4

Заметив парня, лежащего на скалах над берегом, Лейла подумала, что он мертв и тело выброшено мощной волной во время бури. Но, подойдя ближе, увидела, что парень весь в крови. Он был в сознании и шевельнулся, видимо, услышав шаги. Она присела рядом, и он тоже попытался сесть, но не смог. Парень мигал от дождя и, хотя губы его шевелились, не мог произнести ни слова. Она поняла, что он не сможет подняться сам, но с ее помощью дойдет до дома.

Лейла осмотрела его раны.

– Болит нога, – пробормотал он, когда заставил наконец работать голосовые связки.

Она кивнула в знак того, что поняла.

Он был выше и тяжелее ее, но женщине удалось, обхватив под мышками, поднять его, пока он не выпрямился и не обнял ее за плечи правой рукой. Он поднял свою палку, оперся на нее, и они пошли вверх по тропе среди скал к лесу. Лейла только раз остановилась, чтобы отдохнуть, но она всегда была сильной для женщины ее ранга, а парень был тонким и хрупким, без единого грамма лишнего веса. Она привела его в дом, усадила на кушетку и присела рядом, чтобы перевести дух.

– Спасибо, – сказал он низким голосом. – Извини, что был так тяжел и неуклюж.

Лейла отмахнулась, показав, что это неловкое извинение ни к чему.

Она подвинула кушетку к камину, где лежали неразожженные поленья, разожгла лучину и смотрела, как огонь побежал по поленьям. Затем закутала парня, мокрого до нитки, в одеяло.

Сейчас он сидел с закрытыми глазами, откинувшись назад. Она налила немного бренди и попыталась заставить его отхлебнуть. Он открыл глаза, глотнул и закашлялся, отказавшись от второго глотка. Она принесла кувшин горячей воды, полотенце, стала вытирать его лицо, руки, омывая порезы и стараясь восстановить кровообращение. Он смог открыть глаза и заговорить.

– Спасибо, – повторил он, на этот раз более решительно.

– Ты скинешь мокрую одежду? – спросила она.

Он покачал головой, пробормотав:

– Нога болит. Где моя палка?

Она оставила палку в прихожей.

– Палка теперь тебе не нужна, – заверила она. – Как тебя зовут?

– Майкл, – ответил он и добавил: – Майкл Саузерн.

– О да, – сказала она, заметив только теперь сходство. – Несколько лет назад я знала твоего отца.

Возможно, что-то было в самих словах или в том, как они были сказаны, но, несмотря на его слабость, реакция была мгновенной. Лейла посмотрела на выражение лица юноши и попыталась сдержать его, когда он было рванулся встать. Как много обычных людей слышали эти слова от вампирши – Я ЗНАЛА ТВОЕГО ОТЦА МОЛОДЫМ – и воспринимали их как измену своим слишком земным матерям? Но она имела в виду другое. Томас Саузерн был ее обычным знакомым.

– Я тебя не знаю, – сказал Майкл более уверенно и с ноткой враждебности.

– Нет, – подтвердила она. – Я не очень… общительна теперь. Меня зовут Лейла.

Майкл нахмурился. Имя явно ничего не говорило ему.

Его голубые глаза изучали ее лицо, и, когда она встала, продолжали следить на ней, как бы останавливая. Она задержалась, спокойно села и смотрела на него.

Она хорошо понимала причину замешательства в этом взгляде. Лейла была смуглой по сравнению с другими бессмертными в этой части света, бронзовой, а не гипсово-белой, но это было ему безразлично. Он мог думать только об одном: СКОЛЬКО ЕЙ ЛЕТ? ИЗ КАКИХ МРАЧНЫХ ВРЕМЕН ПРОШЛОГО ОНА ПРИШЛА? Когда обычный человек смотрел на вампиршу, он хотел знать, какой временной промежуток ему следует преодолеть прикосновением и воображением.

– Я позвоню твоему отцу, – сказала она.

– Не надо. Он уехал в Галифакс. Мать поехала с ним в магазины. Дома никого нет.

Она посмотрела на свои часы, думая, знает ли он, сколько времени пролежал на берегу. Еще не было пяти, и на ответ она не надеялась.

– Я все же попытаюсь.

Лейла подошла к телефону и взяла телефонную книгу. Она представила улыбку на его лице, когда он заметит, что она незнает номера телефона. В последний раз она видела Томаса Саузерна более двадцати лет назад и его номера никогда не знала. Она нашла его, набрала и услышала зуммер не отвечающего аппарата.

