Глава 23

Награда — два миллиона долларов

В большинстве случаев власть не может ни существовать, ни развиваться без денег. Политическая власть в том числе. Когда политическая власть терпит неудачу, следует крах.

Таковы приблизительно были мысли Алины, принцессы Маризи, когда она после полудня сидела в одиночестве в своем будуаре во дворце.

Прошла неделя со дня убийства принца и три дня после его похорон. Принцесса заперлась во дворце, отказываясь видеть кого бы то ни было, кроме одного-двух самых близких друзей.

За время жизни с принцем Маризи она мало что узнала и о государственных, и о его личных делах; она только-только начинала пробовать свое влияние в мелочах, вот и все. Но со смертью принца перед ней встала необходимость управлять Маризи; весь следующий день она просидела на троне, принимая Совет.

С тех пор она многое узнала и многому научилась, в частности, из уст де Майда услышала, что государственная казна исчерпана почти до дна, а личная казна принца и вовсе пуста, но, что еще хуже, есть долги.

Принцесса была озабочена и долгами государства, и личными долгами принца, то есть, можно сказать, ее собственными долгами. У де Майда она выяснила, что очень трудно достать наличные даже на хозяйственные расходы, на содержание дворцовых слуг.

Среди долгов были и шестьсот тысяч франков, заплаченные за доставленный из Парижа великолепный бриллиантовый крест, который принц подарил Алине в качестве свадебного подарка. Еще больше долгов было в Маризи.

Со времени смерти принца кредиторы шумно требовали свои деньги и, что еще хуже, отказывали в дополнительных кредитах. Принцесса была уже в долгу перед сокровищницей государства, к тому же сокровищница практически тоже была пуста.

Не слишком приятная ситуация для принцессы, недавно понесшей тяжелую утрату. Так думала Алина, но надо отдать ей должное: вместо того чтобы тратить время на стенания по поводу трудностей, она искала пути их решения.

Сначала она подумала, что следует увеличить государственные налоги. Услышав об этом, де Майд улыбнулся.

— От налогов будет получен очень небольшой доход, — утверждал он, — а то немногое, что идет в фонд управления Маризи, поступает из Парижа и Санкт-Петербурга в знак признательности за некоторые услуги, оказанные нами их правительствам в области связей с Балканскими государствами и турками. Франция платит двести тысяч франков в год, русские — двести пятьдесят тысяч. Принц уже выбрал эти суммы за три года вперед, оттуда ожидать нечего.

Таким образом, Алина оказалась лицом к лицу с серьезной проблемой. И, раздумывая над ней, она пришла к выводу о том, что ей нужен Ричард Стеттон, Нью-Йорк.

Подумав так, она начала действовать: подошла к телефону и позвонила в отель «Уолдерин».

С первых же звуков голоса Стеттона, нетерпеливого и радостного, когда он понял, с кем говорит, принцесса поняла, что он все еще принадлежит ей. Это было все, что ей хотелось знать. Она попросила его зайти навестить ее во дворце на следующее утро в одиннадцать часов.

Когда Стеттон явился на двадцать минут раньше назначенного времени, его сразу же провели в апартаменты принцессы на третьем этаже, в небольшую приемную, изящно и со вкусом обставленную. Вскоре он услышал сзади шорох портьеры.

Он обернулся и увидел принцессу.

Алина предполагала, что при встрече могут возникнуть некоторые трудности, однако была готова к битве.

Никогда, подумал Стеттон, она не была так прекрасна, так желанна.

Одетая с головы до ног в фиолетовый траур, со своей белой кожей и золотистыми волосами она была сверхъестественно хороша. Ее прекрасные серо-голубые глаза смотрели на него… Как, неужели приветливо?

Стеттон, со своей стороны, был слишком взволнован, ему было очень не по себе. Он, как и прежде, склонился над ее рукой, но поцеловать не решился. По правде сказать, он был порядком напуган. Ведь вдобавок ко всему она как-никак была принцессой.

— Не могу выразить, как я рада видеть, что вы все еще в Маризи, — сказала Алина. — Я опасалась, что вы вернетесь в Америку.

