Глаза из серебра

Арзлов стал посмеиваться, а Григорий подумал — видать, помешался от переутомления, и насупился:

— Что смешного я сказал?

Князь посерьезнел и посмотрел Григорию прямо в глаза:

— Ты ведь не настолько наивен, чтобы считать победу над Араном решением нашей проблемы? Это ты-то, создатель Мясова? Победа над Араном — это как вливать галлон водки в пинтовую фляжку. Крайина не получит никаких выгод от завоевания Арана, — разве что у Илбирии не станет колонии.

— Вот именно, милорд. Когда мы окажемся в Истану, король-Волк испугается, и ему придется уступить нам торговые концессии.

— Ну ладно, давай разовьем эту мысль. — Длинным пальцем Арзлов постучал по карте. — Вот, скажем, я приказываю тебе взять Гелор. Твои гусары являются туда в середине маджеста и за две недели берут Гелор.

Дрангиану вы возьмете в отумбре, а к первому тенебрю пойдет снег, и все пути через горы Гимлан или через перевалы станут недоступными. Согласен?

— Согласен.

— Ладно. Такие победы сделают тебе честь…

— Во имя вас, милорд.

— Да, во имя меня Взорин получит статус губернии, и я стану такарри. Возможно.

Григорий поднял голову:

— А что, это не гарантировано?

— Ты же бывал в Муроме. И в политике разбираешься. — Арзлов сжал кулаки. — Вот те самые нарашалы, которые отняли у меня все справедливые почести после разгрома Фернанди, начнут говорить, и будут правы, что победил-то Гелансаджар и Дрангиану ты. Они скажут, что я ничего не сделал за мои десять лет во Взорине. Взорин станет губернией, где я буду такарри. А Гелансаджар и Дрангиана станут губерниями Центрального Истану, и там такарри будешь ты. Женишься на тасоте Наталии и меня затмишь.

Григорий в глубине души был польщен этими соображениями Арзлова. Но дерзко затряс головой:

— Я никогда не пойду на такое предательство, князь.

Арзлов снова захихикал, но уже без безумных интонаций:

— Ты будешь спорить и говорить о несправедливости тасиру. И он тебе скажет, что я сам уступил тебе свой шанс. Тогда ты начнешь уговаривать его: пусть позволит мне весной возглавить кампанию в Аран. Он скажет, что такая кампания не правомочна. И он еще скажет, что окажись ты на его месте, ты бы понимал то, что сейчас тебе непонятно. И тут ты замолчишь.

Молодой человек насупился. Сценарий, представленный ему Арзловым, звучал абсолютно и совершенно точно. Генерал Винтер, всегда помогавший Крайние при обороне в войну с Лескаром, ранней весной прибудет в горы Гимлан и помешает Григорию использовать ситуацию, вытекающую из победы над Гелансаджаром и Дрангианой, чтобы отнять хоть пядь аранской земли. За зиму илбирийцы усилят оборону Арана, и победить его станет невозможно. За это же время тасир и все другие такарри придумают способы нейтрализовать его, поскольку он уже станет угрозой для их власти.

Григория охватило непривычное для него разочарование. Он, конечно, знал, что выдаст Арзлова, чтобы продвинуться в своей карьере, а тут ему показали, как предадут его самого. Такарри и тасир сделают с ним ровно то же, что они так успешно проделали с Арзловым. И на этот раз результаты будут ужаснее, потому что тогда Крайина будет обречена. Они — преграда на пути прогресса и даже не понимают, что Илбирия и есть такая угроза, с которой надо бороться, пока Крайину не перекупили илбирийские торговцы.

Григорий прищурил свои карие глаза:

— И что? У тебя есть другое решение?

Арзлов молчал, опустив глаза, потом медленно кивнул:

— Поделюсь с тобой, Григорий, потому что знаю: ты сумеешь сделать то, что я не смог бы. То, что ты сейчас услышишь — это государственная измена. Если ты не согласишься с логикой моих соображений, можешь меня утопить — расскажи обо всем Наталии и отошли ее домой. Тебя поставят на мое место, и ты так же магически преобразуешь Взорин, как сделал в Мясове.

