3

В коридоре я увидел троих, которые стояли у двери в тридцать восьмую комнату и охраняли пустые пока носилки — один, в штатском, строил из себя важную птицу, двое других, в полицейской форме, напротив, откровенно скучали. Внутри возились еще трое: двое снимали отпечатки пальцев, а третий щелкал фотоаппаратом. Они придирчиво осмотрели нас, велели ни к чему не прикасаться и провели Вулфа вокруг стола к лежащему на полу бездыханному телу. Должен сказать, труп нисколько не изменился с тех пор, как я его видел немного раньше — только ноги его теперь были вытянуты, а с шеи убрали галстук. Вулф, насупившись, посмотрел на убитого.

— Вы знаете, кто это? — осведомился Грум.

— Нет, — заявил Вулф. — Кто он, я не знаю. Однако мне приходилось встречать этого человека. Я видел его один раз в апреле. В тот день он позвонил мне и, назвавшись Отисом Россом, нанял меня. Впоследствии я выяснил, что он вовсе не Отис Росс, во всяком случае, не тот Отис Росс, за которого себя выдавал. Мистеру Гудвину доводилось видеть его не один, а девять раз, и он тоже готов подтвердить, что это и есть тот самый человек.

— Знаю. Гудвин, вы по-прежнему так считаете?

— Я не считаю, а убежден. — Раз Вулфу вздумалось поучить Грума, как выбирать выражения, я тоже решил от него не отставать. — Это и есть тот самый человек. Вернее, был.

— Тогда мы можем… да, кстати, — Грум, прервав сам себя, повернулся к столу и, указав на какой-то предмет, обратился к экспертам. — Уолш, вы уже закончили с пепельницей?

— Да, капитан. Можете забрать ее.

— Тогда, Гудвин, если не возражаете, помогите немного. Маленький опыт. Возьмите эту штуку так, как будто собираетесь ударить его человека по голове. Только не раздумывая, а как придется.

— Пожалуйста, — ответил я и потянулся за бронзовой пепельницей. Весу в ней оказалось не меньше фунта, а то и побольше. — Можно взять ее двумя разными способами, но оба вполне годятся. Можно ухватить ее за край, вот как сейчас, — особенно удобно, если времени и места хватит, чтобы размахнуться. — Я показал, как. — Или, если у того, кто берет ее, здоровая лапа и длинные пальцы — как у меня, например, — то эту штуковину легко обхватить, а тогда можно и размахнуться, и врезать как следует даже без замаха. — Я продемонстрировал мощный удар, а затем, переложив пепельницу из правой руки в левую, достал носовой платок и принялся протирать края.

— Полегче, — остановил меня Грум. — Язык у вас подвешен неплохо, и вообще о вашей страсти паясничать легенды ходят, но здесь Олбани, а не Нью-Йорк, и вряд ли ваш треп оценят. И не рассчитывайте, что вам это поможет.

— Вот как? — воскликнул я. — Вы же меня сами попросили, чтобы я показал, как обращаться с этой штукой!

Я закончил тереть пепельницу и поставил ее на стол на прежнее место. Грум, видно, решил со мной не препираться.

— Идите за мной, — велел он и зашагал к двери.

Мы повиновались. Пройдя почти через весь холл, он открыл какую-то дверь и посторонился, пропуская нас. Комната была угловая, застеленная коврами, окна выходили на две стороны. У окна за столом сидел уже знакомый нам Альберт Хайетт и разговаривал по телефону. В комнате был еще какой-то человек, лопоухий и со шрамом на щеке. Он подошел к нам и спросил Грума, кому где сесть. Как я и думал, Вулфа и меня усадили лицом к окну. К тому времени, как Хайетт положил телефонную трубку, мы с Вулфом уже сидели рядом с лопоухим, который расположился за маленьким столом и вооружился блокнотом и ручкой.

Хайетт, поднявшись, пригласил Грума занять место за соседним письменным столом, но Грум, поблагодарив, отказался, затем уселся в свое кресло лицом к нам и вперился взглядом в Вулфа.

— Мистер Хайетт разрешил мне прочитать ваш отчет, — начал он. — Я имею в виду ваш отчет госсекретарю по поводу прослушивания телефона. Он уже сказал мне, что ваш сегодняшний рассказ — почти точное повторение изложенного в отчете. Вы не хотите что-либо изменить в своем отчете?

— Нет, сэр.

— Или, может, что-то добавить?

