- Успокоились, ребятки?
      - Мы, как ваши машины увидели, сразу успокоились, - сказала девушка Мила.
      - Да нет, - не согласился парень Валя. - Как только в Чапаевский вышли. Раз они убежали, эти, с пистолетами, так чего их бояться?!
      - Говоришь - "они". Значит, много их было? Двое? Трое?
      - Откуда знаю! - сказал Валя. - Но стреляли-то сколько! А у убитого пистолета нет.
      - Глазастый, - отметил Смирнов. - Насчет убитого. А тех-то сколько ты видел?
      - Никого мы не видели, только выстрелы слышали, много выстрелов.
      - Сколько?
      - Я же говорю - много. Что мне их, считать тогда надо было, что ли? обиделся Валя.
      - А я считала. От страха считала, чтобы они прекратились скорее. Восемь их было, - сказала Мила.
      - Это ты серьезно? - спросил удивленный Смирнов.
      - Вы не удивляйтесь, товарищ майор. Восемь их было, ровно восемь, заверила Смирнова девушка и для полной уверенности еще раз посчитала про себя. - Восемь.
      - Ах, ты мое золотце, ах, ты моя умница! - похвалил ее Смирнов и, распахнув дверцу "Победы", крикнул: - Казарян, ко мне!
      Казарян тотчас явился, заглянул в салон, улыбнулся молодым, сказал, чтобы ободрить их:
      - Вижу, отошли самую малость, девочки-мальчики?
      Девушка Мила покивала головой, поморгала глазами - благодарила за доброе внимание.
      - Было восемь выстрелов, Рома. - Смирнов вводил Казаряна в курс дела.
      - Стволов, следовательно, не менее двух.
      - Именно. Сходи-ка ты к Андрею Дмитриевичу и эксперту, пусть правую ручку у Цыгана посмотрят повнимательнее.
      - Уже смотрели, Саня. Он стрелял.
      - А пистолетика-то и нет. Забрал его более удачливый стрелок.
      - Или стрелки, Саня.
      - Вряд ли. Свиданка здесь, по-моему, была один на один.
      - Или двое на одного.
      - Слишком много выстрелов. Двое бы просто убили. В один выстрел или, в крайнем случае, в два. Двое против одного - это всегда запланированное убийство. Здесь - сначала разговор, а в результате разговора перестрелка. Дуэль, можно сказать.
      - Ну да, - полусогласился Казарян. - Значит, Дантес в бега кинулся?
      - У нас с тобой, Рома, пока только одно сомнительное утешение. К счастью, Цыган - не Пушкин.
      - Ну что, место осматривать будешь?
      - Зачем? Сережа это сделает лучше меня. Только мешать.
      - А я все-таки гляну, - решил Казарян. - Осмотр закончим и в контору?
      - Семеныча дождемся.
      - Нужно ли? Полчаса - время, куда угодно и как угодно уйти можно. А орудовал или орудовали не мальчик или не мальчики. Его Верный про это уж знает наверняка.
      Вот пусть Верный нам об этом и скажет.
      - Идеальный вариант, но Верный, увы, говорить не умеет.
      Девушка Мила и парень Валя с восхищенным недоумением слушали их треп. Казарян почувствовал их взгляды, обернулся:
      - Ребятки, извините, но вам придется еще немножко подождать. Пока фары нужны, а как закончим, так вас сразу на машине по домам отправим.
      - А мы что, больше не понадобимся? - с беспокойством спросил парень Валя.
      - Не волнуйся. Еще надоест к нам ходить показания давать, - обрадовал парня Казарян и, захлопнув дверцу, пошел в свет. Смирнов уже сидел и смотрел, не видя, в ветровое стекло, где, как под театральными софитами, лежал труп.
      ...Семеныч с компанией ушел в два часа. Ровно в два тридцать они вернулись.
      - Ну и как? - спросил Смирнов. Он даже из машины вылез, чтобы задать этот вопрос.
