Глава 16

Хлыст падает

Как выяснилось — хотя мы узнали об этом позже, когда Гектор вернулся с троянским войском к началу сумерек, — атаку греков возглавил не Ахилл, а его друг Патрокл[75]]. Эта история известна всему миру, но думаю, что повторение ей не повредит, и постараюсь быть кратким.

В тот день греки отправили депутацию к Ахиллу, умоляя его выйти на поле битвы. Он отказался, но хитроумный Патрокл предложил облачиться в доспехи Ахилла, надеясь внушить троянцам страх одним видом его грозного шлема. Греческие вожди, доведенные до отчаяния недавними потерями и поражениями, которые нанес им Гектор, приняли это предложение. Таким образом, Патрокл в доспехах Ахилла повел греков в атаку, вызвав всю эту суматоху.

Не менее известно и то, что произошло на поле битвы после возвращения Гектора. Менелай пронзил дротиком горло Эвфорбу[76]] и отступил, прикрываемый Патроклом. Позднее пал Лимний — как говорили некоторые, от руки Аполлона, что, разумеется, было полной чушью.

Грека поразил Дардан[77]], сын Панфа.

В этот момент прискакал Гектор, пронзил Патрокла копьем и бросил его тело на колесницу. Греки пытались отбить тело, но Гектор в одиночку заставил их отступить. Сорвав с трупа Патрокла доспехи Ахилла, он надел их на себя.

Это унижение привело греков в дикую ярость, и они снова бросились в атаку. Гектор убил Гиппофоя и Лефа[78]] и отогнал Аякса тяжелыми камнями, дважды повалив его наземь. Выхватив дротик из рук солдата, сын Приама метнул его в упавшего грека и промахнулся, но дротик пронзил горло Схедию[79]].

Тогда Одиссей, Форк[80]] и Периф[81]] устремились вперед в своих колесницах, и уставший Гектор отступил, оставив на земле обнаженное тело Патрокла. Греки не осмелились преследовать его.

К этому времени наступили сумерки. Подоспевший Ликомед[82]] усадил Гектора в колесницу и погнал лошадей к Трое. Войска под командованием Энея последовали за ним. Когда они достигли ворот, уже почти стемнело, но гонец, который, задыхаясь, поднялся на Скейские башни, обнаружил там толпу, ожидавшую новостей.

Мы были разочарованы, узнав, что пал не Ахилл, но радовались хибели Патрокла и других греков. Все дружно славили Гектора — даже Парис был захвачен общим энтузиазмом.

Стоя у трона рядом с Гекамедой и Поликсеной, я почувствовал прикосновение, обернулся и увидел, что глаза Гекамеды возбужденно блестят.

— Ах, Идей! — воскликнула она. — Как бы я тебя любила, если бы ты был Гектором!

— Все сложилось бы иначе, — громко сказала Поликсена, почти перейдя на крик, чтобы ее услышали среди всеобщего ликования, — если бы на поле вышел сам Ахилл.

Это замечание показалось мне настолько странным в устах дочери Приама, что я повернулся к ней, забыв ответить на не слишком лестное для меня откровение Гекамеды.

— Похоже, ты бы обрадовалась, увидев своего брата павшим от руки Ахилла.

Она не успела ответить, так как подошел Орхомен, намереваясь проводить ее во дворец. Толпа уже начинала расходиться. Велев Гекамеде закутаться в мантию, так как вечерний воздух был холодным, я взял ее под руку и направился к проходу Семи колонн.

Вскоре мы сели в нашу колесницу и поехали во дворец. Мы молча пробирались по узким улицам, переполненным ликовавшими от мала до велика троянцами, которые радовались триумфу Гектора. Неудивительно, что он стал таким самодовольным, — они обожествляли его, вознося хвалу с утра до ночи. Не то чтобы я хотел преуменьшить его славу — она была заслужена им в тяжких битвах и крепко сидела на его могучих плечах.

Прибыв во дворец, мы поднялись в мои покои. Гекамеда устало опустилась на скамью.

— Боги Олимпа! — вздохнула она. — Ну и денек! Я устала и страшно проголодалась. Мне кажется, я просплю целый год.

— Сразу видно, что ты не троянка, — улыбнулся я. — Они поднимаются на башни каждый день, и зрелище только придает им силы. Кроме того, разве ты плохо провела время? Как насчет очаровательного Париса?

