Меньше чем через год после приезда в Лондон Степняк выпустил на английском языке "Россия под властью царей". В ней он знакомил англичан с краткой историей России и рассказывал о современном положении своей родины о произволе жандармерии, о бесправности подданных Российской империи, о состоянии образования и просвещения, о положении печати. Эта книга встретила очень сочувственный прием у публики, была переиздана в Нью-Йорке и вскоре была переведена и на французский язык.
      Затем вышла еще одна его публицистическая книга - "Русская грозовая туча", где он рассказывал о царской армии, о великодержавной национальной политике Российской империи, об угнетенном положении разных народностей, входящих в ее состав.
      Затем вышел в свет его солидный труд "Русское крестьянство". Фридрих Энгельс очень одобрил эту работу и содействовал переводу ее на немецкий язык.
      Несмотря на успех этих книг, Степняк все время мечтал о другом: он мечтал писать повести и рассказы. Образы горячо любимых им соратников постоянно жили в его воображении, и даже в свои политические, публицистические книги он вставлял целые главы в виде небольших рассказов. И он понимал, что именно эти главы удаются у него лучше всего, - всякие теории и рассуждения давались ему гораздо труднее. Но он старался выполнять свой долг, как он его понимал, и писал статьи и публицистические книги.
      Но мало-помалу, люди, жившие в его воображении, приобретали все более ясные черты, и Степняк начал писать роман. Конечно, это был роман о русских революционерах. Он понимал, что в России его книга не сможет появиться, и писал роман, так же как и предыдущие свои политические книги, на английском языке. Оказалось, что писать роман на чужом языке гораздо труднее: создание характера, описание пейзажа требовало большей точности слова и хотя он уже владел английским в совершенстве, все-таки это был чужой язык, и он сам видел, как теряет от этого его произведение...
      Однако он был счастлив. Даже работая урывками, испытывая горькую нужду, он все же осуществлял свою заветную мечту - он писал о тех, кого любил до обожания, он осуществлял свое желание: "представить, - как он говорил, - в романическом освещении сердечную и душевную сущность этих восторженных друзей человечества, у которых преданность своему делу достигла степени высокого религиозного экстаза, не будучи сама по себе религией".
      Если бы он писал для русских, он назвал бы свой роман по имени главного героя - "Андрей Кожухов", но для англичан надо было дать другое название. Всех русских революционеров в Западной Европе называли нигилистами. И Степняк назвал свой роман "The Career of a Nihilist" - "Карьера нигилиста".
      Начал он писать роман в 1886 году, закончил в 1888-м.
      Много лет спустя Фанни Степняк вспоминала: "Период писания этого романа был очень тяжелый для нас обоих". Горькая нужда. Тяжкие вести из России.
      Но Степняк, как всегда, был бодр. Весной 1888 года он писал своей приятельнице: "Мой роман двигается на всех парах. Ничего с таким удовольствием и легкостью не писал. Первую половину... написал в 3 месяца между правкой корректур. Вторую надеюсь кончить и того скорее. А главное, что вещь будет несомненно гораздо лучше, чем можно было ожидать, - я, по крайней мере, доволен, а это большая похвала. Затем, что мне почти столько же приятно, - язык мой английский Эвелинг и его жена (Маркса дочка), люди очень опытные, нашли очень хорошим. Для романа стиль огромное дело, и я за это очень боялся, потому что не пробовался на сем. Статейки журнальные - это совсем не то. Одно мне жаль, что, пожалуй, печатание моего романа затянется надолго. Вдруг этак годика на полтора".
      Степняк не ошибся - действительно, роман "Андрей Кожухов" вышел только через полтора года - в ноябре 1889-го. На титульном листе книги было обозначено: "Степняк, автор "Подпольной России" и других произведений".
      Многие английские газеты и журналы поместили доброжелательные отзывы о романе, отмечая необычность героев, их удивительную стойкость духа, самоотверженность, цельность характеров. Ну конечно, консервативная печать указывала на "опасность" для английского читателя подобных произведений.
      Большинство газет и журналов прежде всего искали в романе политической оценки описываемых событий и характеров, и именно это вынудило Степняка написать ко второму английскому изданию романа, которое осуществилось через год, специальное предисловие, где он объяснял свои цели и намерения Это предисловие помещено в нашем издании в конце книги.