      - А как? Да вот так! - раздраженно ответил Семеныч. - Минут на пятнадцать пораньше бы, и Верный наверняка бы его взял. Чуток не хватило. Он отсюда на Ново-Песчаную кинулся, пересек ее и в лесок до Песчаной. Как же, умный! Верного пробовал сбить, по Таракановке метров пятьдесят, дурак, шлепал. Но мы бережок в момент отработали и опять на след вышли. А он, мерзавец, к Окружной. Там след исчез с концами. Он за проходящий состав уцепился. Мы постояли, посмотрели, каждые пять минут, а то и меньше, состав.
      - Ты говоришь - "он". А что, и в правду, он один был?
      - Один, один! - уверенно отвечал Семеныч. - Верный как по нитке шел, без всяких отвлечений. Домой когда поедем? А то Верный сильно устал и нервничает.
      Верный в подтверждение Семенычевых слов махнул хвостом и жалобно посмотрел на Смирнова.
      - Мы пойдем? - спросила разрешения Мила.
      - Подождите немного. Мы вас довезем.
      - Так мы рядом живем, - разъяснил паренек Валя. - Мила - на Песчаной, а я - в Амбулаторном.
      - Что ж, идите, - кивнул Смирнов. - Только адреса свои оставьте. У вас какие-нибудь документы при себе есть?
      - У меня паспорт, - сказала Валя.
      - Вот его и покажи Казаряну. Ну, бывайте. Еще увидимся.
      Молодые доложились Казаряну и через любимый свой лаз отправились домой.
      Кончили, слава богу. Смирнов глянул на часы. Два часа пятьдесят семь минут. По Чапаевскому выехали к Ленинградскому шоссе. Выезд на шоссе перегораживали два патрульных "газика" военной автоинспекции.
      - Включи сирену, - приказал Смирнов шоферу. Испуганный и пугающий вой огласил безмолвную Москву. "Газики" стояли, и никакого намерения двигаться у них не было. Смирновский шофер злобно дал по тормозам.
      Из ближнего "газика" выбрался майор в походной форме и не торопясь двинулся к милицейским машинам. Подошел, опознал в Смирнове старшего, небрежно кинул ладонь к козырьку, представился и доложил:
      - Майор Нечаев. Проезд по Ленинградскому шоссе временно закрыт.
      - Майор Смирнов, - холодно отвечал Смирнов. - У меня дела чрезвычайной важности, связанные с раскрытием опасного преступления.
      - Сейчас самые важные дела - у нас, - убежденно сказал майор Нечаев. В подтверждение его слов из "газиков" выпрыгнули шестеро с автоматами и выстроились в линию. Против силы не попрешь.
      Смирнов смотрел. Грузно и почти неслышно шли по шоссе бронетранспортеры. В каждом строго и неподвижно сидели солдаты в касках, держа автоматы на груди. Бронетранспортеры шли и шли, и не было им числа. В Москву входила Кантемировская дивизия. Наконец промелькнули две походные подвижные ремонтные мастерские, четыре санитарные машины, крытый грузовик и последний - "газик" с флажком.
      - Ну а теперь можно? - поинтересовался Смирнов.
      - Еще десять минут, - безапелляционно отрубил майор Нечаев.
      - Что же моего доктора проморгали? - насмешливо спросил Смирнов.
      - Машины "скорой помощи" и санитарные машины пропускаются беспрепятственно. По инструкции.
      - А мы по инструкции, значит, через десять минут.
      Майор Нечаев движением руки освободил часы от рукава.
      - Через восемь.
      - Что происходит? - решился наконец на главный вопрос Смирнов.
      - Регулярные части введены в Москву для поддержания порядка, - четко и неясно ответил майор Нечаев.
      - А мы порядок не поддерживаем? У нас, следовательно, беспорядки?
      - Возможны беспорядки. - Нечаев еще раз козырнул и удалился к "газикам", в которые уже рассаживалась грозная шестерка.
      Ровно через семь минут две милицейские машины взобрались на Ленинградское шоссе и на всякий случай, не торопясь, покатили на Петровку. У площади Маяковского улица Горького была перекрыта, и им пришлось ехать не по привычному бульвару, а по Садовому кольцу, завернув с Каретного ряда.
      Смирнов выбрался из "Победы" и ощутил нечто необычное в ночном существовании МУРа. Он поднял голову и посмотрел вверх. Окна кабинета Самого ярко светились.
