– Мне нужны вещи всех твоих Тань, – сухо сказала Татьяна.
      Глеб куда-то сходил, и принес ворох одежды.
      – Мои тоже, – глянув на ворох, сказала Татьяна.
      – Твои потом, – резко ответил он и закрыл дверь.
      Она спустилась на два пролета. Там, вжавшись в стенку, стояла Сычева, которую обнюхивала грязная большая болонка.
      – Фу! – кричала Сычева. – Фу, дрянь такая!
      – Здравствуйте, песик, – сказала интеллигентная жена Глеба собаке, – идите, пожалуйста, по своим делам!
      На лестнице, уцепившись за поручень, стояла какая-то бабка и отчаянно плевалась:
      – Тьфу, на вас! Развели тут разврат! Стриптизерш окаянных стало больше, чем рабочих людей! Тьфу! Дэзи, пошли! Дэзи, тьфу на них!
      Собака с неохотой послушалась, отстала от голых коленок Сычевой и поплелась за хозяйкой вниз.
      Наверх поднимался какой-то дядька, он бочком, бочком, стараясь не смотреть на странную компанию, протиснулся мимо и прибавил ходу.
      Татьяна раздала вещи. Тани поспешно начали одеваться.
      – Ну девки, с боевым крещением! – воскликнула Сычева, влезая в свои джинсы, топик, пиджак и куртку. – Не сказать, чтобы я плохо провела время!
      – А уж я-то как его провела! – мрачно сказала Таня-жена, поправляя оборки на белой кофточке. – У меня, кстати, первый урок – русская литература.
      – Ничего, – успокоила ее Сычева, – сейчас пойдешь к маме, отмокнешь в ванной, почистишь зубы, причешешься, попьешь кофеек и будешь как огурчик. Мне, кстати, тоже через час нужно в редакции быть. У нас сегодня планерка. Главный убьет, если опоздаю. Так-то у нас график более-менее свободный, но раз в неделю, утром как штык должен быть на планерке!
      – У меня урок, у тебя планерка, а ты, милое создание, куда? – обратилась Таня к Татьяне.
      – У меня там вещи, – Татьяна виновато кивнула наверх.
      – Ну-ну, – усмехнулась Таня-жена.
      – Ну-ну, – усмехнулась Танюха-любовница.
      Они развернулись и стали спускаться вниз – нога в ногу, плечо к плечу.
      Татьяна поежилась от пробравшего ее холода и пошла наверх.

* * *

      Дверь оказалась не заперта.
      Татьяна толкнула ее и шагнула в квартиру, где витал запах кофе, дорогого трубочного табака и любовных страстей.
      Глеб на кухне жарил яичницу. Яйца громко шкворчали в избыточном количестве масла.
      – Черт, не успеваю, – буднично произнес Глеб, отдернул рукав пиджака и посмотрел на часы. – Дожарь и поешь, – обратился он к Татьяне.
      Татьяна подошла к печке и убавила чересчур рьяные языки пламени.
      – Еж... я уезжаю сегодня.
      – Да? Почему? – Кажется, он искренне удивился. Она посмотрела в его черные, насмешливые глаза.
      – Как ни странно, я все еще люблю тебя, Еж.
      – Ты хочешь сказать, любовь зла?.. – усмехнулся он и опять посмотрел на часы.
      – Я хочу сказать, что сейчас не самый легкий период моей жизни.
      – Хочешь совет?
      – Нет.
      – Хочешь! Не бери в голову ничего, что может усложнить твою жизнь. И мою тоже.
      Яйца сгорели. Как-то сразу, внезапно, кружево белка почернело, приобрело несъедобный вид. Татьяна отставила сковородку в сторону и выключила газ.
      – Жаль, что ты не озвучивал свои принципы раньше, – сказала она.
      Он засмеялся и опять посмотрел на часы – на этот раз на настенные, с суетливым маятником.
      – Раньше! – воскликнул он. – Да мы знакомы-то были неделю. Очнись! Я никогда, ничего от тебя не скрывал! Говорил, что люблю женщин, говорил, что они любят меня, говорил, что превыше всего ставлю свою работу и свой личный успех, говорил, что не собираюсь обзаводиться детьми, потому что они забирают массу времени, денег и сил. Я всегда говорил, что не собираюсь связывать свою жизнь только с одной женщиной!
