Я перевёл фразу с латыни ("Моя величайшая ошибка") и пока соображал, каким мог быть просчёт, достойный постоянного о себе напоминания, Варвара уже натянула шлем. Прежде чем опустить зеркальное забрало она попросила:
– Послушай, дракон, а ты бы мог сегодня больше ни во что не вляпываться?
– Устала?
– Вроде того.
Я покачал головой:
– Прости, но ничего обещать не могу.
– Тогда – не прощаюсь, тогда – до свидания.
– Прости.
– Прощаю.
Она опустила забрало, толкнула педаль, выжала газ и, разбрасывая щебень из-под колёс, покатила на огни железнодорожного переезда, а я стоял и восхищался. Я всегда восхищаюсь женщинами, которым не нужно врать.
Когда Варвара скрылась из виду, я начал приходить в себя. И попытался вспомнить, куда вообще-то ехал. С трудом, но вспомнил. В кабак к Жонглёру, поговорить с Кешей Крепышом.
И, хотя в машине что-то опасно тарахтело, через полчаса я был уже на месте
Народу в этот час в заведении было много и пришлось ждать, пока Кеша освободится. Наконец уловив момент, я подошёл к стойке, заказал коктейль и начал издалека:
– Как оно?
– По-разному, – философски ответил Кеша, не прекращая колдовать с ингредиентами. – То мы их, то они нас.
Он немного смущался. Не потому что был социофобом, а потому что не привык к расспросам. Хмельные посетители любят изливать ему душу, а тем, что у него на душе, интересуются редко. Кому интересен внутренний мир какого-то там бармена? Человеку интересен только его собственный внутренний мир. Да и не человеку, скажем прямо, тоже. Но лично я так считаю: выливаешь на чужую голову свои беды и проблемы, будь добр подставить и свою. Так оно честнее будет. Вот почему у меня с Кешей особые отношения. И благодаря таким отношениям, я знаю, что парень вовсе не простец, что парень себе на уме. Не многие из тех, с кем я знаком, сценарии для кино пишут. А вот Кеша Крепыш пишет. И не важно, что никто по этим сценариям ничего пока не снял, тут главное – пишет. Стало быть особенный.
Принимая от Кеши бокал с "Окровавленной Машкой" я поинтересовался заговорщицки:
– Накропал за последнее время чего-нибудь нового?
– Есть такое дело, – кивнул он.
– Поделишься?
– Реально интересно?
На самом деле время меня поджимало, хотелось сразу перейти к тому, зачем пришёл, но политес есть политес.
– А то, – кивнул я. – Конечно.
Глаза у Кеши тотчас загорелись, он облокотился на стойку, посмотрел налево, посмотрел направо, убедился, что никто не помешает, и начал вполголоса рассказывать:
– Это, Егор, будет ужастик. Представь. Наше время, ранняя осень, маленький провинциальный город, где все друг друга знают и все друг друга ненавидят. Главный герой – невзрачный, затюканный, прыщавый такой старшеклассник. Мало того, что он затюканный, так он у него ещё и проблема конкретная. Он, дурачок, влюблён в одноклассницу, а ей, первой красавице школы, его любовь до одного места. Он, конечно, пытается подкатить, объясниться, а она считает его уродом уродским и всячески избегает. Целую осень паренёк мучается, а потом наступает зима и тут – внимание, первая поворотная точка – девчонка подхватывает менингит и вскоре умирает. Насовсем умирает. То есть, насмерть. Дальше, понятно дело, отпевание в церкви, кладбище, слёзы-мимозы, всякие глупые речи. Паренёк после похорон основательно впадает в депрессию и потихоньку начинает сходит с ума. А где-то спустя полгода, уже летом, приходит однажды ночью на кладбище… Ну, представляешь, Егор, съёмку субъективной камерой: ночь, тучи по всему небу, изредка луна выглядывает, тени всякие неясные расползаются по могильным камням… Короче. Приходит он ночью на кладбище, откапывает подругу из могилы, притаскивает в