Памфрет и мир

Памфрет был счастлив. Вернуться в мир и еще раз почувствовать его несовершенство — что может быть восхитительнее? Он вслух расхохотался, вспомнив, как Сатана предупреждал его, что земля после всего случившегося может показаться ему отнюдь не самым прекрасным местом.

Что касается Памфрета, он не был обыкновенным покойником. Умер он в 1910-м, и, поскольку некоторые дела довел до конца, а кое-какие так и оставил незавершенными, его без особых церемоний отправили в Страну Тьмы. О его пребывании там нам ничего не известно, знаем только, что места эти оказались, по его мнению, чуть темнее и гораздо интереснее, чем он представлял. Нам не ведомо, какого рода службу он сослужил Князю Тьмы, но тот в результате наградил его десятью годами жизни. Памфрет так обрадовался этому, что даже вызвал неудовольствие у Сатаны по поводу столь пылкого желания вернуться в мир. Стоило ему там оказаться, он позабыл обо всем, кроме радости человеческого бытия.

Он был немало удивлен, когда обнаружил, что на земле уже 1970 год. Шестьдесят лет прошло! Все, конечно, сильно изменилось. Но он чувствовал, что жив, и этого было достаточно. Он подумал, что со стороны Сатаны было довольно глупо дать ему пузырек с ядом, — вряд ли он захочет вернуться прежде, чем истекут подаренные десять лет.

Был полдень его первого дня. Шагая по Пятой авеню, он заметил, как сильно она изменилась и выросла; старые достопримечательности исчезли, чувствовалось засилье коммерции. Он испытывал странное чувство нереальности, как и ожидал. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что все изменилось. Мир не стоял на месте. На Сорок второй улице Памфрет зашел в библиотеку и почувствовал острое удовольствие от встречи со старыми знакомыми, пылившимися на полках. Через два квартала он с радостью обнаружил, что ресторанчик «Шери» стоит на старом месте, и поздравил себя с тем, что еще не обедал.

Миновав вестибюль, он вошел в зал, ожидая найти столик рядом с оркестром, но, как выяснилось, место, где когда-то располагались музыканты, было переоборудовано для посетителей. Памфрет сел за свободный столик и подозвал официанта.

— Здесь нет оркестра? — осведомился он.

— Естественно нет. — Официант выглядел удивленным.

— Почему — естественно?

— Но ведь это могло вызвать разногласия. Одни любят музыку, а другие — нет. Месье шутит?

Но Памфрет и не думал шутить, ему было совсем не весело. Хорошо хоть, меню еще не отменили.

— Принесите мне устрицы.

— Хорошо, сэр.

— И еще заливное из индейки.

— Хорошо, сэр.

— И… у вас есть шашлык из крокодильих лапок?

— Нет, сэр.

— Ладно, тогда салат «Македонский» и кофе.

— Хорошо, сэр. — И официант торопливо удалился.

«У этого официанта напрочь отсутствует воображение, — подумал Памфрет. — Во-первых, мог бы посмеяться шутке, а во-вторых, не дал ни одного совета». И он откинулся на спинку стула, чтобы получше разглядеть посетителей, которых было довольно много.

В зале царила атмосфера невозмутимости и покоя.

Все что-то говорили, но, казалось, никто друг друга не слушал. В позах и лицах людей не было никакого воодушевления, никакой пикантности.

«Что за глупцы!» — сказал сам себе Памфрет.

Он взглянул на соседний столик, за которым сидели мужчина и девушка.

— Я не хочу туда идти, — говорила она, — я обожаю оперу, но ненавижу театр.

— Я слышал, это очень хороший спектакль, и обязательно на него пойду, — заявил мужчина.

— Прекрасно, тогда я возвращаюсь домой. Пока. — И она поднялась со стула.

— О, ты уже наелась? — спросил мужчина. — Тогда пока.

Памфрет был крайне изумлен.

«Девушка прелестна, а мужчина — дурак», — заключил он, но появление официанта с тарелкой устриц прервало его внутренний монолог.

