Орден куртуазных маньеристов (Сборник)
ModernLib.Net / Поэзия / Степанцов Вадим / Орден куртуазных маньеристов (Сборник) - Чтение
(стр. 45)
|
Автор:
|
Степанцов Вадим |
|
Жанр:
|
Поэзия |
|
-
Читать книгу полностью
(3,00 Мб)
- Скачать в формате fb2
(2,00 Мб)
- Скачать в формате doc
(2,00 Мб)
- Скачать в формате txt
(982 Кб)
- Скачать в формате html
(2,00 Мб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103
|
|
И мы видим из нашего затишья,
Как, покорные тяге этой древней,
Двинулись сутулые крыши
За бугром укрывшейся деревни.
Перелески вздохнули и поплыли
С копнами бесчисленными в свите,
И за что бы нынче мы ни пили –
Всё равно мы выпьем за отплытье.
Мы стремнину ощутили мировую –
Ту, что всё за собою увлекает,
И кукушка незримая кукует –
Словно чурочки в поток опускает.
И пусть всё останется как было,
Связано недвижности заветом,
Всё же что-то незримое отплыло,
Чтоб скитаться по вселенной вместе с ветром.
* * *
По шоссе мимо старой деревни
Пролетаешь, но выхватит взгляд:
Мальчик едет на велосипеде
По плотине, где вётлы шумят.
И другого об этой деревне
Я припомнить уже не могу,
Хоть и знаю, что есть там и прудик,
И телок на его берегу.
Хоть и знаю, как ласковым светом
Заливает деревню закат,
И как звякает цепь у колодца,
И как звонко коровы мычат.
Но одно только врезалось в память
Из пейзажа, сметенного вбок:
Этот маленький, знающий местность
И почти неподвижный ездок.
Почему? То ли так же я ехал
В позабывшейся жизни иной,
То ли будут и новые жизни
И опять это будет со мной:
Снова ясный и ветреный вечер,
И я еду, трясясь и звеня,
По делам, что нелепы для взрослых,
Но безмерно важны для меня.
* * *
Она вполне достойна оды,
Мохнатая четвероножка,
Мистический символ свободы,
Зверь ночи – маленькая кошка.
Пусть у стола она канючит,
Зато изящна и опрятна,
И жить по-своему не учит,
И выражается понятно.
Не кошка учит жить, а люди –
Посредством едких замечаний,
Как будто я призвал их в судьи
Моих неправильных деяний.
Свой опыт маленький рутинный
Они считают за образчик…
Я бью учителя дубиной
И заколачиваю в ящик.
А ящик тот кидаю в море
Иль в кратер грозного вулкана,
Но и оттуда, мне на горе,
Звучат советы непрестанно.
Восстанет из огня советчик,
Из хляби сумрачной взбурлится…
Подобных призраков зловещих
Одна лишь кошка не боится.
Она их люто ненавидит,
Они и кошка – антиподы,
В них мудрый зверь угрозу видит
Священным принципам свободы.
Он хочет им вцепиться в яйца
И вмиг становится уродлив,
Как сон запойного китайца,
Как некий страшный иероглиф.
Он норовит вцепиться в пенис
Назойливому педагогу,
Шипя, щетинясь и кобенясь
И приближаясь понемногу.
Застонет скорбно привиденье
И сгинет в пламени и вони,
А зверь мне вскочит на колени
И ткнется мордочкой в ладони.
Он заурчит, прикрывши глазки,
И засыпает понемножку –
Не зверь мистический из сказки,
А просто маленькая кошка.
* * *
Люблю сидеть, читая книжку,
И что-то вкусное жевать.
Свою-то жизнь прожить непросто,
Чужие проще проживать.
Свою-то жизнь не остановишь,
Хоть и горька она порой,
А книжку можно и захлопнуть,
Коль в тягость сделался герой.
Своя-то жизнь почти иссякла,
Но в книгах жизнь кипит вовсю.
Читая книжку, ты бессмертен,
Как Агасфер Эжена Сю.
И если “Агасфер” наскучит,
Другую книжку можно взять,
А жизнь своя – как труд на черта:
Хоть тошно, а изволь писать.
Свою-то жизнь ты пишешь кровью,
И это – окаянный труд,
Ведь всякий раз на полуслове
Любого автора прервут.
Нет, лучше жить в литературе,
Следить за замыслом творца
И видеть логику сюжета
И обоснованность конца.
