…В отдельном боксе, опершись о спинку кровати, сидела женщина, возраст которой трудно было определить.

— Здравствуйте, — сказал Никольский. — Я начальник уголовного розыска 108 отделения милиции, в которое вы были доставлены. Я бы хотел подробно выяснить все обстоятельства нападения на вас.

— И изнасилования, — добавила за него женщина, пытаясь иронически усмехнуться. — Только эти обстоятельства вряд ли вас устроят…

…В кабинете Никольского собрались все шесть оперативников и дознаватель. Хозяин кабинета обвел взглядом присутствующих и приступил к их опросу:

— Я пригласил вас, граждане сыщики, чтобы прояснить все обстоятельства дела весьма вонючего, — для начала заявил Сергей голосом, не предвещавшим ничего хорошего. — Лепилов!

Миша Лепилов встал, откашлялся.

— По упомянутому пострадавшей адресу действительно находится агентство по трудоустройству фотомоделей и манекенщиц, — доложил он. — А по моим оперативным данным — крыша для крутого сутенера, некоего Константина Андреевича Кузьмина, 1969 года рождения, прописанного по адресу… — Миша назвал адрес.

— У тебя все? — спросил Никольский. Лепилов кивнул. — Шевелев!

Встал блондин Шевелев.

— «Форд», бортовой номер два ноля ноль сорок два, принадлежит шестому батальону ППС, экипаж сменный, шесть человек. Вчера машина на улицах не работала. Экипаж состоит из трех прапорщиков, младшего лейтенанта и двух старшин. Вот их фамилии.

Шевелев положил список на стол.

— Климов, говорил с проститутками? — спросил Никольский.

— Говорил, — ответил флегматичный Климов. — С ними же говорить — что не говорить. Все в отказе.

— Климов, плохо давишь! Прессуй их, шалав, прессуй! — Сергей сердился: дело действительно дурно пахло. — Лепилов, глаз не спускай с этого Кузьмина! Вешняков! — Встал самый солидный оперативник. — Тебе сутки на выяснение, когда и по какой визе выехала в Турцию двоюродная сестра потерпевшей — Алифанова Татьяна Владимировна. Шевелев, у тебя жена где работает?

— Вы же знаете, Сергей Васильевич, — удивился Шевелев. — В управлении кадров ГУВД.

— Чтобы завтра у меня личные дела всей этой шестерки были здесь! — Никольский хлопнул ладонью по столу. — Только скажи Вале, чтобы аккуратненько все сделала. А то спугнем… Вопросы?.. Нет?.. Все свободны.

Выворачивая плечевые и тазобедренные суставы, двигались по маленькой сцене трое обнаженных молодых людей и три девы в хитонах.

Проделывали они это для того, чтобы в натуре повторить изображение хоровода на древнегреческих амфорах. А передвигались нарочито замедленно, осуществляя кинематографический трюк — рапид. Зрелище было, конечно, изысканное, но малоубедительное.

Режиссер, сидевший за столиком, поднял руки над головой и три раза хлопнул в ладоши. Хоровод подошел к рампе.

— Дорогие вы мои, — проникновенно приступил к выволочке художественный руководитель, — поймите же, наконец, что вы еще не персонажи «Эдипа», вы, все вместе, — сон, пришедший к нам из глубины веков. Вы — наша генетическая память, черт бы вас всех побрал. Сначала!

Молодые люди опять принялись корячиться в хороводе.

Изнемогавший от желания закурить Никольский больше терпеть не мог. Щелчок электронной зажигалки в благоговейной театральной тишине был подобен выстрелу. Режиссер вскинулся, будто пуля попала в него, вздернул брови, развернулся на вертящейся табуретке, узнал посетителя и возгласил с фиоритурами:

— Господи, как у Арто: смотрите, кто пришел! Девочки, мальчики, нас навестил легендарный сыщик Сергей Никольский. Так давайте поприветствуем его! — Он зааплодировал. Захлопали и девочки с мальчиками. За что были вознаграждены резким начальственным приказом: — Перерыв!

— Творишь, Аркаша? — приветливо спросил, подойдя, Никольский.

