Орден куртуазных маньеристов (Сборник)
ModernLib.Net / Поэзия / Степанцов Вадим / Орден куртуазных маньеристов (Сборник) - Чтение
(стр. 40)
|
Автор:
|
Степанцов Вадим |
|
Жанр:
|
Поэзия |
|
-
Читать книгу полностью
(3,00 Мб)
- Скачать в формате fb2
(2,00 Мб)
- Скачать в формате doc
(2,00 Мб)
- Скачать в формате txt
(982 Кб)
- Скачать в формате html
(2,00 Мб)
- Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103
|
|
Да и прочие там же исчезли,
И я слушаю сладкие песни,
Сидя в легком пластмассовом кресле.
Беспокоиться не о чем в жизни –
Если что-то тебя беспокоит,
Щелкни пальцами официанту,
И он всё в лучшем виде устроит.
* * *
В крестец ударивший прострел
Нарушил ход рутинных дел.
Похоже, сильно осмелел
Исконный враг людского рода.
Объединились неспроста
Бессмысленная суета,
И в перспективе – нищета,
И эта мерзкая погода.
Но дробной поступью калек
Пускаюсь я в рутинный бег,
А в морду бьет колючий снег,
За суетливость наказуя.
Я бормочу под нос себе:
“Вот так находишь вкус в ходьбе”,
А если кто толкнет в толпе,
То губы в бешенстве грызу я.
Да, боль пройдет когда-нибудь,
Житейский облегчится путь,
Но я уже успел смекнуть,
Что боль всегда не прочь вернуться.
Я в жизни лишь одно могу:
Быть осторожней на бегу
И не забыть, как мне в дугу
От всех толчков случалось гнуться.
* * *
Чем развлекаются джентльмены,
Коль выпадает день худой?
Да уж не бабами, конечно,
А выпивкою и едой.
Они жуют неторопливо,
Блаженно глядя на закат,
И попивают потихоньку
Благоухающий мускат.
Когда же в голове джентльмена
Вино произведет сумбур,
Откинувшись на спинку кресла,
Он начинает перекур.
От табака перерастает
Сумбур в полнейший разнобой,
И вежливо джентльмен заводит
Беседу вслух с самим собой.
И если ходом разговора
Джентльмен не удовлетворен,
То, даже чуть разволновавшись,
Учтивость соблюдает он.
И он учтивостью ответной
И пониманием согрет.
Так мало в людях этих качеств,
А иногда и вовсе нет.
* * *
Посталкогольные психозы
Мне несказанно надоели.
Мерещится такая пакость,
Что прям глаза бы не глядели.
Ума не приложу, что делать,
Какое тут придумать средство.
Зачем так быстро ты промчалось,
Мое безводочное детство?
Поскольку дети не бухают –
Им это мамы запрещают, –
То жизнь их зависти достойна:
Психозы их не посещают.
Но дети постоянно хнычут
И своего не ценят счастья.
Гляжу на них – и временами
Не в силах в бешенство не впасть я.
О чем вы хнычете, мерзавцы?
Еще вы горя не видали,
А там наступит время пьянства –
И всё, и поминай как звали.
От пьянства никуда не деться,
Коль ты самец и ходишь в брюках,
И растворится ваша личность
В бреду, в скандалах, в жутких глюках.
Так наслаждайтесь счастьем жизни,
Срывайте в детстве жизни розы!
Вам хныкать не о чем, покуда
У вас не начались психозы.
* * *
За полсотни зеленых хотел обмануть меня друг,
Перед ним я, видать, не имею весомых заслуг,
Раз полсотни зеленых иль тысяча триста рублей
Оказались весомей сомнительной дружбы моей.
Да, чего в наше время за деньги нельзя предпринять!
Одного я хотел бы – маленько расценки поднять.
Или дружба поэта – товарец настолько гнилой,
Что сбывать ее надобно с рук поскорее долой?