отцовский гараж и отмывает водой из шланга. Потом усаживает её на дранный диван и говорит ей: "Вот видишь, милая, когда ты была живая, ты смотрела на других пацанов, а на меня не смотрела. А когда умерла, никому ты стала не нужна, только мне одному". И поцеловал её прямо в губы. И тут вдруг она такая оживает и говорит: "Ага, теперь вижу, какая я дура была". И стали они с той ночи жить как муж и жена. Дружно так жить, душа в… Ну, дружно, короче. И вот проходит положенное время, и у них рождается ребёнок. Потом ещё один. А потом сразу двойня. И все полуживыми рождаются. Она же мертвая, а он живой, поэтому дети и полуживые. Или полумертвые. Хочешь, так, а, хочешь, этак. Как хочешь, короче. Потом дети стали подрастать, выползать по ночам на улицу и – внимание, тут вторая поворотная точка – нападать на мелкий рогатый скот. А вскоре и на крупный. Паренёк видит, что как-то всё не так получается. Что не правильно всё как-то выходит. Что ещё немного, и детишки на людей начнут кидаться. И вот однажды ночью собирается с духом, берёт топор и кончает нафиг всех своих детей одного за другим. А на рассвете возвращается в гараж и начинает жену добивать, чтоб за детей не стала чего доброго мстить. Она, естественно, просто так себя прикончить не даёт, кидается в драку. И главное сильная такая, швыряет его по-всякому и в глотку всё время пытается вцепиться, чтоб перегрызть. Совсем, короче, озверела баба. Но паренёк в конце концов справляется. Домкратом он её, домкратом. А потом, чтоб уже наверняка, "болгаркой" на куски. Потом выкапывает огромную яму на заднем дворе, скидывает всех своих туда и землей закидывает. Потом кладёт сверху камень огромный, садиться на него и говорит: "Живым надо жить с живыми, а с мертвыми живым жить нельзя". И идёт домой весь в слезах. А тут луна. А он такой весь седой-седой. А потом луна уходит за облака. И темнота. И только стук каблуков по асфальту. И всё. Дальше уже только финальный трек и титры.
– Жесть, – после положенной паузы оценил я его синопсис. – Годится. В ту лузу. Мне очень понравилось.
Кеша посмотрел на меня, пытаясь прочитать по лицу, не вру ли. Ничего прочитать естественно не смог (не людям, пусть даже и посвящённым) читать лицо дракона) и спросил совета:
– Как мыслишь, стоит посылать?
– Обязательно, – кивнул я. – В прошлый раз кому отсылал? Роберту?
– Нет, Квентину.
– А вот теперь Роберту пошли. Название придумал?
– Пока нет. Думаю.
– Думай. Думай-думай. С этим делом торопиться нельзя. Название – это штука серьёзная. Полдела, можно сказать. – Я достал сигареты, прикурил, после чего вытащил две упаковки с Зёрнами Света и выставил на стойку. – Занычь. Воронцов зайдёт, отдай ему. Лады?
Кеша кивнул:
– Не вопрос, Егор.
И быстро смахнул баночки из-под поливитаминов куда-то под стойку.
Настала пора переходить к главному. Я допил коктейль, пододвинул к себе пепельницу, достал сигареты и сказал:
– Вот ещё чего, Кеша, хотел у тебя спросить…
Тут к стойке, вихляя бёдрами, подошла кошмарно раскрашенная лярва, и я осёкся. Лярва заказала Кеше "отвёртку", развернулась ко мне и подмигнула:
– Не желаешь расслабится, дракон?
Я в ответ только поморщился.
– Сволочь, – ощерилась лярва.
– Шагай, – огрызнулся я.
Лярва фыркнула и, подхватив выданный бокал, отвалила.
– Как по мне, так эти твари хуже диких, – кивнул я в её сторону. – Всех бы до одной отправил домой, в Запредельное.
На что Кеша справедливо заметил:
– Пока есть спрос, предложение не иссякнет.
– Это точно, – не стал грешить я против истины. Вытащил из пачки сигарету, закурил и наконец-то спросил о том, ради чего пришёл: – Вчера видел тут горбатого карлика, не знаешь кто он и откуда?
