Венчание со страхом

– Следов спермы не обнаружено, – сообщил эксперт. – Хотя сказать на все сто процентов, что у нее не было с нападавшим полового контакта, не могу. Возможны ведь варианты.

Колосов вздохнул и склонился над трупом:

– А это что? – На желтоватой мякоти старческого предплечья, точно гигантские оспины, белели неровные борозды.

– Это заживший шрам. – Патологоанатом потрогал кожу, оттянул, что-то измерил пальцами. – Видимо, след укуса. Собака тяпнула скорее всего. Размер челюстей довольно большой – похоже, овчарка или водолаз. Но это давняя история. К нашему случаю отношения не имеет.

Второе, не дававшее Колосову покоя, было нечто увиденное и услышанное им на самой зообазе. Насчет увиденного – он решил пока повременить, записал только в блокноте: «Позвонить в ЭКО насчет изъятого следа» и жирно подчеркнул.

А вот услышанное, вернее недоуслышанное, сейчас занимало его больше. В прошлое посещение зообазы из всех ее обитателей, если не брать в расчет шимпанзе, особое внимание Колосова привлекла к себе Зоя Иванова – ветеринар. Они разговаривали тогда недолго – минут пять всего. Иванова все время плакала, монотонно повторяя: «Баба Сима, бедная, бедная». Лаборант Женя принес ей тогда воды в термосе, и ее зубы стучали о край алюминиевой крышки-стакана. На первый взгляд все это походило на обычную женскую истерику – реакцию на происшедшую трагедию. Однако на второй взгляд…

Помимо слез и искреннего горя – Колосов чувствовал, что это у нее настоящее, от сердца – было в поведении Ивановой и нечто не совсем обычное: некая заторможенность, внутренняя напряженность. В затуманенных слезами глазах ее стояло тупое недоумение, словно в перерывах между всхлипываниями женщина твердила себе: «Да как же это могло произойти?» А вот к чему относился этот вопрос – к восприятию смерти вообще или к чему-то другому, Никите очень хотелось дознаться.

И в этом ему как раз бы могла помочь Катя. Ка-тя… Коротенькое какое имя. Странно, что она так равнодушно относится к этому делу. Хотя что странного? Она просто многого еще не знает. Он же сам ничего ей пока не рассказывал. Хотя с Ивановой она вполне могла бы его подстраховать. У нее ведь, как у журналиста, великолепно развито чувство собеседника. Катя Петровская умеет понимать с полуслова все недосказанное. Даже то, что от нее пытаешься скрыть. Сам не раз в этом убеждался – Колосов усмехнулся. Катя дотошная и впечатлительная. И адски любопытная – это качество тоже иногда очень даже помогает.

Она умеет задавать вопросы. И что самое главное – что он с таким упорством вдалбливает в головы своих молодых подчиненных, – она умеет задать нужный вопрос в нужное время и в нужном месте, мастерски приправляя его лестью, вежливой заинтересованностью и очаровательной наивностью, обезоруживающей собеседника. Вот и Ивановой могла бы задать… Эх! Колосов вздохнул.

Катя – классная девушка. Надо только вот о ней поменьше думать. Не про тебя, брат Никита, этот кусочек клубничного торта.

И все же, если Кати нет, обойдемся и без нее. Пусть сидит в Каменске, если хочет. Может, на пару с Сергеевым что и раскопают интересное. А тут прямо по курсу другая молодая особа – Зоя. Только б застать ее на этой базе!

Он остановил машину у зеленых ворот. Вышел, прислушался. Кругом стояла тишина – только шелест листвы, только цикады в траве, какая-то птаха в кроне рябины надсаживается: пи-ип, пи-ип. Тоненько так, пискливо. Колосов помедлил. Нет, прежде чем снова травить баланду с ветеринаром в короткой юбке, надо кое-что сделать.

Он развернулся и пошел по бетонке прочь от ворот. Ему хотелось еще раз пройти тем путем к станции. Шел медленно, стараясь представить себе, как все это получилось у Калязиной: шаг за шагом – солнцепек, одышка, step by step – и снова солнцепек.

