- Смываемся, ребята. Не будем мешать старикам, помянем Палыча отдельно.
      - Ко мне? - спросил Лешка.
      - Нам бы просто вчетвером посидеть. Одним. А у меня как на грех, мать с рейса.
      - Ко мне пойдем, - решил Виллен.
      Саня предупредил Алика, и они незаметно исчезли из квартиры.
      - Только у меня в дому ни хрена нет, - предупредил на улице Виллен.
      - Купим, - успокоил его Александр. - Все купим. Я вчера зарплату получил.
      - Ты не зарплату получил, а жалованье - поправил его Владлен Греков. - А зарплату получаю я. И тоже вчера получил. Тронулись, бойцы?
      Зашли в гастроном у метро "Сокол", отоварились под завязку и пошли в Шебашевский, в маленький уютный бревенчатый дом с заросшим палисадником. Смирнов оглядел внутреннее помещение и оценил с военно-милицейской безапелляционностью:
      - Бардак у тебя, Виля.
      - Один живу.
      - Бабу заводи.
      - Завел. Но только я к ней езжу. Так удобнее. Да и сеструха скоро вернется.
      - Где у тебя веник?
      - Был где-то. Да только она и без стерильной чистоты вполне употребится.
      - Хватит языком трепать! Леша, селедку почисть, банки открой, картошки навари! Володя, на стол накрывай, а ты, Виля, им покажи, где что лежит.
      Смирнов снял кителек и принялся за уборку. Старательно мел пол, тряпкой собирал пыль, расставляя по полкам разбросанные книги. На одной из полок стоял фотопортрет, угол которого был перехвачен черной лентой.
      - Кто это? - спросил Смирнов.
      - Отец, - ответил Виллен.
      - Там умер? Давно?
      - Не знаю.
      - Не знаешь когда или не знаешь, умер ли? - со следовательской дотошностью поинтересовался Смирнов.
      - Оттуда живыми не возвращаются.
      - Может, рано еще отца-то отпевать?
      - Его, Саня, в тридцать седьмом взяли.
      - Ты запрос в органы делал?
      - Мать до своей смерти каждый год делала. Ни ответа, ни привета.
      - А ты сейчас сделай.
      - Какая разница - сейчас или тогда?
      - Все же попробуй.
      - Попробую, - сказал Виллен и стал резать хлеб.
      Уселись, когда сварилась картошка в мундире. Рюмок не было, - стакан граненый, стакан гладкий, чашка, кружка. Но разномастность посуды не явилась препятствием для майора Смирнова, с военных лет он с точностью до грамма разливал на щелк. Налил всем, оглядел всех, невысоко поднял кружку:
      - Помянем Ивана Павловича.
      По иудейской неосведомленности Лешка полез чокаться. Смирнов тут же его осадил:
      - Не чокаться, "Дитя Джойнт".
      Выпили, выдержали паузу. После паузы Лешка позволил себе обидеться:
      - Без антисемитских штучек не можешь? А еще милиционер!
      - Я не милиционер, а майор милиции. И не говори глупостей.
      Ни к селу, ни к городу Виллен наизусть прочел стишок:
      В кафе сидел один семит
      И жрал, что подороже.
      Как вдруг вошел антисемит
      И дал ему по роже.
      - Во-во! - обрадовался Лешка. - Все вы такие!
      - Леша, прекрати, - потребовал комсомольский работник Владлен.
      - А что они?
      - А они - ничего, - успокоил Лешу Виллен. - Сдавай по второй, Саня.
      Саня сдал. Виллен подумал, покачал водку в стакане и предложил:
      - За Альку, за Алевтину Евгеньевну, за Ларису, чтобы без Ивана Павловича жилось им так, как положено семье такого человека.
      - Теперь чокайся, "ошибка Коминформа", - разрешил Лешке ехидный Смирнов. Чокнулись, выпили и Лешка сказал, отдышавшись:
      - Называешься ты не майор милиции, а несусветная балда.
      Александр довольно заржал. В дверь буйно забарабанили. Виллен крикнул так, чтобы было слышно во дворе:
      - Не заперто!
      Вломился Костя Крюков, брякнул свою бутылку на стол и проорал радостно:
      - Вот вы где! А я уж и к Лехе забегал, и у Саньки проверил - нету вас!