А жизнь своя – пустая книга:
Ведь было множество идей,
А перечитываешь снова –
И не находишь смысла в ней.
* * *
Ты сможешь отдохнуть, философ,
На тростниковых берегах,
На плоскостях озерных плесов,
На розовеющих лугах.
Там ветер катится по травам,
Влетев откуда ни возьмись.
Ты там поймешь, что нет отравы
Зловредней, чем людская мысль.
Мысль ходит в черепе, как поршень,
Кипит, как варево в котле,
Но вдруг взлетит с дороги коршун,
Терзавший жертву в колее.
Туда-сюда на точке взрыва
Мысль воспаленная снует,
Но вдруг дорогу торопливо
Тебе перебежит енот.
И поначалу с недоверьем,
Ну а потом совсем легко
Себя почувствуешь ты зверем,
В сосцах копящим молоко,
И птицей, в бритвенном сниженье
Срезающей метелки трав, –
И утихает напряженье,
Другую голову избрав.
Ты, умствуя, как в лихорадке,
Мог не заметить никогда,
Как утомленные касатки
Рядком обсели провода.
Присядь на хворую скамейку,
А взором в небо устремись,
И ты поймешь, насколько мелко
Всё то, что нам приносит мысль.
Ведь ей с той мыслью не сравниться,
Которая и есть Господь,
В которой ты, и зверь, и птица
Приобрели и кровь, и плоть.
* * *
Нам плыть четыре километра,
Волна по днищу барабанит
И терпеливо против ветра
Натруженный моторчик тянет.
Недаром мы разжились лодкой –
Возбуждены удачной ловлей,
Теперь плывем себе за водкой
Туда, где есть еще торговля.
И вновь с очередным подскоком
Гроздь капель по лицу стегает,
И кажется: слепящим соком
Плод мира щедро истекает.
Стирая блещущие капли,
Мы видим на недальнем бреге,
Как очертания набрякли
И млеют в ясности и неге.
Как будто ждут чьего-то взгляда
Деревни, плесы и растенья,
И встречной зыби перепады
Подобны дрожи предвкушенья.
И лодка нас уносит в дали,
От встречных выплесков колеблясь,
Чтоб соку мира мы придали
Необходимый хмель и крепость.
* * *
Бегут бесчисленные гребни,
Тростник – за ними без оглядки,
А неподвижные деревни
Их провожают, как солдатки.
Простор весь полон этим бегом,
И мягкий берег тем спокойней.
Над ним надежным оберегом
Белеет кротко колокольня.
Покинь озерную безбрежность,
Где воды катятся упруго,
И погрузишься в безмятежность
Позванивающего луга.
Там купы лиственного леса
Сошлись у тихого затонца.
На лодке выбирают лесу,
И рыба вдруг блеснет на солнце.
К воде там лошади спустились
И пьют, а в ходе передышек
Те капли, что с их губ скатились,
Ты видишь как цепочку вспышек.
Нелегок путь преображенья,
И только здесь подать рукою
От напряженного движенья
До совершенного покоя.
* * *
Есть камни на лугах, ушедшие на отдых,
И словно ордена – лишайники на них.
Видны им отблески на неспокойных водах,
Их обметает шелк метелок полевых.
Когда-то с ледником катились эти глыбы,
Грозя перемолоть сырую жизнь Земли,
Но льды уставшие в озерные изгибы,
Во впадины болот расслабленно сползли.
А этим валунам ледник доверил сушу,
На взгорьях, на мысах оставив над водой,
И почва вобрала их розовые туши,
Из-под лишайника блестящие слюдой.
Но протекут века – и вновь горбы поднимет
Из сумрачных болот восставшая напасть,
И тяжко поползет, и Землю всю обнимет,
На этих валунах основывая власть.
* * *
Я хотел бы сложить свое тело
Из фрагментов бесчисленных тел;
Так, изящные пальцы енота
Позаимствовать я бы хотел.
Я хотел бы, чтоб кисточки рысьи
На ушах у меня отросли,
И чтоб я пошевеливал ими,
Уловляя все звуки Земли.
Синевой отливающий панцирь
Мне хотелось бы взять у жука,
И седые тяжелые ядра
У бегущего вдаль ишака.
Взять у страуса важную поступь,
И осмысленный взор – у бобра,
И у разных тропических птичек
Взять по три самых ярких пера.
