1

ТРИНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Она проснулась первой.

Откинула простыню и стала рассматривать свое голое тело.

Она осталась довольна осмотром: длинные ноги, высокая грудь, плоский, упругий живот. Живот, правда, портил шрам. Он имел странную форму, с рваными краями, и бледно-розовым цветом сильно выделялся на темной коже. След от ранения. Шрам давней любви. Катерина усмехнулась. В целом, она была довольна осмотром: только темнокожие женщины имеют такую совершенную гармонию пропорций, такой первобытный тонус мышц и такую неунывающую душу. Шрам – ерунда. Это даже шикарно! Партнеров в постели он интригует, они все задают один и тот же до безобразия пошлый вопрос:

– Тебя кесарили?

– Ага, – усмехалась Катерина, – калибром семь-шестьдесят два.

Мужики шалели от такого ответа и спешно начинали демонстрировать недюжинные мужские способности. Огнестрел в наше время – круто! Он вызывает не жалость, а уважение.

Катерина скосила глаза: рядом спал безмятежно красавчик-брюнет, и она не очень хорошо помнила его имя – то ли Игорь, то ли Дима. Нет, Игорь был вчера, значит, этот – Дима. Или Дима был вчера?.. Сколько раз она клялась себе, что будет тщательнее запоминать имена тех, с кем ложится в постель!

Катерина вскочила и побежала к велотренажеру. Она всегда вставала легко и как первую необходимость ощущала не желание умыться или глотнуть кофе, а острую потребность подвигаться – выплеснуть накопившуюся за время долгого сна энергию.

Она закрутила педали – сразу в бешеном темпе, потому что не понимала, что отдохнувшее тело нужно разогревать постепенно. Катерина любила утро, любила эти два часа до работы: можно заниматься собой и только собой. Примерять перед зеркалом многочисленные наряды, краситься, слушать музыку, плескаться под душем, курить, да, курить, хоть она и бросила. Потом ей надоедало заниматься собой, и она забывала про все это до следующего утра.

Парень на широкой кровати проснулся от шума педалей.

– Зюзик, охота грузиться в такую рань?! – сонно выдал он незатейливый текст.

Зюзик? Похоже, красавчик тоже не помнит ее имя. Как там, в старой шутке? Постель – не повод для знакомства.

– Хорош шуршать, – пробормотал брюнет. – Ну что ты, как белка в колесе, лапами сучишь?

– Вставай! – Катерина вихрем налетела на него и сорвала шелково-упакованное одеяло. – Поднимайся, одевайся, умывайся и растворяйся. Можешь выпить кофе, я разрешаю.

– Ну зю-узик, – пробормотал то ли Игорь, то ли Дима и тут же заснул, раскинувшись на спине. Катя некоторое время рассматривала его молодое тело. Бугры мышц, легкая поросль на груди, сильные ноги и... ну, в общем, она не ошиблась, притащив к себе с презентации именно эту особь мужского пола. Да, лицо... Но в лицо она старалась особо не всматриваться. Главное, чтобы был брюнет.

Она с силой ущипнула юношу за упругий бок. Он подлетел, сел и ошарашенно уставился на Катерину.

– Так бушуют африканские страсти? – продемонстрировал он остроумие.

– Нет, это свирепствует здравый смысл. Мой муж вот-вот вернется из командировки. Будет лучше, если он не найдет в своей постели тебя. – Она вдруг вспомнила, что зовут его Алик.

– Врешь, – ухмыльнулся не Дима, не Игорь. – У тебя нет никакого мужа. – Он встал, пружинисто походил по спальне, уселся на тренажер и лениво надавил на педали. – У тебя нет мужа, нет детей, нет тетушек, дядюшек, бабушек, дедушек. По-моему, у тебя нет даже полного набора соседей, так как ты отхапала шикарный пентхауз с видом на ...

– Я тебя прощаю, – оборвала его Катерина.

– Ты меня – что?! – Он перестал крутить педали и замер, став похожим на картинку из журнала – тщательно срежиссированную, с наведенным лоском. Катерина пару секунд им профессионально полюбовалась.

– Про-ща-ю, – спокойно повторила она. – Ты молоденький, глупенький жеребчик. Ты даже не знаешь, как называется то, на что открывается вид из моего окна.

– Хочешь меня обидеть? – Он подналег на педали, медленно и вальяжно. – Не получится. Я поживу у тебя пару деньков, зюзик.

