Эта планета, будучи во многом похожей на Землю, породила расу, во многом напоминающую людей, хотя и, так сказать, несколько иного рода. Эти континенты были столь же населены, как и наши, и эта раса была столь же разнообразна, как и homo sapiens. Все основные этапы нашей истории имели свои эквиваленты и в истории «других». Как и у нас, у них были периоды застоя и процветания, фазы развития и деградации, культуры, озабоченности материальными ценностями, и другие – интеллектуальные, эстетические, духовные. Здесь были «восточные» и «западные» расы. Здесь были империи, республики, диктатуры. Однако все было не так, как на Земле. Многие отличия, конечно, оказывались поверхностными; но имелись также и глубинные, глубоко скрытые отличия, которые я не скоро понял и о которых пока не буду говорить.

Я должен начать с разговора о биологических основах устройства «других». Их животная природа была во многом похожа на нашу. Они имели реакции злости, страха, ненависти, нежности, любопытства и так далее во многом так же, как мы. Их органы чувств тоже действовали подобно нашим, разве что их зрение, в отличие от нашего, было менее чувствительно к цвету, но более восприимчиво к форме. Кричащие цвета Другой Земли казались мне через их глаза очень смягченными. Со слухом у них тоже имелись проблемы. Хотя их органы слуха были так же чувствительны к слабым звукам, как и наши, они их плохо различали. Музыка в нашем понимании здесь не была развита.

Компенсируя эти недостатки, у них оказались удивительно развиты обоняние и восприятие вкуса. Эти существа ощущали вкус не только ртом, но и своими влажными черными руками и даже ногами. Благодаря этому они имели необыкновенно богатое ощущение своей планеты. Вкусы металлов и древесины, соленых и сладких почв, великого разнообразия минералов, неисчислимые робкие или яркие вкусы растений, смятых при беге босыми ногами, образовывали целый мир, неизвестный земным жителям.

Гениталии у них тоже были снабжены вкусовыми рецепторами. Существовало несколько различных мужских и женских наборов химических характеристик, каждый из которых был сильно притягателен для противоположного пола. Они слегка ощущались через прикосновения рук или ног к любой части тела и очень ярко – при совокуплении.

Это непривычное богатство вкусового восприятия сильно мешало мне полностью проникнуть в мысли «других». Вкус играл в их воображении и представлении такую же важную роль, как зрение – у нас. Многие понятия, которые на Земле были получены благодаря зрению и даже в самых абстрактных формах носили следы визуального происхождения, «другие» заменяли вкусовыми. Например, наше слово «блестящий» в приложении к людям или идеям они перевели бы словом, чье вкусовое значение было бы «вкусный». Вместо «ясный» они бы использовали понятие, которое в первобытные времена применялось к легко узнаваемому вкусовому ощущению. Получить «религиозное озарение» означало «вкусить луга небесные». Многие из наших невизуальных понятий тоже передавались с помощью вкуса. «Сложность» была «многовкусностью», словом, которое передавало смешение вкусов вокруг водопоя, посещаемого многими животными. «Несовместимость» происходила из слова, означавшего отвращение, которое определенные типы людей испытывали друг к другу в связи с их запахом.

Расовые различия, которые в нашем мире в основном выражаются во внешности, для «других» выражались почти целиком во вкусе и запахе. И поскольку расы «других» были не так четко локализованы, как у нас, вражда между расами, чьи запахи были противны друг другу, играла большую роль в истории. Каждая раса была убеждена, что именно ее запах, характерный для самых лучших умственных качеств, есть абсолютно достоверный признак духовного достоинства. В прежние века эти вкусовые и ароматические различия, бесспорно, были действительными признаками расовых различий; но с тех пор в наиболее развитых странах произошли великие перемены. Не только расы перестали быть столь разрозненными, но и индустриальная цивилизация произвела некоторые генетические перемены, которые сделали старые расовые различия бессмысленными. Однако древние запахи, хотя уже и не имели былого расового значения, и даже в одной семье могли быть противоречивые запахи, по-прежнему оказывали традиционное эмоциональное воздействие. У каждой страны был свой особый запах, считавшийся истинным гербом ее расы, и все остальные запахи презирались, если вообще не преследовались.