Ну а ежели вдуматься – правильно друг поступил,
Что мог взять он с писаки помимо бумаг и чернил?
Глядь – а тут пятьдесят полновесных заморских монет!
Для каких-то сомнений и почвы тут, собственно, нет.
Так прощай же, дружище! Ты был, разумеется, прав,
Но такой у меня, подозрительный, пакостный нрав,
Что подобных друзей, воспитавших в себе правоту,
Я стараюсь, как видишь, всегда обходить за версту.
* * *
Пульсирующие звуки,
Которые бьют в упор,
Прыжки, воздетые руки –
Короче, полный набор.
Плюю на ваши ужимки,
На драйв дурацкий плюю.
Как на размытом снимке
Я вижу душу мою.
В молочных пятнах тумана
Там всё застыло навек –
Уж так я устроен странно,
Такой уж я человек.
Фигуры женщин в тумане
И плоский берег морской –
Не вашей гитарной рвани
Нарушить этот покой.
Прости мне, Боже, презренье,
Но поздно в мои года
Никчемное оживленье
И ясность вносить туда.
* * *
Чуть шевельнусь я – и кричу от боли.
Всему виной избыток алкоголя.
Не рассчитал движение одно –
И вот лежу на койке, как бревно.
В боку при всяком выдохе недобро
Похрупывают сломанные ребра,
И только захочу вздремнуть чуток –
Боль прошибает, как электроток.
Я сам немыт, и все смердят в палате,
А сетчатые шаткие кровати
Придумал, верно, кто-то из СС –
Мы спим на них, согнувшись буквой “С”.
А при кормежке весь кипишь от злости –
С такой-то дряни как срастутся кости?
Но ведь управы не найти нигде –
Вот так и жрешь перловку на воде.
Ты полагал, что ты – крутая птица,
Однако есть районная больница,
Пусть там леченье – пытка и страда,
Но там гордыню лечат без труда.
Пойду в сортир я мелкими шажками,
С курящими там встречусь мужиками
И, уловив их взгляды на лету,
Во всех глазах смирение прочту.
* * *
Известно, что мы все играем роль –
Кому какая в жизни выпадает,
Но ежели за нас возьмется боль,
То всё наигранное с нас спадает.
Ты в роли избранной стяжал успех,
Но это только внешнее отличье,
И боль, придя, уравнивает всех,
Но тех – в ничтожестве, а тех – в величье.
Амбиции, претензии – пустяк
Перед нуждой в спасительном уколе,
И остается лишь простой костяк
Из мужества, терпения и воли.
Куда трудней не в спорах побеждать,
Не в бегство обращать чужие рати,
А до утра ни стона не издать,
Чтоб не будить соседей по палате.
* * *
Ожидание выпивки может из всякого вытянуть душу,
Человек изнывает, словно кит, занесенный на сушу.
Все красоты Земли у него вызывают зевоту,
Он скорей предпочел бы тяжелую делать работу.
Он качает ногой, озирается, чешет затылок,
А ведь где-то в подвалах стоят миллионы бутылок,
Кто-то цедит из трубки первач у себя на квартире,
Но гонец затерялся в огромном и яростном мире.
И невольно в мозгу нехорошие встанут картины:
Вот в пивную гонца красноглазые кличут мужчины,
Вот кричит он в ответ: “Кореша дорогие, здорово!”
Так бы в глотку и вбил ему это дурацкое слово.
Ну куда он идет, козыряя деньгами спесиво?
Жажду этих людей не залить и цистернами пива.
Сбережения наши он вздумал безжалостно ухнуть,
Чтобы эти уроды смогли еще больше опухнуть.
Надели же посланца ты резвыми, Боже, ногами,
Проясни его ум, научи обращаться с деньгами,
Пусть он помнит, как нам в ожиданье приходится туго,
И будь проклят гонец, обманувший доверие друга.