Он не спрашивал. Он утверждал. Катерину это развеселило. Сколько ему – двадцать три? Двадцать пять? Он уверен, что возраст и внешность – его козырная карта. Кажется, он из модельного агентства «Кино», именно оно обслуживало вчерашнюю презентацию. Катерина сама договаривалась с холеной, амбициозной директриссой, которая пообещала «шикарных девушек» и «стильных юношей». Как всегда, к концу вечеринки Катерина почувствовала, что не может одна возвращаться в свою пусть и шикарную, но пустую квартиру на вожделенном последнем шестнадцатом этаже с видом на ... черт, да как же это там называется?

Вернуться домой не одной и при этом ни разу не повториться – это для Катерины был спорт. Если человек в твоем доме появляется дважды – это уже «отношения», если только однажды – развлечение. Раз и навсегда Катерина исключила из своей жизни «отношения».

Она выцепила наметанным глазом из толпы «стильных юношей» самого смуглого, самого высокого, самого стильного. Они наспех представились, наспех выпили у барной стойки легкомысленно-разноцветный, но очень крепкий коктейль, наспех договорились, что встретятся внизу, у Катерининого «Мустанга». Все как обычно.

«Секс» – очень емкое слово. И очень плоское. Сначала кажется, что весь мир валится к твоим ногам, потом глянешь – а это дешевая безделушка. Впрочем, Катя этим давно не грузилась. Она занесла секс в графу «развлечения», решив для себя навсегда все морально-нравственные проблемы, с ним связанные.

– Свари кофеек, зюзик, – стильный юноша поднажал на педали. У него было идеальное тело и хорошо продуманная небрежность во всем – в жестах, выражениях, даже в легкой щетине на щеках.

– Проваливай, – Катя схватила шелковый халат, закуталась в него, обозначив этим, что ночное равноправие голых тел закончилось. – Проваливай, проваливай! Ты что, возомнил, что у нас связь? Или хуже того – роман? Нет, братец, это маленькое приключение. Развлечение, понимаешь?! Я прекрасно провела с тобой время, надеюсь, ты тоже. Мерси. До свидания, Алик!

Он соскочил с тренажера, откопал в кресле, художественно заваленном вещами, белесые джинсы, рубашку-сеточку, быстро оделся и пошел к двери с выражением лица, которое можно было обозначить как глубочайшее оскорбление. Катерина внезапно ощутила внутренний дискомфорт: может, это то, что называют угрызением совести?

– Слушай, – она помчалась за ним в коридор, – я не хотела тебя обидеть! – Из недр сумки она выхватила кошелек, из кошелька сто долларов. – Возьми вот, на проезд, на кофеек, на...

Глубочайшее оскорбление на физиономии Алика так резко сменилось на величайшее изумление, что показалось, будто с его лица свалилась одна маска, а под ней оказалась другая.

– Ну, извини, – Катерина убрала бумажку обратно в кошелек. Черт, как сложно с этими «стильными юношами»!

– Спасибо, Катерина Ивановна. Теперь я буду знать, сколько стою как «приключение». Кстати, меня зовут Игорь.

Он ловко справился с замком, мелькнул широкой спиной и помчался вниз по ступенькам.

Катерина Ивановна?! Так ее называют только сотрудники-подчиненные.

– Стой! – заорала Катя, свесившись в лестничный пролет. Но он был блестящий бегун – его уже след простыл. Сколько ему? Двадцать три? Возраст и внешность – его козырная карта, немудрено такого перепутать с моделью. Черт! И стоит он уж никак не сотню долларов за ночь.

– Надеюсь, парень, ты не из моего отдела, – пробормотала Катерина, продолжая висеть на перилах и всматриваться в бездонную пропасть пролета.

Она выбрала красное платье. Красное – потому что в Катином представлении это был цвет удачи, цвет радости, это был ЕЁ цвет. А еще – потому, что все платья в ее гардеробе были красные. Ну, или почти все. Затесались случайно парочка белых, купленных в состоянии жесточайшего депрессняка. Она выбрала платье, где полы внахлест набегали одна на другую. При каждом движении они разлетались, заставляя длинные, темные ноги мелькать и дразнить среднестатистического московского обывателя.

День набирал обороты в заведенном порядке. Кофе, пятнадцать минут перед зеркалом – только с таким цветом кожи можно позволить себе дискотечно-блестя-щие тени и оранжевую помаду. Да, оранжевую, потому что повторять на губах цвет платья – провинциально и пошло.