      Одновременно с литературной работой Степняк отдавал множество сил и энергии прямой агитации в пользу пробуждения в Англии симпатий к русскому революционному движению. Наконец, к самому концу 1889 года, ему удалось организовать английское "Общество друзей русской свободы". В это Общество вошли видные прогрессивные английские общественные деятели. Общество собирало деньги для помощи русским политическим заключенным, устраивало митинги для разъяснения положения в России. С середины 1890 года Общество стало издавать ежемесячный журнал "Свободная Россия", в котором печатались всевозможные материалы о России, а также переводы произведений русских писателей. Степняк был редактором этого журнала.
      Его ближайшей помощницей в этом благородном деле стала молоденькая англичанка Лили Буль. Еще раньше, глубоко потрясенная его книгой "Подпольная Россия", она задумала сама поехать в Россию, чтобы лично убедиться, действительно ли там так плохо живется народу, действительно ли там есть такие герои. Она познакомилась со Степняком; он и Фанни Марковна обучили ее русскому языку, и Лили поехала в Петербург. Она провела в России два года, а вернувшись в Англию, стала помощницей Степняка: она переводила произведения русских писателей на английский язык, была членом исполнительного комитета "Общества друзей русской свободы", работала в редакции журнала "Свободная Россия". В доме Степняка познакомилась она и с молодым польским революционером, бежавшим из сибирской ссылки, - Михаилом Войничем - и вышла за него замуж Вместе с мужем она помогала Степняку и в других его предприятиях - в организации "Фонда вольной русской прессы" для издания и транспортировки в Россию всевозможной революционной литературы. Степняк же написал вступительные статьи к двум книгам произведений русских писателей, которые вышли в Англии в ее переводе. Этель Лилиан Войнич перевела на английский язык рассказы Гаршина и большой сборник "Русский юмор", в который вошли произведения Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Глеба Успенского и др.
      Дружба со Степняком, с его друзьями революционерами, ее личное участие в русском революционном движении под его руководством помогли Э.Л.Войнич написать роман "Овод", создать один из самых ярких во всей мировой литературе образ революционера.
      Книги Степняка, его замечательная личность, его мужество, кристальная честность, преданность борьбе за свободу, скромность и непреклонная верность своим убеждениям в значительной степени отразилась на романе Э.Л.Войнич "Овод".
      Здесь уместно будет отметить, что незаурядная фигура Степняка отразилась и во многих других произведениях мировой литературы: например, в романе Э.Золя "Жерминаль", романе А.Додэ "Тартарен в Альпах", в поэме А.Блока "Возмездие".
      Еще "Карьера нигилиста" не вышла в свет, а Степняк уже начал работать над другой книгой - повестью "Домик на Волге". Эту повесть он писал по-русски.
      "Домик на Волге" - также повесть о русских революционерах. Герой ее, Владимир Муринов, - тоже один из тех "восторженных друзей человечества", которые идут на гибель во имя свободы родного народа. Он - прирожденный пропагандист. Едва только избавившись от смертельной опасности - совершив удачный побег из-под стражи, он сразу же пытается вербовать в ряды борцов за свободу свою новую знакомую - Катю Прозорову. Завербовать Катю ему удается не сразу, но ее доверие он завоевывает с первой же встречи. После долгих колебаний и раздумий, после мучительного разрыва с женихом Катя вступает на дорогу Владимира - бросает свое мирное гнездо, тихий домик на Волге, и посвящает свою жизнь борьбе "за мир и счастье миллионов других гнезд".
      В это время одна английская писательница, Сара Смит, писавшая под псевдонимом "Хесба Стреттон", заинтересованная Россией под влиянием пропаганды Степняка, решила писать книгу о русских сектантах-штундистах, особенно яростно преследуемых самодержавием. Она попросила Степняка собрать для нее материал о преследованиях штундистов. "Однако же, - рассказывает жена Степняка, - когда он засел за работу, то скоро почувствовал, что не в состоянии ограничиться сухим изложением фактов и исторических материалов. Как-то сам собой "материал" вылился у него в форму стройного рассказа..." Этот роман - "Штундист Павел Руденко" - Степняк предоставил Хесбе Стреттон. Она переделала его по-своему и выпустила в 1895 году под названием "Великий путь скорби". Степняк просил, чтобы имя его не было упомянуто и вместо него было проставлено шесть звездочек.