      – Говорил, – кивнула Татьяна, – только, кажется, я этого не слышала.
      – Очнись! Ведь именно за это ты стала называть меня Ежом! – он попытался обнять и поцеловать ее в висок.
      – Любовь зла, – отстранилась Татьяна. – Ты прав, именно это я и хотела сказать.
      Он мигом нацепил маску равнодушия, повернулся спиной, ушел в коридор и уже от двери крикнул:
      – У меня планерка с утра! Приеду часикам к трем. Приготовь что-нибудь на обед! Учти, я предпочитаю пасту с морепродуктами и фруктовые тортики на десерт! Если у тебя мало денег, возьми в серванте, в шкатулке. Пока.
      – Пока, – тихо сказала Татьяна.

* * *

      Она позвонила ему с вокзала.
      – Еж, я уезжаю.
      – Что?!
      – Я уезжаю, Еж! Насовсем. Взяла на поезд билет.
      – Ну и дура, – буднично сказал Глеб и Татьяна представила, как он посматривает на часы и пыхтит своей трубкой. – Мы совсем не насладились друг другом. На фига было приезжать?
      – Еж...
      – Еж, Еж, – передразнил он, – тебе нужно было заводить тюленя, а не ежа! Слушай, а может, передумаешь? У меня тут случилась неприятность и мне понадобится твоя поддержка. Моральная и сексуальная, разумеется. И потом... я же все-таки, люблю тебя! А когда у меня еще случится командировка в этот Новосибирск! И вообще, по твоей вине тут ...
      – Нет, Еж. Прощай. Не пиши мне и не звони. – Она нажала отбой и зашла в вагон.
      В купе уже был полный набор тетушек, которые разворачивали на столике копченых куриц, готовясь к длинной дороге. Татьяна забросила чемодан, гитару, этюдник на верхнюю полку, вышла в коридор и прижалась лбом к прохладному, оконному стеклу. Поезд тронулся, перрон поплыл, многочисленные провожающие слаженно замахали руками.
      Татьяна закрыла глаза.
      Кто сказал, что Москва – холодный, недружелюбный город? Холодными и недружелюбными могут быть только люди.
      – Девушка, вы из какого купе? – раздался над ухом мальчишеский голос.
      Она повернулась, перед ней стоял белобрысый парень. У него были круглые, голубые глаза и лицо в веселых, крупных веснушках.
      – Из того, где куриц копченых жуют, – сказала ему Татьяна.
      – Значит, из моего, – засмеялся парень. – В остальных наворачивают чипсы и гамбургеры. Меня Паша зовут.
      – А меня... Маша. – Татьяна неожиданно поняла, что не в состоянии произнести свое имя, что ее тошнит от него, что впору паспорт менять.
      – Ой, здорово! – восхитился белобрысый. – Мое любимое имя! У меня мама Маша, сестра Маша, и любимая девушка тоже Маша... была. Она меня из армии не дождалась.
      Татьяна рассмеялась, снова лбом прижавшись к стеклу.
      Колеса стучали, деревья мелькали, куда она едет? Зачем? Ведь дома у нее нет!
      – А вы почему из Москвы уезжаете? – опять привязался парень.
      – Я не уезжаю, я убегаю.
      – И я убегаю! Провалил экзамен в строительный техникум, проболтался в Москве еще два месяца, пока деньги не кончились, и вот – убегаю! Еле денег собрал на билет! Вы в какой вуз провалились?
      – В самый главный.
      – В МГУ что ли?! – изумился парень. Он был болтлив чрезвычайно, от него уже трещала башка, но все же он был лучшей компанией, чем тетки с копченостями.
      – Можно сказать, и в МГУ.
      – Ой, да не расстраивайтесь вы так! В следующем году поступите. Подготовитесь получше и обязательно поступите!
      – Поступлю, – кивнула Татьяна и снова подумала: куда она едет? Отец так оскорблен ее непослушанием, что даже если и пустит на порог, то поедом съест, житья не даст, ежеминутно будет твердить, что она шлюха.
      – Вы в Новосибирск едете? – не отвязывался парень.