Бетонка белой лентой ложилась под ноги. Сосны застыли по обеим ее сторонам, точно дозорные. В кювете, заросшем колючим шиповником, гудели пчелы. Колосов посмотрел на часы – сейчас одиннадцать и ни души на дороге. И в девять здесь так же. Тихое место, очень тихое.

Он брел, глазея по сторонам, стараясь не пропустить ту тропку в ельник, на которую тогда свернула Калязина. Странный тип, тот, кто ее ждал там. Кстати, а сколько времени он ее подкарауливал? Час, полтора? Приехал восьмичасовыми электричками – других-то все равно нет. И затаился в кустах.

Но почему он был так уверен, что ему попадется именно старуха? Тогда, прежде, выбирались ведь тоже старухи, значит, он имел к ним склонность, однако те места, где он на них набрасывался, были относительно «людными», посещаемыми. Всегда было шансов примерно половина из того, что на горизонте в нужный момент появится именно желанный объект. А здесь ну та-а-кая глухомань! Ну, почему, например, он не сел в засаду возле дороги на дачный поселок, а? Там же вероятности в тысячу раз больше, что попадется нужная жертва. Так нет, выбрал самую глухую тропу.

Может, он плохо ориентируется на местности? Выбрал первую попавшуюся станцию, когда стало невтерпеж и захотелось… Да, скорее всего. Подобные ЕМУ часто действуют под влиянием момента. Это вот только Ряховский тщательно маршруты по карте областной выверял, за что и был прозван впоследствии сыщиками Миклухо-Маклаем, а остальные… Едут шизоиды в электричке, выходят на понравившейся визуально станции, часто даже не зная ее название, устраивают логово поблизости от платформы и караулят. Тигр, стерегущий свою добычу у водопоя.

Размышления, казалось, облегчили душу. Колосов вздохнул. А вот и тропка в ельничек. Влажная земля скользила под ногами. Он вошел в заросли кустарника.

Где-то совсем близко прогрохотал поезд. Станция. Товарняк пыхтит тяжеленный.

Под сводом зеленой влажной листвы дышалось с трудом. Он сразу же взмок – рубашка прилипла к спине: парниковый эффект. Над бурой глинистой водой наполовину пересохшей лужи вилось облачко мошек. Никита остановился. И тут тоже тишина. Мертвая. Первобытная. Такая бывает только в лесу. Только в жару. Только в июле. Сзади хрустнула ветка. Колосов обернулся. Никого. Где-то в листве застрекотала сорока. Человек или зверь? Враг? «Это она на меня орет, – подумал он, невольно переводя дух. – А трус ты первостатейный, угро. Не охотник, не следопыт».

Он медленно дошел до платформы и повернул назад. Солнце пекло немилосердно. Но, несмотря на зной, над трубой дома Васильича, мужа кассирши Ольги, вился легкий дымок. «Березовые для баньки хороши», – вспомнилось Колосову.

По возвращении ему пришлось долго стучать в запертые ворота, наконец его впустил лаборант Женя.

– Спите вы, что ли? – заворчал Никита. – Начальник ваш на месте?

– Нет, он в Москве. Звонил – в музее работы полно. И Званцев до вечера к нему уехал. Там коллекция палеонтологическая и…

– А ветеринара вашего можно повидать? – перебил его Никита.

– Пожалуйста, Зоя Петровна в первом секторе.

Колосов уверенно направился к обезьяннику.

– Не туда, – лаборант ехидно ухмыльнулся. – В серпентарии она. Там питон в линьке. Трещины какие-то у него на коже. Зоя вместе с Венедиктом Васильичем его в марганцовке купают.

– Венедикт Васильич – это кто такой будет?

– Это завсектором по змеям.

– Ясно.

В серпентарий Колосов шел бодро. Он чувствовал спиной взгляд лаборанта. И… и как только ему эта бодрость давалась!

На территории базы стояла все та же тишь. Он невольно прислушивался: не раздается ли из-за подстриженных кустов уханье здоровяка Хамфри, однако – нет. Дальние предки на этот раз о себе не заявляли.

– Женя, вы не знаете, Серафима Павловна или ее родственники не держали у себя собаку? – спросил он, обернувшись.

– Что? Собаку? – лаборант пожал плечами. – Не знаю. А что?