В той стране, которую мне довелось изучить лучше всего, ортодоксальным расовым вкусом была некая особая соленость, непонятная земному человеку. Мои носители считали себя самой солью земли. Но на самом деле тот крестьянин, в которого я сначала вселился, был из всех прочих единственным от природы соленым человеком. Большинство граждан в той стране добивались правильного запаха искусственными средствами. Те, что были хотя бы приблизительно солеными, хотя и не идеально, постоянно высмеивали обман своих кислых, сладких или горьких соседей. К несчастью, хотя вкус конечностей можно было достаточно достоверно подделать, так и не удалось найти способ изменять вкус гениталий. Как следствие, многие молодожены нередко делали для себя самые потрясающие открытия друг о друге в первую же брачную ночь. Но поскольку в большинстве союзов ни одна из сторон не имела ортодоксального вкуса, они старательно делали вид, что у них все в порядке. Однако нередко между ними имело место тошнотворное отвращение двух несовместимых вкусовых типов. Все население было отравлено неврозами на почве этих тайных брачных трагедий. Кстати, если одна из сторон брака оказывалась более или менее ортодоксального вкуса, она возмущенно осуждала самозванца (или самозванку). И тогда суды, пресса и общество объединялись в яростном возмущении.

Некоторые «расовые» запахи были слишком навязчивыми, чтобы их можно было замаскировать. Особенно один, что-то вроде горько-сладкого, – он обрекал своего владельца на нелепые преследования во всех странах, кроме самых либеральных. Когда-то давно эта горько-сладкая раса получила репутацию хитрой и корыстной, и с тех пор испытывала гонения от ее менее разумных соседей. Но при обыденности всяческих ферментов в питании этот горько-сладкий вкус мог возникнуть в любой семье. Горе тогда этому несчастному младенцу и всем его родственникам! Преследование было неизбежно; если только семья не окажется достаточно состоятельной, чтобы купить у государства «почетное осоление» (или в соседней стране – «почетное услащение»), снимавшее пятно позора.

В более просвещенных странах все расовые предрассудки уже подвергались сомнению. Среди интеллигенции было движение за то, чтобы вменить детям в обязанность терпеть любой вид человеческого запаха и запретить дезодоранты и дегустатанты и даже ботинки и перчатки, к которым обязывали цивилизованные правила поведения.

К несчастью, это движение терпимости было затруднено одним из последствий индустриализма. В густонаселенных и нездоровых промышленных центрах появился новый запахо-вкусовой вид, очевидно как результат биологической мутации. Через пару поколений этот кислый, вяжущий и нескрываемый запах доминировал во всех рабочих кварталах, пользовавшихся самой дурной репутацией. Для утонченных вкусов состоятельных граждан этот запах был чрезвычайно тошнотворным и пугающим. На самом деле, он стал для них неосознанным символом их тайной вины, страха, ненависти, которую угнетатели чувствовали к угнетенным.

В этом мире, как и в нашем, почти все основные средства производства: почти все земли, шахты, заводы, железные дороги, корабли – находились в частном владении и приносили доход небольшому меньшинству населения. Эти привилегированные представители могли заставлять массы работать на них под страхом голодания. И уже приближался трагический фарс, свойственный таким системам. Владельцы направляли энергию работников все больше на производство средств производства, чем на удовлетворение нужд индивидуальной жизни. Потому что машиностроение могло принести доход владельцам; а хлеб – нет. С усилением конкуренции машин с машинами падали доходы, а с ними и заработные платы, а с ними и эффективный спрос на товары. Непокупаемые товары уничтожались, а желудки оставались пусты и спины голы. Безработица, беспорядки и жестокие репрессии набирали силу, в то время как рушилась экономическая система. Знакомая история!

