Глава 14

Ложась в постель и засыпая ночью во вторник, я понимал: утром необходимо что-то предпринять, но ничего не мог придумать. Однако в одном я был совершенно уверен: когда Вулф спустится из оранжереи в одиннадцать часов или сядет обедать в полдень, в доме меня уже не будет. Открыв глаза утром в среду, я уже точно себе представлял, где мне нужно быть и чем заниматься в одиннадцать часов. Очень удобно иметь в голове своего председателя правления, который принимает решения, пока ты спишь. В одиннадцать часов мне надлежало искать в комнате покойной Люси Дакос одну вещь, которая должна существовать. Иначе дело затянулось бы на недели и даже месяцы.

Я бы с удовольствием отправился туда сразу же после завтрака, но счел нецелесообразным иметь дело с «белым передником» до того, как она накормит дедушку Дакоса, подвезет его в инвалидной коляске к окну и по крайней мере выполнит хоть часть своих повседневных домашних обязанностей. Поэтому, только разделавшись со второй чашкой кофе, я сказал Фрицу, что в половине одиннадцатого уйду из дома по личным делам, и попросил передать Вулфу, чтобы не ждал меня к обеду. Фриц поинтересовался, нужно ли ему отвечать на телефонные звонки, и я кивнул утвердительно, напомнив о все еще сохранившемся за нами праве на свободу слова.

Кабинет вот уже несколько дней пребывал в заброшенном состоянии, и требовалось навести в нем порядок. На креслах лежал слой пыли. В корзинах для бумаг скопился всякий хлам. Вода в цветочной вазе на письменном столе Вулфа издавала неприятный запах.

Было много и других дел. Таким образом, уйти в половине одиннадцатого мне не удалось. Часы показывали без двадцати одиннадцать, когда я, достав из ящика с наличностью десять двадцатидолларовых купюр и записав в конторской книге: «6.11. А.Г., 200», закрыл дверцу сейфа и обвел глазами помещение, стараясь определить, не пропустил ли или не забыл ли я чего-нибудь. В этот момент у входа позвонили.

Разумеется, и «Газетт» и «Таймс» неоднократно публиковали ее фотографии, но уверяю вас: я все равно узнал бы, кто эта молодая особа, настолько своевременным и совершенно естественным было появление миссис Харви Бассетт. Поэтому, увидев незнакомую женщину на ступенях крыльца, я ни секунды не сомневался, что это именно она. Вчера я преодолел пешком две мили, желая расспросить Лили Роуэн о ней, а тут она сама пришла без всякого приглашения.

— Доброе утро, — приветствовал я, открывая дверь.

— Я — Дора Бассетт, а вы — Арчи Гудвин, — проговорила она, переступив порог, и, не задерживаясь, проследовала по коридору.

Вероятно, по мнению читателя, я должен был бы радоваться встрече с ней, но в действительности я вовсе не испытывал подобного чувства. В течение вот уже двенадцати часов я знал, что разговор с ней неизбежен, но при этом я рассчитывал сам определить место и время беседы. Вулф находился наверху, в оранжерее, и спустится в обычное время. Сейчас же стрелки показывали без двенадцати минут одиннадцать. Если бы я следовал неписаным внутренним правилам, я бы или поднялся к Вулфу, или же позвонил ему из кухни. Однако в этом доме уже более недели игнорировались всякие правила. Войдя в кабинет и направляясь к своему письменному столу, я даже не удостоил ее взглядом — Дора Бассетт стояла в нерешительности посреди комнаты, — а усевшись, нажал на кнопку вызова домашнего телефона.

Ответ прозвучал быстрее обычного.

— Да?

— Это я. Пришла миссис Харви Г. Бассетт, без приглашения, но, быть может, вы ее пригласили?

— Вовсе нет, — ответил Вулф. — Спущусь немедленно, — добавил он после некоторой паузы.

Теперь я внимательно посмотрел на нее. Итак, передо мной была Дореми собственной персоной. Невысокого роста, но и не очень маленькая, с узким личиком, которое, несомненно, выглядело бы привлекательным, если бы не густой макияж. Вероятно, первый после смерти мужа. Распахнутая норковая, иди соболья, или котиковая шубка — я уже был не в состоянии различать меха — открывала взорам черное платье из натурального или искусственного шелка.

— Скоро придет, — сказал я, поднимаясь. — Вы сможете поговорить с нами обоими. Позвольте ваше манто.

