Безусловно, мне не надо было
      напиваться в этот дивный вечер
      и смотреть с ухмылкою дебила
      на ее лицо, вино и свечи.
      Мне хотелось неги и покоя,
      но застолье было хуже пытки.
      Кто-то мне уверенной рукою
      подливал различные напитки.
      В общем, загрузился я по уши.
      Кто-то вдруг сказал: «Встряхнемся, что ли?
      Ожидают нас Умар и Ксюша
      в клубе «Мертвый Хрюша», на танцполе».
      Было мне уже не до любимой,
      «Мертвый Хрюша» -- значит, «Мертвый Хрюша»,
      и огни Москвы помчались мимо,
      и звонили нам Умар и Ксюша.
      Я считал башкой ступеньки клуба
      и услышал: «Этот с вами, что ли?»
      Я пропел Умару: «Шуба-дуба», --
      и упал на Ксюшу на танцполе.
      Мне налили в кружку алкоголя
      и сказали: «Посиди, хороший!» --
      и друзей не стало на танцполе,
      видимо, пошли вдыхать кокошу.
      «Так вот в жизни, в общем, и бывает –
      я подумал. – Все, брат, справедливо.
      Ты бросаешь – и тебя бросают,
      и не изменяет только пиво».
      Умываясь пьяными слезами,
      я хлебал из кружки поневоле
      и внезапно встретился глазами
      с самой классной тварью на танцполе.
      «Ух ты бляхамухацокотуха!
      Жизнь моя, ты мне приснилась, что ли?» --
      Заморгал я и подергал ухо,
      направляясь к твари на танцполе.
      И хоть был давно я в пополаме
      и кричал обслуге: «Всех уволю!» --
      Все же бойко я сучил ногами
      рядом с жгучей тварью на танцполе.
      «Будь моей! Я это…друг Умара! –
      говорил я твари на танцполе. –
      Едем в чебуреки!.. В Чебоксары!
      То есть, на парижские гастроли!»
      Танцевал и твист я, и вприсядку,
      ча-ча-ча и RNB с хип-хопом.
      Я зажег всю эту танцплощадку,
      каждый мне и наливал, и хлопал.
      «Это же актер из сериала,
      он известный, он пришел к Умару!» --
      так меня красотка представляла,
      прежде чем в сортире дать мне жару.
      И хоть был я прям-таки в сосиску,
      мой хот-дог рванулся из неволи
      и порвал расслабленную киску
      самой лютой твари на танцполе.
      Ай, спасибо вам, Умар и Ксюха!
      Ай, спасибо, демон алкоголя!
      Променял любовь на потаскуху,
      наловил хламидий на танцполе.
      Мне теперь к любимой нет дороги,
      и над жизнью нет теперь контроля,
      каждый день теперь мне топчут ноги
      лучшие девчонки на танцполе.

ДОЛЛАР ВЗЛЕТЕЛ

ДОЛЛАР ПАДАЕТ, ИЛИ ВСТРЕЧА НА ПУТИ В СБЕРБАНК

 
Предприниматель Дмитрий Серебров,
владелец автосервиса «Копейка»,
был в меру молод, дьявольски здоров
и весел, словно птичка канарейка.
 
 
Покуда нелегал Курбанмамед
на сервисе с «копейками» возился,
Димон на «ягуаре» ездил в свет
и в модных заведениях клубился.
 
 
Когда во время съема у него
девчонка о делах спросить пыталась,
Димон ей намекал: «Ну, мы того,
мы около бензина тремся малость».
 
 
И, запихнув в зеленый «ягуар»
бухую, накокошенную зайку,
Димуля выезжал как порностар,
а зайка гордо задирала майку.
 
 
Бывает все на свете хорошо,
в чем дело – думать даже неохота,
но просто чуешь вдруг, что он пришел –
привет в кишку от дедушки Ашота.
 
 
Однажды Диме дали вип-билет
на акцию «Буржуи для народа»,
там был заявлен весь бомонд и свет:
актеры, бизнес, музыка и мода.
 