Подумав секунду, Кеша качнул головой:
– Чего, Егор, не знаю, того не знаю. Одно скажу: дядька не из местных. Первый раз нарисовался недели две назад, потом ещё несколько раз заходил. И вчера вот. Ведёт себя тихо, расплачивается аккуратно. И всё у него по накатанной программе: солянку похлебает, гуляша с чечевицей откушает, двести грамм анисовой закинет и идёт себе. Когда бы не внешность приметная, чёрта два я бы его запомнил.
– А он тут с кем-нибудь встречался?
– Да нет, вроде… Хотя… – Кеша задумался.– А, знаешь, Егор, было. На встречу не тянет, но было. Адлер к нему как-то раз подсаживался. На минуту, не больше.
– А сегодня появлялся?
– Горбатый?
– Ну да.
– Нет, сегодня нет.
Информация, которую мне выдал Крепыш, была не ахти какой, но кое-что существенного в ней имелось. Во всяком случае, на одну мысль она меня точно натолкнула.
– Слушай, Кеша, – попросил я, – телефоном не угостишь? Позвонить срочно нужно, а мой умер.
– Не вопрос, – кивнул бармен и в следующий миг протянул трубу.
Я отошёл в сторону, набрал номер Воронцова, и когда тот отозвался, бодро сказал:
– Майор, привет.
– Чего-то ты, дракон, зачастил, – удивился вампир.
– Надоел?
– Потерплю. Чего хотел?
– Кешу Зёрнами я уже зарядил, не забудь забрать. Это, во-первых. А во-вторых… Про мои проблемы с дикими слышал?
– Не на Марсе живу.
– И что мыслишь?
– Что мыслю? – Воронцов помолчал. – А то и мыслю, что не твоих это рук дело. Не ты чудиков порезал. Не твой почерк. Или я, дракон, ошибаюсь?
– Нет, майор, всё правильно. Я не при делах. Поэтому и хочу кое с кем объясниться. Скажи, как мне Урмана найти?
– Хороший вопрос. Только прозвучал он не по адресу.
– Неужели не знаешь где его логово?
– Почему, не знаю? Знаю. Но не скажу.
Хмыкнув упрекающее, я стал давить на совесть:
– Вампирскую омерту нарушать не хочешь?
– Типа того, – ничуть не смутившись, ответил Воронцов.
– Зря ты так.
– А у меня есть выбор?
– Выбор, майор, всегда есть. И ты об этом знаешь не хуже меня.
– Ну, считай тогда, что вот такой вот я выбор и сделал.
– Значит, не скажешь? – предпринял я последнюю попытку.
Воронцов был непреклонен:
– Нет, не скажу.
– Ну тогда, извините, господин майор, – сказал я, чувствуя, что вот-вот сорвусь. – Не смею больше беспокоить.
Собрался на жать на красную кнопку, но не успел.
– Подожди, – сказал Воронцов, – не отключайся. И не психуй ради Силы. Послушай, что скажу. Логово не открою, и не проси, это дело такое, знаешь, тонкое. В чужой дом приглашения раздавать не уполномочен. А вот на одну их ночную нычку наколочку дам. Не велика тайна. Всё равно через полчаса от кого-нибудь узнаешь. За бабки. Так уж лучше от меня за приятельский так. Короче, на Дзержинского заброшенный дом стоит, номер не то двенадцать, не то четырнадцать. Увидишь, сам поймёшь, какой именно. По виду – бомжатник бомжатником. Дикие эту норку давно облюбовали. Трутся там, когда на Голод конкретно высаживаются, и там же отходят после охоты. Есть и другие адреса, но этот самый тёплый. Ты меня понял, дракон?
– Спасибо, – только и сумел сказать я.
– На здоровье, – усмехнулся на том конце Воронцов. – Но только ты там поаккуратней, дракон. Дикие, они, сам знаешь…
– Дикие, – подхватил я.
– Во-во, – хмыкнул Воронцов и отключился.
Прежде чем вернуть телефон, я, пользуясь случаем, позвонил ещё идомой.
– Где пропал? – сразу накинулся на меня Ашгарр. – Звоню-звоню, и всё мимо.