      К концу 1895 года "Фонд вольной русской прессы" располагал уже довольно значительными суммами, собранными как пожертвования и вырученными за изданную литературу. Степняк вместе с друзьями решили издавать в Лондоне большую газету на русском языке.
      Эти хлопоты занимали все время Степняка. С большим трудом закончил он книгу, посвященную характеристике положения России в конце царствования Александра III и начала правления Николая II, назвав ее "Царь-чурбан и царь-цапля". Книга вышла в самом конце 1895 года. Но он никак не мог выкроить время для окончания начатых романов о русской революционной молодежи; для создания задуманной драмы о Рылееве; для воплощения романа о "Народной воле", в котором он собирался вывести образы Перовской, Желябова, Фигнер, Халтурина...
      23 декабря 1895 года, рано утром, Степняк вышел из дому и направился к друзьям, чтобы договориться окончательно о первом номере новой газеты, которая должна была выходить с января 1896 года. Он торопился и шел задумавшись. Ему нужно было перейти через линию пригородной железной дороги. Он не перешел ее...
      Он хотел жить сто лет. Он ушел от царской виселицы, от пули итальянского карабина, и вот теперь, когда осуществлялась его мечта издавать вольную русскую газету, заговорить наконец полным голосом, - он погиб... Паровоз, налетевший из-за поворота, оборвал жизнь замечательного революционера, писателя.
      Он так и не побывал больше на родине, которую так любил. Не глотнул больше русского воздуха, о котором так мечтал!
      На следующий день почти все английские газеты поместили извещение о трагической гибели Степняка.
      В их квартиру, где, казалось, еще звучал его добрый голос, приносили сотни писем и телеграмм.
      Хоронили Степняка в субботу 28 декабря. 1895 года. Перед вокзалом, откуда шла дорога в крематорий, прошли многотысячные демонстрации. С мутно-серого неба непрерывно падали мелкие капли дождя.
      Промокшие, озябшие, тесными рядами шли английские, французские, немецкие, итальянские пролетарии, собравшиеся из мрачных предместий Лондона. Они шли с красными знаменами, выражая самую горячую любовь погибшему русскому революционеру, который сражался и за их свободу. Шли литераторы, артисты, политические деятели.
      С невысокой кирпичной стенки вокзала выступали с последним словом его соратники и друзья: английский социалист поэт Вильям Моррис, итальянский революционер Энрико Малатеста, немецкий социалист Эдуард Бернштейн, русский революционер Петр Кропоткин, дочь Маркса - Элеонора.
      Только после смерти Степняка осуществилась его мечта: его книги появились на русском языке. Фанни договорилась с группой "Освобождение труда" и с ее помощью стала издавать произведения Степняка в Женеве. Сначала напечатали то, что было написано на русском языке: "Домик на Волге". А роман "Андрей Кожухов" Фанни сама стала переводить на русский язык. Еще при жизни Степняка, в 1890 году, четыре главы из третьей части романа были переведены на русский язык Верой Засулич и напечатаны в журнале "Социал-демократ", выходившем в Женеве. Теперь Фанни перевела остальное. Близкий друг Степняка П.А.Кропоткин помог ей в этом и отредактировал ее перевод. Кое-что он изменил в тексте. Он убрал, например, объяснения различных слов и понятий, которые Степняк написал специально для английского читателя, так как для русского они были не нужны.
      Русский перевод "Андрея Кожухова" вышел в Женеве в 1898 году. (Заметим, кстати, что русский перевод романа "Овод" также появился в 1898 году.)
      Небольшими партиями - по десять, двадцать экземпляров - роман стал проникать в Россию.
      Писательница А. Бруштейн в автобиографической книге "Дорога уходит в даль..." рассказывает, как молодежь того времени встретила роман "Андрей Кожухов", с каким восторгом читали и перечитывали книгу о судьбе русского революционера, отдавшего борьбе за свободу свою жизнь.
      Сормовский рабочий Петр Заломов, который послужил М.Горькому прототипом героя романа "Мать", рассказывает о сильнейшем впечатлении, которое на него произвел "Андрей Кожухов".
      Читал и перечитывал эту книгу Лев Толстой, говорил о ней: "Очень нравится..."