— Я устала и от него тоже он слишком много болтает. Где Ферейн? Я бы выпила немного вина.

Я окликнул слугу. За дверью послышались шаги, но появился не Ферейн, а Гортина собственной персоной в огненно-красном хитоне. Она остановилась в проеме, глядя на нас с глупой усмешкой.

— Принеси немного лемносского вина, — властно распорядился я, ибо один ее вид был мне неприятен. — Хотя постой — принесешь его немного позже в комнату Гекамеды и обслужишь нас там.

Гортина тупо уставилась на меня, словно я говорил на иностранном языке.

— Ты сказал… принести вам вина? — запинаясь и моргая, переспросила она.

— Да. Лемносского вина.

— Мемлосского?

— Нет, идиотка! Лемносского!

— Хорошо… — Она повернулась и, слегка пошатываясь, вышла в коридор. Я не смог удержаться от смеха.

— Во имя Паллады, что с ней такое? — удивленно спросила Гекамеда.

— Ничего, — ответил я, — кроме того, что она мертвецки пьяна. Наверняка выпила квинту дешевого вина, когда выходила утром, — и вот результат. Иди в свою комнату и устраивайся поудобнее — когда будешь готова, позови меня.

Последующие события доказывают, что можно вплотную приблизиться к катастрофе, не испытывая никаких предчувствий, хотя многие убеждены, что вера в богов указывает им верный путь.

Приняв ванну и умастившись килетскими благовониями, я направился в комнату Гекамеды. Вскоре пришла Гортина, неся на дешевом деревянном подносе мой самый дорогой золотой сосуд вместе с кубками и тарелкой с сыром.

— Налей мне вина, — попросил я Гекамеду.

Она повиновалась, а Гортина пошла за печеньем, все еще шатаясь, как моряк во время шторма. Поднеся кубок к губам, я посмотрел на Гекамеду, думая о том, как прекрасны ее усталые глаза и как свежа кожа после ванны.

Пью за твою красоту, — сказал я и сделал глоток.

В следующую секунду я вскочил, бросив кубок на стол и вылив на пол его содержимое.

— Великий Вакх[83]] и все боги Олимпа! — вскричал я в гневе. — Что принесла нам эта мерзавка? Не пей, Гекамеда, ты можешь отравиться! Гортина! Гортина!

— Ты сошел с ума? — воскликнула Гекамеда, ставя кубок на стол. — Или ты тоже пьян?

В этот момент в дверях появилась Гортина с огромным блюдом печенья. Шагнув вперед, она споткнулась о порог и растянулась во весь рост, рассыпав по всему полу печенье.

— Кто-то дал мне подножку… — бормотала она, глупо ухмыляясь.

Я в бешенстве взмахнул кулаком. Гекамеда расхохоталась.

— Очень смешно! — воскликнул я. — Что ты принесла нам, деревенская девка? Вставай, пока я тебя не прикончил!

Гортина с трудом поднялась на ноги.

— Кто-то дал мне подножку! — уверенно повторила она.

Было ясно, что только побои способны привести ее в чувство. Внезапно мне в голову пришла ужасная мысль. Я быстро вышел из комнаты и направился в буфетную.

Мои худшие опасения подтвердились. На столе стояли мои последние четыре кувшина, где я хранил лемносское вино. Все были пустыми. Рядом стоял пустой бочонок из-под фессалийской жидкости, которой Ферейн мыл полы и окна. Эту жидкость Гортина принесла нам в золотом сосуде!

Я вернулся в комнату Гекамеды.

— Проклятая девка! — крикнул я, подойдя к Гортине и замахнувшись на нее. — Неудивительно, что ты пьяна! Ты вылакала мое лемносское вино до последней капли! Четыре кувшина драгоценного напитка оказались в твоем жалком теле! — Боюсь, что в моем голосе и взгляде было больше зависти, чем гнева.

— Идей! — воскликнула Гекамеда. — Неужели ты ударишь ее? Стыдись!

— Не бойся, — сказал я, опустив руку. — Это было бы оскорблением напитку в ее утробе. Оставь нас, Гортина, если ты в состоянии ходить.

Гортина вышла, шатаясь и что-то бормоча себе под нос, а я снова отправился в буфетную — за прамнийским вином, способным по крайней мере утолить жажду.

— А где Ферейн? — спросила Гекамеда, когда я вернулся. — В конце концов, это его вина, а не ее.

