...Но кто там кашляет в траве так жалобно и глупо,
кому охота в этот час студить себя росой?
Встаёт над озером луна с печальным взором трупа,
и дама берегом идёт с зазубренной косой.
 
 
Сверкает в пасти у неё стальных зубов ватага,
над черепом закручен в жгут пучок седых волос.
Кого вы ищете, мадам, кто этот бедолага,
кого на этих берегах подкосит ваш покос?
 
 
Наверно, это тот глупец, что ищет с вами встречи,
студя росистою травой чахоточную грудь.
Ударьте же его, мадам, он мне мешал весь вечер,
ударьте же его косой, ударьте чем-нибудь!
 
 
Но почему мадам в меня упёрла взгляд свой гадкий,
и почему затих в траве мой кашляющий друг?
И почему с небес летят кровавые осадки,
и почему истошный вой заполнил всё вокруг?!
 

 
Любовь - безумная стихия,
сомнёт тебя, как ты ни крут.
И педерасты, и лохи ей
дань полной мерой отдают.
 
 
Эстетишка и хмырь гугнивый,
голдой увешанный бандит -
каким бы толстокожим ни был,
а перед ней не устоит.
 
 
Порой ползешь вдоль улиц грязных,
затуркан жизнью и женой,
немало видишь дев отвязных,
и вдруг встречаешь взгляд одной...
 
 
Она идёт тебе навстречу
с зарей Авроры на щеках,
призывно розовеют плечи
и ноги в розовых чулках.
 
 
И понимаешь ты внезапно,
что до сих пор ты жил, как чмо,
что бог Амур жестоким залпом
разбил души твоей трюмо.
 
 
Прощай, покой, прощайте, деньги,
прощай, семейный тусклый быт!
Река любви в своем стремленьи
пловцов о камушки долбит:
 
 
ударит так, приложит этак,
подолбит этак через так.
Ныряешь в реку человеком,
а вынырнул - гнилой червяк.
 
 
И пучишь мёртвенькие глазки
на окружающий компот,
и просишь у любимой ласки,
в ответ же слышишь: "Прочь, урод!"
 
 
Любовь - жестокая стихия!
Будь твердым, как морёный дуб.
Да, есть девчонки неплохие,
но будь со всеми твёрд и груб.
 
 
Любовью правит сила духа -
так обнаружь высокий дух!
Лишь перья вскинет молодуха -
порви ей гузно, как петух.
 

 
Люблю я звёзд российского хип-хопа,
у всех у них есть общая черта:
похоже, у парней больная жопа
плюс полное расстройство живота.
Произнесут две глуповатых фразы,
потом уныло стонут: "а! а! а!",
потом басы и ритмы, словно газы,
попёрдывая, лезут на слова.
Мой друг Василий, опытный педрила,
кассеты всех "Бэд бэлэнсов" скупил.
Мурлычет он: "Как Децл стонет мило!
А Шефф меня так просто обольстил!
Ах вы мои страдающие попки!
Ещё "а-а!" скажите! О! Экстаз!
Я знаю, вам нужны большие пробки!
Большие пробки надо вставить в вас!"
Ты прав, Василий, нужно много пробок,
чтоб бред кастратов-рэпперов заткнуть,
чтобы на нас из этих ртов и попок
не вытекала жиденькая муть.
 

 
Если б меня вопросили
классики русских равнин:
"Любишь, свинёнок, Россию?
Русский иль сукин ты сын?" -
 
 
я 6ы, подумав, ответил,
классикам глядя в ебло,
что вопрошания эти
слушать вообще западло.
 
 
Если б герои России
древних и новых времён,
гаркнув, меня бы спросили:
"Любишь Россию, гандон?" -
 
 
я бы ответил героям,
сплюнув сквозь колотый зуб,
что, хоть любить недостоин,
в плане любви я не скуп.
 