      Роман "Андрей Кожухов" занимает совершенно особое место в русской литературе. Это единственная книга, в которой русские революционеры-народники изображены во весь рост, со своими мыслями и чувствами, предельно правдиво и достоверно. Недаром друзья и соратники узнавали в образах романа людей, им хорошо известных. А в образе главного героя узнавали самого автора. Свои мысли и чувства, свои тревоги и радости изобразил Степняк, описывая Андрея.
      Эта автобиографичность романа придает ему особую достоверность. Так же как Андрей, сам Кравчинский переходил границу с помощью контрабандистов; так же как Андрей, вел пропаганду в рабочих кружках Петербурга, и это была его любимая работа; так же как Андрей, организовывал побеги своих товарищей; так же как Андрей, готовился к покушению, прощаясь с любимой женщиной, прощаясь с жизнью, но, как более типичное, описал неудавшееся покушение...
      Это свои мысли выражает Кравчинский, когда говорит словами Андрея: "Недаром какой-то великий философ сказал, что чем выше вы цените людей, тем меньше вы рискуете ошибиться в своих ожиданиях".
      И Андрей мог написать такие письма, какие писал Кравчинский своей жене: о счастье под угрозой опасности, о счастье принять участие в борьбе.
      И Андрей мог написать слова, написанные Кравчинским в альбом одной девушке: "Оставайся верной самой себе, и ты никогда не будешь знать угрызений совести, которые составляют единственное действительное счастье в жизни".
      Но, конечно, роман "Андрей Кожухов" - не просто автобиография. Как настоящий художник, Степняк создал в своем романе образ героя, воплотив в нем черты многих и многих борцов за народное благо. Как настоящий художник, Степняк показал в своем романе психологию героизма, самоотверженности, столь характерных для русских революционеров-народников.
      Конечно, русская литература знает художников большего мастерства, чем Степняк. Но в книгах Степняка есть особое эмоциональное напряжение, которое неотразимо действует на читателя, увлекая его. Ведь для Степняка его книги были оружием. Лишенный возможности действовать, он всю энергию, весь дар пропагандиста, весь пыл борца вложил в свои произведения.
      Недаром в одной из статей он приводит слова итальянского писателя Ф.Д.Гверрацци, сказанные им о своей книге, которую он создал, сидя в тюрьме: "Я написал эту книгу потому, что не имел возможности дать генеральное сражение врагам Италии".
      Эти слова Гверрацци с полным основанием Степняк мог сказать и о себе.
      Именно поэтому его книги производят такое сильное впечатление на читателя. И в том, что под влиянием его книг люди шли в революцию, посвящая ей не только свободные вечера, но и всю свою жизнь, мы видим, что действительно его книги стали оружием в борьбе с самодержавием.
      В романе есть глава "Новообращенная", в которой с потрясающей силой и правдивостью изображено, как в молодой душе происходит созревание характера. Таня Репина давно сочувствовала революционерам, но только теперь, под влиянием рассказа о скромном подвиге революционера, спасшего жизнь товарищу ценой своей жизни, она сама решилась стать на путь борьбы.
      Богатый опыт пропагандиста, не только наблюдавшего такие случаи, но и переживавшего их, помог художнику изобразить этот душевный кризис с удивительной глубиной и правдивостью.
      "Событие или книга, живое слово или заразительный пример, печальная повесть настоящего или яркий просвет будущего - все может послужить поводом для рокового кризиса. У иных он сопровождается сильным душевным потрясением; у других глубочайшие источники сердца открываются как бы во сне, нежным прикосновением дружеской руки. Так или иначе, но все отдавшиеся на жизнь и смерть служению великому делу должны пережить такой решающий момент..."
      Таким "решающим моментом" в жизни многих было чтение романа "Андрей Кожухов".
      Благородный характер его героев привлекает сердца. Увлеченный ими, читатель начинает брать пример с любимых героев, "воображаться" ими. Помните, как писал Пушкин о Татьяне: "Воображаясь героиней своих излюбленных творцов..."
      В этом даре - увлекать читателей примером своих героев - особая черта творчества писателя-борца, писателя-революционера Степняка-Кравчинского.
      Бескорыстное служение народу, неугасающий энтузиазм, огромный душевный подъем характеризуют и жизнь и творчество Степняка-Кравчинского.
      О нем можно сказать словами Лермонтова:
      Он знал одной лишь думы власть,
      Одну, но пламенную страсть.