Взять сутулую мощь – у бизона,
У жирафа – недюжинный рост,
А еще у того же енота –
Оттопыренный кольчатый хвост.
И расхаживать, перья топорща,
На прохожих глядеть с торжеством,
Ощущая себя наконец-то
Гармоничным вполне существом.
* * *
Здесь, где камень хрустел под пятой мирмидонца
И хрустела щитов воспаленная медь,
Я тебя вспоминаю, зажмурясь на солнце,
Хоть и знаю, что мы не увидимся впредь.
Здесь как жертвенник ствол шишковатого дуба –
Этот вид придает повилика коре,
И порой ветерок, как знакомые губы,
Пробегает по телу в бесстыдной игре.
Смех в очах и беспечные темные кудри,
Губы как лепестки и пушок на щеке –
Я такой тебя встретил в заснеженном утре
И такой сохраню в этой нежной строке.
И моей ты была, и, как нимфа потока,
Не давалась ты мне, между пальцев скользя.
Ты порочной была и чуждалась порока,
И тебе воспротивиться было нельзя.
Эта сила на радость дана – и на горе,
Я осилил ее – и не смог побороть.
Я вхожу в свою память, как в сонное море,
Освежая души обнаженную плоть.
Ты и зла, и добра. Ты живешь как стихия,
Припадая то к тем, то к другим берегам,
И с любовью тебе посвящаю стихи я,
Хоть и знаю, что ты равнодушна к стихам.
* * *
Почитатели Помоны и Вертумна
И всей римской старины почтенной,
Надо жить нам спокойно и бездумно,
Наслаждаясь гармоничностью Вселенной.
Надо вовремя заканчивать работу,
Ибо всю ее вовек не переделать,
Да и силы уменьшаться стали что-то,
Взор поблек и шевелюра поредела.
Надо сесть в мягком свете предзакатном
У ручья, что бежит почти бесшумно,
И покажется близким и понятным
Тайный замысел Помоны и Вертумна.
Видно, боги так распорядились,
Чтобы люди, не взысканные властью,
Те, что мирно жили и трудились,
Приближались в этой жизни к счастью.
Есть плоды и вино молодое,
Хлеб и сыр – а большего не надо,
И довольны боги простотою
Нашего житейского уклада.
Бог лениво помавает дланью –
И к нам тут же рой вестников несется,
Ибо если скромны твои желанья,
То желаемое обретется.
* * *
Под папоротником – как в сонных водах
И в вересковой дымке розоватой
Лежат лощины и холмы лесные
И ходока уносят вдаль, как волны.
Но словно странной призрачной преградой
Лес отделён от взора человека –
Смотри и восхищенно прикасайся,
Но непреклонна отчужденность леса.
Вот мох пружинит под твоей ногою,
Вот ты потрогал звездчатый лишайник,
Всё это близко и доступно чувствам,
И вместе с тем в безмерном отдаленье.
У леса ты не спрашивай дорогу,
Он здесь – и далеко, он не услышит,
Но ты ориентируйся по солнцу,
На стук моторки вдоль речного русла.
Когда же ты на тракт проезжий выйдешь,
То так приветна пыль его обочин,
Как будто дорогой ковер расстелен
До самого крыльца твоей избушки.
И весело идти – ведь ты же знаешь,
Что ждет тебя твой домик неказистый,
Который ты, так сладко уставая,
С друзьями сам построил прошлым летом.
* * *
Усердная молитва ни разу не зажгла
Жемчужный венчик света вкруг женского чела,
И только состраданье к упавшему в пути
Тот свет из кущей рая способно низвести.
Уборщица-гречанка в больнице городской –
Я знаю, что смотрел я с болезненной тоской;
Ты уловила взгляд мой и тут же подошла –
Поправила подушку, покушать принесла.
И враз озноб улегся и боль исчезла вдруг
От ласкового взгляда и от касанья рук.
Так знай же: жить ты будешь под сводами хором,
Где горбиться не надо со шваброй и ведром.
Там вкусишь наконец-то отдохновенье ты
Среди непреходящей прекрасной чистоты –
За то, что в бедном сердце, назначенном страдать,
Мистическою розой взрастила Благодать.
Была ты некрасива, в летах уже была,
Но знаю: будет в вышних греметь тебе хвала,
И ангелы восславят Господень правый суд
И одесную Бога тебя перенесут.
* * *
Люди боль откуда-то выносят
И потом куда-то переносят,
А куда потом ее девают,
Почему-то их никто не спросит.