В три часа Памфрет сидел на трибуне стадиона «Поло-Граунд». Восхитительное солнце заливало площадку, обещая еще более восхитительную игру. Старое соперничество между Нью-Йорком и Чикаго за прошедшие годы обострилось. «Салаги» и теперь все еще сражались с «Гигантами» за первое место. Памфрет почувствовал, как нарастает приятное возбуждение. Он повернулся к соседу:

— А что, «Гиганты» в самом деле сильнее, а?

— Ну это как посмотреть, — ответил сосед.

— Вы из Чикаго?

— Нет.

Памфрет замолчал.

В три тридцать объявили начало игры.

«Ну вот, теперь начнет хоть что-то происходить», — подумал Памфрет.

Первый иннинг прошел быстро. Игра была довольно жесткой, но команды не заработали ни одного очка, так что не было и аплодисментов. Во втором иннинге ньюйоркцы провели блестящую атаку и забили гол.

Трибуны безмолвствовали. Один Памфрет неистово хлопал в ладоши.

Тут появился служитель и подал ему какой-то печатный листок. Памфрет развернул его и прочитал следующее:

«Интернациональный Конгресс Мира Спортивный комитет Правило 19. На любых спортивных соревнованиях со стороны зрителя считается незаконным выказывать свое предпочтение тому или иному участнику посредством аплодисментов, выкриков или любых других действий».

Памфрет пришел в полнейшее замешательство и даже позабыл об игре. Так вот с чем связана эта странная тишина на трибунах. Он призадумался, какое может последовать наказание, но решил, что, раз его больше не беспокоят, за первый проступок достаточно одного предупреждения. Потом он услышал стук биты по мячу и, подняв глаза, увидел, как кожаный мяч ударился в борт и отскочил обратно на поле. Раннер бросился обегать базы, зрители безмолвствовали. На последней секунде он рванулся к третьей базе, как раз когда филдер кинул мяч подававшему игроку. Последний участок спортсмен преодолел со скоростью стрелы и достиг площадки за секунду до того, как мяч попал в перчатку скетчера.

— Аут! — провозгласил судья.

— Мошенник! — завопил Памфрет. — Судью на мыло!

Толпа в безмолвном изумлении уставилась на Памфрета. Рядом с ним снова появился служитель и подал ему листок бумаги. Памфрет, догадавшийся, что опять сделал что-то не то, сконфуженно взял его и прочитал:

«Интернациональный Конгресс Мира Спортивный комитет Правило 26. На любых спортивных соревнованиях со стороны зрителя считается незаконным любым способом выказывать свое позитивное или негативное отношение к решению судейских органов.

Наказание: удаление с трибуны стадиона».

Где-то под трибунами мелодично запел гонг. Зрители дружно поднялись со своих мест и теперь стояли, склонив головы, и указывали в одном направлении — в направлении ворот. А на поле все игроки замерли в той позиции, в которой их застал звук гонга. Памфрет был до крайности сконфужен; он хотел было рассмеяться, но ощущение важности исполняемого ритуала не позволило ему это сделать. Скорбные лица, поникшие плечи, указующие персты недвусмысленно подсказали ему, как нужно поступить, поэтому он спустился с трибуны и через поле направился к воротам. Подойдя к ним, он оглянулся: тридцать тысяч пальцев указывали на него. Пройдя через ворота, он снова услышал звук гонга.

«Что за черт, — с досадой подумал Памфрет, садясь в идущий к окраине города автобус. — Куда катится мир? Или, вернее, до чего он докатился? Похоже, что хорошо провести время мне не удастся». И он вдруг затосковал о том дне, когда принял награду Лукавого.

Ему вдруг очень сильно захотелось с кем-нибудь поговорить — таким острым и щемящим было чувство одиночества. Ребенок на руках у женщины, сидевшей позади всех, начал плакать, и по сигналу кондуктора нерадивая мамаша поднялась и вышла из автобуса на следующей остановке. Двое мужчин, расположившиеся напротив Памфрета, вели чинную беседу.

— Англичане, — говорил неопрятный бородатый толстяк, — отличные ребята.

— Американцы, — отвечал его сосед, — прекрасные люди.