      - Ты почему на кладбище не был? - неодобрительно спросил Александр.
      - Ты же знаешь, меня Алевтина Евгеньевна не любила. Все боялась, что я Альку ходить по ширме завлеку. Вот и решил - чего ей глаза в такой день мозолить.
      Виллен разыскал еще одну чашку, Саня налил до краев, а Костя выпил.
      - За упокой души хорошего человека, - сказал Костя, не закусывая.
      - А что он тебе хорошего сделал? - непонятно спросил Виллен. Костя поставил чашку на стол, посмотрел на Виллена, как на дурачка, обстоятельно ответил:
      - А то, Виля, что жил рядом со мной. Я не из книжек, а собственными глазами видел человека, который всегда и всюду жил по правде. И оттого я понимал, что живу не по правде. Вот и все, что он для меня сделал.
      - Поэтому ты теперь щиплешь, слесаришь, - догадался Виллен.
      - Фрезерую, - поправил его Костя.
      И снова стук в дверь. Стук, и сразу же явление. Пришел Алик, уселся за стол, потер, как с мороза, руки.
      - Что там? - потребовал отчета Смирнов.
      - Удивительная штука! Разговорились старики, развоспоминались, смеются, ахают. И будто отец живой, будто с ними. Налей-ка мне, Саня.
      Саня налил в свою кружку. Алик выпил. Закусил селедочкой, спросил у Виллена:
      - Валюхи-то нет еще?
      - Экзамены на аттестат сдаст и приедет, - пояснил Виллен и доложил Алику: - Письмо тут прислала и фотографию.
      - Покажь, - попросил Алик. Фотография пошла по рукам. Блистательная моментальная фотография: сморщив нос, хорошенькая девушка сбрасывает с плеч казакин - жарко. И по белому - надпись: "Ехидному братцу от кроткой сестренки".
      - Красотка стала, - констатировал Алик.
      - А то! - отвечал довольный брат.
      - Да, теперь с такой сестренкой забот не оберешься, - сказал Костя.
      - А то, - грустно согласился Виллен.
      - Алик, ты вчерашнюю нашу газету читал? - со значением спросил усиленно молчавший до того Владлен Греков.
      - Мне в эти дни только газеты читать... Я свою-то не читал, а уж вашу...
      - И зря, - сказал Владлен и вытащил из кармана аккуратно сложенную газету. Алик развернул газету. Владлен указал: - Вот здесь читай!
      - "Лучше, когда "моя хата с краю"?" - прочел название трехколонника Алик.
      - Вслух не читай, - распорядился Владлен.
      Алик долго читал вслух. Закончив, спросил без выражения:
      - Откуда им все известно о моем деле?
      - Я им дал все материалы, - признался Владлен.
      - А ты от кого узнал, что меня привлекают?
      - Это я Владлену сказал, - тихо доложил Лешка.
      - Все известно, один я ничего не знал, - раздраженно заметил Смирнов. - Друг, тоже мне!
      - Ты ничем не мог мне помочь, Саня.
      - Зато Владлен тебе помог!
      - Помог, - согласился Владлен. - Разве не так?
      - И мне помог тоже! Изящно обосрал с головы до ног!
      - Не тебя, а ваши порядки.
      - Трепотня и демагогия эта ваша статья! - раздраженно закончил Смирнов.
      - Зато Алик будет в порядке, - не опровергая его, отметил Владлен. Помолчали все, понимая, что после такой статьи у Алика действительно все будет в порядке.
      Греков поднялся:
      - Ну, мне пора. Алик, будь добр, проводи меня немного. Мне тебе пару слов надо сказать.
      Они Шебашевским вышли к Ленинградскому шоссе и мимо автодорожного института направились к метро "Аэропорт".
      - Спасибо, - выдавил наконец из себя Алик.
      - Не за что! - легко отмахнулся Владлен и добавил: - А у меня к тебе маленькая просьба...
      - Излагай. Я теперь тебе по гроб обязан.
