Тот, кто с генитальным имплантантом
по земле идет, собой гордясь,
будь он хоть дистрофом, хоть Атлантом,
с женщиной шутя вступает в связь.
 
 
Не боится он, что не восстанет
в нужный миг задумчивый гордец
и что от работы он не устанет
на второй минуте молодец.
 
 
Не боится он, что от виагры
кровь из носа хлынет даме в глаз,
что, как от поэта Пеленягрэ,
убежит супруга на Кавказ.
 
 
Он не человек уже, а киборг,
даму в смерть он может удолбить.
Будь я дамой и имей я выбор,
я не стал бы киборгов любить.
 
 
Нет в таком долбилове интриги,
нету в этом счастья, пацаны,
нежности волшебнейшие миги
нам в минуты слабости даны.
 
 
Женщина на сморщенный твой хобот
поглядит и скажет: «Жалкота!», --
а потом начнет губами трогать,
и не выпускает изо рта.
 
 
Как молитву шепчешь: «Зайка, ну же!» --
обращаясь к спящему во рту,
а тому не хочется наружу,
он спугнуть боится красоту
 
 
и лежит, мерзавец, затаившись,
и подруга, чмокая губой,
тихо засыпает, утомившись,
прекратив нелегкий спор с судьбой.
 
 
И вот тут внезапно понимаешь
силу человеческой любви,
и из губ любимой вынимаешь
свой бум-бум, набухший от крови.
 
 
Пробормочет милая спросонок:
«Гиви, хватит, почему не спишь?» --
но уткнувшись в груди, как ребенок,
ты ошибку эту ей простишь.
 
 
Потому, наверно, не хочу я
вставить генитальный имплантант,
что бесчеловечность в этом чую,
что не киборг я и не мутант.
 
 
Пусть металлом мне заменят кости,
пусть вкачают в мышцы поролон,
но про бумбо думать даже бросьте,
мне живым и жалким нужен он.
 

 
Изабель, Изабель, Изабель!
Бьет серебряный колокол лунный,
и всю ночь я хожу как безумный,
и твержу без конца ритурнель:
Изабель!
 
 
Изабель, Изабель, Изабель!
В этот вечер декабрьский, морозный,
в город северный, туберкулёзный
вдруг тропический вторгся апрель.
Изабель!
 
 
Изабель, Изабель, Изабель!
Подо мною морские глубины,
в небе звёзды как крупные льдины,
воздух чёрен и густ, как кисель.
Изабель!
 
 
Изабель, Изабель, Изабель!
В этих дышащих зноем Карибах,
в этих рифах, проходах, изгибах
посадил я свой клипер на мель.
Изабель!
 
 
Изабель, Изабель, Изабель!
У акул здесь огромные зубы,
не доплыть мне без лодки до Кубы
лодку съели моллюски и прель.
Изабель!
 
 
Изабель, Изабель, Изабель!
Почему берега твои скрылись,
почему с неба льды повалились,
почему разыгралась метель?
Изабель!
 
 
Изабель, Изабель, Изабель!
Вёз я к синему острову Куба
не закованных в цепи йоруба,
не солдат, не французский бордель.
Изабель!
 
 
Изабель, Изабель, Изабель!
Вёз я сердце, разбитое сердце.
Что же силы небесные сердятся
и мозги мои, кровь и стихи мои
превращают в бездарный коктейль?
Изабель!
 
      1992

 
Ты жива еще, моя резвушка,
жив ли ты, мой ангел юных лет?
У меня всегда взлетает пушка,
стоит вспомнить глаз твоих букет,
 
 
стоит вспомнить задранную ногу,
прелестей твоих упругий вид.
Выхожу один я на дорогу,
сквозь туман кремнистый путь блестит.
 
 
Не жалею, не зову, не плачу
ни о чем, но в сердце ты одна.
Промуфлонил я свою удачу.
А ведь были, были времена!
 
 
Все, кого я знал на этом свете,
от твоей ослепли красоты.
Помню, как в сиреневом берете,
голая, на мне скакала ты.
 