— Почему? У Ферейна сегодня свободный вечер. Не может же он сторожить мое вино во время своего отсутствия.

— Как бы то ни было, у Гортины недурной вкус. — Гекамеда принялась поддразнивать меня по поводу моей нелепой вспышки всего лишь из-за потери четырех кувшинов вина, поэтому я вскоре отправился искать одиночества в своей комнате.

Можно подумать, что лемносское вино бьет из фонтанов на площадях! В течение осады цена на него несколько раз поднималась до пяти дистатеронов за кувшин. Я так расстроился, что лег бы спать натощак, если бы Гекамеда не настояла, чтобы я разделил с ней ужин в виде мяса с травами.

На следующее утро я проснулся рано. Приняв ванну, одевшись и отпустив цирюльника, который, как обычно, исцарапал меня тупой бритвой, я отправился на поиски Гекамеды. Но вместо нее я обнаружил Ферейна, который сообщил, что дочь Арсиноя отправилась на утреннюю прогулку по дворцовой территории.

— Одна? — осведомился я.

— Да.

— Но ты предупредил ее, что…

— Да, она сказала, что не пойдет дальше второй аллеи.

Не слишком довольный полученными сведениями, я вернулся к себе в комнату подготовить несколько свитков пергамента с приказами о жертвоприношениях, приказав Ферейну принести мне чашу прохладительного напитка.

Услышав шаги через несколько минут, я обернулся и увидел стоящую на пороге Гортину.

— Я принесла тебе напиток, — робко заговорила она.

— А почему не Ферейн?

— Он был занят и прислал меня.

— Хорошо, поставь его на стол.

Она направилась к столу уверенным шагом. Я с удивлением наблюдал за ней. «Неужели это вчерашняя Гортина?» — спрашивал я себя, ибо сегодня ее внешность только радовала глаз.

Поставив чашу на стол, Гортина подошла к двери и повернулась.

— Ты не сердишься на меня, Идей? — спросила она после паузы и добавила, прежде чем я успел ответить: — Я имею в виду, из-за лемносского вина. Мне очень жаль.

Когда ты ушел с Гекамедой к Скейским башням, я была вне себя от ярости и едва понимала, что делаю. Я знаю, что ты меня не любишь, но простишь ли ты меня?

Видеть свирепую Гортину робко молящей о прощении было приятно само по себе, не говоря уже о ее блестящих глазах, белых обнаженных плечах и смуглых щеках.

— Простить тебя? — отозвался я. — Охотно. Подойди сюда, Гортина.

Девушка медленно шагнула вперед, не сводя с меня глаз, словно старалась прочитать мои мысли. Полупрозрачный хитон подчеркивал все линии ее гибкого тела; она двигалась с той непринужденной природной грацией, которая свойственна диким кошкам.

— Подойди, Гортина, не бойся меня. — Я усадил ее на скамью рядом с собой. — Я хочу поговорить с тобой. Скажи, у тебя есть любовник?

Она улыбнулась, сверкнув перламутровыми зубами, и просто ответила:

— Нет.

— Вот как? И ты думаешь, я этому поверю?

— Это правда. Я с детства принадлежу Елене Аргивской и никогда не смотрела благосклонно ни на одного мужчину, пока не увидела тебя.

— Но в этом нет надобности. Я твой господин.

— Да, но я заставила тебя взять меня к себе.

— Значит, ты не ненавидишь меня?

Гортина молча устремила на меня призывный взгляд из-под полуопущенных темных ресниц. Сам не знаю, как это произошло, но моя рука обвила ее плечи.

— Я твоя рабыня, — прошептала она. — Рабыня по доброй воле, Идей. Гортина не холодна — хочешь ощутить жар ее пламени? Ты ведь знаешь девушек Грей — недаром Елена, которая рождена для любви, выбрала меня из их числа.

Гортина склонилась ко мне, прижавшись щекой к моему плечу. Кровь закипела у меня в жилах, и я привлек ее к себе.

Не знаю, какое безумие овладело мной, заставив обратить взгляд на рабыню, словно она была царской дочерью. Было ли это безумием или слабостью? Те, кто знаком с обычаями Трои, едва ли станут осуждать меня, как бы я ни порицал себя сам. Даже Гектор, чьи моральные качества превозносились жрецами в качестве примера для молодых, развлекался с танцовщицами, покуда дома его ожидали объятия верной жены Андромахи.

