Миры Стефана Кларка - Париж с изнанки. Как приручить своенравный город

Saint-Raphael и Cusenier); мудреные штопоры (французские инженеры постоянно придумывают революционные способы открывания бутылок, чтобы быстрее добраться до содержимого); жестяная банка Nescao образца 1960-х годов с фотографией обреченной французской домохозяйки, явно не убежденной феминистки; несколько старинных миниатюрных моделей автомобиля «ситроен 2CV»; книга, однозначно утверждающая, что именно французы изобрели авиацию; подборка журналов «Пари Матч» 1940-х и 1950-х годов с сенсационными подробностями смерти Матисса и неудачной помолвки принцессы Маргарет и Питера Таунсенда (с подзаголовком на английском «Sad Princesse»[59]); и издание 1949 года, предсказывающее, что les males vont disparaitre («мужчины скоро исчезнут»), правда, без указания конкретных сроков.

Среди моих фаворитов – фарфоровый кувшин, представляющий экс-президента Миттерана, который позволил мне задать вопрос: «Сколько вы хотите за голову Миттерана?», и маленькая свинцовая фигурка Наполеона, из-за которой я отчаянно торговался и все-таки купил за пять евро, заметив французскому антиквару со своим английским акцентом: «Я избавлю вас от Наполеона… в очередной раз». Кажется, он не нашел мою шутку забавной.

Выражайте свои чувства каламбурами

Французы обожают каламбуры, и парижские улицы – идеальная площадка для игры слов (помните «улицу Грешников»?). Конечно, это в полной мере относится и к рекламным плакатам, но есть и другие свидетельства слабости парижан к вербальным экзерсисам. Взять хотя бы названия, которые они дают своим парикмахерским салонам.

Возможно, это лишь счастливое стечение обстоятельств, что французы знают английское слово hair («волосы), которое позволяет каламбурить бесконечно. Они произносят его, опуская первый звук «х», и в результате английское hair звучит, как французский суффикс «эр» в таких словах, как commentaire («ком-ман-тэр»), commissaire («ком-мис-сэр»)[60] и им подобных.

Так что, если вы уловите теплый запах шампуня, прогуливаясь по парижской улице, или увидите безукоризненно причесанных мужчину или женщину, дымящих у двери салона, поднимите голову и посмотрите на вывеску. Находчивость парижан не знает границ.

Вот лишь несколько примеров из жизни. Имейте в виду, эти парикмахерские действительно существуют в Париже.

Chambre a Hair — в буквальном переводе «комната волос», но по-французски – «камера пневматической шины», и, согласитесь, вы рассчитываете выглядеть иначе после посещения парикмахерской.

Gram’Hair — еще одна странность. По-французски звучит «грам-мэр», как grammaire[61]. Вероятно, этот салон специализируется на прическах для школьных учителей.

Besoin d’Hair — в буквальном переводе «необходимость в волосах», но по-французски звучит как «необходим глоток свежего воздуха».

FM Hair — остроумное модернистское обыгрывание темы FM-радио и волос, но произносится «эф-эм-эр», как ephemere – «эфемерный». Если вдуматься, говорит не в пользу долговечности стрижек.

Post’Hair — звучит примерно так же, как «постер» по-французски, хотя определенно навевает мысль о лысине. А что еще бывает пост – применительно к волосам? Возможно, речь идет о специалистах по парикам.

Hair du Temple — перифраз air du temps (дух времен) в вывеске салона на улице Тампль (Rue du Temple) вдвойне остроумен.

Diminu’Tif — это чисто французский прикол. Дело в том, что tifs — «волосы» на сленге. Diminutif означает «уменьшительный» или «маленький»; соответственно diminuer – «уменьшать», в итоге мы получаем «уменьшить волосы». Видимо, это к тому, что подстричь волосы лучше не дожидаясь, пока они выпадут.

И наконец, парочка моих любимых каламбуров.

Challeng’Hair — в буквальном смысле «вызов волос», но французы произносят это так же, как и знакомое им слово «челленджер». Видимо, в салоне борются с облысением.

Volt’Hair – прямо-таки электрическая интерпретация имени самого остроумного парижского писателя и мыслителя Вольтера. Парикмахер-литератор – разве можно желать чего-то большего? Допустим, Вольтер носил парик на склоне лет, но, когда речь идет о приглашении в парикмахерский салон, исторической точностью и не пахнет.

