Глава 3

Понятное дело — мне было любопытно взглянуть на квартиру Элинор Деново. Похоже, нам могла понадобиться любая мелочь, способная пролить хоть какой-то свет на ее жизнь, а в женской квартире таких мелочей сотни, хотя разглядеть их бывает ох как непросто. Поэтому, прежде чем уединиться с девушкой в гостиной, чтобы взять интервью, я попросил Эми провести меня по квартире. Небольшая прихожая, довольно просторная гостиная, две спальни, ванная и крохотная кухонька. Если в прихожей, кухне или ванной и таились какие-то важные для расследования мелочи, то я их не углядел; в ванной, например, я не заметил ничего, что бы указывало на то, что ею когда-либо пользовался мужчина. Правда, Элинор уже почти три месяца не было в живых.

Спальню Эми я не слишком разглядывал — в данном случае любые интересующие меня подробности я мог выяснить и у самой Эми. Она сказала, что в маминой спальне ничего менять не стала. Возможно, кому-то другому, особенно Лили Роуэн обстановка в спальне Элинор Деново что-то и подсказала бы, я же вынес лишь то, что покойная пользовалась тремя видами духов (все три очень дорогие) и не слишком беспокоилась по поводу того, что на ковре возле двери в ванную темнело здоровенное пятно. На стенах было развешано пять картин, вернее цветных репродукций с картин Джорджии О'Киффе, как сообщила Эми. Я взял себе на заметку, что надо будет выяснить, кто такая эта О'Киффе. На диване было всего две подушки. Четыре стула все отличались друг от друга, и ни один из них не подходил по цвету к дивану. Зато книг было много, целых семь полок, причем настолько разных, как художественных, так и нет, что, просмотрев двадцать — тридцать корешков, я бросил это занятие.

Что меня на самом деле заинтересовало, так это полное отсутствие фотографий. За исключением фото самой Эми в ее спальне, во всей квартире не были больше ни единого снимка. Трудно поверить, что Эми сказала, что у нее нет ни одной маминой фотографии, даже маленькой, что меня здорово обескуражило, поскольку нам безусловно следовало бы знать, как выглядела при жизни Элинор Деново. Не представляю даже, существует ли еще хоть одна женщина среднего возраста, способная вот так вот просто умереть, не оставив после себя ни одной своей фотографии.

Бумаг, писем, оплаченных счетов и всякой прочей всячины было предостаточно, а вот дневника или чего-нибудь еще полезного найти не удалось. Конечно, если придется совсем туго, я попробую покопаться здесь еще разок или даже привлеку на помощь Сола Пензера, решил я. Впрочем, кое-чего я все-таки добился: сравнил письмо из коробки с несколькими бумагами, написанными рукой Элинор — почерк совпал.

Когда я наконец устроился на диване с записной книжкой, сев посередине между Эми и металлической коробкой, время уже близилось к полудню. Эми выглядела года на два моложе обычного; волосы она не укладывала, так что при каждом ее движении они свободно колыхались. Я вытащил из наружного кармана пиджака сложенный листок бумаги.

— Вот расписка за подписью Ниро Вулфа, которую он велел вручить вам в том случае, если ваш рассказ о коробке с деньгами подтвердится, а он подтвердился. Так что отныне вы — наш полноправный клиент.

Я вручил Эми расписку.

— Теперь выслушайте предложение. Вчера за ужином мы обсуждали ваше дело. Вам чертовски повезло — полка платяного шкафа не лучшее место для четверти миллиона зеленых. Не думайте, что нас интересует только — хватит ли вам средств на тот случай, если работа затянется, нет — мы печемся еще и об интересах клиента, то есть вас. Поэтому мы делаем вам следующее предложение. Сегодня и завтра банки закрыты. Когда я уйду, то прихвачу коробку с собой и помещу в сейф, что стоит в кабинете у Ниро Вулфа. В понедельник утром я отвезу коробку в ваш банк, где мы с вами и встретимся. Какой это банк?

— «Континентал». Филиал, что на Шестьдесят восьмой улице.

— Прекрасно. А наш банк — на Тридцать четвертой. Я заготовлю двенадцать банковских чеков на сумму в двадцать тысяч долларов каждый, выписанных на ваше имя, а также захвачу с собой письма в двенадцать банков с просьбой от вашего имени открыть счет до востребования. Подписанные вами чеки мы приложим к письмам. Вы будете получать проценты, которые составят по тысяче долларов с каждого счета — забавное совпадение, не правда ли? Оставшиеся четыре тысячи вы положите на свой собственный счет в «Континентал».