      - Ничем ты мне не обязан, - сказал Владлен. - А я тебе буду по-настоящему благодарен, если ты захочешь выполнить мою просьбу. Как ты знаешь, с понедельника я начинаю сдавать экзамены на вечерний юридический. Конечно же, меня примут. И я уверен, что историю там, устную литературу я сдам легко. Но вот за сочинение немного опасаюсь. А хотелось бы нос утереть всем, чтобы со всеми пятерками...
      - Хочешь, чтобы я сочинение написал? А как?
      - Раз плюнуть, Алик. На листке фотографию переклеим, кто там разбирать будет! А сочинение пишут всем кагалом, вечерники всех факультетов. Человек триста. Пойди там разберись. Это будет ровно через неделю, в следующую пятницу.
      - Сделаю, Влад, - заверил Алик.
      - Помни, за мной - не пропадет.
      Они пожали друг другу руки, и Владлен спустился в метро.
      Алик вернулся в сильно прокуренный уют приоровского дома. Лешка, как мог, подтренкивал на гитаре, а Саня, Виля и Костя, расплывшись по громадному дивану, громко и хорошо пели:
      Выстрел грянет,
      Ворон кружит.
      Мой дружок в бурьяне
      Неживой лежит.
      А дорога дальше мчится,
      Кружится, клубится.
      А кругом земля дымится,
      Родная земля.
      Эх, дороги
      Пыль да туман.
      Холода, тревоги,
      Да степной бурьян.
      В следующую пятницу Алик благополучно написал грековское сочинение, а в субботу ехал в подшефный колхоз, в деревню Дуньково, направленный туда рассудительным начальством, которое твердо знало, что он герой-то, конечно, герой, но лучше ему пока быть подальше.
      Скверное это дело, - пить водку в кузове грузового автомобиля на полном ходу. Из горлышка еще так-сяк, но Алик не умел из горлышка. Кричали девчата, и ребята из цехов.
      - Александр Иванович, просим, Александр Иванович, давайте!
      Машина шла по сравнительно ровному Волоколамскому шоссе, но шатало таки порядочно: горлышко три раза опасно ударилось о край гладкого стакана, вызвав тонкий и веселый звон. Алик опрокинул стакан в себя, и водка пошла под язык, в нос, по углам рта и - частично - в горло. Непопавшее туда он жевал и заглатывал. Он страдал и плакал.
      - Летят утки, летят утки...
      - ...Да два гуся, - запели девчата из типографии. Отходили на конус большие леса вдоль дороги, было пасмурно, отлетая, вяло пролетали галки, а где-то далеко летели утки и два гуся! Алик пробрался к кабине - поближе к девчатам - и стал подпевать. Он сейчас любил всех девчат, но подсел к хорошенькой блондинке Асе.
      - Пьяненький, - тихо сказала Ася. Песня кончилась, и девчата заговорили. Поэтому Алик ненавязчиво прижался к теплому Асиному боку. Ася нерешительно пошевелилась. Тогда он обнял ее за талию, и она сразу же громко сказала:
      - Ох, девочки, колхоз этот мне совсем уж не нужен. Колька на неделю приехал, Клава. Ты его знаешь? - крикнула она в угол. - А я - на месяц в колхоз загремела. С кем теперь погуляешь в удовольствие.
      Она стремительно обернулась к Алику, он увидел ее удалые глаза, заробел и убрал руку. Она отвернулась, и он опять обнял ее за талию. Уставшие от дороги и водки, все замолчали. Алик положил голову на Асино плечо и стал подремывать. Изредка встряхивало, и тогда он виском ударялся о какую-то костяшку из худенького Асиного плеча, от которого пахло бедным жильем и большой семьей.
      - Через десять минут на месте! - громогласно объявил рыжий Тимка из электроподстанции. Зашевелились все.
      - А где мы здесь жить будем? - спросила Ася, еще раз резко, на мгновенье обернувшись к Алику. Шутила, видно, с ним.
      - Это ты у председателя спросишь, - ответил Тимка.
      - Я спросил сегодня у менялы,
      что дает за полтумана по рублю:
      Как сказать мне для прекрасной Лалы
      По-персидски нежное "люблю".
      Ася замолкла.
      Та, что звалась Клавой, попросила:
      - Ася, дальше.
      А Тимка мрачно сказал:
      - Меняла - председатель ответит тебе по-русски кратко. Большой барбос.