      Именно это определяет особенности произведений Степняка-Кравчинского и делает их значительными и увлекательными и для современных читателей. "Ни террористами, ни штундистами они от них не сделаются, - правильно писала Вера Засулич, - но переживут вместе с их героями зарождающиеся уже и в них самих чувства людей, отдавшихся великому общему делу, от которого не могут отказаться ни под какой грозой".
      Евгения Таратута
      Часть первая
      ЭНТУЗИАСТЫ
      Глава I
      НАКОНЕЦ!
      Елена наскоро окончила свой скромный обед в маленьком женевском ресторане - излюбленном сборном пункте русских эмигрантов - и отказалась от кофе. Она обыкновенно позволяла себе эту роскошь с тех пор, как ей посчастливилось раздобыть урок русского языка, но сегодня она торопилась. У нее в кармане лежало давно ожидаемое письмо из России, только что переданное ей старым седым часовщиком, который получал на свое имя всю ее заграничную корреспонденцию, и она горела нетерпением передать драгоценное послание своему другу Андрею. Хотя оно и относилось непосредственно к нему, но, наверное, содержало известия общего характера.
      Перекинувшись несколькими словами с одним из товарищей по изгнанию, девушка прошла между рядами столиков, за которыми сидели рабочие в блузах, и вышла на улицу. Было только половина восьмого; она уверена была, что застанет Андрея дома; он жил поблизости, и через пять минут она была у его двери; ее красивое, несколько холодное лицо слегка раскраснелось от быстрой ходьбы.
      Андрей был один и читал какую-то статистическую книгу, делая из нее выписки для своей еженедельной статьи в русской провинциальной газете. Он повернул голову и поднялся, протягивая руку гостье.
      - Вот вам письмо, - сказала Елена, здороваясь с ним.
      - А, - воскликнул он. - Наконец-то!
      Это был молодой человек лет двадцати шести или семи, с серьезным, добрым лицом и правильными чертами. Лоб его носил отпечаток ранних забот и глаза имели задумчивое выражение, но это не нарушало впечатления решимости и спокойствия, производимого его сильною, хорошо сложенною фигурою.
      Легкий румянец покрыл его лоб в то время, как пальцы его тонкой мускулистой руки с нервной торопливостью распечатывали конверт. Он развернул большой лист бумаги, покрытый далеко отстоявшими друг от друга строками, написанными мелким неровным почерком. Елена выказывала не менее нетерпения, чем он сам; она подошла к нему и положила руку на плечо, чтобы тоже заглянуть в письмо.
      - Сядьте лучше, Лена, - сказал молодой человек. - Вы заслоняете свет вашими локонами.
      Бедно обставленная комнатка плохо освещалась небольшой лампой под зеленым абажуром. Только ножки нескольких простых стульев и нижняя часть комода из красного дерева были освещены надлежащим образом. Желтые обои с развешанными на них дешевой олеографией швейцарского генерала Дюфура, стереотипным пейзажем, фотографией умершего мужа хозяйки и ее собственным школьным дипломом, под стеклом и в золотой рамке, - все это погружено было в полумрак, очень выгодный для картин, но лишавший возможности читать.
      Андрей подвинул еще один стул к круглому обеденному столу, покрытому книгами и газетами, и повернул лампу так, чтобы она освещала часть стола, служившую ему пюпитром. Елена села подле него и придвинулась так близко, что волосы их соприкасались, но оба они были слишком поглощены чтением, чтобы обращать на это внимание. С чисто женским проворством Елена быстро пробежала страницу и первая высказала свое мнение.
      - В письме ничего нет! - сказала она. - Все это вздор! Нечего даже терять время на чтение.
      Этот странный совет не возбудил, однако, удивления со стороны Андрея, и он спокойно ответил:
      - Обождите минутку. Я узнаю почерк Жоржа, а он обыкновенно вставляет кое-что интересное. Во всяком случае, прочесть недолго: "Дорогой Андрей Анемподистович, спешу известить вас..." гм... гм... "ввиду сильных морозов..." гм... гм... "овцы и телята..." гм... гм... - бормотал Андрей, быстро пробегая строчки глазами. - А вот тут что-то о домашних делах. Давайте прочтем... "Что касается домашних дел, - Андрей читал тоном канцелярского чиновника, делающего рапорт, - извещаю вас, что сестра Катя вышла замуж за... она его встретила прошлой осенью в... Муж оказался человеком без принципов и чувства чести... хуже того... Она в отчаянии... Я бы никогда не думал, что она... Отец крайне огорчен... Седые волосы... Мы надеемся только, что всеоблегчающее время, утешитель страждущих..."