Я тоже не искал в компании Гортины ничего, кроме развлечения. Что из того, что я обнял ее? Какой мужчина на моем месте поступил бы иначе? Если меня упрекнут в слабости, могу лишь ответить, что я вскоре сполна расплатился за нее. Повторяю — я искал всего лишь безобидного развлечения, но понял, что других в этом будет нелегко убедить.

«Другой» была Гекамеда, которая, вернувшись с прогулки и бесшумно войдя в комнату, увидела Гортину в моих объятиях. Не без смущения должен признать, что мои губы прижимались к губам грейской девушки.

Услышав шорох, я поднял взгляд в тот момент, когда Гекамеда повернулась с явным намерением молча удалиться. Оттолкнув Гортину, я вскочил на ноги, но Гекамеда не остановилась и даже не обернулась.

— Ты погубила меня, несчастная! — крикнул я Гортине и поспешил вслед за Гекамедой. Она ушла в свою комнату, закрыв за собой дверь.

Я постучал, сперва робко, затем более настойчиво.

Ответа не последовало.

— Гекамеда, — окликнул я ее, — я должен поговорить с тобой.

— О чем? — послышался голос девушки после долгой паузы. — Отправляйся к своей грейской рабыне.

Ничто не вызывает больший гнев у мужчины, чем сознание того, что он выставил себя дураком. Я начал колотить в дверь и кричать:

— Впусти меня, Гекамеда, я приказываю тебе! Неужели ты ослушаешься своего господина?

Сразу же послышались шаги, засовы отодвинулись, и дверь открылась. Когда я вошел, Гекамеда успела отойти в дальний конец комнаты, откуда смотрела на меня глазами полными презрения.

Я решил использовать метод откровенности.

— Гекамеда, — заговорил я, шагнув к ней с протянутой рукой, — я не сделал ничего дурного. Ты видела мою слабость — не более того. Гортина принесла мне прохладительный напиток, ее слова воспламенили меня, она подошла совсем близко…

— Зачем ты мне все это рассказываешь? — прервала Гекамеда.

— Я хочу, чтобы ты поняла…

— Я все понимаю. Меня нисколько не удивляет то, что Идей ищет удовольствия в объятиях пьяной девушки.

— Гекамеда…

— Возможно, ты думаешь, что я ревную? Ничего подобного. Я всего лишь презираю тебя и удивляюсь тому, зачем ты пытался убедить меня…

— Что я люблю тебя? Ты знаешь, что это правда. Не моя вина, что ты застала меня с Гортиной.

— Полагаю, это моя вина. Мне не следовало так рано возвращаться с прогулки.

— Значит… ты не простишь меня?

— Мне нечего тебе прощать. Меня все это не касается.

— По крайней мере, ты знаешь, что я люблю тебя?

— Конечно. — Гекамеда презрительно усмехнулась. — И Елену, и Гортину, и любую другую женщину. Неудивительно, что ты ненавидишь Париса. Ты хочешь превзойти его, но тебе это не удается.

Я льстил, умолял, но она оставалась непоколебимой. Сознание собственной неправоты усиливало мой гнев, заставив перейти к угрозам, но Гекамеда молчала, пока я не начал думать, что она в самом деле равнодушна ко мне.

Отчаявшись, я прекратил попытки объясниться и велел ей приготовиться сопровождать меня к Скейским башням. Гекамеда покачала головой.

— Ты отказываешься? — крикнул я вне себя от ярости.

— Да, — спокойно ответила она.

Несколько секунд мы стояли молча, глядя друг другу в глаза. Гекамеда, несомненно, прочитала мои мысли, повторив с явным вызовом:

— Я не пойду. Что бы ты ни сделал, ты не заставишь меня сопровождать тебя.

— Ты понимаешь, что это означает неповиновение хозяину? — Я чувствовал, что мое лицо побагровело от гнева.

Она молча кивнула, не отводя взгляд. Будучи не в силах выносить ее упрямство, дерзость и холодное презрение, я крикнул Ферейну, чтобы он принес мне мой охотничий хлыст.

Очевидно, Ферейн догадался о моих намерениях, ибо, когда он появился в дверях с хлыстом в руке, его лицо побелело от страха. Я решительно шагнул к Гекамеде, в ее глазах не было испуга — только ненависть, заставившая меня содрогнуться.