      Удобно посещать начальство поздно ночью: ни безнадежной очереди сослуживцев, ни телефонных звонков, каждый из которых отодвигает радость встречи с любимым руководителем на несколько минут, но - главное - нет культурной и бдительной секретарши Веры, твердо знающей, кого пускать, а кого не пускать.
      Распахнув по очереди две тяжелые двери (одна - в тамбур, другая прямо в кабинет), Смирнов очутился в кишкообразной резиденции главного своего начальника.
      Главный его начальник, Сам, стоял на телефонном столике, придвинутом к дальней стене, и снимал с этой стены портрет в рамке из красного дерева.
      - Здравствуйте, Иван Васильевич! - не по уставу поприветствовал его Смирнов.
      Сам резко повернулся на смирновский голос, шаткий столик под ним зашатался, и поэтому портрет вырвался из рук и скользнул вниз. Грохнулся, но не упал - замер у стены. Был, так сказать, поставлен к стенке.
      - Ты что же это наделал, мерзавец?! - то ли у Смирнова, то ли у себя самого грозно спросил Сам, осторожно ступил со столика на стул, а со стула неумело спрыгнул на пол.
      - Радостная и, к великому счастью, соответствующая действительности картинка: несгибаемый Лаврентий за решеткой.
      - За какой решеткой? - тупо боясь понимать, спросил Александр.
      - За тюремной, Александр, за тюремной! - ликующе-злобно прокричал ему в лицо Сам. - Господи, счастье-то какое!!!
      - Иван Васильевич, как же так?!
      - А так, вот так и эдак! - Сам суетливо расставил мебель по местам. Скотина, палач, вонючка!
      Расставил мебель, постоял, подумал, схватил портрет и, как дискобол, метнул его на ковровую дорожку. Картинкой вниз. Успокоенный, прошел к столу, зажег настольную лампу, уселся.
      - Может, вынести его? - предложил свои услуги Смирнов.
      - Пусть лежит, глаз радует, - возразил Сам и растер обеими руками лицо. - Садись, поговорим, нам теперь о многом говорить надо.
      - У меня к вам срочные дела, Иван Васильевич.
      - Сейчас самое срочное - это. - Кивнул Сам на распростертый портрет.
      - Мне один майор уже объяснил какое дело самое важное, - сказал Смирнов и сел в угол между столами - письменным и заседательским. - А, оказывается, оно и самое срочное. В Москву войска ввели, Иван Васильевич.
      - Знаю.
      - Нам не доверяют, да?
      - Не доверяют кое-кому поважнее нас с тобой. - Сам опять вылез из-за стола, подошел к портрету, приподнял, еще раз посмотрел на гражданина в пенсне. - Пятнадцать лет на эту рожу глядели и видели, что рожа-то мерзавца и убийцы. Однако терпели, молчали, убеждали себя, что внешность обманчива. Ни хрена она не обманчива!
      Оставив лежать портрет картинкой вверх, Сам возвратился на место.
      - Личико, конечно, не ахти, - согласился Смирнов.
      - Я - человек маленький. Я в высокой политике не силен.
      - Это - не политика. Это или-или. Или мы - послушное стадо, или мы люди.
      - А я - человек, и всегда был им. И на войне, и здесь. Я не знаю, что я должен допускать, а что не допускать. Я твердо знаю одно: я должен честно и добросовестно делать свое дело.
      - А кто будет делать наше дело, Саня?
      - Каждый свое дело делает, и это есть наше общее дело.
      - Общее дело надо делать вместе. Ты сейчас пугаешься еще неведомой ответственности, твоей личной ответственности за все. Нам придется отвечать прошлому и будущему. Так что думай, много думай. - Сам хлопнул ладонью по столу, кончая абстрактный разговор и приступая к конкретному: Ну, что там у тебя срочного?
      Он мне волосы трепал, Ванькой называл, скот! Это в порядке поощрения, Саня, за санацию Москвы к восьмисотлетию. А я стоял и благодарно улыбался. Неужели конец безнаказанному хамскому самодурству и нашему трусливому раболепству?! Саня, теперь - в наших силах не допускать этого больше.
      - Убийство, Иван Васильевич.
      - Ну, знаю. Что там срочного-то?