 
И, скача на мне, бычок сосала
через малахитовый мундштук,
и стихи Есенина читала:
«До свиданья, до свиданья, друг…»
 
 
Не хотел с тобой я расставаться,
только ты исчезла, не спросясь.
Ты ушла к другому кувыркаться,
я с твоей сестрой наладил связь.
 
 
Пусть она красивей и моложе,
и мундштук сосет совсем как ты, --
не забыть мне той атласной кожи
и лица надменные черты,
 
 
влагу вулканического лона,
дух волос русалочий, речной
и того мордатого муфлона,
что сейчас смеется надо мной.
 

 
Вам покажется нескромным предложение направить
ваши ножки озорные к этим ивовым кустам,
там смогу я вас изрядно улестить и позабавить,
на песочке возле речки хорошо нам будет там.
 
 
Беззастенчиво сияет полуденное светило,
видел я не раз, как девы, схоронившись от людей,
свой цветок под солнцем нежат, чтоб лучами теребило,
и порою хрипло шепчут: «Жарь меня, злодей, злодей».
 
 
Будем двое – я и солнце – целовать коленки ваши,
гладить плечи, грудь и бедра и цветочек теребить,
а потом я вас накрою, чем светило ошарашу,
пусть меня целует сзади, я же буду вас любить.
 
 
Это лето, это небо, эта речка, эти ивы,
эти губы, что ласкают эту кожу здесь и здесь!
Как не знали до сих пор вы, как посмели, как могли вы
быть в неведеньи, что в мире я и брат мой солнце есть?
 

 
Ночевала карта золотая
на груди утеса-президента,
эта карта стоила 100 тысяч
долларов и 52 цента.
 
 
Посмеются и бомжи босые:
президент сворует много больше,
даже и не президент России,
а глава обычной чмошной Польши.
 
 
Нет, скажу я, всякие бывают
президенты в этом странном мире,
да, одни людишек раздевают,
а другие, хоть убей, не стырят.
 
 
Этот президенти был президентом
ОАО "Отечество и куры",
и любил он кур еще студентом
в институте зрелищ и культуры.
 
 
И хоть он учился по культуре,
снились ему куриц мириады:
прочитал в какой-то он брошюре,
что у кур большие яйцеклады,
 
 
что китайцы, чтобы сбросить газы,
кур как женщин под хвоста утюжат.
Ну и что? У нас в горах Кавказа
ослики для этих целей служат.
 
 
Но с ослом в общаге будет трудно,
рассудил студент, а куры слаще,
куру и зажарить можно чудно,
и менять строптивых можно чаще.
 
 
И развел студент немалый птичник
в общежитьи зрелищ и культуры,
каждой тыкал лысого в яичник,
и кудахтали от счастья куры.
 
 
...Пронеслась, как кура, перестройка,
стали жить мы при капритализме,
и студент решил: "А-ну, постой-ка,
обрети, брат, место в новой жизни!"
 
 
Бросил службу во дворце культуры,
прикупил пяток участков дачных,
помогли ему милашки-куры
провести ряд дел весьма удачных.
 
 
Ведь поскольку яйцеклады были
у его курей мощней и шире,
то яйцо несушки приносили
больше прочих раза так в четыре.
 
 
И посколку расширялось дело,
он один с курями не справлялся,
тех, кто стал курей топтать умело,
повышать по службе он старался.
 
 
Он платил хорошую зарплату
и его работники любили.
А ведь был задротом он когда-то,
петухом в общаге все дразнили.
 
 
Он сейчас утес капитализма,
да, петух, но ведь в хорошем смысле!
Оплодотворяет он Отчизну,
чтобы с голодухи мы не скисли.
 
 
Пусть сто тысяч долларов на карте
для кого-то будет маловато,
я скажу: ребята, не базарьте,
дайте мне ту карточку, ребята.
 

 
- Ты это заслужила, тварь из леса! -
воскликнул я и разрядил ружьё
в питониху по имени Принцесса,
в глаза и пасть разверстую её.
 