      – А куда же еще? – удивилась Татьяна. – Мы, вроде бы с вами в одном поезде находимся.
      – А я не в Новосибирск! – словно бы похвастался белобрысый. – Я в Болотном живу! Это сто восемьдесят километров от города. Там, знаете, красотища у нас, и лес и речка, природа, можно сказать, а главное – никакого птичьего гриппа!
      – Извините, у вас сигареты не найдется? – перебила Татьяна парня.
      – Не курю и вам не советую.
      – Я не совета у вас прошу, а сигарету. Я, кстати, тоже не курю, но вдруг захотелось попробовать! – Она развернулась и пошла вдоль коридора, балансируя от легкой качки. Каждого встречного она останавливала вопросом: «Простите, у вас нет сигареты?» и было в этом занятии что-то преступно-запретное, отчего в горле першило и казалось, что теперь отец с большим основанием будет называть ее шлюхой.
      В тамбуре курили две густо накрашенные девицы. Они презрительно осмотрели Татьяну, остановив взгляд на ее стоптанных, не совсем чистых кроссовках. Татьяна собралась с духом и только хотела попросить у девиц сигарету, как вдруг зазвонил мобильный.
      Она глянула на дисплей – Глеб.
      Ну буду отвечать, решила Татьяна и тут же ответила:
      – Слушаю. – Голос дрогнул, сорвался, краем глаза она увидела, что девицы затушили окурки и бросили их в жестяную баночку на полу. Дверь лязгнула, девицы ушли.
      – Слушаю, – повторила Татьяна на сей раз звонким, нормальным голосом.
      – Вешалка! – закричала трубка голосом Сычевой. – Вешалка, Глеб у тебя?!
      – Где это у меня? – растерялась Татьяна.
      – Ну я не знаю – где! Тебе лучше знать! В постели, в ванной, под юбкой, на люстре... Он любит на люстре.
      – Я в поезде еду, домой, – перебила ее глупые шутки Татьяна.
      – Едешь?!! – заорала соавтор.
      – Слышишь, колеса стучат? – Татьяна поднесла трубку к окну, чтобы лучше слышался стук колес. – Так что скорее он с вами на люстре, тем более, что вы... Танюха, звоните с его телефона.
      – Черт, – прошептала соавтор. – Кажется, что-то случилось!
      – Что?!
      – Не знаю! Глеб не пришел на планерку! Главный орал, как резаный, мы ведь должны были сдать материал, а диск остался у Афанасьева. Я стала звонить Глебу, но его мобильник не отвечал. Тогда я рванула к нему домой. В подъезде, на втором этаже, я нашла его сотовый! Последний вызов – твой! Вот я и решила, что ты позвонила ему, когда он был в пути на работу и Глеб, роняя тапки, помчался к тебе, позабыв про планерку. И-а-а-а-а! – вдруг завизжала Сычева.
      – Что случилось? – закричала Татьяна. – Что?!!
      – Тут кровь!
      – Где?!
      – На телефоне! На стенке! И-и-а-а!! – Визжать Сычева умела нечеловеческим голосом. – Она свежая! Блин, брызги на ступеньках, на мусоропро... А-а-и-и-и!
      Сердце у Татьяны заколотилось как у кролика, который точно знал, что его несут на убой.
      – Таня... соавтор, как вас там... Танюха! Я совсем недавно говорила с Глебом! Он был жив, здоров и весел! Поднимитесь к нему в квартиру, позвоните в дверь!
      – Поднималась! Звонила! Не открывает! Его нет дома!!! Его...его...грохнули?! – шепотом спросила она у Татьяны.
      – Почему грохнули? – тоже шепотом спросила Татьяна, чувствуя, что стоять она больше не может и сползает по холодной тамбурной стенке вниз.
      – Так ведь кровь! Телефон под батареей валялся! На нем тоже кровь, я руки испачкала!
      – Но тела-то нет! – крикнула Татьяна, сидя на корточках. В нос ударил отвратительный резкий запах от жестяной банки с окурками. – Нет, с ним не может ничего плохого случиться! Он ... он слишком испорчен для того, чтобы с ним приключилось несчастье! Таня, Танюха, соавтор, пожалуйста, вызови милицию! И «Скорую» вызови! Может, он головой просто о батарею ударился и... ползает где-то рядом? Может, это не кровь, а просто кетчуп кто-то разлил?! Может... – Она понимала, что говорит чушь, но это был единственный способ не потерять от страха сознание. – Там много этого... кетчупа?!