      - Дело, которое мы с легкой душой быстренько закрыли - убийство в Тимирязевском лесу, - сегодняшней ночью снова открылось. Самовольно, так сказать. Убитый - Роман Петровский по кличке Цыган вместе с Ленькой Жбаном и Самсоновым проходил по меховому делу.
      - Ну, а все-таки, если это чисто случайное совпадение?
      - Я в такие совпадения не верю.
      - А зря. Бывает, Саня.
      - Конечно, все бывает. Но в любом случае идти придется по старым, того дела связям. Я прошу вашей санкции на возобновление дела об убийстве Леонида Жбанова.
      - Хрен ты от меня эту санкцию получишь!
      - А говорили об общем деле, за которое всем сообща браться надо.
      - Ты, Саня, помнится, тоже о чем-то говорил. Так вот, сделаешь свое дело честно и добросовестно, докажешь связь между этими двумя убийствами, тогда и возобновим. Пока же открывай новое: об убийстве Романа Петровского по кличке Цыган.
      - В чем, в чем, а в логике вам не откажешь. В логике с малой примесью демагогии.
      - Ой, Смирнов, ой, Смирнов! Ты хоть понимаешь, что со мной так разговаривать нельзя?!
      - Ночью, один на один, в приватной беседе - можно.
      - Никогда нельзя так с начальством разговаривать. Ни днем, ни ночью, ни один на один, ни в приватной беседе, ни в общей дискуссии. В любом случае тебе же хуже будет. Запомни это, Смирнов. Но сегодня ночью я добр и слабохарактерен. В первый и последний раз. Пользуйся, паразит. Спать приспособился Смирнов у себя в кабинете, на сдвинутых стульях. Успел прихватить часика три. Но какой это, к черту, сон: пиджак-одеяло с поясницы сползает и плечи не закрывает, стулья разъезжаются, откуда-то все время дует. Не спал - маялся в полудреме. От всех этих неудобств разнылась давно не напоминавшая о себе искалеченная пулей левая рука.
      Смирнов рассвирепел, проснулся окончательно, расставил стулья по местам и пошел в сортир - личность сполоснуть. От холодной воды взбодрился и захотел чайку. Из сейфа извлек электрический чайник, пачку индийского чая, пачку сахара, кулек с сухарями. Вскипятил, заварил и попил, стеная от удовольствия. Теперь можно было ждать без нервов.
      В восемь часов включил радио и прослушал сообщение о разоблачении преступника Берии, завербованного в свое время английской разведкой, который многие годы безнаказанно чинил убийства и беззакония.
      В восемь тридцать пришел Ларионов и, поздоровавшись, сказал:
      - Кто бы мог подумать, Саня, а?
      В восемь тридцать семь явился Казарян и, поздоровавшись, сказал:
      - И обязательно чей-то шпион! Будто мы сами негодяев и мерзавцев вырастить не можем!
      - Все-то ты знаешь, Ромка! - подначил Ларионов.
      - Кое-что знаю, а кое-чего не знаю. Не знаю, был ли он шпионом, но то, что он был негодяем, мерзавцем, растленной скотиной, знал давно. Знал, как он всю грузинскую интеллигенцию уничтожил, знал, как он над людьми глумился, знал, как адъютанты хорошеньких девушек ему по Москве в наложницы искали.
      - Мне было легче: я не знал, - вздохнул Смирнов.
      - Ты просто не хотел знать, - ответил ему Казарян. - Никто ничего не хотел знать. Как говорится, меньше знаешь - крепче спишь.
      - Тебя, верно, все время бессонница мучила? - поинтересовался Ларионов.
      - К сожалению, не мучила. Что знал, забывал старательно.
      - А сегодня к месту вспомнил, - вставил Смирнов. Казарян глянул на него, рассмеялся.
      - Все мы хороши! Но, действительно, кое-что сегодня вспомнил. Хотите рассказ?
      - Байку, что ли? - спросил Ларионов.
      - Вовсе нет. Как говорит Вера Инбер, это - не факт, это было на самом деле. Ну?
      Смирнов глянул на часы и разрешил милостиво:
      - Валяй. Сроку - восемь минут.