 
Тот, кто Россию не любит -
чёрствый, плохой человек,
пусть ему яйца отрубит
мирный чеченец Казбек,
 
 
пусть ему Пекка-чухонец
кетгутом жопу зашьет,
пусть ему Мишка-японец
бритвой попишет живот,
 
 
пусть безымянный китаец
будет им всем помогать!
Салом российским питаясь,
подло Россию ругать.
 

 
Любимый шут принцессы Грёзы
грустит в аллеях Сан-Суси.
Он гладит по головкам розы,
и розы говорят: "Мерси,
 
 
Спасибо, милый наш товарищ,
спасибо, добрый наш Роже,
ты никогда не обижаешь
своих цветущих протеже.
 
 
Ты нас не режешь под коренья
и не срываешь нам голов,
чтобы они, сварясь в варенье,
десертом стали для столов.
 
 
Ты нам свою являешь милость,
и мы к тебе как кошки льнём.
Но что с лицом твоим случилось,
зачем следы от слёз на нём?"
 
 
Любимый шут принцессы Грёзы
вздохнул и розам отвечал:
"Ах вы, болтушки!... Эти слёзы
в глаза мне дьявол накачал.
 
 
Тот самый дьявол, что вселился
в хозяйку сердца моего,
который нынче веселился,
своё вкушая торжество.
 
 
Моя прекрасная врагиня
сказала: "В парке Сан-Суси
произрастает роз богиня.
Сорви её и принеси.
 
 
Сорви, но только без обмана,
не замени её другой,
иначе принимать не стану,
иначе в дом мой - ни ногой!"
 
 
Не знаю, кто средь вас богиня,
но знаю: ни одну из вас
руками погубить своими,
увы, я не смогу сейчас.
 
 
Увы! Не угодить предмету
моих вседневных дум и грёз
я не могу. И значит это,
что я умру, умру, как пёс,
 
 
умру у милого порога,
умру, лизнув её каблук,
хоть мне заказана дорога
к источнику сердечных мук".
 
 
Умолк Роже, закрыв руками
глаза, набухшие от слёз.
Но чу! Играя с ветерками
к нему идет богиня роз.
 
 
Да-да, сама, в обличье девы,
власа златые распустив,
идет - а на губах напевы,
какой-то ангельский мотив.
 
 
Сражён небесной красотою,
Роже упал у стройных ног
и, в луже на коленях стоя,
ни слова вымолвить не мог.
 
 
"Возьми меня, - сказала дева,
играя лепестками губ, -
заслужишь ласку вместо гнева
и даме сердца будешь люб.
 
 
Она меня поставит в вазу,
и через день увяну я,
зато не будет знать отказа
любовь гонимая твоя".
 
 
Шут поднял взор - и отразились
его глаза в её глазах,
и будто молнии скрестились,
и с чьих-то уст слетело "ах"!...
 
 
Принцессе утром доложили,
что мёртв её любимый шут.
Все дамы окна окружили:
"Шута везут! Шута везут!"
 
 
Под окнами принцессы Грёзы
тележка с мёртвым пронеслась,
сжимал он стебель чудо-розы
и кровь меж пальцев запеклась.
 
 
"Как странно, - думала принцесса. -
Он никогда не рвал цветов,
хотя и слыл большим повесой
и ферлакуром средь шутов".
 

 
Одних привлекает доступность,
других неприступность влечёт,
а третьим важна совокупность
души и телесных красот.
 
 
Мне все без разбору девчата
девчоностью сочной милы,
пока они не превратятся
в подобие бензопилы.
 
 
Поэтому лучше, конечно,
девиц не водить под венец,
любовию тешиться грешной
и пенки снимать с их сердец.
 
 
Однажды я крепко влюбился
и даже жениться хотел,
хотя и активно клубился
среди восхитительных тел.
 
 
Скворчали-вертелись девчонки,
как курочки на вертелах.
Но жалкие были душонки
во всех этих дивных телах.
 
 
Когда же явилась Любава,
я враз про девчонок забыл,
я с нею за чашкой какао
счастливей счастливого был.
 