Выскочив из лифта на первом этаже, она, как всегда, повстречала Майкла. Как всегда, Майкл попросил двадцать рублей и, как всегда, Катерина дала. Трудно отказать человеку, который смотрит на тебя как на богиню. А что для богини – двадцать рублей?! Майклу было шестнадцать, его родители пропадали где-то в Африке, зарабатывая на жизнь, а бабушка, на чьем попечении он остался, держала парня в таких финансовых тисках, что до школы ему приходилось шагать две остановки пешком, вместо того чтобы проехать их на автобусе. Так, во всяком случае, он уверял.

– Кать, я заработаю и отдам, – прошептал Майкл, засунув две десятки в карман. Он ослепительно улыбнулся улыбкой «хорошего мальчика» и умчался, хлопнув парадной дверью.

– Ох, Катерина Ивановна, – вздохнула громко Верка-лифтерша в своем «аквариуме», – и зачем вы пацана деньгами снабжаете? Ведь ни на что хорошее не потратит! Пиво, курево, не дай бог, наркотики!

– Что ты, Вера, какие наркотики? Он до школы доехать не может, бабка денег не дает, говорит, ногами добежишь!

– Какая школа, Катерина Ивановна! – лифтерша хлопнула себя короткими ручками по толстым бокам. – Да июнь месяц на дворе! Каникулы давно!

Катерина рассмеялась и побежала к двери.

– Эй, – закричала вслед Верка, – а этот парень смуглявый не от тебя сегодня выходил? Потерял он кое-что...

– Что?! – Катерина вприпрыжку вернулась к «аквариуму». – Что потерял?

– Да вот, – Верка пухлой рукой просунула в окошко черную лайковую перчатку.

– Перчатка? – удивилась Катерина.

– Вот и я говорю, июнь месяц на дворе. Зачем твоему... хахалю перчатки?

– Это не его, – Катерина решительно впихнула перчатку обратно в застекленное пространство.

– Нет, его!

– Нет, не его.

– Да его, его! – Верка покраснела от обиды и вытолкнула перчатку наружу. – Я же не слепая и не сумасшедшая! Он по лестнице как метеор пронесся, а из штанов у него, из джинсов то есть, вывалилось это... изделие.

Катерина пожала плечами, закинула перчатку в сумочку и пошла к двери.

– Эй, Катерина Ивановна, – не унималась Верка, – вы этим своим ... хахалям скажите, что у нас дом приличный, лифты работают, а то где это видано – шестнадцать этажей козлом скакать! Пусть даже и вниз...

«Мустанг» завелся с пол-оборота, как и полагается заводиться спортивным машинам. Он был хоть и старенький, но «Мустанг»! А еще он был восхитительно красного цвета!

На пробки в дороге было потрачено положенных полтора часа. Вынужденные простои Катерина переживала тяжко: елозила за рулем, постукивала по нему кулаками и даже пританцовывала сидя, если по радио звучала подходящая музыка. Сегодня, как на зло, в эфире попадалось одно занудство. Катерина, потерзав приемник, выключила его, еще на один слой накрасила ресницы и губы, посигналила громко – просто так, чтобы спустить пар, прочитала по губам водителей, сидящих в соседних машинах: «идиотка» и «дура».

В общем, все как всегда: тихой сапой добралась до работы, пообещав себе, что завтра непременно попробует доехать сюда на метро.

Секретарша Алла стрельнула на нее подведенным глазом, в нем читалась насмешка – опять в красном! Алла стояла на стуле и поливала цветы на высоком шкафу. Она очень жалела, что шеф у нее не мужчина. Любой мужик бы сейчас обалдел от ее изгибов, подчеркнутых одеждой и позой. Катерина же скользнула по ней равнодушно-веселым взглядом, и Алла почувствовала себя бледной молью.

– Катерина Ивановна, звонили из центра наружной рекламы, из компании «Олдис», из группы «ГФ», из журнала «Образ», из...

Алла была хорошей секретаршей, она не только записывала, но и наизусть помнила, кто звонил.

– Спасибо, Алла. Я опять опоздала. Пробки! Катерина открыла свой кабинет, прошла к столу, швырнув сумку в кресло.

– Кофе, Алла! Умоляю!

