буду. Только добавлю от себя для равновесия: добро существует, чтоб высвечивать зло. Раз то для этого, то это для того. Логично? Логично. Теперь понимаешь, дорогуша, в чём твоё предназначенье?
      – Фьюшть-фьюшть? – вполне убедительно изображая разумное создание, уточнила тень.
      – В том, чтоб творить добро из попутного зла, – пояснил я. – В твоём положении, Фифа, творить его больше не из чего.
 
 
Глава 11
 
 
Всегда завидовал Серёге Белову в том плане, что под началом у него три десятка гавриков. Имея такую солидную гвардию, можно одновременно отрабатывать сразу несколько версий преступления. Отправил одного опера туда, другого сюда, третьего ещё куда-нибудь, а сам сиди на базе, как король на именинах, и в ус не дуй. Мне же, волку-одиночке, иной раз – хоть разорвись. Вот и теперь.
С одной стороны имело смысл срочно лететь в Оглоблино, брать за грудки гражданина Бабенко и выбивать из него показания, а с другой неплохо было бы к Альбине Ставиской смотаться, чтобы прокачать местонахождение вора, укравшего телефон у госпожи Верхозиной. Версия, что некий колдун-киллер использовал украденный телефон в качестве убийственного вольта, выглядела в свете вновь вскрывшихся обстоятельств, разумеется, весьма и весьма бледно, но со счетов я её сбрасывать пока не решался. Чем чёрт не шутит? Всем он шутит. Бывали у меня в практике такие случаи, что отбросишь версию как маловероятную, а потом локти кусаешь. Посему хотел доскональнейшим образом всё проверить-перепроверить, прежде чем снять тему окончательно. Вот такой я, блин, педантичный.
Выбрать направление главного удара доверил судьбе. Вытащил десятирублёвую монету и так решил: "решка" – к Альбине, "орёл" – в Оглоблино. Что будет, то будет. Подкинул монету, поймал на лету, раскрыл ладонь – опаньки – герб города Твери. Стало быть, дорога лежит к подружке забубённой, к любовнице бывшей, к ведьме старой, к Альбине свет Сергеевне.
Определиться-то я с направлением основного удара определился, но к ведьме отправился не сразу. Решив основательно подготовиться к рандеву, для начала поехал в офис. Тут такое дело: не мог я вломиться к Альбине с пустыми руками. Не один раз к ней с аналогичной просьбой подкатывал, и не два, и даже не три, знал прекрасно: если согласится человечка по утерянной вещи найти, Силы потратит на процедуру прилично, не меньше пяти тысяч кроулей, если не больше. Так вот, чтобы сразу ей утерянную Силу возместить, следовало забрать из офиса все "консервы". Это, во-первых. А во-вторых, предстояло каким-то образом решить вопрос с оплатой.
Нет, конечно, я мог бы сыграть на её чувстве ко мне (слабо тлеющем, но до конца ещё не потухшем) и, закосив под дурачка, за работу не расплачиваться, но… Но не мог. Подло это, чужими чувствами манипулировать. А потом – не терплю быть обязанным. Терпеть этого ненавижу. Тем более что в среде посвящённых не расплачиваться за услугу с другим посвящённым – это моветон. Посему нужно было обязательно всучить Альбине за работу какой-нибудь полезный артефакт. Не из простых, разумеется. Не из тех, которые хранят закаченную Силу, словно батарейки электрическую энергию (таких у Альбины у самой как грязи), а из тех, которые относятся к так называемым артефактам свойств. Основную их часть скрываю, естественно, там, где и положено, – в своей келье Подземелья. Много чего там у меня в заветном сундучке. Однако спускаться под землю было некогда. Из тех же волшебных вещей, которые всегда под рукой (Ключ От Всех Замков, выправленный на ремне до бритвенной остроты кинжал для очищения, Шляпа Птицелова, злато-серебренный трос отврата, Чётки Призора За Случайной Мыслью), ничего отдать не мог, без них я как без рук. Оставался один вариант: взять что-нибудь из того немного, что хранится в офисе агентства "Золотой дракон".