— Да, я уезжал, — ответил Стеттон, глядя на нее так, будто хотел наглядеться на всю оставшуюся жизнь, — но в ливерпульских газетах прочел о смерти принца и вернулся.

— А! — улыбнулась Алина. — Значит, вы все знаете.

Стеттон озадаченно смотрел на нее.

— Я имела в виду, что вы знаете, как я вас ждала, — объяснила Алина.

— Я не понял.

— Но, месье… тогда почему вы вернулись?

— Не знаю. Нет, знаю. Чтобы увидеть вас.

— Вот! — сказала Алина, будто он в чем-то признался. — Видите, я права.

— Может быть, — согласился Стеттон, — но я не знаю, что вы этим хотите сказать.

Алина засмеялась:

— Вы же знаете, что я послала бы за вами.

— Откуда я это мог знать? Я мог только надеяться.

— А почему? Ведь вы ненавидите меня, я думаю.

— Пожалуй.

— Тогда почему же вы надеялись, что я за вами пошлю?

— Потому что, когда я не ненавижу вас, я вас люблю.

Алина одобрительно смотрела на него:

— Мой дорогой Стеттон, вы совершенствуете язык.

Это хорошо. Вам понадобятся все ваши достоинства: образованность, воспитание, внешний лоск — все, что сумеете набрать.

— Для каких целей?

— Пока это секрет, он будет открыт позже. Теперь же давайте будем откровенны, — пока только пристрелка.

Скажите мне прямо, что вы думаете обо мне. Только правду.

— Вы очень хорошо знаете, что я о вас думаю.

— И тем не менее скажите.

— Я не могу вам сказать.

Но по выражению глаз молодого человека легко было догадаться, что он думает.

Алина улыбнулась и дерзко заявила:

— Тогда покажите мне.

И в следующее же мгновение он схватил ее в объятия, крепко прижал к себе и осыпал неистовыми поцелуями ее губы, щеки, шею.

— Вот что я думаю! — вскричал он сразу охрипшим голосом.

То, что он делал потом, было мечтой всех последних месяцев. Ее дыхание возле его губ сводило его с ума; ее губы, хоть и не отвечали так же горячо, были податливы и сладки.

— Вот что я думаю! — пьянея, опять воскликнул он.

— Но, Стеттон, вы должны помнить, — начала Алина, попытавшись освободиться.

— Я ничего не помню… ничего, кроме того, что я люблю вас! Вы скажете мне, что вы — принцесса, что я должен уважать память принца. Я ничего не уважаю.

Я люблю вас!

— Но вы не должны говорить мне это… сейчас, — протестовала Алина таким тоном, словно приглашала немедленно повторить сказанное им.

— Я совсем не должен говорить, — мрачно сказал Стеттон, — и отлично это знаю. Я был глупцом, влюбившись в вас, а теперь стал еще большим глупцом, раз говорю вам об этом. Видите ли, Алина, я начал понимать вас. Вы никогда никого не любили и никогда не полюбите. Вы никогда не любили меня; вы просто играли мною и делали со мной, что хотели, а потом отбросили. А я все еще люблю вас, к вашему сожалению…

Принцесса прервала его:

— Вы ошибаетесь.

— Ошибаюсь в том, что люблю вас?

— Нет.

Принцесса помедлила мгновение и вдруг решительно продолжила:

— Стеттон, вы ошибаетесь, повторяю. — Она с нежностью смотрела на молодого человека. — Почему вы полагаете, что я не люблю вас? Потому что я вышла замуж за принца? Уверена, вы не думаете, что я любила его. Можете вы понять, что амбиции женщины могут быть сильнее, чем ее любовь? Ну что ж, амбиции удовлетворены… — она задумчиво смотрела на него, — моя любовь — нет.

— Вы имеете в виду!.. — вскричал молодой человек, задрожав от радости, не столько услышав ее слова, сколько увидев выражение ее лица.

— Я имею в виду, Стеттон, что у меня все еще есть ваше предложение, и я намерена принять его.

Стеттон слегка нахмурился.

— А, это… — начал он и остановился.

— Вы колеблетесь? — спросила Алина, не сводя с него глаз.

Он и вправду колебался. И не понимал почему. Еще месяц назад… нет, день… два часа назад… он ничего большего не желал бы для счастья, чем то, что предлагали ему сейчас.