 
Краса, восхитительный голос,
за сердце хватающий взор,
коса налитая, как колос,
степенный, смешной разговор.
 
 
А после, ночною порою,
уста приникали к устам.
Я звал тебя милой сестрою,
прильнув к потаённым местам.
 
 
Дразнил и щипал твои нервы
придуманный мною инцест,
и вой расчленяемой стервы
будил весь мой тихий подъезд.
 
 
Любава! Как весело было,
как было с тобой мне светло!
Но в жизнь нашу мерзкое рыло
явило Вселенское Зло!
 
 
Пришел твой угрюмый папаша,
перо и бумагу достал
и тут же семейную кашу
проворно заваривать стал.
 
 
С лицом вожака-комсомольца
проследовал в мой кабинет
и требовал денег на кольца,
на мебель, тряпьё и банкет.
 
 
Потом заявилась мамаша,
несла про тебя мне пургу
и смачно курила, задравши
одну на другую ногу.
 
 
Грузила и сопли возила
по поводу звёзд и планет -
и все предо мною поплыло:
мамаша, окно, кабинет...
 
 
Когда ж я маленько очнулся,
смотрю, мама дышит рот в рот,
ремень на штанах расстегнулся
и трётся живот о живот.
 
 
И бесы, как угли в печурке,
запрыгали по животам,
и взвыла не хуже дочурки
заботливейшая из мам...
 
 
Обрушился взрыв наслажденья
угарной удушливой мглой.
Отхлынуло прочь наважденье,
и встал я веселый и злой
 
 
и молвил: "В родню набиваться
ты, матушка, мне погоди,
а лучше изволь постараться,
красавицу дочь мне роди.
 
 
А лет этак через пятнадцать
с Любавой и с ней приходи,
чтоб всею семьёй кувыркаться
на этой могучей груди!"
 

 
Когда беспечная Аврора
зарю включила на востоке,
в сопровождении Егора
я пел в стрип-баре караоке.
 
 
Вдруг ветерком морским пахнуло
у входа в засранное зало,
блестя боками, как акула,
у входа дамочка стояла.
 
 
Егор, мой гид-телохранитель,
толкнул меня в брюшное сало:
"Вглядись скорей, столичный житель,
в лицо девятого канала!"
 
 
И я сказал: "Хочу трофея!
Добьюсь, во что бы то ни стало!
Моею будет телефея,
лицо девятого канала".
 
 
И как поклялся я в угаре,
так вскорости оно и стало.
До полудня мы пили в баре
с лицом девятого канала.
 
 
А после в замке над обрывом
от ласк безумных хохотало,
облитое вином и пивом,
лицо девятого канала,
 
 
оно везде меня лизало
и спинку дивно выгибало,
оно скулило и стонало,
лицо девятого канала.
 
 
Как обезумевший хапуга
с таможенного терминала,
трясло мошну трудяги-друга
лицо девятого канала.
 
 
Оно, схватив меня за бёдра,
дружка в себя до дна вогнало -
и рвоты выплеснулись вёдра
в лицо девятого канала.
 
 
И тут я в ужасе отметил,
как сморщилось и клёклым стало
в пылающем закатном свете
лицо девятого канала.
 
 
На месте бывшей телефеи
чешуйчатая тварь лежала,
вместо волос клубились змеи,
она пронзительно визжала.
 
 
Я подскочил и обосрался -
и тварь в меня вонзила жало...
Вот так я мощно повалялся
с лицом девятого канала.
 
      Мораль:
 
Друзья, не надо в телеящик
любовно утыкать хлебало,
полно ведь девок настоящих,
а не личин с телеканалов.
 
 
Так не дрочите ж на экраны
в потоках телекарнавала,
не то вас поздно или рано
сожрёт лицо с телеканала.
 

 
В одном кабаке пропивал я с Добрыниным
от коптевских урок большую субсидию
и, в женский гальюн забежав с напружиненным,
наткнулся на дивную девушку Лидию.
 