— Экспериментирую помаленьку, — улыбаясь, кивнул режиссер. — Но признаюсь тебе по-приятельски: на событие столичного театрального сезона данная постановка не претендует.

— А почему ты, Аркаша, на афишах — Адам? — не без сарказма поинтересовался Сергей.

— Для того, чтобы это узнать, ты и пришел к нам в театр, да? — хохотнул режиссер. — Аркадий Горский — это почти Аркадий Вольский. А я в политику не лезу.

— И Адам — наипервейший из первых! — пришла очередь хохотнуть Никольскому.

— Все-таки какого хрена ты к нам забрел? — Хитрованская улыбка не сходила с лица Адама.

Ответить Никольский не успел: подошла, закутанная поверх хитона в халатик, одна из дев, поморгала зелеными глазами и высказалась торжествующе:

— А я вас знаю, знаменитый сыщик!

— Откуда, если не секрет? — Никольский деву не узнавал.

— Я после Щуки полгода, до тех пор, пока меня Адам Андреевич не пригласил, в продуктовом павильоне на Малой Бронной продавщицей работала, — пояснила прелестница. — И вы к нам иногда за пивом забегали.

— Точно. Теперь и я вас припомнил! — обрадовался Сергей. А обрадовало его то, что хорошенькая девица знакома с ним не как потерпевшая или, упаси Бог, правонарушительница. Значит, к криминальному миру девочка отношения не имеет. Это вдохновляло.

— Наш хозяин предупреждал: неприкормленный, мол, милиционер! — продолжала зеленоглазка, с показной наивностью хлопая длиннющими ресницами.

— Неприкормленный — это хорошо или плохо? — строго поинтересовался Никольский. Впрочем, строгость его была такой же наигранной, как и наивность зеленоглазки.

— Вообще-то хорошо, — улыбнулась девушка. — Но для беспатентной торговли — плохо.

Для режиссера разговор без его участия был неприемлем! Он сперва поерзал на своей табуретке, потом пару раз кашлянул и наконец вмешался:

— Сережа, перерыв у нас — десять минут! Коротко, исчерпывающе, ярко отвечай: что тебе от нас надо?

— Да уж не знаю, как и начать… — помялся Никольский и опять перевел взгляд на девицу.

— Он в нашем классе отличником был, — сказал Адам Горский и добавил объективности ради: — А я троечником. Вот так-то жизнь складывается, Анюта.

Анюта смотрела на Никольского и непонятно улыбалась.

— Анюта, значит. Очень приятно, — Сергей слегка поклонился. — А вы, простите, только в античной классике играете?

— Обижаете, — нарочито серьезно ответила Анюта и тут же вызывающе улыбнулась: — Я все могу. И даже Элизу Дулитл.

— А Настю можете? — быстро спросил Никольский.

— Какую Настю? — удивилась Анюта.

— Из пьесы Максима Горького «На дне»…

Беляков стоял у окна и привычно разглядывал улицу.

— Разрешите? — вежливо дал знать о себе вошедший Никольский.

Беляков обернулся, придал лицу надлежащую строгость, спросил:

— Ты где шляешься?

— В театре был, — невинно сообщил Никольский. — На репетиции.

Беляков посопел в размышлении: спрашивать или не спрашивать о цели столь необычного визита? Счел, что это ниже его достоинства, и совсем уже строго приступил к делу:

— Прочитал я твои бумажки, хоть в одном повезло: слава Богу, что не наши. Оформляй чин чином материалы в Управление. Пусть там с этими говнюками… разбираются.

— А сутенер Константин Кузьмин?! — возмутился Сергей.

— Что Константин Кузьмин, что Константин Кузьмин?! — разъярился вдруг Беляков. — Занимайся им, если хочешь!

— Хочу, да вряд ли смогу. Руки коротки, — Никольский прошел наконец к столу и уселся в кресло, вынудив Белякова тоже сесть на рабочее место.

Подполковник с неприкрытой тоской посмотрел на своего начальника угрозыска.

— Ну что ты на меня давишь? — спросил он чуть ли не жалобно.