— Англичане, — продолжал бородатый, — невероятно талантливы.

— Американцы — гениальный народ.

— Британская империя нерушима.

— Америка — земля свободы.

— Англия — величайшая страна в мире.

— Правило 142, — невозмутимо сказал американец, — не сравнивать, чтобы доказать.

— Прошу прощения, — покорно согласился англичанин.

А Памфрет уже успел вскочить. Он всегда ненавидел англичан.

— Доказать! — завопил он. — Доказать! Что тут доказывать! Скажи ему, что он лжец!

— Правила 207, 216 и 349, — хором провозгласили англичанин и американец. — Не противоречить, не вступать в конфликт, громко не разговаривать.

Кондуктор дотронулся до руки Памфрета и знаком велел ему выйти из автобуса. Первым побуждением Памфрета было вышвырнуть кондуктора в окно, но он подумал, что лучше этого не делать, тем более что автобус все равно уже добрался до Шестьдесят шестой улицы. Он вылез на следующей остановке и зашагал в южном направлении, к Центральному парку.

На Шестьдесят пятой улице он увидел ресторан и зашел туда перекусить. Зал был переполнен, но Памфрету все же удалось найти свободный столик у стены.

Он сел и подозвал официанта. Тот уставился на Памфрета с некоторым беспокойством.

— Столик обслуживается?

— Да, сэр. — Официант нервно переминался с ноги на ногу.

— Прекрасно. Принесите мне что-нибудь на ваш выбор.

Официант исчез.

В ресторан вошли мужчина и женщина и направились прямиком к столику, за которым сидел Памфрет.

Казалось, они очень удивились, увидев его, растерянно огляделись и в конце концов уселись на маленький диванчик, стоявший у стены. Памфрет все понял. Он поднялся и приблизился к мужчине:

— Прошу прощения, сэр, это ваш столик?

Мужчина кивнул:

— Да… мы зарезервировали его.

— Если бы я знал, — развел руками Памфрет, — не стал бы занимать его. Официанту следовало сказать мне об этом. Вы, конечно, займете свое место?

— Но вы же понимаете, что это было бы противозаконно! — в ужасе воскликнул мужчина. — Нет-нет, мы не можем.

— Но я просто не знал, — пожал плечами Памфрет. — По крайней мере, — добавил он, — я надеюсь, вы позволите мне разделить столик с вами?

Мужчина вопросительно взглянул на свою спутницу. Она кивнула. Памфрет взял свободный стул, и они все трое уселись за столик. Тут появился официант с тарелкой супа. Увидев сидящую за столом пару, он, казалось, успокоился и принял у них заказ.

— Я удивлен… — начал было мужчина.

— Конечно удивлены, — перебил его Памфрет, — но я действительно понятия не имел об этих безобразиях — об этих законах. Почти всю свою жизнь я провел в Китае, где все по-другому.

— Но я полагал, что законы одинаковы во всем мире…

— Да, да, — торопливо согласился Памфрет, — но очень долгое время я провел в полном одиночестве… э… научные исследования, знаете ли. Некоторые блюда в Китае готовят гораздо лучше. Там нет…

— Правило 142. Не сравнивать, — прервала его женщина.

Некоторое время они молчали. Наконец Памфрет снова попытался наладить беседу.

— Эти жареные грибы были просто восхитительны, — заявил он. — Вы не находите?

— Прошу прощения, но, боюсь, я не могу вам ответить, — покачал головой мужчина. — Правило 207, знаете ли. Не опровергать.

Памфрет впал в беспросветное отчаяние. Он так долго и сильно бился головой о непробиваемую стену этого мира, что утратил способность размышлять.

«Единственный выход — молчать», — решил он.

Когда принесли десерт, Памфрет издал вздох облегчения и снова отважился заговорить.

— Знаете, — начал он, — несколько лет я не имел никаких связей с миром, надеюсь, вы не откажете мне в любезности ответить на один вопрос. Как долго действуют все эти законы?

— В самом деле, вы меня просто поражаете! — воскликнул мужчина. — Любые дискуссии об истории сурово караются.