– Батарея села, – объяснил я. – А чего звонил? Случилось что?
– Случилось. Принцесса наша загрустила. Похоже, худо ей.
– Худо или худо-худо?
– Пока только худо.
– Ладно, сейчас подъеду.
– Хорошо. Как у нас там в целом? Дело двигается?
– Кое-что проясняется, но это не по телефону. А на "хонду" серебристую ты не зря грешил.
– Нарисовались?
– Нарисовались.
– И что?
– Если коротко, то оторвался, а подробности – письмом. Жди.
Возвращая телефон Кеше, я спросил у него:
– Не помнишь, в каком фильме вслед за тем, как в кадре появлялись апельсины, случалась очередная смерть?
– В первом "Крёстном отце", – чуть подумав, выдал справку бармен. – А что?
– Да так, ничего. Просто видел недавно, как одна провидица швырнула апельсины на асфальт.
– Это ничего не значит, Егор. Апельсин штука круглая, оранжевая, сладкая – это факты. Всё остальное – иллюзия.
– Говоришь, иллюзия? А почему тогда именно этот плод назвали яблоком греха.
– Потому что глупцы, – отрезал умный бармен. – Лучше бы назвали яблоком прозрения, было бы точней.
Я ничего ему на это не сказал, расплатился щедро, попрощался и пошёл. Сделал три шага от стойки, замер и оглянулся.
– Что? – спросил Кеша.
– Коктейль…
Не находя нужных слов, я сделал некий жест рукой, который должен был означать, что с напитком было что-то не так. Как ни странно Кеша меня понял, улыбнулся и сказал:
– Извини, но я добавил в томатный сок листок базилика. А что, плохо?
Я потряс большим пальцем и пошёл на выход, уже больше не оглядываясь.
Глава 18
Пока я раздевался, Ашгарр стоял над душой, сверлил взглядом и ждал новостей. А у меня новостей было так много, что сходу не мог сообразить с чего начать.
– Ну, – поторопил поэт. – Рассказывай.
– Экий же ты, чувак, нетерпеливый, – упрекнул я его беззлобно. Повесил куртку на вешалку и, присев, чтоб развязать шнурки, начал с самого интересного: – С ведьмой тут одной встретился накоротке.
– Ну-да, – моментально отреагировал Ашгарр, – это я почувствовал. Трудно было, признаться, не почувствовать. Так накатило, что мама не горюй.
Уловив в его словах скрытый упрёк, я напрягся:
– А чего таким тоном-то?
– Да ничего. Просто удивляюсь. Вроде не время сейчас для ублажения чаровниц. Или я что-то не понимаю?
– Она не чаровница… Она… – Тут я был вынужден прервать свой выговор и ругнуться в сердцах. Отсыревший бантик на правом ботинке вместо того, чтобы покорно развязаться, каким-то непостижимым для меня образом затянулся в замысловатый морской узел. – Во, блин горелый!
Поэту до моей беды не было никакого дела. Сложив руки на груди, как всегда делает в минуту душевного смятения, он спросил:
– Не чаровница, говоришь? Ну-ну. А кто тогда? Уродина? Простушка? Вот уж ни за что не поверю, что ты вдруг уестествил…
– Нет, не простушка, – продолжая возиться с настырным узлом, оборвал я поэта. – С чего это ты взял, что простушка?
– Так всё же чаровница?
– Блин, да какая разница, чаровница, не чаровница. Дело совсем в этом. Не в том, о чём ты подумал своим испорченным умишком. Дело в другом. Дело в том… – Я выдержал многозначительную паузу и, оставив на время борьбу с узлом, поднял голову: – Дело в том, что она агент службы безопасности Чёрного совета. А теперь смейся паяц.
И вновь вернулся к шнурку.
Ашгарр опешил:
– Агент?
– Угу, агент.
– Точно?
– Никаких сомнений, она мне свою бляху показывала.
– До или после?
– Вместо!
– Не психуй.
– А ты не хами. Говорю тебе: видел бляху. Так что всё без балды. Дама реально действующий боец карагота. Личный номер – три шестёрки и ещё куча всяких цифр. Уровень вовлечения фиолетовый. Допуск к активным линиям Силы неограниченный. Короче говоря, всё у неё по-взрослому.