Григорий вздрогнул, когда Арзлов развернул другую карту, размером поменьше, на ней в более крупном масштабе были нанесены Истану и Юровия.

— Итак, Григорий, допускаем, что нам нужна модернизация, а модернизировать — процесс трудоемкий. Имеется три пути: технологию разработать, купить или украсть. Изобретать — это долгий процесс, и изобретать можно, только если есть какая-то основа. Мы вечно будем изобретать велосипед, уже давно известный в Илбирии. Чтобы вести торговлю, надо иметь что-то для паритетного обмена. А что нужно от нас Илбирии? Если что-то и существует, то в недостаточном количестве, чтобы нам хватило на покупку их технологий. Украсть — значит захватить какой-то город, где уровень технологии выше, чем у нас, — скажем, Ладстон, — то есть пойти на конфликт, а наш тасир никогда не разрешит этого и не простит.

— Толково рассуждаешь, — согласился Григорий.

— Еще бы, годами обдумывал. Хотел бы осуществить, когда обстоятельства позволят. Но пока кризис не наступает так быстро, как я надеялся, значит, от моих расчетов выгоду получишь ты. — Арзлов ласково провел рукой по карте. — Как мы уже обсудили, в это лето ты захватишь Гелансаджар и Дрангиану. Закрепившись там, мы на воздушных кораблях перебросим в Муром гусар и твоих Вандари, чтобы получить благодарность от народа за наши успехи. Там будут присутствовать все такарри. Тебя назначат такарри, и тут ты при поддержке своих войск затеешь мятеж, убьешь тех, кто тебя не поддержит, и сбросишь с трона тасира Евгения.

— Но…

Арзлов поднял руку, призывая его помолчать.

— Тасира Евгения надо сместить. Ему шестьдесят пять уже. Он женился еще до появления паровых двигателей. У него ностальгия по прежним временам, а они навечно привязывают нас к старому образу жизни. Нам нужно твое предвидение, чтобы войти в будущее.

Григорий кивнул, соглашаясь:

— А что потом?

— Ты сразу же отправляешь послание королю-Волку в Илбирию и сообщаешь, что вторжение в Аран не входит в твои планы. Ты ему говоришь, что Дрангиана и Гелансаджар — буферные государства, под твоей властью, но открытые для торговли.

— Расширять рынки Илбирии? Зачем нам это? Князь улыбнулся:

— Смертельные кинжалы часто прячутся в нарядных ножнах.

— Не понял.

— Поймешь. — Арзлов отыскал на карте Лескар и постучал по нему пальцем. — Илбирия отрезала Лескар от его колоний. У Лескара очень небольшой рынок сбыта. Весной мы сделаем то же с Илбирией. Ты мне позволишь — вот чего конкретно хочу от тебя я, Григорий, — повести наши армии на завоевание Юровии. Мы вместе с тобой пронеслись по Юровии двенадцать лет назад. Мы никого не знали, и ничто не могло нас остановить. Мы захватим Юровию, лишим Илбирию огромных рынков сбыта и в то же время откроем эти рынки для наших торговцев. Вот сейчас Илбирия помогает Лескару отстраиваться. И в Лескаре мы можем выкрасть их технологию. За возврат этих рынков Илбирии мы сможем поторговаться с Волками за технологию.

— Но если мы возьмем Юровию, Илбирии придется выступить там против нас.

— Да, Григорий, но это как в шахматах: они у нас будут в вилке. Если они воюют в Юровии, значит, мы угрожаем Арану. — Арзлов улыбнулся хитро, как лис. — У Крайины есть такой ресурс, какого нет ни у какой нации: народ. Нам хватит войск для защиты всей нашей империи. А Илбирии — не хватит.

— А если Илбирия не станет торговаться с нами за технологию?