С ухудшением ситуации, когда благотворительные движения и государственная поддержка больше не справлялись с растущей массовой безработицей и нуждой, новая раса-изгой становилась все более и более психологически на руку испуганному, но все еще сильному классу богатых. Получила распространение теория, что эти жалкие создания были результатом секретных систематических расовых загрязнений подонками-иммигрантами, и что они не заслуживали того, чтобы с ними считались. Поэтому им дозволялись только самые грязные формы работы в самых тяжелых условиях. Когда безработица стала серьезной социальной проблемой, практически вся эта раса оказалась безработной и бедствовала. Конечно, легко было убедить всех, что безработица вызвана далеко не упадком капитализма, а ущербностью породы изгоев.

Во время моего визита рабочий класс был весь пронизан породой изгоев, и среди богатых и уважаемых классов во всю шло движение за то, чтобы установить институт рабства по отношению к изгоям и полуизгоям, чтобы их можно было открыто использовать как скот, которым они и так уже являются. Опасаясь продолжения загрязнения расы, некоторые политики настаивали на полном геноциде этой породы или по меньшей мере их всеобщей стерилизации. Другие заявляли, что, поскольку общество нуждается в дешевой рабочей силе, было бы рациональнее просто сдерживать их численность путем усиленной эксплуатации, в результате которой они бы рано умирали, в условиях, в которых никто из «чистой расы» не согласился бы работать. Это точно следует применять во времена процветания; но во времена упадка излишкам населения надо позволять умереть с голода, или его можно использовать в физиологических лабораториях.

Те, кто первыми осмелились предложить такую политику, подверглись всеобщему порицанию. Однако фактически их политика была принята; не гласно, конечно, а по всеобщему молчаливому согласию, а также по причине отсутствия другого более конструктивного плана.

Попав в первый раз в беднейшие районы города, я был удивлен тем, что, хотя там и были обширные кварталы трущоб, куда более грязных, чем где-либо в Англии, среди них все же было много чистых и аккуратных построек, достойных Вены. Они были окружены садами, усыпанными жалкими палатками и лачугами. Трава была вытоптана, кусты поломаны, цветы вырваны. Повсюду бездельничали мужчины, женщины и дети, все в грязном тряпье.

Я узнал, что эти благородные здания были построены до мирового экономического кризиса (знакомая фраза!) миллионером, который сделал себе состояние на торговле наркотиком, похожим на опиум. Он презентовал здания Городскому Совету, благодаря чему почил уже в звании пэра. Самые достойные и наименее вонючие бедняки получили хорошие квартиры; но власти позаботились о том, чтобы плата за жилье была такой, чтобы не допустить к нему породу изгоев. Потом наступил кризис. Жильцы один за другим переставали платить и оказывались на улице. В течение года здания оказались почти пусты.

Потом произошла последовательность событий, весьма характерная, как мне стало потом известно, для этого странного мира. Всеми уважаемое общественное мнение, хотя и жестокое по отношению к безработным, было горячо сострадательным по отношению к больным. Заболев, человек приобретал в глазах других некую святость и мог требовать чего угодно от здоровых. Так что, стоило одному из несчастных жителей лагеря оказаться серьезно больным, для лечения его использовались все ресурсы медицинской науки. Отчаявшиеся бедняки быстро поняли, что к чему, и делали все, что было в их силах, чтобы заболеть. И им это так хорошо удавалось, что скоро все больницы были переполнены. Поэтому пустующие здания были быстро переоборудованы для приема все растущего потока пациентов.

Видя эти и другие события, я вспоминал собственную расу. Но, хотя «другие» и были во многом похожи на нас, я все больше подозревал, что был все-таки еще один фактор, пока скрытый от меня, обрекавший их на крушение, которого людям моего вида не следовало опасаться. Психологические механизмы, которые в нашем случае сдерживались здравым смыслом или моралью, здесь были вопиюще свободны. Однако нельзя было сказать, что «другие люди» менее разумны или менее моральны, чем люди моего вида. В абстрактном мышлении и практической изобретательности они были по меньшей мере равны нам. Многие из их последних достижений в физике и астрономии заметно опережали нашу науку. Однако я заметил, что их психология еще более хаотична, чем наша, и что общественная мысль странным образом извращена.

