Генерал почти обиженно запротестовал:
      - Решение оставалось за вами, ваше высочество.
      - Знаю, но вы уже решили за меня.
      - Разве это возможно? Умоляю ваше высочество о прощении; я только предложил.
      - Да, и в результате обижен бедный старый Дюшесне, которого вы ненавидите, но который тем не менее любит меня, как и вы.
      Лицо маленького генерала покраснело от негодования.
      - Вы должны простить меня, ваше высочество, - вскричал он, - но эта свинья Дюшесне никогда...
      Принц прервал его:
      - Хватит, Нирзанн. Кроме того, именно вы виноваты в том, что я действительно поверил в правоту молодого Науманна. Впрочем, я пришел обсуждать не это; про это давайте забудем.
      Генерал Нирзанн продолжал стоять, пока принц не подошел к креслу и не сел. Потом генерал занял свое кресло и стал ждать, храня уважительное молчание. Наконец принц довольно резко заговорил:
      - Некоторое время назад, Нирзанн, вы представили мне мадемуазель Солини, о которой сообщили, что она ваша родственница.
      Генерал бросил на него быстрый взгляд:
      - Да, ваше высочество.
      - Она приехала, по вашим словам, из России. Сама она мне сказала, что выбрала Маризи на этот сезон по вашей рекомендации. Некоторые факты позволили мне поверить, что эти рекомендации были даны из соображений... ну, скажем так, моего блага.
      - Но это... вы, ваше высочество, знаете... - Генерал смущенно замолк.
      - Я не собираюсь осуждать вас за это, - с улыбкой остановил его принц. - На самом деле я вам благодарен, я перед вами в неоплатном долгу. Мадемуазель Солини интересует меня.
      - Я этим не удивлен, - ответил генерал Нирзанн, который сразу воспрянул духом, услышав слова благодарности.
      Проигнорировав это несколько дерзкое замечание, принц продолжал:
      - Да, я признаюсь, она меня заинтересовала. - Он на мгновение остановился, потом неожиданно спросил: - Она действительно ваша родственница?
      Но генерал, ожидавший подобного вопроса, ответил сразу:
      - Будьте уверены, ваше высочество. Почему вы спрашиваете об этом? Если вы сомневаетесь во мне...
      - Нет, я не сомневаюсь в вас - я просто собираю информацию. Значит, она ваша родственница?
      - Да.
      - Из...
      - Из Варшавы.
      - Она русская?
      - Да. По отцу. Ее мать - немка, с этой стороны мы и связаны родством.
      - Понятно. Значит, ее имение находится под Варшавой?
      На лице генерала снова проступило смущение. Он явно был в нерешительности, но, помолчав, дерзнул наконец сказать правду:
      - Должно быть, ваше высочество, если оно у нее вообще есть.
      - А? - Принц поднял брови. - Но я думал, что есть.
      Эта маленькая история об ее несметных богатствах - плод вашего воображения?
      Тон принца был дружелюбным, и, отвечая, генерал позволил себе ухмыльнуться:
      - Да, ваше высочество. Для... можно так сказать...
      Для того, чтобы заинтриговать Маризи. Иначе ее проигнорировали бы.
      - Вполне справедливо. Я аплодирую вашей проницательности. Она не благородного происхождения?
      - Нет.
      После этого ответа принц слегка нахмурился и подошел к окну, где оставался несколько минут, глядя вниз, на улицу. Генерал хранил молчание, отлично зная, что творится в голове принца, и очень удовлетворенный своим знанием. Внезапно принц повернулся к нему:
      - Повторяю, Нирзанн, она меня интересует.
      - И я повторяю, ваше высочество, что это совсем не удивительно, отозвался генерал.
      - Но она - ваша родственница?
      - Дальняя.
      - Значит, вы думаете...
      - Я думаю совершенно так же, как вы, ваше высочество.
      - А мадемуазель Солини?
      - Не могу ответить за нее. Вы, без сомнения, уже заметили, что она живет собственным умом.
      - Когда вы думаете ее увидеть?