Алла усмехнулась. Катерина Ивановна, как всегда, не приказывает, не просит, а умоляет, позволяя девушке чувствовать себя не секретаршей, а благодетельницей.

– Кофе? – как обычно, переспросила Алла. Начинался хорошо заученный утренний диалог. Жаль, что Катерина Ивановна – не стройный молодой мулат, который не знает, куда девать свой темперамент. Впрочем, «шефиня» и так не знает, куда его девать.

– Ну... или чай... Стой! Нет, кофе!

– Катерина Ивановна, вы говорили, вам врач сказал...

– Сказал. Кофе вымывает калий из организма. Столько, сколько я пью, его пить нельзя.

– Вот видите! Чай, – отрезала Алла, крутанулась на каблуках и пошла шагом караульного к двери.

– Кофе! – шарахнула Катерина кулаком по столу.

– Врач!

– Господи, – взмолилась опять Катерина, – ты бы видела этого врача! Маленький, тощенький, синенький, мешки под глазами, пузыри на коленках! По-моему, он просто позавидовал моему цветущему виду и решил подпортить мне жизнь. Заявил про спайки в бронхах, плохие анализы, запретил пить кофе и курить. Кофе! И побыстрее. – Катерина достала из ящика стола сигареты и закурила, вдыхая дым с жадным удовольствием.

Алла кивнула, зацокала каблуками, но у двери остановилась.

– Катерина Ивановна, а пузыри на коленках – это от чего?

Катерина с трудом поняла, о чём она и рассмеялась:

– А пузыри, Алла, это от сидячей жизни. Все пузыри всегда от сидячей жизни, а не от вредных привычек!

Крепкий кофе пьянил как коньяк. Вторая сигарета навеяла мысли об отпуске: пора бы осуществить давнюю мечту и скататься в Египет. Пять лет работы без продыха – такого не стоит ни одна, даже самая любимая работа.

Очень насущным на данный момент было бы организовать совещание сотрудников отдела креативных разработок, который Катерина возглавляла, но… Какое-то беспокойство поселилось в душе, какой-то сверлящий дискомфорт – как когда оденешь неудобные туфли и понять не можешь, что это обувь трёт, а не жизнь пошла под откос.

Катерина любила свою работу. Рекламное агентство с названием, больше подходящим для мужского журнала – «Андрей», стало в большей степени домом, чем квартира на шестнадцатом этаже. Абсолютного счастья заниматься любимым делом за хорошие деньги ничего и никогда не нарушало. И вдруг – страх перед необходимостью собрать совещание. Катерина честно, и для порядка вслух задала себе вопрос: «Почему?» Подумала, снова закурила и также вслух ответила:

– Чёртова перчатка!

Среди сотрудников обязательно окажется новенький. Он усмехнётся еле заметно, вальяжно откинется на спинку стула, и в глазах его она прочитает «зюзик». Отвратительная привычка у генерального пополнять штат молодёжью примерно раз в полгода. Отвратительная привычка у Катерины – не запоминать мужских лиц. Она вытряхнула из сумки содержимое и из развала косметики, ключей и документов вытянула перчатку. Чёрная. Кожаная. Но самое странное – весьма потасканная. Такой предмет не к лицу «стильному юноше», да ещё в жарком июне месяце. Это не его перчатка. Катерина отшвырнула её в мусорную корзину, и она органично вписалась в антураж из мятых бумаг. Старым вещам – путь на помойку. Она ткнула пальцем в кнопку селектора:

– Алла, в одиннадцать всех ко мне! Совещание.

– Хорошо, Катерина Ивановна, – пропела Алла, – всех приглашу.

Это «всех приглашу» Катерину добило.

– К чёрту все совещания! Алла, зайди ко мне!

– Хорошо, Катерина Ивановна, – Алла тоном сумела показать, что осуждает такую непоследовательность. Она вошла в кабинет, ещё договаривая селекторную фразу.

– Алла, ты всё про всех знаешь.

– Ну, не всё и не про всех, Катерина Ивановна!

– Высокий, смуглый, черноволосый парень, недавно устроился к нам на работу, зовут Игорь… чёрт, или Дима – кто он?

– Что значит – кто?..

– Это значит, кем и в каком отделе он числится, и как давно устроился.

– Так Игорь, или Дима?

– Игорь.

Алла поморщила идеальный нос.

– Игоря в нашем агентстве нет.

– Нет?

– Нет.

– Чёрт. А Дима? Высокий, смуглый, черноволосый. Устроился совсем недавно.