В радио и телевидении, например, «другие» технически ушли гораздо дальше нас, но то, как они применяли свои потрясающие изобретения, было подобно катастрофе. В цивилизованных странах все, кроме изгоев, носили карманный приемник. Это может показаться странным, ведь у них не было музыки; но, поскольку у них не было и газет, радио оказалось единственным способом, которым человек на улице мог узнать спортивные или лотерейные результаты, что составляло основу его умственной диеты. Более того, место музыки здесь занимали вкусовые и ароматические темы, которые преобразовывались в паттерны эфирных колебаний, транслируемые всеми крупными национальными станциями, и интерпретировались в начальную форму в карманных приемниках и вкусовых рецепторах населения. Эти приборы сложным образом стимулировали вкусовые и обонятельные органы руки. И такова была притягательность этого развлечения, что все мужчины и женщины почти всегда держали руку в кармане. Была даже специальная станция, передающая волны для успокоения младенцев.

На рынке появились сексуальные приемники, для которых транслировались программы во многих странах; но не во всех. Это удивительное изобретение представляло собой комбинацию радиотактильных вкусовых, ароматических и звуковых ощущений. Оно работало не через органы чувств, а непосредственно стимулируя соответствующие центры мозга. Реципиент носил специально сконструированную кепку, которая транслировала ему объятия какой-нибудь приятной и благорасположенной женщины, испытываемые на самом деле мужчиной-»вещателем» в удаленной студии или считываемые с электромагнитной записи на стальной пленке. Поднялись споры по поводу нравственности сексуального радиовещания. В некоторых странах разрешались только программы для мужчин и запрещались для женщин, чтобы сохранить невинность более чистого пола. В других местах духовенству удалось запретить все подобное на основе того, что радиосекс, даже только для мужчин, может стать дьявольской заменой такого желанного и ревностно охраняемого религиозного акта, как непорочный союз, о котором я расскажу чуть позже. Сами же священники отлично знали, что их власть сильно зависит от их способности внушать этот яркий экстаз своим прихожанам путем ритуала и других психологических приемов.

Военные тоже были в резкой оппозиции этому новшеству: в дешевом и эффективном производстве иллюзорных сексуальных объятий они видели угрозу более страшную, чем даже в контрацепции. От этого может сильно упасть обеспечение пушечным мясом.

Поскольку во всех наиболее респектабельных странах радиовещание находилось под контролем отставных военных или духовенства, это новшество было введено сначала только в самых коммерческих и пользующихся дурной репутацией государствах. Их радиостанции транслировали объятия популярных «радиозвезд любви» и даже сгорающих от страсти аристократок вместе с рекламой патентованных лекарств, вкусонепроницаемых перчаток, результатами лотерей, вкусовых добавок и дегустатантов.

Скоро принцип радиостимуляции мозга развился еще дальше. Программы всех самых ароматных или пикантных переживаний транслировались во всех странах и ловились самыми простыми приемниками, доступными всем, кроме изгоев. Так, даже любой трудяга с завода мог испытать удовольствия банкета без каких-либо затрат и последующего переедания, удовольствие профессионального исполнения танцев без необходимости учиться этому искусству, волнение поездки на мотоцикле, не подвергаясь опасности. Сидя в оледенелом доме на севере, можно понежиться на тропических пляжах, а будучи в тропиках – насладиться зимними видами спорта.

Правительства вскоре открыли, что это новое изобретение дает им дешевый и эффективный способ власти над их гражданами. Можно закрыть глаза на грязь и мусор, если создать бесперебойный источник иллюзорной роскоши. Реформы, идущие вразрез с интересами властей, могут быть отложены как вредные для национальной системы радиовещания. Стачки и восстания можно было бы подавлять, всего лишь пригрозив закрыть транслирующие студии или заполнив эфир в критический момент какой-нибудь сладкой новинкой.

Тот факт, что политическое левое крыло сопротивлялось дальнейшему развитию радиоразвлечений, еще больше убедил правительства и имущие классы в том, чтобы одобрять их. Коммунисты – ибо диалектика истории этой удивительно похожей на Землю планеты произвела партию, заслуживающую это название, – резко осуждали всю эту схему. По их мнению, это был чистейшей воды капиталистический наркотик, призванный предотвратить неизбежную в ином случае диктатуру пролетариата.