— Это правительство будет возражать, но отнюдь не торговцы. Илбирийские торговцы в Аране жадные Если им предложить достаточно золота, они палачу продадут веревку, на которой он их же повесит. Мы им предлагаем деньги, обсуждаем варианты и, возможно, поддержим, если они решатся на мятеж, как поступили бренданийские колонии Илбирии. Мы их настроим против Л ад стона и выиграем.

Григорий слегка нахмурился. Он чувствовал неуязвимость логики плана Арзлова и поразительно блестящую продуманность всего плана. Григорий и сам был амбициозен, но не отказывался ждать. И понимал, что в этом его слабость, потому что бывают моменты, как сейчас, когда немедленное действие — единственный путь предотвращения большего несчастья.

Вот Василий Арзлов выжидал, и что? Обстоятельства сложились так, что он был надолго отстранен от власти.

«Если я буду выжидать, не начнут ли войска относиться ко мне с подозрением и не помешают ли мне взять власть?»

Но важнее было другое: был реальный риск того, что ускользнет его лучшая возможность.

Вот эта мысль грызла душу Григория, как змея с острой, как бритва, чешуей. Однажды у него уже было такое ощущение, и он помнил, в какой ситуации: он тогда не мог решиться выбрать между осторожным путем и тем, что в глубине души он считал путем верным. В тот раз он последовал зову сердца, и решение оказалось правильным.

«Бывают случаи, когда быстрый, решительный поступок не импульсивен, а необходим».

Однако план Арзлова, с точки зрения Григория, содержал один недостаток.

— Милорд, я не вижу причины, почему тасиром должен быть я, чтобы осуществить этот план. Почему не вы?

Арзлов серьезно возразил:.

— Я амбициозен, Григорий, но я ведь патриот. Когда меня назначили сюда, во Взорин, я мог взбунтоваться. Ты и другие меня бы поддержали. Я мог бы сместить тасира Евгения и занять его место. Я на это не пошел, потому что это принесло бы вред Крайние, и я этого не сделаю впредь.

— Будущее Крайины — за такими, как ты, Григорий. Ты проживешь долго, ты пользуешься большим влиянием. У тебя есть способность предвидеть и воля изменить Крайину. И талант для этого. А у меня талант только военный. В качестве твоего военачальника я завоюю для тебя Юровию. И войду в историю как величайший воин Крайины. А пока я жив, любой, кто пожелает свергнуть тебя, вначале вынужден будет или завербовать меня — и тогда я его выдам тебе, — или стать моим противником. Противника я уничтожу. Я — как боевой лук, а ты — как стрела. Я буду греться в лучах славы в нации, которую ты создашь. — Князь пожал плечами и оторвался от карты. — Но все это — при условии, что ты согласишься сделать то, что требуется для осуществления этого плана.

— Согласен, — кивнул Григорий. Арзлов поднял руку.

— Тебе придется согласиться еще с одним, последним обстоятельством.

— Каким?

— Тасота Наталия.

У Григория перехватило дыхание.

«Раньше надо было вспомнить об этом».

Он знал, что Наталия не поддержит план Арзлова, если узнает о нем. Значит, она не должна узнать. Самым логичным было бы отослать ее в Мурбм, но покушение на нее означало, что ее нельзя отсылать в столицу. Если отослать, Арзлова призовут к ответу за бездействие в предотвращении нападения. И тогда план рухнет.

Молодой офицер откинулся на спинку кресла.

— От нее не скроешь никаких планов. Ей придется поступиться свободой ради будущего Крайины.

Князь кивнул:

— Я такого же мнения, хотя у меня такое предчувствие, что позже она может отказаться выйти за тебя замуж из-за наших действий.

Григорий пожал плечами:

— А такой возможности раньше не было? Конечно, брак с ней узаконит мои претензии на трон тасира, но мне можно иметь много жен, а у нее полно сестер. Ты захочешь, чтобы я взял жен из побежденных тобой юровианок. Наталия могла бы стать первой женой, но если она мне откажет, возьму другую.

И сам удивился своему хладнокровию. Он ее ведь любит, но важнее сохранить не ее любовь, а собственные мечты, особенно после того, как открылись пути их осуществления в этом разговоре с Арзловым. Завоевать Наталию — это сама по себе цель, да еще и совпадающая с его планами. Конечно, он хотел, чтобы она была рядом с ним и в будущем, но если она станет помехой, придется ее отставить.