— Смотря с какой целью. Если меня или мистера Гудвина подозревают в убийстве, то я хочу кое-что добавить. Нас подозревают?

— Давайте скажем так. Вас никто не обвиняет. Полиция задержала вас, чтобы выяснить, знаете ли вы что-нибудь об убийстве человека, который, как вы утверждаете, был вашим клиентом и дал вам повод для недовольства. Ведь это так?

— Не спорю. Я только хочу добавить кое-что к уже изложенному в отчете.

— Пожалуйста.

— Сегодня к десяти часам мне было предписано госсекретарем явиться в Олбани по этому адресу. Из своего дома в Нью-Йорке я выехал сегодня в шесть часов утра на машине; за рулем сидел мистер Гудвин. По пути мы остановились всего один раз — перекусить и выпить кофе. Сюда мы приехали чуть раньше десяти. Когда мы вошли в здание, нас направили в комнату номер сорок два на четвертом этаже. Мы пошли сразу туда, ни с кем по пути не заговаривая. Я оставался в этой комнате, пока меня не вызвали к мистеру Хайетту. Мистер Гудвин отлучился один раз — он и мисс Салли Колт принесли всем кофе. За все время, что я был в здании, я не видел и не говорил с… Как мне называть этого человека?

— Которого убили?

— Да.

— Называйте его своим клиентом.

— Мне бы не хотелось так его называть, по крайней мере сейчас. Обычно у меня клиенты другого рода. До того дня, как этот человек, назвавшийся Отисом Россом, позвонил мне и нанял меня — об этом говорится в моем отчете госсекретарю — я его ни разу не видел и никогда с ним не общался. А после тринадцатого апреля тысяча девятьсот пятьдесят пятого года я не общался с ним ни разу и даже не знал о том, где он находится. Лишь сегодня я вновь услышал о нем, когда мистер Гудвин, выйдя из комнаты следом за мистером Хайеттом и тут же вернувшись, сообщил мне, что этот человек лежит мертвый в соседней комнате. Сам я увидел его несколько минут назад, когда в соседней комнате мне показали его труп. Я не знал, что он здесь, в одном с нами здании. Впрочем, бесполезно повторять все те же «не знаю», «не видел» и другие «не». Мне ровным счетом ничего не известно ни о том, как он умер, ни о том, где он находился и куда собирался пойти перед смертью. Добавлю еще, что я также не имею ни малейшего представления о том, что могло бы хоть как-то помочь в расследовании этого убийства.

Вулф чуть помолчал, через минуту закончил:

— Вот и все, мистер Грум, что я могу вам сказать. Не знаю, есть ли смысл задавать мне вопросы, но, если хотите, попытайтесь.

— Что ж, попытаюсь. — Грум посмотрел на меня. Я уж подумал, что настала моя очередь, но он снова перевел взгляд на Вулфа. — Вы сказали, что вошли в здание чуть раньше десяти. Точнее, насколько раньше?

— Точно не знаю. Я не ношу часов. Когда мы вошли, мистер Гудвин отметил, что было без пяти десять. Он заявил при этом, что его часы никогда не врут больше чем на тридцать секунд.

— А сколько было времени, когда вы вошли в сорок вторую комнату?

— Этого я тоже не знаю. Могу лишь прикинуть. Я бы сказал, что весь мой путь мог занять минуты четыре — от входа до лифта, затем подъем на лифте на четвертый этаж и несколько шагов по коридору до двери в сорок вторую комнату. Значит, в комнату мы вошли примерно без одной минуты десять.

— А что, если кто-то один из собравшихся или даже все будут утверждать, что вы вошли в четверть одиннадцатого?

Вулф смерил его взглядом.

— Мистер Грум, ваш вопрос беспредметен, и вы сами это отлично понимаете. Если это угроза, то она больше похожа на булавочный укол. Если же это ваша гипотеза, то она весьма дерзкая. А если у кого-то из них и впрямь хватит наглости заявить такое, то я ему не позавидую. И всем остальным тоже, если они посмеют его поддержать. Если вы желаете получить ответ на ваш вопрос в той форме, как вы его поставили, то, значит, либо часы мистера Гудвина идут неправильно, либо его подвела память, либо, наконец, он попросту лжет.

— Так. — Похоже, Грума было не так-то легко вывести из себя. — Само собой, Гудвин, вы подтверждаете слова Вулфа. Верно?

— Само собой, — в тон ему ответил я.

— Я спрашиваю — да или нет?

— Да.