– Дим в агентстве четверо. Но все они невысокие, не смуглые, не черноволосые и работают очень давно.

– Ну да, ну да, не высокие, не смуглые, и действительно работают очень давно, – Катерина носком туфли задвинула корзину с мусором поглубже под стол и полюбовалась своей длинной ногой в разрезе платья.

Жаль, что у неё секретарша, а не секретарь, и он не сходит с ума по её тёмному, сильному телу.

– А ты ничего не путаешь?

– Катерина Ивановна, если бы у нас появился высокий, черноволосый парень, даже в качестве сантехника или электрика, я бы заметила.

– Да уж, ты бы заметила.

– Что вы имеете в виду?

– А ты – что?..

– В мои обязанности входит знать всех сотрудников нашего агентства.

– Ну вот, я то же самое и говорю!

– Совещание собирать? – сухо осведомилась Алла и Катерина подумала, что она очень плохой начальник, раз секретарша позволяет себе такой тон.

– К чёрту все совещания. Я ухожу в отпуск. И уезжаю в Египет.

– А как же…

– Я не отдыхала пять лет. У меня спайки в бронхах и плохие анализы.

– А…

– Вызови Верещагина, я передам ему дела.

– Но…

– И учти, я использую отпуск за все пять лет. Так что вы уж тут… притирайтесь.

– Катерина Ивановна!

– Креативным директором сможет быть даже кретин. Это тебе не бухгалтерия. Верещагин справится.

– Генеральный вас не отпустит!

Катерина расхохоталась. Она хохотала долго, не стесняясь показывать две идеальной формы подковы из белых ровных зубов.

Ну вот, а Андрей Андреевич уверял её, что про их отношения уже судачит всё агентство. Но раз даже Алла, которая знает всё и про всех, считает, что генеральный может её не отпустить, значит, их конспиративным манёврам можно поставить пять.

– Генеральный меня отпустит. Готовь заявление.

Алла развернулась и чересчур прямой спиной дала понять, что не одобряет Катерину Ивановну за бабские капризы и непоследовательность.

Генеральный, увидев заявление Катерины, схватился за голову.

– Солнце! – заорал он. – Без ножа режешь! Какой отпуск?! Через неделю «Олдису» сдавать план рекламной кампании, нужно провести массу презентаций, какой отпуск, солнце?!

– Я передам дела Верещагину, он справится. – Катерина присела на подоконник, задрала подол и стала рассматривать свою коленку.

Андрей Андреевич приложил руку к тому месту, где по идее должно биться сердце, но у него начинался упругий, круглый живот. Морщась, он потёр это место, и было непонятно, что его беспокоит: сердце или желудок. Он погримасничал вдоволь, изображая, как чужие капризы сводят его в могилу, потом подскочил к Катерине и одёрнул на ней подол. Коленка скрылась под красным шёлком.

– Верещагин – кретин и никудышный организатор! У него нет пространственного мышления, нет абстрактного мышления, у него нет вообще никакого мышления!

– Хорошо, выдвигай свою кандидатуру! – Катерина подтянула подол к бедру и помахала ногой почти у его носа.

– Ты!!! Ты, Солнце, незаменимый, талантливый креативщик! Ты умный организатор и отличный руководитель! – Он снова потёр то ли сердце, то ли живот и занавесил Катеринину ногу, стараясь на неё не смотреть.

– Ну, хорошо! – Катерина встала и потянулась, закинув руки над головой. – Ладно, Андрей Андреич, буду пахать, как негра!

– Ну, Солнце! Хочешь, осенью, после ноябрьских праздников, отпущу тебя на два месяца?!

– После ноябрьских – это зима, – с притворной тоской сказала Катерина и присела на край директорского стола.

– Зима – не зима, поедешь в тёплые страны, – генеральный уселся в своё кресло и вперился взглядом в Катеринины коленки. Коленки были хороши – блестящие, тёмные, с горчинкой на вкус, как настоящий шоколад. Он знал. Сегодня вторник, мой день, подумал он, а вслух сказал:

– Я заскочу вечером в девять, как обычно.

– Не получится, – усмехнулась Катерина и потрепала его по блестящей лысинке. – Не получится, пупсик. Мне нужен отпуск и масса свободного времени, чтобы заняться собой. А в девять у меня уже не будет сил ни на что, я очень устала.