 
Я в миг позабыл, для чего я бежал сюда,
я дверью ошибся, но чудо увидел я,
а барышня дернула ствол мой безжалостно
и молвила: «Будем знакомы, я Лидия», --
 
 
и встав с унитаза, юбчонку одернула
и снова ручонкой пожала приятеля.
Читатель ждет рифмы «одернула—пернула»,
но я не пишу для такого читателя.
 
 
И цифры ее телефона мобильного
на коже ствола своего вдруг увидел я,
журчаньем струи упивался умильно я
и думал: «Какая ты славная, Лидия».
 
 
Когда я вернулся к Андрею Добрынину,
Добрынин вздыхал: «Посмотри, что за гурия!» --
Ее я увидел, красивую, длинную,
а рядом сидели два хама нахмуренных.
 
 
Я вякнул: -- Андрюха, хоть телка с ковбоями,
на этих хмырей все равно не в обиде я.
Она будет трахаться с нами обоими.
-- Ты врешь, негодяй!..А как звать ее? – Лидия.
 
 
Наивный Добрынин от водки расслабился,
пришлепнул на нос себе крупную мидию,
потом, как акула, приятно осклабился
и взглядом трески стал заманивать Лидию.
 
 
По счастью, подсели к нам две массажисточки,
просили вина и пытались понравиться,
когда б не они – нам бы репу начистили
за то, как Андрюха смотрел на красавицу.
 
 
В процессе общенья с прекрасными дамами
я стер ее номера цифирки милые.
Исполненный мыслями черными самыми,
со злобой в канаву закинул мобилу я
 
 
и думал, по улицам мусорным топая:
«Какого рожна тут ловил я хламидии,
целуясь с какой-то продажною жопою?
Как жить мне теперь без мечты и без Лидии?»
 
 
Зачем обещал я пьянчуге Добрынину,
что счастьем я с ним поделюсь, как с брателлою?
Теперь зачмарят с Константэном они меня,
и что я отвечу им, что я тут сделаю?
 
 
Зачем я в кабак потащился с товарищем,
зачем там бандитскою пропил субсидию,
зачем в этом злачном, развратном угарище
я встретил прекрасную девушку Лидию?
 
 
Зачем она свой телефон мне оставила?
Иль, может, пригрезился номер по пьяни мне?
А все ж она чувства мои раскудрявила,
вдохнула мне в сердце огонь и желание.
 
 
Надеюсь, что скоро безденежье кончится,
обломится вновь гонорар иль субсидия,
и в том кабаке вновь отлить мне захочется,
и мне улыбнется волшебница Лидия.
 

 
Там, где месяц сказку сторожит,
где в зеленых дебрях ветер ропщет,
жил Абрам Давидыч Зильбершмидт
и его помощник Тамагочи.
 
 
Был Абрам Давидыч лесником,
защищал леса от браконьеров,
Тамагочи был лохматым псом
родом из кубанских двортерьеров.
 
 
Вот случилась в тех краях война,
и в лесу враги образовались,
и не стало птицы ни хрена,
звери все куда-то подевались.
 
 
Сильно Зильбершмидт оголодал,
Тамагочи стал худым и стройным,
и тогда Абрам ему сказал:
«Нет войне и вообще всем войнам».
 
 
Он патроны в вещмешок собрал
и поджег избу, сарай и баню,
и в ущелья горные удрал,
чтоб сражаться с лютыми врагами.
 
 
Он в бинокль увидел вражий стан,
лица бородатых исламистов,
синемордых инопланетян,
киборгов, мутантов и фашистов.
 
 
Роботы стояли там и тут,
лагерь неусыпно охраняли.
Но Абрам сказал: «Вам всем капут.
Вас настигнет гнев богини Кали».
 
 
Он залез на мощный горный склон
и пальнул по леднику дуплетом,
и такой устроил кармандон,
что враги вообще погибли все там.
 