Арзлов смотрел на него насмешливо и вопросительно:

— Я забыл, что ты умеешь быть таким прагматичным.

— Да? — молодой человек наслаждался ожиданием Арзлова, сославшегося на одну из самых его больших личных побед.

— Ты, помнится, пожертвовал взводом разведчиков в Глого только чтобы избавиться от жреца Волка, который вызывал страсть у тасоты Наталии.

— Да, пожертвовал, — хитро ухмыльнулся Григорий. — С этого и начал ухаживание: рассказал, как сочувствую ей в ее горе. Глупо было бы пренебречь таким шансом и не воспользоваться им. Вот как сейчас.

Гусар поднялся с кресла.

— Милорд, когда предполагаешь начать кампанию?

— Сначала узнаем, что сообщат разведчики или с «Зарницкого» о Хаете и его группе, тогда будем знать, на какие его силы рассчитывать. Скорее всего, к концу месяца. — Арзлов улыбался. — Через семь или восемь дней начинай учения, во время которых переместишься с гусарами к границе Гелансаджара. Сначала отошлешь их, а когда «Зарницкий» вернется, сам полетишь к своему войску. Примерно через месяц захватишь Гелор, и это будет первый алмаз в твоей короне для роли тасира.

Глава 32

Перевал Варата, горы Гимлан, Аран, 17 темпеста 1687

Урию Смита, вцепившегося в седло крепкого горного пони, вдруг осенило: ведь он отдалился от Карвеншира на добрые две тысячи миль, так далеко только вороны летают; а сколько проехал, пока оказался тут.

«И все это за один раз; так далеко не забирался даже мой отец, а он ездил ко двору тасира».

Урия встряхнул головой, вдруг осознав, что большинство илбирийцев даже представить себе не могут таких расстояний, а уж как выжить в поездке — тем более.

Вокруг него горы Гимлан вздымались зазубренными обломками гранитных глыб, покрытые коркой земли и снега. Еще было лето, но на перевалах уже задули холодные ветры с горных вершин. Быстро бегущие облака иногда опускались ниже вершин гор. Когда же облака расходились, Урия поднимал голову, и ему казалось, что горы стали еще выше, пока скрывались за пеленой облаков.

Позади и впереди них ехали верхом двое проводников из гимланской деревни. Капитан Оллис уговорил их сопровождать путников в Дрангиану. Оллис говорил, что найти проводника очень сложно, но эти, из деревни Тандрагон, были более чем счастливы услужить жрецам Волка. Сначала это удивило Оллиса, потом он заулыбался и перевел слова крестьян:

— Прошел слух, что ваш «Сант-Майкл» разобрался с отрядом бандитов-гуров, которые забрели через перевал из Дрангианы. Говорят, от залпа его пушек эхо прошло по всем горам, и кто-кто из пастухов видел трупы бандитов. Спасшиеся рассказывают такие ужасы. Жрец Волка, совсем один, верхом на коне убил предводителя и запросто разбросал остальных. Тут прилетел «Сант-Майкл» и шарахнул из пушек по убегающим. А вас тут двое, вот эти и рассчитывают, что вы очистите Дрангиану от остальных бандитов, какие там еще остались.

За свои услуги проводники испросили два фунта сахара и кое-какую кухонную утварь илбирийского производства. Остальной груз из корабля Оллиса, привезенный из Дилики, ушел в обмен на местные одеяла, ковры, вышивки и очень красивые ювелирные изделия. Урия помогал при разгрузке «Горностая» и заметил, что парового двигателя в трюме уже нет. И еще: с ящиков, содержащих товары илбирийского производства, нужные для бартера, бесследно исчезли — были выжжены товарные знаки фирмы «Гримшо. Торговля и Перевозка, Лимитед», которые он видел на них раньше. Ни на одном ящике не было наклеено марок налоговой службы, и он ничуть не сомневался, что изделия из Тандрагона пойдут в обход таможенного контроля при выезде из Арана.