 
Холодное лоснящееся тело
как бы застыло в воздухе на миг -
и на пятнадцать метров отлетело,
и уши мне пронзил нездешний крик.
 
 
Вот так любовь кончается земная,
кровавой слизью в зелени травы.
лежит моя подруга ледяная
с котлетой красной вместо головы.
 
 
Неужто с этим задубелым шлангом
совокуплялась человечья плоть?
меня с моим товарищем Вахтангом
как допустил до этого Господь?
 
 
Нас только двое в бурю уцелело,
когда пошел ко дну наш теплоход.
Вахтанга растопыренное тело
я оживил дыханием "рот в рот".
 
 
С тех пор, едва оправившись от стресса,
я на себе ловил Вахтанга взгляд.
И лишь змея по имени Принцесса
спасла от лап товарища мой зад.
 
 
На острове, где жили только крабы
да пара неуклюжих черепах,
вдруг появилась женщина, хотя бы
в змеиной шкуре, но красотка, ах!
 
 
Мы женщину почуяли в ней сразу,
Вахтанг мне крикнул: "Пэрвый, чур, моя!"
и дал ей под хвоста такого газу,
что чуть не окочурилась змея.
 
 
Я тоже ей вонзал под шкуру шило,
но был с ней нежен, ласков и не груб.
Она потом Вахтанга удушила,
мы вместе ели волосатый труп.
 
 
Вот так мы жили с ней да поживали,
она таскала рыбу мне из вод,
а я, порой обтряхивая пальмы,
делил с Принцессой сочный дикий плод.
 
 
Сплетаясь на песке в любовных ласках,
я забывал и родину, и мать.
"Такое, - думал я, - бывает в сказках,
такое лишь принцесса сможет дать!"
 
 
Однажды я смотрел на черепаху -
и зашипела на меня змея,
и чуть я не обделался со страху,
Принцессой был чуть не задушен я.
 
 
Когда же, о России вспоминая,
я засмотрелся на косяк гусей,
она, хвостом мне шею обнимая,
сдавила так, что вмиг я окосел.
 
 
Уже она и к пальмам ревновала,
к биноклю, к пузырьку из-под чернил,
и рыбу мне лишь мелкую давала,
чтоб я с рыбёхой ей не изменил.
 
 
И так меня Принцесса измотала,
что как мужик я быстренько угас,
и лишь рука мне в сексе помогала,
которой я курок нажал сейчас.
 
 
Лежит моя Принцесса, как обрубок,
и я над ней с двустволкою стою.
Нет больше этих глаз этих губок.
Жизнь хороша, когда убьешь змею.
 

 
Я посмотрелся в зеркало недавно
и в ужасе отпрянул от него -
с той стороны смотрело как-то странно
чешуйчатое в струпьях существо.
 
 
Загадочными жёлтыми глазами
с продольным, узким, как струна, зрачком
таращилось бездушное созданье,
раздвоенным играя язычком.
 
 
Зажмурившись и дёрнув головою,
я снова глянул в зеркало - ура!
Остался я доволен сам собою,
увидев то, что видел и вчера.
 
 
Но, присмотревшись ближе к отраженью,
увидел в глубине его зрачков
зеркальных рыб, зеркальных змей движенье,
порхание зеркальных мотыльков.
 
 
Зеркальный мир, порабощённый здешним,
копируя по-рабски белый свет,
пытается, пока что безуспешно,
стряхнуть с себя заклятье древних лет.
 
 
Ему осточертели наши формы,
он хочет нам явить свой прежний вид.
Тому, кто, скажем, квасит выше нормы,
он показать свинёнка норовит.
 
 
Когда, допустим, дамочка не в меру
воображает о своей красе,
покажет ей вдруг зеркало мегеру
такую, что собаки воют все.
 
 
А то иной громила Аполлоном
пытается себя вообразить,
но толсторылым складчатым муфлоном
его спешит зерцало отразить.
 
 
И если, съездив в Азию-Европу,
натырив денег, думаешь: "Я крут!" -
мир в зеркале тебе покажет жопу,
хотя лицо недавно было тут.
 