Усиление коммунистической оппозиции вынудило правительства достичь договоренности с их естественными врагами – духовенством и военными. Было договорено, что в будущем религиозные службы будут занимать заметную часть эфирного времени и что десятая часть всех лицензионных пошлин будет передана церквям. Однако предложение транслировать непорочные единения вызвало горячие возражения духовенства. В качестве дополнительной уступки было решено, что все женатые члены персонала Управления Трансляций должны под страхом увольнения доказать, что ни разу не изменили своим супругам. Было также достигнуто соглашение избавиться от всех сотрудников, которые подозревались в симпатии к таким антинравственным идеалам, как пацифизм и свобода самовыражения. Военных, помимо этого, ублажили введением государственного поощрения материнства, налогом на бездетность и регулярными трансляциями военной пропаганды.

В последние годы моего пребывания на Другой Земле была изобретена система, благодаря которой человек мог всю жизнь отдыхать в постели, непрерывно получая радиопрограммы. О его питании и прочих телесных функциях заботились врачи и сиделки, работающие на Управление Трансляций. Чтобы не атрофировались мышцы, ему периодически делали массаж. Подобный образ жизни поначалу был дорогой роскошью, но его создатели надеялись вскоре сделать его доступной всем. Ожидалось даже, что со временем надобность в медицинском и обслуживающем персонале вообще отпадет. Будет создана глобальная система автоматического производства пищи и распределения жидкой питательной массы посредством трубок во рты блаженствующих, а также усложненная канализационная система. Нажатия одной кнопки будет достаточно для активации электрического массажа. Медицинское наблюдение будет заменено автоматической системой эндокринной компенсации. Она будет автоматически регулировать состояние крови пациента, восполняя в ней необходимые для правильного физиологического баланса вещества.

Для самих радиотрансляций человеческий элемент тоже станет не нужен: все возможные переживания будут уже записаны от самых изысканных живых экземпляров. Их будут непрерывно транслировать по множеству различных каналов.

Возможно, еще останется потребность в небольшом количестве технического и организационного персонала, чтобы наблюдать за системой; но при правильном распределении работы она будет занимать не больше нескольких часов в неделю для каждого сотрудника Всемирного Управления Трансляций.

Для появления новых поколений детей будут производить эктогенетическим путем. Всемирное Управление должно будет указать психологические и физиологические параметры идеального «поколения слушателей». Произведенные в соответствии с этими указаниями дети будут обучаться специальными радиопрограммами, которые подготовят их ко взрослой жизни слушателя. Они не будут покидать свои ложа, разве только для постепенного перехода в полноразмерные ложа для взрослых представителей. На исходе жизни, если, конечно, медицина не научится обманывать старость и смерть, индивидуум сможет обеспечить себе безболезненный конец, нажав соответствующую кнопку.

По поводу этого грандиозного проекта во всех цивилизованных странах разгорелся оживленный энтузиазм, однако определенные реакционные силы были категорически против. Старомодные религиозные люди и воинственные националисты в один голос заявляли, что человек должен оставаться активным, что движение – наша величайшая гордость. Религиозные настаивали на том, что только путем внутренней дисциплины, подавления плоти и постоянными молитвами можно подготовить душу к вечной жизни. Националисты каждой страны заявляли, что именно их народ обладет священным правом повелевать низшими видами и что, в любом случае, только боевая слава может обеспечить духу доступ в Валгаллу.

Многие из великих экономистов, хотя они сначала и одобряли радиосчастье в умеренных количествах как успокоительное для недовольных пролетариев, теперь восстали против него. Они жаждали власти, а для власти им необходимы были рабы, которыми они могли бы повелевать на своих великих индустриальных предприятиях. И потому они придумали инструмент, который был одновременно и успокаивающим, и стимулирующим. Всеми методами пропаганды они старались взрастить чувства национализма и расовой вражды. Фактически, они создали «другой фашизм», вместе с типичными для него ложью, мистическим культом расы и государства, презрением к разуму, воспеванием грубой силы, взывая при этом к самым низким и самым благородным мотивам введенной в заблуждение молодежи.