Положа руку на сердце, разве ему недостаточно этой женщины с ее хитростями? Разве не знает он, какой она может быть коварной, вероломной, опасной? И после всего этого получить ее, обладать ею — осуществлять то, о чем он грезил долгие месяцы, — разве это не достойная цена?

И разве она не принцесса? Эта мысль так польстила его тщеславию, что сразу перевесила многое. Алина имеет все, чего она хотела: положение, богатство, все. Если она все еще мечтает о нем, значит, она его действительно любит. Да к тому же, для чего он вернулся в Маризи, как не для этого?

— Вы колеблетесь? — повторила Алина.

Вместо ответа, он снова обнял ее. Снова искал ее губы и на этот раз встретил не меньшую пылкость, чем его собственная. Так они стояли, сжимая друг друга в объятиях; потом Алина осторожно высвободилась и положила руки ему на плечи.

— Видите, Стеттон, — сказала она, глядя ему в глаза, — несмотря ни на что, мы собираемся быть счастливы. Мы забудем все, не так ли? Кроме друг друга. Теперь разве вы не видите, что я люблю вас… что я всегда любила вас?

Его сияющие глаза были единственным ответом. Он был слишком переполнен восторгом, чтобы говорить.

Вскоре Алина сказала, что ему пора уходить. Пока, сказала она, им следует соблюдать предельную осторожность; они не должны давать повода для слухов, ведь после смерти принца Мишеля прошло еще очень мало времени. Событие, которое открыло путь к их счастью, может одновременно и помешать ему.

Стеттон был нетерпелив; она не меньше, сказала Алина. Ему нечего теперь опасаться, кроме временной отсрочки; она — его… его навсегда.

Стеттон удалился с ликующим сердцем.

Когда он вышел, Алина минуту стояла и смотрела на закрывшуюся за ним дверь.

— Во имя успеха, — наконец пробормотала она. — Большего успеха, чем я, никто в мире не добился бы. Легко управляемый, тщеславный, пылкий, невежественный, короче говоря, совершенный дурак. И с пятью миллионами, о которых еще, кстати, следует разузнать…

Она позвонила, чтобы послали за де Майдом.

Прошла неделя. Стеттон ежедневно являлся во дворец и подолгу беседовал с Алиной; начинало казаться, что стать супругом принцессы не такое уж легкое дело.

Алина еще не поднимала в Совете этот вопрос, но конфиденциально переговорила с двумя-тремя его членами и считает, что они в конечном счете наверняка одобрят их брак. Она так ярко описала трудности, стоящие на их пути, что Стеттон начал уже сомневаться, имеется ли у них хоть какой-нибудь шанс на успех.

— Мог бы и не иметься, — сказала Алина, — если бы не одно обстоятельство.

— Какое же?

— Наследник престола ожидается через шесть месяцев.

Лицо Стеттона вспыхнуло, и он резко сменил тему.

Неделю спустя Алина сообщила ему, что двух членов Совета, которые все еще упрямятся, можно уломать с помощью взяток.

Она чувствовала и даже была уверена, что старика Дюпланна можно заполучить за пятьдесят тысяч франков. Что же касается Кинни, — этот молодой итальянец, проницательный, умный, практичный, сильный и жесткий, вел последние переговоры принца с российским и французским правительствами, — то здесь дело посложнее. Ему потребовалось бы вдвое больше. Но эти сто пятьдесят тысяч франков наличными, которых у нее, кстати, нет, могли бы перевесить чашу весов в их пользу.

Стеттон безропотно обеспечил ее деньгами. На самом деле он не думал, что отделается так дешево.

Приближался день заседания Совета. Стеттон остался в комнате отеля, ожидая сообщений из дворца. Заседание было назначено на двенадцать часов; за час до его начала Стеттон уже дымился от нетерпения. Ему казалось, что время не движется. Наступил полдень; он уже с трудом сдерживал себя.

Прошел еще час. Ровно в час дня раздался долгожданный телефонный звонок, и он услышал, что принцесса мечтает увидеть его. Он бросился из комнаты на улицу, вскочил в туристический автомобиль, с утра ждавший его у отеля, и через пять минут был во дворце.