– Просто хотел уточнить. – Колосов остановился перед металлической дверью того самого строения, похожего на большую теплицу, набрал в грудь побольше воздуха и, более не колеблясь, перешагнул порог: Цезарь, форсирующий Рубикон.

Огляделся. Итак, каковы первые впечатления от царства змей? Жарко и влажно. Сумрачно. И снова тихо. Точно в гробу. Мягкий желтый свет струится с потолка. Никита оказался как бы внутри гигантского аквариума, разгороженного на сектора и разделенного посредине проходом.

Серпентарий, значит. Ну ладно, сейчас мы тебя разъясним. Он шел мимо толстых стекол, за которыми в вольерах, посыпанных желтым речным песком, под электрическими солнцами нежились змеи. Черт побери, сколько тут этих тварей!

К счастью, пытка кончилась: в дальнем конце прохода он заметил людей в белых халатах – Зою Иванову и седенького старичка в очках. Старичок закрывал стеклянную створку одного из вольеров. Никита быстро подошел к ним.

– День добрый. А вы, Зоя Петровна, отважная женщина, оказывается. Мне тут сказали, что с питонами у вас ну прямо никаких проблем!

Зоя Иванова – приземистая коротконогая и широкобедрая блондинка (кубышечка – так ее еще в прошлый раз оценил Соловьев, считавший себя знатоком женской красоты) с густыми длинными волосами, перетянутыми на затылке резинкой, матово-нежной кожей и спокойными серыми, слегка навыкате глазами – улыбнулась ему:

– Здравствуйте. Снова вы к нам?

– Вот привела путь-дорожка. Так как поживает питон?

– Сетчатый питон, молодой человек, – старичок строго кашлянул и поправил очки. – Учтите – сетчатый! Редчайший экземпляр. Красавец. Вы только взгляните.

Колосов взглянул. В вольере в небольшом углублении – этаком корытце, вделанном в пол, свернулась кольцами толстенная полосатая змеища, смахивающая на автомобильную покрышку.

– Да-а, ну и работка у вас, – Колосов поежился. – Укольчик такому Великому Каа впороть не слабо. Не каждый мужик отважится. А мы могли бы переговорить с вами в менее экзотическом месте, чем клетка с удавом?

– Идемте в ветпункт, – предложила Зоя.

Они шли мимо вольеров.

– Я слышал, у вас тут не только питоны, но и ядовитые товарищи имеются, – Никита смотрел сквозь стекло на потрясающе красивую змею – алую с черными кольцами и сапфировой приплюснутой головкой.

– Да. Вон, кстати, та, которой вы сейчас любуетесь. Коралловый аспид.

– Аспид? Да-а…

– А вот гремучник – или змея Клеопатры, – Зоя указала на другой вольер. – От ее укуса смерть наступает через две с половиной минуты. Ну, если сыворотку не ввести. А вон очковая кобра.

– Наг и Нагайна. – Никита постучал по стеклу, за которым на высохшем суку раскачивались две золотистые змеи. – А вон та, что за чудо-юдо? Точно носорог?

– Это рогатая гадюка, – Зоя небрежно кивнула на вольер с бурой змеей, украшенной рогом-наростом. – Тоже весьма ядовита.

– Вы и таких лечите? – полюбопытствовал Никита.

– И таких тоже.

– А как? Усыпляете? Под наркозом?

Она только улыбнулась.

– А в ловле беглецов участия не принимали? – не унимался он.

– Каких беглецов?

– Ну, они ведь тут расползлись как-то раз. Было такое дело?

– Ах это, – она остановилась. – Нет, тогда Венедикт Васильевич сам с ними справился. Из помещения только полозы ушли да сетчатый питон. Их у забора поймали. Ольгин, кажется, собственноручно.

– А почему это произошло? Террорист, что ли, к вам пробрался – змей поотпускал?

– Нет, это не террорист. Это проделки Чарли.

– Чарли?

– Шимпанзе Ольгина.

– Так, значит, обезьяны у вас не только в клетках сидят, но и на воле разгуливают?

Иванова, казалось, не слышала его вопроса. Колосова это удивило. И он пока решил не настаивать.

– Вон мой домик, – сказала Иванова. – Кофе хотите?

– Спасибо.

– Спасибо – да?