      - Не знаю. Может быть, вечером.
      - Сможете увидеться с ней сегодня вечером?
      - Да, ваше высочество.
      - Наедине?
      - Конечно.
      - И спросите у нее...
      - Все, что угодно вашему высочеству.
      - Значит, так и сделайте. Мне нет нужды говорить вам, о чем я хотел сказать. Только попросил бы вас соблюдать как можно большую деликатность. И если ваша миссия будет иметь успех, то я знаю, как распорядиться свободным Крестом Бата.
      Генерал опустился на одно колено, лицо его побледнело от радости.
      - Ваше высочество... я потрясен... это всегда было моей мечтой...
      - Я знаю, - улыбнулся принц. - Сделайте это, Нирзанн. Заслужите, и орден ваш.
      И, добавив, что надеется в три часа, как обычно, отправиться с генералом на прогулку, принц удалился.
      Этой беседой и объясняется тот факт, что, когда около восьми часов того же вечера генерал позвонил в дверь дома номер 341 на Аллее, лицо его выражало и сомнения и решительность.
      Весь день он сгорал от нетерпения в ожидании этого часа; теперь же, когда час настал, он обнаружил, что не знает, как повести разговор. На какой-то миг ему пришла в голову мысль, что все должно просто и легко уладиться, но в следующий момент он вспомнил про амбиции Алины, касающиеся и ее самой, и Виви, и надежда на успех показалась слабой.
      Он и в самом деле выбрал неудачное время для своего стратегического нападения на цитадель красавицы.
      Всего за два часа до его прибытия Алина услышала из уст Науманна слова: "Завтра я напишу Василию Петровичу", которые заставили ее одарить месье Науманна комплиментом "опасный человек". Сомнительным на самом деле комплиментом, предполагавшим некоторое влияние на его будущее, что Науманну следовало бы предвидеть.
      Но генерал Нирзанн, не улавливающий тонкие оттенки в выражении лиц, не заметил ничего необычного на лице мадемуазель Солини, когда она пригласила его пройти в библиотеку.
      В ее манерах сегодня наблюдались нетерпение и беспокойство, но он и этого не заметил. К тому же он был слишком озабочен собственной миссией, чтобы обращать внимание на что-либо еще.
      Около часа они разговаривали на разные темы. Дюжину раз, когда ему казалось, что он уже подготовил почву и можно переходить к целит своего визита, Алина неизменно уводила его от этой темы, пока он не начал подозревать, что она догадалась о его намерениях и сознательно избегает соответствующего разговора - таким предположением он, конечно, польстил себе.
      Подробно, в деталях, обсудив успешную кампанию Алины в Маризи и представив ей два предварительных предложения на будущее, он добрался до темы денег.
      - Не хочется об этом, - сказала Алина, отвечая на его вопрос. - У меня есть больше ста двадцати тысяч Франков наличными.
      Генерал удивленно присвистнул.
      - Черт знает что! - воскликнул он. - Этот американец делает золото?
      - Кажется. А вы ничего не скажете о том, как ловко я их от него получила?
      Генерал лукаво смотрел на нее.
      - Поживем - увидим. Помните, я уже говорил вам: нужно быть круглым дураком, чтобы давать так много и ничего не получать взамен.
      Алина засмеялась:
      - Он надеется... жениться на мне.
      Генерал фыркнул.
      - Будьте откровенны, - сказал он, - я желаю знать, не может ли он вмешаться...
      - Вмешаться? Во что? Каким образом?
      - В... некоторые планы.
      Алина бросила на него быстрый подозрительный взгляд:
      - Но мы все это обсудили раньше.
      - Знаю. Но если будет необходимо отделаться от него, что тогда?
      - Я уже говорила вам, я отделаюсь от него сразу, как только вы будете готовы.
      - Да, как только я буду готов покинуть с вами Маризи. Но что, если мы откажемся от этих намерений?
      Несколько мгновений Алина с некоторым подозрением разглядывала генерала, потом сухо сказала:
      - Мой дорогой Пол, вы пытаетесь что-то выведать.