3. Вода

Наполеон Бонапарт:

– Je voudrais faire quelque chose pour les Parisiens.

Его министр внутренних дел, Жан-Антуан Шапталь:

– Eh bien, donnez-leur de l’eau.

(– Я бы хотел что-то сделать для парижан.

– Тогда дайте им воды.)

Жажда как двигатель прогресса

Париж – город воды. Даже девиз города это подтверждает: Fluctuat nec mergitur, что в вольном переводе звучит примерно так: «Он, может, и не слишком уверенно держится на плаву, но никогда не тонет». И дело не в том, что Париж пытается сравниться с Венецией или Атлантидой – его песчаные берега не уходят под воду (по крайней мере, как утверждают агенты недвижимости). Девиз скорее намекает на утлое суденышко с герба города, чем-то напоминающее деревянный банан с парой подштанников в качестве паруса и без видимого присутствия экипажа, опасно зависающее на гребне волны.

Странная эмблема для города, находящегося так далеко от моря. Сегодня на Сене если и увидишь волны, то только когда речная полиция резвится на своих катерах. Но вплоть до XIX века Париж был одним из самых загруженных портов Франции, а городской совет основали именно торговцы водой.

Эти marchands de l’eau были настолько могущественны в годы раннего Средневековья, что сумели убедить короля Людовика VII предоставить им монополию на ввоз и вывоз из Парижа всех товаров. Королевский указ, подписанный в 1170 году, гласил: «Никто не вправе доставлять или вывозить из Парижа товары, если только он не является marchand de l’eau de Paris или не состоит в партнерстве с marchand de l’eau de Paris». Нарушивший этот закон лишался всего груза, половина которого отходила королю, а другая половина – все тем же торговцам.

В 1246 году торговцы пошли еще дальше и сформировали первый в истории города управляющий орган, с собственной эмблемой – кораблем в форме банана, – который стал официальной печатью Парижа. Законность этого органа была впервые признана в 1853 году, когда барон Осман[62], префект департамента Сены, утвердил вышеприведенный девиз города.

Осман лишь облек в слова давнюю страсть парижан. Такое впечатление, что в прошлом они странствовали по пустыне, где им повсюду мерещилась вода.

Кстати, это не так уж далеко от истины, поскольку тяга парижан к воде возникла не на пустом месте. Похоже, это отголоски давней и долгой битвы их предков за доступ к питьевой воде. На протяжении почти всей своей истории город брал воду из Сены, которая утратила свою чистоту еще тысячу лет назад. В XIX веке по берегам реки стояли насосные станции, которые закачивали воду через систему поршневых насосов или фонтанов. Некоторые фонтаны брали воду из подземных ключей Монмартра и Бельвиля, и старейшим среди них считается фонтан Мобюэ (Fontaine Maubuee), построенный в 1392 году на углу улицы, которая впоследствии была уничтожена, чтобы расчистить место для строительства Центра Помпиду. Может, это и к лучшему, поскольку название Maubuee произошло от слов mauvaise buee – «дурная дымка», что явно указывает на низкое качество бельвильской воды.

До наших дней дожили десятки старых фонтанов, которые разбросаны по городу, и некоторые из них до сих пор функционируют (предлагая хорошую питьевую воду), как, например, источник на углу улиц Шаронн и Фобур Сент-Антуан возле Бастилии, расходующий за день тысячи литров воды. Но это не имеет значения, поскольку журчание струй – бальзам на парижскую душу.

То же относится и к фонтанчикам Уоллеса с питьевой водой – знаменитым скульптурным группам из зеленого чугуна. Эти фонтанчики подарил городу британский филантроп Ричард Уоллес, внебрачный сын маркиза, унаследовавший деньги своего отца и потративший большую их часть на коллекционирование предметов искусства (Собрание Уоллеса в Лондоне) и помощь парижанам. Во время прусской осады 1870–1871 годов Уоллес финансировал кареты «скорой помощи» а в 1872 году оплатил дизайн и строительство фонтанов, которые носят его имя, и даже согласился с их темно-зеленой окраской, чтобы они гармонировали с оборудованием городских улиц.