Дольше оставаться на месте Памфрет уже не мог. Он положил на стол деньги, нахлобучил шляпу и торопливо вышел из ресторана.

Мимо дверей проезжал автобус. Памфрет побежал к остановке, отчаянно размахивая руками. Автобус так и не остановился, из окна высунулся кондуктор и выбросил сложенный листок бумаги, который спланировал прямо под ноги Памфрету. Подняв его, Памфрет прочитал:

«Интернациональный Конгресс Мира Комитет общественного транспорта Правило 96. Водитель общественного транспортного средства должен игнорировать сигналы пассажира остановиться, если эти сигналы бурные или возбужденные или подаются в противоречащей спокойствию манере».

Памфрет разорвал листок на мелкие клочки.

— Ну что ж, раз так… — начал было он, но тут же замолчал. Он боялся говорить даже с самим собой — вдруг кто-нибудь услышит. Он хотел остаться в полном одиночестве, чтобы спокойно поразмыслить и постараться постичь этот странный, невозможный мир, в который он так жаждал вернуться. Он пошел по направлению к окраинам с твердым намерением снять комнату в первом же отеле, который попадется на пути.

На Шестьдесят первой улице Памфрет заметил величественное белое мраморное здание, выстроенное шагах в пятидесяти от дороги фасадом к Центральному парку. Оно было украшено четырьмя минаретами, на каждом из которых возвышался мраморный ангел, ломающий боевой меч. Над входом большими буквами было написано:

«ДВОРЕЦ МИРА».

«Так вот где они печатают эти идиотские листовки, — подумал Памфрет, увидев вывеску. — Как бы мне хотелось разнести здесь все к чертовой матери!»

Потом он заметил, что входные двери открыты, и вошел, преодолев страх.

Интерьер здесь был простой, такой же, как в соборе, единственным отличием от которого было отсутствие цветных витражей в окнах. Огромные колонны из розового мрамора, уходившие под самый свод, казалось, достигали небес. В дальнем конце зала располагался алтарь, на котором тоже помещалась фигура ангела, ломающего боевой меч. Эта скульптура была выполнена из эбонита. Позади нее на пьедестале были начертаны слова поэта:

«Слепец, ты беззащитен перед Тьмой, Но глас Рассудка слышен и во мраке…»

Вокруг алтаря за ограждением преклонили колени две фигуры — мужчины и женщины. Как только Памфрет все это увидел, он почувствовал отвращение и одновременно благоговейный страх.

«Ну конечно, — сказал он себе, — все это забавно, но как-то слишком уж давит на психику» — и, развернувшись, покинул дворец.

Полчаса спустя он сидел в комнате отеля «Pax»[7] и читал книгу, которую обнаружил на тумбочке возле кровати. На черном кожаном переплете золотыми буквами значилось: «Книга Мира».

— Господи боже! — воскликнул Памфрет. — Да это же их Библия!

Это было нечто большее, чем просто свод правил, здесь же разместились фотографии и биографии членов великого Конгресса и краткое изложение философии новой Мировой Религии. Все, казалось, было подчинено власти этого вездесущего и всесильного Конгресса.

Памфрет от души повеселился, читая правила Комитета по ухаживанию, а потом обнаружил, что Комитет по домашнему хозяйству сделал семью полнейшей нелепицей, а дом превратил в настоящую могилу. Добравшись до Комитета по сну, дальше Памфрет читать уже не смог. Он был совершенно изнурен и подавлен, он устал. Его голова клонилась все ниже и ниже, пока подбородок не коснулся груди. У него едва хватило сил раздеться и забраться в постель.

Ему снился Мир, Мир с телом ангела и ужасным ухмыляющимся черепом. По рекам и долам, по холмам и косогорам это чудище гнало его до тех пор, пока он не увидел перед собой посреди пустыни прекрасный Дворец Мира. Из последних сил сделав рывок, он добрался до портала, шагнул под мраморный свод и рухнул на колени перед алтарем. Эбонитово-черный ангел на пьедестале, соединив обломки меча, занес его для удара. Памфрет поднял руку, защищаясь, и, когда меч, свистнув в воздухе, опустился с быстротой молнии — проснулся.