 
Но потом еще недели две
роботы стонали подо льдами.
А Абрама Президент в Москве
наградил крестами и звездами.
 
 
Там Абрам нашел еврейку-скво
и вернулся вновь в леса под Сочи,
где землянку вырыл для него
верный пес по кличке Тамагочи…
 
 
Тот, кто от меня в куплетах ждал
антисемитизма и разврата –
стопудово тот не угадал,
не хотел я этого, ребята.
 
 
Я хотел лишь мира на Земле,
чтоб друг другу люди не мешали,
чтобы Президент сидел в Кремле
и евреи русских защищали.
 

 
Едет поезд из Москвы на Питер,
У окна кривляется ребёнок,
С неба смотрит звёздочка Юпитер,
На поляне промелькнул телёнок.
 
 
У окна кривляется ребёнок,
Рядом с ним - молоденькая мама,
Маму клеит пожилой подонок,
Предлагает выпить по три грамма.
 
 
Мама поелозит, согласится,
Пассажиров рядом больше нету,
Принесёт стаканы проводница,
И мамашу привлекут к ответу.
 
 
И пока ребёнок будет прыгать,
Ныть и мазать рожу шоколадом,
Старичонка будет телом двигать,
Прижимаясь к маме там, где надо.
 
 
Очень хорошо, что в этой жизни
Есть ещё герои-стариканы,
Ласковые, липкие, как слизни,
У которых крепкие куканы,
 
 
Крепкие, блестящие куканы,
В мутных водах ловящие рыбку.
Спит малыш, раскинулся, как пьяный -
И не видит мамину улыбку.
 

 
Пусть мой рассказ для вас нелепым будет,
пусть скептики смеются надо мной,
но есть на свете кукольные люди
пришедшие из сказок в мир земной.
 
 
Любой ребёнок обожает кукол,
девчонки любят их до зрелых лет.
Я с Буратино милую застукал,
когда зашел некстати в туалет,
 
 
и где был нос мерзавца Буратино,
я вам, как джентльмен, просто не скажу,
но так меня прибила та картина,
что я с тех пор на женщин не гляжу.
 
 
Но кукольные люди - не тряпицы,
не просто целлулоида куски,
они сумели здорово развиться,
забыв о предках из простой доски.
 
 
У них есть кровь, и волосы, и кожа -
всё как у нас, не отличить вблизи,
но есть одно различие, быть может:
у кукол все делишки на мази.
 
 
Что человек? Корячится, натужась,
потом вскипит: "Да в рот оно вались!"
А кукла прёт, в людей вселяя ужас,
с одежды отряхая кровь и слизь.
 
 
Любую трудность кукла перемелет,
в любую щель пролезет, словно клоп,
где надо - человеку мягко стелет,
где надо - заколачивает в гроб.
 
 
С широкой деревянною улыбкой
спешат по жизни куклы там и тут,
буравят нужных баб дубовой пипкой,
а если надо, дяденькам дадут.
 
 
Но, выйдя в люди, проявляют норов,
им денег мало, им давай любовь.
Развинченная куколка Киркоров
из нашей Аллы выпила всю кровь.
 
 
А пупс Борис, стяжав трибуна славу,
шарнирами гремел десяток лет,
сам развалился, развалил державу,
разбил всем яйца, кушает омлет.
 
 
Куда ни глянешь - куклы, куклы, куклы,
резина, биомасса, провода,
в Госдуме друг на друга пялят буркалы,
возводят замки, рушат города.
 
 
Они нам постепенно заменяют
мозги на йогурт, кровь на пепси-лайт,
людей в театры кукол загоняют,
бьют шомполами с криком "Шнелль, играйт!"
 
 
Чтоб не сердились кукольные люди,
мы кукольные песенки поём,
целуем силиконовые груди,
танцуем с силиконовым бабьём,
 
 
и эти бабы нам детей приносят
из биокерамических пластмасс,
и кукольные дети пищи просят,
и с сочным хрустом пожирают нас.
 