 
Войдя под свод Гостиного двора,
Димон всосал бокал «Дом Периньона»,
отметил: телки есть, ура-ура!
Ага, а вот известные персоны –
 
 
министр Зуфаров, генерал Сычев
и баронесса Вика Траховицер,
звезда хип-хопа Гарик Куклачев
и Ася Ель, известная певица.
 
 
Но ярче всех, с мехами на плечах,
как яйца Фаберже -- неповторима,
супермодель Сабрина Баскунчак,
задев Димона, прошуршала мимо.
 
 
Зеленые татарские глаза
как два клинка Димона рубанули,
и кто-то через час ему сказал:
«Але, захлопни варежку, папуля».
 
 
Димон встряхнулся, глянул в зеркала,
которые до потолка вздымались,
и прошептал чуть слышно: «Во дела!
Куда краса и молодость девались?
 
 
В свои неполных сорок восемь лет
на дискотеках я не слыл старпером,
и вот чирик! – и молодости нет,
стоит волчина грустный и матерый.
 
 
Меня, зазноба, вызнобила ты,
душа замерзла, сдохла канарейка,
но я – я буду покупать цветы
на все, что принесет моя «Копейка».
 
 
Как в песне, миллионы алых роз,
я расстелю под окнами твоими.
Я плачу. Мне своих не стыдно слез.
Сабрина Баскунчак, какое имя!»
 
 
Он взглядом поискал ее в толпе –
взгляд обожгла нежданная картина:
шаля с сережкой в девичьем пупе,
Сабрину тискал молодой мужчина.
 
 
Мужчина был немыслимо хорош,
а платиновый «Ролекс» на запястье,
казалось, говорил: «Ребята, что ж,
я победил в своей борьбе за счастье».
 
 
«Кто этот разнаряженный павлин?» --
спросил Димон у девушки с подносом. –
«А, этот вот чернявый господин?
Курбан Мамедов. Есть еще вопросы?» --
 
 
«Курбан Мамедов, русский, гля, спортсмен.
Какое совпадение однако.
А мой Курбанмамед простой туркмен.
Уволю чуркестанскую собаку!»
 
 
И тут в нарядный выставочный зал,
чтоб оправдать название движухи,
впустить начальник нищих приказал:
поперли инвалиды и старухи,
 
 
с иконами и кружками попы,
и ребятишки с тюбиками клея.
При виде этой ноющей толпы
в башку Димону стукнула идея.
 
 
За пару сотен он купил пиджак
и костыли у деда-инвалида
и резво поскакал на костылях
с лицом, где слиплись похоть и обида.
Он подскочил к Курбану: «Слышь, чувак,
позволь твоей красавице впердолить.
Нет? Ну пускай погладит мой елдак.
Ведь ты мужик, ты должен ей позволить!
 
 
Я ветеран и инвалид всех войн,
я ногу потерял под Кандагаром! –
так говорил Курбану наш герой,
дыша в лицо шампанским перегаром. –
 
 
Ты чё, в натуре? Деньги мне суешь?
Ах ты, чурчхела, теннисист ебаный! –
вопил Димон. – А сам соснуть не хошь?» --
и получил по репе от Курбана.
 
 
Он покатился по ступенькам вниз,
ломая костыли и руки-ноги.
И в тот же миг истошный женский визг
пронзил насквозь буржуйские чертоги.
 
 
Сабрина Баскунчак визжала так,
что лопались хрустальные плафоны.
Сбежала вниз Сабрина Баскунчак
и обняла несчастного Димона.
 
 
«Прости, прости, прости меня, солдат!
Мы все перед тобою виноваты!
Открой глаза. Какой бездонный взгляд…
Покажешь, как целуются солдаты?»
 
 
Последние слова произнесла
Сабрина Диме на ухо, чуть слышно.
Охрана к ней в машину отнесла
Димона, и Сабрина следом вышла.
 
 
Она была не просто так модель,
а дочерью магната соляного,
и услыхав: «Пардон, мадмуазель,
когда мы сможем повстречаться снова?» --
 
 
она сказала: «Слышь, Мамедов, гад,
мне не о чем пиздеть с таким героем!
И если, не дай бог, умрет солдат,
то мы тебя с папанею зароем».
 