      Патетическое излияние было прервано веселым смехом Елены, или Лены, как ее называл ее друг.
      - Сейчас видно, - сказала она, - что поэт писал.
      Ничуть не обиженный такой неуместной веселостью, Андрей продолжал читать, быстро бормоча сквозь зубы конец письма.
      - Да, вы были правы, не стоило читать, - сказал он наконец, не обнаруживая, однако, никакой досады. Затем он обернулся, как бы ища чего-то.
      - Вот, - сказала она, взявши с камина маленькую черную склянку, стоявшую рядом со спиртовой машинкой, на которой он готовил свой утренний чай.
      Он тщательно расправил письмо и, обмакнув в склянку, переданную ему Леной, кисточку, несколько раз провел ею по лежавшей перед ним странице.
      Черные строчки, написанные обыкновенными чернилами, быстро исчезли, как бы растворясь в едкой жидкости; на мгновение бумага осталась совершенно белой. Потом на ней что-то ожило и задвигалось; из сокровенных ее недр появились как бы выброшенные из глубины, спеша и толпясь, одна за другой буквы, слова, фразы - здесь, там, повсюду. Это была беспорядочная ватага, напоминавшая разбуженных утренним сигналом солдат, когда они спешат оставить палатки и занять место в строю.
      Наконец движение прекратилось; буквы остановились на своих местах; кое-где еще какое-нибудь запоздавшее слово или буква старались порвать застилавший их тонкий покров и незаметно проскальзывали на свои места, рядом с другими, более проворными товарищами; но в верхней части страницы все пришло в порядок. Вместо прежних фиктивных слов стояли густые строчки, написанные мелким почерком и готовые открыть наконец верно сохраненную тайну Андрею и Лене. Оба наклонились над столом, взволнованные долгим ожиданием.
      - Я буду читать вам! - воскликнула Лена. И прежде чем Андрей успел возразить или как-нибудь иначе защитить свою собственность, нетерпеливая девушка вырвала письмо и начала: - "Дорогой брат! Наши друзья поручили мне ответить на твое письмо и сказать, что мы всей душой сочувствуем плану твоего возвращения в Россию. Мы чувствовали потребность в твоем присутствии среди нас гораздо чаще, чем ты думаешь, но не решались вызывать, зная слишком хорошо, с какими это связано опасностями для тебя. Мы решили позвать тебя только в случае крайней необходимости - и вот теперь этот момент наступил. Ты знаешь, конечно, по газетам о наших недавних победах, но ты, вероятно, не знаешь, какой дорогой ценой они нам достались. Наша организация понесла тяжелые потери; несколько наших лучших товарищей погибло; жандармы полагают, что они окончательно нас раздавили, но мы, конечно, выпутаемся. Теперь есть более, чем когда-либо, желающих присоединиться к нам, но все это народ неопытный. Мы не можем более обойтись без тебя. Приезжай, мы все тебя ждем - старые друзья, которые никогда тебя не забывали, и новые, не менее нас желающие приветствовать тебя. Приезжай как можно скорее!"
      Лена остановилась. Она глубоко радовалась за Андрея, с которым была в большой дружбе. Поднявши голову, она взглянула на него глазами, полными симпатии, но увидела только его коротко остриженные черные волосы, жесткие, как лошадиная грива. Он отодвинул свой стул и, перегнувшись через спинку его, оперся подбородком на руку и казался всецело поглощенным созерцанием неровностей елового пола. Лене некогда было задаваться вопросом: избегает ли он ее взгляда или просто боится света лампы; она продолжала читать дальше.
      В письме говорилось довольно пространно о разных отвлеченных вопросах; в нем сообщалось о значительных переменах в практической программе и в ближайших целях партии.
      "Все это, - заключал автор письма, - может быть, удивит и возмутит тебя в первую минуту, но я не сомневаюсь, что очень скоро ты, как практик, согласишься с нами..."