В те времена, когда были построены фонтанчики Уоллеса, водоснабжение города осуществлялось по системам, установленным еще при Наполеоне. В 1799 году средний парижанин получал в день всего литр воды. Будучи человеком военным, Наполеон принял эффективное, но сырое решение – рыть каналы, чтобы подвести воду ближе к городу. Однако многие парижане по-прежнему зависели от водоносов, которые продавали питьевую воду на улицах. Источником этой воды опять-таки была Сена, порядком зараженная, поскольку служила и главной сточной канавой города. Эпидемия не заставила себя долго ждать, и в 1832 году холера унесла жизнь около 18 тысяч парижан. Вот почему фонтанчики Уоллеса стали в прямом смысле источниками жизни для горожан, которые теперь могли пить воду без опаски. Многие из этих фонтанчиков стоят и поныне, узнаваемые по богато украшенным башенкам с четверкой кариатид, представляющих bonte (доброту), simplicite (простоту), charite (милосердие) и sobriete[63] (трезвость), и скромным зеленым кранам. Они установлены в большинстве городских парков, где каждый парижский ребенок, едва научившись ходить, приобретает привычку пить доступную общественную воду.

Определенно, Уоллесу хотелось привить парижанам привычку употреблять безалкогольные напитки. После прусской осады, когда с водоснабжением стало совсем худо, цена питьевой воды угрожающе повысилась, и многие парижане начали утолять жажду вином. И если «сливки общества» могли себе позволить высококачественное шампанское, простой люд давился кислятиной, от которой крутило животы. Неудивительно, что в день открытия в августе 1872 года первого фонтанчика Уоллеса произошло массовое побоище, поскольку люди в прямом смысле дрались за чистую воду.

Сегодня в Париже насчитывается более 900 общественных питьевых фонтанчиков, включая три особо ценных, которые бесплатно снабжают настоящей французской минеральной водой. Фонтаны на площади Поля Верлена (Place Paul Verlaine) в Тринадцатом arrondissement, в сквере Ламартина (Square Lamartine) в Шестнадцатом и сквере де ля Мадон (Square de la Madone) в Восемнадцатом подают воду из источника, расположенного на 500-метровой глубине, и часто можно увидеть, как горожане наполняют у фонтанов бутылки, чтобы отнести домой. Вода эта очень мягкая (в отличие от парижской питьевой воды), а потому придает особенный вкус чаю и кофе. Эти три фонтана, можно сказать, доводят до логического завершения потребность жителей города в бесплатной питьевой воде. Им мало просто чистой воды – подавай им eau minerale[64].

Жизнь – это пляж

Роман парижан с водой достигает апогея летом, во время Paris Plages – фестиваля «Пляжи Парижа», открытого в 2002 году мэром Бертраном Деланоэ. В течение четырех недель, примерно с 20 июля по 20 августа, горожане массово оккупируют берега Сены.

До 2002 года город, можно сказать, игнорировал реку. В 1960-х большую часть Правого берега изуродовали проложенным шоссе, а quais[65] вдоль Левого берега – сплошь оживленные улицы, и, чтобы подобраться к воде, приходится рисковать жизнью, пересекая три-четыре полосы проезжей части. Как Лувр, так и Отель де Виль, мэрия, вообще отрезаны от реки, в то время как раньше они находились на ее берегу. Отель де Виль изначально был построен на Гревской площади (Place de Greve в переводе – «площадь Песчаного берега»), которая в буквальном смысле была пляжем[66].

Собственно, до появления Paris Plages единственным хорошо организованным досугом на реке были прогулочные кораблики bateaux-mouches, дорогие и нерегулярные речные шаттлы Batobus, пара баров на баржах, танцы на набережной СенБернар (Quai Saint-Bernard) и развалы букинистов, сегодня чаще торгующие миниатюрными Эйфелевыми башнями, а не книгами. Развлечения на берегу были сплошь импровизацией – берешь бутылку вина, садишься с ней в пешеходной зоне набережной или устраиваешь пикник на Мосту искусств (Pont des Arts). По воскресеньям какие-то участки voies sur berges[67] отвоевывались пешеходами, но лишь с появлением Paris Plages граждане официально вступили в полное владение рекой, пусть даже всего на несколько летних недель.