В оппозиции всей этой критике радиосчастья, равно как и самому радиосчастью, в каждой стране была небольшая и отчаянная группа, которая считала, что истинное предназначение человеческой деятельности – создание всемирного общества просвещенных и интеллектуально креативных индивидуумов, объединенных взаимным пониманием, уважением и общей задачей осуществления потенциала человеческого духа на земле. Большая часть их доктрины представляла собой извлечения из учений древних религиозных проповедников, но несколько измененные под воздействием современной науки. Однако эти группы были неправильно поняты учеными, прокляты духовенством, осмеяны военными и игнорировались защитниками радиосчастья.

Теперь экономический беспорядок уже вел великие коммерческие империи Другой Земли ко все более и более отчаянной рыночной конкуренции. Эти экономические состязания накладывались на древние племенные чувства страха, ненависти и гордости, что привело к бесконечной серии войн, каждая из которых грозила всеобщим Армагеддоном.

В этой ситуации радиоэнтузиасты заявили, что если бы их политика была принята, то войны навсегда прекратились бы, и что, с другой стороны, если начнется мировая война, их политика будет отложена на неопределенное время. Они организовали всеобщее антивоенное движение; и такова была страсть к радиосчастью, что жажда мира захватила все страны. Всемирное Управление Трансляций было наконец создано – чтобы распространять радиоучение, стереть различия между империями и в конце концов получить власть над всем миром.

В то же время настоящие «религиозные» и настоящие милитаристы, справедливо возмущенные подлостью мотивов, стоявших за новым интернационализмом, но по-своему заблуждавшиеся, решили спасти «других людей» вопреки их собственной воле путем стравливания народов в войны. Все силы пропаганды и финансовой коррупции были брошены на разжигание национализма. Несмотря даже на это, жажда радиосчастья была уже настолько всеобщей и страстной, что сторонники войны никогда не добились бы успеха, если бы не богатство главных производителей оружия и их опыт в разжигании вражды.

Удалось успешно поссорить друг с другом одну из старейших коммерческих империй и некое государство, которое только что переняло механическую цивилизацию, но уже было Великой Силой, причем Силой, которой отчаянно не хватало рынков. Радио, которое ранее было главной силой, боровшейся за космополитизм, неожиданно стало в каждой стране главным стимулом к национализму. День и ночь каждый цивилизованный народ убеждался в том, что враги, чьи запахи, конечно же, были субчеловеческими и грязными, состояли в заговоре против него, планируя его уничтожение. Угрозы оружием, шпионские истории, сообщения о варварском и садистском поведении соседних народов создали такую подозрительность и ненависть в каждой стране, что война стала неизбежна. Возник спор о контроле над одной приграничной провинцией. В эти критические дни мы с Бвалту оказались в одном большом провинциальном городе. Никогда не забуду, как простой народ был охвачен почти маниакальной ненавистью. Всякая мысль о человеческом братстве и даже самосохранении сметалась дикой жаждой крови. Запаниковавшие правительства начали запускать дальнобойные ракеты в своих опасных соседей. За какие-то недели несколько столиц Другой Земли были уничтожены атаками с воздуха. Каждый народ теперь стал напрягать все силы, чтобы причинить врагам больше вреда, чем получил сам.

Нет нужды описывать в деталях все ужасы той войны: уничтожение одного города за другим, паникующие, голодные жители, ищущие убежища на открытой местности, грабеж и убийства, голод и эпидемии, крушение общественных структур, безжалостные военные диктатуры, плавные или катастрофически резкие упадки культур, – а также благородство и нежность в личных отношениях.

Вместо этого я постараюсь описать завершение этого кошмара, обуявшего «других». Мой собственный человеческий вид, оказавшись в подобном положении, конечно же, не позволил бы себе так поддаться ненависти. Без сомнения, мы сами стоим на пороге не менее разрушительной войны; но, какая бы агония нас ни ожидала, мы, конечно же, восстановимся. Как бы глупы мы ни были, нам всегда удавалось избежать падения в пропасть полного безумия. В последний момент здравый рассудок все-таки одерживает верх. Но не у «других».