      Разве я не говорила вам раз двадцать, что все эти ваши уловки просто смешны. Итак, что вы хотите? Признавайтесь.
      - Значит, я могу быть откровенным? - спросил генерал с видом человека, который скорее готов пойти напролом, чем получить преимущество в результате нечестного приема.
      - Да, - улыбнулась Алина. - И умоляю вас, генерал, не надо меня обманывать.
      "Я должен использовать стратегию, я должен быть тактичным", - призвал себя Нирзанн.
      И после короткого раздумья сказал громко, со значением:
      - Алина, сегодня утром принц заходил в мою комнату во дворце поговорить. - Генерал Нирзанн никогда не употреблял слов "моя комната", не добавив при этом "во дворце".
      - В самом деле? - сказала Алина, пристально глядя на него.
      - Да. Он зашел поговорить о вас. В самом деле. Он притворился, что цель его визита - обсудить это несчастное дело со смертью месье Шаво, но я-то вижу его насквозь. Он зашел поговорить о вас.
      - В самом деле? - повторила Алина. - Его высочество очень любезен.
      - Но это не любезность. Уверяю вас, он думает только о себе. Мадемуазель, вы говорили, что любите меня.
      Я готов поверить, что занимаю определенное место в вашем сердце. Но что, если у меня есть соперник в лице принца Маризи?
      Алина смотрела на генерала; издевательство в ее глазах и на губах было едва заметно, так что она благополучно выдержала пристальный взгляд, которым он прямо-таки впился в нее.
      - Мой дорогой Пол, - ответила она, - единственная причина, по которой я повторяю вам, что люблю вас, заключается в том, что мне доставляет удовольствие это говорить. Вы отлично это знаете. Никто, даже сам принц, не сможет занять ваше место... в моем сердце.
      Впервые за два месяца генерал не счел нужным в восторге упасть на колени перед ней, услышав слова любви, которые произнесли ее губы. Его разрывали противоречивые чувства.
      Он любил Алину, как только мог любить женщину, но его возможности в этом направлении были весьма ограничены. Истинная страсть никогда не бушевала в его Доблестной груди. Сильнее, чем любовь к женщинам, была его преданность принцу и мечта оставаться первым в череде тех, кто пользовался благосклонностью принца, - и, помимо этого, для него имел значение (и немаловажное) орден Крест Бата.
      Он был полностью поглощен этими мыслями, и торжественное заявление Алины о любви вызвало только улыбку на его губах - улыбку, которую на лице обычного человека, но не генерала, можно было бы назвать глупой. Вздохнув для видимости, он сказал:
      - Тем не менее, дражайшая, я начинаю опасаться.
      Принц непобедим.
      - Но не для вас, Пол.
      - Увы! Боюсь... даже для меня.
      - Вы не слышали, что я вам сказала? Я люблю вас.
      - Но если бы принц попытался...
      - Он не добился бы успеха.
      - Не могу в это поверить.
      - Клянусь вам.
      - Не верю. - Генерал начал приходить в отчаяние.
      Алина открыто засмеялась:
      - Мой дорогой Пол, вы сказали это так, как будто и не хотите поверить в это.
      Генерал горячо протестовал против таких инсинуаций:
      - Как вы можете такое говорить? Господи боже! Разве я не рискую своей репутацией... самим своим существованием... ради вас?
      - Тем не менее вы просто хотите бросить меня.
      Генерал Нирзанн слегка смутился, он словно ходил по порочному кругу и не знал, на чем остановиться. Решительно он должен либо на что-то отважиться, либо вовсе отказаться от своей миссии. Приходилось выбирать из двух одно. Он прочистил глотку. Как же это сказать? Он открыл было рот и опять закрыл. Потом все же прыгнул в омут:
      - Нет, я не хочу бросать вас. Но, мадемуазель, я - слуга моего принца. Все, что я имею, - мой кошелек, моя честь, моя жизнь, - все принадлежит ему. И даже то, что мне дороже всего...