— Но я хотела бы поговорить лично с вами, — попыталась она улыбнуться. — Мне многое известно о вас из ваших книг от Лили Роуэн.

— Тогда вы должны были сперва узнать расписание мистера Вулфа, он появляется в кабинете ровно в одиннадцать часов утра… А пока вы можете раздеться.

Дора Бассетт с сомнением посмотрела на меня, но потом все-таки уступила. Когда я, положив шубку на кушетку, вернулся к своему столу, она уже сидела в красном кожаном кресле.

— А вы выше ростом, чем я себе представляла. И более… более… суровый с виду. Лили считает вас элегантным.

Это была явная ложь. Лили никогда не считала меня элегантным. Не пыталась ли Дора столь незамысловатым способом подольститься ко мне? У меня не было времени придумать подходящий ответ: лифт остановился внизу, и было нужно успеть до появления Вулфа придать своему лицу надлежащее выражение. Я не хотел позволить ему до поры до времени догадаться, что я полностью в курсе дела.

Устроившись в кресле за своим письменным столом, Вулф повернулся к гостье. Поскольку он молчал, то начала Дора.

— Я пришла поговорить с Арчи Гудвином, — заявила она громче и настойчивее, чем прежде.

— Это мой кабинет, миссис Бассет, — спокойно напомнил Вулф.

— Мы можем пойти в другую комнату.

У меня не было ни малейшего представления о его планах. Возможно, Вулф хотел лишь взглянуть на нее, услышать ее голос, собираясь затем оставить нас и удалиться в кухню. Не знаю. Потому-то я вмешался, и если мои слова показались ему ироническими — тем лучше.

— Я работаю у мистера Вулфа, миссис Бассетт, и непременно сообщу ему потом все, что вы мне расскажете. Поэтому не стесняйтесь.

Дора Бассетт внимательно и серьезно посмотрела на меня своими большими карими глазами — слишком большими для маленького личика. Ее макияж не включал искусственные ресницы.

— Я хотела только спросить о моем муже, — проговорила она. — Судя по «публикациям в газетах и по телевизионным передачам, полиция как будто полагает, что его… убийство и смерть того официанта как-то между собой связаны. А потом погибла дочь официанта; ведь сам официант был убит здесь… В вашем доме, — добавила она, взглянув на Вулфа.

— Да, здесь, — подтвердил Вулф. — Что вы хотели спросить о вашем муже?

— Ну… Я только… — начала она и откашлялась. — Прошло пять дней, почти целая неделя, а полиция ничего мне не говорит. Возможно, подумалось мне, вы что-нибудь знаете и расскажете. Полиция, по-видимому, полагает, что вам многое известно, раз вас арестовали из-за вашего упорного молчания. Быть может, вы сообщите мне… — Дора нервно взмахнула рукой. — Скажите, что вам известно о всей этой истории.

— Тогда вы напрасно потрудились прийти, мадам. Я предпочел провести два дня и две ночи в тюрьме, но не открываться полиции. Скажу только одно: убийства вашего мужа, официанта и той женщины действительно связаны между собой. Разумеется, я мог бы наговорить вам кучу лжи, но сомневаюсь, чтобы это принесло какую-то пользу. С другой стороны, вам, я уверен, есть что рассказать мне. Возможно, вас успокоит, если я пообещаю не передавать вашу информацию полиции и вообще ни одной живой душе. Беру на себя такое обязательство и мое слово твердо.

Дора не отрываясь смотрела прямо в глаза Вулфу. Она приоткрыла рот, словно собираясь что-то сказать, но потом снова крепко сжала губы.

— Не могли бы мы перейти в другую комнату? — спросила она, взглянув на меня.

Иногда нет необходимости принимать решение — даже с помощью подсознания, — оно напрашивается само собой, лежит, так сказать, на поверхности.

— Проще простого, — ответил я, вставая. — Пойдемте наверх, в мою комнату. Можете оставить вашу шубку здесь.

Я пользуюсь лифтом не чаще одного раза в месяц, и никогда — в одиночку. Сопровождая Дору Бассетт в коридор, я сожалел, что рядом с дверью кабинета нет зеркала и я не могу видеть лица Вулфа. В последние дни я потратил немало времени, стараясь отгадать ход его мыслей, а, теперь ему придется поломать голову над причинами моих поступков. Пока мы поднимались, шли по коридору и устраивались в моей комнате, я, вместо того чтобы планировать свои дальнейшие шаги, все время думал о том, с каким, должно быть, удивлением Вулф наблюдал за нашим уходом.