Эми нахмурилась.

— Но… Как я объясню…

— Вам не придется ничего объяснять. Если когда-либо ищейки из Налогового управления проявят излишнее рвение и станут домогаться, откуда у вас деньги, то вы всегда легко докажете, что получили деньги в подарок от отца. Мистер Вулф уверен, что ничего у них не выйдет, Я тоже так считаю. Если вы упрячете деньги в сейф и станете расходовать по двенадцать тысяч в месяц, то продержитесь двадцать лет. Если же последуете нашему совету, то каждый год будете получать по двенадцать тысяч, а общая сумма не изменится. Не говоря уж о том, что в любой миг вы сможете забрать деньги, чтобы купить себе рысистого скакуна или что-нибудь еще в этом роде.

Эми Деново улыбнулась.

— Я бы хотела немного обдумать ваше предложение. Это вовсе не значит, что я вам не верю — напротив, я безгранично доверяю вам, а о своем решении сообщу до вашего ухода.

— Хорошо. Теперь вопрос: приходили ли по почте какие-нибудь чеки вашей матери после ее смерти? Либо домой, либо в контору?

— Сюда не приходили, а если бы их получали в конторе, то, думаю, мистер Тори сказал бы мне об этом.

— О'кей. Должен вам сказать, что кое-какие сдвиги уже произошли, — я больше не думаю, что ваше дело может занять целый год. Возможно, мы уложимся за неделю, а то и быстрее. Ваша мать в письме допустила одну ошибку. Если она и впрямь не хотела, чтобы вы узнали, кто вам отец, а судя по всему она пыталась избежать этого, то ей не следовало упоминать, что деньги приходили по почте в виде чеков. От чеков цепочка тянется к тому, кто их отправлял, да и деньги она, судя по всему, получала в банке, поскольку они все — в сотенных купюрах. Десять сотен ежемесячно. Скорее всего, она получала их в собственном банке. В понедельник вы это выясним. — Я открыл записную книжку. — Теперь я хочу задать вам несколько вопросов, в том числе — очень личных.

Это заняло у меня целый час, так что я едва поспел домой к обеду. Когда я вошел в дом, Вулф торчал в проеме двери, ведущей в столовую. Стоя там, он безмолвно давал мне понять, что мне следовало позвонить и предупредить о своем возможном опоздании. Впрочем, поскольку опоздал я всего на три минуты, то не стал перед ним оправдываться, а просто спросил, не желает ли он взглянуть на содержимое коробки перед обедом. Вулф отказался, так что я отнес коробку в кабинет, поставил на стол, а потом присоединился к шефу в столовой. Сев на свое место, я заявил Вулфу, что не хочу портить ему аппетит, но мисс Деново вняла нашему совету и в понедельник утром встретится со мной в банке, так что, если понадобится, с нее можно будет содрать не только задаток.

Как правило, после обеда (но не после ужина) мы пьем кофе в столовой, хотя порой, когда у меня имеются срочные донесения, Вулф велит Фрицу подать кофе в кабинет, а, спросив Вулфа, не желает ли он ознакомиться с содержимым коробки, я уже тем самым намекнул на то, что срочное донесение у меня имеется. Так что выхода у него не было. Поэтому, покончив с ломтями арбуза, залитыми подслащенным шерри, мы перешли в кабинет, а Фриц принес кофе. Я открыл коробку, но Вулф едва удостоил ее взглядом и уселся. Я прошел к своему столу, сел на вращающийся стул, развернулся и вынул из кармана записную книжку.

— Я провел у нее почти три часа, — заявил я. — Рассказать подробно?

— Нет. — Вулф налил себе кофе. — Только то, что представляет интерес.

— Тогда минут через десять вы уже сможете вновь уткнуться в свою книгу. Для простоты я буду называть мать и дочь Элинор и Эми. Больше всего меня поразило то, что у Элинор не обнаружилось ни единой фотографии. Нигде, даже на дне выдвижного ящика. Ни одной! Это исключительно важно, так что, пожалуйста, объясните мне, что это означает.

Вулф издал утробный звук сродни ворчанию льва, которого отрывают от добычи.

— Значит, ты так ничего и не нашел? — спросил он, отхлебывая кофе.