– Спасибо – нет.

Они поднялись по дощатым ступенькам в уютный и чистенький «вагончик», притаившийся в кустах сирени за серпентарием. Пахло здесь так, как обычно пахнет во врачебном кабинете. И чистота была стерильная: смотровой стол, застеленный накрахмаленной простыней, над ним – круглая лампа-прожектор. Какие-то приборы с дисплеем, раковина за ширмами и стеклянный шкафчик с лекарствами.

Иванова пригласила его в смежную со смотровой комнату – жилую. Тут стояли стол, накрытый клетчатой клеенкой, софа под узорным пледом, плитка на подоконнике. В стену был вделан шкаф с раздвижными дверцами.

– Зря кофе не хотите. – Она вымыла руки и села на софу. Колосову достался стул с продавленным сиденьем. – Вы что, именно ко мне в такую даль из Москвы ехали?

– К вам и к Ольгину.

– А его сейчас проще поймать в Москве. Он в институте и музее по горло занят.

– Слышал уже. И Званцева вот нет, смотрю. А кто же за питомцами ходит? – Никита откинулся на спинку стула, наблюдая из-под полуопущенных век за собеседницей. Пышка она, сдобная, аппетитная. Так что же пышка одна в такой глуши делает? Ноги у нее точно точеные столбики. Молочно-белые, в старых босоножках-шлепках на пробковой подошве. Пятки – круглые, как репки. Вкусные пятки. Чья же ты подружка, Зоенька? Званцева, Жени или этого неуловимого Ольгина? Вечно занятого и отсутствующего? Кто твое одиночество на этой софе скрашивает? – Да, как же с питомцами-то? Ведь и Калязиной теперь нет… – продолжил он.

– Баба Сима последнее время к питомцам близко не подходила. Всю работу Ольгин и Званцев делали, – ответила Иванова.

– Но их же сейчас нет. Кто, например, сегодня бедных голодных мартышек кормить будет?

– Утром Званцев кормил, а вечером, если он припоздает вернуться, – Женя.

– А вы?

– А я нет. Ольгин считает, что женщине там сейчас делать нечего.

– Где? – не понял Колосов.

– Возле клеток с шимпанзе, – она усмехнулась. – Ведь вы про них все меня расспрашиваете.

– А что тут удивительного? Да я живую обезьяну, может, впервые в жизни вблизи увидел! Такие мордашки! Как они у вас тут не померзнут только. Климат-то далеко не африканский. Они и зимой тут обитают?

– Нет, зимой их перевозят в институт. Обезьяны живут здесь только до октября. Здесь есть теплые вольеры. Ничего, обходятся. И преотлично себя чувствуют. Даже простуды редки.

– А привозят их когда?

– Весной.

– Точнее?

– В начале апреля.

– В начале апреля… Ну, Бог с ними, с мартышками, со змеями… Я вот что хотел у вас спросить. В прошлый раз вы так расстроены были – не смог я. Насчет Калязиной мои вопросы будут. В то утро вы ведь с ней о чем-то говорили перед самым ее уходом. Ну, у ворот, не помните?

СТОП. А вот это уже интересно. Он насторожился, хотя в лице его ничего не изменилось. Зато что-то изменилось в Ивановой. Она вздрогнула и опустила глаза.

– Мы говорили о ее внучке. А откуда вы знаете?

– Кто-то сказал, не помню уже. А что, девять двадцать – это была ее обычная электричка?

– Да.

– И она всегда по утрам именно на ней и ездила?

– Всегда. Если опоздать, тут перерыв до трех часов.

– А-а, – Никита склонил голову набок. – А что вас так озадачило в прошлый раз, Зоя Петровна? Собственно, это я и собирался у вас узнать сегодня. Для этого и ехал из самой Москвы.

– Озадачило? – Она облокотилась на стол. – Вы считаете, что смерть бабы Симы меня всего лишь озадачила?

– Смерть Калязиной вас опечалила. Но было и еще что-то, что вас именно озадачило, но вы попытались это скрыть.

– Вы ошибаетесь.

– Я редко ошибаюсь. А с женщинами я обычно промашек не даю, – начальник отдела убийств самодовольно улыбнулся. – Когда Соловьев в прошлый раз опрашивал вас как свидетельницу, вы что-то недоговаривали. Почему?