Генеральный вновь подивился тому, какую власть имеет над ним эта темнокожая женщина. Как только он видит её, сердце даёт сбой, проваливается куда-то в желудок, бухает там, как молот, мешает дышать и мешает думать. Пахнет от неё чем-то особенным, белые бабы так не пахнут. Если не выполнить сейчас её просьбу, он лишится трех дней в неделю – его дней, которые он ничем не сможет заменить, как наркоман ничем не может заменить героин. И она это знает, стерва. Ещё эта стерва знает, что без работы она не останется, потому что талантливых рекламщиков не так много, как трендят об этом сами рекламщики, а то, что модно сейчас называть «креативом», и вообще немногим доступно.

Андрей Андреевич пощупал снова то место, где молотило сердце, прикинул все «за» и «против», вздохнул тяжело и сказал:

– Ладно, Катерина Ивановна, будет тебе отпуск. За все пять лет. Но сегодня мой день! – Он рывком задрал красный подол и вцепился губами в тёмную кожу. Катерина заулыбалась, глядя как солнце бликует на ровной поверхности лысины. Она знала, лысина пахнет шампунем, табаком, и каким-то китайским лекарством, которое он регулярно втирал, в надежде, что вновь обретёт шевелюру.

Секс – такая безделица, ломаный грош, и если этим грошом можно платить за разрешение больших и маленьких своих проблем, да с удовольствием!

Без проблем. От неё не убудет.

Отпуск! Катерина влетела в свой кабинет, быстренько вызвала Верещагина и потратила полчаса на инструктаж. Юный Верещагин смутился, удивился, но кресло её занял с видимым удовольствием.

Отпуск!! Катерина с трудом удержалась, чтобы не попрыгать к двери на одной ноге.

– Катерина Ивановна, – окликнул её Верещагин, – это ваше?

Ей очень не хотелось задерживаться, но пришлось оглянуться. Верещагин довольно брезгливо, двумя пальцами, держал чёрную перчатку.

– За компьютером лежала, – объяснил он.

Катерина вернулась, заглянула под стол – мусора не было. Пока она была у генерального, Любаша сделала уборку. Перчатка показалась ей достаточно «приличной», чтобы отправить её на помойку. Любаша часто так делала – вытаскивала из корзины «приличные», на её взгляд, вещи и водворяла Катерине на стол. Катерина сначала возмущалась, но потом перестала, поняв, что люди, пережившие войну, никогда не смогут выбросить чашку с отбитым краем, или «почти целую» ручку. Катерина попросила Любу забирать «приличные» вещи домой, но та гордо заявила, что ей «чужого не надо» и продолжала складировать за компьютером разный мусор.

– Вот привязалась! – засмеялась Катя, имея в виду перчатку, а не Любашу.

Она сунула перчатку в сумку, решив, что выбросит её по дороге в урну.

Отпуск!!! Катерина всё же не удержалась и поскакала по лестнице на одной ноге, благо, в курилке никого не было. На выходе она запуталась в турникете-вертушке, больно ударилась ногой о железные трубы, засмеялась и сделала ещё одну попытку проскользнуть между металлическими «зубами».

Краем глаза она вдруг заметила в будке охранника: смуглая кожа, тёмные волосы.

– Так ты охранник! – рассмеялась Катерина, наклонив к окошку кудрявую голову. – А откуда ты знаешь моё отчество?

– Помилуй, зюзик! – он в улыбке показал безупречные зубы. – Да ты каждый день мне пропуск под нос суёшь! Да и на празднике тебя вчера все Катериниванили!

– А какого чёрта ты на презентации делал?

– Так ваш главный распорядился дополнительную охрану в штатском в зал запустить. В виду сложной криминогенной обстановки и многолюдности мероприятия. Охранял я там, Катерина Ивановна!

– Ясно. И на старуху бывает…

– Ты не старуха, зюзик. Умыла ты меня баксами-то! Я потом пожалел, что не взял. Взыграла вдруг гордая грузинская кровь.

Катерина вздохнула. Паника отменялась. Он оказался не её сотрудник, не её подчинённый. Можно было не дрейфить и собирать совещание. Можно было не торопиться с отпуском. Зимой в Египте даже лучше, ведь летом в Африке от жары можно сдохнуть даже с чёрной кожей.

Катерина отрыла в сумке перчатку и сунула в окошко.

– Ты кое-что у меня потерял.

Парень помял пальцами старую кожу и выкинул перчатку наружу.