Кто-то стучал в дверь его комнаты. Памфрет, вытирая со лба холодный пот и стараясь унять дрожь от ужасного сновидения, крикнул:

— Кто там?

— Именем Интернационального Конгресса Мира и Комитета по сну, прошу вас открыть дверь, — раздался в ответ голос.

«Какого черта? Что я сделал на этот раз? — подумал Памфрет. — Наверное, потревожил мир своим одеялом».

— Именем Интернационального Конгресса… — снова начал голос.

— О, заткнись, — простонал Памфрет и, подойдя к двери, открыл ее. — Чего вы хотите? — требовательно осведомился он.

Пришедший безмятежно взирал на Памфрета. Он был одет в белое с головы до ног, на его груди красовался серебряный ангел с мечом, а на шапочке золотыми буквами было вышито слово «МИР».

— Чего вы хотите? — повторил свой вопрос Памфрет.

— Вы разговаривали во сне, — ответствовал Человек в Белом. — Нарушение правила 34. Пойдемте.

— Пойдемте куда? — спросил Памфрет.

— Вы притворяетесь. — Но, видя искреннее недоумение на лице Памфрета, Человек в Белом пояснил: — В Госпиталь для Храпящих и Говорящих.

— О господи! — воскликнул Памфрет и с трудом подавил смех. — Вы же не хотите сказать…

— Невежество не является оправданием, — прервал его Человек в Белом.

— Но мне нужно одеться!

— Хорошо. Я подожду снаружи. У вас есть пять минут.

Памфрет подошел к стулу, стоявшему у окна, и уселся. Он бы очень хотел, чтобы у него было время как следует обо всем подумать, подумать об этом гротескном, сумасшедшем мире, который, казалось, утратил чувства с тех пор, как он его покинул шестьдесят лет назад. Перебирая в памяти все события прошедшего дня, он не знал, смеяться ему или плакать. Все это, конечно, было смехотворно, но…

— Время, — напомнил ему из-за двери Человек в Белом.

Памфрет подошел к стенному шкафу, где висело его пальто, и вытащил из кармана маленький пузырек, наполненный зеленой жидкостью. Затем улегся на кровать и выпил все до последней капли.

— Как выяснилось, Сатана знал, что делает, — пробормотал он и закрыл глаза.

Когда Человек в Белом вошел, комната была пуста.

Танец с веревками

Ярким октябрьским утром Рик Дуггетт с восьмью сотнями долларов в кармане сошел на Гранд-Сентрал-Стейшн в Нью-Йорке. Но сначала нужно объяснить, как он туда попал и откуда у него взялись деньги.

Рик относился к тому типу людей, которые ничего не делают наполовину, вполсилы. Если уж он ел, то или помногу, или перекусывал на ходу, спал либо по одиннадцать часов в сутки, либо не спал совсем, садился играть в покер, только когда знал, что можно или выиграть все, или продуться в дым.

Что бы он ни делал, он во всем шел чуть дальше остальных, поэтому неудивительно, что в своей профессии Рик достиг вершин. Он был лучшим загонщиком скота в Восточной Аризоне, а это совсем немало, потому что даже в то время хорошие загонщики были такой же редкостью, как водяные скважины в пустыне.

Когда прошлым октябрем в Хоунвилле было объявлено, что победитель в состязании по загону скота получит тысячу долларов, никто не сомневался, что приз достанется Рику, и он оправдал ожидания: поймал лассо и связал десять молодых бычков за четырнадцать минут и двадцать семь секунд, опередив ближайшего соперника на целых семь минут.

Было много разговоров, на что Рик потратит эти деньги. Ну конечно же первым делом он напоил кучу народа, но ведь даже банда умирающих от жажды фермеров не может проглотить виски на тысячу долларов.

Остальное, подумали все, наверняка уйдет в покер, но ведь Рик Дуггетт — большой оригинал, поэтому ничего нельзя сказать заранее. Он может жениться или даже съездить в Денвер.