      Алина резко прервала его:
      - Стоп, генерал.
      Но он продолжал с нарастающей уверенностью:
      - Вы должны понять меня, дражайшая Алина. Вы знаете, что я люблю вас, но там, куда ступил мой принц, я отступаю. Вот о чем я пришел говорить с вами. Не как эмиссар, - уверяю вас, не поэтому, - но его желание так очевидно! Что я могу сделать? К несчастью, ничего, кроме как выбирать меньшее из двух зол.
      - И потерять меня, это меньшее? - Ей было очень весело.
      - Нет... это... вы должны понять... - Генерал удивлялся, какого черта ей понадобилось, чтобы дело приняло такой неприятный оборот.
      - Я понимаю, - сухо сказала Алина. - И вот мой ответ: я люблю вас!
      - Конечно, конечно; и я люблю вас, - отвечал генерал, начиная терять терпение. - Но разве вы не понимаете? Невозможно предать принца.
      - Значит, я добьюсь невозможного, - спокойно ответила Алина.
      При столь простом заявлении о намерениях генерал в волнении вскочил на ноги.
      - Я знаю, в чем причина! - вскричал он. - Американец! Я все время подозревал его. Вот кто стоит за всем этим.
      - Вы имеете в виду Стеттона?
      - Да, его. И это правда! - кричал генерал, с каждой минутой все более волнуясь.
      Алина резко прервала его:
      - Это абсурд, и вы это знаете.
      - Это правда! Вы его любите!
      - Смешно!
      - Вы любите его! Вы обманывали меня!
      Алина пренебрежительно пожала плечами; потом, после некоторого раздумья, вдруг посмотрела на генерала Нирзанна так, словно на что-то решилась:
      - Послушайте меня, Пол. Американец - глупец.
      Меня волнует не это. - Она стиснула пальцы. - Нет, Дайте мне договорить! Или, точнее, ответьте на вопрос.
      Вы явились сюда как эмиссар принца. Или я не права?
      Генерал начал протестовать, но, видя бесполезность протестов, в конце концов согласился с этим.
      - И чего принц хочет?
      Генерал, увидев, что она почему-то все знает, ответил просто:
      - Он хочет сместить меня с той позиции, которую я занимаю, хотя ему об этом неизвестно.
      - Вы уверены в этом?
      - В чем?
      - Что ему неизвестно?
      - Разумеется, мадемуазель!
      Алина вздохнула с видимым облегчением:
      - Очень хорошо. Я рада слышать, что, перестав любить меня, вы по крайней мере меня не предали. Что же касается желаний принца, то мой ответ таков: уважающая себя крепость не провоцирует осаду, но и не сдается без нее. Вы - человек военный, генерал, вы меня поймете.
      - Но...
      - Нет, не говорите больше ничего; я не стану вас слушать. Что касается вас, Пол, не скажу, что вы разбили мое сердце, но вы сделали меня несчастной. Ах, Пол... нет... не говорите...
      Алина откинулась на спинку кресла и закрыла лицо руками.
      Генерал, одновременно и восхищенный, и сбитый с толку, и неудовлетворенный, после десятиминутных безуспешных усилий заставить Алину выслушать его неохотно повернулся и оставил комнату, чтобы направиться к принцу Маризи с несколько загадочным сообщением.
      Глава 14
      ПРЕДЛОЖЕНИЕ МИРА
      В тот же час, когда генерал Нирзанн покинул дом номер 341, чтобы вернуться во дворец, - а было уже чуть больше десяти часов вечера, - месье Фредерик Науманн сидел в своих меблированных комнатах на Уолдерин-Плейс, уныло уставившись на обои, поскольку, следует признаться, он попал в самое затруднительное положение.
      Он сидел так уже два часа и таким же образом просидел еще два. Потом устало поднялся, разделся и отправился в постель.
      Еще через час сон сморил его, но даже когда он его настиг, то сопровождался неприятными снами и частыми пробуждениями. Науманн, как в лихорадке, проворочался всю ночь, а когда первый луч утреннего солнца проник в окно, он поднялся, чувствуя, что если проваляется еще немного, то сойдет с ума.