— Включая и время, когда вы вошли в здание?

— Да. Мы вошли сюда в девять пятьдесят пять.

Грум встал и подошел ко мне.

— Позвольте взглянуть на ваши часы.

Я вытянул руку и подтянул манжет рубашки, чтобы ему был виден циферблат. Грум взглянул на мои часы, потом на свои, затем снова на мои и, обернувшись к лопоухому, произнес:

— Отметьте, что часы Гудвина по сравнению с моими отстают на двадцать секунд.

Вернувшись на свое место, он продолжил:

— Возможно, вас удивляет, почему я не стал говорить с вами по отдельности. Но я рассудил, что только потерял бы время. Я наслышан о вас, о вашей репутации и методах вашей работы, и я понял, что если вы сговорились и сочинили эту историю, то нечего и пытаться поймать вас на разногласиях, все равно ничего не получится. К тому же мистер Хайетт собирается пойти пообедать, а мне хотелось побеседовать с вами в его присутствии — сейчас вы поймете, почему. — Он повернулся к Хайетту и добавил: — Прошу вас, мистер Хайетт, повторите им то, что рассказали мне.

Хайетт пригладил волосы и наклонился вперед, поставив локти на стол.

— Вы имеете в виду — про то, что произошло сегодня утром?

— Да. Только это.

— Ну, я приехал рано, когда еще не было девяти. Здесь уже был один из моих служащих. Том Фрэзер. Мы вместе с ним сидели за письменным столом, просматривая те материалы, которые могли понадобиться для сегодняшнего собеседования. Тут позвонила секретарша и сказала, что меня хочет видеть какой-то человек, по его словам, по срочному и секретному делу, хотя уточнить что-либо он отказался. Он назвался Донахью — это имя мне ровным счетом ничего не говорило. Мне не хотелось, чтобы он сидел здесь и смотрел, чем мы занимаемся, поэтому я сам вышел к нему с намерением побыстрее от него отделаться. Донахью сидел в коридоре на скамейке. Он не хотел разговаривать в коридоре, и я отвел его в ближайшую пустую комнату, как раз в тридцать восьмую. Шатен средних лет, примерно моего роста, с карими глазами…

— Они его сами видели, — вставил Грум.

— А, тем лучше. — Хайетт суетливо продолжил. — Он сказал, что его зовут Уильям А. Донахью и что он хочет заключить сделку. Он пояснил, что когда разузнал, что Ниро Вулф — один из тех, кого вызвали сегодня на дознание, то он струсил и хочет выпутаться из переплета, в который попал. Так он выразился. Капитан, мне все подробно пересказывать? Мы с ним разговаривали не меньше двадцати минут.

— Расскажите только самое главное.

— Хорошо, вот самое главное. Он долго ходил вокруг да около, путаясь в словах, но суть сводилась к следующему. Он сказал, что в связи с одной аферой, в которую он ввязался, — что за афера, Донахью не сказал — он занимался тем, что организовывал прослушивание телефонных линий. Одну из таких операций он проворачивал через Ниро Вулфа, которому платил тысячу долларов в неделю. Когда вокруг прослушивания телефонных разговоров разгорелся скандал — как он выразился, «подняли вонь», — и арестовали и осудили Броуди, Донахью решил, что оставаться в Нью-Йорке для него опасно, и он уехал из штата. Недавно он прослышал о том, что госсекретарь штата проводит по поводу этого скандала дознание со всеми частными сыщиками штата, и встревожился, главным образом из-за Ниро Вулфа. Ведь Вулф тогда внезапно прекратил прослушивание, для которого он его нанял, и они сильно повздорили, Вулф вряд ли это забыл. Он знал, как хитер и коварен Вулф, и теперь, когда его тоже вызвали на дознание… вас не смущает, как я выражаюсь? — Хайетт посмотрел на Вулфа.

— Нисколько, — ответил Вулф, — продолжайте.

— И вот теперь, сказал он, когда Вулфа тоже вызвали на собеседование, он, Донахью, понял, что Вулф так или иначе отвертится от этой истории, а сам Донахью влипнет по самые уши. Поэтому он решил заключить со мной нечто вроде сделки. Если бы я употребил свое влияние на районного прокурора, с тем чтобы ему, Донахью, насколько возможно смягчили участь за организацию прослушивания телефонных разговоров, то он обещал под присягой дать полный перечень операций такого рода, и давал бы в суде все показания, какие требуются. Я спросил его, знал ли Вулф, что прослушивание было противозаконным, и он ответил — да, знал. Я попросил его рассказать о себе подробнее, но он отказался это сделать, пока я не соглашусь на его предложение, сообщив только, что жил в Нью-Йорке в отеле «Марбери». Я ответил ему, что не готов сразу заключить с ним такую сделку, что мне надо подумать, и, оставив его в той же комнате, вернулся к себе и…

— В котором часу это было? — спросил Грум.