Положив трубку, Лейла увидела, что гость внимательно осматривает комнату – книги на полках в нише за камином, картину над каминной полкой, медный микроскоп, служащий украшением.

– Эта вещь выглядит очень старинной, – заметил Майкл Саузерн, неловко собирая информацию.

– Да, – сказала она. – И по-своему известной. Когда-то этот микроскоп принадлежал Ноэлу Кордери. Мне дал его папа – не Александр, конечно, но один из смертных Павлов, сменивших его в Ватикане.

Она смотрела на реакцию юноши.

Странно, что он невесело засмеялся. Это было неожиданно.

– Совпадение, – сказал он, объясняя свою невежливость. – У меня болезнь, названная именем Ноэла Кордери.

Она удивленно подняла брови:

– Ты очень молод, чтобы подвергнуться преобразованию.

– У меня болит нога, – напомнил он. – Очень болит. Я не могу ходить нормально, поэтому меня чуть не накрыл прилив. Еле добрался до скал.

Он нахмурился, вспоминая, с трудом сел. Она подошла, предчувствуя его боль. Лицо Майкла побледнело, не оставляя сомнений в том, что нога болит.

– Ты забрался далеко от дома. Пешком пришел?

– Дохромал, – ответил он и, сглаживая неловкость, спросил: – Почему папа, кто бы он ни был, дал тебе микроскоп Ноэла Кордери?

– Он знал, что я очень хотела его иметь, – спокойно сказала она. – Я нескромно попросила об этом, он был вежлив и не отказал.

Лейла ждала его реакции, зная, что ее слова многое выдают, если он следит за ходом беседы. Лейла провоцировала его на демонстрацию интереса.

Майкл опять посмотрел на нее, мягче и задумчивее:

– Ты знала Ноэла Кордери молодым?

Он уловил ее веселье, и это ее обязывало. Вопрос был серьезным, но кажущаяся легкость упрощала ответ.

– Да, – ответила она. – Я знала его ОЧЕНЬ молодым.

Он подождал мгновение и сказал:

– В таком случае я не встречался с человеком старше тебя. Ты должна помнить всю историю континента. И всю историю науки о бессмертии тоже – от Ноэла Кордери до Томаса Саузерна. Кровавый эликсир генетического кода… Ты упоминаешься в книгах по истории?

– О да, – сказала она. – В более подробных, во всяком случае. Я была с Ноэлом Кордери в Адамаваре и жила на Мальте до прихода армады. Я была даже в Кардигане до первого отъезда Ноэла из Британии. Но историки во мне не очень заинтересованы, кроме как в свидетеле, способном помочь связать события воедино. Я ничего не сделала, только присутствовала. Возможно, только поэтому еще жива, а другие давно убиты и замучены.

Майкл улыбался, но его внимание было рассеянным.

Он был полон интереса, но мокрая одежда мешала сосредоточиться.

– Можешь дать мне сухую одежду? – спросил он, осознавая неловкость своего положения.

– Да, – сказала она и добавила в ответ на искру его интереса: – Оставленную тем, о ком ты не мог даже слышать.

Лейла поднялась наверх и поискала в ящиках мужскую одежду. Парень был высоким, но довольно худым. Вампирша нашла сорочку, джинсы и толстый свитер. Майкл уже почти снял мокрое, и она подождала, пока он в смущении не накрылся одеялом. Женщина не предложила своей помощи, уверенная в отказе. Она принесла с кухни хлеб с маслом, холодное мясо и сыр. Юноша уже оделся и отложил одеяло в сторону. Он держал ладони над весело потрескивавшим огнем.

– Извини, все холодное, но я вскипячу воду. Чай или кофе?

– Кофе был бы хорош, – сказал он и, помолчав, как бы извиняясь, добавил: – Я не ранен, просто устал, перенапрягся, уходя от прилива.

– Знаю, – заметила она. – Кости целы, я проверила. Врач не нужен, но твоя нога, наверное, очень болит.

Он показал ей пластиковый флакон, который, видимо, лежал в кармане брюк.

– Таблетки, успокаивающие боль. Я принимаю их нечасто, но все время держу при себе.

Она кивнула и пошла за кофе. Принеся чашки, села на кушетку, отодвинув ненужное одеяло.

– Я позвоню тебе домой позже, если ты только не поедешь на такси, – сказала она. – У меня нет машины, но за тобой заедут.