      Торопливо одевшись, он вышел прогуляться по прохладному утреннему воздуху в поисках - Господи, помоги! - душевного покоя.
      Он перестал спрашивать себя, любит ли он Виви Жанвур. Вчера, прежде чем он покинул дом мадемуазель Солини, на этот вопрос нашелся ответ, в чем он с отчаянием и убедился. Но этот ответ только усугубил дело.
      Во-первых, у него не было оснований верить, что его любовь не безответна. Во-вторых, он был человеком весьма состоятельным, занимал высокое общественное положение, от него многого ждали, - а кто была она?
      Он застонал. Она была Виви, и этого достаточно, сурово сказал он себе. Но существовала еще мадемуазель Солини. И он снова застонал.
      Повернув на восток, по направлению к самым бедным кварталам города, он стремительно несся по тихим улицам, даже не задумываясь, куда идет. Через час ходьбы он почувствовал, что проголодался, поскольку последний раз ел еще вчера в обед. Тогда он зашел в дешевую закусочную, съел пару яиц и выпил кофе, не заметив потрескавшихся, грязных тарелок и запятнанной клеенки.
      Потом продолжил свою прогулку в том же направлении - подальше от центра Маризи. Еще через полчаса он обнаружил, что вышел за город. Тем не менее он продолжал идти: хаос и тревога в душе не давали покоя и телу.
      Виви, которой был предложен выбор между ним и мадемуазель Солини, отвернулась от него. Но сразу вслед за этой мыслью появилась другая: что он не совсем честен перед самим собой. Ведь мадемуазель Солини сумела так представить девушке альтернативу, что той ничего другого не оставалось, как отказаться от нее.
      Голос мадемуазель Солини, произнесший слова "он не притворяется, что любит вас", все еще звучал в его ушах. Он громко, даже озадаченно воскликнул: "Какого черта! Надо же быть идиотом, чтобы сказать такое!"
      А потом, охваченный внезапной вспышкой гнева, он стал еще угрожать мадемуазель Солини, что свяжется с Василием Петровичем.
      О господи! Как он мог! Конечно, подумал он, мадемуазель Солини слишком умна, чтобы не понять, что его угроза - не более чем блеф. Он не удивился бы, если бы узнал, что она гораздо лучше его осведомлена о том, где может находиться Василий Петрович.
      В одном Науманн почти не сомневался: если бы Василий, с его энергией и жаждой мести, нашел бы ее, их встреча могла бы закончиться только ее или его смертью. А она была чересчур даже живой.
      Науманн вдруг резко остановился, обнаружив, что добрался до конца узкой извилистой дороги. Это вернуло его к действительности, он огляделся в некотором удивлении. Оказывается, он забрел довольно далеко от города.
      Вокруг ничего не было видно, кроме пустых полей и мрачных обнаженных деревьев. Он взглянул на часы: было девять. "Однако!" - удивился он и, чувствуя себя немного уставшим, повернул в обратный путь к городу.
      Тремя часами позже он вошел в свою комнату в полном изнеможении не только тела, но и духа, причем угнетен был еще более, чем до прогулки. Но главное, он так ничего и не решил. А что, собственно, решать? - спрашивал он себя.
      Он любил Виви. Ну и что? Даже если бы мадемуазель Солини, приняв всерьез его угрозы, отказалась бы от своих притязаний на девушку, что ему делать, если Виви при этом откажется ее покинуть?
      Ясно, что единственно разумное состояло в том, чтобы забыть обо всей этой истории. Это будет совсем не сложно сделать. Разве он раньше не влюблялся? Да дюжину раз! Но какой-то внутренний голос шептал ему, что Виви - дело другое. Ха! Почему другое?!
      Надо думать, он, Фредерик Науманн, - не единственный человек на свете, ставший жертвой невинного личика и младенческих глаз. Глупец! Конечно, нужно забыть все это! И начать немедленно, с этой минуты.