С первого же взгляда на Алину, когда она встретила его в приемной, он понял, что все кончено. Лицо ее весьма красноречиво выражало разочарование, гнев и отчаяние.

Не дожидаясь, пока она заговорит, он закричал:

— Что? Что они сделали?

— Ах, Стеттон! — вздохнула принцесса, взяв его за Руку и скорбно глядя ему в глаза.

— Они отказали? — вскричал молодой человек, чувствуя, как сердце уходит в пятки.

— Нет. — Алина покачала головой.

— Они не отказали? Тогда что?

Алина ответила не сразу. Продолжая держать Стеттона за руку, она потянула его к дивану. Потом села и какое-то время молчала, словно бы подыскивая слова.

— Нет, они не отказали, — наконец сказала она. — Но лучше бы сделали это, поскольку выставили совершенно невозможные условия. Они упрямые, наглые, мерзкие…

Ненавижу их!

— Но условия? Что за условия?

— Лучше я не буду говорить вам. — Алина сжала обеими руками его руку.

— Скажите мне, — горячо настаивал он. — Что за условия?

— Нет. В самом деле. Я не могу.

Но он так настаивал, что она в конечном счете сдалась.

— Сначала они потребовали, — начала она, — чтобы у вас не было никакого влияния на политику Маризи, ни на внутреннюю, ни на внешнюю.

— Ба! Вот уж что меня не заботит, так это их политика! Что еще?

— Они просят, чтобы вы на Совете Маризи отказались от требований любого рода в пользу ваших… наших детей, если они у нас будут. При некоторых обстоятельствах этот пункт позже может быть аннулирован, но только в соответствии с их желанием.

— Ну, это не важно. И это все?

— Нет. Еще последнее и самое ужасное. Они требуют от вас десять миллионов франков, чтобы пополнить ими казну трона.

Стеттон в изумлении вскочил на ноги:

— Десять миллионов франков! Два миллиона долларов!

— Да. Разумеется, это один из способов отказа. Они отлично знают, что вы не в состоянии внести такую сумму. Это предложил Кинни… И он еще взял наши деньги! Грязный негодяй!

Стеттон все повторял:

— Два миллиона долларов!

— Они ничего не слушали, — продолжала Алина. — Я умоляла их, требовала, угрожала. Будьте уверены, им нелегко пришлось. Но они были неумолимы. Они не снизили сумму ни на одно су.

— Два миллиона долларов! — опять повторил Стеттон.

Алина стиснула его руку. В глазах ее были печаль и отчаяние.

— Ах, Стеттон, — вздохнула она. — Это означает конец. Вы должны знать: мое разочарование не менее жестоко, чем ваше. Быть так близко к счастью. И вдруг потерять его!

Стеттон вздохнул:

— Два миллиона долларов!

— Да. Чудовищно! Верховодил Кинни — этот коварный итальянец. Ненавижу его! Когда-нибудь, Стеттон, можете быть уверены, мы отомстим ему. Представляете, они претендовали — впрочем, какая разница, на что они претендовали. Мы будем отомщены; это станет целью моей жизни.

При этом я не могу осмелиться оказать им открытое неповиновение! Народ за них — я потеряю все. Я надеялась, что сегодня мы сможем обручиться, а вместо этого мы должны сказать друг другу «прощай!». — Ее голос задрожал. — Вы не забудете меня, Стеттон? Вы будете думать обо мне, как я буду думать о вас? И знать…

Резкое движение молодого человека прервало ее речь.

Он вскочил на ноги и стоял перед ней, его лицо внезапно вспыхнуло упрямством. Отрывисто, как человек, принявший важное решение, он сказал:

— Алина, я достану эти десять миллионов франков.

Она тоже встала с изумленным видом.

— Стеттон, — вскричала она, — что вы говорите! Это невозможно!

— Я достану, — твердо пообещал он.

Она сомневалась, он стоял на своем и в конце концов Убедил ее. Она приветствовала это грандиозное решение.

И бросилась в его объятия, восклицая, что они наконец-то обретут счастье, их любовь будет вознаграждена.