— Разве я давлю? — притворно удивился Никольский.

— Давишь, давишь, — вскричал Беляков горячо. — И ежу понятно, что если разделим дело, твой Кузьмин со своими проститутками уйдет в отказку, и без тех ментов ты хрен чего докажешь!

— Умно рассуждаете, Виталий Петрович, — похвалил начальника подчиненный.

— Иногда надоедает дураком прикидываться, — признался Беляков.

— А зачем вообще прикидываться? — полюбопытствовал Сергей.

Это действительно проходило как-то мимо его разумения. Тем более что знал Никольский: Беляков — далеко не дурак.

— Ой, дорогой, недопонимаешь! — будто бы даже засуетился подполковник. — Этим только и держусь много лет. Подчиненный дурак для начальника — маслом по сердцу: смотрит на дурака и думает: ну до чего же я умный, и покажу я тебе, долдон, как надо работать! И работает не за страх, а за совесть, доказывая свое превосходство и себе, и мне. Вот так и живу, Сережа: сверху не капает, а снизу греет.

— По-моему вы, Виталий Петрович, излишне откровенны со мной, — покачал головой Никольский.

— В самый раз, — Беляков встал, опять подошел к окну, сказал не оборачиваясь: — Я сегодня рапорт подал.

— Уходите? Окончательно решили? — уточнил Сергей.

— Окончательно… — вздохнул подполковник.

— Так чего же вы тогда боитесь до конца дело с этими подонками раскрутить?! — азартно воскликнул майор.

— Не за себя боюсь… — Беляков снова вздохнул. — За тебя. В большую заваруху можешь попасть, уж поверь мне…

— Поверил, но все-таки давайте не будем передавать дело, — настоятельно попросил Никольский. Очень он боялся, что в Управлении дело нарочно развалят, и сволочи в погонах отделаются легким испугом. Честь мундира, будь она неладна… А ведь бандит в милицейском мундире куда опаснее обычного блатняка, поскольку мнит себя неприкасаемым. Наказать такого — дело чести любого настоящего мента, считал Никольский.

— Накопал что-то? — спросил майора Беляков, заинтересовавшись наконец упорством подчиненного.

— Нет еще… — сожалеюще произнес Сергей. — Но нашел, где можно копать! — с энтузиазмом добавил он.

На сценической площадке уютного ресторана под лирическим названием «Москва майская» кипела жизнь. Здесь выступал в сопровождении небольшого оркестрика, подыгрывая себе на ностальгическом аккордеоне, изящный, непонятного возраста певец. Он исполнял неувядающий хит прежних лет:

— Когда простым и нежным взором.

Ласкаешь ты меня, мой друг,

Необычайным цветным узором

Земля и небо вспыхивают вдруг…

Аккордеон издал рыдающий финальный звук, и певец склонил в ожидании голову. Он, вероятно, был фокусником, потому что в то же мгновение неизвестно откуда зазвучали куранты, выводившие песню «Москва майская»: «Утро красит нежным светом…» Певец — звали его Виктором — поднял голову, обаятельно улыбнулся и объявил:

— Дорогие гости, небольшой перерыв.

Вместе с оркестрантами он прошел за кулисы. У входа в закуток остановился и сказал пианисту:

— Оскарчик, я отвалю минут на двадцать. Если малость задержусь, сбацайте что-нибудь без меня, а?

— О чем речь, Витя! — заверил его пианист.

…За столом, покрытым клеенкой, на кухне, обставленной случайной мебелью, сидел Никольский. Певец Витя стоял перед ним.

— Ну? — требовательно и односложно спросил Никольский.

— Пить хочется, нет сил… — Виктор не спешил выкладывать имевшуюся у него информацию: он знал себе цену.

— В холодильнике посмотри, — буркнул Сергей недовольно.

— Что у этого жлоба-хозяина в холодильнике может быть, кроме четвертинки и соленых огурцов? — Витек все же открыл древний холодильник «Саратов» и с восторженным криком извлек початую четвертинку. — А что я говорил?!

— На подоконнике банка с грибом, — подсказал Никольский.