— В половине десятого или на одну-две минуты позже. Мои часы не такие точные, как у Гудвина, но достаточно верные. — Он посмотрел на часы. — Сейчас на них час сорок две.

— Ваши часы спешат на три минуты.

— Значит, когда я вернулся в свою комнату, было ровно пол-десятого. — Он снова повернулся к Вулфу. — Разумеется, я посмотрел, сколько у меня в запасе времени. Собеседование должно было начаться в десять. Я рассудил, что случившееся достаточно важно, чтобы посоветоваться с госсекретарем. Я позвонил ему, но мне сказали, что он на совещании в Нью-Йорке, а его секретарь не знал, по какому номеру его можно застать. Я позвонил в контору прокурора штата Нью-Йорк моему другу Лэмберту, он помощник прокурора, и сказал ему, что мне срочно нужно полицейское досье на Уильяма А.Донахью, который прошлой весной жил в отеле «Марбери». В четверть одиннадцатого я еще не получил никаких сведений. Я пытался связаться с помощником госсекретаря, но его на месте не оказалось. Я рассказал обо всем Тому Фрэзеру, и…

— Достаточно, — прервал его Грум. — Вы не стали возвращаться в тридцать восьмую комнату, где остался Донахью.

— Нет. Я сказал ему, что мне нужен еще час или два. Когда и в одиннадцать часов я не получил никаких сведений из Нью-Йорка, я решил вызвать на очную ставку Вулфа и Донахью и посмотреть, что из этого выйдет. Я отправился в комнату для собеседования и вызвал Вулфа и Гудвина. — Хайетт посмотрел на часы. — Я опаздываю, во время обеда у меня назначена встреча.

— Да, я помню, — ответил Грум и обратился к Вулфу: — Вы хотите что-нибудь спросить у мистера Хайетта?

Вулф сидел на стуле, скрестив ноги, — как всегда, когда ему было тесно и неудобно без подлокотников. Когда Грум заговорил с ним, он распрямил согнутые ноги и положил руки на колени.

— Я хочу задать всего один или два вопроса. Мистер Хайетт, вы, наверно, помните, как сегодня утром сказали мне, что верите тому, что я вам рассказал. Почему вы мне это сказали?

— Потому что я именно это и хотел сказать.

— Вы ведь уже говорили с Донахью.

— Это правда, только я ему не поверил. О вас мне кое-что известно, о нем же я ровным счетом ничего не знал. Хотя бы в силу простой вероятности я склонялся больше верить вам, по крайней мере поначалу.

— А сейчас вы по-прежнему верите тому, что я вам рассказал?

— Ну… — Хайетт взглянул на Грума и снова на Вулфа. — При создавшихся обстоятельствах я не могу считать свое мнение достаточно убедительным, к тому же вряд ли это относится к делу.

— Возможно, и так. Тогда еще одно. Донахью говорил об организации прослушивания телефонов, отметив, что был замешан во многих операциях такого рода. Упоминал ли он в связи с этим какие-то другие имена, кроме моего?

— Да, он упоминал и других, но больше всего говорил о вас.

— Кого еще он называл?

— Минутку, — прервал Грум. — Я думаю, это перечислять ни к чему. Мистер Хайетт, вы можете идти.

— Я хочу знать, — настойчиво повторил Вулф, — не называл ли этот человек кого-либо еще из тех сыщиков, кто был вызван сегодня.

Как говорится, хотеть не вредно. Хайетт вопросительно посмотрел на Грума, тот в ответ покачал головой, и Хайетт, поднявшись, вышел из комнаты. Вулф снова скрестил ноги и сцепил на животе руки — уж очень неудобно ему было сидеть. Его необъятные габариты всегда особенно бросались в глаза, когда он сидел на таком игрушечном стульчике, с которого со всех сторон свешивалась его могучие телеса.