– Я не ношу летом перчатки, зюзик! Ищи среди тех, кому плачено баксами, а я с голыми руками на дело хожу и с чистыми помыслами. – Он захохотал, довольный своим остроумием.

– Не смей называть меня зюзик. Эта перчатка твоя, она вывалилась из твоих штанов, когда ты катапультировался с шестнадцатого этажа. Лифтёрша видела.

– Слушай, – обрадовался вдруг юноша с гордой грузинской кровью, – а ведь и правда в штанине что-то болталось! Но эта перчатка не моя, зю… Катерина Ивановна! Мои джинсы в кресле лежали, а там много чего валялось. Лёгкий беспорядок только украшает жилище одинокой женщины. Наверное, её забыл кто-то из твоих… бывших, а она в мою штанину завалилась. И потом, – он выхватил перчатку из рук Катерины, – размерчик-то не мой!

Перчатка действительно была ему мала. Она застряла на его руке, образовав перепонки между пальцами.

Катерина вздохнула тяжко и в который раз твёрдо решила: пора завязывать со случайными связями. Запихнув в сумку перчатку, она протиснулась сквозь вертушку.

– Эй, так я зайду вечерком. Бесплатно! – Он не спрашивал, он утверждал.

– Ты съеденный кусок. Отвянь и забудь, – крикнула Катерина уже из-за дверей.

Отпуск. Она завела машину. Что теперь делать? Что нужно делать в отпуске одинокой, молодой, умной и небедной женщине, которая не умеет отдыхать?

Впрочем, однажды она была вынуждена бездельничать. Только вспоминать об этом тяжело, неприятно и больно. Так больно, что душит за горло отвратительный спазм, а в глазах появляются слёзы.

Там был белый потолок, синие стены, железная кровать и бельё, которое постоянно пачкалось кровью, сколько бы перевязок ей не делали. Она очень надеялась тогда, что умрёт, и даже крикнула как-то врачу, или кто он там был – в халате, шапочке и повязке, – чтобы он не мешал умирать, а врач, или кто он там был, заорал:

– Заткнись, дура! Ты не имеешь права сдохнуть после того, что мы для тебя сделали! Да всё отделение из-за тебя не спит, не ест, дома не бывает! Все, кто может, кровь сдаёт! Ты не имеешь человеческого права! – Он проорал всё это и неожиданно погладил её по голове. Катя тогда вдруг подумала, что голова, наверное, грязная и неприятная на ощупь. Это была первая мысль не о смерти, а о жизни. Больше она никогда не говорила вслух, что хотела бы умереть, но думала об этом постоянно. Особенно после того, как другой врач, тоже в шапочке и повязке, ища глазами что-то на потолке, сказал, что у неё никогда не будет детей. Катерина тогда не очень хорошо поняла, что он имеет в виду, и тоже стала рассматривать потолок, удивляясь тому, что там можно рассматривать. А когда поняла… жизнь кончилась второй раз. Первый раз она кончилась, когда Катерина поняла, что лежит, истекая кровью в редком лесочке, среди пожухлой травы, на холодной земле, а Сытов, её Сытов, сел в машину, нажал на газ и уехал.

Жизнь кончилась, а тело начало выздоравливать. Как все вокруг радовались! Врач, другой врач, завотделением, медсёстры и даже санитарка, которая таскала судно и протирала тумбочку марлевой тряпочкой. На Катерину приходили смотреть врачи из других отделений:

– Надо же, совсем девочка! Негритяночка! Ранение, несовместимое с жизнью! И выжила! А ведь у нас в районной больнице ни оборудования, ни хороших лекарств! Сколько дали тому шабашнику, который стрелял? Пятнадцать?! Надо же! Казнить таких надо!

Катерина вовсе не была согласна, что казнить таких надо. Выстрелить в человека с пьяных глаз – не самый большой грех. Самый большой грех... но и за это казнить не надо. Ведь выжила же она, девочка, негритяночка, вот только детей…

Она стала много плакать, как только смогла плакать. К ней даже пригласили ещё какого-то врача, который тихим голосом расспрашивал про детдомовское детство и заставлял рисовать какие-то картинки. А потом она вдруг успокоилась. Она простила, постаралась всё забыть, а на тонкую субстанцию, которую принято называть «душой», навесила большой амбарный замок. Нет, десять амбарных замков.

Шут с ними, с детьми. В жизни есть много других радостей.