 
Очнулся на коленях наш Димон –
у барышни в роскошном лимузине.
«Куда мы едем? Боже, это сон?» --
он обратился к плачущей Сабрине.
 
 
«Солдатик, ты очнулся, ты живой?
Где больно, милый? Косточки-то целы?» --
«Маленько приложился головой,
а тело… Стоп! Мое ли это тело?
Моя нога! Я чувствую ее!
Позволь мне снять штаны и убедиться!» --
Солдат девчонке показал ружье
и в голову позволил застрелиться.
 
 
Потом, из горла жахнув вискаря,
он овладел Сабриной по-солдатски.
«Не зря в Гостинку съездил, ох, не зря! –
шептал Димон. – Дай бог не облажаться!»
 
 
Доехав до Московской кольцевой,
шофер их до утра возил по кругу.
«Солдат, я умираю! Ты живой!» --
вопила в ухо дивная подруга.
 
 
Когда ж весенний розовый рассвет
чуть подрумянил спящий лик Сабрины,
Димон сказал шоферу: «Эй, сосед,
останови!» -- и вышел из машины.
 
 
И миллион чудесных алых роз
во двор, под окна дома на Таганке,
Димон Сабрине вечером привез,
но их уперли бабушки и панки.
 
 
Димуля в дверь к Сабрине постучал,
наврав консьержке что-то про ток-шоу.
«Привет, солдатик. Ты по мне скучал?
Вчера мне было очень хорошоу.
 
 
Ну, покажись. Какой же ты солдат!
Ты весь какой-то чистенький и модный…
Да мне плевать, женат ты – не женат,
хочу как ветер быть всегда свободной.
 
 
Иди, возьми меня в последний раз,
обманщик, жулик, негодяй, притвора!
Спеши! Курбан приедет через час.
Ну, вы с ним отчудили! Вот умора!»
 
 
Увы, не в силах автор продолжать.
Димон бежал, и плакала Сабрина.
Мораль: не надо женщин обижать.
Не лгите дамам, если вы мужчина.
 