— Я эту мочу из-под медузы и в детстве не пил, — отверг предложение Виктор и, взяв из сушилки кружку, напился из-под крана.

— Утолил жажду? — вежливо поинтересовался Никольский. — Виктор подтверждающе кивнул. — Узнал, кто девок в агентство Кузьмина вербует?

— На твоей территории, Васильевич, взвод мамок и батальон шлюх. Попробуй найди, — стукач явно набивался на похвалу.

— Но ты же нашел, — поддержал его игру Сергей.

— Но это же я! — Виктор.

— Цена твоя, Витя, известна — за то и ценю! — с усмешкой скаламбурил Никольский.

— Эх, Сергей Васильич… — притворно вздохнул певец. — Ну да ладно… Так вот, мамка эта — Галина Приходько по кличке Люська Бык. Теперь она «Советскую» держит… Тебе больше от меня ничего не надо? А то мне петь пора.

— Пой, ласточка, пой! — разрешил Никольский.

…У ресторана «Центральный» Сергей свернул за угол и у входа в ресторан остановился. На другой стороне переулка находилось открытое кафе. За одним из столиков серьезная дама с потугой на респектабельность чинно пила кофе из маленькой чашки. За соседним столиком вольно расположились два здоровых парня, без удовольствия пивших «кока-колу».

— Как успехи, Люся? — спросил Никольский, усаживаясь напротив дамы.

— Ого! Здравствуйте! Уголовный розыск гуляет?! — вроде даже обрадовалась Люся.

— Отошли своих. Поговорить надо. — Сергей не поддался на ее тон. Держался жестко, холодно. Не любезничать с бандершей пришел сюда майор…

Парни за соседним столиком оторвались от банок и, как по команде, посмотрели на Люсю.

— Погуляйте, мальчики, — ласково скомандовала она и, проводив их взглядом, спросила: — Случилось что, господин начальник?

— Случится, — заверил ее Никольский голосом, не обещавшим ничего хорошего. — Ты Кузьмину телок поставляешь?

— И что? — Люська независимо повела плечами.

— Я тебе девочку привезу, а ты ее вместе со своими мочалками Кузьмину на следующий субботник отправишь. — Сергей говорил тоном приказа.

— Не пойдет по-вашему, шеф, — покачала головой женщина.

— Почему же? — прищурился Никольский.

— Костя — беспредельщик, он и фейс расписать может, — Люська неловко пыталась развязностью замаскировать страх.

— Боишься его? — усмехнулся майор.

— Боюсь, — призналась «мамка».

— Тогда внимательно выслушай меня, Галина Остаповна Приходько. — Теперь в голосе Сергея звучала неприкрытая угроза. — Насколько я помню, ты прописана в заграничном городе Мариуполе, а живешь в кинематографическом доме на улице Усиевича города Москвы. Так вот, мы сейчас поедем к тебе, и там мои ребята в момент найдут и патроны, и наркотики, и краденые вещи. Ты не Костю, а меня должна бояться.

— Не по понятиям живете, Сергей Васильевич, — попробовала возмутиться Люська, суматошно обдумывая, как поступить.

— А у меня свои понятия, — отрезал Никольский. — Я тебя предупредил. Выбирай.

Галина Остаповна Приходько старалась держать марку. Но недолго у нее это получалось. С застенчивой девичьей улыбкой, с кокетливостью проститутки прожженная «дама полусвета» пробормотала:

— Ну, как откажешь такому обходительному кавалеру…

Никольский встал и сказал на прощание:

— Ариведерчи, Галина Остаповна!

Ночь, глухая ночь накрыла Москву. Улицы обезлюдели, и только на бульварной скамейке сидел одинокий, хорошо одетый господин. Вольно сидел, слишком вольно и для нынешних времен чересчур беззаботно. Досиделся: из тьмы явились трое.

— Мужик, закурить не найдется? — спросил один из гопников.

— Не найдется. Не курю, — ответил господин. Звали господина Алексей Тарасов, и он имел основание не бояться ночной Москвы.

— Тогда выложишь сотню баксов. — Второй гопник протянул к Тарасову огромную ладонь.