* * *
Не много в творчестве веселья –
Пока до неба не дорос,
Ты сам и все твои изделья
Не будут приняты всерьез.
Когда же дорастешь до неба,
Где только тучи и орлы,
Не будет там вина и хлеба –
Одни пустые похвалы.
И сколько крыльями ни хлопай,
Напрасно с голодом борясь,
Но вскоре отощавшей жопой
Ты плюхнешься в земную грязь.
Чтоб слиться с племенем орлиным,
Сперва в грязи поройся всласть –
И сможешь снова взмыть к вершинам
И снова с чавканьем упасть.
Наведываясь на высоты,
Я ценный опыт приобрел:
Поэт порой способен к взлету,
Но он, однако, не орел.
Орлы способны пропитаться
Лишь вольным воздухом высот,
А я уже устал пытаться
Подняться выше всех забот.
В себе я вижу сдвиги те же,
Что и поэты прежних дней:
И воспарения всё реже,
И персть земная всё родней.
* * *
Вы, для кого мы в молодости пели,
Рассеялись – и нам вас не созвать.
Вы от наживы легкой отупели,
Теперь нет смысла с вами толковать.
Чем больше денег, тем их больше надо.
Казалось бы, абсурд, а вот поди ж!
Вас одурманил впрыскиваньем яда
Коварный гад по имени Престиж.
Увы, как низко цените себя вы,
Платя за уважение толпы!
Теперь поэтов милые забавы
Для вас малопочтенны и глупы.
Мы – птицы невысокого полета,
Но склонны оставаться при своем.
Мы будем жить без всякого расчета
И, вероятно, раньше вас умрем.
И я с небес когда-нибудь увижу,
Окинув взором дольние миры,
Как вы в объятьях жирного Престижа
Провалитесь, гремя, в тартарары.
* * *
Порой ни в чем не виноватые
Страдают в жизни всех хужее:
Фортуны пальцы шишковатые
Сомкнулись у меня на шее.
И я хриплю: “Ратуйте, милые,
Несносен этот жребий жуткий,
Она ведь душит с блядской силою,
В гробу я видел эти шутки!”
Но люди милые, хорошие
Судьбину злую не отгонят.
Они усвоили: не трожь ее –
Тогда она тебя не тронет.
Спасибо, люди, вам за почести,
За восхищенные трибуны,
Да и за то, что в одиночестве
Придется встретить гнев фортуны.
А то притащитесь на выручку,
Надоедите хуже смерти,
А после вспомните про выручку,
Мной собранную на концерте.
Живу я всех благополучнее?
Что ж, оставайтесь в этой вере,
А мне без вас и жить сподручнее –
И подыхать в такой же мере.
К успокоению взаимному
Хриплю я весело под водку,
Как мне, парнишечке безвинному,
Клешня судьбы вцепилась в глотку.
* * *
Не талантом возвышен писака Бретон –
Отличал его лишь наставительный тон,
А когда б не пытался он всех поучать,
Никогда его бред не попал бы в печать.
Если б стал выражаться понятно Бретон,
Был бы сразу причислен к бездарностям он.
Потому-то писать он старался темно:
Мол, Бретону дано, а другим не дано.
Очень долго с понятностью бился Бретон,
А когда одолел ее все-таки он,
То Бретон и читатель остались одни,
И довольны доныне друг другом они.
Хорошо им шагать сквозь столетья вдвоем,
Ибо каждый бормочет себе о своем.
“Отзовись, Красота!” – слышен издали стон,
Но на этот призыв отзовется Бретон.
* * *
Икону делать из народа
Довольно странно в наше время,
Когда лежит он, как колода,
Скрывая древоточцев племя.
Свои ходы в народной толще
Свободно гады прогрызают,
Народ же это терпит молча
И шевелиться не дерзает.
Он лишь болезненно кривится –
Он помнит время то плохое,
Когда он вздумал шевелиться –
И весь рассыпался трухою.