3. Перспективы расы

Чем дольше я пребывал на Другой Земле, тем сильнее подозревал, что должно было быть какое-то важное определяющее различие между этой человеческой расой и моей собственной. В некотором смысле, различие, очевидно, было в балансе природных особенностей. Homo sapiens был в целом лучше общественно интегрирован, более одарен здравым рассудком, менее склонным впадать в крайности вследствие умственного упадка.

Пожалуй, самым поразительным примером экстравагантности «других» была роль, которую играла религия в их наиболее продвинутых сообществах. Религия здесь обладала гораздо большей властью, чем на моей планете, а религиозные учения древних пророков были способны разжечь даже мое инопланетное и спокойное сердце. Однако религия, как это было видно в окружавшем меня современном обществе, была далеко не нравоучительной.

Начну с того, что на развитие религии на Другой Земле очень сильно повлияло вкусовое восприятие ее жителей. Племенные боги, конечно же, были одарены вкусовыми характеристиками, наиболее волнительными для членов конкретного племени. Позже, когда возник монотеизм, описания всемогущества Бога, его мудрости, его справедливости, его милосердия всегда сопровождались описаниями его вкуса. В мистической литературе Бог часто сравнивался с древним и выдержанным вином; а из некоторых описаний религиозного опыта было ясно, что этот вкусовой экстаз был во многом похож на то благоговение, которое испытывают гурманы, наслаждаясь каким-нибудь редким вином.

К несчастью, из-за слишком большого разнообразия вкусовых расовых типов, общее согласие по поводу вкуса Бога очень редко достигалось. В результате часто разгорались религиозные войны, чтобы решить, был ли Господь преимущественно сладким или соленым, или же в нем преобладал один из множества оттенков вкуса, которые люди моей расы не могут даже воспринять. Некоторые учители настаивали на том, что почувствовать его могут только ноги, другие же говорили, что только руки или рот, третьи – что познать его можно только путем тонкого комплекса вкусовых ощущений, известного как непорочный союз, который представлял собой чувственный – и, в основном, сексуальный – экстаз, вызываемый ожиданием установления связи с богом.

Другие учители заявляли, что хотя Господь и был, действительно, вкусным, это было не в телесном смысле, что сущность его сохраняется в чистом духе, и что ему принадлежит вкус, более тонкий и приятный, чем вкус возлюбленной, потому что он объединяет в себе все самые лучшие духовные ароматы людей и бесконечно больше.

Некоторые дошли до того, что заявили, будто о вкусе Бога надо думать вовсе не как о вкусе личности, а как о самом существовании подобного вкуса. Бвалту частенько говаривал: «Господь есть либо вселенная, либо вкус творения, пропитывающий все на свете».

Где-то десятью или пятнадцатью веками раньше религия, насколько я понял, была более духовно возвышенной: на планете не было ни церквей, ни духовенства, но религиозные идеи доминировали в жизни каждого человека до степени, казавшейся мне невероятной. Потом возникли церкви и духовенство, чтобы сыграть важную роль в сохранении того, что теперь, очевидно, было падающим религиозным сознанием. Еще позже, за несколько веков до Промышленной Революции, институт религии получил такую власть над самыми цивилизованными народами, что три четверти их общего дохода тратились на содержание религиозных учреждений. Рабочие, которые за гроши трудились на собственников, отдавали большую часть своих жалких заработков священникам и жили в еще большей нищете, чем жили бы без этого.

Наука и промышленность вызвали одну из тех резких и внезапных революций мысли, столь свойственных «другим». Почти все церкви были разрушены или преобразованы в заводы или индустриальные музеи. В моду вошел атеизм, который впоследствии преследовался. Все лучшие умы стали агностиками. Однако еще позже, видимо испугавшись последствий материалистической культуры, гораздо более циничной и вопиющей, чем наша, самые индустриализированные народы начали снова обращаться к религии. Для естественных наук предусматривалось духовное основание. Старые церкви были заново освящены, и построено так много новых религиозных зданий, что скоро их стало столько же, сколько кинотеатров – у нас. И действительно, новые церкви постепенно впитали в себя кино и стали устраивать непрерывные показы картин, в которых были мастерски смешаны страстные оргии и духовная пропаганда.