      Машина въехала в село Буньково и вскоре остановилась. Все еще сидели по лавкам, когда через борт заглянула в темный кузов хитрая славяно-азиатская харя.
      - А что это за рожа? - басом поинтересовалась Ася.
      - А это председатель, - тонким голосом ответил Тимка.
      Председателева харя добро заулыбалась, съежилась от искусственной радости и произнесла:
      - Сразу видно: москвичи приехали. Рад приветствовать!
      - Тимофей, ты? - обеспокоился председатель.
      - Ребята, он ласковый! Значит, придется лес возить, - догадался Тимка.
      - Я, родной, я. - Тимка перегнулся через борт, снял с председателя кепку и трескуче поцеловал его в лоб. Председатель вырвал кепку и удалился.
      По домам всех расселяла молчаливая и деловая бригадирша. Рыжий Тимка из электрической подстанции бросил свой мешок и убежал. Алик с дотошностью устраивался. Устроился, и стало скучно. Но тут же явился Тимофей и, мерцая воспламененным от беготни лицом, обрадовал:
      - Пиво в чайную завезли. Свежее.
      В чайной пахло конской мочой и ногами. Толкая рифленые ватные сапоги, Алик и Тимка пробились к стойке. Светло-желтая струя долбила кружки. Мужики зачарованно глядели на струю.
      - Два по сто и четыре кружки, - сказал Алик.
      - Споловиним, - присоветовал Тимка. Отпили по пять-десять и запили пивком.
      - Хорошо, - отметил Алик.
      - Зачем тебе Аська? - спросил Тимофей.
      - А я знаю? Я - доктор? - Алик отвернулся и посмотрел на соседний столик. За тем столиком в окружении односельчан в голубом пиджаке и серых брюках сидела невыразимая местная знаменитость - олимпийский чемпион по штанге в легчайшем весе, карманный такой паренек. Он угощал своих и рассказывал о прекрасной, заграничной жизни.
      - У нее парень есть. Мой приятель, - расхрабрился Тимка.
      Алик поднял стакан с остатками водки и обратился к столу чемпиона:
      - Выше знамя советского спорта.
      Чемпион долго смотрел на Алика неразумным взором и медленно поднимал стакан. Поднял, наконец, выпил и направился в стойке, которая была чуть ниже его плеч.
      - Доня, три по сто! - приказал чемпион, но парень, очередь которого подошла, легонько отстранил чемпиона от стойки. Высокий легкий координированный парень - горожанин.
      - Ты знаешь, кто я? - сурово спросил чемпион.
      - Знаю, - спокойно ответил парень. - В очередь вставай.
      - Знаешь, а не уважаешь! - укорил чемпион.
      - Пьяного - не уважаю.
      - А если я тебя пополам разорву?
      - А если я тебе по шее?
      - Да, молодежь пошла... - огорчился чемпион и стал в очередь из трех человек.
      Наблюдавшие за жанровой сценкой Алик и Тимка успокоились и приступая после водки к пиву, вальяжно поменяли позы.
      Нога Алика ткнулась под столом во что-то мягкое. Что-то мягкое заворочалось под столом.
      - Собака, что-ли? - удивился Алик.
      - Черт его знает. Может и телок, - философски заметил Тимка.
      Грязная рука снизу откинула край клеенки. Противоестественное рыло возникло из-под стола.
      - Ребятки, - слезно сказало рыло, - оставьте пивка хлебнуть.
      Ах, танцы на шоссе! Баянист запрокидывал голову и наяривал вальсы, фокстроты и танго. Наяривал до того однообразно, что трудно было разобрать, где вальс, где фокстрот, где танго. Местные рослые девчата в цветастых и темных пиджаках, открячив зады, трудолюбиво и истово исполняли все танцы. Подружка с подружкой. Мелкие по сравнению с москвичами парни, терпеливо щелкали семечки - ждали своего послетанцевого часа. Каждые три минуты на танцы набегали два ослепительных огня: на Москву мчались молоковозы. Не прекращаясь, танцы сваливались на обочину.
      Алик в конце концов затосковал. Потрещав в кармане бумажками, он подозвал Тимку.
      - Тима, чайная еще работает?