С трудом вернув былую форму,
Он думает: “Борзеть не надо,
Вся жизнь придет однажды в норму,
Когда налопаются гады.
Они утратят оголтелость,
Когда решат, что с них довольно,
Сожрав всё то, что им хотелось,
И станут грызть уже не больно.
Тогда и примет короедство
Цивилизованные формы,
И мир опять вернется в детство,
Когда на всех хватало корма”.
Но вкралось несколько изъянов
В систему этих мирных взглядов:
Народ ведь, как Земля – титанов,
Сам из себя рождает гадов.
Рисуй народа идеалы,
Лови старательно оттенки,
А на холсте – кривые жвалы
И злобно-мертвенные зенки.
* * *
К. Григорьеву
Сел я статью сочинять для газеты,
В коей наглядно хотел показать,
Что гениальность есть форма безумья,
А написал почему-то стихи.
Сел я писать, трудолюбия полон,
В порножурнальчик рассказ небольшой,
Вывел заглавье: “Постельная ярость”,
Но написал почему-то стихи.
Сел я писать для поп-группы известной
Текст злободневный и полный огня,
Вывел названье: “Лесбийские танцы”,
А написал почему-то стихи.
Слоган я сел сочинять для рекламы,
В нем я задумал изящно связать
Ленина и менструальные циклы,
А написал почему-то стихи.
Что-то полезное, нужное людям
Я безуспешно старался создать,
И лишь того я стишками добился,
Что наконец мне живот подвело.
Вздумал письмо я направить начальству
И написать, что не ценят у нас
Старых защитников Белого дома,
А написал почему-то стихи.
Это явилось последнею каплей.
Я обратился с укором к себе:
“Если ты с жизнью расстаться задумал,
Способ избрал ты не лучший отнюдь.
Можно нажраться крысиной отравы
И удавиться на ручке дверной,
И провода оголенные можно
В уши себе, как в розетку, воткнуть;
Да и с моста тоже прыгнуть неплохо,
В прорубь стараясь вонзиться башкой;
Также неплохо патрон динамитный
В рот себе вставить и шнур запалить;
Также неплохо и в Питер поехать
И в механизм для подъема моста
Броситься там с истерическим воплем,
Чтобы зачавкали сытно зубцы;
Также неплохо облиться бензином
И подпалить себя возле Кремля
И полчаса до приезда пожарных
Дико реветь и плясать трепака.
Словом, немало есть способов смерти
Ярче, надежней и просто честней,
Чем, утомив всех агонией долгой,
С мрачным упорством стихи сочинять”.
* * *
Рифмоплеты сочиняют –
Лишь перо бы почесать;
Суть при этом затемняют,
Ибо не о чем писать.
В мутных водах изложенья
Часто тонет сам предмет…
Не для самоублаженья
Пишет истинный поэт.
За перо он не берется,
Непохож на тьму писак,
Коль неясным остается,
Что писать, о чем и как.
Словно кормчий остроокий,
Он обходит за версту
Пустословье, экивоки,
Напускную темноту.
А когда слова по теме
Потекут наперебой –
Лик читателя всё время
Видит он перед собой.
Ведь читатель тоже трудно,
Замороченно живет,
И поэт не пишет нудно
И шарад не задает.
Тем же, кто его пиесы
Вживе смел критиковать,
Будут в преисподней бесы
Вирши Бродского читать.
Эта мука будет длиться
Миллионы долгих лет,
А на небе веселиться
Будет праведный поэт.
И к Марии он, и к Марфе
В гости будет прилетать,
Будет, возгремев на арфе,
Так пред Богом распевать:
“Пусть поэта жребий труден,
Пусть зоил к нему суров, –
Воздаянием не скуден
И теперь Господь миров”.
* * *
Толпа в период разорения
На нас, поэтов, смотрит строго –
Ей всё мерещится, что гении
Не трудятся, а тратят много.