Урию удивило, с какой откровенностью Оллис рассказывал им о своих сделках. Он жаловался, что «Сант-Майкл» изменил обычный курс. Что, конечно, хорошо — с бандитами, которых удалось застать в деревне, расправились. С этим боевым кораблем, увозившим в город спасенных людей, «Горностай» встретился, к счастью, уже возвращаясь в Дилику. Оллиса лишь немного напрягло случившееся, но он не опасался, что его деяния могут привести к официальному расследованию. Он был абсолютно откровенен с Урией, а тот, не желая снова нарваться на поучения, поостерегся задавать вопросы.

Оллис, как любой из Рокстера, явно считал контрабанду не преступлением, а обязанностью нации. С другой стороны, зная, что Урия и Кидд покинули Илбирию тайно, он полагал, что и они в лучшем случае вне закона. А после того, как Кидд спас ему жизнь, вообще видел в них близких и добрых друзей. Он им помогал и доверял, не опасаясь доноса.

«Ну и дурак этот Оллис. Почему он считает, что мы его не выдадим? Он из Илбирии контрабандой вывез паровой двигатель и знает, что мы в курсе. Вот выдадим его — и нам будет всякое признание и блага. Зачем он возвращался за нами? Умотал бы назад, в Илбирию, и молился бы, чтобы нас кокнули в Дилике или по дороге в Гелор. Или нанял бы кого-нибудь, чтобы нас прикончили».

Урия повернул голову: справа от него покачивался привязанный к своему седлу Кидд.

— Полковник, могу ли я узнать ваше мнение? Кидд не сразу его услышал, потом кивнул:

— А почему бы нет, у вас же есть язык… Молодой человек проигнорировал поправку.

— Зачем капитан Оллис вернулся за нами?

— Сдержал слово. Бросить нас недостойно человека его чести.

— Это Оллисто — человек чести? — вызывающе расхохотался Урия, и горы Гимлан ответили ему насмешливым эхом. — Да у него столько грехов, что даже на всю жизнь прикованный в исповедальне, он не приблизится к их отпущению.

— Значит, по-вашему, у грешника нет чести? Интересная позиция. — Кидд повернул голову к Урии, и его глаза ослепительно блеснули в лучах солнца. — И потом, с чего вы решили, что Оллису необходимо в чем-то исповедоваться?

— Ну как же, сэр, прежде всего он контрабандист. Ворует у правительства. Преступления он совершает из жадности и зависти. — Урия вздохнул, отметив, что слепой с сомнением пожал плечами. — Разве не грешник?

— Нечетко мыслите. Не обосновываете. — На лице Кидда читалось разочарование. — Приложите к проблеме способность анализировать, с какой работали над своим проектом. Каковы условия, определяющие, что грех совершен?

Урия запыхтел, раздувая ноздри. «Спросишь мнение, втянет в спор».

— Грешник понимает, что его действие противозаконно, и совершает поступок с полным осознанием его незаконности.

Кидд кивнул:

— В горах Гимлан есть закон, что коровы священны и их есть нельзя. Вы это знаете. Совершаете ли вы грех, если в этой земле станете есть говядину?

— Нет.

— Но ведь для данной местности это грех. Вы это знаете, следовательно, вы поступаете с полным осознанием незаконности поступка. Разве это не соответствует вашему определению греха?

— Да, но здешний закон ко мне неприменим.

— Вот как? Значит, вы оказались выше закона? Почему он к вам неприменим?

— Потому что это закон для народов Арана, — нахмурился Урия. — Для них поступок плох, а не для меня.

Лицо Кидда стало строгим.

— Выходит, грех зависит от ситуации? Значит, нет абсолютного понятия, что грешно, а что нет?

— Зло грешно. Грешно совершать злые поступки.

— Тогда определите понятие зла.

— Не слишком ли мы удалились от моего исходного вопроса?

— Вы пошли в атаку, теперь разбирайтесь с копьями, кадет.