 
В городе Петербурге, на Васильевском острову,
жила молодая девчонка, любившая ездить в Москву.
А в старой столице, в Сокольниках, другая девчонка жила,
она б за поездку в Питер любому уроду дала –
так часто и получалось, какой-нибудь свинский хряк
подкатится к ней на трассе: ты за бабло или как?
А та в ответ: добрый молодец, не надо мне серебра,
свези меня до Петербурга и дери хоть с утра до утра.
Ездила с дальнобоями, с хачами, был даже министр,
все десять часов дороги она ему жамкала низ,
однако елдак министерский в дороге ни разу не встал,
и тогда министр девчонку своей охране отдал.
Но все эти неприятности она забывала на раз,
когда в легкой майке и джинсиках по Невскому вскачь неслась.
Казалось, что счастье – вот оно, на набережной Невы,
что сказочный принц там ждет ее. «Мой ангел, откуда вы?»
Она же в ответ, потупившись: «В Сокольниках я живу.
Если в Москву вы приедете, я вам покажу Москву».
И розовыми драконами будет запряжена
колесница огромная, куда с ним сядет она.
В Москву они не поедут, не фиг там делать, в Москве,
а будут они в царстве эльфов друг на друге скакать в траве.
Но раз от разу все чаще понимала она,
что принца она не встретит, что вечером будет пьяна,
и будет пилиться в подъезде с фанатами клуба «Зенит»,
а потом ее хачик арбузный в палатке осеменит.
Ну вот. А другая девчонка, хлебом ее не корми,
напротив, рвалась в мегаполис и там тусила с людьми.
Выйдешь на площади Пушкина, в кафе «Пирамида» зайдешь,
на какую-нибудь знаменитость напорешься, хошь ни хошь,
стрельнешь голубыми глазищами, тряхнешь косою льняной –
и тут же к тебе подсаживается известный телегерой,
ухаживает красиво, зовет послушать музло
и шепчет, снимая трусики: «Врубись, как тебе свезло».
Что и говорить, везение нужно в жизни всегда,
но слишком много везения – это уже беда.
Однажды позвал ее в гости режиссер эстрадных программ,
и она сказала, наверно, я вам все-таки дам,
но при одном условии: пусть в нашу с вами постель
заглянет и Коля Басков – такова моя главная цель.
Задумался режиссеришка, носатый старый пострел,
но отказаться от девочки он уж никак не хотел.
Думает, ладно, влуплю ей, потом как бы скроюсь на миг
и в полумраке надену на голову светлый парик,
поставлю сидюк с Карузо, возьму с винищем поднос,
и как бы, заслушавшись песней, ей предложу отсос…
Нет, идея не катит, свяжусь с «Шоу двойников»,
может, у них завалялся какой-нибудь Коля Басков.
Басков в том «Шоу» имелся, но лечил он хламидиоз.
Сказали ему: не ломайся, двести бачей за отсос,
тебе ж отсосут, дурында. Да какая разница, кто!
В общем, иди к режиссеру, вот сто, и потом еще сто.
А надо сказать, пидорасом двойник этот самый был,
по женским прелестям мясом он никогда не водил,
и когда ему задачу объяснил режиссер,
фальшивый наш Коля Басков подумал: крандец мне, все.
А может, девчонку с собою увлеку я, хреном маня,
мол, в городе Бологое вот-вот концерт у меня?
Дам пожевать ей минуту, а там подсеку как леща,
мозги ей пудря дорогой: ну, типа, ну вот, ну ща!
А в городе Бологое готовился, вправду, концерт,
там звезд эстрады ждали и цыган – на десерт.
За мощной сценой на площади толпились копии звезд:
Барыкин и Пол Маккартни, Майкл Джексон, Нагиев и Рост,
и Александр Розенбаум, и Анатолий Днепров.
Один был певец неподдельный, но был он слегка нездоров:
нежный певец Глызин по имени Алексей,
но ему филейные части порвало стадо гусей.
Поэтому Лехе Глызину тоже нашли двойника,
и он на турбазе «Заимка» остался с друзьями бухать.
И наш поддельный Басков на «шахе» в Бологое летел,
пудря мозги девчонке, которую мять не хотел.
Девчонки, не верьте поэтам, девчонки, не верьте певцам!
Поматросит и бросит, или геем окажется сам.
На площади в Бологое в толпу девчонку швырнул
наш лживый поддельный Басков, а сам за сцену нырнул,
и вышел в финале концерта, и спел под фанеру как бог,
и тысячи дев малосольных визжали у его ног.
Салют прогремел за финалом, артистов бухать увезли,
тщетно пыталась девчонка прорваться и сесть в «жигули».
Все певцы пидорасы, пусть не жопой, а только в душе.
Не верьте артистам, девчонки, ни по жизни, ни вообще.
А девчонка-москвичка, не встретив в очередной раз
на набережной Невы принца, решила, что принц пидорас.
Ну что он никак не едет, ее не возьмет с собой?
Гадкий, гадкий, гадкий! Голубой, голубой!
До города Бологое на плацкарт наскребла
по обтруханным спермой карманам скомканного бабла.
Оттуда -- двумя электричками зайчиком до Москвы,
не буду сосать на трассе, идите все в жопу вы!
Вот станция Бологое, вот зал ожидания,
друг на друга смотрят девчонки, в глазах понимание.
«Тебе куда, подруга?» -- «Мне в Питер». – « А мне в Москву.
Хочешь, поедем со мною». – «Не, я хочу на Неву.
Короче, будешь на Ваське – заходи. Зайдешь?» --
и в этот момент москвичка из сумочки вынула нож.
«Получи, профура, за гребанный Питер ваш,
за гнойных фанатов «Зенита», за принца и Эрмитаж!»
Но питерская мучача резко в сторону прыг,
в руке ее оказалась стальная заточка вмиг.
«Гребанный мегаполис, гнойные москали!
Душу мне обосрали, холодом сердце сожгли.
Пластиковые куклы, тухлая фабрика звезд!
Буду теперь я резать московских козлов и коз!»
Если бы Тарантино хоть раз бы увидел, как
дерутся русские девки – у него бы съехал чердак,
хрен бы стал снимать он чмошную сагу «Килл Билл»,
на чахлую Уму Турман с прибором бы болт забил.
Но в эту ночь старый Квентин похрапывал в «Красной стреле»,
не зная, что есть Бологое – такой городок на Земле,
что дежурный сержант Бондаренко запишет в свой протокол:
«Руки, ноги и головы – все я отдельно нашел.
Головы были красивые, в них парили члены бомжи».
Ну разве где еще в мире такое бывает, скажи?
 