Добравшись до места, я первым делом откопал коробку из-под нового чайника и скинул в неё все "консервы". И те, что находились в кабинете, и те, которые из дома прихватил. Оставил на развод только два заряженных кольца: из червлёного золота – на правом безымянном, из серебра с чароитовым камнем – на левом мизинце. Потом приступил к задаче более серьёзной, стал решать, какой из пяти артефактов свойств отдать.
А имелись у меня в офисе на тот час следующие волшебные вещи: пеликан-защитник, Отважная шпага (она же – шпага маркиза де Рамбуйе), Ожерелье Дракона, Послушный кубик и Книга Книг (она же – Книга Без Автора).
Пеликан и шпага сразу отпадали. Старых слуг сбагривать – себя не уважать. Вариант с ожерельем, которое я получил в наследство от предыдущего хранителя Вещи Без Названия достопочтенного Вахма-Пишрра-Экъхольга, всерьёз рассматривать не стал. Хотя и знал, что Альбина спит и видит, как заполучить эти сто семь волшебных жемчужин, каждая из которых позволяет сбросить с плеч (а точнее – с души) тридцать лет жизни, но не мог я их отдать. Пообещал самому себе однажды, что подарю это волшебную цацку собственной дочери, и от своего слова отступать не собирался. Правда, у меня пока нет дочери. Но это не важно. Будет. Красивая такая золотая дракониха. И ожерелье её дождётся. Всенепременно.
Итак, три артефакта отпадали автоматически, оставались два – игральный кубик и книга.
Кубик я в своё время честно – уступая по взяткам, но в конце концов набрав сто одно – выиграл в чешского дурака (или по-другому – в "мавра") у одного подвыпившего дюжего из Дюжины. Этот доброволец из тайного братства, что вменило себе в обязанность изводить пожирателей теней и раскулачивает ловцов душ, много чего рассказывал по окончании игры про этот незамысловатый с виду артефакт. К большому сожалению, находясь подшофе, я запомнил всего нечего. Только и помню, что вроде бы кубик вырезан из осколка священного камня Каабу, – того самого чёрного булыжника, который выломали из стены языческого храма напавшие на Мекку карматы. Правда это или нет – не знаю, не проверял, но кубик и впрямь чёрный. А ещё дюжий, которого звали не то Афон, не то Агафон, что-то говорил про свойство кубика перемещать хозяина во времени и пространстве, но каким образом этим свойством можно воспользоваться, я к превеликому сожалению как раз и не запомнил. Точнее, обезумив от вина и азарта, счёл слова Афона-Агафона за обычный трёп, и не стал вдаваться. Дурачина. К вечеру следующего дня опомнился, схватился за похмельную голову и предпринял энергичную попытку найти незадачливого паренька. Однако тот как в воду канул. Потом уже, много дней спустя, узнал я от одного верного человечка, что погиб Афон-Агафон в неравной драке. Так вот и получилось, что остался я без каких-либо точных инструкций к таинственному артефакту. Одного лишь знаю наверняка: он, кубик этот, весьма исполнителен в части своего обыденного назначения. Какое число перед броском загадаешь, такое и выпадет. Загадаешь "единицу", обязательно выпадет "единица". Загадаешь "шестёрку", будет тебе "шестёрка". Однажды смеха ради я потребовал "семёрку", и к моему изумлению – мать моя, Змея! – выпала "семёрка". Я тогда глазам своим не поверил, несколько раз пересчитывал белые вставки, и всякий раз насчитывал семь. Такое вот удивительное чудо. Продолжать эксперименты я, конечно, не стал. Остерёгся. С артефактами свойств шутки шутить без большой нужды не стоит, боком выйдет. Быть может, не сразу, но обязательно.
Ну и вот. Вынул я из ящика стола мешочек, сшитый из грубого, но приятного на ощупь, холста, потянул за кожаный шнурок, выкатил кубик на ладонь, повертел его в руке. И так повертел, и сяк повертел, а потом решил, что ни к чему Альбине этот непонятный предмет. Ну, в самом деле, зачем он ей? Что приказывать – непонятно, что выйдет – неизвестно. Видно, что Сила от него исходит, а как извлечь непонятно. Спросит у меня ведьма, как игрушкой пользоваться, что отвечу? Правды не знаю. Врать не хочется. Промолчать? Глупо. Короче говоря, решил, что сперва нужно самому про эту волшебную вещицу всё разузнать-разведать, а потом уже другим предлагать. Кубик таким образом я тоже отверг.