 
Но коли ты забавой куртуазной
прелестницу потешишь средь зеркал -
в них будешь не мартын ты безобразный,
а женских грёз чистейший идеал.
 
 
Так бойся зазеркалья, человече,
твори лицеприятные дела!
А если перед миром хвастать нечем -
спеши завесить в доме зеркала.
 

 
Разгулы, пьянство и безверье -
всё в прошлом, всё постыло мне.
От грязи отряхнул я перья,
я чист, как ландыш по весне.
 
 
В болоте гнилостном распутства
цветут обманные цветы,
но света истинного чувства
в пороке не отыщешь ты.
 
 
Вот потому-то непорочны
мои забавы и досуг,
хоть ослепительны и сочны
толкутся девушки вокруг.
 
 
Могу девчонку я погладить,
по попке хлопну, в нос лизну,
но я не дам ей в душу гадить
и нос совать в мою казну.
 
 
Их слишком много, длинноногих,
разнузданных донельзя дылд,
а я хоть и не из убогих,
но всё-таки не Вандербилд.
 
 
И даже мне не денег жалко -
они плодятся, словно вши -
но в бездну каждая русалка
уносит клок моей души.
 
 
Ну, а душа - она не устрица,
она нежнее в тыщу раз,
и просто так в ней не очутится
жемчужина или алмаз.
 
 
Своей души я запер створки,
чтоб зрел в ней жемчуг пожирней.
Прощайте, девки, ваши норки
не для таких крутых парней.
 

 
Мои стихи о воздержании
неверно понял модный свет,
и смесь восторга с обожанием
ловлю я на себе нет-нет.
 
 
Юнцы, накрашенные густо,
трубят мне гимны вперебой
и, как за коброю мангусты,
за мною прыгают гурьбой.
 
 
Заматерелые педрилы,
похожие на индюков,
мне улыбаться стали мило.
Друзья! Я вовсе не таков!
 
 
Да, девы стали мне не любы,
но содомию прославлять,
и целовать мальчишек в губы,
и афедрон им подставлять?!
 
 
Конечно, это интересно,
я спорить даже не берусь,
но я при этом, если честно,
наверно, просто обосрусь.
 
 
И растрезвонят педерасты,
что классик был желудком слаб.
Нет, в члены этой гордой касты
я не пойду, не тот масштаб.
 
 
Пусть телом крепкие, здоровые
пополнят стаи петухов
и славят отношенья новые,
которым тысяча веков.
 
 
Ко мне, ко мне, шальные девы,
скорей потремся пуп о пуп!..
 
 
Мои богини, что вы, где вы?
Ужель я больше вам не люб?
 

 
На берегу Оки пиликала гармошка,
под старою ветлой топтал гусыню гусь.
Упившаяся в дым смазливая бабёшка
сказала мне: "Пойдём скорее, я боюсь".
 
 
Опять мне повезло, опять мужья и братья
погонятся за мной, обрезами тряся,
дай бог, красотку хоть успею заломать я,
а то ведь ни за что завалят, как гуся.
 
 
Опять я загулял на свадьбе деревенской,
и поначалу было всё как у людей,
да чуток я к словам о горькой доле женской,
и вышло вновь, что я - развратник и злодей.
 
 
У тихого ручья среди густой крапивы
мы наконец-то свой остановили бег,
и под густым шатром к земле припавшей ивы
забылись мы в плену Эротовых утех.
 
 
И воздух, и земля, и травка, и листочки -
всё завертелось вдруг, слилось и расплылось,
медовый женский стон звенел, как эхо в бочке,
и время как табун мустангов вскачь неслось.
 
 
Когда мы, наконец, отлипли друг от друга,
пригладили вихры, стряхнули грязь с колен,
Я понял, что не та - чуть-чуть не та округа,
что порастряс мозги Эротов бурный плен.
 
 
Мы вышли на большак - подруга обомлела,
я тоже пасть раскрыл со словом "твою мать";
висело над землей космическое тело,
ну а деревню я вообще не мог узнать.
 