– Хорошо, – согласился он. – Ты говоришь, что не очень общительна. Тебе доставляют припасы?

Лейла кивнула, минуту или больше они сидели, глядя на языки пламени, отпивая кофе. Потом Майкл опять посмотрел на нее тем же задумчивым взглядом, к которому примешивались любопытство, удивление и легкий страх. Это был страх не перед ней, а перед великой пустотой, разделявшей его и ее опыт. Он находился во временной точке, достигнутой историей, простой парень, продукт своей эпохи. Она, напротив, была частью нити этой истории, реликвией бессмертного прошлого. И он все больше понимал, что она ближе к средоточию пряжи, чем другие.

– Ты знала Ноэла Кордери, – перечислял он, обдумывая все это опять. – Ты была с ним в Адамаваре, за триста лет до рождения Дарвина и моего отца. Ты одна из первых пользовалась эликсиром…

– Нет, – перебила она, – Лангуасс и Квинтус были первыми. Я стала вампиром иначе. Мой тогдашний любовник Лангуасс использовал меня как шлюху ради блага всего человечества. Я принесла главный ингредиент и он отдал его Ноэлу, не объясняя, каким образом добыл.

– Ноэл, – повторил Майкл, будто удивляясь своему непосредственному общению с человеком, сыгравшим важную роль в современном мире, человеком, облегчившим достижение вечной жизни.

– Я не такая старая, – мягко произнесла она. – Я встречала мужчин и женщин на тысячу лет старше меня. Твой отец бывал в Адамаваре?

– Да. Он встречал там людей, утверждавших, что они знали Ноэла Кордери. Вождь Огбоне, называющий себя Нтикима Они-Шанго. Вождь по имени Нгадзе. Он говорил о женщине, слабоумной, возможно, одной из самых старых в мире, по имени…

– Береника, – подсказала Лейла, чувствуя жуткий озноб, обычно несвойственный вампирам. – Бедная Береника, потерявшая чувство времени и разум. Мы еще не готовы жить вечно, хотя можем научиться. Однажды Нтикима спас нам жизнь. Думаю, он многому научился от Квинтуса и Ноэла. Возможно, он единственный может возродить Огбоне в двадцатом веке и спасти Африку от нынешних мучений.

– Мой отец говорил то же самое, – заметил Майкл, удивляясь подтверждению его мысли. – Он рассказывал, что Нтикима защитил его, он единственный из так называемых старейшин понял открытое в раскопках чудо, принесшее на Землю дыхание жизни.

– О да, – сказала Лейла. – Нтикима всегда это понимал, и я ему иногда завидовала. Без особых знаний он замечательно чувствовал и новые знания встраивал в свое видение мира. Для него не составит трудности понять, что метеор принес вечную жизнь на Землю в виде чужеродной ДНК, это не противоречит его представлению о молнии, посланной божеством и содержащей частицу сердца другого божества. Может быть, то и другое произошло одновременно.

– Мой отец думает почти так же, – заметил Майкл Саузерн. – Он всегда говорил мне, что случайность может играть большую роль, чем мы думаем, и чужеродная ДНК совместилась с человеческими генами. Вероятно, он и молодой Дарвин хотят продвинуть теорию эволюции в более широком масштабе – распространяющемся за пределы Земли на всю Вселенную, с единой системой жизни, охватывающей ее бесконечные дали.

Лейла вспомнила, как смотрела с Ноэлом Кордери и Квинтусом в безграничное небо. Тогда она сказала Нтикиме, что звезды очень далеки; Квинтус пояснил, что это отдаленные солнца, и радовался созданному Богом человеку в мире каждой звезды. Созданному с тем, чтобы наполнить свое бесконечное Создание плотью и духом в системе, величие которой превосходило воображение даже воображение вампира, живущего тысячи лет.

Лейла подумала опять: «БЕДНАЯ БЕРЕНИКА! Обладать дыханием жизни и ничего не видеть». Она думала о Беренике, чтобы отвлечься.

Вслух она сказала:

– Рада слышать это. Мир звезд – жуткое и страшное место. Мне не нужен Бог, которому поклонялся Квинтус, но меня утешает мысль, что история, где я играю свою роль, не ограничивается частицей камня, затерянной в безбрежной пустыне полуночной тьмы. – И подумала: «Я помню его лучше, чем думала, и эти слова могли быть его, еще до того как я научилась так говорить».