Когда дверь за полномочным заместителем госсекретаря закрылась. Грум заговорил:

— Мне хотелось, чтобы мистер Хайетт сам рассказал вам обо всем. Для пущей ясности. Не хотите ли вы теперь изменить свои показания? Или, может, что-то добавить? Правда, Донахью мертв, но он оставил следы, и у нас есть зацепки, в каком, направлении вести расследование. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Конечно, — хрюкнул Вулф. — Мистер Грум, я совсем не прочь побеседовать с вами, но не собираюсь толочь воду в ступе. Что касается того, чтобы изменить свои показания, то я могу подправить стиль или пунктуацию, но суть останется та же. Добавить я также могу совсем немного, — например, что этот человек солгал мистеру Хайетту, заявив, что представился мне как Донахью и что я был в курсе того, что прослушивание было противозаконным. Впрочем, это и так подразумевается из моего отчета. У меня к вам есть только одна просьба. Сейчас я знаю его имя, по крайней мере то, что он назвал мистеру Хайетту, и знаю название отеля, где он проживал. Вряд ли я могу быть вам здесь полезен — я не имею ко всей истории никакого отношения. Но если вы позволите мне прямо сейчас вернуться в Нью-Йорк, я приложу все свои знания и опыт, чтобы выяснить, кто этот человек, откуда он взялся, чем занимался и с кем был связан…

Вулф умолк, потому что Грум повернул голову — дверь открылась и вошел еще один человек в полицейской форме. Он подошел к Груму и протянул ему сложенный лист:

— Капитан, это для вас.

Грум развернул бумагу и пробежал ее глазами. Потом он отослал полицейского и, снова прочитав написанное, поднял глаза на нас с Вулфом.

— Это ордер на ваш арест как главных свидетелей убийства. Я должен действовать соответственно. Хотите ознакомиться с документом?

Я повернул голову и посмотрел на Вулфа. Готов засвидетельствовать, что за целых десять секунд гробового молчания он ни разу не моргнул, после чего произнес единственное слово:

— Нет.

— Позвольте мне, — сказал я и протянул руку. Грум вручил мне ордер. Полный кошер, даже наши имена были написаны правильно. Подпись судьи читалась примерно так: Бимнайомр. — Кажется, это не фальшивка, — обратился я к Вулфу, но тот даже не взглянул на меня.

— Я даже не знаю, как это назвать, — процедил он ледяным голосом, не сводя глаз с Грума. — Своеволие? Самоуверенность? Или просто упрямство?

— Вулф, вы не в Нью-Йорке, а в Олбани, — Грум старался не показывать, как он горд собой. — Я еще раз спрашиваю вас, вы хотите изменить что-либо в своем отчете?

— Вы в самом деле собираетесь выполнить предписание ордера?

— Я уже это сделал. Вы арестованы.

Вулф повернулся ко мне:

— Какой номер у мистера Паркера?

— Иствуд 62605.

Вулф поднялся, подошел вокруг стола к креслу, которое освободил Хайетт, и, опустившись в него, взял телефонную трубку. Грум вскочил было, но, сделав шаг, остановился и сунул руки в карманы. Вулф набрал номер и прогудел в трубку:

— Пожалуйста, Нью-Йорк, Иствуд 62605.

4

Спустя четыре часа, в шесть вечера, нас все еще держали взаперти. Конечно, мне и раньше приходилось попадать за решетку, но вместе с Вулфом — ни разу. С Вулфом, с тех пор как я у него служил, подобное случилось в первый раз.

На самом деле в каталажку нас, разумеется, не упрятали, во всяком случае, внешне все выглядело не совсем так. В полицейском участке пустовала комната для задержанных, и не такая уж скверная, если не считать того, что запах в ней стоял как в лазарете посреди джерсийских болот и стулья были засаленные. А так в углу комнаты за перегородкой нашелся даже унитаз с рукомойником. К нам приставили фараона — чтобы он присмотрел за тем, как бы мы не попытались отвертеться от электрического стула, покончив с собой. Когда я сказал, что дам ему доллар, если он принесет нам вечернюю газету, фараон открыл дверь и завопил кому-то, чтобы его подменили. Не захотел рисковать, значит.

Вскоре после того, как нас заперли в темницу, выяснилось, что можно попросить, чтобы принесли жратву. Я заказал два сандвича с бифштексами на поджаренном белом хлебе и кварту молока. Вулф, у которого с десяти утра, когда он выпил кофе, маковой росинки во рту не было, высокомерно отказался. Не знаю, может, он решил объявить голодовку, или просто был слишком взбешен, чтобы есть. Когда принесли мой заказ, то оказалось, что под бифштексами на тостах легавые понимают всего лишь ветчину с черным хлебом, к тому же ветчина была так себе, зато молоко оказалось вполне сносным.