Где хранится боль в резервуаре?
Ведь она же неуничтожима.
Страшно, что в болезненном угаре
Как-нибудь заложит в дамбу бомбу
(Или же, точнее, бомбу в дамбу)
Нигилист, поднаторевший в сваре,
Ради изменения режима.
Чтобы не добрался злобный некто
До такого важного объекта,
Надо взять то место под охрану,
Там поставить своего префекта.
Люди боль упорно переносят,
А куда, скажите мне на милость?
Пусть об этом жестко их допросят,
Ведь от страха сердце истомилось.
Будут переносчики страданья
И протестовать, и материться,
Но заставят их разговориться
Сталинские методы дознанья.
Некогда миндальничать! Ведь нам бы
Главное – не допустить до взрыва,
А иначе с треском рухнет дамба,
Вал свирепый прыгнет на столицу,
И на мг мелькнут в волнах разлива
Наши перекошенные лица.
* * *
Молча снуют летучие мыши
Под расцветающим небом ночи.
Море у берега тяжко дышит,
Словно удобней улечься хочет.
Под фонарем мошкара мерцает,
Ниже, как в цирке, жабы расселись.
Слышу всех тварей сейчас сердца я,
Это не просто сверчки распелись.
Как днем, предметы можно потрогать,
Но беспредельность всего коснулась,
И в море светящаяся дорога
К призраку судна вдаль протянулась.
Любой предмет походит на призрак,
Поскольку жизнью живет нездешней,
Поскольку тьма, как всеобщий признак,
Его связует с бездною внешней.
Я слышу сердца бесчисленных тварей,
Звонко и слаженно их биенье,
И море дышит, словно в угаре,
В немом экстазе объединенья.
* * *
В напоминание случайно
Составятся кусочки дня,
И память по протоке тайной
В былую жизнь помчит меня.
Ведут таинственные знаки
Туда, где юности земля,
Где нищи старые бараки,
Зато роскошны тополя.
Их в небо словно кубки света,
Подъемлет вечер на весу.
Как странно, что предместье это
Досель я в памяти несу.
Везде на лавочках старухи,
А стариков почти что нет.
Терзают дети, словно мухи,
Единственный велосипед.
И в небе с детской перекличкой
Сплели стрижи трамвайный звон,
И я привычной перемычкой
От мира здесь не отделен.
Я в нем способен раствориться,
Играя, в беспредельность впасть –
Не посторонняя частица,
А кровная, родная часть.
* * *
Мостки над чистой водой,
В которой мелькают мальки.
Нагрелись под солнцем доски.
Синеет водный простор
Под ветерком прохладным
В этот час предвечерья.
Но тишь в затоне моем:
Вдали вскипели барашки,
А здесь лишь тростник качнулся.
Лодка плывет вдали,
Но громыханье уключин
Слышится будто бы рядом.
На лодке к каждому мысу
Хотелось бы мне причалить,
Во всех постоять затонах,
Где в золотистой толще,
В сплетеньях водных растений
Красный плавник мелькает,
Где с шелестящим треском,
Возникнув прямо из неба,
Пропархивают стрекозы.
Но я никуда не плыву,
Ведь выбор встает порой –
Двигаться или видеть.
Я удочку отложил,
Ведь выбор встает порой –
Ловить или созерцать.
Мостки над водой озерной,
Нагретые солнцем доски…
Образ чистого счастья.
* * *
Себя понапрасну не мучай,
Уляжется горе – и вновь
Ты скажешь спасибо за случай,
Твою погубивший любовь.
Себя не терзай понапрасну,
Ты просто не видишь пока,
Куда тебя двигает властно
Сквозь жизнь провиденья рука.
Пусть дни твои тянутся тускло –
Сдержи неразумный упрек:
Свое непреложное русло
Пророет подземный поток.
Пусть беды приходят стадами,
Но ты над собою не плачь –
Лишь много позднее с годами
Проявится смысл неудач.
В унылом житейском пространстве
Не жди озаренья извне,
Но бережно музыку странствий
В душевной храни глубине.
Не стоит в окрестном пейзаже
Выискивать к отдыху знак –
Лишь музыка верно подскажет,
Где можно устроить бивак.
И выше житейского счастья
Ты счастье почувствуешь там –
Где жизни бессвязные части
Расставятся вмиг по местам.