      Раздался стук в дверь. Науманн испуганно подпрыгнул в кресле, потом пригласил войти.
      Дверь открылась, показалась фигура старого Шанти, консьержа. Он вошел, закрыл за собой дверь и неловко поклонился. В руках он держал пакет размером с коробку сигар, завернутый в упаковочную бумагу.
      Нетерпение Науманна прорвалось в его голосе, когда он спросил:
      - Что это?
      - Посылка, месье. Оставлена посыльным. Вас не было.
      Он сказал, что это должно быть передано вам лично, а вы знаете, я всегда...
      Науманн прервал его:
      - Хорошо. Положите на стол и идите. Я занят.
      Когда консьерж вышел с выражением удивления на глупом лице, - потому что никогда прежде он не покидал комнату Науманна, не услышав хотя бы нескольких приветливых слов и не получив значительных чаевых, - Науманн опять откинулся в кресле, чтобы начать забывать. Он тешил себя надеждой, что это будет нетрудно.
      "Какого черта я сижу как на иголках? - подумал он. - Через неделю я даже не вспомню ее имени".
      Потом, спохватившись, что уже далеко за полдень и в миссии его ожидает огромный объем работы, он поднялся, чтобы сменить одежду, которая запачкалась, пока он бродил за городом. Он повязал галстук и подошел к шкафу, чтобы взять пальто и жилет. В этот момент его взгляд упал на пакет, оставленный консьержем на столе.
      - Однако что бы это могло быть? - пробормотал он, отыскивая нож, чтобы разрезать бечевку.
      Под бумагой оказалась серая картонная коробка. Он снял крышку и с удивлением обнаружил небольшой розоватый конверт, положенный поверх какой-то выпечки.
      На конверте мелким округлым почерком было написано: "Месье Фредерику Науманну".
      Он вскрыл конверт и вынул небольшой листок почтовой бумаги, на котором было написано следующее:
      "Дорогой месье Науманн!
      Если прошлым вечером я обидела Вас, прошу простить меня, но что могла я сделать? Возможно, Вы скажете, что я действовала из глупой гордыни, и это будет правда.
      Не думайте, что я недооцениваю Вашу дружбу или что она мне не дорога. Но Вы не должны больше приходить в дом мадемуазель Солини, умоляю Вас - это делает меня несчастной.
      А в коробке - мое предложение мира, месье. Вот видите, я не забыла счастливый час, который Вы мне однажды подарили. И всегда буду Вашим другом.
      Виви Жанвур".
      Науманн перечитал записку три раза и много-много раз с чувством прижимал ее к губам. Как это похоже на Виви! Его Виви! Потому что она должна быть его - он клянется. Он забыл все свои обеты забыть ее.
      И хотя было бы слишком самонадеянно думать, что она любит его, ей, очевидно, была важна и дорога его дружба. Да, она просила его не приходить, не навещать ее, но ведь это вполне естественно, учитывая враждебные отношения между ним и мадемуазель Солини.
      Он открыл коробку с ее "мирным предложением". Это была полудюжина абрикосовых тартинок, точь-в-точь таких же, как те, что они ели, когда он был у них на чае, и про которые она сказала, что сделала их сама.
      Это, сказал он себе с улыбкой, даже больше похоже на Виви, чем записка. Он видел мысленно ее белые маленькие ручки в муке, слегка наморщенный от усердия лоб.
      Тартинки, с их тонкой коричневой корочкой и красновато-янтарной ягодой, лежали двумя аккуратными рядами. Науманн ничего не ел с той поры, как ранним утром торопливо позавтракал в дешевой забегаловке.
      Двумя пальцами он взял одну из тартинок, чувствуя себя так, словно исполнял какой-то обряд любви.
      Он уже поднес тартинку ко рту, когда раздался громкий стук в дверь. Обряд любви был прерван на взлете.
      Науманн повернулся, крикнул "Войдите!" и поспешно положил тартинку обратно в коробку.