Ашгарр нахмурился:
– Серьёзная, выходит, дамочка.
– Серьёзная, – подтвердил я. – Серьёзней не бывает.
– А чего в Городе делает?
– Прислана с миссией. С тайной, разумеется.
– Кем прислана?
– Вот это как раз самое интересное. Жан её прислал. Тот Жан, который Калишер.
– Претёмный усмиритель? – не поверил Ашгарр.
– Представь себе, – уверил я и попытался ковырнуть настырный узел ногтём.
– Интересно… Очень интересно. И это зачем же он её прислал?
– Говорит, чтоб нас прикрывать. Вернее не нас, а сам знаешь, что.
Выдержав паузу, Ашгарр тяжело вздохнул и признал очевидное:
– Значит, всё-таки Атака.
– А ты до сих пор сомневался? – хмыкнул я и, поскольку узел так и не сдался, попытался снять ботинок, не развязывая шнурка. С этим тоже ничего не вышло, ботинок сидел на ноге плотно. Тогда я попросил поэта: – Слышь, сгоняй на кухню, принеси нож. Ну или там ножницы.
– Зачем? – не понял Ашгарр.
– Чего тупишь? Не видишь, шнурок бастует.
– А ты не психуй, – вновь посоветовал Ашгарр, присел на корточки и в две секунды распутал узел. Вставая, сказал: – Вот и всё. Делов-то.
– Ну ты, блин, и колдун, – восхитился я, зашвырнул ботинок в угол, а следом и второй, натянул тапки и, оттеснив Ашгарра плечом, прошёл на кухню.
Успев ткнуть кулаком мне в спину, поэт двинул следом. И по пути выпалил очередью:
– Скажи, а кто нас атакует? Что за наглая сволочь? Местная тварь или пришлая? Твоя чаровница тебе об этом, надеюсь, поведала?
Я вытащил из холодильника бутыль с гранатовым соком и отхлебнул изрядно. Когда лицо перестало кривить от кислого, только тогда ответил:
– Дама не из болтливых. Так что нет, не сказала, кто такой смелый. Впрочем, я уже и сам скумекал.
– Иди ты, – удивился Ашгарр и потребовал. – Ну давай, выкладывай тогда.
Я всучил ему бутыль, после чего поделился:
– Думал я тут, думал, и вот что надумал. Судя по тому, что Калишер прикрывает нас втихаря от иных регуляторов колдовского мира, а он прикрывает нас именно втихаря, по другому и не скажешь, в деле замешан его братишка. Руку даю на отсечение, что это именно так. Даже голову, если желаешь, могу дать.
Ашгарр чуть не выронил бутыль из рук:
– Имеешь в виду Неудачника?
– Ну а кого же ещё? Его самого. Не к ночи будет помянут. Других братьев у Жана, насколько я знаю, нет.
– Вот же хрень!
Столь остро отреагировал на мою гипотезу Ашгарр не без причины. Мягко говоря, не в чести у нас великий тёмный маг со столь говорящим прозвищем. А если говорить без дипломатических кренделей, считаем мы его великой сволочью. Настоящее его имя Поль Калишер и он на самом деле приходится родным братом Жану Калишеру, который уже много-много (с ума сойти можно, если подсчитать, сколько именно) лет занимает пост Ответственного председателя Великого круга пятиконечного трона. Поль и Жан близнецы. Те, кто их видел, утверждают, что они похожи друг на друга, как две капли воды. Даже теперь похожи, по прошествии долгой жизни, наполненной событиями, которые, казалось бы, должны были придать облику каждого из братьев индивидуальные черты. Но нет, не придали. Свидетели уверяют, что сколько не приглядывайся, а до тех пор пока не заговорят, отличить Поля от Жана невозможно. А ещё говорят, что и Силой они обладают одинаковой. А всё потому, что кто бы из них её не заработал, она чудесным образом делится между ними поровну. Вот такие вот пироги с котятами. Правда, не смотря на такое равенство, Поль, по мнению знатоков, в магическом деле вроде как мастеровитее будет. Однако по какой-то загадочной причине никогда и ни в чём не мог превзойти Жана. Потому и "Неудачник".