      Ничего-то не надо было объяснять Тимке. Сокращая разговор, он предложил:
      - Давай половину, сбегаю.
      Алик беспокойно ждал его, когда подошла Ася.
      - Александр Иванович, потанцуем!
      Они прошлись в прыгающем фокстроте. Ася смотрела на него, как хозяйка.
      - Вы на комбинате ужасно серьезный.
      Алик ждал Тимку, и поэтому по небрежности ответил невежливо:
      - Уж какой есть.
      - А здесь простой, веселый, - она не хотела замечать грубости.
      - Парень я простой, провинциальный, - пропел Алик, точно попадая в баянистову музыку. Под эту музыку получалось все.
      - Уж до того простой, уж до того провинциальный! - сказала Ася грустно.
      - Александр, пошли! - крикнул Тимка издалека.
      - Вы меня извините, Асенька. - Алик остановился и слегка прижал ее к себе. На миг ощутил ее груди, учуял острый запах волос и захотел, чтобы так было долго.
      - Идите, - сказала она. - Идите. Только не напивайтесь.
      Он хотел обидеться, но уже не хотел оставаться. Ничего не сказав, он кинулся в темноту на Тимкин голос.
      Они сели у овражка. Снизу несло нежной травяной прелью. Тимка и стакан принес. Алик принял дозу и лег на спину. Тимка звучно принял свою. Алик закрыл и открыл глаза. Звездный небосвод дрожал над ними. Они лежали на траве, и опять для них стала слышна жалобная гармоника, и шум молоковозов, и пронзительные вскрикивания простодушно кокетничающих девчат.
      Тимка выпил из горлышка и закашлялся. Откашлявшись, сказал:
      - С приветом. - И утер слезы. - А теперь - с новыми силами - на танцы. Девки дуньковские - персики! Щипай - не ущипнешь. Лучше лапать. Сэло!..
      Они игриво зашагали на звук гармошки. Отработав последний номер, гармонист застегнул гармошку и пошел спать. Стали потихоньку разбредаться и девчата.
      - Пошли, пошли! - Тимка дергал Алика за рукав. - Вон две курочки потопали! Ничего себе, слово пролетария!
      Они догнали курочек, которые топали довольно быстро.
      - Разрешите присоединиться. Скучаем, - взял быка за рога Тимка.
      Девчата молчали. Тогда он продолжил:
      - Мой друг Александр. Большой человек. Хочет жениться. - Тимка вздохнул и добавил: - Я тоже холостой.
      Алик изучал обветренные свежие девчачьи лица. Лица были строги и, по дуньковскому этикету, ничего не выражали.
      - Холостая жизнь тяжела, - продолжал Тимка. - Один в поле не воин. Своя рубашка ближе к телу. А рубашку-то постирать некому и чего другое справить тоже. Девочки, выходите за меня замуж!
      Тимка попытался было облапить ближайшую, но отдернул руку, потому что девицы вдруг оглушительно рявкнули частушку:
      Цветет в Тбилиси алыча
      Не для Лаврентья Палыча,
      А для Климент Ефремыча
      И Вячеслав Михалыча!
      - Тима, я пойду, - попросился Алик.
      - Не понимаешь своего счастья, а еще высшее образование имеешь! Нет, весь я не уйду! - решил Тимка и сделал Алику ручкой! Гремели частушки!
      Спать не хотелось, и Алик пошел по деревне. Он шел по шоссе, считая звонкие свои шаги и дошел до окраинного холма, где гулял ветер. Он стоял на ветру, спиной к деревне и слушал далекие частушки, шум деревьев, печальный паровозный крик. Что-то ткнулось ему между лопатками, и сердце оборвалось от ужаса. За спиной стояла Ася. Она была в резиновых тапочках, вот в чем дело. Она протянула ему руки, и он взял их в свои.
      - Саша, Саша, - сказала она, и он задохнулся.
      Потом они лежали на его куртке. Под курткой была свежескошенная трава, и пахла она позабытым детством. На востоке небо уже серело, а звезды блекли. Ася мерзла и старалась спрятаться в его руках, в его ногах. И говорила с закрытыми глазами.
      - Я счастливая сегодня. А ты?