Зрелище копья с насаженной на него головой Кидда мелькнуло перед внутренним взором Урии.

— Зло — антоним любви.

— А что есть любовь? Урия внутренне зарычал:

— Самая большая любовь, какую человек может проявить к другому, выражается в том, чтобы отдать жизнь за другое лицо.

— Прекрасная цитата из поучений Айлифа его ученикам, хотя вы могли бы сказать и лучше. — Кидд вздохнул и покачал головой. — Но пока сойдет. Итак, вы говорите, что любовь есть альтруизм, свободная отдача части самого себя?

— Да, — кивнул Урия.

— Ладно. А что на другом полюсе? В чем суть семи смертных грехов?

Молодой человек почесал голову:

— Праздность, ненасытность, корысть, алчность, похоть, зависть и гордость. Суть их — личный интерес.

— Значит, зло — это крайнее выражение эгоцентризма?

— Полагаю, что так.

— Не уверены?

— Как сказать…

— Итак, эгоизм — зло. Но почему?

— Это самоочевидно.

— Если бы это было вам очевидно, кадет, ваш ответ был бы исчерпывающим. Но, полагаю, для этого необходимо большее напряжение умственных способностей. Больше преданности и меньше себялюбия, если хотите.

— Эту задачу пытались разрешить философы и теологи. Где уж мне, плохо обученному кадету… — Урия свирепо смотрел на собеседника, огорчившись, что его так легко раскусили. — Прошу вас, сэр, просветите меня.

— Не уверен, смогу ли даже я, но про зло объясню. — Кидд закрыл глаза. — Эгоцентризм отделяет человека от Бога. Человек ставит себя в центр жизни, заменяет собой Бога, и тогда поступками человека управляет сам дьявол. И тут нельзя ошибиться, потому что отделивший себя от Бога никогда не познает вечной жизни, но будет подвергаться вечным мукам.

Спокойная манера говорить, свойственная Кидду, удивила Урию. По спине у него пробежал холодок.

— Благодарю вас, сэр.

— Вы и сами без особых усилий пришли бы к этому, кадет Смит, если бы потрудились задуматься. Вы умны, но для вас личный комфорт — прежде всего, и вы хотите, чтобы мир соответствовал вашим стандартам. Такая позиция опасна и чревата неприятностями.

— Обобщаете собственный опыт, полковник? Выражение лица Кидда стало высокомерным, и

Урия понял, что его слова глубоко задели полковника. В ответ Кидд медленно проговорил, понизив голос:

— Я никогда не считал себя совершенством, кадет. И я стал жертвой греха гордости — позволил себе считать, что могу помогать другим, но так не всегда получается. Вот в чем между нами разница: я заглянул в свою душу и понял свои слабости, вы же этого еще не сделали. Если вы не опоздаете с самоанализом, то сумеете достичь многого. Если же опоздаете, боюсь, вы ничем не будете отличаться от капитана Айронса, постаревшего и ожесточенного, и это была бы потеря для общества. — Кидд поднял руку, предупреждая ответ Урии. — Однако сейчас мы можем сколько угодно говорить на эту тему и ни до чего не договоримся; ваш первоначальный вопрос совсем о другом. Итак, скажите мне, грешник Оллис или нет?

Урия с трудом подавил гнев. «Какая наглость так со мной разговаривать!» Урию затрясло от гнева, но где-то в глубине души он чувствовал, что в словах Кидда есть истина, и ему стало немного страшно. Урия помнил, как еще в детстве, вырастая среди ненавистных братьев, упорно отстаивал свое право быть самим собой. Эта непохожесть на них придавала ему чувство собственного достоинства, и в результате своей борьбы он обрел склонность и способность к критиканству. С аналогичной целью он и задал свой вопрос, с которого началась дискуссия, а именно — поставить Оллиса на ступень ниже себя, облить его заслуженным презрением. И вдруг в голове у него мелькнуло: «бессмысленная была затея».

«Какая разница, кто и что есть Оллис. Главное — он оказал нам не одну услугу, и по-айлифайэнистски положено бы чувствовать к нему благодарность и вспоминать его добрым словом».