* * *
Снова брезжит над Киевом мягкий рассвет,
Как вставал он когда-то и в прежней стране,
Ну а я позабыл уже, сколько мне лет,
Значит, годы истории числить не мне.
И не мне причитать про распад и развал
И про то, что нельзя по живому кромсать.
Я распад в виде водки в себя заливал
В тот момент, когда мог бы хоть что-то сказать.
Не видать мне над Киевом вставшего дня,
А из зеркала шепот: “Не всё ли равно?”
Что ж, по сердцу и печени режьте меня,
Ведь живого во мне не осталось давно.
* * *
Из этих мест приозерных,
Из этих прибрежных сел
Ушли на войну мужчины –
Назад ни один не пришел.
Лишь обелиск остался,
Металлом белым обшит.
Как штык старинный трехгранный,
Списки он сторожит.
На белом металле – списки
Тех, что ушли навек.
Читаю – только Ремневых
Одиннадцать человек.
Болтают ласточки в небе,
Тихо звенят провода,
Рядом, в овраге заросшем,
Побулькивает вода.
Все та же дорога в поле,
Что раньше вела на фронт,
Утоптанная, как камень,
Уводит за горизонт.
Спросить непременно надо
У тех одиннадцати
О бесчеловечных далях,
Куда им пришлось уйти.
В ответ же – птиц перекличка,
Звон проводов и ос.
Бесплодней земли проселка
Всякий людской вопрос.
* * *
Память с отрадной тоской
Явит мне воды и сушу.
Край приозерный тверской,
Не покидай мою душу.
В ней постоянно пребудь,
Ветром овеивай свежим.
Пусть пролегает мой путь
Вечно по этим прибрежьям.
Веслами пусть громыхнет
Где-то незримая лодка
И в травостое вздохнет
Ветер смущенно и кротко.
Пусть все земные пути
И каменисты, и долги –
Станет мне легче идти,
Вспомнив тверские проселки.
Я путевую страду
С легкостью превозмогаю,
Ибо всегда я иду
По приозерному краю.
Та сторона далека,
Ныне уже невозвратна,
Но разделенья тоска
Мне и легка, и отрадна.
Ибо такая тоска
Служит залогом движенья
К цели, которой пока
Я не нашел выраженья.
* * *
Ветер свежеет. Бликов бегут косяки
К берегу с плеса, пробираются сквозь тростники,
Чтоб к розоватым каменьям волною прильнуть,
Чтоб оторочку из пены слегка колыхнуть.
Я же сижу под ветвями прибрежной ольхи
На валуне и неспешно слагаю стихи.
С плёса несется пронзительный чаячий крик,
И простирает ко мне свои острые пальцы тростник.
В дымчатых звездах лишайника дремлет ольха –
Ветер утих. Что мне думать о смысле стиха,
Если весь видимый мир – это свыше большое письмо,
Если всё то, что я вижу, является смыслом само.
ЧЕРЕПОСЛОВЬЕ (2004)
* * *
Я так виноват перед телом своим,
Ведь я заливал в него черт знает что,
И стало оно постепенно худым
И кровь пропускающим, как решето.
Я здесь под худобой имею в виду
Не маленький вес, а наличие дыр.
Протечки имеются в деснах, в заду;
Богемная жизнь - это тот же вампир.
Как крейсер, который сумели подбить,
Плыву, своим топливом воды кропя;
Врачебных услуг не могу я купить,
Поэтому сам конопачу себя.
В себя я немало затычек ввернул,
Но все же размеренно кровоточу;
С лица я довольно заметно сбледнул,
Но все же уняться никак не хочу.
Излишнею кровью никто не богат,
А я постоянно теряю ее
И сделаюсь скоро холодным, как гад,
Повсюду внедряющий жало свое.
Мой холод приятен для теплого ню,
Но ежели, к центру его подползя,
Я жалом летучим ему причиню
Восторги, забыть о которых нельзя,-
То мне это будет занятно слегка,
Но вскоре, своим иссяканьем томим,
Исчезну,- останется только тоска
По полным презрения ласкам моим.
* * *
Ко мне подруга охладела
И не звонит, как обещала.
В былое время это дело
Меня бы очень удручало.
Когда-то женские демарши
Могли добавить к жизни перца.
Теперь я стал мудрей и старше,
Иное трогает за сердце.
Сменились жизненные цели,
Я для любви уже потерян.
Стеклянных дудочек апреля
Теперь я слушать не намерен.