— Их заработать надо, — спокойно ответил Алексей.

— А мы отнимаем. Гони деньги и часы, — прогнусавил третий.

— Может не надо, а? — как бы засомневался Тарасов. Затем извлек из-за пояса пистолет и передернул затвор.

— Ты что, ты что, мужик? — заверещал главный из гопников, и троица кинулась бежать, на ходу чуть не сбив с ног могучего мужчину. Тот посмотрел им вслед и рассмеялся.

— Нехорошо молодых людей пугать, господин Тарасов, — сказал он, подойдя к Алексею.

— Молодых разбойников, — поправил Тарасов. — Зачем звал, Авила?

— Новость есть, Леша, — невесело хмыкнул бандит. — Китаец послезавтра прилетает.

— Он же еще десять дней должен на Ямайке загорать! — едва не закричал Тарасов, разом забыв о своей крутости и респектабельности.

— Как видно, заскучал… — скривился Авила.

— А он просечь насчет фээсбешника не мог? — спросил Алексей встревоженно.

— От кого? — пожал плечами бандит.

— Меня этот хренов исполнитель беспокоит, Колян.

— Пусть он тебя уже не беспокоит, — Авила поморщился. — Коляна уже нет — утоп, несчастный. Сейчас, может, к Коломне подплывает…

— Сурово ты с ним… — Алексей даже поежился.

— Деваться было некуда. — Бандит опять пожал плечами. — А на тебе — Костя Кузьмин. Смотри, чтобы он не прокололся.

— За него я спокоен. Но следить буду. — Тарасов встал. — Разбежались, Авила.

— 

Никольского принимал бывший сослуживец, а ныне директор охранного агентства «Меркурий» Иван Баранец. Принимал он Сергея в кабинете, обшитом драгоценным светлым деревом, сидя за обширным сверкающим столом, под портретом, изображавшим его самого в форме милицейского подполковника. А Никольский полулежал в удобнейшем финском кожаном кресле.

— Ну, допустим, дам я тебе это все, — рассуждал директор агентства. — А ты знаешь, сколько стоит прокат аппаратуры?

— Не знаю и знать не хочу, — беспечно отозвался Никольский.

— Это как же? — удивился Баранец.

— А вот так, — Никольский развел руками. — Денег у нас нет и в обозримом будущем не предвидится.

— У кого, у вас? В ментуре или у тебя лично? — уточнил Иван.

— В ментуре и у меня лично! — отчеканил Сергей.

— Ментуре ничем помочь не могу, — отрезал Баранец. — А ты, Сережа, по жизни можешь красиво подняться.

— Куда и на сколько? — осведомился Никольский.

— Тонны на три баксов. Иди ко мне начальником оперативного отдела, — предложил Иван.

— А что же не в замы? — улыбнулся Сергей.

— Должность зама уже сговорена… — Иван напустил на себя некоторую таинственность.

— С нашим Беляковым, что ли? — рассмеялся Никольский.

— Просек фишку! — восхитился Баранец. — Поэтому я тебя и зову.

Теперь пришло время Сергею возмутиться:

— Да каких ты еще бабок от нас хочешь?! Мы для тебя такой кадр вырастили! Мы тебе — зама, а ты нам аппаратуру. По рукам?

— Знал бы, что ты меня так опустишь, в бега бы рванул! — не без восхищения воскликнул Иван.

— Ванечка, я тебя уговорил? — ласково поинтересовался Никольский.

Баранец слегка развернулся на вертящемся кресле, посмотрел на свое изображение в милицейской форме и сказал грустно:

— По капле выдавливаю из себя мента, но никак не выдавлю. Пейте мою кровь, рвите мое нежное тело!

Никольский быстренько поднялся.

— Так я аппаратуру забираю?

— Только с техником! Вам, косоруким, ноу-хау доверить не могу! — окончательно сдался Баранец.

— Ох, какой ты молодец, Ваня! — восхитился Никольский уже с порога. — И правильно, что вместо Дзержинского свой портрет повесил. Куда ему до тебя!