– Да потому, что представители вашей профессии порой делают из мухи слона! Из ничего вдруг возникает целый ком домыслов и сплетен. Версии – так это у вас называется.

– Имели случай близко познакомиться с нашей деятельностью?

– Имела, – Иванова нахмурилась, – когда моя мать с моим отчимом-дураком расходилась. Очень даже имела. Вот поэтому и не хочу я впутывать…

– Кого?

Иванова отвернулась.

– Никого. Вы ошибаетесь, – сказала она мягко. – Ваша профессиональная сверхпроницательность и то, что «не дает» промашек с женщинами, на этот раз вас подвели.

Колосов поднялся. Ах ты пышка, так ты еще и коготки показываешь, царапаешься!

– Так, значит, говорите, Калязина и близко к клеткам не подходила. Игнорировала шимпанзе ваших, – сказал он, меняя тему. – Мне вот в прошлый раз Званцев тоже близко запретил подходить. Хотя, – он уже направлялся к дверям, – я б не утерпел, запрет нарушил. Милейшие зверюшки. Я б и погулять их на травку выпустил, а то сидят как в карцере.

– Так и было раньше, – Иванова вздохнула. – Пока не произошел тот инцидент.

– Какой инцидент?

– Когда Хамфри бросился на бабу Симу. С ним что-то случилось. Он ведь совсем ручной был. Цирковой. Никогда ничего подобного себе не позволял.

Глава 8 МАМА, МАМОЧКА…

Гречко занялась подготовкой к опознанию, а Катя и Сергеев, не мешкая, двинули к родителям Кораблина на Речную улицу.

– Значит, со мной? Прежние времена решила вспомнить? – спросил Сергеев. – Не забыла, как мы с тобой за Костей Слесаренко гонялись, ну, который нумизмата в Братеевке обул на все его антикварные и юбилейные сбережения.

Катя помнила все распрекрасно – было такое дело четыре года назад, когда она еще работала следователем в Каменске.

– Мальчик этот, Стасик, насколько я помню, жил со старшим братом и матерью, – напутствовала их Ира. – Брат – так, беспутный, полнейшая пустельга. А мать – трудяга. На «Новаторе» монтажницей вкалывала. Я вместе со Строевой, помнится, обыск у них в квартире делала, так этот Стасик, ему лет семь тогда было, прямо по пятам за нами ходил. Видите ли, любопытно ему было, как тетя-следователь работает. Потом, когда брат уже у нас в ИВС сидел, тоже наведывался ко мне: передачки приносил – белье, сигареты. Тихий такой, словно мышонок. Брата, по всему видно, любил очень.

– А мать? – спросила Катя.

Ира пожала плечами.

– Я ее только раз и видела, когда допрашивала насчет старшего сына. Она простая, ну, обычная совсем. Все только о работе, о работе.

– Что ж, черт возьми, эта простая ребенка-то своего не хватилась? Ведь его четверо суток дома нет! – выходил из себя Сергеев. – Она закладывала?

– Нет, вроде не похоже было, – отвечала Ира.

На Речной улице, словно гигантские спичечные коробки, среди зелени тополей и лип теснились хрущевки-пятиэтажки, выкрашенные в салатовые и небесно-голубые цвета. Имелся здесь и старый запущенный двор с покосившимся «грибком» и развалившейся песочницей.

У дома с булочной на первом этаже Сергеев остановил машину.

– Квартиру Ира не помнит, ничего, нам сейчас горсправка информацию выдаст. – Он уверенно направился к группе старушек, сидевших на лавочке у подъезда. Вид у них был как у галок на заборе – любопытный и выжидательный.

Кате сразу вспомнился садистский стишок о том, как какая-то старушка «недолго мучилась в высоковольтных проводах». Особенно ее умиляла в этом стишке строчка о «поджаренном брюшке».

– Гражданочки, где у вас тут Кораблины проживают? – осведомился Сергеев.

Старушки переглянулись.

– В сорок шестой квартире, – ответила одна в цветастом байковом халате и белом платочке.

– А вы хто ж Любови нашей будете? – поинтересовалась другая – в толстой вязаной кофте. («И как не испечется! В такую-то жару!» – подумала Катя.)