Оставалась книга.
Артефакт, который я называю то Книгой Книг, то Книгой Без Автора, особенная в своём роде вещь. Вещь поразительная. Вообще-то, если подумать, её и вещью-то назвать нельзя, скорее уж – процессом. Процессом рождения и исчезновения текстов. С виду это самая обычная старая книга: грубый кожаный переплёт, незамысловатое тиснение, серебряный оклад с замочком в виде листка клевера. Книга как книга. И когда впервые откроешь её, тоже ничего странного не заметишь. Всё, как обычно: затёртые листы веленевой бумаги, корявые цветочки в орнаменте колонтитула, каллиграфически выведенные буквы, что складываются в текст на родном для тебя языке. И только. Ничего особенного. Но вот когда откроешь эту книгу во второй раз, тут-то и обнаружишь потрясающее её свойство. Текст будет разительно отличаться от того текста, который ты увидел на её истрёпанных страницах в первый раз. А когда откроешь в третий раз, увидишь третий текст. В четвёртый раз откроешь, увидишь четвёртый. В сотый – сотый. В тысяча первый – тысяча первый. И так до бесконечности. Не было на моей памяти такого случая, чтобы текст хотя бы раз повторился. Эта волшебная книга – настоящий генератор текстов. Причём текстов не абы каких, а вполне осмысленных. Да-да, осмысленных. Иногда интересных, иногда нудных, иногда мудрых, иногда наивных, но всегда осмысленных.
Те книжные черви из числа посвящённых, которым я Книгу Книг показывал, в один голос утверждают, что подобного рода инкунабул во всём мире насчитывается всего двадцать две штуки, а конкретно эту (лорнируй лупой авторское тавро на форзаце) сотворил для собственного развлечения некто Захарий Китойский, маг-словоблуд, известный тем, что всю свою долгую жизнь бродил с утешительным словом по городам и весям всех пяти сторон света и всех трёх сторон тьмы.
Что касается моего мнения, то я склонен верить этой гипотезе местных букинистов. Ведь если ты заядлый книгочей, но при этом твоё призвание – странничество, а всё твоё имущество – посох в руке и котомка за спиной, лучше Книги Книг и придумать для собственного увеселения ничего нельзя. Это же целая библиотека в одном томе. Причём библиотека безграничная. Куда там до неё библиотеке имени Ленина или библиотеке Конгресса североамериканских штатов. Эти хорошо известные нам хранилища знаний, хотя и гипотетически, но можно исчерпать, а Книгу Книг – никогда.
Один только есть в Книге Книг недостаток, скорее даже неудобство: всякий новый текст нужно прочитывать за один присест. В ином случае чтение превращается в бессмысленное занятие. Есть, конечно, граждане навроде героя гоголевских "Мёртвых душ" кучера Петруши, которому, как известно, нравился сам процесс чтения, нравилось то, что из букв всенепременно складывается слово, "которое иной раз чёрт знает что и значит". Подобным счастливцам, думается, по барабану, что и с какого конца читать. Но их ведь немного. Большинство же, к которому я отношу и себя, стремится, взыскуя сути, прочесть книгу от начала до конца. Таким читателям, попади к ним Книга Книг, пришлось бы нелегко. Закрыть-то нельзя, рассыплется текст, существовать перестанет. Держать открытой? Хорошо, когда дома сидишь, а в пути? Но, впрочем, на то и существуют долгие зимние ночи и толстые церковные свечи. А в нынешние избалованные времена – ещё и сканеры всяких мастей.