А помимо того, что неудачник, так ещё и человек с гнилой душонкой. Гадкий человечишка. Дрянной. Даже в среде Тёмных подлость его стала притчей во языцах. Чураются его все прочие маги и привечают нерукопожатием. И даже с братом Неудачник постоянно в контрах. Завидуя Жану чёрной (белой Тёмные отродясь не ведали) завистью и не оставляя надежды однажды занять его место, постоянно интригует всячески и козни учиняет. Просто утомил он уже всех своей неуёмной настырностью. Уж насколько мы, драконы, от всех этих суетных человечьих разборок далеки, а и нам порою приходится страдать. В последнее же время Неудачник так и вовсе активно взялся дискредитировать наше крылатое племя. К примеру, года три тому назад стал приписывать факт появления Вещи Без Названия злому умыслу драконов. Якобы доподлинно стало ему известно, что для того мы создали сей артефакт артефактов, чтобы впоследствии отыграть тему ее охраны в свою пользу и выбить тем самым для себя известные преференции. Вот такую вот чушь порол несусветную.
Оно, конечно, верно, что рассованную по тайникам Вещь Без Названия охраняем по решению Великого совета именно мы, драконы. Это так же верно, как и то, что вышли благодаря этому обстоятельству мы из-под воздействия официальных органов колдовского мира. Но, видит Сила, не мы были инициаторами такого решения. Сами люди, которые сроду не доверяли, не доверяют, и никогда не будут доверять друг другу, обратились к нам с такой просьбой, чтоб не сказать – с мольбой, как к стороне нейтральной. Так что врал Неудачник. А для чего он так врал, для всякого здравомыслящего яснее ясного. Ведь если поверить в то, что драконы втайне от всех сами сотворили великую Вещь, а Жан утвердил передачу артефакта артефактов крылатым под охрану, согласившись при этом на их условия, тогда выходит, Жан либо глупец, либо изменщик. А раз так, следовательно: долой Жана с трона, даешь на трон кого-нибудь другого. К примеру, Поля. Почему, собственно, не Поля? Он же после брата самый-самый. Ведь так? Именно так. В том и дело, что так.
Однако не вышло у Неудачника ничего, не прокатила его злостная инсинуация. Лишь немногие, буквально единицы ему поверили, основная же масса посвящённых на это мерзостное враньё не повелась. Да и созданная по изучению данного вопроса комиссия Большого совета (хлебом чиновников не корми, дай какой-нибудь вопрос рассмотреть) причастность драконов к созданию Вещи доказать не сумела. И в принципе не могла доказать. Не возможно доказать недоказуемое.
Сокрушительное поражение (натура есть натура) не отвратило Неудачника от грязных делишек. И двух лет не прошло, как взялся он слух распускать, что мы, драконы, собираемся присвоить Вещь Без Названия. Утверждал на голубом глазу, что вот-вот мы вытащим все части Вещи из тайников, соберём воедино и, проведя Ритуал Ренессанса, установим свою власть над миром людей. Что просто спим и видим, как ловко провернуть этот свой коварный план. И вновь его бредни никто всерьёз не воспринял. Проверки внеплановые однако устроили и заставили тем самым нас, Хранителей, изрядно понервничать. И хотя всё обошлось, и даже принесены были официальные извинения, теперь при упоминании одного только имени Неудачника в душе у любого из нас поднимается волна негодования.
– Крепись, чувак, – похлопал я расстроенного Ашгарра по плечу. – И утешься тем, что он по жизни неудачник.
– И давно тебя насчёт этого парня озарило? – поинтересовался поэт.
– Только что. На пролёте между первым и вторым. Снизошло, понимаешь ли, такое вот откровение.
– Думаешь, это продолжение прошлогодней истории?
– Думаю, да.
Рассеяно покивав, Ашгарр сунул бутылку с соком в морозильник. Вот же как загрузился капитально. Получив отрезвляющий подзатыльник, очнулся, исправил ошибку, после чего спросил:
– Как думаешь, почему из двухсот шестидесяти пяти именно наш Тайник выбран для Атаки?
