Глава 25

На балконе

На восточной стороне дворца Маризи от угла до угла здания, примерно в двадцати футах от земли, тянулся балкон, закрытый с дороги деревьями и кустарником.

На этот балкон выходили застекленные двери апартаментов принца и примыкавших к ним покоев принцессы.

Над мраморной балюстрадой качались ветви величественных столетних деревьев, а летом сюда поднимались тысячи ароматов из разбитого внизу сада. Теплыми летними вечерами это был самый приятный и уютный уголок в городе.

На балконе сидели принцесса Маризи и мадемуазель Жанвур. Наступил вечер, начало девятого. Они пришли сюда недавно. Алина взяла с собой Виви отчасти для того, чтобы избежать бесцеремонного появления других обитателей дома, отчасти из-за того, что желала наедине сообщить ей твердое решение, которое приняла только сегодня. О том, что если Виви все еще желает выйти замуж за герра Фредерика Науманна, то принцесса дает на то свое согласие и благословение.

Женщины долго сидели молча.

Вечер был мягкий и тихий, внизу благоухал сад, его ароматы достигали балкона. Издалека доносился шум города, но его приглушали деревья и расстояние, отчего он звучал всего лишь успокаивающим фоном. Все вокруг было тихим и мирным, такой же мир и покой были и на душе принцессы. В ее планы входило не только удовлетворение собственных желаний, здесь она уже достигла блистательного успеха, но и устройство счастья, — что она и намерена была сейчас обсудить, — ее Виви, единственного существа в мире, к которому она питала подлинную привязанность.

Она пожала руку Виви и уже собиралась было заговорить, когда ее внезапно прервал слуга, появившийся в одном из окон, выходивших на балкон.

Принцесса нетерпеливо обернулась:

— В чем дело? Я же не велела беспокоить!

— Я знаю, ваше высочество, — извиняющимся тоном произнес слуга, — но месье Стеттон очень настаивает. Он…

— Месье Стеттон?! — воскликнула принцесса.

— Да, ваше высочество. Он внизу. Я не мог ему отказать. Он утверждает, что ему крайне необходимо немедленно поговорить с вами.

Принцесса взяла себя в руки и спокойно приказала:

— Проводите его наверх, я встречусь с ним.

Потом, когда слуга исчез, повернулась к Виви:

— Тебе лучше уйти, дорогая. Я хотела тебе кое-что сказать… но это подождет. Поцелуй меня.

Виви поцеловала ее не один, а много раз, потом повернулась, чтобы уйти. Когда она проходила через холл, ей встретился Стеттон. Он почти бегом торопился на балкон и потому только на ходу кивнул ей.

Его бледное лицо и возбуждение вызвали любопытство Виви, но она ничего не сказала и неторопливо удалилась в свои комнаты.

Стеттон ступил на балкон. Здесь было сравнительно темно из-за тенистых деревьев, и, войдя из ярко освещенного дворца, он в первый момент ничего не разглядел.

Но услышал голос Алины:

— Сюда, Стеттон. Я здесь. В чем дело? Почему вы вернулись?

Он подошел к тому месту, где она стояла, облокотившись на перила, обнял и поцеловал ее. Она выдержала его объятие с плохо скрытым нетерпением и повторила:

— Почему вы вернулись?

— Я доехал до самого Парижа…

— Вы видели месье Кандале?

— Да.

— Его ответ?

— Благоприятный. Но… — Стеттон замялся, потом без подготовки сказал: — Алина, Василий Петрович жив.

Я видел его.

Лицо принцессы внезапно побледнело, так побледнело, что Стеттон заметил это даже в сумраке, царившем на балконе. Она схватила его за руку:

— Василий? Вы видели Василия? Где? Когда?

— В Париже. На вокзале Гар-дю-Нор.

— А он вас не видел?

— Видел и последовал за мной в Берлин. Там я от него избавился.

И он поведал обо всех событиях последних двух дней, начиная от беседы с Василием Петровичем в парижском кафе и заканчивая своим прибытием во дворец несколько минут тому назад. Принцесса стояла, изумленно глядя на него. Никогда еще он не видел Алину такой взволнованной, она была как натянутая струна.

— Дурак! — вскричала она, когда он закончил. — Вам вообще не следовало возвращаться в Маризи! Почему вы не остались в Париже и не написали мне оттуда? Почему вы не… Впрочем, хватит! — Ее голос был полон ярости и презрения. — Орел не ловит мух. Хотя следовало бы предполагать, что и муха неспособна поймать орла.

Стеттон не совсем понял это замечание, но и тона было достаточно. Он стал горячо уверять ее, что сделал лучшее из того, что было возможно; в конце концов, он не уехал в Америку и не оставил ее в опасности!