      - А я ушел от своего счастья. Так сказал Тимка.
      - Тимка - дурак и нахал. Не обижай меня, Саша.
      - Глупенькая моя, - сказал он, потому что это надо было сказать.
      - Я хотела этого с тобой, - призналась она.
      - Тебе холодно. Пойдем, я провожу тебя, - предложил он. Ася вздохнула, открыла глаза, жалко улыбнулась и села.
      - Пошли.
      У избы он поцеловал ее. Она вяло ответила и ушла. До своей избы он бодро бежал и с радостью проник в вонючее тепло.
      Алик трясся на тракторной телеге и жалел себя. Жалел, потому что по глупости не взял из Москвы резиновых сапог, потому что выпитое натощак молоко бурчало и переливалось в животе, потому что на жестком неровном тюфяке спал всего три часа.
      Лес был хорош. Трактор остановился. Алик спрыгнул на землю, и ботинки его ушли в зеленую траву и невидимую воду.
      - Я ж говорил: без резиновых сапог не проживешь! - обрадовался Тимка.
      - Много говоришь, Тимофей, - сказал пожилой щуплый мужик и протянул Алику пару высоких галош. - Для тебя прихватил, если грязно будет.
      - Много говоришь, Тима, много говоришь! - Алик ликовал и влезал в галоши. - Уж не знаю, как благодарить, Петрович.
      - Веревочкой подвяжи, грязь галоши засасывает. Опять одни ботиночки останутся. - Петрович протянул Алику кусок бечевки.
      - Спасибо, Петрович, полбанки с меня.
      - С ним разопьешь. - Петрович ткнул пальцем в Тимкин живот и отошел к трактористу, который, отыскав место повыше и посуше, обихаживал там себе ложе из брезента, для того, чтобы лежа, с комфортом наблюдать, как будут корячиться с бревнами нахальные языкастые москвичи.
      - Ну, Александр, отмочил ты с банкой! - Тимка кис со смеху. Петрович же запойный! Он и в деревню ехать согласился, чтобы ее, заразу, и не нюхать!
      - Предупредить не мог? - обиделся Алик.
      - Не успел, - оправдался Тимка. - Ну-с, граждане, белыми ручками за черные бревна, и - раз!..
      Бревна лежали вразброс. Как срубили их осенью, как очистили от ветвей, так и оставили. Бревна привыкли здесь, вросли в вялую серую землю.
      Сначала раскачивали и выворачивали из земли, потом тащили по скользкой траве, затем по двум слегам закатывали на тракторную телегу. За полчаса вшестером - девять кубов.
      - Колхозник! - крикнул Тимка трактористу. - Заводи кобылу!
      Тракторист сложил брезент и нехотя побрел к машине. Москвичи вскарабкались на телегу: застучал мотор, и поезд потихоньку тронулся. Тракторист, видимо, хотел объехать разбитую в дым свою же колею, и поэтому взял левее - ближе к спуску в овраг, но не рассчитал, и телега, которую занесло на повороте, боком поползла вниз, сметая мелкие кусты и завалы хвороста. Москвичи в веселом ужасе прыгали с телеги.
      - Совсем одичал, крестьянский сын?! - злобно осведомился Тимофей.
      Тракторист, видя, что телега остановилась, упершись в единственное дерево на склоне, заглушил мотор. Все закурили от переживаний. Некурящий Петрович от нечего делать пошел смотреть, что с телегой.
      - Мужики, сюда! - вдруг крикнул он.
      Сметя хворост и проскользив до дерева, телега открыла вход куда-то, прикрытый дощатой крышкой. Тимка догадался:
      - Блиндаж еще с войны!
      Только сейчас Алик понял, что мягкие, заросшие травой углубления по овражному берегу - окопы сорок первого года.
      - Дверца-то никак не военная, свежая дверца-то! - возразил Петрович. Решительный Тимка подошел к дверце и открыл ее. Из темной дыры вырвалась стая энергичных золотисто-синих крупных мух и удручающая вонь. Тимка зажал ноздри, шагнул в темноту и тут же, не торопясь, вновь объявился.
      - Ребята, там - мертвяк, - сказал он.
      - Шкелет, что ли? - спросил тракторист.