– Ты говоришь, как мой отец, – сказал он резко. Вероятно, бессмертные всегда так рассуждают. Это так на самом деле или все просто удобная фантазия?

Лейла внимательно смотрела на юношу, сопоставляя хрупкость голубизны его глаз и откровенность слов о смерти.

– Не знаю, – сказала она. – И никто не знает. Скоро мы будем знать лучше, когда полетим к звездам и разведаем, есть ли жизнь на других планетах, на что она похожа, но уголки бесконечности будут всегда вне пределов нашего знания.

– Скоро, – повторил он, – когда мы полетим к звездам. Это будет скоро для тебя, несомненно, но не для меня. Этот мир – все, что у меня есть, вместе с его болью. Моя роль, к несчастью, ограничена, как и роль Ноэла Кордери. Он и я были помечены нашей предательской ДНК – ранней смертью.

Если он хотел взволновать ее, то это удалось. Она с трудом допускала мысль о жестокой проделке судьбы с Ноэлом. Он был обречен умереть, и в таких мучениях, какие этот мальчик с морфием в кармане, в мире, облегчающем боль, не мог понять, даже представить. Но чувство горечи, вызванное тем, что Кордери остался смертным, было неоднозначным. Ведь стань он вампиром, он не был бы ее любовником.

– Его убила не собственная ДНК, – сказала Лейла жестко. – Его замучили, отомстив за распространение открытия.

– Знаю. Но он не пытался избежать плена, суда и казни? Он покинул бы Мальту, если бы не был обречен на верную смерть? Какой смысл был для него в жизни вообще, если существовала уверенность в собственной бренности?

Лейла подошла к окну и посмотрела в ночь. Опять застучали частые капли дождя, она поняла: дождь будет сильным.

– Какой смысл? – повторила негромко. Она всегда говорила себе, что его смысл заключался в ней. Но, конечно, не могла представить, чего он стоил по сравнению со смертью и болью. Майклу Саузерну она сказала совсем другое:

– Думаю, никакого покоя для него не было никогда. Он не был спокойным и быстрым на решения. Он мог быть грустным и печальным, но я не могу сказать, что он смирился со своей судьбой или спасся от дурного настроения, обретя веру. Он не раскрыл для себя Бог, в которого верил Квинтус, и никогда не был уверен в том, что оставил след в истории. Добывая яд против вампиров, не знал; благословит иди проклянет его будущее за усилия, будут ли его считать такие люди, как ты, героем или подлецом. Но Кордери считал свою жизнь достойной, дела тоже и верил, что множество научных открытий, сделанных на основе его исследований, достаточно весомы, чтобы их засчитать в конечном счете. – Она обернулась, чтобы видеть его реакцию.

Майкл молчал, не выдавая своих чувств. Он будто нарочно ничем не проявлял себя, будто не расслышал ее слов. «Уже одно это, – думала она, – достаточно весомо».

– По правде говоря, – сказал он, помолчав, – я не знаю, считать его героем или нет. Думаю, мой отец назвал бы его великим за открытия, за роль ведущего в разрушении старого порядка, чтобы дать дорогу новому, но я не знаю. Думаю, я стал скептически оценивать мнения своего отца, почти по привычке. А ты считаешь, что я должен взять Кордери за образец, узнав, что пал жертвой болезни, которой страдал он? Должен благородно нести свою ношу и показать пример безжалостному миру тем, как обычный человек может отличиться?

– Это звучит как добрый совет… – сказала она, не обращая внимания на его сарказм.

– …который легче дать. Очень легко, по-моему мнению, только таким людям, как мой отец, решившим заняться наукой и делать открытия, тогда как я все еще принадлежу миру боли и болезни, и тем, кто сделал бессмертным усердие в работе на сотню лет вперед. Я не уверен, что так похож на него, как он или я того хотели бы. Скажи, как ты провела века твоей жизни?

Она не обратила внимания на его невежливость и скрытые обвинения.

– Я родилась рабыней, – начала она, – потом стала пиратом. Я изучала эту дикую природу и пыталась помочь в становлении Новой Атлантиды. Я была лазутчицей-шпионкой бессмертных европейцев среди магометан, передавая рецепты эликсиров Ноэла народам, чьи правители держали все в тайне. Так я заслужила благодарность пап, хотя работала не ради Христа. Это было самое смелое дело, но в период последней войны я была в Лондоне во время атак с применением отравляющих газов. Мы пытались вытащить выживших из руин – бессмертных в коме, полумертвых обычных людей. Возможно, это было самое полезное, что я сделала для других. Но нередко была любовницей обычных людей – потому что об этом меня просили в этом мире чаще всего.