Рик же, напоив в Огивли целую толпу, договорился, чтобы его лошадь вернули домой на ранчо, на котором он работал, и через приятеля отправил его хозяину записку следующего содержания:

«Дорогой Фрейзер, я получил в качестве приза большую сумму денег.

Беру отпуск на месяц, чтобы прокатиться в Нью-Йорк.

Никогда там не был.

Твой Р. Дуггетт».

Такого не ждали даже от Рика. Денвер — еще куда ни шло. Туда, а иногда даже и в Сент-Луис ездили.

Можно было бы даже понять, что мужчина ради удовольствия и в Чикаго отправится.

Но Нью-Йорк!

Просто абсурд!

Это все равно что прокатиться в Константинополь.

И тем не менее в этом был весь Рик Дуггетт. Уж если он решил поехать в большой город, то ясно, что выберет самый большой. Он никогда ничего не делал наполовину.

Вот так-то Рик с пачкой банкнотов в восемьсот восемнадцать долларов в кармане и прибыл в Нью-Йорк около двух часов пополудни солнечным октябрьским деньком.

Хоть он и останавливался по пути в Чикаго, чтобы купить себе костюм, внешний вид Рика, сошедшего на Гранд-Сентрал-Стейшн, впечатлял меньше, чем можно было бы ожидать от чемпиона штата Аризона. Но он, впрочем, и не собирался переплюнуть Стетсона с его широкополой шляпой с мягкими полями. Грубоватое загорелое лицо Рика и ясные сверкающие глаза достаточно очевидно свидетельствовали, что он не с Бродвея.

Он не успел добраться и до Тайм-сквер, с трудом продираясь через толпу по Сорок второй улице, как его остановил бледнолицый щеголь в костюме из голубой саржи, пробормотавший безо всякой преамбулы что-то такое вроде «это третий заезд в Латонии», «это верняк» и «как раз за углом».

— Послушай, сынок, — молвил Рик достаточно добродушно, — я не ставлю на лошадь, пока ее не увижу.

И вообще, если бы я хотел играть в азартные игры, я бы остался в Хоунвилле. Я приехал в Нью-Йорк, чтобы посмотреть его достопримечательности, и похоже, что ты одна из них. Премного благодарен. Вот, держи.

И он сунул несколько центов в руки удивленного «жучка».

Погуляв пару часов и насытившись видами города, Рик Дуггетт поймал такси и поехал в отель «Кройвилль», который ему порекомендовал в поезде кто-то из попутчиков.

Жаль, что я не могу описать, сколь робко он садился в такси, а также его ощущения, когда заработал мотор и эта штука поехала. Хотя у хозяина ранчо, на котором он работал, было два автомобиля и Рик сам неплохо водил машину, на него произвело впечатление, как искусно водитель такси лавировал по дороге, пробиваясь через поток транспорта по Пятой авеню.

Рик съел обед, или ужин, как он называл его, в гостинице и чуть позже отправился посмотреть город при электрическом освещении. Неплохо было бы заглянуть на шоу, подумал он, но пришел в замешательство от обилия анонсов в вечерней газете. В результате Рик решил пойти или на «Макбет», или на танцевальное ревю на Бродвее и примерно в полвосьмого заскочил в кафе, чтобы сделать окончательный выбор за рюмкой чего-нибудь увлажнительного.

Там-то он и встретил человека по имени Хендерсон.

В одном Рик должен был себе признаться: он сам первым обратился к незнакомцу. Но факт и то, что человек, стоявший у стойки рядом с Риком, сам все начал, заявив бармену, да и вообще всем, кто дал себе труд его слушать, следующее:

— Мы у себя на Западе не пользуемся этими одноразовыми бутылками. Нам это не нужно. Мы знаем тех, кто продает нам вино, и они знают нас. Но в Нью-Йорке-то все иначе. Тут уж надо во все глаза глядеть, а то в бутылке окажется вода.

Рик повернулся и спросил незнакомца — это был человек среднего возраста, с грубым красным лицом, в мешковатом сером костюме и в мягкой шляпе: «Из какой части Запада вы приехали?» И этого было достаточно. Через десять минут они вместе выпили уже по второму разу.