Мы жизнь ведем недостохвальную,
Я этой истины не прячу, *
Но иногда мы колоссальную
Приносим обществу отдачу.
Поэт в домашней тихой пристани
От жизни спрятаться не может,
И взгляд его, холодный, пристальный,
Людей чувствительных тревожит.
Он видит всю их подноготную
И он расстроен тем, что видит.
Начало грубое, животное
Он в людях люто ненавидит.
Толпа поэту не указчица,
И ей, что в скверне закоснела,
Он демонстрирует изящество
Души, а иногда и тела.
Толпа сперва слегка обидится,
Затем – возвысится душою;
Я сам поэт, и так мне видится
Мое значение большое.
* * *
С богатыми интеллигентами
Наш Орден в ресторане пил.
“Я покажу вам танец с лентами!” –
Вдруг Пеленягрэ завопил.
Сочли мы это глупой шуткою,
Но он вскочил, отбросив стул,
И тишина повисла жуткая,
Утихли звяканье и гул.
И бойко, как артистка Вишнева,
По залу Виктор заскакал.
“Должно быть, парень выпил лишнего”, –
Заметил некий аксакал.
“Умолкни, существо бескрылое, –
Я старикану возразил. –
Пойми, что творческою силою
Поэт себя перегрузил.
Пугают публику мещанскую
Его большие башмаки,
Его подскоки молдаванские
И гагаузские прыжки.
Но если силушку по жилочкам
Не разнесет лихой галоп –
Не сможет он подсесть к бутылочкам
И взяться вновь за эскалоп.
К чему дивиться на поэтовы
Скачки, прыжки и кренделя?
Ведь не снесет его без этого
Родная мать сыра земля”.
* * *
Чужие сочиненья править,
Чужие строки исправлять –
Не может это нас прославить,
Но может греть и забавлять.
Коль ты мужчина и редактор,
А не мокрица и слизняк,
То ты прокатишься, как трактор,
По сочиненьям всех писак.
Красоты, образы, сравненья,
Что там и сям торчат, как хуй,
Выравнивай без сожаленья,
Без всякой жалости трамбуй.
И на открывшейся равнине
Ты захохочешь – потому,
Что возвышенья для гордыни
Здесь не найти уж никому.
Никто глумиться над собратом
Уже не сможет больше здесь,
И борзописцам нагловатым
Придется поумерить спесь.
Будь ты поэт или прозаик,
Будь ты лощеный сценарист,
Будь пишущий про мелких заек
Натуралист-анималист, –
Все на пространстве ровном этом
Постигнут суть моих идей,
Обласканы, как мягким светом,
Исконным равенством людей.
* * *
Я был весьма трудоспособен
И нищих люто ненавидел,
Был с ними неизменно злобен
И многих попусту обидел.
Им только водочки желалось,
Чтоб как-то справиться с мигренью,
В моем же взоре отражалось
Лишь безграничное презренье.
Им только хлебушка хотелось
Без всяких видов на колбаску,
Но черт моих окаменелость
Лицо преображала в маску.
И маска грубо изрекала,
Борясь с нахлынувшей зевотой:
“Вас много тут, а денег мало,
Покуда цел, иди работай”.
Я сам, трудясь до изнуренья,
Всё стать писателем пытался,
И вот теперь до разоренья
Закономерно дописался.
Теперь и я на паперть вышел,
Хотя и с крайней неохотой,
И от богатеньких услышал:
“Покуда цел, иди работай”.
Никто не хочет поделиться,
И, словно в некой страшной сказке,
Исчезли дружеские лица,
Вокруг остались только маски.
* * *
Я вновь рутины груз подъемлю
На утре трудового дня,
И снова вдавливает в землю
Привычный этот груз меня.
Сипят изъеденные бронхи
И жар толкается в виски,
Но если просто стать в сторонке,
Увязнут в глине башмаки.