Еще она сказала, что хотя и испытывает крайне неприязненные чувства к Кинни и остальным, вынудившим ее уступить, но если Стеттон полагает, что она стоит такой суммы, то ей следует сделать все, чтобы он не пожалел об этой сделке. К тому же, простодушно добавила она, разве он не станет владыкой принцессы, имея ее в женах?

Решив самое главное, они перешли к обсуждению подробностей. Конечно, Стеттону необходимо поехать в Америку, увидеться с отцом.

Впрочем, он не ожидал большого сопротивления со стороны родителей. Его отец, конечно, не придет в восторг от перспективы лишиться двух миллионов долларов, зато мать будет счастлива заполучить в невестки принцессу Маризи! За такое приобретение она согласилась бы заплатить вдвойне. Нет, здесь препятствий быть не должно.

Он не стал объяснять Алине всего; просто сказал ей, что будет нетрудно достать необходимую сумму, но для этого ему придется съездить в Нью-Йорк.

— Я не представляю, — сказала Алина, играя прядями его волос, — они снова сидели на диване, — как вы потащите такую сумму в кармане.

Было решено, что Стеттон отправится в Нью-Йорк на следующий день; им обоим, хотя и по очень разным причинам, не давало покоя желание сделать дело как можно быстрее. Задумано было, что Стеттон должен вернуться в Маризи не позднее чем через месяц.

— А потом, — сказала Алина, — долго ждать не придется. Хотя свадьба не сможет состояться, пока не минет год со дня смерти принца Мишеля, но мы будем хотя бы уверены в нашем счастье, мы будем вместе, и время пролетит быстро. Будет счастлива вся наша семья — вы, я и Виви.

— Вы мне напомнили. Я чуть не забыл. Вчера вечером я видел Науманна. Фредерика Науманна. Он хочет жениться на Виви.

Алина нахмурилась:

— Я знаю.

— Да? И почему нет?

Она сухо ответила:

— По многим причинам. С большинством из них, я думаю, вы знакомы.

— Но все равно, Науманн — хороший парень, и он хороший мой друг. Не можете ли вы простить его ради меня? Если мы собираемся быть счастливы, то должны поделиться нашим счастьем с другими. Видите, что ваша любовь делает со мной; я становлюсь бескорыстным.

Доставьте мне это удовольствие, а?

Алина рассмеялась:

— Так вы становитесь бескорыстным? Хорошо, жалко было бы отказать вам. Мы обсудим это, когда вы вернетесь; если вы успешно справитесь с этим делом, то, не сомневайтесь, я буду готова простить еще кого-нибудь.

— А теперь, — она взглянула на свои часики, — вы должны оставить меня. У меня перед обедом должен состояться разговор с де Майдом после встречи с Кинни и парочкой других. Если вы сегодня вечером увидите Науманна, то скажите ему, чтобы не отчаивался.

Стеттон поднялся, собираясь уходить.

— Увидеться с ним не вопрос. Он, наверное, сейчас ждет в отеле.

— Очень хорошо. Скажите ему. И конечно, зайдите утром попрощаться перед отъездом.

Стеттон поцеловал ей руку и вышел.

Глава 24

Гар-дю-Нор

Тем не менее Стеттон не уехал из Маризи на следующее утро. Когда он явился к Алине во дворец, довольно рано, чтобы попрощаться, то обнаружил, что она все еще занята с де Майдом и Кинни, и был вынужден три часа томиться в вестибюле в ожидании. К тому времени, когда он наконец добился аудиенции, его поезд давно ушел, и он отложил отъезд на вечер.

У него было намерение отправиться в Гамбург и отплыть оттуда, но он изменил маршрут по требованию принцессы, у которой было для него поручение в Париже. По предложению де Майда она решила поручить Стеттону доставку сообщения французскому правительству, на этот раз освободив Кинни, хотя и не без борьбы, от его обязанностей.

Стеттон отменил свой заказ в Гамбурге и заказал место на пароходе, отплывающем из Шербура четырьмя днями позже.

Все еще ощущая поцелуи Алины на своих губах, после сердечного прощания с Науманном, который пришел провожать его на вокзал Маризи, он в пять часов вечера сел на поезд, идущий на запад.