– Да чёрт его знает, – пожал я плечами. – А какая, собственно, разница?
– Для космоса – никакой. Для нас – существенная. Хочется надеяться, что данный Тайник выбран не потому, что агрессор посчитал местного Хранителя слабаком.
– Хочется – надейся.
– Куратору нужно сообщить, – напомнил Ашгарр.
– Нужно, – согласился я, однако тут же и оговорился: – Но пока, пожалуй, с докладом повременим.
– Но ведь положено.
– Мало ли что положено. Много чего положено. С ума можно сойти, сколько всего положено. Просто офигеть сколько всего. Столько, что всего и не исполнишь. Так что – повременим. Чуток. Ну а уж потом доложим. Обязательно. Всенепременно. Так доложим, что никому мало не покажется.
– Чего-то я, Хонгль, не понимаю тебя, – признался Ашгарр. – Какой смысл тянуть? Ведь дело так может обернуться, что поддержка понадобиться. Ты сам подумай.
– Поддержка? – Я ухмыльнулся. – Поддержка – это хорошо. Поддержка – это здорово. Плохо то, что, получив поддержку, свяжем себя по рукам и ногам. Однозначно лишимся гибкости манёвра. Не знаю как ты, а лично я гибкость собственного манёвра ставлю гораздо выше любой поддержки со стороны.
– Ты это о чём?
– Не понимаешь?
– Нет.
– А ты догадайся с трёх раз.
Ашгарр догадался с первого:
– Ты о спасении Леры?
– Так точно, чувак, – кивнул я. – Так точно. Где она кстати?
– Там. – Ашгарр махнул рукой. – Хандрит. Телек смотрит.
Войдя уже через несколько секунд в комнату Ашгарра, я увидел, что лежащая на кровати Лера действительно пялится в ящик. Со скучающим, так не свойственным для её деятельной натуры, видом. На моё появление девушка никак не отреагировала, шуметь я не стал, аккуратно присел на край кровати, замер, тоже уставился на экран и стал наблюдать, как два потерянных для народного хозяйства паренька разыгрывают сценку в жанре стэнд-ап. Сценка была занимательной. Первый паренёк пытался узнать у второго, что такого ужасного с ним приключилось за то время, пока они не виделись. Второй уверял, что в этом смысле – ничего. Абсолютно ничего. Всё у него нормально. Первый второму почему-то не верил, искренне за него беспокоился и настаивал на правдивом ответе. Второй какое-то время недоумевал, потом настырность первого его достала, причём достала так основательно, что он начал отбиваться. Сперва вяло, затем всё настойчивее. А первый наседал и наседал. Наконец второй не выдержал и стал грубить откровенно. Первый не отступал и нудил, нудил, нудил. В итоге абсурд достиг предела, и они благополучно расплевались. Чего, собственно, и следовало ожидать.
Когда сценка закончилась, случился блок рекламы. Лера вздохнула. Я скосился на неё и, кивнув в сторону телевизора, попытался завязать разговор:
– Что за клоуны были?
– Резиденты "Камеди Клаб", – не поворачивая головы, пояснила девушка. – Того, что справа стоял, Гариком "Бульдогом" Харламовым зовут. Того, что слева, – Тимуром "Каштаном" Батрутдиновым. А что, шеф, вам не понравилось?
– Отчего же, понравилось. Правда, ребята содрали эту сценку из одного широко известного в узких кругах фильма.
– Да-а? – апатично протянула Лера. – Из какого?
– "Кофе и сигареты" называется, – ответил я.
Лера призналась:
– Слышала, но не видела. – После чего ещё раз вздохнула нерадостно и, чуть помолчав, совершенно безучастным, каким-то не своим, убитым голосом уточнила: – Про что фильм?
– Трудно сказать про что, – задумался я. – Знаешь… Пожалуй, не смогу сказать про что. Могу только сказать, о чём. О взаимоотношениях человеческих. Впрочем, как и всегда у Джармуша.