С середины июля до середины августа вдоль берега выставляют пальмы, а песочницы и площадки для игры в петанк временно превращают набережные Сены в подобие морского пляжа. Обычно здесь оборудуют бассейн с аквааэробикой и уроками плавания – все бесплатно. Горожане могут записаться на танцы и тай чи, попробовать себя в разных видах спорта, вроде борьбы и фехтования, – опять-таки, все бесплатно. А в распоряжении тех, кто предпочитает ничего не делать, несколько сотен шезлонгов и солнечных зонтов (и ровно столько же охранников, которые следят за тем, чтобы все это добро не растащили). Это действительно настоящий курорт для тех, кто не может себе позволить или не хочет покидать город летом. И парижане слетаются на местный пляж, словно перелетные фламинго.

Летняя миграция населения заметна и в центре города. Я живу возле канала Урк (Canal de l’Ourcq), прорытого еще при Наполеоне и некогда одной из главных торговых артерий Франции. Сегодня он медленно оживает после десятилетий промышленного и урбанистического застоя. Летом местные жители берут напрокат каноэ и катамараны или совершают экскурсии на кораблике за один евро вверх по каналу в пригород Пантен, где обустроена небольшая пристань для яхт. Часть канала, в районе Виллет, тоже включена в зону Paris Plages. Теперь здесь, как и на берегах Сены, летом можно слушать концерты, сражаться за шезлонги, учиться групповым танцам и танго, освежаться под прохладным душем или нырять в воды канала – с последующей вакцинацией от болезни Вейла (желтушного лептоспироза), потенциально опасного заболевания, вызванного бактериями крысиной мочи.

Обустройство этого 800-метрового участка вернуло местным жителям ощущение близости к воде. Даже пожарники повеселели. Я часто вижу, как они испытывают свои брандспойты, окатывая струями воды тех, кто подошел слишком близко к противоположному берегу, особенно если это миловидная особа женского пола.

На самом деле проект Paris Plages не первый в череде попыток городской администрации, начиная с барона Османа, продемонстрировать свою заботу о реке. Во время пребывания Жака Ширака на посту мэра Парижа (1977–1995), а потом и президента Франции (1995–2007), парижане в шутку назвали воду из-под крана «Шато Ширак» (Chateau Chirac, по аналогии с винами). В 1988 году Ширак клятвенно пообещал очистить Сену настолько, что сам «до конца 1995 года» переплывет ее. Идея, конечно, не слишком удачная, учитывая сильное течение реки, количество барж и bateaux-mouches, постоянно шныряющих туда-сюда, но это было наивное обещание коренного парижанина, которое город помнит до сих пор.

В 2004 году, во время президентского визита в школу, ученик спросил мсье Ширака, удалось ли ему переплыть реку. «Нет, – ответил президент, – потому что я не уверен в том, насколько чище стала Сена после моего ухода из мэрии». Отшутившись, он все-таки признался детям в том, что ему не следовало давать обещание, которое нельзя сдержать (тем самым подрывая институт выборности и посылая тревожные сигналы политическому истеблишменту Франции).

Впрочем, Сена постепенно становится чище, и сегодня уже двадцать девять пород рыб курсируют мимо Лувра и под Новым мостом, и среди них не замечено особей с ногами и о трех головах. Тем не менее купание в реке запрещено с 1923 года, и любой смельчак, нарушивший этот запрет, будет оштрафован за напрасно потраченное время работы речной полиции, если, конечно, не утонет или не отравится, хлебнув речной водицы.

Пешком по воде

В конце января 1910 года девиз Парижа (помните про кораблик, который не тонет?) вступил в непримиримое противоречие с самой Сеной, поскольку вода в реке поднялась до уровня 8,62 метра и хлынула на город, затопив его на целых тридцать пять дней.

На город обрушилось примерно 2,4 миллиарда кубометров воды (о точной цифре говорить, конечно, не приходится), образовав грязное озеро, в котором утонули не только прибрежные кварталы, но и низменности «в глубинке», включая Восьмой и Девятый arrondissements, почти до самого вокзала Сен-Лазар.

Затопленными оказались канализация и метро, подвалы жилых домов превратились в бассейны, жильцов нижних этажей пришлось эвакуировать. Эйфелева башня, построенная на песчаной подушке, сместилась на два сантиметра по вертикали, но умница инженер Гюстав Эйфель (его настоящая фамилия Бёникхаузен), со своей немецкой проницательностью, предусмотрел в конструкции башни гидравлические насосы, и ее быстро выправили.