Оказалось, что мистер Хендерсон из Канзаса, где у него огромная зерновая ферма. Его очень интересовало все, что Рик рассказывал об Аризоне. Они обсудили огромный город, и Рик в качестве иллюстрации к замечанию мистера Хендерсона, что «в Нью-Йорке за всеми надо следить», рассказал о своей встрече с «жучком» на Сорок второй улице. А потом, так как было уже почти восемь часов, добавил, что собирается посмотреть ревю в театре «Стуйвесант» и что ему, пожалуй, пора.

— Это дрянное шоу, — заявил мистер Хендерсон. — Я его видел позавчера. Клянусь, в Вичити я видел кое-что и получше. Почему бы вам не пойти со мной в «Сенчэри»? Тут мне в отеле сказали, что это того стоит.

Итак, после того, как мистер Хендерсон заплатил за выпивку — несмотря на протесты Рика, — они покинули кафе и отправились на такси на Шестьдесят вторую улицу, где Хендерсон, позволив Рику расплатиться с таксистом, пошел в кассу за билетами.

Рику понравился этот человек из Канзаса. Открытый грубоватый малый, любит хорошо провести время и знает, где это можно сделать. Ему повезло, что он его встретил. Весьма приятно иметь знакомого с правого берега Миссисипи.

Шоу действительно было хорошим, и Рик получил большое удовольствие. Симпатичные девушки, легкая музыка, забавные стишки, умелые танцы. Рик с удовольствием аплодировал и буквально ослаб от смеха.

Плохо было лишь то, что мистер Хендерсон наотрез отказывался выходить в антракте. Это было непонятно.

Он предпочитал сидеть в душном переполненном зале вместо того, чтобы выйти на улицу и глотнуть свежего воздуха. Но он был забавным собеседником, а перерывы оказались не столь уж долгими.

После того как занавес закрылся окончательно, они вывалились вместе с остальными зрителями на улицу. Рик был оживлен и несколько растерялся в водовороте улыбающихся лиц, шуме и болтовне тысяч языков.

«Это уж действительно Нью-Йорк», — внушал он самому себе. Компаньон прервал его размышления.

— Что вы скажете, если мы заскочим куда-нибудь в центр поужинать? Я знаю славное местечко. Если вы не собираетесь…

— Нет, нет, — заявил Рик, — я хоть и поужинал в шесть часов, всегда готов это повторить. Но угощаю я.

Приятели нашли такси, мистер Хендерсон дал водителю адрес кабаре, и они поехали в центр города. Выбравшись из толпы на улице, машина минутой позже свернула на Бродвей, перегруженный автомобилями и пешеходами, и направилась к югу.

Мистер Хендерсон вдруг нагнулся, сунул руку в карман брюк и вытащил что-то блеснувшее как серебро.

Рик с любопытством взглянул на предмет — это была никелированная фляжка с виски. Он внимательно наблюдал, как его приятель отвинтил крышку и, перевернув флягу, глотнул из горлышка.

— Из Канзаса привез, — объяснил мистер Хендерсон. — Настоящее виски. У меня всегда стоит в буфете. Если желаете присоединиться ко мне, сэр, то…

Рик колебался. Затем, устыдившись своих сомнений, покраснел. Конечно, нужно соблюдать осторожность и все прочее, но не до такой же степени, чтобы усомниться в человеке, подобном Хендерсону. И все-таки.

— Конечно, — сказал Рик. — После вас. С удовольствием глотну.

Хендерсон протянул крошечную никелированную крышечку.

— После вас, — вежливо повторил Рик.

— Тогда вот так, — ответил Хендерсон, опустошив ее одним глотком. — Сполоснуть нечем, — заявил он, вновь наполнив крышечку из фляжки. — Да и виски слишком хорошо, чтобы мыть посуду и терять последние капли.

— Да ладно. — Рик взял полную крышечку в руки. — Итак, я за вами.

И, следуя примеру Хендерсона, осушил содержимое одним залпом.