Однако проблему планирования Дора Бассетт решила на свой лад. Когда я, закрыв дверь, приблизился к ней, она сначала положила мне ладони на руки, потом обняла за шею, тесно прижавшись лицом к груди. Плечи у нее задрожали, словно в лихорадке. Относительно дальнейших действий женщины, занявшей такую позицию, трудно строить какие-либо реальные предположения. Возможно, она стремится побудить вас снять с нее оставшуюся одежду или, быть может, стараясь удержаться на ногах, хватается за ближайший устойчивый предмет. Но как бы там ни было, нелепо в подобной ситуации стоять, положив руки по швам. Поэтому я тоже уверенно, по-мужски, обхватил ее и стал успокаивающе поглаживать по спине. Через минуту я несколько раз легонько хлопнул по круглой попке, как бы задавая вопрос. Она, как бы отвечая на него, сильнее стиснула мою шею.

Но вот ее плечи перестали дрожать, и я заметил:

— Вы могли бы проделать это и внизу. Вулф просто встал бы и покинул кабинет. А я принес бы вам чего-нибудь из кухни. Здесь наверху нет никаких напитков, только вода.

Она оторвала лицо от моей груди ровно настолько, чтобы произнести:

— Я не хочу вина. Мне нужно было лишь немного успокоиться. Я хотела, чтобы вы меня обняли.

— Вы ошибаетесь. Вам просто хотелось почувствовать себя в сильных руках, не важно в чьих, хотя я лично никогда не отказываюсь помочь нуждающемуся. Давайте присядем.

Дора ослабила хватку. Похлопав ее еще раз по спине, я взял за нежные кисти рук, бережно развел ее ладони, лежавшие сзади на моей шее. Отпустив меня, она выпрямилась, откинула рукой упавшую на глаза прядь волос и поправила сбившуюся набок меховую шапочку. В комнате были два кресла: одно мягкое — возле торшера, а другое поменьше, с прямой спинкой, — около небольшого письменного стола. Усадив Дору в кресло помягче, я принес для себя второе кресло поменьше.

Она пришла, как я понял, строя всевозможные догадки, и, насколько это зависит от меня, уйдет с тем же. Конечно, я бы охотно выудил из нее известные ей факты; ее объятия и дрожание плеч свидетельствовали в мою пользу. Однако тогда бы она по характеру моих вопросов сообразила, что мне в действительности известно, а это было бы нежелательно — пока. Поэтому, усаживаясь, я сказал:

— Мне жаль, миссис Бассетт, но это все, что я в состоянии предложить вам, — только пару крепких мужских рук. Если вы рассчитывали получить от меня информацию, которую мы скрыли от полиции, то вы ошиблись. Мы не разговариваем с полицией по одной простой причине — нам нечего сказать. Если вы знакомы с некоторыми из моих сочинений, то должны знать, что Вулф — эксцентричный, единственный в своем роде индивид. Мне, признаться, хотелось бы побольше узнать о вас. По словам мисс Роуэн, вы не любите читать. Что вас привлекло или позабавило в моих книгах?

Судя по выражению ее больших карих глаз, трудно было поверить, что она совсем недавно горячо меня обнимала. Изменился и тон ее голоса, когда она спросила:

— А что еще мисс Роуэн сообщила обо мне?

— Честно говоря, совсем немного. Лишь упомянула, что встречалась с вами и вы расспрашивали обо мне — Я спрашивала, зная о вашей дружбе с Лили. Кроме того, ваша фотография была опубликована в газете.

— Ну, разумеется. Между прочим, вашу фотографию тоже поместили. Так что же все-таки вас привлекло в моих книгах?

— Я вовсе их не читала, я солгала, потому что знала о ваших с ней отношениях, — ответила Дора, вставая — Сожалею, что побеспокоила вас. Я думала… — Она тряхнула головой. — Не помню, о чем думала. Мне не хотелось бы… Моя шубка там, где он сидит.

Поднявшись, я пообещал вынести шубку и отворить дверь. Наш лифт тоже единственный в своем роде. Он больше возмущается при спуске, чем при подъеме. Внизу она подождала своей шубки. Вулфа в кабинете не оказалось. Вероятно, был в кухне. Я оставил на его столе записку:

«Н.В.

Отправился проводить миссис Б. домой. К ужину, вероятно, не вернусь.

А.Г.»