 
А принц на розовой яхте в устье Невы вошел,
но девочку с взглядом Ассоли на набережной не нашел.
Бродили там разные телки с глазами лис и волчиц,
в любом порту встречал он много подобных лиц.
Он был настоящим принцем, светел лицом и богат,
почти как Коля Басков, который парил свой зад
в своем семейном джакузи и смотрел «Дежурную часть»,
где расчлененку показывают и криминальную масть,
по голове петербурженки Коля взглядом скользнул
и промолвил: «Такой девчонке я б даже мертвой вдул», --
и оглянулся нервно, не слушает ли жена?
Но жене его было некогда, бабки считала она.
 
       Петербург, 10-я линия –Бологое , «Заимка»

 
В распивочной с названьем “Вечный зов”
Немало съел и выпил я немало,
Немало встретил швали и тузов,
Пока рука моя стакан держала.
 
 
Но вот я спился, сник и одряхлел –
Лежу в кровати со стеклянной уткой.
Меня один ты, внучек, пожалел,
Зашел ко мне со смачной проституткой.
 
 
Не проститутка это, говоришь?
Ну, все равно, пусть норку мне покажет,
За это старый дедушка, глядишь,
Историю вам страшную расскажет.
 
 
Ее поведал мне авторитет,
Которого недавно замочили –
Дрель в жопу затолкали и включили,
Но он общак врагам не выдал, нет.
 
 
Вот видишь, дочка, дрель в кишках терпел,
А ты мочалку показать боишься!
Ну, отогни ей трусики, пострел, -
Не пожалеешь, байкой насладишься.
 
 
Да-да, вот так, спасибо! Ну так вот:
Жил в давние года один разбойник,
Своих он не стеснялся нечистот,
И кличка у него была Покойник,
 
 
Поскольку в той пещере, где он жил,
Он испражнялся всюду, не стесняясь.
Кажись, я тоже в памперс наложил.
Простите, леди, дико извиняюсь!
 
 
Ну, в общем, он вонял как старый труп,
За это получил он погоняло.
Идя на дело, он до пят тулуп
Напяливал, чтобы не так воняло.
 
 
Покойника учуять за версту
Мог каждый путник, всадник и возница,
И все же он разбил карету ту,
Где ехала брюхатая царица.
 
 
От ужаса царица родила
Прекрасного ребеночка-принцессу,
И тут же от удушья померла,
Оставив дочь разбойнику-балбесу.
 
 
Потрогал он царице хладный лоб
И, поглядев вокруг, почухал ухо:
Разбились насмерть кучер и холоп,
Охранники и бабка-повитуха.
 
 
Тогда он пуповину пересек
Отточенной разбойничьею саблей,
Перевязал младенчику пупок
И взял его в мозолистые грабли.
 
 
“Я никогда детей не убивал,
А грудничков не буду и подавно”, -
Он девочку в пупок поцеловал,
И зажили они в пещере славно.
 
 
Пила малышка козье молоко
Из-под козы, украденной в деревне.
А царь царицу позабыл легко,
Не ведая о маленькой царевне.
 
 
Ходил разбойник в чащу на дела,
Таскал в пещеру злато и наряды.
А девочка тем временем росла
И старикашке радовала взгляды.
 
 
Разбойник где-то мыло добывал
И вовсе перестал в пещере гадить,
И сам ребенка мыл и одевал,
Чтоб лишних глаз в жилище не привадить.
 
 
Дитя он буквам выучил кой-как,
Но так принцесса пристрастилась к чтенью,
Что вынужден был неуч и вахлак
Учебное ограбить заведенье.
 
 
Отпраздновали ей пятнадцать лет,
Красой и статью вышедшей в царицу,
И старику она сказала: “Дед,
Так хочется в кого-нибудь влюбиться!”
 