– А мы, бабушки, родственники. Дальние, – ответил Сергеев, направляясь в подъезд.

– Хахаль ейный, – скрипнула старушка, поясняя мысль другим – более глухим и недогадливым товаркам.

– Хахаль? А вторая-то хто ж? Эта, в длинной юбке, на каблучищах?

Катя поняла, что обсуждают ее, и поспешила следом за начальником Каменского розыска.

Сорок шестая квартира располагалась на пятом этаже под самой крышей. Сергеев долго звонил в обшарпанную дверь. Наконец за ней послышалась какая-то возня.

– Кто? – спросил заспанный женский голос.

– Милиция. Откройте, пожалуйста.

Прошло минуты две. Затем дверь приоткрылась. В щель выглядывала всклокоченная женщина, придерживавшая на полной груди расходившийся полосатый халат.

– Вы Любовь Кораблина?

– Ну. А что?

– Где ваш сын?

– Как где? Срок отбывает. Он сбежал? – ее глаза округлились.

Катя отметила, что женщина – босая, и еще, что у нее под халатом явно ничего больше нет. Заметил это и Сергеев, засопел.

– Я спрашиваю вас о вашем младшем сыне. О Стасике.

Женщина дернула плечом.

– Где ж ему быть? Во дворе небось шлындрает.

На скулах Сергеева заиграли желваки.

– Когда он ушел из дома?

– Да позавтракал и ушел.

«Вот те на, Ира-то обозналась, шли, значит, впустую», – подумала Катя и невольно вздохнула с облегчением: слава Богу, что этот Стасик жив.

– А вы почему не на работе? – сухо спросил Сергеев.

– Любань, кто там? Чего надо? – За спиной женщины зарокотал хрипловатый баритон, и возник его обладатель – низкорослый, кряжистый и волосатый мужик в застиранной майке и весьма нескромных плавках.

– Из милиции тут, Коля.

– Ну? – Колян уперся в Сергеева мутноватым взглядом. – Штой-то?

– Вот отчего мы не на работе, интересуются, – хихикнула женщина.

– А мы в отпуске. В бессрочном. Что ж, это теперь властью запрещается? – Колян оттер Кораблину татуированным плечом. – Зарплату не плотят, зато личной жизнью жить дают. Ну, что надо-то?

– Вы кто такой? – спросил Сергеев.

– Прохоров Николай. На слово поверите или паспорт предъявить?

– Войти позволите? – Сергеев шагнул вперед.

– Отчего ж. Только на «корочку» вашу взгляну прежде.

Он долго и придирчиво изучал удостоверение Сергеева, наконец сказал:

– Ишь ты, май-о-ор. Ну, майор, заходи – гостем будешь, пузырь поставишь – хозяином станешь.

Катя хотела было пройти следом за Сергеевым в полутемный коридор, как вдруг сбоку открылась дверь сорок пятой квартиры. В щель высунулась белобрысая головка – мальчишка лет восьми смотрел на Катю снизу вверх.

– Вы к кому, тетя? – спросил он тоненько.

– К Стасику Кораблину.

– А его нет.

– А где же он? Во дворе гуляет?

Мальчишка шмыгнул курносым носом.

– Его мать из дома выгнала.

Катя наклонилась, снизила голос до шепота:

– Ты точно знаешь?

– Ага. Он колбасу какую-то съел и банку кокнул с огурцами. Так его дядя Колян выпорол, а он его водку в унитаз вылил. Ну, чтоб в расчете быть. Тогда мать его выбивалкой по голове и вон. Я все видел и слышал. Он сказал, что больше домой не вернется.

– Когда это было?

– На той неделе еще.

– Припомни день, пожалуйста.

Мальчишка только пожал плечами.

– Тебя как зовут? – спросила Катя.

– Павлик.

– Не Морозов, случаем?

– Не-а.

– Павлик, а что в тот день по телевизору показывали?

– Про инопланетян мультяшку. Там кибер на землю прилетел и начал наших, ну, людей…

– Павлик, а когда ты Стасика в последний раз видел?

– Тогда и видел. Мы во дворе постояли. Он сказал, что домой не пойдет, все равно его Колян запорет.