Положив записку на видное место и придавив ее пресс-папье, я вышел, помог миссис Бассетт одеться, натянул свое пальто и отомкнул дверь. Ее «роллс-ройс» стоял у крыльца; пока она сходила по ступенькам, из машины выскочил шофер и услужливо распахнул перед ней заднюю дверцу. «Роллс-ройс» плавно тронулся с места и покатил по улице, а я дошел до Девятой авеню и направился далее, к Центру.

В двенадцать часов десять минут пополудни я нажал на кнопку в подъезде дома 318 на Западной Пятьдесят четвертой улице. В течение трех минут никакой реакции, и я с сомнением покачал головой. Жильцы, возможно, уже съехали; прошло четыре дня после убийства дочери. Старик мог оказаться в больнице или вернуться во Францию. Но вот послышался хорошо знакомый голос:

— Кто эта-а тама?

— Арчи Гудвин от Ниро Вулфа. Не намерен лишний раз обременять мистера Дакоса, к тому же, как вам известно, я не говорю по-французски. Мне хотелось бы подняться к вам, если вы выкроите для меня несколько минут.

— Зачем? Я ничего не знаю.

— Очень может быть, но Ниро Вулф и я были бы вам чрезвычайно благодарны. Вы ведь ву пле.

— Но вы не говорите по-французски.

— Знаю, но эти два слова понимают даже ослы вроде меня. Ну, так как?

— Хорошо… для Ниро Вулфа…

Послышался щелчок, я толкнул дверь и очутился в вестибюле. Поднявшись на лифте, я убедился, что в дверях квартиры меня уже ждала служанка в белом переднике и со знакомой наколкой в волосах. Она как будто сделалась ниже ростом и меланхоличнее, складка на двойном подбородке выделялась еще резче. Судя по занятой ею позиции и выражению лица, она не собиралась приглашать меня в апартаменты. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как попытаться вывести ее из равновесия, в надежде, что это даст нужный эффект.

— Вы не возражаете, если я буду называть вас просто Марией?

— Это мое имя, — кивнула она. Я не стану воссоздавать здесь ее акцент — предоставляю читателю самому напрячь свое воображение.

— Ну что ж, Мария, вы, вероятно, предпочитаете откровенный разговор. Поэтому я скажу следующее: в тот вечер вы подслушали мой разговор с мисс Дакос и потом рассказали полиции о записке и об остальных вещах. Или же вам при тех же обстоятельствах стало известно содержание беседы Ниро Вулфа с мистером Дакосом. Я вовсе не утверждаю, что вы с умыслом подслушивали, но тем не менее вы прекрасно осведомлены. Не знаю, слышали ли вы, как мисс Дакос сказала мне о вашей нелюбви к ней.

— Специально я не прислушиваюсь к чужим разговорам.

— Я этого не говорил. Но вам было известно, что мисс Дакос вас не любит. Женщина всегда чувствует, когда другая женщина ее терпеть не может.

— Она мертва, но ей не повредит, если я скажу, что действительно не любила ее. Не то чтоб я ненавидела ее — для ненависти у меня не было причин. Но вы ведь пришли не за тем, чтобы напомнить мне о моей нелюбви к мисс Дакос.

— Вы правы. А у вас в доме довольно тепло, — заметил я, снимая пальто. — Я пришел, так как, по моему мнению, в квартире должна находиться улика, которая поможет поймать человека, убившего Пьера. Записка… или что-то другое. В комнате Пьера я уже искал, правда, безуспешно. Не исключено, однако, что нужная улика в другом месте, например, в комнате мисс Дакос… с ее ведома. Возможно, она все еще там. За этим я и пришел — попытаться все-таки отыскать.

Никакой видимой реакции. Она только сказала:

— Полиция уже осматривала ее комнату.

— Конечно, как положено, но они, по-видимому, не проявили чрезмерной настойчивости. Во всяком случае, полиция ничего не обнаружила, и мне хотелось бы еще раз попытать счастья. Ниро Вулф мог бы прийти и лично попросить разрешения у мистера Дакоса, но не хотел лишний раз беспокоить старого человека. Вы можете все время находиться со мной и следить за тем, чтобы я вел себя прилично.

— Нет! — энергично затрясла Мария головой. — Нет! Есть тысячи способов сказать «нет», и я наблюдал воочию многие из них. Порой вы узнаете скорее по глазам, чем по тону голоса, какого сорта это «нет». Маленькие, темные, почти черные глаза Марии, посаженные слишком близко друг к другу, часто мигали. Я был готов поставить десять против одного, что не смогу уговорить ее, но шансы были равны, что мне удастся ее подкупить.