— Открой плечи! — приказал я хриплым голосом.

Она не шевельнулась. Я грубо сорвал с нее хитон, обнажив плечи и руки, и взмахнул хлыстом. Но моя рука безвольно опустилась, и хлыст упал на пол, слегка коснувшись Гекамеды.

Дрожа всем телом, я опустился на скамью. Она по-прежнему стояла, глядя на меня, но ее лицо стало смертельно бледным.

— Ты видишь… — запинаясь, промолвил я, протянув к ней руки.

— Вижу. — Гекамеда с презрением засмеялась. — Я вижу, что тебе не хватает храбрости ударить царскую дочь.

— Это ложь! — крикнул я. — Мою руку удерживает любовь, а не страх!

— Вот как? — Ее голос не дрогнул, и она не двинулась с места. — Ты обнажил мои плечи — подними хлыст и воспользуйся им или уходи.

Молча поднявшись и оставив хлыст лежать на полу, я повернулся и вышел из комнаты.

Глава 17

На поле сражения

Я много раз упрекал себя за свое поведение тем утром. Худшим из всех человеческих пороков я считаю нерешительность, возможно, потому, что это моя величайшая слабость. Разум говорил мне, что, если я поднял плеть, значит, должен был ее опустить. То, что меня подвело мое сердце, отнюдь не предмет для хвастовства, хотя это и пошло мне на пользу.

После сцены с Гекамедой я покинул свои покои, не дожидаясь завтрака, и задержался лишь для того, чтобы накинуть хламиду и дать указания Ферейну.

Идя по коридору, я внезапно оказался лицом к лицу с Гортиной.

— Ты недоволен мной? — вкрадчиво заговорила она, но я молча отодвинул ее в сторону и зашагал дальше. Она что-то кричала мне вслед, но я не обернулся.

Некоторое время я бродил по дворцовой территории, думая о Гекамеде. Я не знал, люблю я ее или ненавижу, но не мог выбросить ее из головы.

Наконец я почувствовал голод, но поклялся себе, что скорее умру, чем вернусь в свои покои. Во-первых, я не хотел видеть ни Гекамеду, ни Гортину, а во-вторых, дома не осталось ни капли приличного вина.

Решив позавтракать с Киссеем, я направился к дому друга и вскоре сидел с ним за столом. Он от всей души сожалел, что не мог вчера быть на башнях, так как занимался делами с отцом.

— Вот почему ты застал меня так рано поднявшимся с постели, — сказал Кисеей. — Я твердо решил сегодня ничего не пропускать, вот увидишь — что-то произойдет.

— Меня бы это очень удивило, — с презрением отозвался я. — Конечно, вчера было настоящее сражение, но теперь они будут отдыхать целый месяц.

— Я с тобой не согласен, — возразил Кисеей. — Ты забыл о гибели Патрокла. Он был лучшим другом Ахилла, который едва ли останется в шатре после того, как увидел его труп. Помяни мое слово: сегодня мы увидим Ахилла на поле боя, и ты знаешь, что произойдет тогда.

— Этого не знаю ни я, ни кто-либо другой, — улыбнулся я. — Но если твое предположение верно, на такое стоит посмотреть.

— Жаль только, что мы ничего не увидим.

— Как это? — Я удивленно посмотрел на него. — Разве мы не поднимемся на башни?

— С башен ничего не разглядишь, кроме облаков пыли, так что мы ничего не узнаем до прибытия гонцов. Что, если нам самим выйти сегодня на поле боя?

Моим первым побуждением было охотно согласиться. Участие в битве помогло бы мне выбросить из головы личные неприятности, а кроме того, я жаждал увидеть долгожданный поединок Гектора с Ахиллом.

Но внезапно я вспомнил о данном отцу обещании не покидать городских стен, за исключением тех случаев, когда меня вынуждают к этому обязанности вестника.

Я уже говорил Киссею о своем обещании и снова напомнил ему о нем.

— Знаю, — ответил он, — но ты пойдешь со мной, если я уговорю твоего отца освободить тебя от клятвы?

На это я с радостью согласился. Кисеей тут же вызвал рабов и начал отдавать им приказания: приготовить лучшую колесницу и самых резвых жеребцов к концу третьей клепсидры, начистить до блеска его доспехи, а также подать еще две колесницы — одну, чтобы доставить его к дому моего отца, а другую, чтобы отвезти меня во дворец.