      – До фига, – мрачно ответила ей Сычева. – Кто-то капал им с площадки второго этажа до первого, на улице капал, вон он, на дорожке перед домом – я иду по следу, и на парковочной площадке капал. Тут тоже кетчуп, но на этом следы обрываются. Слушай, вешалка, я поняла! Его увезли на машине! – Сычева сильно запыхалась, видно, бежала по маршруту «кетчупных» пятен.
      – Звони в милицию! – закричала Татьяна. – Я возвращаюсь!
      Она выскочила из тамбура, помчалась по длинному коридору, безошибочно нашла купе, где тетки жевали вонючих куриц, схватила с полки свой чемодан и поблагодарила кого-то на небе за то, что поезд лязгнул, замедлил ход, запыхтел и остановился.

* * *

      Кузнецов стоял у доски.
      Он, как норовистый жеребец переминался с ноги на ногу и нес невероятную чушь про «лишних людей» – явно не успел перед уроком даже пробежать глазами параграф.
      – Садись, Кузнецов, – вздохнула Таня и поставила большую жирную точку в журнал. – Кол тебе с минусом.
      – Нет такой оценки, Татьяна Арнольдовна, – пробурчал Кузнецов и враскачку пошел за парту, словно давая понять ей, что он уже полноценный, состоявшийся самец и только по какому-то затянувшемуся недоразумению еще ее ученик.
      – Для тебя есть такая оценка, Кузнецов, – Таня сделала точку еще более жирной. Журнальная бумага не вынесла такого напора и порвалась. Таня в раздражении отбросила ручку. – Есть! «Лишние люди», Кузнецов, это не те, кого время от времени отстреливали на дуэлях, это... а, впрочем... – Она махнула рукой, обозначив этим непроходимую тупость Кузнецова, и тут у нее в сумке зажужжал телефон. На уроках Таня всегда отключала звук, оставляя только виброзвонок.
      Она глянула на дисплей – Глеб.
      Он никогда не звонил ей во время уроков. Ни разу, за тринадцать лет нелегкой совместной жизни.
      Ответить она не могла.
      Но и не ответить она не могла!
      Поэтому, сказав классу: «Отвечаем письменно на вопросы к параграфу восемь», Таня выскользнула в коридор с телефоном.
      – Да, Глеб, – сказала она, прислонившись спиной к стене. – Слушаю твои извинения и готова принести свои.
      – Танька, – услышала она голос Сычевой, – Глеб... Глебу... Глеба...
      – Танюха, а я уже трезвая, – не удержавшись, похвасталась Таня. – Все сделала, как ты сказала: кофе выпила, в ванной отмокла, и теперь как огурчик! А ты почему с телефона Глеба звонишь? Вы с ним на планерке? Или вас уже заслали в очередную командировку?
      – Глеб пропал! – заорала Сычева.
      – Что значит – пропал? Не выходит из туалета? Так он там газеты читает и теряет счет времени.
      – Глеб пропал! Он не пришел на планерку! Главный орал как резаный. Я рванула к вам домой. На втором этаже я нашла его телефон. Он весь в крови! И стенка в крови, и на лестнице кровь, и на улице, перед домом, тоже кровь! Танька, я уже ментов вызвала...
      Чтобы не упасть, Таня присела на край большой кадки, в которой росла пальма. Голова опять закружилась, будто не было реанимации в маминой ванной, будто Афанасий не отпаивал ее крепким «правильным» кофе. Похмелье вернулось жестокой головной болью и тошнотой.
      – Танюха, ты все это не придумала?
      – Ты идиотка?!
      – Нет, просто вы, журналисты, склонны все немного преувеличивать, приукрашивать и перевирать... – Таня не удержалась на краю кадки и соскользнув, упала в мягкую, влажную землю. Ноги задрались, спина уперлась в шершавый ствол, а в конце коридора, конечно, сразу же появилась Софья Рувимовна – директриса. Она всегда появлялась именно в тот момент, когда Таня или оступалась нечаянно, или случайно проливала на себя кофе в буфете.