 
Тут поперхнулся костью старый пень
И побежал блевать под рукомойник,
Но без толку – и умер в этот день
Гроза лесов по прозвищу Покойник.
 
 
Погоревала девочка чуть-чуть,
Покойника под деревом зарыла
И, сполоснув в ручье лицо и грудь,
Зашла в него и ножки приоткрыла.
 
 
А в это время некий юный принц,
Отстав от свиты, гнался за лисицей
И, на уступ вскочив и глянув вниз,
Был ослеплен купавшейся девицей.
 
 
“Откуда ты, прелестный ангел мой?” –
Спросил он, спрыгнув с иноходца в воду,
И, скинув одеяния долой,
Стал ублажать монаршую природу.
 
 
Вот как бывало в прежние года:
Взгляд, поцелуй, разделись, завертело!
А ты, девчонка, просто дребезда,
Все хочешь заслонить кусочек тела.
 
 
Теперь потрогай пальчиками там –
Я расскажу, чем завершилось дело:
всплыл из ручья большой гиппопотам,
и наших малышей зверюга съела.
 
 
Ну все. Теперь мне стало хорошо.
Трусы поправь и убирайтесь, дети.
А я погрежу, может быть, еще,
О том, что есть любовь на белом свете,
 
 
О невозвратной прелести годов,
Когда я жил, почти не видя света,
В распивочной с названьем “Вечный зов”,
Где каждый рад был напоить поэта.
 

 
Эдуард Ишаков и Геннадий Шакалов
на охоту по клубам ходили не раз,
и различных красоток загрызли немало,
помогал им промоутер и ди-джей Саврас.
 
 
Хоть искусством утонченного обольщенья,
как Геннадий и Эдвард, Саврас не владел,
но зато убедительные угощенья
в порошках и таблетках в кармане имел.
 
 
Очень девочкам нравились снадобья эти,
и когда бы Геннадий с Эдвардом могли,
то с подачи Савраса в таком вот дуэте
отымели б всех лучших девчонок земли.
 
 
А Саврас – он не очень рубился по траху,
он любил порошок и радел за друзей,
он работу любил и супругу Натаху,
и примерно раз в месяц валялся на ней.
 
 
На открытие нового клуба однажды
пригласил корешков закадычных Саврас,
застолбили ребята по телочке каждый
и влились в танцевально-питейный экстаз.
 
 
Был вполне себе мил клуб с названием «Стойло»:
подавальщицы были одеты в коней,
а казаки за стойкой бодяжили пойло
для гривастых лошадок и жирных свиней.
 
 
Ой, Москва, потонула ты в пьяном угаре,
заколбасил тебя удалой расколбас!
Клуши, мрази и падали, стервы и твари –
всех собрал в своем «Стойле» промоутер Саврас.
 
 
А когда отыграли ди-джеи два сета,
сам Саврас вышел к пульту под крики и свист
и расшвыривать стал золотые конфеты,
и воскликнул: «Глотай! Налетай! Be a beast!»
 
 
Каждый папик и шибздик, и каждая сука
по конфетке сожрали (а кто и по три).
Грянул гром – и с шипением, визгом и хрюком
стали бестии рваться у всех изнутри:
 
 
кто-то лопнул – и боровом вмиг оказался,
кто-то телочкой с грустью бездонной в очах,
и конек-горбунок, матерясь, вырывался
из-под кожи упившейся Ксюши Собчак.
 
 
Костя Кинчев, сидевший над пультом в VIP-зале,
оказался березовым вдруг чурбаном,
а Валера Меладзе – вином «Цинандали»,
бурдючком с водянистым грузинским вином.
 
 
По танцполу скакали кобылы и телки,
и гибриды из слоников и жеребцов,
кое-где попадались лисицы и волки,
и ласкал олененка поэт Степанцов.
 
 
Эдуард Ишаков и Геннадий Шакалов,
как и прочие, съели халявных конфет,
Эдик стал ишаком, а Геннадий – шакалом.
А Саврас хохотал и отыгрывал сет:
он не ел в этот вечер волшебных конфет!
 
 
Где мораль этой сказки, вы спросите, братцы?