 
Ряд беленьких домов под красной черепицей,
заборов и плетней нигде в помине нет,
селяне - как в кино, улыбчивые лица,
и каждый просто, но с иголочки одет.
 
 
"Здорово, мужики! А Ванька Евстигнеев, -
затараторил я, - где мне его найти?"
Уставились на нас, как пидоры на геев,
и лыбятся стоят, вот мать твою ети!
 
 
Потом собрались в круг и стали по-английски
мурчать и стрекотать: "Йес, йec, абориген!" -
а кто-то притащил хлеб, виски и сосиски,
и кто-то произнёс по-русски: "Кушай, мэн".
 
 
Я вскоре разузнал, коверкая английский,
что на дворе уже две тыщи сотый год.
Я выругался: "Fuck!" - и поперхнулся виски,
и по спине, смеясь, стал бить меня народ.
 
 
Так, значит, вона как! Профукали Расею!
Сожрал нас, как гуся, зубастый дядя Сэм.
Ну, ладно, вот сейчас напьюсь и окосею,
за родину, за мать, натру лекало всем!
 
 
"Xeй, ю, абориген, - кричат американцы, -
тут свадьба, заходи, почётный будешь гость!"
Ах, свадьба? Хорошо! Закуска, бабы, танцы.
Сама собой ушла и растворилась злость.
 
 
"Жених наш - астронавт, - втирают мне ковбои,
а бабу отхватил, прикинь, - фотомодель!"
Я с грустью посмотрел на небо голубое.
Да, видимо и здесь устрою я бордель.
 
 
И как я загадал - так всё и получилось.
К невесте я подсел - и вмиг очаровал,
так рассмешил ее, что чуть не обмочилась,
а жениху в бокал стрихнина насовал.
 
 
Жених пошёл блевать, а я шепчу невесте:
"Ну на фиг он тебе, тупой летун-ковбой?
К тому ж на кораблях они там спят все вместе,
и каждый космонавт немножко голубой.
 
 
А я бы бросил всё ради такой красивой,
собрал бы для тебя все лилии долин..."
Очухался, гляжу - опять лежу под ивой,
уже не с Манькой, нет - с фотомоделью, блин.
 
 
Одежда там и тут, трусы висят на ветке,
и пена на губах красавицы моей.
И голос из кустов: "Ага, попались, детки!
Сейчас узнаешь, гад, как обижать мужей!"
 
 
Смотрю - пять мужиков, вон Евстигнеев Ванька,
а рядышком Витёк, угрюмый Манькин муж,
на бабу посмотрел, вздохнул: "А где же Манька?"
А я ему: "Витёк, прими холодный душ!"
 
 
Ванятка, кореш мой, обрадовался, шельма;
"Так, значит, Маньку ты не трогал? Во дела!" -
"Да что вы, мужики, протрите, на хер, бельма!
Со мною Дженифер, студентка из Орла". -
 
 
"А что ты делал с ней? Глянь, чёрная какая". -
"Ты негритянок, что ль, не видел никогда?" -
"В натуре, негра, блин! Ну, я офигеваю!" -
"Она фотомодель. Женюсь я, Ванька, да".
 
 
"На свадьбу пригласишь?" - "Так здесь и отыграем.
А ты, Витёк, не плачь, найдём твою жену!
Но ружья в подпол, чур, пока не убираем!
Две тыщи сотый год пусть ждет от нас войну".
 

 
Три жопы лучше чем одна,
я думал, в телевизор глядя,
где дева, трепетно-юна,
о старенького терлась дядю.
 
 
-- Три жопы лучше чем одна, --
сказал я другу Александру.
Увы, зачем ушла она
из трио «Гребля без скафандра»?
 
 
Когда девичьих жоп союз
перед тобой являет трио,
то в этом есть намек на муз,
пусть это грубо, но красиво.
 
 
Когда ж их более чем три –
то это просто праздник граций,
внимай их звукам и смотри,
не уставая наслаждаться.
 