      – Я приеду сейчас, Танюха, не уходи никуда! – закричала Таня, пытаясь вывернуться из кадки и ногами нащупать пол. – Я уже еду!!
      – Куда это вы едете, Татьяна Арнольдовна? – светски поинтересовалась директриса, благородно подавая ей руку и помогая подняться. – Разве у вас не урок? Зачем вы уселись в кадку?
      – Я не уселась. У меня с мужем беда, – пролепетала Таня, отряхивая от земли юбку.
      – С мужьями у всех беда, – вздохнула черноволосая, красивая Софья Рувимовна и потерла виски, словно давая понять, что никакие женские проблемы ей не чужды.
      – У меня совсем беда, – прошептала Таня. – До крови...
      – Ну, если до крови! Давайте, я подменю вас на уроке. У вас девятый «б»?
      – Да.
      Софья Рувимовна, не проявляя больше излишнего любопытства, развернулась на своих каблуках и направилась в класс.
      – Спасибо, – прошептала ей вслед Таня.
      Директриса считалась среди коллег стервой. Говорили, что она заняла руководящее кресло в столь молодом возрасте благодаря любовнику, имеющему вес в районо.
      – Идите, идите, – не оборачиваясь, ответила Софья Рувимовна, – спасайте вашего мужа! Вам вообще не стоило появляться сегодня в школе. У вас такой вид, будто вы всю ночь развлекались в ночном клубе. А перегар и синяки под глазами, знаете ли, не красят учителей, особенно на первых уроках.
      Таня помчалась по лестнице вниз, забыв, что сумка осталась в классе.

* * *

      Сычева курила одну сигарету за другой.
      Дым был абсолютно безвкусный, драл горло и не приносил облегчения. Моросил мелкий дождь, от которого было глупо прикрываться зонтом, но от которого одна за другой намокали и гасли сигареты.
      Рядом, на лавочке, от нервного озноба тряслась Таня. Она примчалась из школы фантастически быстро, не прошло и пятнадцати минут.
      – Не трясись, – сказала Сычева Тане и протянула ей сигарету. – На, покури!
      – Не, не могу. Тошнит от всего.
      Недалеко, на автостоянке, вяло возились оперативники. Они осматривали пятна крови и негромко переговаривались. От них отделился невысокий коренастый парень и подошел к скамейке.
      – Вы кем потерпевшему будете? – обратился он к Тане, зубами отстукивавшей мелкую дробь.
      – Ж-ж-ж-женой, – ответила Таня, не глядя на парня.
      – А вы? – парень кивком указал на Сычеву.
      – Любовницей, – с вызовом сказала она и уставилась парню прямо в глаза.
      – Миленько, – усмехнулся мент.
      Он был из тех, кого Сычева относила к категории «быдло»: коротко стриженный, с мощной квадратной челюстью, накачанным торсом, короткими ногами, прочно стоявшими на земле, и сверлящим, прищуренным взглядом. На нем были черные джинсы и короткая кожаная куртка – униформа для такого типа парней.
      – Вы бы представились, – посоветовала ему Сычева.
      – Оперуполномоченный уголовного розыска, старший лейтенант Антон Карантаев! – отрапортовал парень, махнул перед носом Сычевой корочками и уселся рядом, на лавочку.
      – Его убили? – всхлипнула Афанасьева.
      – А вам как бы хотелось? – задал идиотский вопрос лейтенант, уставившись карими глазами Сычевой туда, где в распахнутую куртку выбивалась из выреза грудь.
      – Вы б не острили, – сказала Сычева, рывком застегивая куртку на молнию до подбородка. – У нас, между прочим, горе.
      – Девушки, – Карантаев встал и уселся перед ними на корточки, свесив сцепленные в замок руки между колен. – А как этому гаврику удалось так хорошо устроиться, что вы обе его любите и между собой не лаетесь?
      Таня закрыла лицо руками.
      – Его убили? – повторила она в ладони.
      Сычева расправила плечи, затушила сигарету о лавочку и щелчком отправила ее в урну. Она терпеть не могла наглых молодцев, подкачавших свое коротконогое тело и возомнивших, что у них нет комплексов.