— Mon Dieu! Что за человек! — сказала Алина с еще большим презрением. — Вам лучше было бы уехать, чем привести его прямо ко мне.

— Я же говорил вам, я оторвался от него в Берлине! — закричал бедный Стеттон, ожидавший большей благодарности за свой героизм.

— Возможно, — с трудом сдерживаясь, сказала принцесса, — но вы вряд ли перехитрили Василия Петровича, мой дорогой Стеттон. Я не сомневаюсь, что он в Маризи… может быть, на улице… или в саду… сейчас.

Принцесса выглядела почти встревоженной, она вдруг подошла к окну, через которое на балкон из холла лился свет, и задернула портьеры, погрузив балкон в полную темноту. Потом вернулась к Стеттону и продолжила:

— Вы не знаете Василия Петровича. Он способен на все. Он — единственный на свете, кого я боюсь. Вы хотели сделать как лучше — я знаю, — но при этом ввергли нас в опасность. Я пошлю завтра утром к Дюшесне, и пусть он обыщет весь город. Ох, если я когда-нибудь попаду ему в руки…

Глаза Алины блеснули так ярко, что Стеттон увидел это даже в темноте. После паузы она резко спросила:

— И все же, почему вы вернулись? Почему вы не уехали в Америку и не сообщили мне об этой встрече письмом?

Стеттон заикнулся насчет того, что он вернулся, дабы обсудить, что делать.

— Что делать? — вскричала принцесса. — Конечно, мы будем делать то, что решили!

Стеттон встрепенулся, а она, придвинувшись к нему, положила руку ему на плечо:

— Неужели вы думаете, Стеттон, что я позволю этому Василию развести нас с вами?

— Но он ваш муж!

— Ба! — Алина щелкнула пальцами. — Это означает только, что от него во что бы то ни стало следует избавиться. — Она придвинулась к молодому человеку еще ближе и положила ему на плечо вторую руку. — Из-за этого совсем не обязательно менять наши планы. Поезжайте в Америку — прямо завтра, — а к тому времени, когда вы вернетесь, Василия Петровича уже не будет.

Стеттон подивился ее спокойному тону. Тысячи раз он пытался внушить себе, что навлекает опасность на свою голову, и тысячи раз забывал обо всем на свете, увидев обещание в ее глазах и ощутив сладость ее поцелуев.

Она обвила руками его шею; она шептала ему на ухо слова любви. Он, охваченный безумием, крепко сжимал ее в объятиях, чувствуя, как у его груди бьется ее сердце.

— Алина, — шептал он, — вы знаете, я люблю вас… я люблю вас… я люблю вас…

Принцесса вдруг вздрогнула и быстро повернула голову.

— Что это? — тревожно прошептала она, но рук с шеи молодого человека не сняла.

— Что? Я ничего не слышал.

— То дерево… та ветка над балюстрадой… она шевельнулась…

— Это ветер.

— Но ветра нет. Стеттон, давайте уйдем. Признаюсь, мне страшно.

— Ба! Вы фантазируете. Ничего нет. — Он снова крепко обнял ее и прижался губами к ее губам. — Ну же, Алина… я ведь завтра уеду… будьте ко мне добры сегодня вечером! Я так люблю вас! А что касается Василия Петровича, то вы правы, мы не позволим ему лишить нас…

Предложение осталось незаконченным.

Стеттон вдруг ощутил, как его горло железной хваткой стиснули чьи-то пальцы, и в тот же момент увидел, как другая рука из-за его плеча протянулась к Алине.

Она с криком ужаса откинулась назад, увидев прямо перед собой человека с черной бородой и темными колючими глазами, которые ярко блестели даже в темноте, окутавшей балкон.

К несчастью, она оказалась недостаточно проворна; пальцы свободной руки бородатого сомкнулись вокруг ее горла, длинные и белые, и погрузились в плоть.

Все это происходило в абсолютном безмолвии. Человек с бородой возвышался над ними как башня, удерживая их на почтительном расстоянии от себя и друг от друга. Против его огромной силы они были словно дети.

Они хватали его за рукава одежды и старались вырваться на свободу; они отрывали его пальцы, которые еще крепче сжимались на их глотках; все было бесполезно.

— Мария, — послышался голос Василия Петровича, беспощадный и ужасный, — Мария, дьявол во плоти!

Посмотри на меня… посмотри мне в глаза. Что вы видите в них, Мария Николаевна? Это гнев божий!

Их борьба ослабевала. Чернобородый громко рассмеялся:

— Бросьте… Это бесполезно… Это рука судьбы на твоем горле… и на твоем, лживый пес. Я ждал… Я ждал…

Медленно, неуклонно он прижимал их к полу всем своим весом и силой… на колени… еще ниже… и вот они лежат, опрокинутые на спины на мраморных плитах, а пальцы все сжимаются…

Василий Петрович стоял между ними на коленях; его руки двигались вверх и вниз; был слышен глухой, вызывающий тошноту стук.