 
Но одинокий женский зад
внушает жалость и жестокость:
сперва охота облизать,
а после с криком бросить в пропасть.
 
 
Нет, чтобы зрителя завлечь,
одной сиротской попки мало,
одной нам сердце не разжечь,
хочу, чтоб все от жоп сверкало.
 
 
Скажу девчонке каждой я,
как собственной любимой дочке:
сольемся жопами, друзья,
чтоб не пропасть поодиночке.
 

 
Ехал я на Украину,
Отступала прочь тоска.
За окном дрючки и дрыны
Танцевали гопака,
 
 
Пахло салом в люкс-вагоне
Просыпался я хмельной,
И визгливо, словно кони,
Ржали девки подо мной.
 
 
"У-тю-тю, какие девки!" -
Прошептал я, глянув вниз,
За базар сполна ответил
Зёма, проводник Чингиз.
 
 
И, хоть за язык вонючий
Землячка я не тянул,
Но, смотри-ка, потрох сучий,
Баб вписал, не обманул.
 
 
Да какие королевы!
Грудки, попки, все дела.
Только что с двоими делать?
Ну была, блин, не была.
 
 
"Эй, подружки, водку пьёте?" -
Я игриво пробасил.
"Мне - вина, горилку - тёте,
Коль не брешешь, поднеси."
 
 
"Так вы что же, тётя с дочкой?...
То есть это... ну, того?"
"Ой, какой пугливый хлопчик!"
"Я оденусь, ничего?"
 
 
"Та не надо одеваться,
не разденешься ж потом."
Тут уже, признаюсь, братцы,
Я застыл с раскрытым ртом.
 
 
А потом в одних кальсонах
Словно в бездну рухнул вниз.
И до самого Херсона
Развлекался, как маркиз.
 
      Вариант:
 
И до самого Херсона
За бухлом летал Чингиз.
 

 
Коль жопу на ежа направить,
то плохо будет не ежу.
Иди, ди-джей, пластинки ставить,
а я с барменом посижу,
и вспомню я о той гадюке,
что год назад сидела тут,
что, взяв стакан текилы в руки,
спросила: «Как тебя зовут?»
Я не нашелся, что ответить,
отшибло память мне на раз,
когда пришлось мне взглядом встретить
сиянье этих синих глаз.
А после – танцы и напитки,
ночной таксист, ночной пейзаж,
трава, дерьмо и маргаритки,
ночное озеро и пляж.
Ты под водою, как русалка,
губами трогала меня,
и распустился, как фиалка,
бутон из плоти и огня.
Дышала ночь восторгом пьяным,
и силу лунный свет будил.
Нет, никогда по ресторанам
я так удачно не ходил!
Но и наутро, и назавтра,
и утром следующего дня
угар любви, угар внезапный,
не отпускал уже меня.
Дни пролетали, словно пули,
я звал тебя своей судьбой,
и вдруг сказала ты: « А хрен ли
я даром трахаюсь с тобой?
Ведь ты такой же, как другие,
и ты не женишься на мне». –
И ноги дивные нагие
сомкнулись на моей спине.
Хотел я было разозлиться
и про любовь поговорить,
но вдруг пролепетал: «Жениться?
Ну да, конечно, может быть».
Я срочно выписал папашу
из города Улан-Удэ.
И вот по загсу я чепашу,
и все вопят: «Невеста где?»
Ты надо мною посмеялась,
меня как лоха развела,
с мной ты только кувыркалась,
но в мыслях далеко была.
В туманном городе Антверпен,
в голландской мокрой стороне,
тебя ждала блондинка Гретхен
с наколкой «Russia» на спине.
Я на тебя бы лез и лез бы,
и сам ложился бы под низ,
но ты – ты оказалась лесбой,
а я был временный каприз.
Хохочут где-то две красотки
над рожей русского лошка
и тычут пальчиками в фотки
расстроенного женишка.
В стране торчков и пидормотов
поженит вас голландский поп.
Желаю счастья вам, чего там,