Поскольку наводнения случаются раз в сто лет (как говорят французы, «природа живет по метрическому календарю»), в 2010 году Париж снова готовился к нашествию стихии. Инженеры построили огромные резервуары для сброса воды в верховьях реки, но они рассчитаны только на 830 миллионов кубометров воды, а остальные 1,6 миллиарда, если река поднимется до уровня 1910 года, хлынут на город.

Хотя в 2010 году катастрофы не произошло, Париж смирился с участью промочить ноги в ближайшее время. Чтобы свести к минимуму ущерб от возможного наводнения, к 2010 году был разработан план действий с подходящим названием «План Нептуна»[68]. Ученые предположили, что наводнение не будет молниеносным, – как и в 1910 году, вода в течение нескольких дней будет подниматься до опасной отметки, так что времени хватит, чтобы мобилизовать всех городских рабочих и еще тысяч десять солдат.

Для обеспечения бесперебойной работы радио (Париж ведь не сможет обойтись без нескончаемых дебатов о философском смысле наводнения или ток-шоу с участием политиков, которые начнут обвинять в катастрофе партии своих оппонентов), подготовлен проект строительства 330-метровой дамбы. Она будет сооружена вокруг Дома радио (этот дом стоит на берегу реки, возле Эйфелевой башни). Туалеты, умывальники и водопроводные краны Дома радио оснащаются клапанами, чтобы студии не оказались затопленными речными водами и канализацией (согласитесь, голоса журналистов будут звучать странно, если им придется зажимать носы прищепками).

В Лувре, при угрозе наводнения, 700 волонтеров станут выносить произведения искусства из подвальных хранилищ на верхние этажи – самые тяжелые скульптуры уже переставили.

И, словно в доказательство того, что город заботится о своих жителях не меньше, чем о культуре и массмедиа, следует отметить, что первым пунктом плана «Нептун» значится эвакуация бездомных, которые ночуют на берегах реки. Хотя, возможно, это лишь превентивная мера, дабы они не заплыли в окна Лувра.

Но, пожалуй, самые радикальные меры планирует парижская транспортная компания RATP. Речь идет о том, чтобы затопить линии метро, проложенные вдоль берега, – видимо, на том основании, что лучше потом откачивать чистую воду, а не грязную. Хотя, конечно, о какой чистой воде можно говорить после наводнения – кому-то все равно придется собирать дохлых крыс, мышей и горы мусора. Остается надеяться на то, что план «Нептун» предусмотрел несколько пар резиновых перчаток.

В течение всего 2010 года Париж демонстрировал свою озабоченность грядущим наводнением, устраивая серию выставок, посвященных событиям столетней давности. Парижане толпились у карт затопленных районов, пытаясь разглядеть, попадают ли их дома в зону риска. Естественно, я не остался в стороне и с облегчением обнаружил, что пока нахожусь в безопасности. Однако до 2006 года я жил неподалеку от Бастилии, как раз подпадающей под эвакуацию, и уже тогда мой сосед начинал запасать мешки с известью, чтобы блокировать туалет, душ и все раковины. Как он объяснил, если прорвет канализацию, наш дом превратится в фонтаны merde[69]. По счастью, он не стал выступать с этой пламенной речью перед потенциальными покупателями, когда я пытался продать свою квартиру.

На одной из выставок была представлена серия фотографий из ныне почившей газеты Journal des Debats. Любопытно, но парижские улицы с этих снимков, особенно прибрежные, практически не изменились с 1910 года. Если абстрагироваться от шляп, длинных платьев и усов, можно подумать, что эти черно-белые кадры отсняты вчера.

Традиционный способ измерения высоты уровня Сены тоже не изменился за последнее столетие. Парижане по-прежнему ориентируются на статую зуава (воина времен французской колонизации Африки) на мосту Альма (Pont de l’Alma). Обычно он возвышается на своем постаменте над уровнем воды, отрешенно уставившись на течение. Если пальцы его ног оказываются под водой, это значит, что Сена поднимается, и у парижан начинается легкий приступ ревматизма. Но на пронзительных фотографиях 1910 года приливная волна накрыла локти зуава, и при взгляде на воина, создавалось впечатление, что он всерьез озабочен своей печальной участью утопленника.