      Тут Лене пришлось перевернуть страницу, и ее сразу остановила бессмысленная болтовня фиктивного письма; она на минуту забыла, что его нужно смыть для того, чтобы обнаружился настоящий текст. Первые слова, которые она нечаянно прочла, произвели на нее впечатление фарса, врывающегося в серьезную драму.
      Она взяла склянку и провела по остальным страницам; в несколько секунд они тоже преобразились наподобие первой, но вид их был несколько иной. Обыкновенное письмо прерывалось кое-где длинными шифрованными местами, содержавшими, очевидно, особенно важные известия. Шифр служил гарантией на тот случай, если полиция обнаружит особую подозрительность и, не довольствуясь чтением письма, употребит химические средства для исследования скрытого содержания.
      Сначала шифрованные места попадались только изредка, и группы сплоченных цифр поднимались над ровными строками обычного писания, подобно кустарникам среди ровного поля; но мало-помалу эти кучки цифр густели все более и более, пока, наконец, посредине третьей страницы они не превратились в целый лес, как в таблицах логарифмов, без всяких знаков препинания.
      - Вот вам, Андрей, приятное времяпрепровождение! - сказала Лена, указывая на количество шифра. - Я уверена, что Жорж нарочно для вас постарался!
      - Хороша услуга, нечего сказать! - ответил молодой человек.
      Он терпеть не мог заниматься разбором шифрованных писем и часто говорил, что это для него своего рода телесное наказание.
      - Знаете, - продолжал он, - ведь нам придется поработать часов шесть над этой прелестью.
      - Вовсе уже не так много, лентяй вы этакий! Вдвоем мы соорудим это гораздо скорее.
      - Я отвык от этой работы. Напишите мне, пожалуйста, ключ, чтобы освежить память.
      Она сейчас же исполнила его просьбу, и, вооружившись каждый листом бумаги, они терпеливо уселись за работу. Это была нелегкая задача. Жорж пользовался двойным шифром, употреблявшимся организацией; первоначальные цифры письма нужно было при помощи ключа превратить в новый ряд цифр, а те, в свою очередь, превращались через посредство другого ключа уже прямо в слова. Это давало возможность употреблять много различных знаков для обозначения каждой отдельной буквы азбуки и делало шифр недоступным для самых проницательных полицейских экспертов. Но если в шифрованном письме попадалась какая-нибудь ошибка, оно оставалось иногда загадкой даже для того, кому было адресовано.
      Жорж, как подобает поэту, далеко не был образцом аккуратности и по временам доводил своих друзей до отчаяния; не было никакой возможности найти в иных частях письма что-либо, кроме нечленораздельных звуков, лишенных всякого намека на человеческую речь. И, как нарочно, подобные трудности постоянно попадались, по-видимому, на самых интересных и важных местах. Если Жорж, работавший в эту минуту на далекой родине, не почувствовал сильного припадка икоты, то это было никак не по вине его друзей, не перестававших бранить его.
      Без помощи Лены Андрей не раз пришел бы в отчаяние. Но у девушки был большой навык в разборе шифров, и она имела талант угадывать недостающее. Когда Андрей терял терпение и предлагал отказаться от прочтения того или другого места, она брала оба листа в руки и по какому-то особенному вдохновению догадывалась, в чем состояла ошибка Жоржа. Более двух часов употребили они на чтение отдельных шифрованных мест. В них заключались подробности поездки Андрея в Россию, давались имена и адреса людей, к которым он должен был обратиться на границе и потом в Петербурге.
      Андрей тщательно переписал все адреса на маленькую бумажку и положил ее в кошелек, с тем чтобы выучить на память до отъезда. Теперь им оставалось разобрать только один кусок письма, состоявший из сплошного шифра; тут речь шла, очевидно, о чем-то другом - вероятно, очень опасном и компрометирующем, так как Жорж не поленился зашифровать каждое слово.
      Какую же роковую тайну скрывал этот непроницаемый лес цифр? Андрей вглядывался в знаки, пытаясь угадать их значение, но лес ревниво оберегал тайну, дразня немой монотонностью своих рядов, при всем капризном разнообразии цифр.
      Отдохнувши несколько минут, они сели за работу, с удвоенной энергией разбирая одно за другим шифрованные слова. Андрей выписывал букву за буквой добытые результаты; когда у него оказывалось достаточно слов для целой фразы, он прочитывал ее Лене. Но первые же разобранные слова так взволновали его, что он не был в состоянии ждать окончания фразы.