Попала ко мне Книгу Книг в середине девяностых прошлого века. Не сама собой, разумеется, пришла, подарили. И там целая история. Началось всё с того, что в период подготовки к очередным выборам в Государственную Думу на нашем местном телевидении стало происходить нечто странное. Как только какой-нибудь выдрессированный политтехнологами кандидат произносил в прямом эфире словосочетание "Я знаю, как", тут же в телецентре вырубалось всё электричество. Вот такая вот, понимаешь, загогулина. Едва ляпнет какой-нибудь очередной бессовестный штукарь что-нибудь типа "Я знаю, как нам обустроить Россию", "Я знаю, как за пятьсот дней утроить валовый продукт", "Я знаю, как обуздать коррупцию", сразу – бах, и нету света. И так несколько дней дня подряд.
Посвящённые из числа причастных к организации телевизионных дебатов, на четвёртые или даже на пятые сутки сообразили, что никакая это не случайность, что никакое это не совпадение, а чьё-то злостное колдовство, чтоб не сказать – магическая диверсия. А как только сообразили, возбудились по этому поводу неимоверно и потребовали от Молотобойцев немедленно прекратить безобразие. Те – а куда им деваться? – вписались, конечно, провели обычное в подобных случаях расследование и благополучно вышли на виновника торжества, которым оказался некто Гриша Сурганов. Жил у нас в ту пору в Городе (потом в Кемерово перебрался) такой светлый маг. Молодой, горячий, заводной. Достала его политическая ажитация до печёнок, вот и придумал от недостатка житейской мудрости и переизбытка Силы такую он для себя забаву.
Ну и вот. Всё вроде бы для Молотобойцев складывалось хорошо: виновник обнаружен, упакован, изолирован, дело можно закрывать и спокойно передавать в Суд Трёх Из Пяти. Однако, как говорится, не всё то здорово, что хорошо. Оказалось, что отец Гриши Сурганова, Павел "Дык" Сурганов, в своё время сам служил опером местного Поста. Мало того, что служил, так ещё и сгинул в приснопамятной битве, что случилась в одна тысяча девятьсот пятьдесят шестом году на территории разбитого поверх старого еврейского погоста Центрального парка культуры и отдыха. Сошлись тогда демоны воздаяния и кондотьеры местного Поста в рукопашной и рубились от заката до рассвета. Одни не на жизнь, а на смерть рубились, другие – не на смерть, а на жизнь. Тридцать трёх бойцов Серёга Белов в ту страшную ночь потерял, в том числе и отважного Дыка. Вот почему, когда узнал главный опер, чьей славы Гриша наследник, сразу стал репу чесать. Получалось, что сдавать-то парня нельзя. По-любому – нельзя. Как никак единственный сын геройски погибшего товарища. Можно назвать это войсковым братством, можно – круговой порукой, можно – преступным укрывательством, но сути это не меняет – Молотобойцы своих отродясь не сдавали.
А общественность тем временем требовала ответа. На то она и общественность, чтобы требовать. Это в мире профанов такие дела легко спускаются на тормозах, в мире посвящённых всё иначе. Если уж дело-то заведено, если уж принято оно к исполнению, так уж будьте любезны отчитаться. Вот и встала перед главным опером городских Молотобойцев Серёгой Беловым нелёгкая задачка: где поставить запятую в приказе "Сдавать нельзя прикрыть"? И тут так. Поставишь после "сдавать", свои не поймут, да и сам себя не поймёшь. Поставишь перед "прикрыть", начальство сожрёт с потрохами. Сожрёт и не поморщится.
Ночь сидели мы с Серёгой в его рабочем кабинете, три бутылки китайской водки "Маотай" уговорили, три пачки элитного ленинградского "Беломора" скурили, под утро придумали отмазку. Капитальную теорию под это дело подвели. Дословно не помню, а в общих чертах выглядело это следующим образом. Для начала без оглядки на какие-либо авторитеты мы постулировали, что скрытая в словесной конструкции "Я знаю, как" магическая энергия чужда по своей природе иррациональной, склонной к фатализму, душе всякого русского человека. Затем с уверенностью, переходящей в наглость, предположили, что в результате выше изложенного антагонизма эта энергия (названная нами от балды и для простоты "энергией Ы") не рассеивается в российских нарезах Пределов, а концентрируется в месте источника своего возникновения. После чего, пропустив несколько звеньев логической цепи, сделали пугающий вывод: при достижении определённой концентрации энергия Ы порождает некий магический феномен, который может проявлять себя в том числе и путём обесточивания промышленных и гражданских объектов в районе своей локации. Ну и наконец, придавая своему докладу законченную форму, настоятельно рекомендовали во избежание дальнейших эксцессов отказаться от употребления словесной конструкции "Я знаю, как" на территории нашего города. Вот, собственно, и всё.