– О, о, о, – пропела Лера. – Выходит, парни слямзили сюжет у самого Джармуша?
Я кивнул:
– И даже глазом черти не моргнули.
– Осуждаете?
– Ни разу. Пофиг. Только одно скажу: у ребят отличный вкус, правильные фильмы смотрят. Хотя чему тут удивляться: надо же им, звёздно-талантливым, как-то предохранять себя от собственных перехлёстов.
Реакция Леры на мои ничего, в общем-то, незначащие слова, была не совсем неадекватной. Она вдруг резко вырубила телевизор, отбросила в сторону пульт и запричитала:
– Они талантливые, они известные, они крутые, они звёзды, а я… А я… А я бездарная серая мышь. Вот. Даже не мышь, а мышка. Даже не мышка, а… Никто. Вот. Никто. Никто-никто-никто. Никто я и звать меня никак.
Вынесла себе приговор, перевернулась на живот и уткнулась в подушку.
Это был срыв.
Но этот был ещё не срыв в пропасть.
– Всё сказала? – спросил я.
– Всё, – ответила она, не отрывая лица от подушки.
– Теперь я скажу. Готова выслушать?
Девушка промолчала.
– Готова, спрашиваю? – вызверился я.
– Ну, – буркнула она.
– Хочешь быть кем-то из немногих?
– Допустим.
– Будь.
– Не получится, – выдержав долгую паузу, заявила она.
– Почему это? – поинтересовался я.
– Не получится и всё.
– А пробовала?
– Пробовала. Не получилось. И не получится.
Я не стал спорить:
– Ну не получится, и не получится. Ничего страшного. Как говорит одна моя добрая знакомая, для женщины главное не кем быть, а с кем быть.
– Точно. – Лера резко перевернулась и села. – Очень точно сказано. Только и тут, шеф, у меня полный облом. Полнейший. Никто меня не любит, никто не приголубит, никому я нафиг не нужна. Вот.
– Уверена?
– Больше чем.
Жалко ей саму себя, подумал я. Утешение выпрашивает.
И хотя сочувствовал ей всей душой, подыгрывать не стал, сказал как можно спокойней:
– Ну не нужна и не нужна. Бывает. Сейчас не нужна, а потом раз, и станешь нужна.
Лицо Лера стало отрешённо-серьёзным.
– Потом? Хорошее слово "потом". Удобное. А сейчас что мне делать? Что мне делать сейчас? А, шеф?
– Что все в таких случаях делают, то и ты делай. – Сведя ладони, я показал крышу у себя над головой. – Затаись на время в домике, береги себя и слушай Боба Марли. Живи потихоньку да полегоньку.
– Для чего?
Началось, подумал я, сейчас начнём смысл жизни выискать.
И не желая мусолить сказку про белого бычка, попытался пресечь гнилой заход на корню:
– "Для чего?" – это, Лера, правильный вопрос, но не актуальный. Актуальный – "как"?
– Да? – Она моргнула несколько раз. – Может быть. Ну и как же?
– Мужественно. Рассчитывая на лучший исход и счастливое будущее.
Лера станцевала на попе макарену:
– Ах, ах, какие, шеф, громкие слова. Будущее… Счастливое… Знать бы ещё, что это такое. – Она подёргала меня за рукав. – Что такое счастье? А, шеф? Вы умный, наверняка знаете. Что это? Что это есть такое и с чем его едят? А, шеф?
И уставилась на меня глазёнками встревоженного зверька.
– Счастье? – Я задумался и из миллиарда готовых формул выбрал такую: – Счастье, детка, это заслуженная радость от осознания собственного существования и великолепных возможностей, которые оно открывает.
Уже в процессе произнесения этой умной умности, сумел сообразить, что со всей дури луплю по пустоте. Смутился, но виду не подал и тут же заметил назидательно:
– Вообще-то, Лера, взрослой женщине негоже задаваться столь подлыми вопросами. Что есть счастье? В чём жизни смысл? Кто виноват? Что делать? Поиск ответов на эти вопросы – прерогатива мужчин. Исключительно. Да и то не всех, а лишь особо одарённых. Таких, знаешь, из интеллектуального гетто.