      Это был Ричард Стеттон, который заскочил, как он с первых же слов заявил, просто так, поразвлечься. Увидев, что Науманн без пиджака, Стеттон заинтересовался, не слишком ли тяжело трудолюбивому молодому дипломату до середины дня оставаться в постели.
      - Мой дорогой друг, - ответил Науманн, провожая гостя к креслу, - мне доставляет удовольствие сообщить тебе, что я поднялся сегодня ровно в шесть утра. Так что прости великодушно.
      Стеттон взял сигарету из коробки на столе и удобно расположился в мягком кресле.
      - Простить? - насмешливо спросил он. - Никогда.
      Во-первых, я этому не верю. Во-вторых, если ты действительно встал в шесть часов утра, то это лишь доказывает, что ты - сумасшедший. Что бы, черт возьми, это значило?
      - Ничего. Я вышел прогуляться.
      - Прогуляться? - недоверчиво протянул Стеттон.
      - Конечно. Это же самое лучшее время дня.
      - Да - для сна. Однако я нахожу этот предмет разговора утомительным. А что насчет нашего друга Дюшесне? Он все еще стремится причинить тебе неприятности?
      - Нет, с тех пор как имел маленький разговор с принцем, - ответил Науманн, пожимая плечами. Он стоял перед зеркалом, застегивая жилет. - Об этом можешь не беспокоиться, все улажено.
      - Похороны Шаво завтра утром.
      - Да? Ты собираешься?
      - Еще не решил. Не пойму, должен я идти или нет.
      Стеттон встал с кресла, подошел к столу и, выбросив окурок в пепельницу, достал из коробки следующую сигарету.
      - Эй! - вдруг воскликнул он. - Что это? Устраиваешь холостяцкий чай?
      Науманн повернулся и увидел, что друг с любопытством взирает на коробку с абрикосовыми тартинками.
      - А... это, - ответил он несколько сконфуженно, - ну... это что-то вроде подарка.
      - И сотворен он, как я предполагаю, специально для твоего потребления чьими-то прекрасными ручками, не так ли? Кто эта леди?
      - Мадемуазель Жанвур, - ответил Науманн. - Но, знаешь ли, это совсем не твое дело.
      - Какого лешего? - Стеттон смотрел на него с удивлением. - Виви, а? Предположим, я возьму вот эту.
      - Предположим, не возьмешь, - возразил Науманн и выхватил коробку.
      Стеттон пожал плечами и вернулся в свое мягкое кресло:
      - Ладно, ешь сам свои тартинки, я потребляю их сотнями, и после короткой паузы продолжил с ухмылкой: - Клянусь Юпитером, я знаю, в чем дело.
      Знаю, почему ты так осторожничаешь с ними. Ты осел, Науманн.
      - О чем ты?
      - О тебе. О тебе и твоем богатом воображении. Впрочем, тебя можно понять. Осторожность не бывает излишней. Ты совершенно прав. Поскольку тартинки прибыли из дома номер 341, они могут быть отравлены.
      Тон у него был жутко саркастический. Когда Науманн, взяв одну из тартинок, поднес ее ко рту, Стеттон вскричал в притворном ужасе:
      - Ох, смотри... она убьет тебя.
      - Не дури, - сухо ответил Науманн, но рука его застыла на полпути ко рту, совсем как после стука Стеттона в дверь.
      Одно мгновение он молча смотрел на друга, потом медленно вернул тартинку в коробку и поставил ее на полку платяного шкафа.
      Стеттон весело рассмеялся.
      - Ей-богу, ты поверил! - воскликнул он. - Пусть меня повесят, если этот человек действительно не поверил!
      Науманн оставил это восклицание без ответа. Он остался стоять возле открытой дверцы гардероба, глядя на гостя с таким видом, будто обнаружил, что ему есть о чем подумать. Он стоял так целую минуту. Стеттон, продолжавший ликовать, восклицать и вообще всячески веселиться, наконец спросил его:
      - Послушай, неужели ты всерьез поверил в такую возможность? Не будь ослом, я же пошутил.