      - Итак, начинаю. Была у меня знакомая чудачка в пятидесятом году, ВГИК она тогда кончала актерский факультет, с ней-то все это в сорок седьмом и приключилось. Вводная: хороша, обаятельна, простодушна и глупа до невозможности. И не понять - простодушна от того, что глупа или глупа от того, что простодушна.
      - Ты по делу давай, - поторопил его Ларионов.
      - Прошу не перебивать. Если согласились, то слушайте внимательно. Излагаю ее рассказ почти дословно. Что такое осень сорок седьмого, вы знаете: главное - не дремлющее никогда желание пожрать. Так вот, бредет моя девица по Гоголевскому бульвару к общежитию в Зачатьевском переулке и горько думает о том, что спать ложиться сегодня ей придется не жрамши. Краем глаза, а вы, естественно, знаете, что каждая хорошенькая женщина всегда краем глаза сечет мужскую реакцию на нее, замечает, как ее медленно-медленно обгоняет большая машина, и пунем, обращенный к ней из глубины салона, замечает. Она, понятное дело, вскинулась, как боевой конь на зов трубы, но машина обгоняет ее и уезжает. Бредет она себе дальше уже в полной безнадеге, как вдруг рядом останавливается еще одна черная машина, правда, размером поменьше, и из нее выходит бравый полковник со счастливой от возможности видеть нашу девушку улыбкой на лице и приглашает ее прокатиться. Отказывается поначалу дева для порядка, а потом лезет в лимузин: авось пожрать дадут. Прогулка в автомобиле была недолгой: от Гоголевского бульвара до особняка на Садовом.
      А там чудеса: галантерейное обхождение, крахмальные скатерти, серебряная посуда, пища, которая может присниться только бывшему аристократу, и напротив за столом вежливый, милый и такой домашний, Лаврентий Павлович.
      Но, как говорится, кто нас ужинает, тот нас и танцует. Ее визиты в особняк продолжались довольно долго, ибо это устраивало и девицу, и Лаврентия Павловича. Следует, однако, заметить, что героиня моего рассказа - девушка весьма общительная и любящая поклубиться в компании. Поэтому сеансы тет-а-тет постепенно стали ей надоедать. И вот однажды за очередным ужином она и говорит: "Лаврентий Павлович, что это мы все одни, да одни. Ведь скучно так! Давайте в следующий раз я подружку приведу, а вы Иосифа Виссарионовича пригласите".
      Казарян сделал паузу, достойную его соплеменника, трагика Папазяна, неожиданно и вовремя. Смирнов и Ларионов грохнули. Отсмеявшись, Александр сказал:
      - Обязательно тебе надо было Сталина в эту историю впутать.
      - А он и не впутался, - невинно объяснил Казарян. - Интимный суаре на четыре пуверта не состоялся. Да и вообще после этого замечательного ее монолога мою деву к Лаврентию Павловичу не приглашали. Даже в пятидесятом по этому поводу она удивлялась и обижалась со страшной силой. Меня все спрашивала: "А что я такого ему сказала?" И, действительно, что она ему такого сказала?
      - Все. Разминка закончена, - решил Смирнов. - Что там у нас?
      - Не у нас. У них, - пояснил Ларионов. - Ждем НТО и медицину.
      - Ты же предварительный шмон делал. Должно быть, что-нибудь стоящее?
      - Обязательно, Саня. Два письма при нем нашли, но все в крови. Под пулю угодили. Очкарики обещали прочитать их во второй половине дня.
      - И вернулся пес на блевотину свою, - процитировал из Библии Казарян.
      - Довожу до вашего сведения, - объявил Смирнов, - что разрешения на возобновления дела об убийстве в Тимирязевском лесу Сам не изволил дать. Так что все начинается с первой страницы дела об убийстве гражданина Петровского в Чапаевском переулке.
      - Но ведь пойдем обязательно по старым связям! - взорвался Роман.
      - Идти мы можем куда угодно и как угодно. Даже туда, куда нас в сердцах послать могут. Добудем прямые доказательства взаимосвязи двух этих дел, нам их без звука объединят. А пока надо действовать. У нас есть половина дня. Роман, тебе отработать Васина и, если успеешь, шофера Шульгина. Позже займешься Иванюком, поищешь выход на Стручка.