      – Вы не очень умело ведете допрос, лейтенант Карантаев, – сказала Сычева глядя на него в упор. – Задавайте вопросы по существу. Я уже рассказала вам, как нашла телефон, как обнаружила следы крови. Кстати, это действительно кровь?
      – Действительно, – усмехнулся Карантаев. – Когда у мужика куча баб, это частенько заканчивается кровью. Вы не знаете, может, у него еще кто-то был?
      – Больше нет никаких версий? – холодно спросила Сычева.
      – Ну почему же. Масса! Например – работа. Вы говорите, он журналист? Над чем он работал в последнее время? Что писал? Не задевал ничьих интересов?
      – Его убили? – снова спросила Таня. Она так и не отняла от лица руки.
      – Он ничьих интересов не задевал, – медленно и отчетливо произнесла Сычева. – Я была его соавтором в последнее время, поэтому знаю, чем он занимался в газете. Мы писали статью о злоупотреблениях в департаменте земельных отношений. Дело заведено очень давно, информация открыта и муссируется в прессе уже не один месяц. Если не верите, спросите в редакции.
      – Верю, – легко согласился лейтенант. – Верю! Но обязательно поинтересуюсь в редакции. Давайте пройдем в квартиру, может быть, там что-нибудь прояснится.
      – Пойдемте. – Сычева встала, отметив вполглаза, что лейтенант на полголовы ниже нее.
      Таня отлепила, наконец, от лица ладони.
      – Нет, ну его же не убили?
      Сычева подцепила ее под локоть и как больную повела в подъезд. Впереди, небрежно пружиня мышцами и широко расставляя кривоватые ноги, шел лейтенант. Им навстречу из дома вышел высокий худой мужик в кожаном плаще. Он равнодушно пожал плечами и сказал:
      – Соседей опросил, никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Похоже на похищение.
      – Мы в квартиру поднимемся, – сказал Карантаев мужику и прошел мимо него, намеренно сильно задев того крутым, сильным плечом. Мужик пошатнулся, поморщился и крикнул вслед:
      – И мы поднимемся! Какой этаж?
      Лейтенант вопросительно уставился на Сычеву, но не в глаза, а туда, где недавно была распахнута куртка.
      – Шестой, – сказала Сычева и проверила молнию у подбородка. Ей очень хотелось дать Карантаеву по морде.
      – Шестой! – повторил лейтенант.
      Они стали подниматься по лестнице – лейтенант впереди, Сычева с Таней под ручку, чуть позади. Они шли, стараясь не смотреть под ноги, туда, где на лестнице были красные брызги. На втором этаже Таня закрыла глаза и уткнулась Сычевой в плечо.
      – Нет, они его не убили. Этого быть не может!
      До шестого этажа Сычева вела ее как поводырь.
      – У меня нет ключей, – сказала Таня у двери квартиры. – Я ведь из дома ... ушла. К маме.
      – А у меня их и не было, – пожала плечами Сычева.
      Лейтенант ухмыльнулся:
      – Ну вы даете, девушки! Мне что еще и слесаря вызывать? – От досады он шибанул в дверь кулаком.
      Сычева почему-то подумала, что дверь от этого удара откроется, как в любом мало-мальски приличном детективе, но она не открылась.
      – Подождите, – осенило Сычеву. – Если последней отсюда уходила вешалка, значит... дверь закрывала она. Ключи она вряд ли с собой увезла. Или в почтовый ящик бросила, или соседям оставила.
      – Ну бардак! – вздохнул лейтенант и позвонил в соседнюю дверь.
      Через пару секунд сонная соседка безропотно отдала им ключи.

* * *

      В квартире все было, как и прежде.
      Кровать зияла чернотой неприбранных простынь, на кухне стояла сковородка со сгоревшими яйцами.
      Лейтенант подошел к телефону и проверил автоответчик.
      – Сыночек, ты забыл про свою мамочку, – недовольно сказал писклявый голос. Больше никаких записей не было.
      – Ничего не изменилось, – пробормотала Таня. – Ничего не пропало, – огляделась она.
      Сычева не знала, что и сказать. Ей очень не нравился лейтенант Карантаев. Он так ей не нравился, что чувство неприязни к нему заглушило даже отчаянный страх навсегда потерять Глеба.