Так нечего мечтать о бунте,
Кричать: “Куда вас всех несет!” –
Остановись на этом грунте,
И он всего тебя всосет.
Пусть далеко уже не юн ты,
Пускай простужен, – всё равно,
Подошвы отлепив от грунта,
Плетись со всеми заодно.
Вот так плетешься, слабый, потный,
О грузе думая своем,
И кажется – асфальт холодный
Стал вязким, словно чернозем.
И никого своей хворобой
Ты не разжалобишь, мой друг,
Осталось лишь пихать со злобой
Всех тех, кто топчется вокруг.
Ведь если б ты всю их породу
Сумел под корень извести,
То смог бы враз прибавить ходу,
Легко и весело идти.
* * *
Я по профессии писатель,
Причем особенного склада:
Пишу не по веленью сердца,
А ровно столько, сколько надо.
Нельзя быть слишком многословным
И отнимать чужое время.
Привык я выражаться кратко
И исключительно по теме.
Все любят юмор и сатиру,
Не зря я выбрал этот профиль.
Так легче превратить писанья
В консервы, крупы и картофель.
А иногда, пускай не часто,
В моем котле мясцо бывает.
Но больших выгод домогаться
Писателю не подобает.
Я знаю, сколько надо строчек,
Чтоб полностью насытить тело:
Я за часок их набросаю –
И прекращаю это дело.
Трудиться больше так же глупо,
Как по жаре ходить в калошах.
Уж лучше помечтать о сексе
И о других вещах хороших.
* * *
Бывают вопросы – как ствол пистолета,
Здоровью и миру грозящие так же.
“Не хочешь ли выпить?” – спросили поэта,
И он машинально промолвил: “А как же!”
Вернулся домой он под утро – без куртки,
В грязи, ухмыляясь пугающе криво,
Зато за ушами торчали окурки –
Он сам их туда заложил бережливо.
Он рухнул в чем был на семейное ложе,
Не слушая горестных стонов супруги,
Чудовищным храпом соседей тревожа,
Заставив собаку залаять в испуге.
Спят пьющие крепко, однако недолго,
От жажды поэт пробудился во мраке.
На кухне он пил и поглаживал холку
Несмело к нему подошедшей собаки.
Еще он не знал, что потеряна куртка,
Но чуял: потерь обнаружится масса.
Нашел за ушами он оба окурка
И тупо смотрел на них около часа.
А после из глаз его хлынули слезы:
За что эта доля над ним тяготеет?
За то ли, что, слыша прямые вопросы,
Он ложью ответить на них не умеет?
За что все вокруг на него ополчились?
За то ли, что гений и ложь несовместны?
“Не хочешь ли выпить?” – к нему обратились;
Он мог бы солгать, но ответствовал честно.
Хотел бы он плавать в безбрежности лета,
Но падает в грязь, как подбитая птица…
Бывают вопросы – как ствол пистолета,
И нечем поэту от них защититься.
* * *
По паркам проходя моим,
Я вижу светлого немало.
Вот вновь под дубом вековым
Собачка кучечку наклала.
Вот девушку два пацана
Ведут почтительно по тропке,
И стесняется она
Ладоней, гладящих по попке.
Вот скрыла лиственная вязь
Ватагу пьющих и курящих –
Они, тихонько матерясь,
Слегка дичатся проходящих.
Дойду по парку до ларька
И на последние копейки
Куплю бутылочку пивка,
Чтоб скромно выпить на скамейке.
Мамаши с деточками в ряд
Проходят мимо, словно павы…
Так что ж писатели корят
Нас за распущенные нравы?
Никто здесь никого не бьет,
Никто ничем не обижает.
Наряд ментов порой пройдет,
Но нас в тюрьму он не сажает.
У всех людей спокойный вид
И машут песики хвостами,
А если кто-то пошалит,
То это скрыто за кустами.
И потому, едва взгляну
Я на гулянье населенья,
Как всякий раз слезу смахну
Сочувствия и умиленья.