      - Может быть, это и не шутка, - медленно ответил Науманн. - Ты не понимаешь, поскольку не знаешь всех обстоятельств.
      Он еще постоял в задумчивости, потом вдруг взял розовый конверт, достал из него записку и, протягивая ее Стеттону, спросил:
      Тебе не случалось видеть почерк мадемуазель Жанвур?
      Стеттон взял записку и прочел ее, продолжая ухмыляться. Потом вернул листок:
      - Похож, но сказать с уверенностью не могу. Мне не приходилось видеть ничего, кроме ее подписи. Но... лучше быть осторожнее... бумага, знаешь ли, тоже может быть отравлена.
      Науманн не обратил внимания на это шутливое замечание.
      - Нет, не может быть, - пробормотал он, нахмурясь. - Не может быть.
      С минуту он стоял, рассматривая записку, потом его лоб разгладился. Он с решительным видом подошел к столу, поднял телефонную трубку и попросил его дать ему номер домашнего телефона мадемуазель Солини.
      Стеттон, который начал понимать, что его друг, по той или иной причине, относится к делу серьезно, сидел и молча слушал. Науманн вступил в перепалку с несколькими операторами, но в конце концов получил желанный номер. На том конце провода отозвался голос, который он, как ему показалось, узнал.
      - Да, это резиденция мадемуазель Солини. Что вам угодно?
      - Нельзя ли мне поговорить с мадемуазель Жанвур? - спросил Науманн.
      - Это мадемуазель Жанвур.
      - О! - На мгновение Науманн смутился, потом сказал: - Это Фредерик Науманн.
      - Месье Науманн? - В голосе на другом конце послышалось какое-то волнение. - Я не узнала ваш голос.
      - Нет? А я ваш узнал. Я звоню, мадемуазель, чтобы поблагодарить вас.
      - Поблагодарить меня? - озадаченно спросила Виви.
      - Да, поблагодарить за записку, которую вы мне прислали сегодня утром.
      - Записку, которую я вам послала? - Это уже было изумление.
      - Да, я получил ее с час назад, когда вернулся к себе.
      После небольшой паузы пришел отклик:
      - Но, месье Науманн, это, должно быть, какая-то ошибка. Я не посылала вам никакой записки. Что вы сказали?
      - Извините меня... Значит, вы не посылали ее?
      - Нет.
      И коробку... вроде пакета... с предложением мира?
      - Нет. В самом деле, я не знаю, о чем вы говорите.
      Что за коробка? О какой записке речь? Откуда они пришли? Вы смеетесь надо мной, месье?
      - Нет, мадемуазель, - рассудительно ответил Науманн. - Мне бы и в голову не пришло смеяться над вами.
      Но это... боюсь, что это серьезно. Я сейчас не могу объяснить. Может быть, позже. Я еще позвоню вам.
      Голос Виви зазвучал как-то невнятно; похоже было, что она говорит с кем-то, кто стоит рядом. Это продолжалось примерно с минуту; затем вдруг ее голос ясно прозвучал в трубке:
      - Au revoir, месье Науманн.
      Внезапно раздался щелчок, она повесила трубку.
      Науманн повернулся к Стеттону и после короткой паузы отрывисто сказал:
      - В конце концов, твоя шутка - вовсе не шутка. Она не посылала это.
      - Вздор! - воскликнул Стеттон. - Это ничего не доказывает.
      - Нет, но будет еще кое-что, - мрачно пообещал Науманн. Он поднял с кресла свое пальто и надел его, потом взялся за шляпу. - Пойдем.
      - Куда ты собрался?
      - Увидишь. Пойдем.
      Стеттон запротестовал:
      - Если ты собираешься гоняться за диким гусем, как заправский детектив, то я тебе не помощник.
      - Это не погоня за диким гусем. У меня появилась одна догадка, и я хочу ее проверить.
      Стеттон, не переставая ворчать, поднялся и взял свои пальто и шляпу. Минутой позже два молодых человека уже были на улице; Науманн остановил такси и, затащив в него Стеттона, дал водителю адрес в восточной части города.