– Скажи, какой бы ты совет дала девушке, похожей на меня? – спросил Майкл. – Бедной, некрасивой девушке, которая не только не может стать бессмертной, но и не получает вместе с этим красоту.

– Я не знаю. – Лейла на секунду задумалась. – Не знаю, что посоветовать. Я не могу предложить тебе, чтобы ты был счастлив тем, что у тебя есть, или придумать, как сделать тебя счастливым. Могу сказать только, что ошибаются те, кто думает, будто счастье может прийти с долгой жизнью и освобождением от боли. Я видела мужчин и женщин, для которых долгая жизнь стала чем-то вроде проклятия, они не умеют ее использовать лучше, чем используете вы. Я видела обычных людей, радовавшихся короткой жизни и не чувствовавших потери того, что никогда не приобретали. Люди очень различаются между собой и внешностью, и характерами, как своими отпечатками пальцев. Для тебя нет готовой тропы, ты должен сам найти свой путь. Но если будешь презирать то, что у тебя есть, твоя дорога станет все хуже. Но ты уже это знаешь, иначе не бежал бы от моря и был бы уже трупом, когда бы я нашла тебя на скалах.

Майкл опять смотрел в огонь, не зная, что ответить. Подобная уклончивость, уход в свои мысли ей были хорошо знакомы. Они были в привычках и Ноэла Кордери – из своих многочисленных любовников она помнила его лучше всего. И будет помнить, хотя столетия не оставили места для подробностей или боли. Память о Ноэле будет жить всегда, ведь он вложил в ее становление слишком много, и если бы она достигла даже возраста Береники, то и тогда не забыла бы его прикосновение или выражение лица, запечатленные в душе.

«Бедный бренный Ноэл!»

Стук дождя по крыше усилился, не обещая прекращения или уменьшения.

«Шанго занят», – думала она. Представления прошлого было непросто забыть.

– Позвонил бы ты родителям, – сказала она. – Пусть не беспокоятся. В такую ночь незачем приезжать за тобой. Будет лучше, если ты останешься здесь до завтра.

Он взглянул на нее:

– Я не знаю, позволят ли они?

Она пожала плечами:

– А почему нет? Ты подойдешь к телефону без палки или принести ее? Может быть, тебе помочь пройти?

Он неуверенно поднялся, не в состоянии держаться прямо на раненой ноге. И в этом наклоне ощущалась тяжесть мерзкой неудачи, пафос бренности и боли жесткий, бескомпромиссный, открытый.

– Я подойду, – заверил он.

И попытка показала, что смог.

5

Он проснулся раньше нее, с сухостью во рту и болью в ноге. Боль была острее, чем обычно. Он понял – понадобится помощь, чтобы справиться с ней.

Иногда в такое утро он удивлялся, как вообще мог спать. Сразу после несчастного случая освободиться от мук бодрствования было очень тяжело, исключая случаи активного приема успокоительного. Потом пережил период сна, больше похожего на бред наяву, когда на ум приходили абсурдные, навязчивые мысли. Сейчас боль была меньше, заглушенная, не острая. Теперь он спал глубоким и естественным сном, как будто мозг нашел средство самоанестезии, пригодное для любой работы во время сна. Но иногда просыпался, раздираемый болью.

Майкл привстал, взял с ночного столика флакон с таблетками, подержал на ладони. Таблеток осталась дюжина из двадцати четырех. По одному рецепту получить больше он не мог, однако и этого количества хватило бы, чтобы его убить, поэтому предосторожность казалась глупой.

– Возможность отравления вспоминалась каждый раз, когда он получал таблетки, но регулярное повторение процедуры растворяло соблазн. Он не уклонялся от продуманного, он решил жить, и мысли о самоубийстве только подтверждали эту решимость.

Проглотив две таблетки, Майкл отпил воды из заранее приготовленного стакана. Ему показалось странным, что в своих мыслях и действиях он предусматривает такие мелочи, тогда как мог поддаться нахлынувшим эмоциям. Это больше подошло бы бессмертному, а не обычному человеку.

Он посмотрел на порезы, оставленные бронзовокожей вампиршей на его груди острым, как бритва, ножом, так, что он ничего не почувствовал и только увидел струйки крови.