– А куда он пошел, не знаешь?

Мальчишка помотал головой – точно одуванчик на ветру.

– А с кем он дружил?

– С Вовкой Подколзиным из второго подъезда. Только тот в Турцию с родителями уехал, давно еще. Еще с Жуком.

– Жуком?

– Ну да, из седьмого дома. Ну ладно, мне рыбок пора кормить, тетя. – Мальчишка юркнул за дверь.

Катя, задыхаясь от гнева, вошла в квартиру Кораблиных. В комнате с неубранной постелью и зашторенными от жары окнами за круглым, покрытым изрезанной и прожженной клеенкой столом сидели Сергеев, Колян и Кораблина.

– Да придет пацаненок, проголодается – явится, – ворчал Колян. – Он у нас парень смышленый, чего вы?

Катя поняла, что Сергеев пока не сказал им о смерти Стасика. Начальник розыска говорил мало, больше слушал. Но Катя всю эту подлую ложь слушать не желала.

– Так, значит, Стасик после завтрака убежал? – спросила она гневно. – После какого, интересно, завтрака?

– То есть как? – Кораблина заколыхалась на стуле.

– А так, что завтрак этот был еще в прошлый понедельник! – взорвалась Катя. – Вы что, мадам Кораблина, что вы нам тут зубы заговариваете? У вас ребенка уже целую неделю дома нет! Вы ж его выгнали, как котенка, за банку с огурцами!

– А-а, моя милиция, это которая бережет и бдит за мной, – Колян усмехнулся горько. – Ну все знают! Все! И о том, как свое дитя уму-разуму учить и как бабу свою…

– Потише, потише, – Сергеев грозно сдвинул брови. Были они у него черные и густые. – А почему вы вводите нас в заблуждение?

– Да ваше-то какое дело?

– Где Стасик? – спросила Катя Кораблину. – Неужели за семь дней вы даже не попытались узнать, что с ним? Вы же мать, Господи!

– Да что с ним будет-то? Он у Светки наверняка околачивается, – заворчала Кораблина. – Он и раньше, как нашкодит, все к ней бегал.

Сергеев встал.

– Кто эта Светка?

– Жена моего старшего. Она учительницей в школе, где Стаська учится.

– Нет его там, – сказал Сергеев.

Катя поняла, что будет дальше, повернулась и пошла вон из квартиры. На лестничной клетке ее настиг звериный вопль Кораблиной.

– Сволочь, вот сволочь! Ну и мамаша! – Катя исходила яростью в кабинете Иры Гречко, куда вернулась в Речной. – Ребенка выгнала, чтоб с мужиком амуры крутить не мешал. Из-за этого все, я сразу поняла – квартира-то однокомнатная. А банка – это только предлог.

– Надо же! Прежде как ломовая лошадь вкалывала, а теперь на тебе – друга сердца завела. Как его, Колян, да? Ну как раз, – Ира покачала головой. – Выходит, кому-то отпуск по безработице на пользу.

– Только не Стасику, – Катя села на краешек стола. Щеки ее пылали. – Я завтра к вам вернусь, если получится. Сергеев обещал Жука установить. И к учительнице съездим. Странно, однако, у уголовника – жена учительница.

– Он не уголовник. Брат Стасика просто обалдуй. Но, как ни странно, добрый. И красивый тоже, – заметила Ира. – Не в мамашу.

– Это кто у нас красивый? – В дверях появился не кто иной, как Леша Караваев – загорелый, взволнованный и запыхавшийся. – Девочки-труженицы, салют! Салют, милые! Эх, двадцать пятый кабинет, опять как в прежние времена, прям душой у вас тут отдыхаешь! Катюш, серьезно, возвращайся к нам, а?

Появление влюбленного Караваева несколько разрядило обстановку. Катя понемногу успокоилась.

Леша сдержал обещание, узнал про дачу: «Хозяева в Германию подались к родственникам, на лето сдают за четыреста».

– А для кого дача? – поинтересовался он.

– Для одного парня с мальчиком. Представляешь, взял и усыновил китайчонка.

– Китайчонка? А где он его раздобыл?

– Не знаю еще, – Катя вздохнула. – Но хороший парень, друг моих друзей. Надо помочь.