На первый взгляд бред. Полный бред. Стопроцентный такой. Незамутнённый. Однако во всяком бреде всегда есть толика смысла, и в нашем он тоже был. В той части он был, что словосочетание "Я знаю, как" русского человека действительно не греет. Россия, по словам Достоевского Фёдора нашего Михайловича, есть игра природы, а не ума. Русский человек он же не англичанин какой-нибудь, знанием считает переживание, а не вереницу плотно упакованных силлогизмов. Это англичанину до смысла дойти нужно, а русскому не до смысла дойти нужно, ему до края дойти нужно. Потому так легко даётся англичанину "I know how", оттого так вязнет у русского в глотке "Я знаю, как". По-другому и быть не может. Что для англичанина дело техники, то для русского судьба.
Короче говоря, было чем Серёге отбиться от Наблюдательного совета. И слава Силе, он отбился. Скушали наши наглые прогоны господа члены Наблюдательного Совета, за милую душу скушали. Подписали большинством голосов отказной вердикт, а потом сгоряча ещё и какую-то там комиссию учредили по изучению феномена, порождаемого энергией Ы. Кстати говоря, выражение "Не излучай энегрию Ы" стало по прошествии времени в среде молотобойцев идиомой, близкой по смыслу к идиоме "Не гони пургу".
Ну а где-то месяц спустя, когда всё уже окончательно устаканилось, забежал спасённый от поражения в правах Гриша Сурганов ко мне в офис. Наговорил всяких добрых слов, расписался в вечной дружбе и сунул в лапы свёрток. Сказал, что подарок. Уверил, что от души. Когда отчалил, я упаковку разорвал и обнаружил внутри книгу. Как оказалось, Книгу Книг. Не хилый, надо признать, получил я подарочек от светлого мага, который до сих пор присылает мне поздравительные открытки за подписью "Человек Из Кемерово".
И вот с тех самых пор, уже без малого полтора десятка лет, стояла эта волшебная книга у меня на верхней полке книжного шкафа аккурат между алхимическим трактатом "Магический мир героев" Чезаре делла Ривьера и первым томом "Финальных монологов плохих парней"" Курта Виммера. За эти годы, особенно поначалу, много разных поступало мне предложений от известного рода любителей. И обменять предлагали на разные толковые колдовские вещи, и золотые горы сулили за неё, и Силы давали, сколько унести смогу. Однако не повёлся я на уговоры, сохранил Книгу Книг. Будто чувствовал, что когда-нибудь пригодится. А в том, что пригодится, теперь уже почти не сомневался. Альбина, как и большинство провинциальных ведьм, запойная читательница, потому с большой долей уверенности можно было утверждать, что от такого во всех смыслах замечательного подношения отказаться не сумеет.
Бесповоротно и окончательно решив отдать старой ведьме именно этот артефакт свойств, я взобрался на придвинутую к шкафу подставку и вызволил Книгу Книг с полки. Стерев рукавом пыль с корешка, не удержался и открыл книгу там, где открылось. Текст на случайно выбранной странице начинался диалогом между неким мужчиной и некой женщиной. И было там так:
 
 
– Не пойму никак, чем это всё управляется, – глядя на парящих в небе птиц, призналась Она.
– Волей управляется, – пояснил Он.
– Волей?
– Волей. И воля эта – воля автора. Того самого человека, который рассказывает сейчас о нас с тобой.
– Рассказывает? – удивилась Она. – Кому?
Он пожал плечами.
– Не знаю кому. Знаю только, что мы с тобой существуем до тех пор, пока его рассказ продолжается.
– А что будет потом? – забеспокоилась Она.
Он хмыкнул:
– Суп с котом.
– А если серьёзно?
– А если серьёзно – никому не известно, что будет потом. Даже автору. Известно только то, что было вначале.
– А что было вначале?
– Слово.
– Какое?