* * *
Плеваться в лестничный пролет
Для мудреца всегда приятно.
Мотаясь, вниз летит слюна,
Внизу щелчок раздастся внятно.
Как рухнувший воздушный змей,
Теряющий по лоскуточку,
Слюна летит, пока щелчок
На этом не поставит точку.
Не так же ль человек летит
Стремглав из этой жизни бренной
Среди таинственных перил
И лестниц сумрачной Вселенной?
И сколько он ни измышляй
Систем, индукций и дедукций –
Он не замедлит свой полет
Средь мрачных мировых конструкций.
Но пусть меня творец миров
Почтением не удостоит –
Я не слюна, а человек,
Со мною так шутить не стоит.
Способен мой свободный дух
Развить такое напряженье,
Чтоб тяготенье прервалось
И обратилось вспять сниженье.
Пусть я о мировую твердь
Расплющусь и навек исчезну,
Но прежде оскверню того,
Кто мною плюнул в эту бездну.
* * *
Хочу иному врезать по скуле,
Хочу другому проломить башку,
А третьего хочу узреть в петле,
Качающимся тихо на суку.
И никого не хочется обнять,
Похлопать по плечу, прижать к груди…
Любовь и Дружба могут изменять,
Но Злоба ждет с улыбкой впереди.
Мы за руки возьмемся крепко с ней
И побежим через цветущий луг,
Пинками награждая всех людей,
Торчащих в замешательстве вокруг.
На косогор поднимемся степной,
Где нас простор необозримый ждет,
И хныканье побитых за спиной
Картине мира пряность придает.
Село расположилось под горой,
В котором масса пищи для огня,
И выгон с гомонящей детворой,
Давно заслуживающей ремня.
Но Злоба нежно скажет: “Погоди,
Не надо о рутине в этот миг” –
И мы замрем, следя, как впереди
В закатных тучах солнце прячет лик.
И, обновившись за какой-то час,
Мы вспять пойдем по пойменным местам,
И пустятся бежать, завидев нас,
Бездельники, слонявшиеся там.
* * *
Когда я был в поре весенней,
То пошутить всегда умел,
Хотя к веселью побуждений
На самом деле не имел.
Себя я называл поэтом,
Беря девиц на абордаж,
Но я не знал, что в слове этом
Им слышалась пустая блажь.
Не мог склонить к интимной дружбе
Девиц мой неказистый вид,
Я мелкой сошкой был на службе,
Как автор не был знаменит.
Мне и доныне часто снятся
Тех лет обиды, стыд и страх,
Но я всё продолжал смеяться,
А скорбь выплескивал в стихах.
Теперь же я взнуздал камену,
Возвел свой личный пьедестал.
Теперь себе я знаю цену
И от хвалебных слов устал.
В стихах свою судьбину злую
Всегда вышучивала Русь –
В стихах смеясь напропалую,
Я в жизни лишь слегка кривлюсь.
В былые дни запас веселья,
Похоже, растранжирил я –
Не видят без хмельного зелья
Меня смеющимся друзья.
Теперь я сумрачен и грозен,
Себя я прежнего забыл –
Того, кто был в стихах серьезен,
Того, кто весел в жизни был.
* * *
Не надо огорчаться, если
Вы не решились мне помочь:
За мудрой книгой в мягком кресле
Я всё равно встречаю ночь.
При нынешней дороговизне
И сам я не могу понять,
Страницы:
1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40, 41, 42, 43, 44, 45, 46, 47, 48, 49, 50, 51, 52, 53, 54, 55, 56, 57, 58, 59, 60, 61, 62, 63, 64, 65, 66, 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 75, 76, 77, 78, 79, 80, 81, 82, 83, 84, 85, 86, 87, 88, 89, 90, 91, 92, 93, 94, 95, 96, 97, 98, 99, 100, 101, 102, 103
|
|