      – А это еще кто? – Карантаев сунул ей под нос фотографию в рамке.
      Со снимка, улыбаясь своей блаженной улыбкой, смотрела вешалка.
      – А это его любимая на данный момент девушка. Та, которая утром уехала и оставила ключ соседке.
      – Ну бардак! – то ли восхитился, то ли возмутился лейтенант и поставил фотографию обратно на прикроватную тумбочку. – Вы что тут втроем ночевали, раз утром она последней из квартиры ушла?
      Сычева кивнула. И Таня кивнула.
      – Ну бардак! – повторил лейтенант и вразвалку пошел на кухню.
      – В общем, девушки, я не завтракал, – сказал он, усаживаясь за стол и ставя перед собой сковородку со сгоревшей яичницей. – А слушать вашу бредовую историю на голодный желудок я не могу. Соседи говорят, что шум под утро слышали и вас голых в подъезде видели. Валяйте, выкладывайте, что тут произошло этой ночью. А я пока подкреплюсь. Вы не возражаете? – обратился он к Тане.
      – Да. То есть нет. Как вы думаете, его не убили?
      – Тела-то нет! – разумно возразил лейтенант и подналег на сгоревшие яйца, орудуя вилкой.
      Сычевой захотелось взять сковородку и со всех сил приложить ее к стриженному затылку этого хама. Но вместо этого она села напротив Карантаева, за руку усадила рядом с собой Таню, и они сбивчиво, поочередно стали пересказывать события этой ночи.
      – Вот бардак так бардак! А машина-то у пострадавшего есть?
      – У него нет машины, – быстро сказала Таня. – Глеб ездит на метро и такси. Он дальтоник, поэтому не рвется за руль.
      В квартиру ввалились еще три мужика – опергруппа, работавшая на улице. От их присутствия стало тесно, душно и неуютно. Сычева подтянула ноги под табуретку, Таня вжалась спиной в стену.
      – Ты хорошо тут устроился, – сказал Карантаеву мужик в кожаном плаще и огляделся, словно в поиске своей порции яичницы. – Никому не знаком этот предмет? – Мужик разжал руку. На ладони у него лежал серебряный крест на оборванной цепочке.
      – Это нательный крест Глеба, – в один голос сказали Сычева и Таня. – Он никогда не снимал его. Где вы его нашли?
      Мужики в дверях одновременно хмыкнули, но ничего не ответили.
      – Вас, простите, как зовут? – обратился Карантаев к Сычевой.
      – Таня.
      – А вас? – он посмотрел на Афанасьеву.
      – Таня.
      – А эту... ту, которая утром уехала?
      – Таня, – сказала Сычева.
      – Ну бардак! – мотнул стриженой головой лейтенант и чиркнул по Сычевой наглым, сканирующим взглядом.
      Сычева проверила молнию под подбородком и спросила дрогнувшим голосом:
      – Как вы думаете, он жив?
      – Будем работать, – вздохнул лейтенант. – Хотя и не хочется. Скажите, кто из вас троих жарил яйца? Они сгорели, остыли и пересолены страшно. – Он достал из холодильника пакет молока и надолго присосался к нему.
      – Вы хам! – не выдержала Сычева.
      Неожиданно лейтенант расхохотался, обнаружив полную пасть белых, крепких зубов. Впереди у него была небольшая щербина, которая могла бы добавлять обаятельности, если бы не тупой выпендреж во всем.
      – Хам, – согласился он и облизнулся. – Но при этом страшно вам нравлюсь. – Он рукавом вытер молочные усики.
      Парни в дверях снова слаженно хмыкнули, а Сычева так дернула молнию вверх, что металлическим язычком поцарапала подбородок.

* * *

      Татьяна шла вдоль дороги.
      Она шла по ходу движения, и отчаянно махала рукой. Но машины, мчавшиеся в сторону Москвы, и не думали останавливаться. Они с ревом пролетали мимо, равнодушно обдавая Татьяну грязными брызгами.
      Моросил дождь – мелкий, гадкий, колючий дождь.
      Татьяна развернулась и пошла по шоссе бодрым шагом, больше не делая попыток поймать машину. Она дойдет до Москвы пешком.