Два, три, четыре; затем, не отрывая рук от их тел, он наклонился очень близко сначала к лицу Стеттона, потом к лицу принцессы. Он долго вглядывался. И увидел, что они мертвы.

Тогда Василий Петрович поднялся на ноги и стоял так, глядя вниз на тело женщины.

— Мария, — пробормотал он и несколько раз повторил: — Мария… Мария.

Потом резко повернулся, подошел к балюстраде, одним махом взлетел на сук дерева, нависавший над балконом, и исчез в густой листве.

Послышался легкий треск сгибающихся под его тяжестью ветвей, потом, мгновением позже, звук приземления.

Сук мягко покачивался над мраморной балюстрадой.

Это движение становилось все медленнее и медленнее, пока даже листья не перестали трепетать, и все смолкло.

На балконе воцарились ночь и тишина.

Где-то на юге Франции — не так уж важно, где именно, может быть, в Ницце — на белом песке пляжа под огромным разноцветным зонтом сидели молодой человек и девушка.

На них были купальные костюмы, но при этом сухие.

Возможно, на пляж их привлекало нечто более интересное, чем купанье в Средиземном море. Они долго молчали, пристально глядя друг другу в глаза, и при этом крепко держались за руки.

Внезапно девушка заговорила:

— А еще… я верю… моя печаль делает полнее мое счастье. — Она спокойно улыбнулась. — Так что вы не должны ревновать.

Молодой человек посмотрел на нее. Вернее, посмотрел бы, если бы не был этим занят и раньше.

— Я ревную ко всему и ко всем, если это хоть чуть-чуть отвлекает ваши мысли от меня, — решительно заявил он.

— Нет. Я серьезно, — ответила девушка. — Вы не должны мне предлагать забыть Алину, и если я хочу говорить о ней, то только с вами и ни с кем больше. Как я могу забыть? Это было так ужасно!

Девушка закрыла лицо руками.

— Виви! Виви, дорогая! — Молодой человек попытался отвести ее руки. — Вы не должны думать об этом… решительно не должны. Пожалуйста, дорогая.

Что касается Алины, я не стану просить вас забыть ее.

И я буду говорить с вами о ней столько, сколько вы сами захотите. Дорогая, но вы не должны… доктор этого не разрешает, к нему надо прислушаться. Ну, поговорим обо мне, — вы знаете, чего я хочу. Чтобы вы сказали…

Очевидно, молодой человек знал, как ее отвлечь, потому что после этой просьбы девушка вдруг открыла лицо и посмотрела на него.

— Месье Науманн, — внушительно произнесла она, — не начинайте снова, не то пожалеете.

— Но, Виви! Ждать целый год невозможно! Полгода — самое большее! Вы знаете, моя мама думает…

Девушка прервала его:

— Ваша мама согласна со мной, молодой человек, и вы это знаете.

— Тьфу, пропасть, говорю же вам, я не могу ждать целый год! Я не выдержу! Осенью я должен быть в Риме, а вы останетесь в Берлине… Как вы полагаете, какого черта делать мне?

Девушка вскочила на ноги.

— Все, что вам нравится, месье! — весело закричала она. — Всегда делайте то, что вам нравится. Таков мой девиз, поскольку именно такой девиз был в Телемской обители. А теперь прощайте, месье.

Шутливо помахав ему рукой, она понеслась по пляжу навстречу прибою. В то же мгновение он вскочил тоже, догнал ее, и оба они с шумным плеском вбежали в воду.

Таким образом, в конце концов так получилось, что Виви Жанвур, француженка с головы до пят, изменила как свою национальность, так и свое имя и стала немецкой фрау.

Никто не станет утверждать, что она не заслуживает своего счастья, или упрекать ее за то, что она хранит память о единственном друге ее ранних лет. Пребывание в женском монастыре и не менее скромная жизнь во дворце создали из нее самую лучшую и самую послушную из жен. И все же — только это шепотом, — если вы желаете заслужить доброжелательное к себе отношение герра Фредерика Науманна, ставшего большим авторитетом в политике и дипломатии, то не худо было бы сперва заручиться поддержкой хозяйки дома. И кстати, во время оно Науманн все-таки настоял на своем относительно некоей даты.

1

Мой бог! (фр.)

2

Дорогой друг (фр.)

3

До свидания (фр.)

4

Что и требовалось доказать (лат.)

5

В фехтовании — в состоянии боевой готовности (фр.)

6

С глазу на глаз (фр.)

7

Прощайте (фр.)

8

и так далее, и так далее (лат.)