В своем кабинете Никольский проводил внеочередной начальственный разгон. Отдел в полном составе виновато слушал:

— И что же у вас в сейфах? Кастеты, выкидухи, газовые пистолеты! Вы что, пацаны? Вместе с делами вперемешку всякие «плейбои» валяются. А на стенах что? Голые бабы, Шварценеггеры, Ван Даммы. Беляков подал рапорт об уходе. Значит, жди проверки. Хорошо, если из округа, а то и из главка…

Открылась дверь, в кабинет вошел Котов и перебил Никольского.

— Здорово, сыщики! — затем обернулся к Сергею. — Не помешал?

— Помешал, — ответил тот. — Но я уже заканчиваю. Все ясно? Тогда действуйте. Через полчаса проверю. Все свободны.

Сыщики удалились. Котов устроился напротив Никольского и спросил:

— Знаешь, зачем я к тебе пришел?

— Конечно, знаю. Выпить! — немедленно отреагировал Сергей.

— Угадал. А по какому поводу? — прищурился Котов.

— Сейчас выясним. — Никольский прошел к двери, закрыл ее на ключ и направился к холодильнику.

Вскоре на письменном столе уже стояли бутылка «Смирновской», тарелка с салом, тарелка с нарезанной черняшкой, стаканы. Никольский разлил. Выпили. Помолчали.

— Я из МУРа ухожу, Сережа, — сказал Котов.

— Уходишь или уходят? — насторожился Никольский.

— Ухожу… — вздохнул Котов. — Плачу, но ухожу. Квартиру мне обещали. Мы ведь до сих пор втроем в однокомнатной маемся.

— Где же теперь квартиры дают? — поинтересовался Сергей.

— У вас, — не очень внятно пояснил Слава.

«У нас? — подумал Никольский. — Где это у нас? Неужели?..»

— Не понял я тебя что-то, Слав. Растолкуй убогому, — попросил Сергей.

Котов помялся немного, а затем рубанул с милицейской прямотой:

— Я вместо Белякова, Сережа!

«Значит, все я правильно понял, — мысленно похвалил себя Никольский. — Ну что ж… Это лучше, чем если бы прислали какого-нибудь „варяга“. Котов, по крайней мере, опер грамотный». А вслух сказал:

— Не знаю, Слава, радоваться за тебя или сочувствовать.

— Да я и сам не знаю, — махнул рукой Котов. — Наливай!

Они чокнулись.

…Никольский совершал обещанный обход. Ребята сориентировались быстро. В комнате Шевелева и Лепилова на стене вместо голой бабы была пришпилена кнопками репродукция серовского портрета артистки императорских театров Марии Ермоловой. Во второй вместо Ван Дамма — перовское «Чаепитие в Мытищах», в третьей — васнецовская «Аленушка».

Здесь уж Никольский сдержаться не мог, попытался догадаться:

— Вешняков, а у Климова что? «Три богатыря», наверное?

— Так точно! — радостно ответил Вешняков.

— Раритетную подшивку «Огонька» раскурочили, варвары!

Лебеди торжественно плавали по Патриаршим, Анюта откровенно любовалась ими, а Сергей исподтишка любовался самой девушкой. Хороша была зеленоглазка, чего уж там…

— Аркашка очень орал? — для порядка поинтересовался Никольский.

— Адам Андреевич не орет, он темпераментно огорчается, — поправила Анюта, но, подумав, сама себя опровергла. — Хотя, если по-честному, орал, конечно.

— А ведь мы с ним договорились, — укорил Сергей отсутствующего приятеля. — Все такой же Аркаша, не может без фейерверка.

— Он не вообще орал, а из-за меня, — пояснила девушка. — Во-первых, потому, что, как ему показалось, я бездарно изображала охрипшую. А во-вторых, в этом спектакле зритель ходит на меня.

— Ходит на меня?.. — Никольский бросил хитрый косой взгляд на Анюту. — Если не в переносном значении… то не совсем понятно.

— Вы язва, — констатировала Анюта, — а я зато — замечательная артистка.

— Не буду спорить, — поспешил согласиться Никольский.