— К чему такая спешка? — спросил я. — Воины еще не скоро покинут город.

— Лучше быть готовыми заранее, — отозвался Кисеей. — Эй, Павсин, мой плюмаж! Не это, болван, — это шлем моего брата! Займись доспехами. Пошли, Идей… хотя постой, ты сказал, что у тебя не осталось лемносского вина? Павсин! Климен! Принесите двенадцать кувшинов лучшего красного и погрузите их в колесницу Идея.

— Благодарю тебя, Кисеей, ты спасаешь мне жизнь!

— Мне этого ничего не стоит — у моего отца вина полон погреб. Он благоразумно запасся им в начале осады. А вот и колесницы!

Мы вышли на улицу.

— Напирай на «долг перед Троей», — посоветовал я, вскакивая в колесницу убедиться, что драгоценные кувшины надежно установлены. — На моего отца это хорошо действует.

— Знаю, — откликнулся Кисеей, прыгая в свою колесницу. — Не волнуйся — я добуду разрешение. Куда мне ехать потом — к твоим покоям?

Я немного подумал.

— Да. Мне придется зайти туда за доспехами. Я буду тебя ждать.

— Отлично. Жди меня к концу третьей клепсидры.

Вперед, Климен! — И его колесница тронулась.

Мы вскоре последовали за ней, но только до первого угла. Кисеей поехал к дому моего отца, а я свернул направо к дворцу. Прибыв туда, я спешился, позвал рабов и приказал им отнести кувшины в мои покои.

Оставив вино на попечение Ферейна, который сообщил мне, что Гекамеда после моего ухода не выходила из своей комнаты, я приготовился надеть доспехи.

Но в тот день все шло не так, как надо. Я нигде не мог найти чистый воинский хитон, и в итоге мне пришлось оторвать низ от одного из плащей. Потом я обнаружил, что доспехи потускнели, так как лежали под дождем у открытого окна. Ферейн и Гортина натерли немало мозолей, полируя их.

К концу третьей клепсидры все было готово. Пристегнув меч, наколенники, латный воротник и взяв под мышку шлем и щит, я подошел к двери Гекамеды и трижды громко постучал.

— Входи, — послышался ее голос после краткой паузы.

Я вошел, закрыв за собой дверь. Дочь Арсиноя сидела на скамье у окна с вышивкой на коленях. Лицо, с которым она приветствовала меня, было абсолютно бесстрастным. Хотя я этого ожидал, все же рассердился, видя, что мое присутствие значит для нее не более, чем присутствие ее хозяина.

Я направился в середину комнаты. На лице Гекамеды мелькнуло удивление, несомненно при виде моих доспехов.

— Прости, что беспокою тебя, — спокойно заговорил я, — но должен сообщить, что отправляюсь на поле боя и не вернусь до конца дня. Ты знаешь мой приказ не впускать никого во время моего отсутствия.

То же распоряжение я отдал Ферейну. К тому же я бы хотел, чтобы ты не выходила без его сопровождения, но это всего лишь просьба, и ты вправе ее не выполнять. До свидания.

Гекамеда склонила голову. Я вышел, не сомневаясь, что ровным счетом ничего для нее не значу. В противном случае она бы не простилась со мной молча, зная, что я могу никогда не вернуться. На языке у меня вертелась мольба о ласковом слове, но гордость помогла мне сдержаться.

Оставалось получить разрешение царя отсутствовать на совете. По пути в царские покои я встретил старого Антенора, и он, обрадованный моим решением отправиться на поле боя, пообещал договориться обо всем с Приамом.

— Ах, мой мальчик, — промолвил он, положив мне на плечо дрожащую руку, — сегодня ты увидишь славное зрелище.

Когда я спросил его, что он имеет в виду, Антенор повторил предположение Киссея о возможном поединке Гектора с Ахиллом. Но я сомневался, что даже смерть Патрокла заставит угрюмого грека покинуть шатер.

— Если бы я снова стал молодым! — вздохнул Антенор. — Увы, мое старческое тело более не может выдержать тяжести доспехов. Сражайся за Трою, Идей.

Ты не герой, но по крайней мере мужчина.