      - Мне сейчас Шульгин интереснее, - возразил Казарян.
      - Что ж, начинай тогда с Шульгина. Сережа, на тебе - завершение палагинских дел. Пальчики, пальчики и пальчики. Если все сойдется, как мы предполагаем, то быстренько передавай дела следователю. Пусть он уже без нас этапированного Сырцова дожидается. И еще просьба: спровадь мальчиков, чтобы они мне Коммерцию, Межакова Валерия Евсеевича отыскали. Отыскали и для разговора доставили.
      - Коммерция ведь по палагинскому косвенно фигурирует, только и всего. Тебе-то он зачем?
      - В меховом деле он тоже промелькнул. Явился на квартиру Петровского в картишки перекинуться, когда там уже засада была. По этому делу внешне чист. Но явился-то к Петровскому, а Петровского убили. Пусть доставят, он мой давний знакомец, авось разговорю.
      Шофер Шульгина после заключения на свою автобазу не вернулся. И шоферить не шоферил: работал водителем троллейбуса. В парке на Ленинградском шоссе Казарян узнал, что Шульгин в смене. Работал Шульгин на двенадцатом маршруте. Слава богу, далеко не мотаться. И еще раз повезло, машина, в которую Казарян сел, шла на конечную остановку "Больница МПС".
      Выкатились пассажиры, пошла малость отдохнуть кондукторша. Выйдя из кабины с путевкой в руке, Шульгин увидел в салоне Казаряна.
      - Что вы тут делаете, гражданин? А ну выходите! - потребовал Шульгин.
      - Мне с тобой, Арнольд, поговорить надо, - тихо сказал Казарян.
      Не отвечая, Шульгин исчез в кабине и вышел из нее уже не с путевкой, а с монтировкой в руках.
      - Мотай отсюда, паскуда! Быстро, быстро! - приказал он Казаряну.
      - Ты меня, Нолик, видимо, спутал с кем-то, - не вставая с сиденья, лениво протянул Казарян. - Ты присаживайся, присаживайся. Сейчас мы с этим недоразумением разберемся.
      И извлек из кармана красную книжечку. С монтировкой в руках Шульгин подошел поближе, разглядел знак конторы на корочках и опустился на сиденье через проход от Казаряна. Спросил устало:
      - Что надо?
      - В связи с твоими телодвижениями порядок вопросов несколько изменится. Сразу же, по горячему - кто к тебе приходил в последнее время и почему ты этого гостя столь невзлюбил, что посланца его готов по куполу монтировкой огреть?
      - Приходили тут.
      - Значит, не один, а несколько. Твои меховые собратья, естественно?
      - Они.
      - Так кто же?
      - Куркуль и этот пацан с ним, Стручок, что ли.
      - Что хотел от тебя Куркуль?
      - Хотел, чтоб я у них баранку покрутил.
      - Откуда у них машина?
      - Я тоже спросил. Сказал, что не моя забота.
      - Когда они приходили?
      - Позавчера. Сюда же.
      - А когда ты должен был баранку крутить?
      Шульгин, вспомнив, улыбнулся и ответил:
      - Не успел он сказать. Я им тоже монтировку показал.
      - Гражданский твой гнев, Арнольд, я одобряю. Но Куркуль в ответ на угрозу, конечно, сказал тебе что-то?
      - Сказал, что придут ко мне еще. Вот вы и пришли, а я вас встретил.
      Казарян красной книжечкой, которую забыл положить в карман, почесал перебитый свой нос, - думал. Потом поразмышлял вслух:
      - Многое, многое сходится... И время, и фигуранты... Вот что, Арнольд, я спешу очень, а мне с тобой еще о многом поговорить надо. Завтра ко мне в МУР можешь заглянуть?
      - Могу. Я через день работаю.
      - Тогда завтра к десяти. Пропуск тебе будет заказан. - Казарян пожал руку Шульгину и как ошпаренный бросился вон.
      В таком деле и своих кровных на такси не жалко.
      Через пятнадцать минут он был на Пресне и звонил в дверь квартиры Иванюков.
      - Кто там? - басом спросил через дверь Геннадий.
      - Я, Геночка. Казарян из МУРа. Открывай!