Плененный Вулф не только не желал ничего есть, он еще и молчал, будто воды в рот набрал. Постелив на старую деревянную скамью у стены свое пальто, он уселся, даже не потрудившись снять шляпу, и откинулся назад с закрытыми глазами и сцепленными на необъятном пузе пальцами. По его виду я понял, благо знал я его неплохо, что вместо того, чтобы взять себя в руки, он распаляется все больше и больше. Лишь однажды он соизволил прервать молчание, когда по прошествии двух часов нашего заточения открыл глаза и изрек, что хочет, чтобы я ему сказал кое-что, только честно. Я ответил, что готов честно выложить ему как на духу все, что вообще знаю, благо времени на это у нас теперь будет предостаточно.

Вулф хрюкнул:

— Я предвижу, что в будущем, если нас с тобой попрежнему ничто не разлучит, а это маловероятно, нам не раз еще придется вспомнить то, что случилось сегодня. Согласен?

— Да. При условии, конечно, что это не последний такой случай. Хотя вы предполагаете, что будущее у нас все-таки есть.

— Пф! Это я гарантирую. Ответь вот на что. Как ты думаешь, если бы тебя черт не дернул уступить соблазну и ввязаться в то дело с подслушиванием, стал бы я браться за работу, которую предлагал мне тот клиент? Я просто интересуюсь твоим мнением.

— Ха, держите карман шире, — Я встал и посмотрел на него сверху вниз. — Если я скажу «нет», вы мне потом всю плешь проедите, словно сами тут ни при чем. А если я скажу «да», то это будет последней соломинкой, которая вас сломает. Вы и так кипите, думая обо всем, что произошло. Поэтому мой ответ таков: мы делим поровну.

— Что делим поровну?

— Вину. Пополам. Нас обоих следует высечь розгами. Но не изжарить в геенне огненной.

— Это еще посмотрим, — проворчал Вулф и снова закрыл глаза.

В шесть вечера я углубленно изучал уже вторую половину вечерней газеты, с увлечением читая о том, как зашивать нейлоновые лифчики, если они вдруг порвутся, когда дверь распахнулась настежь. Наш страж развернулся на каблуках, готовый отразить вооруженный натиск, но вошедший оказался всего лишь фараоном, сопровождающим какого-то посетителя. Гость, краснолицый малый в коричневом кашемировом пальто, остановился, огляделся по сторонам, а затем подошел к нам и протянул Вулфу руку.

— Мистер Вулф? Я Стенли Роджерс. Я страшно извиняюсь. Наверное, вы уже думали, что я провалился сквозь землю, но Нат Паркер до трех часов никак не мог со мной связаться, судья сейчас на заседании, и мне пришлось кое на кого надавить. Здесь с вами не очень-то гостеприимно обращаются, да? А это мистер Гудвин? Очень приятно. — Он протянул мне лапу, и я ее пожал. — Я просил судью назначить вам залог в пять тысяч долларов, но он уперся и ни за что не соглашался на меньшее, чем двадцать тысяч, причем за каждого. Как бы то ни было, теперь вы свободны, но с единственным ограничением — вы не имеете права выехать за пределы округа без разрешения суда. Я забронировал вам номер в отеле «Лэтам», но, конечно, заказ можно снять, если вы хотите поехать в какое-то другое место.

Он дал нам подписать какие-то бумаги, рассказав, что Паркер позвонил ему из Нью-Йорка и велел сделать для нас все необходимое, и что он готов отменить званый ужин, если нужен нам. Вулф ответил, что все, чего он сейчас жаждет, — это выбраться отсюда поскорее и найти что-нибудь поесть. На одно предложение Роджерса мы все же согласились. Неподалеку от выхода его дожидалась машина, и вот мы, распрощавшись с охранником, но не предложив чаевых, заскочили в канцелярию, подписали бумаги о своем освобождении, забрали изъятые при аресте личные вещи, сели в машину Роджерса и доехали с ним до места, где оставили свой «седан». Вулф снова взгромоздился на заднее сиденье, а я сел за руль. Добравшись до отеля, я достал из багажника чемоданы, а машину сдал на попечение швейцару.

Насчет чемоданов можно было кое-чем попрекнуть Вулфа, — «Говорил же я вам», — но он был явно не в том настроении, чтобы выслушивать колкости.