Обидно было слышать предположение Кидда, что он, Урия, может превратиться в подобие капитана Айронса, но он чувствовал, что этот финал — лучший выход для него, если он не спохватится вовремя и не исправится.

«У Кидда есть цель в жизни — он пытается понять, какой план предназначил для него Господь, и осуществить этот план. А я до сих пор только и стараюсь доказать, насколько я лучше других. Я служу не кому-то, а только себе, значит, я закоснел во зле».

Не желая признаться, что испугался открытий в своей душе, Урия решил принять выход, подсказанный жрецом Волка.

— Оллис знает, что контрабанда противозаконна, и занимается ею осознанно, причем для личной выгоды, значит, несомненный эгоист, и я с полным основанием утверждаю: капитан Оллис грешник.

— Не забывайте, он родом из Рокстера, он потерял сына на илбирийском военном корабле. Оправдана ли его позиция, когда он доказывает, что действует против незаконного правительства, которое захватило власть в его стране и угнетает его народ?

— Да пусть говорит в свое оправдание что угодно, сэр, но ведь по сути это не так? Рокстер — регион Илбирии. Оллис, как и всякий другой житель страны, имеет право добиваться изменений в правительстве.

— Допустим, король-Волк выпустит декрет, предписывающий нам в каждый церковный праздник наносить удар кулаком каждой встречной старухе. Вы на это согласились бы?

— Нет, потому что такой закон, ясно, был бы неправильным.

— Даже если бы король заявил, что необходимость этого Господь ему объяснил?

— Господь не сделал бы этого.

— Возможно, по мнению рокстерцев, таможенные акты для них так же необязательны, как для вас — запрет богини Лаамти на мясоедение?

— Вы хотите сказать, что он не грешник? Кидд медленно улыбнулся:

— Ваш исходный постулат был верным, кадет: капитан Оллис все-таки грешник.

— Зачем тогда было кругами ходить?

— Спор тренирует ум, кадет, но зло чувствуешь сердцем. — Кидд постучал пальцем себя по груди. — Грех живет в сердце, и о людях должно судить по тому, что у них в сердце, а не в голове. Умом можно принять, что цель оправдывает средства, но сердцем — никогда.

Немного подумав, Урия согласился:

— Значит, Оллис и Фернанди различаются только внешне?

— Да вряд ли. Оллис — такой же, как мы все. Его грехи простительны, он убежден и в уме, и немного в душе, что они не серьезны. Он не будет навечно проклят, как Фернанди, если умрет без исповеди. И вот главное, о чем забывают слишком многие: грехи — все грехи — можно простить, если раскаиваешься искренне, открытым и любящим сердцем. Грех — это вина, осознанная нами изнутри, несовершенство, отделяющее нас от Господа.

— Значит, полковник, по вашим словам, Фернанди никогда не будет прощен?

— Фернанди, кадет Смит, никогда и не попросит о прощении.

— Но тот, кто просит, он будет прощен?

— Любому человеку любой грех, — согласился Кидд.

Урия поднял взгляд на самую высокую горную вершину:

— Однажды вы мне говорили, что Господь иногда наказывает людей еще при жизни. Он может наслать на такого человека несчастье или болезнь в наказание за грех. Как же Фернанди избежал такого Божественного возмездия, когда его грехи столь велики, а другие страдают за значительно меньшие проступки?

Кидд пожал плечами, и усталость проступила на лице.

— Ответа у меня нет, кадет. Мне… возмездие…

— Нет, что вы, сэр, я не хотел сказать…

— Мне дано возмездие — как напоминание от Господа, это стимул к действию. Последнее, что я видел до того, как лишился зрения, было видение, смысл которого начал понимать спустя многие годы. При вас Господь напомнил мне о нем, и вы видели то же, что и я, на шахматной доске. Оно и подвигнуло нас на это путешествие.

— Значит, если вы спасете Доста, Господь вернет вам зрение?

— Не знаю. Не знаю, возможно, я недостоин снова обрести зрение. Ведь я позволял себе совершать грехи в своей гордыне, потому что мне было видение, и я занимался его расшифровкой.