      - Не могу, - мрачно ответствовал Геннадий. - Меня отец снаружи закрыл, а ключи с собой забрал.
      - Тебя - на замок?! - изумился Казарян. - Ты же уркаган, Гена, для тебя любой замок - тьфу!
      - Вот и любой. Сижу здесь, кукую.
      Не положено, конечно, но отмычка у Казаряна была. Он извлек ее из кармана и осмотрел запоры. Два английских и один русско-советский простой, под длинный ключ с бородкой. Английские изнутри без ключа открываются. Следовательно, загвоздка - в русско-советском.
      - Ах, Гена, Гена! А еще воровать хочешь! - посочувствовал заключенному Казарян. Затем он осторожно вставил отмычку в замочную скважину. Ласково и вкрадчиво повращал ее туда-сюда. Есть, соединилось. Щелкнуло раз, щелкнуло два, и - вуаля! - Здравствуй, Бим!
      - Здравствуй, Бом! - уныло ответил начитанный Геннадий Иванюк. Казарян вошел в переднюю и поправил Гену:
      - Здравствуйте, Бом. Со старшими надо на "вы".
      - Тогда не получается как положено.
      - А у тебя вообще ни хрена не получается, Гена. За что тебя под арест? - Казарян, не спросясь, отправился в столовую, сел на зачехленный стул. - Не стесняйся, мы люди свои.
      Геннадий не садился, стоя в дверях, обмозговывал, что говорить, а что утаивать. И сказал:
      - Отец застукал, когда мы с Виталькой разговаривали.
      - Уже интересно, - констатировал Роман. - Виталька, насколько я понимаю, - это Стручок. Да ты садись, садись, Гена. Когда состоялось это злосчастное для тебя свидание?
      Гена сел, как в гостях, на краешек стула. И ответил:
      - Позавчера утром. Я думал, отец еще спит, и к Витальке на улицу вышел. А отец из окна увидел.
      - Зачем приходил к тебе Стручок?
      - Не знаю.
      - Как это не знаешь? Раз приходил, значит, что-нибудь ему нужно было.
      - Да ничего ему не было нужно. Просто так приходил.
      - А что говорил?
      - Говорил, что худо ему, что податься некуда. Что в переплет попал ни туда и ни сюда. Завидовал, что я в стороне. - Упреждая казаряновский вопрос, Геннадий добавил: - Имен никаких не называл. Я спрашивал, а он только рукой махал. Жалко его.
      - Ты к нему хорошо относишься, Гена?
      Совсем не боялся сейчас Казаряна Иванюк-младший. И не скрывал от него ничего:
      - Он мой друг, Роман Суренович. Лучший друг. И человек он очень хороший. Простой, добрый, последнее готов для других отдать.
      - Слушай меня внимательно, Гена. Если он придет к тебе еще раз, уговори его прийти к нам. Что угодно сделай, но уговори. Не нам, милиции, - ему поможешь. В смертельную заваруху он влез. Он друг тебе, так спасай друга!
      - Я постараюсь, Роман Суренович, я постараюсь. Если придет - конечно.
      Роман поднялся, хлопнул Геннадия по плечу. Встал и тот.
      - Тебя опять закрыть на замок?
      - Закройте, если можете. А то отец узнает, что вы были, еще больше шуму поднимет.
      - Ну, пошли.
      В дверях, перед тем, как они должны были закрыться, Геннадий сказал:
      - Я так понял, Роман Суренович, что он по Рижской линии, за городом кого-то ищет. Сказал, что сильно железнодорожной милиции глаза намозолил, боится теперь с Рижского вокзала ездить. Это вам пригодится?
      - Пригодится. Спасибо, Гена, - поблагодарил Казарян, закрыл дверь и запер ее на замок.
      Навестил Васина, благо это по пути. Но Васина дома не оказалось, а жена его Нина с гордостью сказала, что муж ее уже работает и ни с какой шпаной не общается. Закончив с ней беседу, Казарян заторопился: наступала вторая половина дня.
      У Смирнова - сбор всех частей. Неизвестно как, но расселись в его кабинете. Казарян, Ларионов, Андрей Дмитриевич, Лидия Сергеевна, трое молодых оперативников, Семеныч без Верного. Смирнов оглядел народ и решил начать с Семеныча:
      - Что-нибудь дополнительно нашел, Семеныч?