Не поверила ему Анюта и высокомерно продолжила:

— И это я сегодня докажу.

— Буду только рад, — ответил Сергей сдержанно.

Сам он не спешил предсказывать успех сегодняшнего мероприятия: боялся сглазить. Ибо роль предстояла Анюте, может, и не столь уж трудная, но крайне опасная. Смертельно опасная…

— Мне переодеться надо и подгримироваться слегка, — сказала Анюта. — Где это можно сделать?

…В отделение проникли через черный ход. По лестнице поднялись на цыпочках. Никольский ключом открыл дверь своего кабинета.

Анюта критически оглядела помещение, кинула туго набитый пластиковый пакет на милицейский стол и требовательно спросила:

— А зеркало где?

Никольский порылся в ящике стола и достал складное зеркало (для бритья в кабинете в экстренных случаях).

— Не богато, — констатировала Анюта. — А теперь исчезните минут на десять.

Никольский ушел. Анюта села на его место, поставила перед собой зеркало, оценивающе рассмотрела свое изображение.

…Помаявшись в коридорах, Никольский посмотрел на свои наручные часы и негромко, вежливо постучал в дверь своего кабинета.

— Заходи! — разрешили ему из-за двери.

Никольский вошел.

Его встретило «небесное создание» в почти ничего не прикрывавшей мини-юбчонке, переливавшейся дешевым блеском, в черной трикотажной кофточке с вырезом до пупа и в замшевых сапогах чуть ли не до юбчонки. А между юбчонкой и сапогами вились немыслимые узоры малиновых колготок. И над всем этим пестрело яркой боевой раскраской личико юной дешевой проститутки.

— Как насчет познакомиться? — осведомился Никольский.

— Та ж, вы старый! — отмахнулась девушка, умело копируя украинский говор.

Никольский без слов протянул ей дешевого шика сумочку, в которую и положить-то особо ничего нельзя.

— Дарю. Но с условием никогда с ней не расставаться. С трепетным восторгом приняла подарок юная проститутка.

— Ой, спасибо ж вам, дядечку!

…Все так же сидела в открытом кафе солидная дама Люська Бык, аккуратно кофе пила, изящно покуривала. Правда, ее свита за соседним столиком увеличилась более чем вдвое: рядом с парнями устроились три девицы, безнадежно пытавшиеся казаться благопристойными.

Люська посмотрела на свои золотые часики и позвала:

— Денис!

Подошел дылда Денис.

— Я пойду агента с новенькой встречать, а ты тут посмотри, — распорядилась бандерша.

Люська спустилась к Петровке и остановилась на углу. И почти тотчас же рядом с ней остановилась кургузая «Ока». Распахнулась дверца, и на тротуар выпорхнула юная ночная бабочка, которая, радостно оглядевшись, объявила:

— Ось мы и приехалы!

— Откуда ты, шустрая такая? — спросила Люська. Бабочка подозрительно зыркнула на нее и ответила настороженно:

— Мы с Полтавы.

— Соотечественница, значит, — отметила Люська. — Устроим им карнавал с маскарадом, а, соотечественница?

— А ты веселая, Люська, — сказал Никольский. Он уже был рядом: лицо строгое, глаз взыскующий. — С чего бы это?

— Отыграться хочу, Сергей Васильевич, за все отыграться! — с какой-то бесшабашной отвагой отчаяния выдала Галина.

— Только не со мной играй, Люся! — предупредил Никольский с нажимом. — Что говорил тебе, хорошо помнишь?..

По лестнице грохотали кованые тяжелые башмаки. Здоровенные мужики в камуфляже после инструктажа бегом спускались в дежурку. Спустились компактной толпой и разом заполнили не предназначенное для таких сборищ помещение. Гремели, звенели, громко переговаривались.

— На улицу, на улицу, ребята! — не то приказал, не то попросил Паршиков. — Мне же работать, а вы тут такую тесноту устроили!

— В тесноте, да не в Бутырке, — мрачно высказался омоновский командир и спросил своих. — Готовы? По коням!