      - Шкелет не воняет, - ответил Тимка.
      - Что ж это такое, что ж это такое?! - завопил тракторист.
      - Сообщить надо, - решил Петрович.
      - А ты не врешь? - вдруг засомневался тракторист. - Знаем ваши московские шуточки! - и радостно кинулся в блиндаж. И тут же выскочил из него, заладив по новой: - Что ж это такое, что ж это такое?..
      - Мы здесь покараулим, чтоб все было в сохранности, а ты дуй в деревню и сообщи по начальству, - приказал ему Алик.
      Первым прибежал высокий, с виду городской парень. Задыхаясь от быстрого долгого бега, он выкрикнул:
      - Где?!!
      - А ты кто такой? - строго спросил Тимка.
      - Я - работник МУРа Виктор Гусляев, - представился парень, показал книжечку и повторил вопрос: - Где?
      Тимка, присмиревший при виде книжечки, кивнул на дверцу. Гусляев нырнул в темноту, где пробыл значительно дольше первопроходцев. Вынырнул наконец и распорядился:
      - Никому к блиндажу не подходить, - осмотрел шестерых, решил для себя: - Наш наверняка, не областной.
      - Ему, вероятнее всего, без разницы теперь, чей он - ваш или областной, - Алик приходил в себя.
      Услышав такое, Гусляев обрадовался чрезвычайно, вытащил записную книжку, вырвал листок, нацарапал на нем огрызком карандаша нечто и протянул листок Алику:
      - Не в службу, а в дружбу. Я не могу отлучиться отсюда, а вас очень прошу сообщить из конторы по телефону обо всем, что здесь произошло.
      - Не в вашу службу, а в нашу дружбу, - бормотал Алик, изучая листок бумаги, на котором значилось имя, отчество и фамилия Ромки Казаряна и номер телефона. - А почему Роману Суреновичу? Может, сразу Александру Ивановичу Смирнову?
      - Его нет, он в отъезде, - автоматически ответил Гусляев и только потом удивился: - А вам откуда известно, что Смирнов - мой начальник?
      - Страна знает своих героев, - усмехнулся Алик и, сложив листок, сунул его в карман.
      Москву давали через Новопетровское, и поэтому слышимость была на редкость паршивая.
      - Мне Романа Суреновича Казаряна! - орал в трубку Алик.
      - Ни черта не слышу! - орал в трубку с другого конца провода Казарян.
      - Мне Романа Суреновича Казаряна! - еще и еще раз повторял криком Алик.
      - Ни черта не слышу! - еще и еще раз оповещал Казарян. Вдруг что-то щелкнуло, и до Алика донеслось, как из соседней комнаты:
      - Откуда ты звонишь, Алик? - Ромка по сыщицкому навыку опознал голос приятеля.
      - От верблюда, - огрызнулся Алик? - Это не я звоню, это ваш паренек Гусляев звонит.
      - То ни черта не слышал, теперь ни черта не понимаю.
      - Сейчас поймешь, - пообещал Алик.
      Группа прибыла на место происшествия через час тридцать две минуты. Неслись под непрерывную сирену.
      К блиндажу подъехать не было никакой возможности, и от шоссе группа шла пешком, неся на себе все необходимые причиндалы. Ромка важно поздоровался с Аликом за руку и распорядился:
      - Собирай своих, Алик, и мотайте отсюда подальше. Нам работать надо...
      Чистоплюй Казарян выбрался из блиндажа первым. Следом за ним - Андрей Дмитриевич, который спросил невинно:
      - Запах не нравится, Рома?
      - Фотограф отстреляется, и вы его забирайте.
      - Кто он, Рома?
      - Жорка Столб. Как его, Андрей Дмитриевич?
      - Металлическим тяжелым предметом по затылку. Железный прут, свинцовая труба, обух топора - что-нибудь эдакое. Вскрою дома, скажу точнее.
      Выскочил из блиндажа фотограф с перекошенным от отвращения личиком.
      - У меня все! - И, отбежав подальше, уселся на бревно, на котором уже давно пристроились индифферентные санитары. Вышли эксперт Егоров и Витя Гусляев. Все.