Расставшись с Антенором, я отправился на поиски Киссея, которого нашел ожидающим меня у ворот дворца в белоснежной колеснице, запряженной вороными фессалийскими конями. Мне это не понравилось, ибо люди вроде Киссея и меня, не претендующие на звание великих воинов, не должны блистать снаряжением — это дурной вкус и только вызывает насмешки. Я высказал эти соображения, но он только улыбнулся, преисполненный радостью по случаю предстоящего участия в битве.

Я взял поводья, а Кисеей сел в квадригу. Думаю, еще никогда улицы Трои не были такими переполненными, как в то утро. Мы были вынуждены ползти, как улитки, чтобы не раздавить ненароком женщин и детей. На лицах всех было написано нетерпеливое ожидание — все предвкушали одно и то же событие. Повсюду слышались имена Гектора и Ахилла, и по смыслу их замечаний было нетрудно догадаться, кому прочат победу троянцы.

Когда толпа в очередной раз задержала нас на углу, я слышал, как один человек убеждал другого:

— Все дело в том, что этого парня, Ахилла, здорово переоценили. Я никогда не видел его в бою, но дядя моего друга был неподалеку от Тенедоса, когда греки взяли город, и он говорит, что Ахилл всего лишь хороший бегун. Он может блеснуть на олимпийских играх, но подожди, пока Гектор не погонится за ним.

Подобные разговоры, какими бы нелепыми они ни выглядели, были типичны для настроений, господствовавших тогда в Трое. Все троянцы просто помешались на своем великом Гекторе. Я не хочу умалять его славу — несомненно, он был отличным воином, — но нельзя отрицать, что в определенных кругах его считали тюфяком и занудой.

Гектор не любил танцы, не принадлежал ни к одному из модных тайных обществ и пил вино, только когда испытывал жажду.

Наконец с величайшим трудом нам удалось добраться до ворот. Там собралось столько людей, что мне пришлось сойти с квадриги и вести лошадей, расчищая дорогу древком моего копья. Всюду царило возбуждение.

По какой-то причине все вбили себе в голову, что сегодняшний день положит конец осаде.

За воротами нас ожидало разочарование. Нам сразу же сообщили, что Гектор не появился и что войска поведет Эней. Никто толком не мог объяснить отсутствие Гектора. Одни говорили, что он ожидает новых доспехов, обещанных ему Аполлоном; другие — что Андромаха и Гекуба заперли его в детской и отказываются выпустить, пока он не даст слово не выходить на поле боя.

И по сей день я не знаю правды.

Не желая просить милости у Энея, с которым я никогда не был в дружеских отношениях, я разыскал Эвена и потребовал места рядом с ним во главе фракийцев. Он согласился, но весьма неохотно, очевидно желая, чтобы вся слава досталась ему. Когда я вывел вперед наших коней, воины разразились приветственными криками — они не возражали, чтобы еще одна колесница расчищала для них путь через вражеские ряды.

Наконец прозвучала команда, и армия двинулась вперед. Поднялся невыносимый гвалт — мы подняли головы и увидели, что на Скейских башнях толпа машет краями плащей, а воздух сотрясается от оглушительных криков, издаваемых двумя сотнями глоток.

— Сегодня лучше всего находиться там, — заметил я Киссею, указывая свободной рукой на башни, — если Ахилл выйдет в поле и не обнаружит там Гектора, чтобы обрушить на него свою месть.

Единственным его ответом было: «Вперед!» Я часто обращал внимание, что, если дать Киссею хорошее копье и место в квадриге, он напрочь забывает об осмотрительности.

Мы медленно пересекали равнину, чтобы не утомлять пехотинцев. Эта предосторожность казалась мне абсолютно излишней, ибо, как только мы достигли поля, Эней развернул войска полукругом, велев им не двигаться с места до дальнейших распоряжений. Это означало, что день пройдет в бездействии и что наши с Киссеем хлопоты были напрасными.

Греки покинули свои шатры и заняли позиции перед нами — хороший лучник с крепким луком легко мог бы достать их стрелой. Лица стоящих впереди были четко видны. В центре находилась группа колесниц — вожди спешились и оживленно переговаривались. Аякса было легко узнать по его огромному росту; Кисеей уверял, что разглядел и Агамемнона, но я не был в этом уверен.

Внезапно появился вестник с сообщением, что Эней вызывает к себе всех командующих и Эвен позволил нам сопровождать его. Когда собрались все троянские вожди, Эней спросил их мнения относительно разумности атаки.