Теперь хожу я по конторам
И там потею от волненья.
Не вижу неба я, в котором
Скворцы и облачные звенья.
Весенних далей акварели
Теперь к отплытию не манят.
Я не мертвец - на самом деле
Я просто беспросветно занят.
Мои волненья непритворны
Из-за конторской канители,
Но для меня теперь бесспорны
Лишь собственнические цели.
И я к ним движусь неустанно,
Любовь же с ними несовместна.
Когда я собственником стану,
То для любви еще воскресну.
Теперь я не читаю строки
Поблескивающей капели:
Весны прозрачные намеки
Грозят отвлечь меня от цели.
Должны опять под лед убраться
Пространства, что в тепле раскисли,
Чтоб от конторских операций
Мои не отвлекались мысли.
Хочу, чтоб в ворохах метели
Москва по-прежнему огрузла,
Хочу, чтоб вновь окаменели
Во льду проточенные русла.
Чтоб я воды не слышал ропот,
Не устремлял бы в небо взоры,
Чтоб неуклонно, словно робот,
Мог семенить в свои конторы.
* * *
Я прошу вас, люди: не волнуйтесь,
Никогда не надо волноваться,
Если очень тянет что-то сделать,
То сперва расслабьтесь, успокойтесь,
И откроется вам непременно,
Что разумней ничего не делать.
Все проблемы уладятся сами,
Сами разрешатся все конфликты,
Ведь такого в мире не бывает,
Чтоб проблема никак не решалась,
Ибо с философской точки зренья
С объективным бытием Вселенной
Положенье такое несовместно.
Я, к примеру, долго волновался,
Как пойдут события в Анголе,
Даже, помнится, пожертвовал что-то
На поддержку ангольского народа,
Но неблагодарные ангольцы
Продолжали истреблять друг друга,
Нравилось им больше партизанить,
Чем работать в жаркую погоду.
А потом СССР распался,
И плевать всем стало на Анголу.
Я, к примеру, долго волновался,
Кто футбольным станет чемпионом,
А потом Судьба меня столкнула
В жизни с целым рядом футболистов.
Ужаснувшись их идиотизму,
Я себя из-за собственных волнений
Вдруг почувствовал тоже идиотом
И футбол мне стал неинтересен.
Все его проблемы смехотворны,
Ибо что футболисты ни делай -
Никогда такого не бывает,
Чтобы кто-нибудь не стал чемпионом:
Так Судьба решила изначально.
Я, к примеру, долго волновался,
Наблюдая шныряющих мимо
Многочисленных девушек прелестных
И давая опрометчивое слово
Всех склонить к любовному соитью.
Но однажды в момент любовной драмы
Бог вложил мне в руку калькулятор,
И путем нехитрого подсчета
Выяснилось, что для этой цели
Должен я прожить два миллиарда
Двести двадцать девять миллионов
Девятьсот одиннадцать тысяч
Триста сорок девять с половиной
Средней продолжительности жизней.
И с тех пор я стал к любви и сексу
Равнодушен, как кот холощеный.
Хоть по-прежнему мимо шныряли
Взад-вперед прелестные девицы,
Я уже не провожал их взором,
Ибо мне было точно известно,
Что Судьба все девичьи проблемы
Разрешит без моего участья:
Все девицы падут непременно,
На спину падут перед мужчиной,
Все падут - устоявших не будет,
Как и прежде их тоже не бывало;
Значит, и не стоит волноваться.
Волноваться вообще не стоит,
Потому что всякая проблема
Собственным решением чревата.
Важно только ее не беспокоить,
Чтоб она спокойно разродилась
Без нелепых судорог и воплей
И без суматохи акушерок.
Бытие по своему определенью
Так устроено, что если что-то было,
То оно уж как-нибудь да было,
Ибо так вовеки не бывало,
Чтоб никак не было на свете.
А отсюда ясно вытекает,
Что всегда все как-то разрешалось,
Все всегда улаживалось как-то,
Утро вечера всегда мудренее.
На пути Судьбы не возникая,
Перейми бесстрастье у рептилий.
Пусть душа будет словно гладь морская
С наступлением полного штиля.
А коль жизнь ее все же раскачала
И в душе ты почувствовал волненье,
Сорок раз перечитай с начала
До конца мое стихотворенье.
* * *
Где ты, мой мышонок, мой цветочек?
Неужели любишься с другим?
Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103
|
|