      - Можно забирать? - спросил у эксперта Андрей Дмитриевич. Ему Егоров кивнул, а Казаряну сообщил:
      - В блиндаж затащили уже труп. А кокнули где-то поблизости.
      Санитары со сложенными носилками направились в блиндаж.
      - Наш? - спросил Гусляев. - Тот, кого я ждал в Дунькове?
      - Тот, Витя, тот.
      - Я, выходит, ждал, а он уже тут лежал.
      - Сколько он тут лежал, Андрей Дмитриевич? - спросил Казарян.
      - От трех до пяти суток. Дома скажу точно.
      Санитары с трудом вытащили из блиндажа груженые носилки, накрыли труп простыней и, аккуратно выбирая дорогу, понесли останки Жоры Столба к шоссе. Андрей Дмитриевич махнул оставшимся ручкой и пошел вслед за ними. Они свое дело здесь сделали.
      Следующим утром собрались в кабинете Смирнова.
      - Где доктор и эксперт? - осведомился Смирнов.
      - Не нужны они, Саня. Все и так ясно, - ответил Казарян. - По их бумажкам.
      - И что тебе ясно по бумажкам?
      - Столба убил Куркуль. Убил, чтобы завладеть отначенным мехом, который хранился в блиндаже, сложенный в четыре тюка. Все это легко определил эксперт Егоров. Твердо убежденный, что блиндаж этот отыскать невозможно, Куркуль шуровал в нем безбоязненно. Пальчиков его там предостаточно, полным-полно ворсинок меховых и масса следов. Убил Куркуль Жору четыре - точнее, теперь пять дней тому назад свинцовой трубой в десяти метрах от блиндажа. Видимо, подкараулил, зашел со спины и нанес смертельный удар. Потом затащил труп в блиндаж.
      Мы с Виктором Гусляевым опоздали на двое суток. Когда мы вышли на любовницу Столба Веронику Борькину из Дунькова, он был уже мертв. Вот такие дела, Саня.
      - Мех Куркуль забрал сразу же? - спросил Смирнов.
      - Нет. По расчетам эксперта - через день.
      - Еще что интересного?
      Казарян вытащил из кармана пистолет и молча положил его на смирновский стол.
      - Нашли в блиндаже. За дощатой обшивкой. "Виблей" Куркуль забрал, а этот не нашел. "Штейер-7,62".
      Прикладистая машинка. Смирнов взял пистолет в руки, повертел. Один из шурупов эбонитовой накладки рукоятки пистолета был явно вкручен шкодливой российской рукой - латунная его головка резко отличалась от черных, в цвет, австрийских своих соседей.
      - Где Куркуль, Сережа? - мягко спросил Смирнов у Ларионова.
      - Ищу, - ответил тот настороженно.
      - Ты ищешь, а он убивает.
      - Что поделаешь! - нервно огрызнулся Сергей.
      - Я не в упрек, Сережа. Просто не хочу, чтобы мы еще один труп нашли. Его живым взять надо. С дамочками кончай, там пусто. Куркуль без денег, это ясно. Пока он не знает, что мы раскопали Столба, он наверняка попытается часть товара сбыть, так как без средств ему никуда не сдвинуться. А ему подальше от Москвы уйти надо, уйти и отлежаться где-нибудь в тихом и уютном местечке. Твоя главная забота сейчас: рынки (хоть и маловероятно, но надо попробовать), скорняки-частники, и главное подпольные скорняки, перешивающие ворованные меха. Так что дел у тебя по горло. Действуй, Рома. Стручок - твой. Достань из-под земли. Это в первую очередь. Как перспектива - шофер, вывозящий тюки из Дунькова.
      - Я выяснил, кто привез мех в Дуньково, - сообщил Казарян. - Пять контейнеров из общего тайника в Лихоборах в Дуньково перевез брат Вероники Борькиной, колхозный шофер. Столб в сарае борькинском эти тюки распотрошил, контейнеры, вернее, а тюки с мехом по ночам куда-то уносил, как призналась Борькина.
      - Потом, потом, Рома! Пусть все это следователь разматывает. А нам бегать надо. Задача ясна?
      Бегать никуда не пришлось. Не успели Казарян и Ларионов всерьез обсудить план дальнейших мероприятий, как позвонили снизу, из проходной.