– Хорошему человеку поможем, – пообещал Караваев. – Дай ему мой телефон. Пусть звякнет мне и подъедет в Братеевку, вместе и дом посмотрим и, если подойдет, дельце сладим. Ну, ты сейчас куда?

– Она ко мне, – Ира начала собирать вещи. – Семь уже. Ты у меня, Катька, останешься. Чего тебе сегодня возвращаться, а завтра на автобусе сюда тащиться? Своим на работу с утра позвонишь.

Катя хотела было согласиться, но… увидев, какими глазами (ну прямо по семь копеек) Караваев глядит на Иру, передумала: «Нет, надо сматывать удочки. Не мешать тут. Он ее сейчас домой провожать потащится – за этим ведь явился. Глядишь, дело и сладится. И в Чечню ехать погибать геройской смертью не надо будет».

– Нет, Ир, не могу. Я Вадьке обещала вернуться, и не поздно.

– Вадим Андреевич? Приветик ему от меня, – Караваев ухмыльнулся. – Давно он к нам не заглядывал. Передай, мол, Караваев рад будет.

Катя посмотрела в зеркальце «на дорожку». Гречко и Караваев пошли провожать ее до автобусной остановки. Катя мысленно пожелала удачи влюбленному Леше.

Последнее, что она увидела в окно автобуса, было Ирино темно-зеленое платье, мелькнувшее в толпе на привокзальной площади.

Глава 9 ТАИНСТВЕННЫЙ СЛЕД

На следующий день ехать, однако, в Каменск не пришлось. В десять вечера Кате домой позвонил Горелов и сообщил, что «Криминальный вестник» срочно требует интервью со следователем-»важняком», ведущим дела по крупным хищениям металла. «Я уже договорился, – сообщил он. – Завтра в одиннадцать подойдешь к нему».

Ну что ж, в Следственное управление так в Следственное управление, ей было не привыкать, когда вдруг вот так все ее планы летели ко всем чертям. Но перед «важняком» надо было посетить еще одного не менее информированного и ответственного сотрудника.

В четверть десятого Катя уже барабанила в дверь колосовского кабинета. Она жаждала первой сообщить ему о том, что личность мальчика установлена.

Никита сидел на краю письменного стола и названивал кому-то по телефону. Кате он улыбнулся сонно и вежливо.

«Чуть свет уж на ногах, – подумала она. – Вот работка-то, ей-Богу! И как к нему не придешь, он всегда в обнимку с телефоном, вроде и при деле. Делопут несчастный!»

Ей вспомнился и другой «делопут» – Вадя Кравченко. Вчера, когда она, еле живая от усталости, добралась из Каменска, она застала его у себя, мирно похрапывающим в кресле перед включенным телевизором, где шла трансляция Олимпийских игр из Атланты. На полу возле кресла стояла батарея пустых пивных банок: видно было, Вадя вовсю наслаждался отпуском, данным ему Чучелом. На жалобные сетования Кати он реагировал сухо:

– Слишком поздно домой являетесь, мисс. – С минуту глядел на экран, где жилистые спортсменки, похожие на породистых лошадок, бежали марафонскую дистанцию, а затем глубокомысленно изрек: – Интересно, что почувствует мужик, если трахнет приятную даму средних лет – вон ту блондиночку, например, только что отмахавшую полный марафон? Будет ли какая-нибудь разница в объективной реальности, ma cher¹, данной нам в ощущении?

Катя поддала носком туфельки пивные банки. Кравченко поймал ее за руку, поцеловал, затем притянул к себе.

– Такое амбре, Вадим Андреевич, прямо ничего человеческого, сплошной «Тюборг», – запротестовала она, вырываясь.

– Пиво не нравится, да? Вот привереда! – он томно вздохнул. – Ну ничего, сейчас отобьем амбре. Вот этот аромат тебе по вкусу, я знаю. – И не успела Катя оглянуться, как он сграбастал со стеллажа флакончик туалетной воды «Живанши», забытый ею утром, выдернул пробочку и опрокинул его себе в рот.

Подобные штуки дурного тона Кравченко откалывал, либо когда был под сильными шарами, либо когда явно не в духе. Катя не стала разбираться. «Живанши» ей было безумно жаль.