Самым тревожным для посетителей выставки стало осознание того, что наводнение длилось очень долго. За это время город успел привыкнуть к новому укладу жизни. На фотографиях видно, как горожане спокойно передвигаются на весельных лодках по магазинам. По затопленным улицам и площадям проложены пешеходные дорожки из досок, дверей и столов на подпорках. На фасадах домов сооружены импровизированные леса, чтобы жители могли проходить в свои квартиры через окна первого этажа – затоплены были только нижние этажи и подвалы.

Эволюционировала и система утилизации отходов – на фотографиях видно, как мужчины сбрасывают картонные ящики с мусором прямо в реку. Свалки тоже оказались под водой, поэтому бытовые отходы кидали в Сену у моста Толбиак (Pont de Tolbiac) – неудачная идея, если учесть, что это место находится в верховьях реки и мусор автоматически стекал через весь город, возвращаясь на те улицы, где был собран.

Конечно, зрелище навевает пессимизм. Правда, один фотограф все-таки нашел повод для улыбки. На дверях затопленного бара табличка: «Ferme pour cause d’inondation» («Закрыто в связи с наводнением»). Угадайте, как назывался тот бар? Le Cafe de l’Aquarium («Кафе Аквариум»).

Заглянув в книгу отзывов посетителей выставки, я лишний раз убедился в том, что никакая напасть не заставит французов отказаться от привычки каламбурить. Какой-то остряк написал: «Qui l’eut crue?» («Кто бы мог подумать?»), обыгрывая слово cru, прошедшее время глагола croire (думать) и одновременно crue в значении «большая вода». И я уверен, что найдутся парижские журналисты, которые с нетерпением ждут следующего наводнения, чтобы вставить этот каламбур в заголовок сенсационных новостей.

И это тоже вода

Помимо прогулок на корабликах, парижане организуют еще два вида экскурсий по водной тематике.

Одна из них приглашает туристов восхититься некоторыми инженерными работами, проведенными бароном Османом в середине XIX века. Это еще можно было бы понять, если бы речь шла об эстетически приятном технологическом чуде вроде Эйфелевой башни, но на самом деле объект экскурсионного тура (куда менее привлекательный, на мой взгляд) – канализационные сооружения.

В течение часа, начиная от моста Альма, экскурсанты бродят по тоннелям, получая поистине мультисенсорный опыт. Они могут видеть, слышать, обонять здешние экспонаты, а самые неуклюжие почувствовать на ощупь и даже вкусить вонючей парижской воды (разумеется, вкупе с другими продуктами жизнедеятельности). Программа экскурсионного тура обещает посещение таких милых слуху достопримечательностей, как коллектор на авеню Боске (Avenue Bosquet), ливнеотвод на площади Сопротивления (Place de la Resistance) и туннель, по которому интеллектуальные испражнения Левого берега стекают к очистным сооружениям.

На стенах коллекторов развешаны дорожные указатели, подсказывающие, в каком районе города вы находитесь, так что подземная экскурсия чем-то напоминает прогулку по Парижу, только не в окружении машин и пешеходов, а… прошу прощения… merde.

Второй тип экскурсий куда более благоухающий. Eau de Paris, городская служба водоснабжения, организует тематические пешие прогулки. Одна из них увлекает туристов по 2,5-километровому маршруту вдоль Левого берега, где можно увидеть акведук XVII века и старые фонтаны. Другая знакомит с подземными источниками в старинной деревеньке Монмартра. Есть еще экскурсионный тур по уцелевшим фонтанчикам Уоллеса. (Дополнительная информация по экскурсиям приведена в конце книги.)

Кстати, Eau de Paris – сравнительно молодая организация, созданная в 2009 году, когда мэрия Парижа решила вернуть себе контроль над городским водоснабжением, находившимся в частных руках с 1985 года. Прочие городские службы приватизированы, но парижанам невыносима мысль о том, что кто-то может владеть их водой.

Eau[70], какое чудесное утро!

Я неслучайно так подробно рассказываю о воде. Так будет легче объяснить вам, какие водные приключения поджидают меня всякий раз, когда я выхожу из дверей своего дома на севере Парижа около восьми утра.