      Семеныч встал как положено, откашлялся, прикрываясь ладошкой, доложил:
      - С пяти тридцати, как до конца рассвело, мы с Верным обследовали все закоулки фундамента и вокруг него. Нами были обнаружены две пули, которые не были замечены оперативными работниками. Пули я передал в НТО.
      - Молодец, - похвалил Смирнов. - Останешься послушать или к себе пойдешь?
      - К Верному пойду, кормить его пора, - сказал нелюбопытный Семеныч. Он свое главное дело сделал: умыл оперативников и отстоял честь собаки.
      - Тогда иди, - разрешил Смирнов. Семеныч быстренько исчез. - Теперь Андрей Дмитриевич.
      Андрей Дмитриевич, не вставая, развел руками:
      - Говорить, собственно, нечего. Первая же пуля, попавшая в шею Цыгана, была смертельной. Выстрел произведен с расстояния пяти-шести метров, так как на коже не обнаружено порохового ожога. Второй выстрел, в сердце, был произведен в упор, уже в лежащего. Добивали для верности. Вот и все. О времени инцидента и смерти вы осведомлены достаточно точно и без помощи медицины.
      - Спасибо, Андрей Дмитриевич. - Смирнов ласково посмотрел на Лидию Сергеевну: - Лидия Сергеевна, ваше слово.
      - Егоров, который был с вами на месте преступления, всю ночь и до часу дня работал с вещественными доказательствами и следами. Вот его материалы. - Болошева протянула Смирнову бумаги.
      - А сам он где? - недовольно спросил тот.
      - А сам он спит, - ответила Болошева. - Наше начальство, в отличие от вашего, считает, что человек не должен работать по двадцать четыре часа в сутки, и поэтому погнало его домой, полагая, что его записка в достаточной для оперативной работы степени освещает суть дела. Той же точки зрения придерживаюсь и я. Еще вопросы будут, Александр Иванович?
      - Сегодня нас все умывают, Саня, - поделился своими наблюдениями с руководителем Казарян, - Семеныч умыл, Лидия Сергеевна опять же...
      - Мне продолжать? - игнорируя казаряновскую реплику, спросила Болошева. Смирнов кивнул. Она кивком же поблагодарила его и продолжила: Я занимаюсь баллистической экспертизой. Нам были представлены сначала четыре пули, а потом еще две...
      - Значит, две не нашли, - перебил ее Смирнов и тут же извинился: Пардон!
      Смешливый Казарян, сдерживаясь, не рассмеялся - хрюкнул. Лидия Сергеевна опять на него не отреагировала:
      - Начну с пуль, которые были выпущены в Петровского. Выстрелы произведены из револьвера английского производства "виблей", часто именуемого "бульдогом". Револьвер в нашей картотеке не фигурирует. Оставшиеся четыре пули сильно деформированы, так как попадали в металл и камень. За исключением одной. Сравнительный анализ позволяет с достаточной точностью сказать, что все четыре пули выпущены пистолетом австрийского производства "штейер". Этот пистолет также в нашей картотеке не значится.
      - Ничего себе! Еще два неизвестных ствола! - констатировал Ларионов, а Смирнов спросил:
      - Лидия Сергеевна, "штейер" - это машинка, которую, помимо магазина-обоймы, через ствол заряжать можно?
      - Вы не ошибаетесь, Александр Иванович.
      - И последнее, Лидия Сергеевна. Две пули от "бульдога" обнаружены в теле убитого?
      - Нет. Первая пуля, которой Цыган был смертельно ранен в шею, не найдена. Ожидая Цыгана, убийца залег, и выстрел произведен снизу. Пуля, легко пробив мягкие ткани, ушла в неизвестность.
      - А не могло быть такое - первый выстрел, выстрел из "штейера", был произведен в шею, а добивал убийца Цыгана из револьвера?
      - Один шанс из ста: это в том случае, если убийца не совсем нормален. Мыслимое ли дело - наклоняться, не будучи полностью уверенным, что не получишь в ответ пулю от легкораненого?