      С Глебом случилась беда. Чтобы ему помочь, она готова топать мокрая по дороге даже если впереди тысячи километров. Может, взбалмошная Сычева что-то напутала? Никакой крови нет, просто Глеб потерял телефон?
      В любом случае нужно вернуться, чтобы не мучиться потом неизвестностью, чтобы спокойно, осознанно переболеть этой своей первой любовью и выздороветь, оставив душу неозлобленной и открытой для новых чувств.
      Но для этого нужно точно знать, что Глеб жив, здоров и опять готов пудрить мозги всем Таням, попадающимся ему на пути.
      Татьяна ускорила шаг. Чемодан был очень тяжелым. Кажется, он не был таким тяжелым, когда она ехала с Москву. Хорошо еще, что этюдник с гитарой она бросила в поезде, иначе бы далеко не ушла.
      Татьяна остановилась и бросила чемодан на землю в полной решимости выбросить из него все ненужные, необязательные вещи. Маркеса – к черту, краски – в кусты! Чемодан станет легче, она сможет быстрее идти.
      Но в чемодане не было Маркеса, не было красок, не было привычных вещей.
      Первыми попались большие мужские трусы семейного типа, потом мятые брюки, несвежая клетчатая рубашка с застиранным воротом и куча, куча мужских журналов с изображением грудастых красоток.
      Татьяна села на землю и заревела.
      Она перепутала чемоданы. Она схватила точно такой же – коричневый, из кожзама, немного потрепанный, с выпирающей под напором вещей металлической молнией.
      Она осталась одна, на грязной обочине, без документов, без денег, без... Маркеса, но со штабелями «Плэйбоя» и грязными мужскими трусами.
      Это был удар под самую ложечку. Она сидела в сырой траве и под назойливой моросью осеннего дождя тихо плакала. У нее остался только мобильный, который болтался на груди, на шнурке. Можно было попробовать позвонить, только кому? Глеба нет, а Сычева, у которой сейчас его телефон, вряд ли будет заниматься ее проблемами. В отчаянии, она все-таки набрала номер Глеба, но электронный голос сообщил ей, что этот вид связи недоступен – на телефоне кончились деньги.
      Тогда она заревела в голос, чтобы дать выход отчаянью. Мимо проносились машины, никому не было до нее дела. Джинсы намокли, и куртка тоже, от земли несло настоящей, совсем не осенней стужей. Нужно было вставать и идти дальше, чтобы совсем тут не окочуриться. Она оттолкнулась от земли, встала, и со всей силы пнула чемодан. Журналы вылетели, упали на мокрую траву, бесстыже обратив к небу голых красоток.
      У обочины вдруг с визгом затормозила машина. Задняя дверь раздолбанной «Волги» открылась и мальчишеский голос крикнул:
      – Маша! Маша! Ты перепутала чемоданы!
      Он уже стоял перед ней – с улыбкой до самых ушей, круглыми голубыми глазами и необыкновенно крупными веснушками на носу и щеках. На нем была рубашка в крупную клетку с невероятно длинными рукавами, скрывающими кисти рук и синие джинсы, перехваченные ремнем на поясе.
      Он был милый, смешной и страшно провинциальный.
      – Да ладно бы чемоданы перепутала, а то и гитару забыла, и ящик какой-то деревянный оставила! Небось, бешеных денег стоит! Пришлось мне стоп кран срывать и тебя догонять. – Он засмеялся.
      Татьяна бросилась к нему на шею и расцеловала в веснушчатые, шершавые щеки.
      Он смутился и покраснел.
      – Зачем ты раскидала по полю мои вещички?
      – Извини. Я сейчас соберу.
      Она мигом собрала все журналы и уложила их в чемодан. Молнию он закрыл сам.
      – Небось в ГУМе чемодан покупала?
      – В ЦУМе, – засмеялась Татьяна. – За шестьсот пятьдесят рублей.
      – В ГУМе дешевше давали, – деловито сообщил он и потащил чемодан в тарахтевшую у обочины «Волгу».
      – Ты не представляешь, как я тебе благодарна! – закричала Татьяна и побежала за ним. – У меня ведь в чемодане все! Деньги! Документы! Краски! «Сто лет одиночества»!