—

…Чуть в стороне от подъезда дома, в котором располагалось учреждение Константина Кузьмина, стоял светло-серый микроавтобус с зазывно яркой подписью через весь бок «Пицца на дом». Но пиццы внутри и не предполагалось: в салоне мерцали таинственные огни загадочной аппаратуры, щелкал тумблерами серьезный техник из охранного агентства, видеооператор-эксперт готовил камеру к съемке. Никольский, Климов и Шевелев, угнетенные сложностью и недоступностью технических манипуляций, скромно наблюдали за процессом в полном бездействии. До поры до времени.

К подъезду подкатил автомобиль «Вольво».

— Снимай! — приказал эксперту Никольский.

Растопырив руки, Кузьмин шутейно загонял в подъезд четырех девочек.

— Объект прибыл? — спросил техник.

— Да, — подтвердил Никольский.

— Проверяем, — известил ментов чудо-техник.

В салоне возник шум лифта. Затем послышалось натужное хихиканье девиц и голос Кузьмина:

— Приехали, мочалки!

До ментов донесся скрежет ключа в замочной скважине и щелчок выключателя.

…При ярком свете Кузьмин впервые по-настоящему рассмотрел юную полтавчанку и удовлетворенно отметил:

— Ты ничего, новенькая. Тобой особо заняться нужно. Хочешь за границей фотомоделью работать?

— Хиба це можно?! — притворно ахнула Анюта.

… — Хиба, хиба, — голос Кузьмина передразнил новенькую в салоне микроавтобуса. — Раз сказал, значит, можно!

— Вот сучонок! — с веселой злобой сказал Никольский.

— Подъехал милицейский микроавтобус с номером два ноля ноль шестьдесят два на борту, — бесстрастно сообщил оператор.

— Снимай! — приказал Никольский.

…Младший лейтенант и прапорщик бойко выскочили из «рафика» и деловито вошли в подъезд…

— Ну, а сегодня, новенькая, на субботник поедешь, — звучал кузьминский голос. — Делай там все, что скажут. Не измылишься.

Раздался дверной звонок. Кто-то кинулся открывать. В дверях стояли жизнерадостные менты.

— Все на субботник! — выкрикнул свой традиционный лозунг прапорщик. — Ленинского бревна не обещаем, но палки будут!..

…Два мента и четыре девицы вышли из подъезда и уселись в милицейский «рафик», который тут же рванул с места…

Никольский быстро сказал в переговорник:

— Лепилов, мы за ними. Берите этого гада!

Костя Кузьмин готовился к ночной «светской» жизни. Он поправлял галстук-бабочку у зеркала, когда с грохотом распахнулась входная дверь. В квартиру ворвались Лепилов с омоновцами. Лепилов с ходу врезал Косте в челюсть. Тот кулем рухнул на пол. Омоновцы навалились на сутенера сверху. Щелкнули наручники. Первая часть операции завершилась удачно…

Кузьмина вывели из подъезда и усадили в милицейский «газик». Из стоящего неподалеку «Мерседеса» наблюдали эту картинку Авила и Тарасов.

— Хороши бы мы были, если б, не осмотревшись, туда полезли, — сказал Тарасов, а Авила философски отметил:

— Запалили твоего Костю, с обоих концов запалили.

— За ними! — распорядился Тарасов.

Ехали недолго: «газон» притормозил у 108-го отделения.

— Знакомые все лица, — констатировал Тарасов. — Те же и Никольский. Ах, Серега, Серега!

— Что делать будем, Леша? — спросил Авила.

— А ты не знаешь! — огрызнулся Тарасов.

У дверей больничной палаты врач сказал полковнику Меньшикову:

— Час тому назад майор Кольцов пришел в сознание и сразу же попросил, чтобы вы приехали.

— Как он, Валентин Петрович? — озабоченно и даже как-то робко поинтересовался суровый фээсбэшник.

— Касательное ранение шеи, и если бы не титановый портсигар, то вторая пуля… — Доктор удрученно покачал головой. — В общем, тяжелая контузия. Слаб, но скоро будет в порядке.

Полковник Меньшиков рассматривал смятый пулей портсигар, который он взял с прикроватной тумбочки.