Его мысли в течение двух дней путешествия были какими-то смятенными и не очень приятными. Правда, он окончательно уверился, что Алина будет принадлежать ему, но, с другой стороны, не очень представлял себе, как без лишней конфронтации выпросить у отца два миллиона долларов наличными. В конце концов, еще задолго до того, как Стеттон добрался до французской границы, он решил подключить мать к этому малоприятному делу.

Прибыв поздним вечером в Париж, он поехал в отель «Континенталь». К полудню следующего дня он передал сообщение принцессы французскому премьеру и, поскольку до отплытия оставалось тридцать шесть часов, решил еще одну ночь провести в городе на Сене.

Он более или менее весело провел это время с Монте-Ришаром из американского посольства. Они совершили привычный круг — из «Кафе де Пари» на Монмартр; в отель Стеттон вернулся в семь часов утра и лег спать.

В четыре часа он поднялся, перекусил и заказал такси, чтобы отправиться на Гар-дю-Нор, с багажом он уладил дело еще накануне.

На вокзале Стеттон купил пару книг и несколько журналов, которые положил в свою дорожную сумку.

Справившись с этим, он уже двинулся было к дверям, ведущим на платформу, когда вдруг почувствовал чью-то руку на своем плече и услышал хриплый голос, сказавший ему по-французски в самое ухо:

— Молодой человек, я хочу поговорить с вами.

Стеттон испуганно обернулся и обнаружил прямо перед собой пару колючих темных глаз.

Огромный мужчина с черной бородой, закрывавшей всю нижнюю часть лица, держал руку Стеттона мертвой хваткой.

Узнав мужчину с первого же взгляда, молодой человек лишился дара речи.

Это был человек из Фазилики, которого он видел много месяцев назад распростертым на полу с пулей Алины в теле.

— Я хочу поговорить с вами, — повторил мужчина тоном, гораздо более многозначительным, чем произнесенные слова. И добавил, глядя прямо в глаза Стеттону: — Я вижу, вы меня узнали.

Стеттон попытался вырваться.

— В самом деле, месье, — он едва не заикался, хотя и старался говорить независимо, но все же лицо его побледнело от неожиданности, — у вас преимущество передо мной. Отпустите мою руку.

Мужчина, не тронувшись с места, твердо сказал:

— Только не пытайтесь лгать мне. Вы узнали меня сразу. Пойдемте. Бесполезно пытаться убежать от меня.

Я хочу поговорить с вами.

Стеттон был в смятении. Он огляделся. Вокруг толпились люди. Они сновали во всех направлениях. Не более чем в десяти шагах от них, стоял, прислонившись к колонне, полицейский, лениво наблюдая за толчеей.

Люди, проходившие мимо, уже начали с любопытством поглядывать на двух мужчин, один из которых крепко держал за руку другого, слабо сопротивлявшегося без надежды освободиться. Стеттон открыл было рот, чтобы окликнуть полицейского, но был остановлен бородатым человеком:

— Не делайте этого.

И тон, и взгляд бородатого объяснили Стеттону тщетность его усилий. Так просто от этого человека не избавиться, он может последовать за ним в Америку, по всему свету, к черту на кулички, но цели своей добьется.

Нужно что-то сделать… что-то сказать… но что? Стеттон взглянул на мужчину, пальцы которого стискивали его запястье, и сказал, с трудом подавляя нетерпение:

— Хорошо, чего вы хотите?

— Пойдемте со мной. Можем поговорить здесь; люди уже не обращают на нас внимания. У меня есть к вам несколько вопросов.

— Но мой поезд отходит через три минуты, — запротестовал Стеттон. — Если вы хотите спросить, спрашивайте. Я вас слушаю.

Внезапный блеск появился в глазах человека с бородой — блеск холодный и угрожающий.

— Месье, — сказал он, и было видно, что он еле сдерживается, чтобы говорить спокойно, — знай вы меня лучше, не стали бы спорить со мной. Если я рассержусь, то за себя не ручаюсь. Так что посоветовал бы делать то, о чем я прошу.

Стеттон больше не рисковал противиться. Его вдруг осенило, что лучше всего расположить к себе этого человека, а потом перехитрить его, поскольку сражаться с ним на равных, кажется, бессмысленно. Он примирительно сказал:

— Я не желаю спорить с вами, месье. Просто я волнуюсь из-за поезда. Но через час есть еще один; полагаю, я смогу уехать на нем. Так что вы хотите?