Для начала – освежающий душ из брандспойта. Для меня это, пожалуй, чересчур. В конце концов, я провинился лишь тем, что захотел выпить чашечку кофе. Но загнать меня обратно в дом пытаются вовсе не полицейские формирования для борьбы с беспорядками, а упакованный в зеленый комбинезон работяга с длинным шлангом в руке, который смывает в сточный колодец сигаретные окурки, мусор и собачьи какашки.

Вы, может быть, думаете, что жители округи страшно благодарны за это, но зачастую они ворчат и стонут при виде уборщиков, которые имеют привычку рикошетить смесью моющего средства и грязи по туфлям и нижним конечностям любого, кто окажется у них на пути. Только когда количество недовольных пешеходов резко возрастает, уборщик отвернет шланг в сторону, но ровно на десять секунд, чтобы незадачливые пешеходы успели прошмыгнуть в сухую и безопасную зону.

После этой встряски меня поджидает второй барьер, за углом улицы, где каждое утро бушует мини-цунами, уносящее в сточный колодец ошметки мусора. Скорость и глубина потока чаще всего зависят от усилий все того же рабочего в зеленом комбинезоне, который следит за тем, чтобы на мостовой не осталось ни клочка бумаги, ни пластиковых бутылок, ни опавших листьев.

Бывает, по утрам удается совершить прыжок в длину с середины улицы до бровки тротуара, практически не замочив ноги. Но если вы еще не окончательно проснулись или не успели подпрыгнуть, ваши туфли неизбежно превратятся в такой же хлам.

Каждое утро парижане, спешащие на работу, жалуются на водные преграды. Правда, если вдруг улицы окажутся сухими, они станут жаловаться еще громче, а потом забеспокоятся – не случилось ли что в городе? Возможно, их и пугает перспектива наводнения, но еще страшнее лишиться столь обожаемой воды!

4. Metro

On ne perd rien a etre poli, sauf sa place dans le metro.

(От вежливости ничего не потеряешь, кроме своего места в метро.)

Париж гордится своим подземным транспортом – что ж, так и должно быть. В больших городах путешествие в недрах земли может быть медленным и душным испытанием, сравнимым разве что с толкотней в хаммаме среди угрюмых незнакомцев. Но, если не считать часа пик и дней забастовок, парижское metro может с ветерком прокатить вас через весь город за каких-то сорок пять минут, совсем не утомительных.

И ситуация с каждым годом улучшается, по мере того как старые поезда постепенно (а на некоторых линиях чересчур постепенно) модернизируются и переоснащаются. Именно по этой причине лично я всегда предпочитаю метро автобусам. Если у вас нет времени наблюдать за тем, как водитель автобуса ругается с неправильно припаркованными грузовиками или разгоняет надрывным клаксоном велосипедистов, мой вам совет – путешествуйте под землей.

Хочу сразу заметить, что эта глава посвящена исключительно самому metro, а не сети RER[71], которая пересекает Париж и тянется в пригороды. Парижане по своей природе снобы и рассматривают RER как корабль, перевозящий рабов, в роли которых выступают несчастные рабочие, доставляемые в жуткой давке из их пригородных лачуг прямо в цепкие лапы злых хозяев. Причем по вечерам степень озлобленности удваивается, поскольку рабов везут обратно, и в тех же ужасных условиях. На самом деле на поездах RER путешествовать по Парижу гораздо быстрее, но ни один истинный парижанин не опустится до этого, возможно, опасаясь, что его ошибочно примут за жителя пригорода.

Свет в конце metro-тоннеля

Мало кто из парижан знает, что их metro было близко к тому, чтобы вовсе исчезнуть из-под земли – в том смысле, что могло стать наземным транспортом.

В середине 1800-х годов каждый крупный город западного мира пытался решить проблему транспортировки своих и прибывающих из пригородов жителей по перегруженным городским улицам. Париж оказался впереди планеты всей, поскольку еще в 1852 году открыл наземную железную дорогу, проложенную по городским окраинам, – отсюда и название: Petite Ceinture, или «малый пояс». Поначалу она перевозила лишь животных на скотобойни и грузы, но постепенно была адаптирована к перевозке пассажиров и проявила себя в полной мере во время прусской осады 1870–1871 годов, когда французские солдаты прорывались на паровозах для защиты городских кварталов. То был первый опыт механизированных военных действий.