 
Лунным сияньем трава напомажена,
Всюду цикад неумолчное пение.
В сердце поэта - кровавая скважина.
Ксения, что ты наделала, Ксения!
 
 
Помнишь, как наши смыкались объятия,
Как сотрясали нас бури весенние?
Слушай, как в горле клокочут проклятия!
Их изрыгаю я в адрес твой, Ксения!
 
 
Верил я слепо, безумно и истово:
Ты моя жизнь, ты моё воскресение!
Чувства мои благородные, чистые
Ты растоптала безжалостно, Ксения.
 
 
Помнишь: влетел я на крыльях в гостиную
И каково же моё потрясение!
Рыжий подонок в манишке нестиранной
Жадно ласкал твои прелести, Ксения!
 
 
Сбросив с балкона животное рыжее,
Дом твой покинул я в то же мгновение.
Что ты наделала, девка бесстыжая!
Сердце на клочья разодрано, Ксения!
 
 
...След окровавленный по полю тянется,
Ночь поглотила печального гения.
Пусть моё тело воронам достанется.
Будь же ты проклята, Ксения, Ксения!
 
 
В утренних росах навеки застыну я,
Смерть уврачует мне раны сердечные...
О ненавистная, о моя дивная!
Лютая кара, любовь моя вечная...
 

 
Про девку жирную мою
я песню вам сейчас спою.
Она любила винегрет
и ананасовый омлет,
она любила санки,
рулетку и меня,
она любила банки
консервные гонять.
 
      ПРИПЕВ:
 
Консервная банка, а в банке паук,
я совсем рехнулся от сердечных мук.
Я ревную к каждому кусту,
я не верю в твою чистоту.
 
 
А девка жирная моя
вдруг стала тощей, как змея,
и стало яду больше в ней,
и стало слаще и больней.
Ах, как она любила санки,
рулетку и меня,
ах, как она любила банки
консервные гонять.
 
      ПРИПЕВ.
      ПРИПЕВ.
      ХОР:
 
Консервная банка, а в банке паук,
я совсем рехнулся от сердечных мук.
Я ревную к каждому столбу,
любовь такую видал я в гробу...
 
      1997

 
Спи, мой ангел, спи, мой свет в окошке,
спи-усни, нырни скорей в кровать,
лишь позволь мне снять с тебя сапожки,
без сапожек гораздо лучше спать.
 
 
Колыбельная — штука дельная,
ночка звездная, а дело-то серьезное.
 
 
Спи, мой ангел, спи, моя зайчишка,
по ночам, конечно, надо спать.
Только ты стяни с себя штанишки,
без штанишек такая благодать!
 
 
Колыбельная — штука дельная,
ночка звездная, а дело-то серьезное.
 
 
Ты уже почти совсем разделась,
лишь рубашка дыхание теснит,
но и ее ты снимешь, я надеюсь,
остальное месяц прояснит.
 
 
Колыбельная — штука дельная,
ночка звездная, а дело-то серьезное.
 
 
На тебе одежды не осталось,
лишь ладошка прикрывает стыд.
Как же, как же, как же это оказалось,
что в моей кровати такое чудо спит?
 
 
Колыбельная — штука дельная,
ночка звездная, а дело-то серьезное.
 
      2000

 
Ольга, не мучь меня, Ольга, не надо,
Ольга, прошу тебя, Ольга, пусти!
В сумраке ночи вздохнула дриада,
шелест листвы над дорожками сада,
мостик над прудом, крапива, ограда...
 
 
Дай мне уйти!
 
 
Не для того я бежал из столицы,
чтобы запутаться в нежных силках
сельской Дианы, лесной баловницы.
Мне, к кому ластились светские львицы,
мне ли забиться израненной птицей
 
 
в нежных руках?!
 
 
Гибкое, хрупкое сладкое тело
жарко трепещет в объятьях моих.
Первая пташка спросонья запела.
Ты неожиданно резко присела -
мы повалились в кусты чистотела,
 
 
пачкаясь в них.