— О каких грехах вы говорите?

— Вот вам один пример: я вызывал страх у любого ученика, который представлял проект усовершенствованной тактики. После того, как потерял зрение, стал избегать друзей, вообще стал эгоистом, и это из-за того, что чувствовал боль и злость и цеплялся за то видение, будто мое единственное спасение в нем. Долгое время прошло, пока я понял, насколько неправ, а когда наконец осознал, Господь снова послал мне видение, и я понял, что опять на верном пути. — Кидд опять стукнул себя в грудь кулаком. — Я в глубине души знаю, что это правильно, но помню, что мне еще искупать грехи. Если Господь в своей мудрости даст мне отпущение грехов и каким-то чудом вернет зрение, я буду бесконечно счастлив. Если нет, я приложу все усилия, чтобы приблизиться к богу, чтобы в следующем воплощении получить то, чего был лишен при этой жизни.

— Думаю, я больше разозлился бы на Господа, чем вы, — качал головой Урия.

— Да, какое-то время и я таким был, пока не понял, что хуже слепоты — только одно: быть слепым и глупым. — Кидд криво улыбнулся Урии. — Самая большая глупость, в моем понимании, — это злиться на того, кто может простить тебе любой проступок.

— Вот уж это мне никогда в голову не приходило.

— Да, кадет, этот урок не многие усваивают. — Кидд в раздумьи наклонил голову. — Фернанди сказал мне как-то, что он разрешил бы себе веру в Господа только в том случае, если бы мог его ненавидеть. Я ему ответил — а если он неправ и Господь все-таки есть? Тогда он, Фернанди, будет гореть в аду. А Фернанди возразил, что если я прав, то нам хотя бы будет тепло и у нас в распоряжении будет целая вечность, чтобы посмеяться над тем, насколько мы оба оказались неправы. И вот я здесь и свидетельствую, что его предсказание не сбылось, потому что, честно говоря, я никогда так не мерз, как сегодня, а беседовать с Фернанди в течении целой вечности — это само по себе достаточный ад.

Глава 33

Усадьба Гонтлан, Дилика, Пьюсаран, Аран, 20 темпеста 1687

Выходя из экипажа перед огромным домом Гримшо, Робин Друри поймал себя на мысли: лучше бы я снова спрыгнул в гущу решительного сражения с «Сант-Майкла». Ему было неуютно в приличном вечернем наряде. Таково было одно из последних наставлений Денниса Чилтона: для обеда в усадьбе Гримшо положено иметь набор приличных костюмов. Конечно, лучше бы парадный мундир, но портной, рекомендованный Чилтоном, убедил его, что джентльмену так не положено.

«Вот и надо было ему сразу объяснить, что я не джентльмен. — Робин заставлял себя улыбаться, идя по дорожке, усыпанной белым щебнем, к парадному входу в дом. — Был бы я джентльменом, не чувствовал бы себя так некомфортно. Я жрец Волка. У меня более высокое предназначение».

Робин все еще сохранял на лице улыбку.

«Да, мне неуютно среди богачей, — что в этом плохого?»

Он общался с дворянами и знал, как они относятся к тем, кого считали ниже себя, когда работал на каретном заводе Лейкворта. У него до сих пор в памяти остался неприятный привкус. Конечно, есть отдельно взятые личности, вроде Денниса Чилтона и Аманды Гримшо, они просто умеют не кичиться своим происхожденем, но основная масса, по мнению Робина, раздута от гордости и не видит реальной жизни.

«Другие для них — пешки в шахматной игре, и эта пропасть ужасна».

Даже в сумерках, несмотря на тени, усадьба Гонтлан смотрелась прекрасно. Центральная часть здания была трехэтажной башней с остроконечной крутой крышей из красной черепицы. Остальная часть была одноэтажной и в плане составляла квадрат таких размеров, что в какую бы сторону башня ни рухнула, она упала бы на крышу здания Вокруг всего дома шла веранда под черепичной крышей.