Тремя часами позже, примерно часа в три ночи, лейтенант отделения полиции Мюррей Хилл проводил дознание. Главным свидетелем выступал водитель такси, его лицо было красным от негодования, а голос полон оскорбленного протеста.

— Я стоял перед «Сенчэри», — пояснял он лейтенанту, — потом меня наняли двое парней. Один — низенький, краснолицый — велел мне побыстрее ехать в кабаре «Шоней». Я довез их как можно скорее, конечно соблюдая осторожность. Но когда мы подъехали туда, этот краснолицый приоткрыл окошко между нами и сказал, что они передумали и немного покатаются. «Ну так, примерно часик», — сказал он и велел ехать вверх по авеню к парку. Я туда и поехал.

Я ездил и ездил, пока голова не закружилась, часа два, наверное, и мне стало странно, что я ни разу не слышал ни звука из салона машины. Они опустили на переднем стекле занавески. Наконец я притормозил и заглянул в салон через боковое стекло. Я вообще не сумел ничего разглядеть. Тогда я остановился, вышел из машины и открыл дверь. Тот краснолицый вообще исчез, другой парень лежал наполовину на сиденье, наполовину на полу. Я на него закричал, потряс его, но он был как мертвый. Поэтому я привез его…

— Хорошо, достаточно, — прервал лейтенант. — Я надеюсь, у вас есть лицензия?

— Конечно, я три года работаю в компании Эм-Би.

— И вы не знаете, когда этот краснолицый вышел из машины?

— Нет. Может, на углу Шестой авеню и Сорок второй улицы. Мы там надолго застряли в пробке. Он мог тогда выскочить…

— Ладно. — Лейтенант повернулся к полицейскому: — Пойди посмотри — он хоть говорить-то может?

Полицейский отправился было выполнять приказание, но тут дверь отворилась, и на пороге появился Рик Дуггетт, чемпион Восточной Аризоны. Лицо его было бледным, веки опухшими, глаза тусклыми, как у человека, которого разбудили — после длительного сна, галстук набоку, волосы всклокочены.

— Вот он собственной персоной, — сказал полицейский.

— Пришли в себя? — Лейтенант взглянул на вошедшего. — Что с вами случилось-то?

Рик Дуггетт приблизился к столу.

— Послушайте, — начал он, меланхолически глядя на лейтенанта. Говорил он медленно и с трудом, но достаточно отчетливо. — Послушайте, — повторил он. — Я вижу, что на часах больше трех, значит, я отключился часа на три. Я пришел в себя пятнадцать минут назад, и мне сказали, где я. Сейчас я в порядке. Парень из Канзаса по имени Хендерсон дал мне выпить что-то, что он привез, и, когда я закрыл глаза от удовольствия, потому что мне это пришлось по вкусу, вытащил у меня из кармана пачку денег — восемьсот долларов — и обратный билет в Аризону. В Нью-Йорке надо за всеми следить. Это мне Хендерсон сам сказал. Может быть, он имел в виду…

— Минуту. — Лейтенант приготовил промокашку и окунул перо в чернила. — Ваше имя?

Рик выдавил слабую улыбку:

— Меня зовут Билли Буб. Запишите и покажите, как это смотрится на бумаге. Это все, что я могу сообщить вам. Я не рвусь попасть к вам в дело. Мое имя Билли Буб, и я приехал из Джинквилля на Какер-Григ. Это все, что я могу сообщить вам о себе.

— Все? — резко переспросил лейтенант. — А как, по-вашему, мы найдем ваши деньги, если вы нам не собираетесь ничего рассказывать? Как этот Хендерсон выглядел? Где вы с ним встретились?

— Ничего не поделаешь. — Рик снова вяло улыбнулся. — Странно, но я забыл его как-нибудь отметить. На нем был серый костюм, у него красное лицо, белые зубы, и я встретил его где-то, не помню где, он еще тогда распространялся об одноразовых бутылках. Не стоит все это записывать, потому что я не делаю никакого заявления. Я всегда считал, что если человек не может постоять за себя сам, то он не достоин того, чтобы за него это делали другие. Да ребята меня с ранчо выставили бы, если б узнали об этом. Все. Я пошел.