— Практически ничего. Беда еще и в том, что Эми ровным счетом ничего не знает. Вряд ли найдется другая девушка, которая в течение двадцати двух лет росла с матерью, но знает про нее настолько мало. Одно, правда, ей известно наверняка — во всяком случае, она так полагает: мать ненавидела ее, хотя и пыталась это скрыть. Она говорит, что имя Эми означает «любимая» и что Элинор, должно быть, сама не сознавала, какой насмешкой обернется наречение дочери.

Я подошел к столу Вулфа, налил себе из кофейника полную чашку, вернулся на свое место и отпил пару глотков.

— Были ли у Элинор друзья — мужчины или женщины? Эми и этого не знает. Да, конечно, последние четыре года она проучилась в колледже и почти не бывала дома. Характер Элинор? Осторожная, правильная и сдержанная — больше Эми ничего добавить не в состоянии. Она использовала также словечко «интроверт» — по-моему, чересчур старомодное для выпускницы Смита.

Я перелистал несколько страничек.

— Элинор хоть раз за двадцать лет должна была обмолвиться насчет своего детства или семьи, но Эми утверждает обратное. Она даже не подозревает, чем могла мать зарабатывать на жизнь до того, как устроилась к Реймонду Торну, с которым проработала до самой смерти. Она не знает даже, чем именно занималась мать у Торна; только отдает себе отчета том, что должность у Элинор была достаточно солидная.

Я перевернул страничку и отпил кофе.

— Вы не поверите, но Эми даже не знает, где появилась на свет. Предполагает» что это могло случиться в больнице «Маунт Сайней», в которой Элинор лет десять назад лежала по случаю аппендицита, но это только догадка. В этом Эми уверена — родилась она двенадцатого апреля 1945 года. Лет пять назад ей пришло в голову повидаться с врачом, который подписал ее свидетельство о рождении, но врач, оказывается, уже умер. Так что зачата она была примерно в середине июля 1944 года, но Эми не знает, где жила мать в то время. Она помнит только, что когда ей было три года, они жили с матерью в двухэтажном доме на Западной Девяносто второй улице. Когда ей исполнилось семь, они перебрались в более приличное место на Западной Семьдесят восьмой улице, а шесть лет спустя перемахнули через Центральный парк в Ист-Сайд, где я и побывал сегодня утром.

Я опустошил чашку и решил, что с меня достаточно.

— Подробности обследования квартиры я, с вашего позволения, опускаю. Если вы не против, конечно. Как я уже говорил, меня поразило полное отсутствие фотографий. И ни малейших сведений в письмах и прочих бумагах — ни намека! Если скормить все бумаги в компьютер, он выдаст какую-нибудь реплику, вроде: «Ну и что из этого?» или «Расскажи это своей бабушке». Конечно, куда с большим удовольствием я нашел бы, скажем, газетную вырезку про какого-нибудь мужчину, но увы. Кстати, я сказал, что у Эми нет ни одной фотографии своей матери? Придется нам самим откапывать где-нибудь. — Я закрыл книжечку и бросил ее на стол. — Вопросы есть?

— Грр-р.

— Согласен. Да, вчера вы спросили, не кажется ли мне, что Эми больше интересуют деньги, нежели гены. Не думает ли она, что у папочки, который так вот запросто расшвыривает банковские чеки, мошна так набита, что в нее можно запустить лапу? Вчера я не ответил, сегодня мне тоже нечего добавить. За три часа, проведенных в обществе Эми, я не узнал о ней ничего нового. Да и потом — так ли это для нас важно сейчас?

— Нет. — Вулф оставил чашку сторону. — Надеюсь, в понедельник мы будем знать больше. Ты уезжаешь?

Я кивнул и встал.

— Коробку положить в сейф?

Вулф сказал, что сделает это сам. Я отдал ему ключ от коробки, сунул книжечку в выдвижной ящик стола, развернул стул, придвинул его к столу, как всегда, вышел и поднялся к себе в комнату, чтобы переодеться и собрать вещи. Потом перезвонил Лили и сказал, что к ужину приеду.

Без четверти три я вышел из дома, прошагал к гаражу, вывел «герон» и поехал по Десятой авеню. На пересечении с Тридцать шестой улицей свернул направо. Прямой путь к дому Лили лежал через Сорок пятую улицу, но я не люблю, когда посторонние мысли занимают мой мозг, в то время как я нежусь на краю принадлежащего Лили бассейна под щебетанье птичек, аромат цветов и так далее. Стоянка для машин на Восточной Сорок третьей улице была в субботний день почти пуста.

Войдя в здание «Газетт», я поднялся на лифте на двадцатый этаж. Когда я вошел в комнату Лона Коэна, он разговаривал по одному из трех телефонных аппаратов, установленных на столе, так что я присел на стул возле дальнего угла стола и стал дожидаться окончания разговора.

Положив трубку, Лон развернулся ко мне, радостно оскалив пасть, и поинтересовался:

— Как это тебе удалось сюда добраться? Я думал, после того, как мы тебя обчистили в четверг, денег на такси у тебя уже не осталось.

Я отшил нахала со свойственным мне остроумием, после чего, решив, что мы уже квиты, сказал, что, конечно, не стал бы беспокоить столь важную птицу по пустякам, но хотел бы знать подробности майского дела о наезде, когда погибла женщина по имени Элинор Деново. И не может ли он, Лон Коэн, позвонить в архив и замолвить за меня словечко. Лон позвонил в архив и сделал то, чего я от него и ждал — попросил, чтобы ему принесли нужную папку. Когда шесть минут спустя появился посыльный, Лон говорил по другому телефону, а я, на всякий случай, отодвинул стул на фут подальше от его стола. Посыльный вышел, оставив папку на столе, и я тут же нагнулся и сграбастал ее.

В папке было всего четыре вырезки и три отпечатанных заметки. Для первой полосы материал сочли недостаточно броским, так что поместили его на третьей полосе «Газетт» в субботнем выпуске от двадцать седьмого мая. Первое, что бросилось мне в глаза, было отсутствие фотографии Элинор Деново — стало быть, даже «Газетт» не смогла разыскать ее. Я внимательнейшим образом просмотрел все материалы. Миссис Элинор Деново (ага, все-таки в быту ее называли миссис!) в пятницу после полуночи оставила машину в своем гараже на Второй авеню недалеко от пересечения с Восемьдесят третьей улицей и сказала служителю, что машина понадобится ей на следующий день часов в двенадцать. Три минуты спустя, когда она переходила Восемьдесят третью улицу в середине квартала, направляясь, должно быть, к своему дому, расположенному на Восемьдесят второй улице, ее сбила машина. Случившееся видели всего четверо: мужчина, шедший по тротуару в восточном направлении футах в ста от места происшествия, парочка, которая шагала по тротуару к западу, в том же направлении, что и машина, и примерно на таком же удалении, и, наконец, водитель такси, который как раз сворачивал на Восемьдесят третью улицу со Второй авеню. Все свидетели утверждали, что, сбив женщину, машина даже не замедлила ход, но во всем остальном их показания расходились. Таксисту показалось, что за рулем сидела женщина, кроме которой в машине никого не было. Одинокий мужчина утверждал, что за рулем был мужчина, а влюбленным показалось, что спереди сидели двое мужчин. Таксист считал (он не утверждал, что уверен), что наезд совершила машина марки «додж-коронет», мужчина показал, что это был «форд-импала», а влюбленные описать машину не смогли. Цвет машины, по разным версиям, был темно-зеленый, темно-синий или черный. Вот и все, что удалось выжать из свидетелей. На самом деле совершившая наезд машина оказалась темно-серым «шевроле» и числилась в розыске. Владелица «шевроле», миссис Дэвид А. Эрнст, проживающая в Скарсдейле, заявила о пропаже в десять вечера, когда обнаружила исчезновение машины со стоянки на Западной Одиннадцатой улице. В субботу днем полицейский нашел угнанный «шевроле» на стоянке в районе Восточной Сто двадцать третьей улицы, а к понедельнику криминалисты пришли к выводу, что именно эта машина сбила Элинор Деново.

Последняя заметка была опубликована в «Газетт» в четверг первого июня. Полиция так ничего и не добилась. Ни версий, ни улик, ни подозреваемых. По словам инспектора полиции, расследование проводилось самым тщательным образом, что почти наверняка было правдой, поскольку в полиции не скрывают особого отношения к наездам, после которых водитель удирает с места происшествия, и оставляют расследование лишь тогда, когда дело становится уже совершенно безнадежным.

Ничего нового для себя узнать мне про Элинор Деново не удалось, за исключением того, что она занимала пост вице-президента в фирме «Реймонд Торн продакшнз, Инкорпорейтед». Мисс Эми Деново расспрашивали, но ничего существенного не добились. По словам Реймонда Торна, миссис Деново внесла неоценимый вклад в искусство телепостановок и ее смерть стала страшным ударом не только по компании, но и для всей телевизионной индустрии, а следовательно и для всей страны. Мне показалось, что мистеру Торну не мешало бы на досуге разобраться, что же такое все-таки телевидение — искусство или индустрия.

Я положил папку на стол, дождался, пока Лон закончит разговаривать, и сказал:

— Премного благодарен. У меня один вопрос. Последняя вырезка датирована первым июня. Не знаешь ли ты, удалось ли выяснить что-нибудь об этом деле с тех пор?

Лон потянулся к аппарату, на сей раз к зеленому, нажал на кнопку, сказал несколько слов и стал ждать. Тем временем зазвонил соседний аппарат, который Лон просто отключил, нажав на другую кнопку. Пару минут спустя он произнес в трубку зеленого: «Да, конечно», — после чего еще две минуты внимательно слушал, не перебивая. Наконец он положил трубку и повернулся ко мне.

— Судя по всему, дело закрыто окончательно. Только один сотрудник полиции еще продолжает следить за ним. Но теперь, стало быть, этим занялся Ниро Вулф — значит, это все-таки убийство, а не случайный наезд. Я не прошу, чтобы ты назвал мне имя убийцы, но надеюсь, что материальчик для первой полосы ты мне подкинешь.

Я встал.

— Господи, до чего же любопытный народ эти журналисты, — произнес я. — Я бы с радостью задержался и поболтал с тобой на эту тему, но я спешу поплавать в загородном бассейне, который расположен среди живописной поляны в вестчестерском лесу, и я уже на двадцать часов опаздываю. Что касается наезда, то будь по-твоему: да, это и в самом деле убийство, а за рулем «шевроле» сидел тот самый негодяй, который вечером в четверг побил мою тузовую тройку двоечным каре. Надеюсь, его схватят и повесят.

Я повернулся и был таков.

Внизу в вестибюле я зашел в телефонную будку, набрал номер, который знал наизусть, назвался, спросил, на месте ли сержант Стеббинс, и вскоре в трубке прогромыхал знакомый голос.

— Стеббинс слушает. Что-нибудь случилось, Арчи?

Должно быть, он только что выиграл пари или получил повышение по службе. Он называл меня Арчи в лучшем случае раз в два года. Порой он не удостаивал меня даже чести именоваться Гудвином, а обращался просто: «Послушай, ты!»

Я решил отплатить ему той же монетой.

— Ничего особенного, Пэрли, праздное любопытство. Однако, чтобы ответить на мой вопрос, тебе придется покопаться в картотеке. Ты скорее всего уже не помнишь, но почти три месяца назад на Восточной Восемьдесят третьей улице под колесами машины, водитель которой скрылся, погибла женщина по имени Элинор Деново…

— Я прекрасно это помню. Мы таких дел не забываем.

— Я знаю, просто решил поддеть тебя по привычке, чтобы не утратить формы. Кое-кто спросил меня, не напали ли вы на след. Вот я и хочу это выяснить. Есть сдвиги?

— А кто тебя спросил?

— Да просто мы с Ниро Вулфом точили лясы насчет разгула преступности и бездельников-полицейских, а он вдруг припомнил эту Элинор Деново. Сам знаешь, газеты он прочитывает от корки до корки. Я сказал, что вы, должно быть, уже поймали преступника, и вот теперь меня обуяло любопытство. Я, конечно, не прошу разглашать мне служебные тайны…

— Здесь нет никакой тайны. Мы так никого и не нашли. Но и не забываем.

— Отлично. Надеюсь, вы его поймаете.

Топая к своей машине, которую оставил на Сорок третьей улице, я подумал, что, к сожалению, так и не сумел разгрузить мозг и избавиться от посторонних мыслей.

Глава 4

Вы, должно быть, думаете, что в понедельник без десяти десять утра, сидя в такси и поставив коробку рядом с собой на сиденье, я ломал голову над тем, что мне предстояло делать дальше. Ничего подобного. Все мои мысли сосредоточились на эпизоде, случившемся часом раньше. Дело в том, что я не люблю, когда на меня орут, особенно если в роли орущего выступает Ниро Вулф.

Кроме того, я проспал всего шесть часов — на два часа меньше своей нормы, которую я обычно выполняю. Вернувшись после уик-энда домой за полночь, я решил, что уже поздно печатать двенадцать писем, поэтому завел будильник на семь утра. Когда он зазвонил, я приоткрыл один глаз, надеясь, что будильник провалится сквозь землю, но ничего не вышло. Шесть или семь минут спустя я уже выполз из постели, а в семь сорок пять сидел на кухне, за маленьким столиком, потягивая апельсиновый сок. Фриц подал мне запеченный окорок с оладьями из кукурузной муки, и в десять минут девятого я уже сидел в кабинете и печатал на машинке. В четверть десятого я закончил последнее письмо и уже начал распихивать письма по конвертам, когда в дверь позвонили. Я подошел к двери и посмотрел сквозь одностороннее стекло. На крыльце стоял весьма внушительных размеров здоровяк со здоровенной круглой мордой, увенчанной здоровенной широкополой фетровой шляпой. Одной лишь этой шляпы было бы вполне достаточно. Инспектор Кремер из уголовной полиции, должно быть, единственный человек в Нью-Йорке, способный напялить такую шляпу в знойный августовский день.

Черт с ним, подумал я, пусть себе звонит, пока не устанет. С другой стороны, сообразил я, пришел-то он, похоже, ко мне, поскольку прекрасно знает, что до одиннадцати Вулф не принимает. Пришлось отпереть. Впустив Кремера, я вежливо поздоровался и добавил.

— Доброе утро и наилучшие пожелания, но я страшно занят и спешу.

— Я тоже, — буркнул он. — Решил вот заскочить по дороге на службу. Чего это тебе вздумалось звонить Стеббинсу насчет того дела о наезде?

— Господи, я ведь ему все объяснил.

— Знаю. И тебя я вместе с Вулфом тоже знаю как облупленных. Так я и поверил, что вы просто лясы точили. Ну-ка, выкладывай, что вы задумали.

— Лично я — ничего. Как, впрочем, и мистер Вулф. — Я кинул взгляд на наручные часы. — Я бы с радостью предложил вам зайти в кабинет и почесать языки — вы знаете, как я люблю это занятие, — но у меня важная встреча. Ни мне, ни мистеру Вулфу не известно про этот случай ничего, кроме того, что было в газетах. Никто не обращался к нам по этому поводу. Единственный клиент, который у нас есть, это девушка, которая не может найти своего отца а обратилась за помощью к нам. — Я снова выразительно посмотрел на часы. — Черт побери, жутко опаздываю!

И принялся открывать дверь. Кремер хотел было что-то сказать, потом передумал, повернулся и спустился к ожидавшей его полицейской машине. К тому времени, как он залез в нее, я уже вернулся в кабинет.

Время поджимало, но Кремер мог позвонить Вулфу во время моего отсутствия, а Вулф не знал, что я звонил Пэрли Стеббинсу. Беспокоить его в оранжерее дозволялось лишь в случае стихийного бедствия, но выхода у меня не было, поэтому я снял трубку внутреннего телефона, нажал на кнопку, и вскоре в мое ухо ворвался родимый рык:

— Да?

— Это я, и я страшно спешу. Только что заходил Кремер — заскочил по дороге на службу. Я не успел поставить вас в известность, что в субботу днем звонил Стеббинсу и…

— Я занят! — проорал Вулф и бросил трубку.

Должно быть, изловил клеща на любимом цветке или обнаружил гниль на ложной луковице, подумал я, но легче мне не стало, поскольку, как я вам уже говорил, я терпеть не могу, когда на меня орут. Поделом ему — нагрянет Кремер, и уж тогда грубиян не отвертится, мстительно подумал я.

Распихав письма по карманам (я никогда не ношу с собой портфель), я вспомнил, что должен еще позвонить Мратимеру М. Хочкиссу, вице-президенту филиала «Континентал Бэнк энд Траст компани», расположенного на Тридцать четвертой улице. Это не заняло у меня много времени; Хочкисс был всегда рад услужить столь высокочтимому клиенту — Вулфу, конечно, а не мне, — вклад которого всегда исчислялся пятизначными числами, а порой даже и шестизначными. Покончив с этим делом, я вынул из сейфа коробку и вышел из дома.