Вместо ответа, чернобородый произнес только одно слово:

— Пойдемте.

Потом, так и не отпустив руку Стеттона, он вывел его с вокзала, и они направились через улицу в сторону небольшого кафе на углу, основными посетителями которого были водители такси, клерки и служащие железной дороги.

Когда они устроились за столиком, к ним подошел официант. Бородатый заказал бутылку вина и выложил на стол пятифранковую купюру. Он продолжал хранить молчание до той поры, пока официант не принес вино и не наполнил бокалы, потом взглянул на Стеттона и сразу начал:

— Первым делом я хотел бы убедиться: вы узнали меня, месье?

Стеттон, который уже понял, что отвечать надо быстро, кивнул и сказал:

— Вы — тот человек, который спас нас в Фазилике.

В ночь осады.

Бородатый кивнул:

— Да. И в придачу к этому я — человек, которого вы оставили умирать.

Стеттон попытался улыбнуться:

— Вы, кажется, очень даже живы, — и, заметив, что в глазах собеседника вспыхнул огонь, поспешно добавил: — А что еще я мог сделать в таких обстоятельствах?

Я был озабочен другим.

— Я так не думаю, — сухо возразил бородатый. — Но это не важно, пошли дальше. Вот что я хочу выяснить. В тот вечер вы вошли в мой дом с женщиной.

— С двумя женщинами, — вставил Стеттон.

— Вы знаете, какую женщину я имею в виду. Другую — девушку — я не знаю. Я имею в виду Марию Николаевну.

Откуда вы ее знаете? Кто она вам?

Стеттон нахмурился.

— По какому праву вы меня допрашиваете? — Но тут собеседник резко наклонился к нему через стол, и он быстро добавил: — Впрочем, почему бы мне вам и не сказать. Она мне никто, месье. Я не знал ее. Просто случайно их встретил.

И Стеттон пустился объяснять все с самого начала, с того, как он нашел двух женщин в женском монастыре и помог им бежать, и до того момента, как они вошли в дом чернобородого.

— Вот и все, — закончил он свой рассказ. — Остальное вы знаете, месье.

Русский напряженно смотрел на него.

— Вы до этого никогда ее не видели?

— Никогда.

— Тогда почему вы оставили меня умирать? Вы не знали, насколько тяжело я был ранен. Я спас вам жизнь.

Почему же вы не отплатили мне тем же?

— Но на самом деле я вас спас! — вскричал Стеттон. — Когда вы упали на пол, она приставила револьвер к вашей голове. Видит бог, она спустила бы курок, если бы я не выхватил у нее оружие.

Он, несомненно, был искренен. Тем не менее чернобородый настаивал:

— Но почему вы оставили меня лежать беспомощным, ведь я, да будет вам известно, был смертельно ранен?

— Это долгая история, — ответил Стеттон. — Она сказала мне… Впрочем, разве в том дело, что она мне сказала? Я поверил, что вы — чудовище и негодяй, недостойный жизни.

Чернобородый кивнул:

— Это похоже на нее. Только так она и могла поступить. Я вижу, месье, что вас мне упрекать не за что. Неудивительно, что Мария Николаевна обманула вас, — ведь она с легкостью обманула меня. А Василия Петровича обмануть трудно. Мы расстанемся, когда вы скажете мне еще одно. Где она?

Когда русский задавал этот вопрос, голос его задрожал не то от надежды, не то от предвкушения.

Стеттон попробовал выдержать взгляд колючих черных глаз и не смог, но ответить постарался как можно более твердо:

— Я не знаю.

Повисло молчание. Стеттон несколько раз пытался взглянуть собеседнику прямо в глаза, но тут же отводил взор, будучи не в состоянии выдержать его испытующий взгляд.

Человек с бородой мрачно сказал:

— Месье, мне нужна правда. Где Мария Николаевна?

Стеттон просто ответил:

— Я не знаю.

Потом, вдруг рассердившись на себя за то, что позволяет этому человеку разговаривать с собой подобным тоном, гневно воскликнул: